Алена услышала шорох струящейся воды и с гримасой недовольства села на кухонный табурет. Все это она проделала так, словно перед ней были зрители. Поняла, сейчас заплачет. Слезы накатили без всякой игры.
- Каждое утро одно и тоже. Мать уже оккупировала душ, сейчас выскочит Ленка, будет требовать накрутить «гульки» и водрузить « красоту» - ободок с украшением.
Ее надо одевать, кормить, собирать рюкзачок... Когда же я успею собраться и поесть? А вот и она. Веселая как пташка, румяная со сна и уже с ободком в руке. Обняла, крепко прижалась. Алена подумала: совсем нет времени на ребенка.
- Бабушка тебе наденет «красоту».
- Я хочу, чтобы ты.
- Мне надо в душ.
- И мне.
- У тебя есть горшок, умоешься потом.
- Мам, скоро?
- Иду... иду...
- Ты что там уснула?
- Была не больше, чем обычно. Какая муха тебя укусила?
- Муха называется бедность. Этот вагончик, где надо ждать очереди в туалет,
где без конца задеваешь друг друга ж..., бесперспективная работа, одиночество... что мало?
-Стоп! Сколько раз говорила: не затевай ссор в присутствии ребенка.
- А ты вспомни себя! Твои стенания навеки застряли в моих ушах.
- Да, было. Но меня вынуждал твой вечно пьяный отец.
- Зачем ты с ним столько мыкалась? Исковеркала мне жизнь, запихала в отстойный пед…
- Мам, бабушка, не надо... «красоту» хочу!
- Лена, принеси рюкзак, соберем твои игрушки.
- Бабушка, а где печенье на день рожденья Вики?
- Иди, Ленок, все будет. А ты помолчи, прошу!
- Нет уж, скажу все, что накипело. Сегодня корпоратив, решили прийти в длинных платьях. А у меня оно есть?
- Но кто тебе мешает ...
- Ты! Ты меня родила и не спросила, хочу ли я жить в нищете. Мне достался такой же, как отец, муж - пьяница. Разве не твоя вина, что не помогла стартовать. Не использовала свои возможности. Могла. Не захотела. Остается щи твои хлебать и бегать по китайским рынкам. И не говори ничего. Знаю твои коммунистические молитвы. Все. Свою полезную кашу ешь сама. В кафе позавтракаю. Сегодня ты отведешь Лену в садик.
Хлопок дверью слегка пошатнул Ольгу Ильиничну. Заложенность в ушах и частый пульс возвестили о повышении давления. Но решительно некогда его измерить. Медленнее, чем обычно, переделала домашние дела, собрала внучку.
Без пяти минут восемь она, маленькая, хрупкая, с трудом справляясь с одышкой, устало улыбаясь, здоровалась с пациентами, уже ожидавшими ее. Трое... Зачем они приходят раньше и сидят нахохлившись. Есть ведь талончики… Переживают схватку с бездарно потраченным временем. Привычка к очередям.
Евгения Ивановна, медсестра и давняя подруга, не прерывая приготовлений к приему,
озабоченно спросила:
- Алена допекла? Все гнет свое – шубу в кредит?
- Сегодня она мне большой счет за жизнь предъявила, пока не могу осмыслить.
Нехорошо мне стало.
- На лице прописано твое НЕХОРОШО. Может отменим прием?
- Нет – нет. Продержусь до обеда. Сейчас таблеточку приму и начнем.
- Сегодня много вызовов, уже сообщили из регистратуры.
- Все до кучи!
Три часа прошли в напряженной работе. Едва закрылась дверь за последним пациентом, доктор отбросила ручку и, можно сказать, переползла в кресло. Неловко устроилась. Каждое движение усиливало головную боль.
-Что - то меня, Женя, тошнит сильно. Ты бы сходила за тазиком в лабораторию.
Женя, уже работала грушей и не сводила взгляд с ртутного столбика.
-У тебя, подруга, гипертонический криз. Сейчас я в дневной стационар слетаю, укольчик сделаем...
-Женя, не поднимай панику, я скажу, если понадобится. Клофелина таблеточку
принеси. Ой! Моя бедная голова!
Кажется Женя и не уходила, уже хлопочет рядом.
- Шприц с магнезией принесла. Будем?
- Минут десять подождем. Тазик дай в руки. Не могу шевелиться, боль нарастает,
терпеть невозможно.
- Да ты поплачь, Оля, не терпи!
- Только и остается, что плакать. Дочь - то права. Родила, а ума не дала.
Ты же помнишь, какое время было. Перестройка. Работали без зарплаты. Помнишь продовольственные карточки. Они пропадали у нас с тобой, не было времени в очередях стоять... Не до воспитания, когда есть нечего.
- Оля, не трави душу. После. Потом.
- Мне выговориться надо. Сколько мы с тобой пережили, переплакали.
Первый раз Аленка бунт устроила, когда наш Главный и зарплату, и отпускные украл. А мы обещали девочек в Петербург свозить.
Она в истерике билась: все каждое лето куда–нибудь ездят, а я Москву не видела. Вот вырасту – уеду от тебя.
- Мало что изменилось, Оля. И сегодня нас обирают. Опять проверка. Взломали базу данных в бухгалтерии, а там офигенные зарплаты у нового Главного, Начмеда и бухгалтеров. По нескольким ведомостям получали.
- А мы – то с тобой по десять часов пашем и воем от кредитов.
- Весна сейчас... а я не знаю, как выглядит город. Все спешу...
- Женя, радостей тоже немало было. Одна поездка на Кунашир чего стоит. Красот на всю жизнь насмотрелись. Это же надо додуматься: с малыми детьми по медвежьим тропам...молодость! Мечтательная улыбка на миг стерла груз лет.
На телефонный звонок отозвалась Женя.
- Алена, мама не сможет взять Лену из садика сегодня. У нее гипертонический криз.
Ты знаешь, что это такое? Был уже?! А почему мне не сказали?
- Приезжай, забери ее, еще неизвестно, как оно все пойдет. Ну, решите потом
с матерью насчет вечеринки. Я вместо нее на вызовы поеду. Помочь пока не смогу.
Зашла регистратор, принесла карточки, напомнила: машина ждет. Женя померила давление.
-Ну вроде получше, не вставай пока. Сейчас Алена приедет.
Едва закрылась за Женей дверь, тотчас и открылась снова.
-Вот удача, что я вас застала, мне позарез надо.
-Мария Иннокентьевна, я приболела, не смогу вас принять сегодня.
- Да ты что, Оля Ильинична, говоришь, я еле доползла со своим одним полуслепым
глазом да на одной ходячей ноге. Первый раз в жизни путевку в санаторий как инвалиду выделили. Ты уж уважь – заполни мне карту. Перемоги свой грипп. От него не умирают.
- Уговорила. - Ольга Ильинична встала и, пошатываясь, перешла за стол, привычно стала заполнять форму. Рука плохо слушалась. Буквы получались корявые.
Мария Иннокентьевна тем временем без пауз выкладывала ей всю подноготную своей войны с дочкой. И деньги ее транжирит, и грубит, не советуется, сына оболтусом вырастила, врачи отфутболивают ее как докучливую муху, думают, что старость их минует, фигушки, не заметят, как сами в ловушке окажутся... вот бы посмотреть на них, слабоумных...когда она работала в профсоюзе – все делали для простого человека...
Без стука вошла дочь.
- Да ты, оказывается, при исполнении...
- Подожди за дверью, я заканчиваю.
Домой ехали молча. Ольга Ильинична медленно одолевала ступеньку за ступенькой.
Не раздеваясь прошла в свою комнату. Села на кровать. Алена остановилась в дверях.
Раздраженно спросила:
- Ну, что будем делать, ты посидишь с Леной, пока я буду на корпоративе?
- Подойди ко мне, Алена.
Дочь сделала несколько шагов. Ольга Ильинична встала и с размаха хлестко отвесила ей пощечину. И села.
- Ты посмела... меня... меня ... Алена прижала плотно сдвинутыми пальцами вспыхнувшее пятно на щеке.
- Ненавижу!
Дочь, натыкаясь на предметы, бегом скрылась в ванной. Ольга Ильинична, замершая от сделанного, превратилась в лавину боли. Безуспешно пыталась посчитать пульс.
Силы и осознание реальности уплывали. Глухим, незнакомым голосом позвала:
- Алена, сегодня надо раньше забрать из садика Лену. И провалилась в спасительную
отрешенность. Заваленный карточками стол был тут как тут.
Прорываясь из забытья, она слышала голос. Знакомая дислалия, превращающая все
Р в мягкие, скользящие как по льду Л, принадлежала, конечно, Жене. Убеждающая
интонация, обращенная наверно к Алене, как ни странно, убаюкивала. Кто – то стал снимать с нее ботинки. Она открыла глаза. Да, это Женя. К незанавешенному окну прильнула темнота. Шум пропал. На уши давила тишина. Кажется и на этот раз пронесло.
-Я сама.
Алена появилась неслышно. Встала рядом с лежащей матерью, наклонилась , взяла ее за руку. Женя задернула шторы, включила лампу на ночном столике.
-