"Позиция поэта в вопросах определения основ бытия формировалась, прежде всего, в результате эволюции мировоззрения Бродского, которое в разные периоды его жизни и творчества имело как про-, так и регрессивные направленности, относительно, конечно, идейно-духовного вектора от материализма к идеализму. В ранних стихотворениях он, по сути, отрицает Божественный промысел, тем не менее, склоняясь чуть-ли не к идеям восточного "дао" ("Пилигримы"), с юношеской восторженностью приветствует антиклерикальные, гуманистические идеи Возрождения, богоборческие по своей сути ("Стихи об испанце Мигуэле Сервете..."), выступая в этом как истинный сын своей эпохи.
В середине своего творческого пути Бродский предстаёт перед читателем уже как апологет христианства, прежде всего конечно в перепеве Евангельского сюжета о Сретении Господнем и в нескольких Рождественских стихотворениях. Хотя тема божественного в различных эмоциональных и идейно-смысловых ракурсах присутствует в это время во многих его произведениях, отражая, по видимому, непростой, полный сомнений и неразрешимых вопросов духовный путь поэта.
Поздний период жизни поэта, нашедший своё отражение в стихах 80-90-х годов - это период разочарования. Разочарования во всём: в жизни, в творчестве, в людях, в судьбе. Наверное, поэтому его Муза в это время чужда ангельских нот.
Религиозность Бродского, конечно-же, надо рассматривать через призму того крайнего индивидуализма, приверженцем и проповедником которого он оставался всю свою жизнь, видя в нём единственную защиту личности от тирании эпохи. Отсюда его одиночество, и разочарование в жизни, и невозможность настоящего воцерковления. Целовать иконы для него - "жлобство", а христианство не путь покаяния и спасения души, а всего лишь некий этический и, часто, почти эстетический идеал, противопоставляемый им "лицу безобразного мира", которое он полосовал всю жизнь лезвием своего гения."
Вот... Человек составил и поведал миру своё мнение о вере другого человека. Составил, прочитав и кое-как поняв несколько его стихотворений, услышав где-то обрывки его биографии и то, что он говорил в своих интервью и писал друзьям. Бедный, бедный Ося... Холод и пустота последних лет, какое-то нелепое сватовство, жена, даже внешне, чуждая ему - всё это выглядело как очередная ( и оказавшаяся последней) попытка бегства от всепоглощающего и мучительного одиночества, в трясине которого он барахтался всю жизнь. И эта жалкая, внезапная смерть... Вечером поднялся в спальню с томиком в руках, и упал навзничь, лицом в пол, не успев даже снять очки...
Когда его, уже мёртвого, перевернули на спину, на его разбитом лице были недоумение и испуг, как у ребёнка, упавшего с высоты. И, перекосившиеся на переносице очки с разбитыми линзами, только усиливали это выражение. Никто из находившихся в комнате, естественно, не слышал, как кружатся, кружатся, кружатся над телом мёртвого поэта, оправданием и прощением, строки из его любимого "Литовского дивертисмента":
Сверни с проезжей части в полу-
слепой проулок и, войдя
костёл пустой об эту пору,
сядь на скамью и, погодя,
в ушную раковину Бога,
закрытую от шума дня,
шепни всего четыре слога:
- Прости меня.