В Чегеме дождь. В Холаме, верно, тоже.
Как дождь, твои слова свежи и новы.
Они с листвой, дождём омытой, схожи,
Но есть в них отсвет огненной основы.
Кайсын Кулиев "Говорю Ибрагиму"
...Ибрагим Бабаев в современной балкарской литературе был один из немногих, который без сослагательной частицы, совпадал с личным представлением об образе Поэта.
Внешне тавро особенности проступало в естественном, спокойном величии, благородстве облика, походке, голоса. В абсолютном отсутствии суеты. В отстранении от окололитературного балагана, неучастии в устойчивой и мрачной процедуре выбивания званий, наград, неизбежно включающей и аукционные реквивизиты.
Рядом с ним стояли тишина и печаль.
Рядом – иная, собственная реальность, которая с действительностью имела, видимо, мало общего, что было спасением для творчества и драмой частной жизни.
Кайсын Кулиев написал одобряющие, обязывающие слова о многих наших литераторах. И в его текстах зачастую больше великодушия, неумения отказать, когда умоляют, надежды, что плохие стихи – не самое большое зло, а количество иногда переходит и в качество. Эти оттенки выступают при внимательном чтении его рецензий, напутствий. Статья же об Ибрагиме Бабаеве – вся на неподдельной ноте ликования, радостного, ожидаемого и внезапного открытия и тревоги.(После, в балкарской поэзии, он с такой интонацией сказал только о А.Бегиеве.) Подчеркнуто ошеломительное и редкое – «оригинальность во всем».
Выделено – такой дар – щедрая награда небес и такое же нескупое испытание.
За словами об ответственности за талант, Кайсын, думается, скрывал и беспокойство от резкого несовпадения и индивидуальности, и свойства дарования молодого поэта со временем. Оно безусловно, было многосоставным, а сегодня определено, как железобетонное. А Ибрагим Бабаев принадлежал другому, Серебряному веку. И тем, что уже в первых стихах был захвачен «сочетанием земной души со светом неземным», и культом прекрасного, и абсолютной внутренней свободой, и свойством своего дарования.
Его вертикальный символизм, личная высокая лексика отражали только специфику оптики поэта, природу его мировидения.
На мой взгляд, доминанты поэтического мифа, веры, нравственных, эстетических предпочтений Ибрагима Бабаева определяются космизмом. «Колыбель молний», «Семизвездие», «Гнездовье ветров», «Земля без границ» – не только названия его сборников, а опознавательные знаки его поэтического мифа. Отталкиваясь от них, можно говорить о модели балкарского космизма, как художественного направления, в котором Бабаев – родоначальник.
Так пусть же и ветер не дует мне
вслед,
А дует в лицо, но не прежде,
Чем сам я, встречающий тысячи бед,
Пойду к освещённой надежде.
Я знаю: по тысячам разных дорог
Шагают идущие рядом.
Я камень и облако, снег и цветок
Окину внимательным взглядом.
Присяду на камень, достану перо,
Начну колдовать над словами...
Быть может, всё то, что я видел,
старо,
Но видел своими глазами.
«Над головой небо», «Две звезды», «Млечный путь», «На языке звезд» и многие другие стихотворения, прямо обращенные к Вселенной, как части своего бытия, соотносятся с космизмом в стыковке конечного и бесконечного, незримого и видимого, личного и всеобщего. Небо над головой, которое Бабаев не только созерцает и воспевает, небо – в скале, в душе, в дереве. Улыбка, камень, река, слеза – в небе. Взаимосвязанность, взаимоответственность в мироздании всего, составляющие важный аспект его мифопоэтической эстетики, являются также философской основой космизма. Звезды, так часто, так внезапно и всегда уместно появляющиеся в его стихах – не поэтическая условность, не фон.
Ни одной безучастной, безголосой, застывшей звезды у него нет. Одна окликает, вторая дрожит, третья поет, четвертая вспыхивает, и все хотят понять, успокоить тех, кого поэт любит, по ком плачет, кем дорожит. При этом следует подчеркнуть, что возникает цельный, обращённый к небу, в каждом проявлении отражающий высший замысел и смысл, образ мира. Возникает не в результате интеллектуальных и теоретических обоснований космизма, как, например, у А. Белого.
Только определенность и уникальность духовной структуры ведут к принятию и выражению мира в единстве, в согласии разногласного, к неподдельности мольбы в стихотворении «На языке звезд»:
«Слушайте не меня, а эту тишину, этот шепот, этот язык, который не понял и Лермонтов. А я иногда, кажется, понимаю. И на балкарском языке, и на языке звезд пишу эти слова».
Или:
«Это стихотворение мое – не небеса безмерные», где в каждой детали отсвет целого, где протянута ниточка в недоступное, отрицающее небытик.
За глаголами «вижу ветер», «осязаю ветер», «вслушиваюсь в молчание звезды», «прочитываю камни» и другими – яркий, своеобычный космотеизм Бабаева. И он свободен от вторичности, ибо только поэтические видения – первоимпульс его символизации, метафоричности, в которые вложены эмоциональная ситуация, личный духовный опыт.
В этом ракурсе предельно информативен цикл «Человек – звезда – камень». По смысловой насыщенности, новизне, количеству символов, равновесию противоречий это произведение – лаконичная, прекрасная поэма, дающая пространство для бесконечных интерпретаций.
Одна из них – у каждого свой камень, своя звезда. И звезда однажды будет камнем, а камень – звездой.
Молчит старик, высекающий из камня надгробие. Высекающий имя человека на камне. Имя, ушедшее к звезде и камню высекает.
Имя человека, погасившего свою звезду и давшего речь камню.
Молчат. Старик – от печали, звезда – от красоты, камень – от тяжести.
И красоту дрожащей звезды, и надежду старика, и имя человека, которое не должно исчезнуть под звездопадами и дождями – нести камню. Это всего лишь один из многих смысловых пластов, самый поверхностный.
В произведениях, прямо обращенных к этике философии космизма, наиболее уловима духовная субстанция Бабаева, уникальность его «эстетики видения», ценной тем, что несет в себе конкретный национальный и личный духовный опыт. И только неосведомленный, ограниченный взгляд может отнести его творчество в раздел «чистого искусства».
Ни в одном из его стихотворений нет декларации эстетства, словесной «пиро-техники», абстрактных эстетических переживаний. Просто обо всем, что его волновало, он писал языком действительно чистого искусства. «Размышление», цикл «Вижу ветер», «Памятник Кязиму», «Холамские плачи», «Обелиск» и др. отражают глубинное и подлинное гражданское и национальное самосознание. Эмоциональная, образная плотность, тревога за будущее родного языка, чувство гордости за своих предшественников и чувство вины перед ними – все это и есть состав поэзии Ибрагима Бабаева. На произведениях поэта печать вдохновения, страданий, размышлений, покаяния. Перед улыбкой и слезой отца, который возникает в его поэзии так же часто, как и небо; перед стариком, умершим в изгнании; сиротой, обреченным на бездомность; перед своим «Млечным путем», вынужденным оплакивать мертвое, опустошенное злом и безумием село. Одни из самых пронзительных эпических и одновременно камерных стихотворений в нашей литературе – «Терпение» (о геноциде), «Обелиск»
(о Великой Отечественной войне) – изумляют тоном, точным, единственно верным. В этом тоже безусловная и обостренная поэтическая интуиция Бабаева, масштаб его художественной индивидуальности.
Открытия Ибрагима Бабаева в области техники стиха, обновление поэтического словаря – практически не тронутые нашими исследователями темы. Подлинное творчество всегда несет и функцию эксперимента, ибо пытается подтвердить, воплотить небывалое и единственное.
Г. Гессе высказал новую и глубокую мысль о одном языке, в котором столько же языков, сколько оригинальных мыслителей и поэтов на нем творят. Ибо у каждого разный способ мыслить, разные оттенки интеллектуального осмысления явлений текущего времени и т.д. Не уверена, что можно говорить о создании Бабаевым собственного языка, так как мало кому удалось обойтись без «усыновления традиции». Но он, обладая собственным ритмом, своей версией прекрасного и недопустимого, своим, оригинальным видением мира, естественно, отражал их иными изобразительными средствами. И, безусловно, обогатил состав и структуру балкарской поэтической речи, ее строфику, графику, лексику. Литературоведа, взявшегося за эту область исследований, ожидает кладовая для предметного анализа и сопоставления с другими поэтиками, позволяющего отойти от утомительного абстракт¬ного теоретизирования. Тем более что свою творческую мастерскую, свою метафизику слова, бытия, веры, выст¬раданный свод этических законов, ведущих и к психо¬логии творчества, он приоткрывает во многих стихо¬творениях. Это и «Обманное кизиловое дерево», и «Пар¬нас», и «Моя Книга», и «Тайная поляна таланта» и др. В них формулы о сущности поэзии и о соответствии ей поэта, теория подлинности и необходимости, теория совести и памяти. В этом тематическом пространстве особняком стоит произведение Бабаева «Стихотворе¬ние написать», в котором изумляет новизна метафор, глубинное постижение смысла и природы поэзии, жи¬вопись и ритм, вскрывающие природные и космиче¬ские стихии, скрытые в ней.
И с такой музыкой, представлениями, мечтами он у кого-то вопрошал: «Время ли меня обогнало, или я – время?» Повторюсь – с календарным временем он не совпадал. Конечно, оно было разным, но в сфере творческой, в литературном быте все же преобладал «запах лжи, почти неуловимый. Может быть, хранящей рубежи и способствующей росту ржи. Все едино – тошный и кромешный запах лжи» (Б. Слуцкий). В нем подлинные поэты задыхались и у каждого были свои пути и способы спасения. Спасение Ибрагима Бабаева было в нем самом. Это и его изначальная гармонич¬ность, примиряющая крайности, это – независимость от временного и внешнего, это – свет в душе, скрашивающий бесцветность реалий. О гранях мучительного одиночества, обессиливающего недоумения говорят многие стихи.
"На творчество И.Бабаева нет однозначного мнения, многие критики видят в произведениях этого автора оторванность от реалий современности."- отмечает З.Ульбашева и правы эти неизвестные критики. Он жил в иной реальности.
В его многослойном, многоцветном по смыслу и образам цикле «Каменная колыбель» есть строки: «В колыбели из света – пророк. Есть колыбель – нет пророка». И эти слова могли бы быть од¬ним из эпиграфов к его судьбе. Впрочем, его судьба приложима ко всем большим поэтам, которые меньше всего виноваты в том, что «колыбель из света» чудится пустой.
У меня есть любимый пейзаж в поэзии Ибрагима Бабаева: «Небо такое, как будто на нем поэт написал слово «Свобода» и подпись свою поставил». Чтобы немного приблизиться к заложенному в этих строках смыслу, читатель должен иметь свой образ свободы, поэта, его автографа. Должен любить небо, видеть небо. Творчество Ибрагима Бабаева адресовано к такому читателю, в существовании которого он не сомневался, которому доверял и который, хочется верить, будет всегда.