Однажды 21-го июня мне довелось ехать в поезде. Невольно пассажиры в купе заговорили о начале войны. Один вспомнил, как он, четырёхлетний пацанёнок, в этот день ушёл из деревни. Пока в доме женщины плакали, а мужчины за стаканом самогона горячо обсуждали ожидаемую новость, он сам собрался воевать и уже шел по Большой дороге. На голове у него была отцовская фуражка со звездой, которая то и дело лезла ему на глаза, а в руках деревянное ружьё, подаренное ему старшим братом. Бесстрашно он шёл по пыльной дороге, а дома уже хватились его.
-Егорка, Егорка!- кричала мать. К ней присоединилась вся семья. Осмотрели дом, двор, сараи, - Егора нигде не было. Побежали к соседям с обеих сторон. Но и там ребёнка не нашли. Каким-то шестым чувством отец угадал, что Егор ушёл из деревни. Запрягли коня и помчались по Большаку. Очень скоро заметили крошечную фигурку Егорки.
-Куда ты, сынок?
- На войню!
Отец опустился на корточки, обнял сына.
- Пойдём домой, Егорка. Мамка ищет тебя.
Но Егор на руки не давался, бился и кричал:
- Я на войню хотю!-
- А сухари у тебя есть? - спросил отец.
-Нет.
-Вот видишь, а без сухарей никак нельзя. Вернёмся домой, насушим сухарей и тогда пойдём воевать.
Долго родные вспоминали, как Егор 22 июня 1941года ходил на войну; сам он почти ничего не помнил.
Пожалуй, все, находящиеся в купе, были детьми во время войны, кроме одной весьма пожилой пассажирки. По виду в ней легко угадывалась учительница. Сидела она привычно прямо. Гладкие, седые волосы были собраны на затылке в пучок. В одежде, в манерах - всё в ней было просто и одновременно строго, благородно. Её открытое, спокойное лицо ещё сохраняло способность притягивать к себе внимание собеседников, и мы невольно вели себя друг с другом бережно-уважительно и сдержанно. Она сидела у окна и молчала. Но можно было заметить, что она слушает наши рассказы, при этом воспоминания о военном времени уже посетили её, и переживания той огромной общей беды отразились на её замечательном лице. Она помнит войну, - подумала я, - и не только её начало.
- А Вас где застала война?- спросила я. Она повернула ко мне лицо, помолчала и как-то шумно вздохнула.
- Об этом тяжело вспоминать,- тихо произнесла она и опять замолчала.
- Я Вас понимаю, сказала я.
Я сказала так, потому что догадывалась о её состоянии. "Тяжело вспоминать", - это я знала.
На 30-летие Победы студенты группы (Приборо-строительного Института в Симферополе), где я была куратором, решили создать устный альбом воспоминаний участников войны. Для этого они стали посещать специальный госпиталь для ветеранов войны и пытаться записывать на магнитофон воспоминания ветеранов. Но не тут-то было! Студенты столкнулись не просто с отказом, а с неприятием их вопросов. Так свежа ещё была память об "аде", в котором им пришлось воевать и выжить, что, вероятно, у них было только одно желание - забыть всё и никогда памятью туда не возвращаться. Как только студенты входили в палату, один ветеран, например, отворачивался к стене, покрывался с головой одеялом и этим показывал, что воспоминаний не будет. Помня историю альбома, я с пониманием приняла отказ пассажирки рассказать о войне и больше не настаивала на своей просьбе.
На следующей станции купе почти опустело. Мы остались с "учительницей" вдвоём. Поезд тронулся, в окне проплыли последние строения большой станции, и я услышала:
- А я из этих мест. Нет, не из самого города, а 80 километров от К. Р. Перед войной я учительствовала в начальной школе в селе К.. Оказалась я в этих краях случайно. Но эта отдельная история, и сейчас не время вспоминать её. Когда началась война, я могла бы эвакуироваться, но у меня на руках была старая, больная мама. Она уговаривала меня, чтобы я с сыном и сироткой, которая жила с нами, ушла из села.
- Доченька, что они мне сделают? – говорила она. Убьют? Я пожила на этом свете и мне умирать не страшно. А вам с Володенькой и Анютой надо жить. Уходи, дочка, и не думай обо мне. Оставь на столе поесть, да ведро поставь рядом, я и управлюсь.
Мама давно уже не выходила из комнаты. Об эвакуации не могло быть и речи. - Чему быть, того не миновать, - думала я и осталась в селе.
А фронт приближался с каждым днём всё ближе и ближе. Школа была единственным кирпичным строением в селе. Располагалась она на пригорке, отдельно от села. Я занимала крошечную квартирку, специально построенную для учителя, в правом крыле здания. У нас был отдельный вход, и здесь же рядом находились две пристройки, в которых я держала корову и хранила сено на зиму. Если немцы захватят село, думала я, то нам не сдобровать - займут здание, а нас просто расстреляют. Когда фашисты вошли в село, мы как будто сжались от страха и каждую минуту ожидали смерти.
Очень скоро в школу вселился комендант Гер Франц - маленький, толстый, на коротких ногах фриц. На его круглом неровном лице самым примечательным был короткий, широкий нос, который выдавал в нём деревенщину. Немцы думали, что пришли на нашу землю надолго, поэтому обустраивались по-хозяйски. Гер Франц не только переделал классы под жильё, но обзавёлся и домашним скотом. Я со страхом наблюдала, как хозяйничали фашисты в школе и всё время ждала нашей погибели.
Но время шло, а нас не трогали. Мне приходилось выходить в село. Бывало, идёшь по двору мимо главного входа, а комендант стоит на крыльце как хозяин, смотрит на тебя и улыбается, от чего лицо его становилось ещё отвратительнее. Я всегда старалась пройти мимо быстро и не глядеть на него. Ненависть клокотала в моей груди. Достать бы оружие, убить его, а самим убежать в лес, - иногда мелькало в моей голове. Но надо было жить, кормить детей, помогать маме и дожидаться наших.
К январю закончился запас сена. Лето было сухое, и сено оказалось тонким, но пока оно было, наша корова Зорька держалась в стойле. Закончилось сено, и она от голода пала на ноги. Всякий раз, когда я входила к ней в сарай, я плакала. Исхудавшая, обессиленная Зорька не мычала. Она медленно подымала голову и так смотрела на меня, что вынести это было невозможно. А у коменданта - целое хозяйство: корова, лошадь, свинья. Каждую неделю сторожа увозили навоз и привозили свежее сено.
Думала я, думала, как достать сено, и решила действовать. Выменяла в селе десяток яиц, а бутылка водки у меня была припрятана с давних времён. Ночью сделала яичницу, взяла бутылку и осторожно пробралась к сторожам. Прошу их:
- Родненькие, помогите! Корова пала на ноги, скоро сдохнет без сена, а мне детей, мать кормить надо. Будете привозить сено коменданту, постучите мне.
- А не донесёшь, Николавна?
- Клянусь Богом, никто не узнает. Да и сами подумайте, какой мне смысл доносить на вас. Мне корову спасать надо.
Поверили моей клятве Богом сторожа, хотя и были мы все тогда безбожники.
С той ночи и стала я таскать сено. Бывало, навяжут мне тяжеленный тюк.
- Ведь тяжело,Николавна, не дотащишь.
-Донесу, донесу, - говорила я и взваливала сено на спину. А как подходила к окнам коменданта, спускала сено на землю и тащила его за верёвку. Мне казалось, что я делаю всё так скрытно и ловко, что немец никогда об этом и не узнает.
Но однажды, когда я проходила мимо главного входа, услышала:
-Lehrerin, komm!
У раскрытой двери школы стоял комендант Гер Франц. Вся его фигура и румяное лоснящееся лицо выражало довольство и благодушие. Уже давно он поселил в школе молодую переводчицу - свою любовницу. Гер Франц был влюблён в неё, и самодовольство недалёкого человека не сходило с его лица. Я подошла и встала перед ним, устремив свой взгляд на дерево, стоящее поодаль.
- Я - немец, а ты - русская, - начал комендант. - Ты думаешь, немец - плохой человек. Я простой человек, а ты Lehrerin, с образованием, но ты русская Schwein. Ты воруешь моё сено (Не твоё, а наше,- мелькнуло у меня). Гер Франц - не молодой, у него бывает бессонница. Немножко, немножко он открывает окно (Ещё бы, боишься партизан!) и видит, как учительница ворует сено. Но Гер Франц знает, что у фрау маленькие дети, поэтому он молчит. Оказывается, немец - хороший человек!
Он придвинул ко мне своё мерзское лицо и с торжеством ждал, как мне будет стыдно, как я буду объяснять свою вину и благодарить его за сено. Но я молчала и упорно на него не смотрела. Он открыл было рот, чтобы сказать что-то ещё, как я резко повернулась и быстро пошла к калитке. В тот момент я не думала, что меня он может пристрелить. Мне было всё равно. Никакая сила не могла меня заставить склониться перед фашистом, позволить ему почувствовать себя хозяином на нашей земле.
Со страхом в тот день я возвращалась домой к маме и детям. Шло время, но по-прежнему нас не беспокоили. В начале войны фашисты пытались показать, что они - наши освободители, поэтому порою заигрывали с населением. Я продолжала носить сено и игнорировала фрица.
- Пусть будет, что будет,- думала я. А когда встречалась с Гер Францем, то видела, как он ждал, что я с ним поздороваюсь и поблагодарю его,но этого он не дождался. Я жила с огромной верой, что фашисты находятся здесь временно, и наши их обязательно прогонят.
Зиму мы пережили, а летом начали действовать партизаны. Да разве всё расскажешь? - горестно сказала она, поднялась и стала собирать свои вещи.
На следующей станции она вышла. Я тепло рассталась с этой замечательной женщиной. Её рассказ ещё раз подтвердил , как народ, даже в противоборстве с фашистами отдельного советского человека, побеждал.Вот и эта хрупкая женщина не уступила врагу. Её рассказ я долго хранила в своей памяти, пока не появилось время записать его.
Санкт-Петербург, 2015 год.