Цветной мир Симоновского Леонида Мееровича

Татьяна Глушко
На своем жизненном пути мы встречаем много людей.
Почему-то кто-то полностью стирается из памяти, о ком-то смутно помним,
а кто-то так врезается в память, что это остается с нами на всю жизнь.

Я сидела в длинном коридоре возле дверей отдела кадров Санкт-Петербурской бумажной фабрики Гознака и заполняла кучу бумаг, необходимые при приеме на работу.
Мимо меня сновали обычные офисные служащие в деловых костюмах и с толстыми папками.
«И куда меня опять занесло? Зачем мне это надо? Что бы стать такой же безликой серой массой, безропотно выполняющей чью-то волю, писать невероятное количество документов, стоять в очередях к высокому начальству, что бы получить закорючку-визу. И это все за материальные блага, гарантирующие относительно спокойную жизнь». – с грустью думала я.

Вдруг в конце коридора я увидела двух пожилых мужчин. Они были как чужеродное явление в этом деловом мире. Похожие внешне, небольшого роста, космы седых волос и длинные белые бороды. Разница между ними была лишь в том, что один из них шел неторопливо, спокойным размеренным шагом, и бросалась в глаза его светло- серая жилетка с многочисленными карманами, а второй постоянно суетился, то забегал вперед, то отставал. Если мимо проходила женщина, он кидался к ней и что-то совал ей в руку.
Подойдя ко мне, они вежливо поздоровались и «суетливый», взяв мою ладонь, положил туда горстку леденцов. Далее они скрылись за дверьми какого - то кабинета.
Видя, насколько я ошеломлена этим колоритным появлением, подошедшая ко мне инспектор кадров, тихо сказала: «Это наши художники, тот, кто в жилетке это легенда нашей фабрики - Симоновский Леонид Меерович».

Я устроилась в строительный отдел. Первый рабочий день начался со знакомства с многочисленными корпусами, переходами со сводчатыми потолками, лабиринтами старейшей фабрики. Это был целый городок за высоким забором, построенный в 1818 году по проекту известного архитектора-инженера Августина Бетанкура.

Побродив по помещениям, мой сопровождающий, хитро улыбаясь, повел меня по длинной широкой лестнице. Забравшись на самый верх, мы остановились у какой-то старенькой двери. Долго жали на звонок, затем дверь распахнулась и я увидела Симоновского. Улыбаясь, он пригласил нас войти.
Это оказалась самая святая святых - мастерская водяных знаков, где было начало по изготовлению всех государственных бумаг. В центре комнаты стоял круглый стол, на нем тарелка с уже знакомыми мне леденцами, которые хозяева сразу же стали предлагать.
Мой взгляд зацепился за карандашные рисунки, развешанные высоко по всей длине одной из стен. Это были рисунки человеческих фигур, выполненные в незнакомой, и, на мой взгляд, неправильной манере исполнения. Тени на них были нанесены грязными пятнами, которые получаются, когда карандашные линии растирают пальцами. Современное обучение признавало нанесение теней только методом штриховки.
Второй художник, которого я ранее назвала «суетливым», увидев мою заинтересованность, сразу выпалил:

-Это мои рисунки! Еще со времени обучения!

Леонид Меерович, прищурив глаза, посмотрел на него, как любящий отец снисходительно смотрит на шалости своего дитя, и обратился ко мне:

-Рисунок-это не законченное произведение. Это приглашение к разговору. В рисунке, как в дневнике, остается некая память времени, мы гневаемся, любим, страдаем……Для всех наших органов чувств каждый цвет имеет свой запах…. ярче всего запахи из детства…..

Леонид Меерович начал разговор с рисунков, которые называл смешным словом «почеркушки» и плавно перешел на разговор о чувствах. Это было как приглашение к более глубокому восприятию чего-то будничного, скользящего по поверхности мироощущению.
Его речь не поддавалась обычной человеческой логике, для меня это был хаос из мыслей, и непонятная связь повествования.

От него шел свет тепла и доброты. Я смотрела в лучистые глаза и удивлялась его мудреному миру. Он поражал меня своей необычностью. Это был мир человека с другой планеты, где все жило в гармонии, чистоте и красоте. Краски этого мира были не кричащими, яркими, а чуть приглушенными и спокойными.

Мой сопровождающий, наклонившись ко мне, шепнул: « Я ушел, обратно дорогу сама найдешь».

Часа через три я вернулась в свой отдел, спокойная и с тихой радостью, которая разлилась по всему моему телу. Тела я не чувствовала. Мне казалось, что я состою только из умытых прозрачных чувств и светлых мыслей.
Один из сотрудников, добродушный безобидный мужчина, встретил меня словами:

-Ну как? Запудрил тебе мозги Меерович?

Мне отвечать не хотелось, а он продолжал:

-Я, когда вижу Симоновского на территории, стараюсь скорей удрать в какую-нибудь дырку, а то он как насядет на мозги! Что потом сутки ходишь как чумной!


Спустя какое-то время я сама превратилась в столь ненавистного мне, серого офисного клерка, озабоченного, вечно куда-то бегущего с прижатой к груди кипой бумаг.
Только встречи с Леонидом Мееровичем на территории фабрики были для меня как лучик солнца в непроглядной тьме. Увидев его в фабричных лабиринтах, я не сворачивала в сторону и не пряталась в какую-либо дырку, а останавливала свой бег, шла к «приглашению к разговору» и с удовольствием окуналась в его чудной мир.

Много позднее я узнала о его невероятно жутком детстве. Не от него, другие сотрудники рассказали.

Родители Леонида Мееровича погибли в застенках концлагеря. Ему самому, маленькому мальчику, пришлось в одиночку выживать в военное время.

Об этом он написал в своей автобиографической повести с необычным названием «Слышишь? Слышу».

В ней говорится не только об ужасах войны, а и о детских впечатлениях общения с природой....
«…..Хорошо, когда не было ветра, но слабый ветерок не мешал, шевелил траву. Она ласково наклонялась и пружинно возвращалась, как будто травинки таким образом разговаривали между собой. Был слышен их шелковый лепет. Трава под рукою с кислинкой, чуточку влажная, напоенная соком земли и росою неба. Утопая в утренней дреме, я вспоминал проселочную дорогу, по которой в деревне шлепал босиком, поднимая мягкую пыль. Особенно виделось вечернее золотое небо и трава, такая прохладная, приятная разгоряченным пяткам. Сойдешь на дорогу – земля теплая. И снова в траву. Прямо купаешься. Хорошо ходить по земле босиком, ловко срывать ногой травинки, попадающие между большим и вторым пальцами. Хорошо любоваться, как поле радугой светится, переливается….»…… «….Веет издалека синим вечером. Я открыл глаза и увидел совершенно белую траву. За ночь она покрылась инеем и, промерзшая, напоминала дедморозовские узоры на окнах…».

В повести пишет не о страхе, который преследует людей в безумное время, а о преодолении страха…
«…..Какая ржавчина разъедает душу? Что мучительно шевелится, переворачивает все внутри, выдавливает глаза, разрывает перепонки, до скрежещущей боли сжимает лопатки? – Страх…..»
 
О выживании в нечеловеческих условиях, как он спал на стволе сосны, которая выгибалась коленом…..
«…Ночью в лесу остро чувствуешь, что ты человеческий детеныш. Все хвостатые- волки, сквозь ветви звезды горят, как глаза. Заостряются хищные клювы и выжидающе нацеливаются на тебя. Ночью лес злой, не сразу привык, да и не привык вовсе. Засыпал под утро, когда уже наслушаюсь странных звуков и сморюсь окончательно. К полудню ствол начинает твердеть, и некуда деть голову. И копчик вдавился в сук, и пузо прилипло. За долгие мои ночевки оно так просмолилось, что стало черным, как голенище. Не отмывалось….».

Вся повесть пронизана безграничной любовью к своим родным……
«……Мамочка, ты всегда за меня молилась. И сейчас, я знаю, молишься. Я никомушеньки не верю. Во мне только твоя вера. Это слезки твои капают из моих глаз..»…… «….Мамочка, зачем все так получилось, что я тебе сто лет ничего хорошего не говорил и не делал. Свет твой в моей душе и теперь и тогда…»
«…мой бедный, большой, мой сильный, нервный, папочка. Мамин Меер, мой Меер, ямочка моя на плече…..»
«…...Неправда! Фира, Фира, Фирочка! Это я, открывайте, гады! Как забрал?! Мою сестричку Фирочку… Гады несчастные, открывайте…"- Все внутри у меня опустилось… "Ты тута?- спрашивала дверь. Я затаился.- Ты тута?- доносился издалека детский голосок. Как будто мы на школьном дворе играем в прятки, раз, два, три, четыре, пять, я иду искать…..».

Несмотря на нечеловеческие испытания в нем жила любовь, которая осталась с ним на всю жизнь.
«……Это ты, мамочка, призвала всех ангелов, чтобы я долго не только бегал с расквашенными коленками в пудовых цепях, но и летал на крылатых ногах…..»

Ссылка на повесть: http://obtaz.com/ls-prose-01-01.htm


После окончания войны Леонид Меерович жил в детском доме.

Затем окончил Ленинградское художественное училище им. Мухиной и попал по распределению на фабрику Гознака.

Ходил каждый день на службу, а вечерами рисовал, творил.
В картинах Симоновского нет личного чувства, настроения. Он пишет природу такой, какая она есть. Главное, что чувствуешь, глядя на его картины это присутствие вечности, где нет границы между землей и небом.

Ссылка на сайт, где размещены работы художника: http://obtaz.com/leon.htm


Я летела к художникам. Предстоял ремонт старенького ветхого балкона их мастерской, и мне нужно было подготовить необходимую документацию. Там я увидела нового молодого сотрудника.

-Вот и пришло время передавать опыт. Пока я что-то на бумаге рисую….., молодежь на компьютере это сделает мгновенно,- Симоновский ласково смотрел на своего ученика.

В предчувствии чего-то не очень хорошего, у меня сжалось сердце.
Мы с Леонидом Мееровичем стояли у окна. С высоты их мастерской были видны прямоугольные крыши корпусов.

- Вот так и прошла жизнь, глядя на эти серебристые крыши, - с легкой иронией и неизменной улыбкой сказал он.

Ему не нужно кому-то что-то доказывать, он не ждет одобрения, похвалы, восхищения. Он просто живет здесь и сейчас, так как он кричит в своей повести: «Я тут! Я здесь!» Он сам, как в своих акварелях, часть неизменной природы.

В 2012 году через 55 лет Симоновский Леонид Меерович покинул стены Гознака.

Осенью 2014 года телеканал «Санкт-Петербург» пригласил его на вечер встреч. Жаль, что рамки эфира не позволили показать всю глубину и всех оттенков прекрасной души этого человека.

http://www.topspb.tv/programs/v10591/


В его оформлении вышло около тридцати книг в России, а также в издательствах Швеции.

Устраивались персональные выставки акварелей и графики в Санкт-Петербурге и в его родном Могилеве.

Издательство «Журнал «Нева» выпустило его лирическую прозу с рисунками автора, с не менее странным названием – «Видишь? Вижу».



Коллаж сделан из фотографий, размещенных в интернете.