Я лежал в своей комнате, в полной темноте и тишине, весь холодный и липкий от выступившего пота, и какое-то время не понимал, где я нахожусь. Мне снова снился тот самый кошмар, что мучил меня уже несколько дней.
Я попытался вспомнить подробности, но внезапно тишина оглушила меня настолько, что засвистело в ушах. Я приподнялся, потряс головой, пытаясь прогнать назойливый свист, и прислушался – не столько к собственному дыханию или стуку сердца, сколько к дыханию сына – ещё недавно бойкого пятилетнего мальчишки, который лежал сейчас в своей кровати, объятый жаром и простудой. Илюха спал – безмятежным детским сном – и мирно сопел, хотя я знал, что и на ночь температура не спадала. Врачи говорили, что это ОРЗ, но помочь ничем не могли и лишь разводили руками. Мальчишка горел круглые сутки, и легче ему не становилось. Впрочем, хуже тоже – и это было, наверно, хорошо. Это давало мне надежду на то, что я не потеряю единственного родного человека, оставшегося у меня на этом свете.
Я, как был, в трусах, на цыпочках вышел на балкон и закурил. Прохладная апрельская ночь, и в городе тихо – и красиво: едва заметный ветерок в лунном свете колыхал ещё голые ветки деревьев и шуршал прошлогодними листьями в первой весенней траве. Благодать!
Да только воспринималась эта благодать как затишье перед бурей – город был оцеплен военными.
В моём городе уже несколько месяцев шла война, и уехать не было никакой возможности. Можно было уйти на войну – но что было бы с Илюхой? У него, как и у меня, не было больше никого, но, в отличие от меня, он позаботиться о себе не мог. Так что я продолжал по инерции жить и работать – удалённо – на одну европейскую компанию… но больше не мог общаться с соседями и друзьями: в наше время невозможно определить, кто есть кто, кто на чьей стороне, и это страшно. Ещё страшнее было, когда «по ту сторону» вдруг оказывались старые школьные друзья и парни «со двора», но как-то повлиять на этот ужас я не мог.
Ради сына я собирался перетерпеть всё, и даже строил планы на то, чтобы всё-таки уехать из города, когда – и если – военные всё же откроют гуманитарный коридор. Но это всё не происходило, и у меня уже начинала медленно ехать крыша – это я понял по моим снам, которые вдруг стали слишком яркими, тревожными и беспокойными.
Потом Илюха где-то подцепил заразу и слёг с температурой – шла уже вторая неделя его болезни, которая не убивала его, но и не отступала. В глубине души я уже готовился ко всему…
А мои сны стали… одним сном – ещё ярче и тревожнее прежних, и он истязал меня каждую ночь.
Мне снилось одно и то же: мой город, объятый пожаром и изъеденный, как следами от оспы, воронками от взорвавшихся бомб… едва узнаваемые теперь, но знакомые с детства улицы и разрушенные дома и могилы, куда ни глянь – мои школьные друзья, соседи, родные… Все, кто в реальности был ещё жив, всё, что в реальной жизни было ещё цело и как-то держалось в относительном порядке, в моём сне несло печать разрушения, боли и смерти.
Я сказал, что мой сон был одним и тем же, но это не совсем так – общим было только начало сна, где война в моём городе зашла далеко, далеко… дальше, чем это было пока на самом деле, дальше, чем кто-либо ожидал, дальше, чем это было нужно любой из воюющих сторон… Постепенно, из ночи в ночь, кошмар усиливался и обрастал деталями…
Каждую ночь я просыпался от кошмара, и каждую следующую ночь я снова засыпал (хотя мучился, отчаянно борясь с сонливостью, и надеялся на то, что вымотаю себя и устану настолько, что в эту ночь мне не приснится ничего) и снова видел тот же сон – но дальше… Однажды увиденные ужасы уже не трогали меня – просто удивительно, как быстро привыкаешь ко всему, – и каждую ночь я видел новые ужасы, от которых снова и снова просыпался в холодном поту…
Неделю назад я перестал быть простым наблюдателем в своём сне – события там продвинулись настолько, что… в это трудно поверить, я знаю, это звучит как бред, но, в общем, мне приснился дьявол… Я не смогу его никак описать, как не смогу объяснить и то, почему я вдруг решил, что это он – просто понял во сне, что так оно и есть…
Сначала он просто смотрел на меня своим сверлящим взглядом, подходя ко мне всё ближе, не сводя с меня глаз… Потом, показав мне все ужасы войны, реализовавшиеся в моём кошмаре, сказал, что я могу это остановить…
Я ответил, что не верю, а он заявил, что завтра в городе объявят временное перемирие – он сделает это просто для того, чтобы продемонстрировать мне свои возможности…
Я проснулся и уже не спал до утра, а утром в новостях сообщили, что стороны пришли к взаимопониманию и объявили временное перемирие…
Я был в шоке, реально. Город был истощён и измучен, жители стали походить на собственные тени, война пришла в каждый дом, обе стороны готовились стоять насмерть, и вдруг – перемирие…
Я не верю ни в чудеса, ни в мистику, и я привык всегда и всему находить разумное объяснение. Но, признаюсь, в то утро, услышав новости, я дрогнул.
Ненадолго, всего на несколько минут, я поверил…
Потом взял себя в руки, долго курил и рефлексировал, думая о своём кошмаре, и решил, что причина – во мне. В моей голове, в моём мозге, в моей психике. Я был так измучен войной, так потрясён тем, что она вообще докатилась до моего родного города, так шокирован потерями близких людей, что окончание войны стало единственным, чего я ещё был способен хотеть.
Я отчаянно ждал того, что всё это, наконец, закончится, и, наверное, в глубине души испытывал сильное чувство вины, что я не там, не на баррикадах, не защищаю свой дом, свой двор, свой город, а за меня гибнут люди… Наверное, это и дало такой результат…
Конечно, мысль о перемирии не могла возникнуть на пустом месте, спонтанно… Наверняка его возможность уже обсуждалась – и мой мозг, пусть неосознанно, но как-то зафиксировал это… И потом показал мне это во сне – да, вот в такой причудливой, в чём-то дурацкой, невероятной, больной форме…
Это нормальное объяснение, согласитесь… и оно успокоило меня.
Но в ту же ночь мне снова снился он – тот, кого я для себя принял как дьявола, и в этот раз он назвал мне условие окончательного перемирия и окончания войны: я должен отдать своего сына…
По всему моему телу пробежали мурашки, я похолодел от ужаса и даже во сне явственно ощутил, как мои волосы встали дыбом.
Почему я, зачем кому-то мой сын, каким образом исход войны зависел от пятилетнего ребёнка?!
Когда я проснулся, моё сердце колотилось так, что чуть не выпрыгнуло из груди. Я слышал его стук как звон колоколов где-то совсем рядом… как будто моя голова была внутри гигантского колокола, по которому кто-то беспощадно и беспрерывно бил тяжёлым молотом…
Я кинулся к Илье и убедился в том, что ничего не изменилось: мой сын был, конечно, жив, и, увы, по-прежнему болен.
Когда на балконе я выкурил три сигареты одну за другой, я понял, что, точно так же, как я боюсь войны и хочу её скорейшего окончания, я боюсь за собственного сына. Меня пугало, что за две недели болезнь не отступила и состояние не улучшилось ни йоту (хотя и не ухудшилось, напомнил я себе), а врачи не знали, как его лечить.
Конечно, мой больной мозг, подсознание или что-то там ещё сыграло со мной злую шутку, использовав мои страхи против меня же в моём собственном сне.
Другого объяснения просто быть не могло.
Но на следующую ночь всё повторилось – все ужасы войны, показанные моей больной фантазией во всей их беспощадной жестокости, и тот же дьявол, и то же предложение: я отдаю сына, и война прекращается. Конечно, ни при каких условиях, ни в какой ситуации я не собирался приносить сына в жертву. Но во сне всё было так реально, что я на секунду задумался… и вспомнил, что нигде, никогда, ни в какой сказке дьявол ни у кого не требовал ребёнка. Это действовало обычно по-другому: обычно надо продать свою душу…
Не знаю, мог ли я в принципе продать свою душу ради того, чтобы в одном городе – пусть и в моём родном, где я родился и вырос, где когда-то я был счастлив, и где теперь жил мой сын – закончилась война… Но ради сына я мог это сделать. Клянусь.
И я выдвинул контр-предложение: моя душа в обмен на здоровье моего сына. Илья выздоравливает, и в тот же день мы навсегда уезжаем из города. А исход войны меня уже не волнует. Я просто хочу увезти сына как можно дальше от всего этого кошмара. В Испании у меня есть какая-то дальняя тётка…
«Нет», прервал он мои мечтания. Торг невозможен. Мой сын никогда не покинет этот проклятый город. Он может жить здесь, в условиях войны, или умереть, чтобы война закончилась. Других вариантов нет.
«Нет, - твёрдо сказал я. – Мой сын будет жить».
«У тебя есть три дня», сказал он, и я проснулся…
Перемирие было нарушено в тот же день, и война продолжилась. Боевые действия возобновились, линия фронта продвинулась дальше – то есть ближе к моей улице, к моему дому… Пули свистели уже совсем близко – одна из них даже вонзилась в стену прямо у моего балкона и навсегда осталась там…
В общем, в следующую ночь я не спал.
И в следующую тоже.
Измученный продолжающейся болезнью сына, близкой войной и жестокой, хоть и добровольной, бессонницей, в третью ночь я сидел у компьютера и обновлял страницу с новостями через каждую минуту.
Сегодняшней ночью явно что-то затевалось, стороны договорились о встрече представителей. В комментариях высказывалось предположение, что сегодня, в ближайшие несколько часов, решится исход войны. Да или нет. Продолжится она или прекратится.
Наступило время встречи, и представители сторон закрылись в бывшем правительственном кабинете для обсуждения ситуации. Ни журналисты, ни другие свидетели допущены не были, всё происходит в обстановке строжайшей секретности.
«Решай, - прозвучало в моей голове, и я вздрогнул от неожиданности. – Твой сын или война».
Я понял – или моё подсознание постаралось убедить в этом мой мозг – что я сплю или брежу.
«Решай!», - снова услышал я.
«Нет», - подумал я отчаянно и обновил страницу с комментариями.
Краски сгущались. Война продолжится, писали комментаторы: обе армии собрали все свои силы и подошли к границе города. Солдаты наготове, все ждут только сигнала. Только одного слова: да или нет.
Моего слова, подумал я.
«Отдай сына, и всё закончится, - сказал тот же голос уже совсем рядом. – Решайся, счёт идёт уже на секунды!»
Я упорно отказывался верить в происходящее. И не мог отдать своего сына ни ради чего на этом свете.
- Папа, отпусти меня, - вдруг сказал Илья. – Отпусти, так будет лучше.
Я кинулся к сыну и убедился в том, что он спит. К моему болезненному бреду добавились галлюцинации. Определённо мне становилось хуже.
«ОТДАЙ СЫНА!»
Комментаторы нагнетали обстановку, призывая к попыткам бежать из города, даже ценой своей жизни: оставшимся будет несравнимо хуже. До «часа икс» оставалось несколько минут. Потенциальные жертвы были неисчислимы.
«ОТДАЙ СЫНА!»
И я сдался… Малодушно сдался… На одной чаше весов был мир для всего города и большого количества знакомых и незнакомых мне людей, на другой – война и мой сын.
У меня больше не было ни времени, ни сил, чтобы обсуждать, выяснять, задавать вопросы, почему вдруг оказалось так, что лично от меня, ничем не примечательного гражданина своей страны, зависит так много…
Проклиная себя за малодушие, я сдался.
Прошло несколько дней. Я похоронил своего пятилетнего сына.
Война закончилась, принеся обеим сторонам невосполнимые потери, но начиналась новая жизнь – без войны, без новых смертей, без новых разрушений…
Я решил, что никогда и никому, ни при каких обстоятельствах не расскажу того, что со мной произошло.
…С тех пор прошло уже несколько лет, но я помню об этом каждый день. И каждую ночь, когда приходит апрель и тает снег, я выхожу на балкон и курю по несколько часов подряд.
И каждую ночь мне не даёт покоя одна мысль: есть в этом мире что-то, непонятное и неподвластное нам. Какие-то свои законы, на которых построена вся наша Вселенная. И надо быть сумасшедшим – или иметь огромное мужество, чтобы отдать своего собственного сына в жертву миру на Земле.
И, мне кажется, что я понял, наконец, что произошло больше двух тысяч лет назад: Он отдал своего сына не потому, что это была Его личная воля. Просто Он не мог иначе – я чувствовал это всем своим естеством, всей кожей.
Я отдал своего сына точно так же, как Он, я выполнил то, чего от меня требовали… это, наверно, глупо, что я даже не могу объяснить, кто требовал от меня такой страшной жертвы… Наверное, это просто должно было произойти, чтобы остановить войну, и я просто принял это как данность...
Но теперь я понял, что я больше никому ничего не должен.
И я не собираюсь продолжать своё бессмысленное существование и казнить себя каждую ночь за то, что сделал когда-то.
Не судите меня - вы не знаете, как бы вы поступили на моём месте. И не дай вам Бог оказаться в такой ситуации.
Прощайте…