Его попытка улыбнуться всё больше напоминала затяжной прыжок с парашютом, который никогда не раскроется, и складки сложенного полотна не растянутся в купол, который не даст возможности упасть камнем вниз, а плавно приземлиться, чтобы потом снова и снова дёргать за кольцо вылетающего, словно птица, стрелой из салона самолёта, и вновь несущегося со скоростью незапланированного полёта куда-то далеко навстречу новому и прекрасному.
А выражение его лица теперь напоминало сжатую во всех местах салфетку, которой кто-то только что воспользовался по назначению. И эта мина гуляла по всему пространству интернета, которую, не стесняясь некоей жутковатости, фотографы подхватили и разнесли во все уголки виртуальной жизни. Не спасала чёрного цвета блестящая бабочка, поддерживающая в нужном положении его гениальное породистое лицо. Импозантный пиджак не добавлял шарма и молодости к его уже не малым годам, что давно перевалили за цифру семь, а с боку, от которой пристроился скромно округлый голый ноль. Но, следуя тому воззванию, не осторожно высказанному когда-то лириком-поэтом о том, что любви все возрасты покорны, он продолжал чувствовать, переживать и выражать. Но это выражение его бесконечных эмоций накладывало ещё больший отпечаток на его, и так, сильно покорёженное возрастом лице.
Он не останавливался. Выплёскивал на незнакомых ему людей все истории своих бесчисленных похождений, с подробным изложением интимных моментов чьей-то личной жизни. Славы ему это не добавляло. А наоборот. Велись подсчёты, нет, не его поклонницам и дамам сердца, а опять – таки его годам. И популярность гения и режиссёра среди нормальных и адекватно-восприимчивых людей, всё больше угасала, падая куда-то вниз, по той шкале, что зашкаливала его возрастную границу за степень его же нормальности. Усечённость обоих полушарий мозга всё больше выпирала из-за его могучего таланта, скопившегося в этой полной неординарных идей личности.
И вновь не помогала бабочка, и импозантный вид в надетом костюме от не менее известного кутюрье не делал почти что старость, юностью.
Купить то, что неумолимо и нещадно покидало, оставляя в прошлом даже былые подвиги на поприще не донжуанства, а банального распутства, не получалось уже давно. И этому вживую свидетельствовала внешность, похожая на мумию из склепа египетского фараона.
Последняя попытка самоутвердиться после имеющихся за плечами четырёх законных браков и семерых детей, не считая бесчисленные связи на стороне, у Артёма вылилась в любовь к длинным ногам и к так не хватающей теперь у него самого молодости. А девушка Алина, совсем не прочь была улечься в этот склеп, наполненный подаренными ей богатствами, слепящими глаза гораздо сильнее, чем солнце, оставившее эту пару наедине друг с другом, почти во мраке скал, что окружали теперь их жизнь, наполненную иными радостями, не живых, а давно умерших не только для других, но и для себя, людей, которые ловили самые нелицеприятные моменты их выходов вдвоём, тех, кто даже в голос, не скрываясь, говорил о том, что было видно всем, но только, не было доступно самому Артёму.
И бывшие подружки тоже не стеснялись.
— Что могу тебе сказать, удачно вышла замуж его теперешняя жена.
— Да-да сделала карьеру не актрисы, а поварихи в бизнесе. Респект её предприимчивости, потому и старше он её на сто лет, а ей до лампочки такой абзац, вообще - то. Еб # ся тихонько где-то на кухонном столе, у себя в ресторане и всё у неё хорошо при этом.
— Не знаю-не знаю… говорит, любовь, но, видимо, всё же, к его кошельку.
— А при чём тут приставка "видимо", ты его - то видела? Он ей, в какое родственное колено годится? Не говоря уже о его страшноватом лице, про всё остальное уж, просто, промолчу. Что там любить – то можно? Его ум, его тело, душу или что? Когда он ей только отец - наставник и не более. И ведь она об этом помнит, каждый раз, как взглянет на эту рожу — помятую и смятую, словно кулёк от конфет и вспоминает, кто он есть для неё. А если серьезно, Вика, то не просто противно, а отвратительно, такой жутковатый мезальянс: ему — ноги до ушей и молодость к его старости, а ей — то, за что это приобрел. Тьфу!
— Да, там была какая-то безумная разница, лет в 30, насколько
я помню.
— Это не разница длинною, в чью-то жизнь, это не
существующая математическая величина. Что про людей тогда,
уж, говорить?
— Ира, тебя пробило на сарказм…
— Почему пробило, и с каких это пор, правда жизни стала именоваться сарказмом? Да, ты себя–то, представь хоть на минуту в склепе, с захоронениями всех фараоновых богатств, но при этом крепко обнимающей мумию. Как? Картинка, и не маслом. Это и есть такой брак или правильнее, союз договорных обязательств. А ещё, пососи тот хрен, что я своей собачке покупаю погрызть, тоже не плохо, нет? И дорогой ведь, сволочь, этот хрен, засушенный как сухофрукт, что пёсик мой грызет, я даже не могу позволить себе постоянно доставлять удовольствие такого плана своей любимой собачке.
— Кстати, Ира, к утреннему разговору… Эта семья гениальных режиссёров и актёров, тоже ведь в храмы ходит помолиться за себя и за свои длинные ноги, чтобы служили верой и правдой, и свои пухлые кошельки, чтобы не похудели даже в пост.
***
Скабрезные непрекращающиеся шуточки от бывших и даже нынешних, разговоры и пересуды, разговоры и бесконечная череда новых фото, вместе и без — всё, это походило на совершеннейший обвал чьей-то совести. Но не у тех, что говорили, а у тех, что позволяли, выставляя напоказ улыбку мумии, её же, якобы, любовь, но скрытую в складках бесчисленных морщин, и удерживаемой в тонусе женой, в которую вложился, словно в проект своей никогда не увядающей молодости, которая на самом деле, не то, чтобы уже не та, а просто сгнила на корню того, что было.
И то, что было, Артём никак не мог забыть, и тоже в ту копилку, что прибывала бы за кадром для других, но бывший гений, оставаясь им же в режиссуре, писал инсценировки, в которых был не только он, тем самым подставляя ножки дамам, которые, быть может, даже не мечтали не то, чтобы иметь детей от этой мумии с улыбкой, пугающей теперь уже и собственных младенцев, рождённых от новых сделанных им инвестиций в уже наставший возраст.
Будто восставший из ада, из склепа, в котором схоронились эти двое, позабыв, или попутав истинные чувства, не угасающие при любом раскладе, но только, если бы не был заключён столь неуместный договор не только друг с другом, а и, в первую очередь, с тем, что многие утратили, уверовав сначала в наличие в их жизни Господа, потом, придумав свод законов от него же, и тут же с лёгкостью расставшись с главным качеством людей, под названием «совесть человека».
И вот, у одного не осталось по сути, такого свойства человеческой натуры, что б посмотреть реальности в глаза, а вторая позабыла о её наличии, доверившись любви от мумии, упав в её объятия, и навсегда оставшись в склепе, будто и её жизнь превратилась в один унылый прах, присыпанный всего лишь тем богатством, которое он отдал не за свою, а чью-то, молодость и красоту.