ФРАГМЕНТ моего романа (Карина АРУЧЕАН "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной") © - Издательства "Э.РА" и "Летний сад", 2009 год, серия "Русский роман XXI век", предисловие Льва Аннинского. Продавалась в Москве, Санкт-Петербурге, Минске, Киеве, а также в Израиле, Армении, Германии и Австрии.
Книга - номинант нескольких литературных премий.
Так как бумажные книги все распроданы, то я разместила роман "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной"в электронном виде для бесплатного скачивания ТУТ:
https://yadi.sk/d/YID9yQZTX54tA
(или тут же читать через опцию "Посмотреть", которая высвечивается, если поводить курсором по низу обложки)
----------------------------------------------
НИЖЕ - ФРАГМЕНТ из романа "Полководец Соня,или В поисках Земли Обетованной", где однокурсник рассказывает Соне о Новочеркасском расстреле 1962-го года.
Место эпизода - общежитие МГУ, корпус, где жили студенты факультета журналистики.
Время действия в эпизоде - 1966-й год.
"...Светало, когда Соня проснулась от того, что кто-то скрёбся в дверь, а потом тихо постучал.
— Соня! — раздался громкий шёпот Тютьева.
Соня чертыхнулась, закуталась в простыню и вышла в коридор:
— Что тебе? Не наобщался?
— Соня, извини, это очень важно. Надо поговорить.
— Эгоист ты! Не мог утра дождаться?
— Так уже утро. Я ждал. Скоро всё равно на лекции ехать. Ты в этой простыне, как гречанка в тунике! Такая красивая!
Похоже, он даже не ложился.
— Ты меня разбудил, чтоб комплименты делать?
— Нет...
— Жаль! Я бы тогда тебя простила.
— А ты и прости меня! Ты в самом деле красивая. Но я про другое... Мне очень надо... Я только тебе могу... Я кофе сварил...
— Ну пошли в холл.
Запах кофе, а особенно слова про её достоинства окончательно примирили Соню с Тютьевым. Уютно свернулась в углу дивана. Скосила глаз: красиво ли облегла тело «туника»? Коридоры были безмолвны.
Тусклый рассвет висел за окном.
— Ты слышала про расстрел рабочих в Новочеркасске четыре года назад — в шестьдесят втором?
— Н-нет...
Что за день такой? То тётя Хеля про расстрел, теперь Кеша. Что за расстрел? В советское время?! При Хрущёве, который освободил её отца и тысячи других политзэков?
— Я должен тебе рассказать. Меня это мучает. Ты во многом была права сегодня. Но ты не всё знаешь. Говоришь: «Живи просто». А я не могу. Я был там. Понимаешь? «Пепел Клааса стучит в моё сердце». Если бы при поступлении в Университет узнали, что я жил тогда в Новочеркасске, меня бы, наверное, не приняли. Чтоб не рассказывал. Но в документах нет про это: родом я из Ростова, паспорт и прописка ростовские… В тот год мама болела, меня с братом забрала к себе наша новочеркасская тётка. Мне было пятнадцать, брату — десять. Он с тех пор инвалидом остался — в него тоже стреляли...
— Такого не может быть! — печенье застряло у Сони в горле. Нормален ли Кеша?
— Может, Соня. Те, в кого стреляли, тоже думали, что такого не может быть. Детские панамки в лужах крови... потерянные сандалики... брошенные флажки... Это была мирная демонстрация, понимаешь? Семьями шли. Поговорить с властями. Припекло! Хотели, чтоб их выслушали! А в них стреляли. И в женщин. И в детей.
Господи, опять про расстрел… и про детей! Что за день сегодня?! Ну точно неслучайные случайности! К чему бы? Прямо как в кино всё скомпоновано. Что ей кто-то хочет этим сказать?
— Послушай. Я по порядку. Муж тётки на электровозостроительном заводе работал. С января шестьдесят второго там снизили расценки оплаты труда. Как, впрочем, по всей стране. Но и другое вызывало ропот. На заводе не было душевых. Не решались квартирные проблемы. Люди жили в холодных времянках, бараках без газа. Многим приходилось снимать жильё. А плата за него — треть заработка. Ещё и корм исчез. В магазинах — только крупы, горох и макароны. В Новочеркасске был мясокомбинат, но его продукцию увозили в Москву. Месяцами люди не видели мяса, колбасы. Даже элементарного молока и масла! Даже хлеба... то совсем нет, то такой, что животом маялись…
— В Баку было так же. С ночи занимали в булочную очередь — на квартал растягивалась! В семьях дежурства устанавливали: кто кого через сколько часов сменит — сутками ждали, когда хлеб подвезут. Иногда не подвозили. Мяса и колбас тоже не было. И с маслом-молоком перебои.
— А тут — не перебои. Совсем — понимаешь, совсем! — не стало. За продуктами ездили по выходным в Ростов. Но и там не всё можно было купить. Уставали. Да и лишние траты на дорогу. А первого июня утром по радио объявили о резком повышении — на тридцать процентов! — цен на мясопродукты, молоко, творог, яйца. Это был удар…
— Помню. В газетах писали: «Цены повышены в интересах трудящихся»... У нас во дворе тоже не понимали, в чём тут «интерес трудящихся»…
— Вот-вот! Рабочих собрали в обеденный перерыв в актовом зале — сообщить о такой циничной «заботе». Люди стали кричать: мол, и раньше жрать не густо было, а теперь вовсе с голоду помрём! Возмущались: почему запретили иметь в пригородах личный скот? Откуда взяться мясу-молоку? Ведь колхозы-совхозы всех обеспечить не могут!
— Нас в Баку браконьеры выручали — носили по дворам осетрину с севрюгой, чёрную икру. Это было дешевле мяса! Прямо как в том историческом анекдоте: «Нет хлеба — ешьте пирожные»... Шашлыки из осетрины делали. Пироги с вязигой — это хрящи такие мягкие…
— Вам легче было. А здесь тоже свой исторический анекдот получился. У кого-то в руках директор завода Курочкин увидел пирожок. По-барски бросил: «Хотите есть — пусть жёны пирожки готовят». «Для пирожков тоже яйца с маслом требуются!» — зашумели рабочие. И пошли по цехам собирать народ на забастовку. Всё вышло стихийно. Включили заводской гудок. Люди с посёлков и из города стали стекаться к заводу. Сделали плакаты: «Дайте мясо, масло!», «Повысили цены на еду — повысьте расценки на труд!», «Нам нужны квартиры». Вышли с плакатами к железной дороге — через проезжающие поезда сообщить стране о протесте. Кто-то написал мелом на одиноко стоящем тепловозе, чтоб видно было с проходящих поездов: «Хрущёва на мясо!» — но вскоре сами демонстранты надпись стёрли. Как провокационную. Не хотели подставляться — хотели серьёзного разговора с властями! Народ прибывал...
— У нас в очередях тоже шептались: мол, газеты и радио твердят, как успешно СССР догоняет Америку по производству мяса-молока, а продуктов в магазинах — всё меньше. Но чтобы забастовка?! Да такая массовая... Не верится. По-моему, за пятьдесят лет в нашей стране ни одной забастовки не было.
— Может, ты о них просто не слышала? Не слышала же ты о Новочеркасске! Ну так слушай. Весь день город шумел. Власть отмалчивалась. Милиция разгоняла демонстрантов — те снова стекались к заводоуправлению. Лето стояло жаркое, сухое. Было душно. Хотелось пить. Но никто не расходился. На площадь с толпой въехал открытый грузовик, доверху гружёный ящиками с ситро.
— Решили спровоцировать возбуждённых людей на противоправные действия?
— Да. Соблазн разобрать бутылки был огромен. Но возобладал здравый смысл… К вечеру на площадь пригнали солдат из Новочеркасского гарнизона. А те стали брататься с рабочими… Забастовка охватила другие предприятия. Решили завтра идти организованной демонстрацией к горкому. Вечером в город стянули войска, танки. Прибыли из Москвы члены ЦК КПСС. Ночью арестовали главных «бузотёров». Однако многотысячная демонстрация состоялась. Люди шли поговорить со своей народной властью и «авангардом» — Коммунистической партией. Шли колоннами, нарядные, с детьми в белых рубашечках и пионерских галстуках. Несли красные флаги, плакаты с требованиями, портреты Ленина. Пели «Интернационал». Это совсем не походило на «группу хулиганствующих элементов», как потом было представлено. Да и хороша группа — полгорода! Мы с братом тоже там были. И ребята с нашего двора. Когда подходили к горкому, на подступах к которому стояли войска и танки, раздались автоматные очереди...
Кеша говорил спокойно, даже размеренно, почти бесцветным голосом:
— Люди закричали, рассыпались. Обезумевшие женщины хватали на руки детей, на белых рубашечках многих краснели пятна — и это были не пионерские галстуки... В лужах крови лежали убитые и раненые. Мы с братом побежали. Но проспект, ведущий к горкому, был запружен народом. Танк развернул пушку, выравнивая ствол вдоль проспекта, — толпу прорезал выстрел. Кровь заполнила выемки в асфальте, валялись куски мяса. Какой-то инвалид собирал их в ведро и выплёскивал на танки, пока его не подстрелили...
— А твой брат?
— Когда пошла стрельба, рабочие встали цепью, оттесняя назад детей и женщин, закрывая их собою. Так погиб муж моей тётки. А когда мы бежали, в брата попала пуля. Разрывная — нам врач по секрету сказал. Брату ампутировали ногу.
— Но разрывные пули запрещены международным правом! Советский Союз заявлял: таких пуль на вооружении армии нет.
— Мало ли о чём ты читала, Соня?! Газеты не пишут правды!
— Тогда зачем ты на журфак пошёл?
— Чтобы когда-нибудь её сказать... В ночь после расстрела по домам ходили и, пугая карами, велели «не болтать». Тела погибших не выдали родным. Потом просочились слухи: трупы тайно вывезли за город и сбросили в общую яму без опознавательных знаков. Тем, кто оказался с увечьями в больнице, поставили диагноз: «бытовая травма». Пострадавших заставили писать объяснительные, где и как получены эти «бытовые травмы»: типа «шёл с работы, выпили с друзьями, подрались»... Чтобы не претендовали на социальные выплаты. А если где что сболтнут, то чтобы можно было назвать это «гнусными инсинуациями, клеветой» и предъявить объяснительные с их же «признаниями». Многих прямо в больницах после оказания помощи арестовали — кого расстреляли, кого посадили на десять- пятнадцать лет...
Соня молчала, ошеломлённая. Зачем, зачем Кеша рассказал это?
Страх заполнил Соню — теперь и она знает то, что знать нельзя. Боже мой, она ещё учила Кешу жить! Самонадеянная высокопарная идиотка! Теперь не выйдет жить, как раньше. А она хочет, как раньше. Не хочет знать такого!
— Вскоре в городе появились продукты, — продолжил после долгого молчания Тютьев. — И мясо с колбасой, и молоко-масло. За год построили для рабочих благоустроенные пятиэтажки. Значит, не зря люди собой пожертвовали... А я всё думаю: как жить теперь? Что делать? Что делать мне, Соня?!
— Я не знаю, Кеша. Не знаю. Ты прости меня за глупости, что накануне болтала. Но может быть, не всё — глупости? Помнишь, я сказала тебе про комарика, которого запросто прихлопнут, если будет жужжать про права комаров? Может, надо увеличивать свой размер и наращивать силу? Чтоб не прихлопнули так просто.
— Как?
— Сама пока не знаю. Но вижу только такой путь. И при этом всё равно просто жить — любить, дурачиться, танцевать, наслаждаться музыкой, бродить по городу, петь песни под гитару, радоваться вкусной еде, вину, дружеской беседе. Если этого не делать — получится: сам себя в тюрьму посадил. Заранее. За них работу сделал... И — не поддаваться ненависти, как бы сильно и сколь многое ты бы ни ненавидел. А то сожрёт изнутри... Да. Наверное, только так: увеличивать свой размер, наращивать силу и не поддаваться ненависти."