Милиционер сказал негромко, почти шёпотом, будто боясь кого-то спугнуть: "Мальчик останется у вас, пока не приедет его дядя. Надеюсь, вы не возражаете". В принципе я больше чем возражал, но передо мной стоял как-никак представитель органов. В соседней квартире убили человека - пьяная ссора. Убитым оказался мой сосед - отец мальчика. Убийство банальное: встретились два одиночества, решили выпить, поссорились, один схватил первую попавшуюся вещь, которая оказалась ножом, и нанёс удар.
Во мне начинало нарастать раздражение, ведь сегодня вечером у меня свидание, а теперь придётся нянчиться с мальчиком, к тому же, таким неприятным на вид. Но что поделать - так трудно сказать "нет" этому человеку в форме.
Мальчика я провёл в гостиную, дал ему трансформеров, которых племянник когда-то оставил у меня. Лицо моего нежданного гостя отвращало и раздражало; оно как раз одно из тех лиц, лишённое всякой возможности выразить внутреннее состояние человека. Глаза его были притуплены, и не отражалось в них никакой искорки мысли или чувства. Складывалось такое ощущение, что передо мной совсем не человек, а резиновая кукла.
Давя своё всё более усиливающееся раздражение, пытаясь улыбнуться, чтобы не показаться злодеем, я сказал гостю: "Слушай, будь как дома. Поиграй". Мальчик как будто не слышал меня. Он просто сидел на моём маленьком диване и тупо вглядывался в маленьких игрушечных роботов. "Ты хотя бы притронься к игрушкам, что ли!" - уже не скрывая своего злого настроения, сказал я, отлично понимая, что мальчик, вероятно, не может прийти в себя после смерти отца. Я закрыл дверь, но вышло так, что дверь не просто закрылась, а захлопнулась с такой силой, что передало моё состояние во всей его истинности и ничем неприкрытой правдивости. "Как жаль, что я такой плохой", - шепнул я себе в нос, ухмыляясь, и пошёл, зло шаркая ногами, в спальню и плюхнулся в кровать. В голову шли мысли: а может, попросить мальчика подождать в коридоре, сказать ему, у меня-де дел много? Но мне очень не хотелось прослыть столь антигуманным человеком. Подумаешь, какое-то свидание.
Я лежал на кровати с закрытыми глазами. Пытался представить: человек уже не контролирует себя, не знает, кто он; он лишь чувствует, что его чем-то обидели, и обиду свою он хочет выместить на обидчике. Вот и хватается человек за нож, наносит удар - и из жертвы течёт кровь, а мальчик становится сиротой; но, может, лучше быть сиротой?
Я открыл глаза, а мальчик стоял у моей кровати и пристально смотрел на меня; я резко поднялся и толкнул мальчика с такой силой, что он упал на пол головой.
-Я тебе где сказал играть?! - крикнул я.
-Вы мне не говорили... - запинаясь, ответил мальчик.
-Что ты хотел? - продолжал я кричать.
-Я хочу в туалет, - еле слышно сказал всё ещё лежащий после моего удара гость.
Но было видно, что ему уже не нужен был туалет, под ним находилась маленькая лужица. Я поднял за волосы его голову и опустил её в эту лужу; что-то подобное проделывают лишь с щенятами, чтобы научить их не справлять нужду где попало. Я быстрым шагом направился в ванную, достал из шкафчика тряпку; вернулся, бросил её в лицо мальчику, испытывая - как ни странно - ужасную радость, но в то же время уколы совести; крикнул - вне себя от ненависти к этому безликому созданию: "Вытри всё, свинья!" Но гость начал нервно трястись, сквозь слёзы прося не бить его. Я же продолжал: "Вытирай!" Мальчик принялся судорожно водить тряпкой в разные стороны, пока лужа не исчезла. "А теперь иди и выбрось тряпку", - почти спокойно сказал я. "Куда?" - прошептал он. "Я тебе что, повторять должен?!" - меня всего трясло от злости к мальчику. "Куда?" - ещё тише, почти неслышно, пробубнил мой маленький гость. Я же схватил его за руку, протащил до туалета: "Ты знаешь, что такое туалет, свинья? Там вёдра обычно бывают! Открой крышку, брось! " "Только не бейте",- кричал мальчик, заливаясь слезами.
Я отправил мальчика в гостиную. Сам же пошёл на кухню. Я испытывал то самое чувство: когда, зная, что творишь зло, всё равно его делаешь, а потом испытываешь мучительные страдания из-за своей слабости - то есть злости. Чтобы хоть как-то договориться со своей совестью, я решил приготовить для обиженного мною мальчика ужин, поскольку уже приближался вечер.
А на свидание я уже не попал. Но думаю, Вера не будет обижаться на меня и всё поймёт...
Ужин был уже готов; я неслышно вошёл в комнату, где находился мой гость. Он сидел в углу, обняв свои колени, и открывал свой рот, как будто с кем-то разговаривал, но не издавал при этом никакого звука. Меня охватило сильное чувство стыда; мне стало настолько жалко этого маленького человечка, что слёзы чуть не покатились по щекам. "Слушай, пойдём кушать. Ты, наверное, проголодался", - сказал я. Мальчик поднялся и пошёл за мной, но я ощущал, когда мы были уже на кухне, этот его страх передо мной, моей силой и властью: не потому только согласился гость на ужин, что испытывал голод, но ещё и потому, что знал: не повинуется - будет худо. Этот страх передался и мне, я стал бояться себя, точнее, той частицы себя, которая периодически берёт власть надо мной, чтобы сделать то, чего я, кажется, делать не хочу...
Мальчик сидел за столом перед тарелкой гречневой каши. Но он не брал ложку. "Ешь, не бойся, я тебе ничего больше не сделаю", - сказал я, удивляясь своим словам. Я повернулся к плите, взглянув на кастрюлю, где была гречневая каша, взглянув туда, чтобы не видеть этот взгляд мальчика, потерявшего не только отца, но и веру в человеческую доброту. Это читалось в его лице, но только сейчас я смог увидеть настоящее лицо мальчика - оно уже не верило в других...
...потом послышались слабые удары ложки по тарелке; он ел, боясь этих ударов...
2005 г.