На Сан Саныча, едва сдерживая смех и изо всех сил пытаясь придать лицу торжественное выражение, сосредоточенно смотрела кареглазая двадцатилетняя девушка.
В ней было все очень тонко и хрупко: длинные волнистые волосы, изящный с горбинкой нос, узкие нервные губы, с чуть загнутыми вверх уголками.
Эти непослушные уголки существовали как бы отдельно и девушке не подчинялись в принципе: когда она сердилась - они чуть отклонялись от главной линии хмурой партии и недовольного правительства. И вообще - у нее была на редкость подвижная мимика, всматриваясь в черты лица, подумал Сан Саныч - переменчивая, как скорое солнышко весною.
Вообще, она не смешливая и рассмешить ее – нелегкий труд, вздохнул Городецкий; т а смеялась она - когда она смеялась – так: улыбалась сильно-сильно и быстро хмыкала через нос; смех выходил короткими толчками; крылья тонкого носа трепетали, а кончик – смешно дергался, как у счастливой крольчихи. Он закрыл глаза - он очень любил, когда она так смеялась. Это была лучшая награда в его жизни.
Среднего роста, гибкая, подвижная, и еще – этого на фотографиях конечно не видно, но все равно чувствовалось - очень умная, как сказал бы какой-нибудь писатель-почвенник – схватчивая.
Только глаза - не то чтобы серьезные, а просто - всегда внимательные - Сан Саныч, щелкая мышкой по файлам, рассматривал свадебные фотографии своей жены так, словно видел их впервые.
Да, многое он после свадьбы сделал впервые, улыбнулся Городецкий. Например – сказал ей, что любит. А до свадьбы - ни-ни. Так и пошла в замуж – не услышав этого стона, на одном доверии…
Он потом объяснил, почему не мог вымолвить это несложное: «Я люблю тебя». В юности, когда он подрабатывал летом после восьмого класса в этом пионерлагере возле «протухшего», как говорит Боря (правильно – «потухшего»), вулкана, Сан Саныч, еще тогда четырнадцатилетний бойкий Шурик – первый раз пригласил девочку из старшего отряда - на танец. И первый раз после дискотеки пошел провожать ее. И первый раз получил возможность поцеловать настоящие теплые мягкие девичьи губы. Первый раз в жизни.
Он очень волновался. Он знал – просто так это не делается, нужно сказать кодовую фразу. И, закрыв глаза, провещал: «Я люблю тебя, Люба!». И потянулся губами, вытянутыми дудочкой.
Ну, и – получил из нежной пахучей южной темноты оглушительную затрещину. Причем девочка, надо полагать, тоже была неопытная и пощечины давать не умела – просто грохнула ему кулаком в ухо. И заорала – но он уже плохо этим ухом слышал, как бы издалека до него донеслось такими раскатами: «Я не Люба – я Люда!» (или наоборот? он не запомнил с испугу). Короче – убежала первая любовь, даже имени точного не оставила.
Вера очень смеялась, и даже глаза ее тогда лучились звездочками. Она поцеловала его, вздохнула и обняла: «Ты – уникальный. У всех мальчиков, Сашенька, первая сексуальный опыт физиологический, а у тебя – филологический!»
Вообще-то она добрая, очень добрая, но иногда как скажет... Правда – никому потом не рассказывает.
Ему с ней всегда было хорошо, как-то несложно и даже – почти спокойно. Четко и быстро схватывая суть проблемы, она всегда давала простой бронебойный совет. И, кстати – никаких проблем нет, а есть «только задачи» – вспомнил Сан Саныч ее любимую приговорку.
Ну, а про ее советы – среди друзей Городецкого просто ходили легенды.
- Мне все надоело, мне - не интересно, - кричал Сан Саныч, - я не могу так, без цели! Ты понимаешь, Вера, что я не могу без цели! Без самой маленькой, любой, какой-нибудь - я не доживу до вечера!
- Хорошо, вот тебе цель - доживи до вечера.
И еще – она его никогда не критиковала. Не то чтобы – на людях, а – вообще никогда. Просто объясняла короткими репликами, и сразу как-то поворачивалось все по-другому, проще становилось, прозрачней.
- Почему ты дышишь через нос?
- Потому что мне тяжело.
- Вот поэтому тебе и тяжело!
Да, ему всегда было с ней хорошо, так сильно и остро хорошо, что Сан Саныч как-то даже пожалел, что в жизни Веры такого счастья, как у него - не будет; она ведь не мужик и у нее никогда не будет такой волшебной женщины. Он искренне поделился с ней этой серьезной мыслью, а она засмеялась и сказала, что это – отличный комплимент. А какой комплимент? - пожал плечами Сан Саныч.
Ему просто никто, кроме нее, и не нужен был. Никогда. Боря не верит, думает, что он с Женькой…
А ведь он не пришел тогда к Женьке.
В ту ночь они подошли к рецепции за ключами. И тут начальник охраны, Сергей этот мыльный – подкатил колобком таким бесцветным, как «здрасте»: Евгения Павловна, чепэ, чепэ районного масштаба! Бабулька в колье (а она оказалась - баронесса в каком-то пятом подагрическом колене) - не уберегла свое сокровище мяукнутое; кисуля ёё вступила в словесную перепалку со шпицем и «нанесла ему множественные поверхностные повреждения волосяного покрова мягких тканей кожи головы и туловища» - чешет он языком протокольным. Ну, и наш шпиц кинулся за лысой киской в погоню, вследствие чего оба затерялись на просторах парка. Ситуация требовала непременного Женькиного вмешательства – баронесса настаивала на извинениях хозяйки и только хозяйки. Женька отозвала Сан Сныча в сторонку (преторианец покосил вслед лиловым глазом) и попросила прийти через час.
И он – вышел покурить, и – покурил, и – окурок в соответствии с противопожарными правилами, да еще просто – чтобы не разводить свинство – аккуратно в пепельнице разтрощил. И тут – шпиц пронесся мимо, как сбежавший из дурдома ненастоящий Шумахер. И Сан Саныч кинулся за ним, блин, и почти догнал и зажал в угол! И начал уже, расставив руки и почему-то воркуя «гули-гули» - настигать его, как волосатик шмыгнул между ног, Сан Саныч – бросился, схватил рукой за ошейник, резиночка декоративного кольца этого долбанного украшения лопнула – и он грохнулся лицом в лужу, проклиная себя, дрессировщика, герцогиню и всех собак, а в особенности – мерзких старческих шпицев.
В номере он сунул этот дурацкий красный собачий хомут в тумбочку и принял душ. Алкоголь выветрился окончательно. На столе стоял монитор, и, включив компьютер, он по привычке проверил почту. Письмо от Веры было коротким: «Я буду любить тебя всегда, чтобы не случилось» и ссылка.
По ссылке открылся фотоальбом. Их фотографии со свадьбы.
Все фотографии.
Когда он учился на четвертом курсе, зато в пятом вузе - они сыграли свадьбу. Ну как свадьбу – они не расписались тогда, но всех друзей пригласили, кафе хоть и скромное, но - сняли и шиканули на все накопленные. Спиртное, понятно, с собой, а так – не поскупились; хорошо погуляли, чуть ли не до утра. Фотограф, конечно, был свой – парень из группы Сан Саныча, Витёк, надежный такой, веселый. Теребил всех постоянно: и так встаньте, и эдак, прямо сплошная фотосессия. А под утро, когда самые выносливые догуливать домой к ним на четырех такси доставились – подошел, белый такой весь, как айсберг в океане. Ты, говорит, что, Саша – пленку не вставлял в фотоаппарат? Я думал, Витя, ты сам вставишь, ты же фотограф, – похолодело в груди у Сан Саныча. А ты разве не сказал мне, говорит ему Витек, что фотик заправлен? Что шестьдесят четыре кадра?
Сан Саныч тянул с этим почти полгода: то забыл в проявку пленку сдать, то переучет у них, то ремонт. В конце концов, облегчил душу, исповедовался. Конечно, известие это Веру не обрадовало, сильно не обрадовало; но скандалов она ему ни разу в жизни не закатывала, ни одного, ни самого малюсенького. Впрочем, он тогда еще не знал, как это здорово. Кстати, дочка, недавно эту историю выслушала, губы поджала, прямо как Вера, и говорит: ты почему не развелась с ним, мама?
А ведь они действительно никогда не ругались – подумал он. Ну, не считая шутливого: - Ты из тех мужчин, которые запоминают женщину по платью! - А ты из тех женщин, которые запоминают дом по стоящей рядом машине!
Они, конечно, планировали и расписаться в загсе, и свадьбу для родственников сыграть по-человечески, но как-то навалились заботы, потом диплом был, да вообще не до того было. Только через год – отыграли для родителей. Тут уже Сан Саныч подготовился как два небитых. Пленка там вдруг испортится, пленка не проявится, пленка засветится – он бы до печати фотографий не дожил бы, инфарктнулся. Поэтому Городецкий купил чудо-диво тогдашней техники – поляроидный фотографический аппарат. Чии-ик, и фоточка готова. Чи-иик, и сердце твое спокойно.
Капец подкрался через три дня, когда Вера спросила, какие фото отдаем родителям, какие - тем родственникам, какие - этим, а какие уж и себе оставим – чтобы помнить это важное событие, когда один раз в год сады цветут. Не то, чтобы родственников было очень уж много, нет. Просто их было больше, чем фотографий. Намного больше.
Да, усмехнулся Сан Саныч, сейчас не понять. А ведь тогда – ни ксероксов не было, ни сканеров. Он хватал Веру за руки и кричал, что, как мальчик, кончивший художественную школу - он возродит свой талант и перерисует все фотки в достаточных количествах, но Вера обиделась уже по-настоящему.
Но жизнь понеслась своим чередом, обиды там, не обиды какие. Коробку с жидкой стопочкой снимков Вера видеть больше не желала; единственное что - когда переезжали с квартиры на квартиру - Сан Саныч всегда на руках эту реликвию держал; там важные документы, говорил Вере.
И вот теперь она их отсканировала, пока его не было. Желто-коричневый оттенок, надо в фотошопе вытянуть синее и красное, подумал Сан Саныч.
Компьютер слегка гудел, экран чуть мигал, а он сидел в ту ночь и смотрел на Веру, он сидел и смотрел на себя, он сидел и смотрел на них двоих, молодых и веселых.
Он знал, что в своем номере так же сидит Женька.
Он сидел так до утра. Он не пошел. И не позвонил.
Сан Саныч выключил компьютер и лег в кровать. Надо будет завтра серьезно поговорить с Борей, подумал он. Пусть жиганит у себя дома, на своем базаре, а тут – у них дело важное.
Шторы были задернуты окончательно и бесповоротно, и робкий рассвет не имел никаких шансов заявить о своем наступлении. Но Сан Саныч знал, что скоро нужно будет вставать, а он так устал, так устал…
Да, мужчина в полном расцвете сил, только – без моторчика. «Сил моих больше нет. А говорят – расцвет», - подумал в рифму Сан Саныч.
Странно - у него не было почему-то двустиший про Веру. Ни одного.
Это была его последняя его мысль. Он заснул.
Скорее всего, он храпел во сне, но слышать этого он не мог. Не хватало еще, чтобы он сам себе мешал спать.
А сон ему снился - самый что ни на есть настоящий: львы, натуральные львы с головы до лап, львы, которые снились самому старику, поймавшему огромную рыбу. Львы обступили его на песке бескрайнего пляжа, и стали кружиться, кружиться вокруг гривастым хороводом, сливаясь в пестрый лохматый круг. Первыми в сверкающее кольцо улетел король-лев, потом младший симба, а за ним уже - Боря, верхом на огромном боевом шпице, закованном в латы, которые подозрительно смахивали на кухонный набор «цептер».
Но это все было не важно, потому что вдалеке Сан Саныч заметил гибкую стройную девушку с внимательными карими глазами, которая, улыбаясь, бежала к нему по кромке песка, вся такая воздушная, в развевающемся красном платье, бежала, едва касаясь пляжа стройными босыми ногами.
Сан Саныч ринулся к ней навстречу, сделал шаг, еще шаг, почему так трудно, Господи? Ступни вязли в песке; когда он поднимал одну – вторая уходила вниз по щиколотку, сначала песок не хотел держать его вес, потом – не хотел отдавать взятую в плен ногу. Он решил крикнуть ей – что надо бежать рядом с водой, там плотный песок – но она и так бежала именно там, она знала это, она с самого начала знала все про этот утренний чистый мир. Она бежала легко, на вдохе и красный сарафан развевался по ветру как поднятый вовремя парус, а тонкая цепочка следов подтверждала, что она все-таки касается этой земли кончиками пальцев.
Правда, через секунду этот пунктир стирала специально созданная маленькая волна.
Сан Саныч наклонился вперед, колени его подломились и, падая, он успел выкрикнуть главное – ее имя.
Еще Городецкий хотел выдохнуть, что очень-очень сильно любит ее, но в этот момент песок ударил его по лицу. Он успел только подумать - какое счастье, что она бежит именно к нему.
Мир не рухнул. Оставалось просто лежать, лежать и ждать, когда она подбежит и обнимет его.
...продолжение следует.