Ю. Н. Щербаку
Екатерина Павловна ничего не забывала: выручала толстенькая записная книжка «незабывайка-напоминайка», так она её называла, - там были вписаны дни рождения тех, кого она считала нужным поздравлять…
Парким августовским утром заведующая крайздравотделом Бурлакова позвонила в приёмную самого Министра.
- Москва слушает, - чеканно ответила Мария Трофимовна… Тростиночно-тонкая Мария была новым секретарём, сменившим старую, въедливую и дотошную секретаршу.
- Мари, сердечно поздравляю тебя с Днём рождения! Будь здорова и маняща для мужчин, как горизонт, независимо от их возраста и чина.
- Спасибо, Кати, ты первая поздравила…
- Я, Мари, там всё передала, пусть встретят…
- Да, сегодня я пошлю Павлика. Кстати, он мне сказал, что таких умных и красивых дам, как ты, он не встречал, и если бы не солидные и ответственные покровители…
- Мне он тоже понравился! Такой отшлифованный, такой… предугадывающий желания…
- Катушка, секретные данные: сам собирается на юг, будет и в Никольске, – это решено. Будь! Я кладу трубку, - зам. Шведов ждёт…
Екатерина Павловна тут же набрала номер.
- Михаил Дмитриевич, мне сообщили из Москвы – к нам едет Министр!
- Слава Богу, не ревизор, - с хохотом пророкотало из трубки. - Министр, Екатерина, это прекрасно, это здорово, это, как говорится, везуха! Поди, спробуй в Москве к нему на аудиенцию пробиться! А тут – сам… Нет, надо только всё хорошо закрутить… Можно кое-что урвать из бюджета, скажем, пробить новый корпус, западную умную аппаратуру, диагностикумы, - я правильно формулирую? Так что намечайте, что мы ему покажем. Но помните, как показываем: вот, мы тоже не лыком шиты, а вот, смотрите – если бы у нас было то-то – мы бы… ого-ого! Резюмирую: не мне Вас учить, хотя – один ум хорошо, а два…
На следующий день Бурлакова отправилась к заведующей хирургическим отделением Хмарной Полине Денисовне. Хмарная давно заведовала отделением в краевой больнице, она была многоопытным хирургом, у неё была уникальная рука, виртуозная, лёгкая, как-то музыкально поставленная (а завистники твердили, кривясь: везучая…). Техника её поражала экономностью движений – она не делала лишних. Полину Денисовну сопровождала громкая слава умелого врача, сказывался опыт, работа большого вышколенного коллектива, её фанатичная преданность делу, больным, умение выкладываться во время сложных, неожиданных, опасных операций… Это ограждало её от многочисленных жалоб на резкость, грубость, жестокость с больными, их родственниками, подчинёнными… Порой она так ссылалась на бога и его мать, что даже видавшие виды стихали…
- Чего это она ко мне сама пришкандыбала? – подумала Хмарная, увидев Бурлакову в глуби коридора.
- А я к Вам, Полина Денисовна!
- Неужели эта тварь из лаборатории успела накапать? Не зря же Клавка твердит, что у этой клизмы любовник в Большом Доме, - сверкали зигзаги подозрений…
Однако лицо Бурлаковой, без маски официальной недоверчивости и вопреки обычному своему напряжению, было мягким, и это прогнало мятущиеся опасения.
- Голубушка, Полина Денисовна, к нам едет Министр! Кого я ему покажу, кроме Вас? Я ночь не спала, всё думала, всё тасовала… Решила – только Вас! Этого жида из урологии – ни-ни, пусть этот Фима не думает, что если он им лечит простаты, то он что-то такое! Большое цобэ! Эту дуру из роддома – ни за что! А Вы, Полиночка Денисовна, наша гордость и краса, не напрасно коренная ростовчанка! Только Вас. Вы сами подумайте, подготовьтесь, и свои соображения мне изложите – завтра к обеду.
- Прежде всего, ремонт. Девки! - она произносила: девьки, - всё покрасить, подновить, придать вид! Не каждый день к нам министры приезжают! Витка, за краской завтра по заводам! Машка, подумай хорошо, что готовим. Ольга, чтобы твой сервиз на 12 персон был здесь. Тот, знаешь, что Мадонна, или как он там называется? Колька, твой раздел работы – колхозы и совхозы, продукты на твоей совести. Вино надо в Цимлянске брать. Вот я слыхала, что у хохлов в Каховке такое вино есть, - для подводных лодок его делают, - целый день все ходят пьют его и не пьяные! Вот бы нам… Сашка и Клавка, всех художников на ноги: витрины, стенды, фотографии, диаграммы, показатели… У нас Министр должен ахнуть, а мы стать школой передового опыта! Нам Европу пора учить, а мы всё робеем… Так что, смотрите у меня, не будьте раздолбаями!
Ночью Полина не спала: мысли вихрились, цеплялись одна за другую, катились волнами воспоминания, вспыхивали догадки… Сон не шёл…
…И откуда в ней эта одарённость? Бабка что ли, обворожительная красавица-гречанка? Прадед ли, лихой казак, которого царь-батюшка, Освободитель, пожаловал за рубку на скаку с перебросом клинка из руки в руку? Чьи гены несут эту удачливость, умелость, бесстрашие, цельность?..
…Бригадный метод учёбы в институте… Её бурный роман с сыном священника – Георгиевский был изгоем, но красив же, Господи! Умён, умел, выдержан, а вот, поди ж ты, на язык… нетерпим в обращении. Прекрасно оперирует, но насмешливо говорит: «Любого дурака резать научу, даже Потапова, главного врача, если крови бояться не будет…». А тот ведь – зять начальника НКВД в азиатской Фергане… Не поэтому ли и взяли его удушливой августовской ночью 37-го года?
…Нет, если бы не её косы, не бездонные колодцы глаз, не её казачья бесслёзность… Что вспоминать? Она спасла мужа, ведь под сердцем уже стучало дитя – никто и не знал, и не ведал, только она и её ещё не рождённая дочурка… Господи! Что она могла сделать? Бритый наголо чекист, похожий на Котовского, сказал: «Лымарь всё тебе, красавица, сделает. Хотя не Попов, да отпрысков ихних – рука так и тянется к товарищу Маузеру!»
…Георгиевского освободили, словно подменив, сломав в нём нечто стержневое – он ссутулился, стал безудержно материться, вспыхивающая злобность и внезапная пугливость толкали пить до полной отключки… На фронт его не брали, хотя он осаждал военкомат, поил военкома, дважды пьяным подсаживался в эшелон, идущий на фронт с маршевыми ротами… Едва не угодил под трибунал… «Что, к немцам переметнуться хочешь, алкоголик? – и кулаком по носу, - ещё раз в расстрельный подвал пойдёшь, попович недорезанный», - гремел Лымарь. Вечером снова и снова сплетал распустившуюся косу Полины…
…Как подумаешь – ничего хорошего в этой мелькнувшей жизни не было… Ничегошеньки, Господи! Разве что это наколдованное умение оперировать да то, что всякие завистники (этот Петька-глист, хирург, тьфу на тебя!) считают везением… А какое к чертям везение! Ведь если у неё тяжкий больной или там что-то осложнилось – всё по боку: умирает и воскресает в каждом. Это всё все видят – и больные, и их родственники, и эти… суки… Всего раз видела, как профессор Александров рану в сердце оперировал. А привезли солдата, что висел на пронзившей его арматуре – сразу все по углам… Стала к столу – всё как по выкройке сделала… Доложила этим пентюхам: вот, глядите – жив-здоров Иван Петров! А сна как небывало…
…Умер муж… Дочь в монастырь ушла… Осталась одна… А те уже на пальцах годы мои считают… Спихнуть мечтают, паскуды… А тут – на тебе! – завтра-послезавтра Министр! Такого, Господи, ещё не бывало…
Министр был академиком, директором института, членом трёх солиднейших редколлегий, автором и соавтором, членом ревизионной комиссии ЦК… Он был и мужем, и отцом, и дедушкой, и сыном. Жена, дочь, мама твердили: «Пётр, ты не каменный, подумай о нас, если забыл о себе, - нам надо всем отдохнуть…» Так и вышло, что Министр Пётр Андреевич Жуковский поехал на юг России в служебную командировку. С ним были жена, дочь, внуки… Секретарь остался в столице. При Министре был помощник, молодой, энергичный, окончивший мединститут, но оставшийся только мастером спорта по каратэ. Он сотрудничал с журналом «Здоровье», публикуя популярные материалы под псевдонимом Везувьев. Министр поручил ему брать на заметку популярных, изобретательных врачей… Как-то в мае, на приёме в Кремле, сам Леонид Ильич вдруг сказал: «Что это ты, Петро, не жалуешь врачей периферии, всё никак на Героев не представляешь? Пора тебе об людях позаботиться! Вот помню в Молдавии, была у нас там одна докторица… Скажу тебе прямо, чудо – докторша… красавица!»
…И это стало главным толчком к поездке – сам поехал обнаруживать… героев.
В отделение Министр приехал в сопровождении Бурлаковой, Душкевича из обкома партии, Утевского, главного врача больницы, Везуньева. Хвостовым придатком вертелся с фотоаппаратом на груди и кинокамерой за спиной один из замов Бурлаковой, занимавшийся в её аппарате гражданской обороной. Фамилии его никто не мог запомнить, но все знали, свои речи он начинает бессмертным оборотом: «Само, значит так, враг не спить и даже не дремаит, а хочет напасти…»
Открыли двери, которые были подновлены, подкрашены, подмазаны и… вот распахнуты…
- А это наша Полина Денисовна, она сделала десять тысяч операций и вырвала из лап смерти тысячи жизней наших славных тружеников…
Министр не любил этих глаголов: спасать, вырывать, побеждать смерть… В них, применительно к медицине, звучала ходульность, неискренность, штампованность. Везувьев тоже знал это. Министр обернулся к нему, улыбнулся одними щеками, собрав их складки, и сказал: «Запишите всё полностью. Народ должен знать своих спасителей в лицо! Почему же Вы, Екатерина Павловна, прячете от нас Полину Денисовну?» – «Да всё боюсь, чтобы вы её в институт не сманили, лишь поэтому…»
- Я теперь только верю, что всё пойдёт по-новому. Ведь за сколько лет впервые до меня, рядового доктора, дошёл сам Министр! Спасибо Вам, - Хмарная замялась… Бурлакова ей подшепнула: «Пётр Андреевич».
Осмотрели диаграммы, остановились у стенда, с которого таращились кандидаты меднаук, защитившие свои диссертации под эгидой Денисовны, а на самом деле, в результате упорных и систематических подношений, заискиваний, унижений и необходимости подтверждения своей научной плодовитости профессорам испечь для нашей многострадальной науки побольше кандидатов среди практических врачей…
Обед удался на славу! Кулинары постарались. Едва сели к столу, смолкли разговоры. Пища была вкусной, изысканной… сервировка стола, разнообразие напитков, безмолвная подача блюд, убранство кабинета заведующей, льющаяся откуда-то, с потолка что ли, музыка…
Встал Утевский: «Я хочу, коллеги, поднять бокал за нашу Партию, за её достойных сыновей и дочерей! Я – крестьянский сын, бегать бы мне…, - говорил он заучено, без пауз и эмоциональных нажимов, чувствовалось, то это домашняя заготовка, - и крутить волам хвосты, но – воля Партии ведёт нас тяжёлыми тропами борьбы с недугами, даже самой смертью. Сегодня у нас за столом присутствует один из верных сынов нашей могучей, непобедимой Партии – Министр… - он как-то снизил тон, словно сверяя себя с той давнишней, ещё комсомольской, шпаргалкой, которую, боясь сбиться, читал почти по слогам, - Пётр Андреевич, академик, профессор, доктор наук, заслуженный врач, депутат Верховного совета СССР и РСФСР, редактор…
- Прошу прощения, Пётр Андреевич не редактор, а главный редактор, он лауреат…
Мягким жестом большой ладони Жуковский остановил Бурлакову:
- Самоё почётное моё звание сейчас – это ваш гость, коллеги. Поэтому прошу вас поднять бокалы за здоровье Полины Денисовны, трудовым подвигом которой я потрясён…
Это разрядило обстановку, выпили, стали закусывать, говорить друг с другом, перебивая и не слушая…
Разъехались довольные, Хмарная больше всех – гора с плеч, а самое главное: смогла пригласить на завтра Самого с женой к себе домой.
- Там я всё ей по-бабски расскажу, поплачусь и поплачу с ней. Ведь сам-то, как на него погляжу, несмотря на пузо, не прочь кобельнуть, нос у него тоже… Ведь все мужики сволочи и паразиты… Думаю, не раз она от его модуса жизни слёзы горькие проливала…
…Вечером всё в квартире Полины Денисовны благоухало, блестело: накануне врачи, сёстры, санитарки под командой дебелой и громкоголосой сестры-хозяйки мыли, тёрли, проветривали, пылесосили, жарили, парили, пекли, разливали, охлаждали, сервировали, не чувствуя под собой ног – боялись вулканического гнева Полины Денисовны…
- Без посторонних глаз и ушей! – решительно отсекла всех предложенных Бурлакова. Нужен некий интим, Полина Денисовна, поймите, мы же в домашней обстановке!
- Так жена же при нём?
- Доверительный разговор, умеренную фривольность беседы – вот, что я имею в виду.
- Хорошо, никого не зову.
…Из кухни подавали непрерывно, незаметно, бесшумно. Всё складывалось хорошо. Пётр Андреевич рассказывал анекдоты. Но если Екатерина Павловна смеялась, даже как-то похотливо повизгивая, то Полина Денисовна лишь оскаливалась в улыбке, её смешили только такие анекдоты, где всё завершалось забористым матом…
«И решили создать синтетический анекдот, - продолжал рассказчик, прихлёбывая знаменитый коньяк «Каховка», - заложили все циркулирующие в стране анекдоты в память машины, вперемешку: про Чапаева, про евреев, про Ленина, про мужчин, про женщин – всё как есть. Машина жужжала, моргала разноцветными глазами своих сложных внутренностей и выдала: «Идёт Ленин, его встречает Чапаев. Ленин, подойдя к нему, положил на его плечо и говорит: «Слушай сюда, Мойша, пойдём к ****ям!» Хмарная взорвалась хохотом: «Наконец-то! А то всё не по-русски, какая-то шифрограмма…»
Екатерине Павловне позвонили: кому-то, видимо, понадобилась… Она уехала. Прощаясь, целовала Полину Денисовну и что-то доверительно шептала жене самого Министра…
Пётр Андреевич смотрел по видику какие-то боевики, сдобренные приправой разнузданной эротики, и при этом крякал и отплёвывал, пожёвывая губами, похоже, с удовольствия. А Полина Денисовна отвела жену Министра в спаленку и сразу начала изливать её душу: «Дорогая моя Нина Николаевна! Что я Вам скажу… Всё, что слышали – мура! Что они говорили: хирург-де высокой квалификации, опытная, умная – трепня! Все они против меня, хотят спихнуть, хотят выжить, мечтают меня с работы на пенсию выгнать! Мне ведь через два года – всё, на заслуженный отдых, как говориться. Ну, Катька ещё год-два подержит, даст возможность подарки ей делать, а потом – скажу как есть – под жопу коленной. Баста, Денисовна! Хватить! Отдыхай! А у меня ничего, окромя этой проклятой, но любимой работы! У меня ничего нет, ни дачи, ни машины, ни личной жизни, ни мужичка завалящего на стороне, дочь – монашка, ни брата, ни сестры… – одна я в этой волчьей жизни, как свечка в разорённом Божьем храме. Помоги мне, Нина Николаевна!.. Как сестру, тебя прошу, как христианку, помоги мне не впасть в немилость. Пусть твой муж меня отметит, как говорится, во всесоюзном масштабе, - пусть тогда спробуют они достать меня… Ему всё под силу, он мужик крепкий, умный – всё сможет, ты только подскажи, попроси его за меня горемычную…»
Нина Николаевна была огорошена, она не ожидала такого откровения, такого трагизма в этой, стойкой с виду, энергичной и властной женщине. Полина Денисовна, рассказывая, рыдала, лицо её было мокрым от слёз, ладонями она размазывала их по впалым сморщенным щекам. В каком-то поклоне, просто сваливаясь на Нину Николаевну, она вложила ей в руку маленькую коробочку. Та отшатнулась, как от удара, рот распахнулся для гневной и возмущённой отповеди, но… Внезапно открылась дверь и в проёме, как в раме, возник багроволицый импозантный Пётр Андреевич.
- Слышу: слёзы, рыдания… Решил с вашего позволения оказать помощь, - улыбнулся он.
Все вместе вышли из комнаты. Лицо Полины Денисовны было мокрым, а Нина Николаевна была кумачёвой… Обкомовская «Волга» отвезла самого с супругой. Хмарная осталась сама, сидя за столом, обмякшая, сникшая, ненужная даже сама себе, как рыбные кости в роскошном блюде на краю праздничного стола…
Вдруг вспомнила, что одно из украшений отдала она в Наркомздраве большому носатому, то ли еврею, то ли армянину, чтобы выбраться из Памирского высокогорья сюда, в Никольск, ближе к родному тихому Дону, а остальное – серьги, кольцо, брошка – лежали и ждали своего часа, надо же – пригодились, ведь бриллианты! Полина Денисовна встала и, оглянувшись по сторонам, перекрестилась, громко произнеся: «Господи, прости меня грешную!»
… Зимой 1942 года в больницу стали поступать эвакуированные с сыпным тифом. С медикаментами было сложно, правду сказать, была настоящая растерянность, но со временем справились. Хотя по оперативным данным – эпидемии не было, была только вспышка. Смертность – высокая: тучные и блондины помирали чаще, худые, жилистые, темноволосые – реже. А этих польских евреев скопом повалило на койки – ещё бы, изнеженные, на руках даже ногти мягкие: не только вошь не убить – не почесаться толком. Мёрли ежедневно, детей много померло… А этот маленький, плюгавый, что даже смотреть противно, - в чём душа держалась? - выкарабкался, ожил, поправился и сказал ей как-то тихо так: «Доктор, меня знает Варшава, меня знают в Киеве, во Львове, в Москве… Поправьте, мне, доктор, жену и деток… Китай рядом, у меня там тоже дело, а оттуда мы в Америку, там… А это Вам… Доктор, такой вещи во всей России нет!» - он протянул ей нечто завёрнутое в надушенный платочек…
Все поправились – жена его, дети… - как их звали? А ведь думала, всегда будет помнить… Мальчик – лет пяти, девочка погодком ему была…- как их звали? Как они уехали? Когда? Куда?..
Дважды вызывали её в НКВД, расспрашивали о нём… «Да, вспомнила! Его фамилия была Цупербиллер!» – Что говорил? Не предлагал ли ювелирные изделия купить? Не произносил ли применительно к ним слова «ансамбль»?..
«И надо же, как вспомнила про эти цацки? Я ж их и разу не надевала! Только раз показала Машке, а она, дура деревенская, говорит: «Или стекляшки, Полисовна (так она произносила Полина Денисовна), или дорогие бриллианты...» Ишь, как пригодились! Они там, в Москве, сами разберутся, что почём…» - навязчивые мысли и тревога не оставляли её.
Нина Николаевна поняла, что попавшие ей в руки ювелирные изделия редки и дороги. Она позвонила своей подруге – ей она доверяла: вместе были в партизанском тылу, уйдя добровольно в то жуткое, пропитанное паникой лето 1942 года… Вместе пошли они к знакомому ювелиру – он в переулке Просвирни, что на Сретенке… Марк Самойлович взял в руки коробочку, вдел монокль-лупу и… внезапно побледнел.
- Циля, дай мне воды и иди сюда, полюбуешься! – выдохнул он.
Пока ему несли воду, пока где-то на кухне кто-то топтался и шаркал ногами, ювелир справился с волнением и спросил: «Если не секрет, вы купили этот ансамбль или хотите купить?.. Тут, правда, не достаёт диадемы, но и без неё этот ансамбль не имеет цены! А диадему я однажды идентифицировал – её украли у профессора Гукасяна, он тогда ещё вузами заведовал в Наркомздраве, а в 1951 году я к нему обращался, когда Миррочка поступала… Эти украшения изготовлены в Австрии, в начале прошлого века, их приобрели для двора, но потом с какой-то принцессой они попали в Испанию, оттуда – во Францию, где их купил какой-то польский магнат, а у его дочери они были украдены знаменитым Чесеком Скрульским… Полистайте газеты Варшавы, Венны за 1888 год! Посмотрите каталоги и ценники аукционов! Боже, что это было! Мой хозяин, сам Гинзбург, говорил, что ансамбль попал к Моне Цупербиллеру. Но где Цупербиллер? – вылетел в трубу в Освенциме или где-то по-другому?..»
Он выпил стакан воды, который ему принесла аккуратненькая старушка, и сказал: «Сколько бы ни запросили – берите, это без цены. Алмазный фонд забрал бы за большие деньги! Поверьте мне, старику».
Вечером Нина Николаевна всё рассказала мужу, без ненужных ему ювелирных подробностей. Услыхал он и о сложной, трагической личной жизни Полины Денисовны. А утром следующего дня Пётр Андреевич вызвал Везувьева: «Срочно подготовь справку по выдающимся врачам, я должен в правительство представить, а то получается – напрасно мы ездили с тобой!»
И пошла бумага в канцелярию Леонида Ильича, и завертелась чиновничья карусель в наградном отделе, хорошо налаженная машина быстро составила нужные статуты.
Вскоре Никольский обком КПСС получил циркуляр – кого представить к званию Героя Социалистического Труда. И вышло (уловили чинуши дух входящих и исходящих!) – непременно женщину, коренной национальности, награждавшуюся до этого, с учённой степенью… Всё, как предугадано.
…Душкевич позвонил Бурлаковой.
- Тут у меня, Екатерина Павловна, одна интересная бумага. Как Вы полагаете, кого в области можем представить к званию Героя?
- Дмитрий Михайлович, я своё мнение выскажу, да и высказывала не раз Григорию Алексеевичу и самому нашему Министру…
- Раз Вы меня поняли, то подготавливайте все необходимые документы. Я доложу первому, потом на бюро, а дальше по вашему департаменту пойдёт, прямо к Генеральному… Убедились – визит Министра был продуктивен!
- Слахали, Пётр Иванович, Польку из горбольницы на Героя Соцтруда выдвигают.
- Не может этого быть! Она ж брехливая, как шелудивая сука. Чего достигла – только за то, что баба. То брешет, то плачет, то стелится, то…, - он махнул рукой, - а вообще-то в нашей… боевой и кипучей – всё могёт быть, Верочка.
…Зимним утром, когда москвичи уже приступают к работе и становятся в очередь у прилавков, Николай Викторович и Михаил Порфирьевич были в приёмной Леонида Ильича. Поговаривали, что отношения двух лидеров натянуты, но вот вчера была тёплая беседа двух руководителей великой державы – и было решено обсудить Указ Президиума Верховного Совета о награждении большой группы врачей…
Встав навстречу входящим Подгорному и Георгадзе, Брежнев улыбнулся, обнял Николая Викторовича и, пожимая руку Михаилу Порфирьевичу, сказал: «Знаешь, я дал команду прищемить язык Евтушенке! Доложили мне, что он распространил загадку: «Чем отличается ВЦИК от Президиума Верховного Совета – там был Авель Енукидзе, а тут Каин Георгадзе». Жестом пригласил сесть, но Подгорный уже сел без приглашения, а Георгадзе от загадки и отгадки торчал свечой…
- Чего там у тебя, Мыкола? Врачи, говоришь, - моя идея! Я давно Жуковского укорял.
- Вот тут у тексте 73 человека…
- Ну, Мыкола, мы шахтёрам, сам знаешь, даём 60-65 звёздочек, а тут этим…, - он замялся, - эскалопам… тьфу, - сморщился, - эскалампам…, - снова замялся, - вот заедает меня эта терминология – эскулапам – аж 73!
- Лёня, тут таких людей подобрал твой Павло, что меньше нельзя!
- Пусть Георгадзе хоть одно личное зачитает – послушаем…
Подгорный взял верхнюю папку и раскрыл её. Георгадзе, сидя в кресле, прижав к переносице дужку золотых очков, как бы напевая, зачитывал: «Хмарная П.Д. родилась в 1912 году, в семье бедняка. Отлично окончила трудовую школу 2-ой ступени, была старостой кружка «Юный безбожник». Отличалась во время организации колхоза на Дону. По путёвке комсомольской ячейки ЧОНа была направлена на учёбу в Северо-Кавказский университет, который окончила по медицинскому факультету. По разнарядке НКВД выехала на работу по приёму спецпереселенцев, где отличалась твёрдостью характера и высокой личной дисциплиной. Отмечалась приказами по НКВД при…
- Хватит, Петро, если даже половина имеет похожую биографию – я согласен. Это наши советские врачи, настоящие люди!
…Зима выдалась суровой, снежные заносы на Дону отрезали Никольск. Несмотря на сложные метеоусловия, в отдалённый район, где не могли разобраться улетевшие ещё вчера четверо врачей, срочно выехала Полина Денисовна…
Дорогой она поторапливала шофёра, ворчала, иногда непечатно бранилась, кляня зимний снег, метель, бездорожье… Предстоящая операция будоражила её воображение – то-то она их посрамит… Надо не тянуться, как сопли, а первым делом трепанацию выполнить! И какую там подвесную!!! Срочная интубация кишечника, антибиотики внутриартериально, мощнейшая детоксикация – вот, как надо! Подвесную – себе на задницу! Это только Петька, областной блатной хирург делает…
Машину занесло, и Хмарная, невольно ухватившись за панель, включила приёмник. Как в волшебной сказке зазвучало: «…Куракину Петру Николаевичу, офтальмологу Челябинской областной больницы… - стали вслушиваться, ведь о врачах! – Петуховой Анне Петровне, врачу педиатру поликлиники Четвёртого управления г. Москва, Хмарной Полине Денисовне, заведующей хирургическим отделением…» - все на миг замерли… И в конце: «…Председатель Президиума – Подгорный, секретарь – Георгадзе».
- Полина Денисовна! Коньяк с Вас! С Героем Вас, родненькая! – кричал шофёр, изо всех сил выворачивая руль…
Неделю Хмарная принимала поздравления. Ей звонили, её приглашали в школы, в институты, в медицинское училище, родной институт прислал телеграмму… Кабинет её завалили цветами, как свежую могилу. К ней прислали художника, чтобы написал её портрет. Звонил сам Григорий Алексеевич, поздравив и пожелав здоровья, сказал: «Завтра Вам лететь в Москву, текст выступления передаст Бурлакова, она кое-что уточнит по телефону с Министром. Вернётесь – будет приём в обкоме, мы готовимся. Вам звёзды будет вручать Николай Викторович, ему будет приятно упоминание нашего обкома: он нас лично курирует. Поняли? Счастливого пути!»
Но вышло так, что выступать Хмарной не пришлось. Вместо Подгорного награды вручал высушенный долголетием Кузнецов. Слово для ответного приветствия и стандартной благодарности Партии и Правительству дали хирургу из Целинограда. Он что-то громко выкрикивал и бессчётное количество раз повторял: «…и лично Леонид Ильич Брежнев…», принимая Кузнецова за Брежнева, то ли от выпитого вчера, то ли от волнения.
Хмарной вручили Золотую Звезду Героя под робкие жиденькие аплодисменты, - это её удивило, она привыкла к тому, что при упоминании её имени или фамилии штатные и внештатные подхалимы неистовствуют аплодисментами, а тут…
«Ишь, суки, даже похлопать им жалко…», - с тем же чувством обиды уехала она с банкета, где какой-то фельдшер-тувинец, из награждённых, всё время приглашал к себе в номер: «Пойдём к мине, красивая, и тибе хорошо, и мине харрашо!»,- не умолкая твердил он, сверкая белками своих иссиня-чёрных глаз.
В обкоме был тёплый приём. Говорили много хороших слов, гремели аплодисменты… Григорий Алексеевич обещал, что выделит три квартиры для врачей городской больницы, которых представит Галина Денисовна, по своему усмотрению… Екатерина Павловна тоже тепло говорила о Полине Денисовне, но всё время не сводила глаз с кольца с изумрудом, которое Хмарная надела впервые… «Не пялься, ничего не будет, теперя я для тебя не по зубах», - вспыхнула мысль.
А Пётр Иванович, увидев новый стенд на больничном дворе, где, потеснив прочие, красовалась большущая цветная фотография с надписью «Хмарная П.Д., зав.хирургическим отделением, Герой Социалистического Труда», громко сказал: «Один стал Героем через двадцать лет после войны, другую делают героиней за… тьфу, «когда страна прикажет быть героем»… на тебе, возьми его, е… мать!»
Херсон, 1992-1995 гг.