Детсад - штаны на лямках. Иван постсоветикус
Иногда в знакомом человеке вдруг открываешь еще одного человека, и он становится тебе как брат. Может он и есть я?
В маленьком городке районного подчинения, расположенном на сто первом километре от российской столицы, в двухэтажном не штукатуреном доме из красного кирпича на два подъезда и без балконов, в комнатке с одним окном жил со своей второй женой механик Иван с местной автобазы.
Это истинная правда, потому что я сам живу в этом городке, в том же доме и работаю на той же автобазе.
Я окончил институт, но свой диплом спрятал так давно и далеко, что забыл, как он выглядит. Работаю слесарем. Иначе бы не прокормил семью. Это, конечно, не для отдела кадров. Зря я разоткровенничался.
Это я ещё и к тому, что получить знание, это ещё не значит, получить соответствующее сознание…
Городок наш образовался вокруг завода военного предназначения и автобаза от этого же завода.
С первой своей женой Иван жил в Москве. Но по причине его пристрастия к спиртному, жена с ним развелась и выписала его из квартиры. В нашем трудовом коллективе, конечно, пить не перестал, но свое утешение находил он большей частью в ударной работе и в меньшей – в воспитании сына от второго брака, которого он видел только по воскресеньям, если был трезв, потому что спаянный рабочий коллектив оставался таковым и в нерабочее время, уже за пределами родного предприятия.
Почему-то именно к 5-ти часам: вечера, пополудни, или к 17-ти часам – называй как нравится, в нас просыпается творчески-философский импульс. Чаще всего в адрес начальства. Максимально точно выразить словами импульс можно, лишь разлив на троих содержимое стеклянной емкости, объемом в 0,5 литра. Конечно, только для начала.…
К счастью начальства завода, города и страны, а может и к их несчастью, в это время они ни разу не слышали наших сочных и полновесных рекомендаций в их адрес. О, нет! Мы никого не обижали и не унижали. Мы только щедро давали советы, как должны были бы они поступить в той или иной ситуации.
Иван в международную политику нашего государства не вмешивался. Дураком называл только своего мастера. Однако, во всём соглашался с нами.
Справедливости ради надо сказать, у начальства Иван был на хорошем счету. Не отказывался поработать сверхурочно в конце месяца, квартала и года. Политически подкован, морально устойчив, в смысле, не бегал за каждой юбкой. Почти всю зарплату отдавал жене Нюрке. А то, что выпивал, так кто сейчас не пьет?..
В общем, это был нормальный хомо советикус, то есть советский человек, который хорошо работает на производстве, слегка там приворовывает для дома-для семьи. Исправно выслушивает лекции о международном положении и моральном облике строителя коммунизма. Казалось бы, живи да радуйся. Думать ни о чем не надо. Хоть ты и на сто первом километре
Так нет же, свалилась на наши головы эта долбаная перестройка с её новогодними каникулами по полмесяца!
Сколько нашего брата мужиков, особенно из приезжих, спиваются этими днями от безделья. Хорошо, моя жена из местных. Она в такие дни тащит меня то у тёщи в доме, то во дворе, то на огороде поработать…
Жена в школе русский язык преподает. Про себя строго так говорит: я – педагог! Я её зову – педагогиня. Или - педагогинюшка моя – это по обстоятельствам.
А у Ивана - ни кола, ни двора. Только нюркин однокомнатный скворечник на втором этаже. Даром, что со всеми удобствами. Вот он и не знает чем время убить, кроме как пить от тоски. В январе – за новый год. В феврале – за мужиков. В марте – за женщин. А в апреле у самого Ивана день рождения – апрельский он – может, поэтому и характер такой…
А там - майские праздники и всенародный день Победы. Здоровых-то людей ноги уже не держат. Дрожать начинают. А у Ивана печень совсем разболелась.
В июне на работе он опять почувствовал себя плохо. Сильно болело в боку. Выпил нужные таблетки, обхватил больное место руками, сел на табуретку, ждал, когда боль пройдет. Но боль не утихала, а так усилилась, что пришлось срочно везти в больницу, под капельницу…
Многое припомнили ему там врачи: и гепатит, перенесенный на ногах, и микроинфаркт, а главное – печень почти отказалась ему служить, кончился запас её прочности.
Долго мы не видели Ивана. После больницы Нюрка увезла его в санаторий, а потом ещё дома карантин ему устроила – с месяц на улицу не выпускала. Мол, так врачи приписали. А когда, наконец, я с ним случайно встретился у подъезда, не сразу узнал. От неожиданности шучу напропалую:
- Безобразие! – кричу, - не кормит тебя Нюрка, уже не Иван, а фараон засушенный…
А сам глаза в сторону отвожу, так сильно изменился он: исхудал, съёжился и голосок как у ребенка.
Вскоре перешел Иван на инвалидность. Стал другого поля ягодка. Совсем из виду мы его потеряли. Недаром говорят, с глаз долой – из сердца вон! Жив человек, а, вроде, как его уже и нет. Несправедливо это, даже жестоко. Особенно обидно тем, кто на пенсию уходит не по возрасту, а по состоянию здоровья. Уж слишком резко меняется у них темп жизни. Как у бегуна, который внезапно остановился.
Стал Иван получать пенсию по инвалидности. На работу нигде не берут. Каждый день, как вечность. Так неуютно на душе, что думал руку на себя наложить.
Первая тревогу забила его жена Нюрка. Сердцем почувствовала приближающуюся беду. Белугой ревет-причитает:
- Долго еще будешь сиднем сидеть, фараон ты засушенный! Мумия ты ходячая! На меня никакого внимания. Что я есть, что – нет. Так, хоть бы с сыном куда сходил. Или бы книжку какую-нибудь прочитал, да нам вечером рассказал…
Как еще она могла его расшевелить?
Пришла к нам, рассказывает:
- Я его и дураком и козлом! Тебе, говорю, жить осталось два понедельника. Хочу его разозлить. А он все сидит, все молчит.
После ухода Нюрки, моя педагогиня говорит:
- Это его Бог наказывает за бездумную жизнь. С таким равнодушием к жизни он долго не протянет. Заинтересовать его надо.
Этаким назидательным тоном сказала жена.
- Тебе бы только воспитывать. Одно слово – педагогиня… Сердито пробурчал я. Жена скептически улыбнулась, мол, поживём – увидим. Время покажет.
Да, время великий фактор в нашей жизни. Порой оно подводит человека к самой кромке пропасти небытия, но оно же порой и удаляет от человека границы этой бездны.
Нашла-таки Нюрка, как заставить Ивана не сидеть сиднем. Утром, уходя на работу, приказывала ему отвести сына в детсад, купить в магазине хлеба, заплатить в ЖЕКе за квартиру, за свет, привести сына из детсада. Иван и сам чувствовал, как неумолимо сужается вокруг него пространство его жизни. Голова его работала хорошо: и память, и мысли были ясные. А тело с каждым днем слабело.
Не хотелось Ивану выслушивать при встречах дурацких вопросов от дружков типа
-Как ты дошел до такой жизни?
Старался выходить на улицу, когда большинство знакомых были на работе: ближе к обеду или к концу дневной смены.
Не сразу стал примечать Иван, что люди живут не только для работы. Ещё живут и для удовольствия. Например, посмотреть цирк, зоопарк, театр. Даже в церковь ходят.
Поехал с сыном в цирк. Мальчонка аж млел от предстоящего удовольствия. Да в кассе билетов не оказалось! Зато осмотрели столичный зоопарк. Весь день на ногах. Иван потом два дня отлеживался.
А храм рядом и дорога туда никому не заказана. Но какой там интерес здравомыслящему человеку? Иван знал о церкви, во- первых, что там отпевают мертвецов. При нем отпевали его мать. Она лежала в гробу как живая. Это он хорошо помнит. Во-вторых, там крестят детей. Его окрестили в 7лет, когда демобилизованный из армии отец перевез их из деревни в город. Запомнился почему-то вздох облегчения у матери на чьи-то слова:
- Жить будет!
Состригнутые с его макушки волосы поплыли в крещальной купели.
Всю жизнь Иван был не за и не против Бога. Этой темы, даже под шефе, в дискуссии с дружками старался не касаться. А повод был. Работавший на автобазе бригадир слесарей Данилыч, старый мухомор, выпивоха и матершинник, уйдя на пенсию, удивил всех – стал вдруг таким верующим, ни одной службы не пропускал.
Вот время и свело их. Заступил Иван дорогу Данилычу. Тот из храма шел. Постукивал своей палочкой об асфальт. И такое у него лицо! Словно премию получил. Или благодарность с занесением в личное дело. Хоть икону с него пиши.
- Привет, Данилыч! Ты, что, в Бога веришь? - С дурашинкой в голосе спросил Иван.
- Христос воскресе! А как же! - Прошамкал беззубым ртом старик.
- Там же одни старухи…
- Не скажи. Сходи – увишь. Тебе давно пора… в храм… к батюшке…
- А он меня не будет бить своим святым кулаком по моей окаянной шее?
- Испугался? Это хорошо. Но ты не бойся. Из наших он. После армии у нас на заводе токарил. Потом семинарию закончил. Отец Федор, зовут его теперь. Молодой. Однако, благодатью отмечен.
- Ладно-ладно, зайду, пожалуй. До скорого.
- Буш в храме, так не забудь шапку снять…
Храмом называлась маленькая церквушка, перестроенная из старого хозблока. А с приходом отца Федора еще и достроенная и надстроенная руками прихожан. Внутри она оказалась чем-то похожей на деревенскую избу.
Теребя в руке кепку, Иван осторожно присел на скамеечку у самой двери. Только что кончилась служба. Народу осталось немного. В полумраке они обступили батюшку в правом дальнем углу. Горело всего несколько тоненьких свечек.
«Тесновато, однако, трехосная фура, пожалуй, не поместится. Где же здесь алтарь, клирос, амвон, паперть?» - Вспоминал он знакомые слова.
Когда глаза попривыкли к полумраку, разглядел, вокруг батюшки одна молодежь. Говорили очень тихо.
-Ну, что же, будем соблюдать очередь, подождем, – решил Иван.
Он немного волновался от предстоящего разговора. Так, совсем чуть-чуть.
-Спрошу его, мол, стоит ли мне, в моем положении цепляться за жизнь. Разговор должен быть очень обстоятельный. Вы – мой поверенный, скажу я ему.
От мысли такой мурашки пошли по коже.
В храм не вошел, а ворвался парень. Торопливо перекрестился, словно помахал кому-то рукой в знак приветствия, и сразу устремился к батюшке.
И пяти минут не прошло, ещё один парень точно так же с порога устремился к батюшке.
-Занимать очередь они и не думают. У батюшки с молодежью полный контакт. Кучкуются, - вздохнул Иван.
Зверёк, сидевший в боку, зашевелился, причиняя боль, и вдруг впился всеми своими зубами в его истерзанное тело. Руки сами собой вскинулись задержать адскую работу зверька.
- Срочно домой! - Сказал себе Иван. Осторожно поднялся, плечом открыл дверь, переступил порог и спиной закрыл дверь храма. Скособоченный, стиснув зубы, брёл к дому, задавая себе один и тот же вопрос.
- И чего я поперся туда?
Вроде бы никто и не видел его неудачного посещения храма. А вот надо же: дня через два, когда он из магазина только добрёл до своего подъезда:
- Вы, говорят, в храме были? – спросила его соседка, учительница, придерживая ему открытую дверь. Иван растерялся.
- Да, знаете, думал, может, что-нибудь духовное почитать дадут… - промямлил он.
- Да? – своими глазищами она сверлила его. – Вот у меня для вас есть кое-что. - Протянула ему маленькую книжечку. –Считайте, что это инструкция на выживание! Торопиться не надо! Важно понять каждое слово! - Профессиональным голосом отчеканила каждое слово она и смотрела так, словно ждала вопросов.
- А к доске отвечать урок пойдет Ваня! - Вдруг по-доброму передразнил её Иван и скорчил строгое лицо. Она фыркнула, осуждающе покачала головой.
Поздно вечером один на кухне он всё же открыл эту маленькую книжечку. На первой странице прочитал верхнюю строчку.
- Вначале было Слово. Слово было у Бога. И Слово было Бог.
Долго в эту ночь в нюркиной квартире светилось кухонное окно.
Через две недели, внутренне раздёрганный, стоял Иван перед соседкой. Возвращая ей книжечку, сказал с оттяжкой в голосе, как на скандал.
- Много не понятного! Есть вопросы! На один вопрос я всё же сам ответил. Я пошел в церковь, потому что других дорог у меня уже нет. Они отпали вместе со здоровьем, первой семьей и всякими желаниями. Эти дары я не сберег.
- Осторожно. Все вопросы – батюшке. Он ждёт. Это его книжечка. - Ласково почти пропела соседка.
Вечером после работы как-то уж по-особенному торжественно моя жена потчевала меня ужином. И молчала… Ох, к добру ли это? – Заволновался я.
- А знаешь, Иван думать стал! – Вдруг выпалила она, как только я вышел из-за стола. – О жизни задумался Иван! По-моему вышло, понял! Заинтересовала его книжечка. Мне бы ещё тебя, Бог даст, думать заставить. Эх, все вы мужики – сплошной детсад – штаны на лямках! - В заключение выдала она свой любимый рефрен.
- Пути господни… Педагогинюшка моя… - проворковал я, целуя жену в макушку. - Может, зря возрадовались? Думающие люди себе и другим создают много проблем …
Не скрою, Иван мне стал более интересен. Со мной встреч не избегал, разговаривал доброжелательно, не торопливо.
- Привет, как дела? – спрашивал я первый.
- Видишь, стою на ногах, хожу. Думал, уж не встану. Однако, получил отсрочку. Неспроста эта отсрочка: что-то я должен сделать за это время – вот такое чувство есть у меня. Понимаешь?
- Ну, что касается меня, так я уж давно живу в долг. Нет от меня нужной отдачи. Всё понимаю, поделать с собой ничего не могу. Засосало.
- У тебя по- своему. Однако, я понимаю тебя.
- Заходи, моя жена против тебя ничего не имеет. Гуд бай.
- Тебе повезло с бабой. Ауфидерзейн.
Я ему не врал. Уже давно я не вел свой дневник. Где уж там «ни дня без строчки». Который год не раскрываю свою тетрадь? Обиделся я тогда на редактора! Ещё бы. Мой рассказ забраковал, а сам потом в своём рассказе слово в слово, как у меня. В общем, нет правды на земле!
Зато у наших работяг я свой в доску. Учительши муж – это моё единственное отличие от других. Эх, перейти бы в отдел, да начать все сначала. Ходил бы в костюме с галстуком. Но что-то удерживает. Мышление изменилось, или ещё что-то. Перестройка в стране – и в мозгах людей перестройка. Да поздно уж, моё время ушло, возраст не тот.
Жене бы давно на пенсии быть, а педагогиня моя кряхтит да охает, но продолжает работать. Иначе не выжить - мне-то зарплату уже сколько месяцев не выдают. Всё бодрится, с детьми, говорит, работаю – одно удовольствие. Опыт у неё, конечно, большой. Однако, седьмой десяток годков, домой приходит выжатая, как лимон. В полном смысле этого слова.
С нового года подскочили тарифы на электроэнергию, отопление, горячую, холодную воду. Квартплата сильно бьёт по карману. Продукты питания так подорожали, что теперь мы их больше глазами едим, чем ртом.
А тут ещё Иван повадился к нам вечерами ходить. К педагогине моей, конечно. Подробно рассказывает ей свои новые приключения на поле брани. Обнаружил он, что ему, да, наверное, и всем нам, несправедливо начисляют квартплату. Завышают! Постоянно! И много! И каждый месяц он доказывает бухгалтеру, что так делать нельзя, и что это очень плохо. Воспитывает их. Вроде педагога, морально.
После третьего такого визита Ивана, я не выдержал, говорю жене:
- Этого тебе ещё только не хватало! Лечь спать вовремя не можешь. Гони его в шею! А то я сам это сделаю.
- Нельзя, - говорит она. – Помнишь маленького принца? Мы в ответе за тех, кого приручили.
- Ну да, ты же Ивана научила думать… на свою голову, -съязвил я.
На наших глазах Иван всё больше втягивался в изнурительную войну с чиновниками ЖКХ. Теперь каждый его визит к нам происходил после очередного столкновения на поле брани в ЖКХ, а его рассказ, хочет он того или нет – это была скупая сводка героической стойкости Ивана. Уже не один месяц оплаты за квартиру не проходил для него без нервного стресса: у него стали трястись руки, путаться мысли, ему всё хуже повиновался речевой аппарат – он стал заикаться.
От того ли, с кем поведёшься или от желания ему помочь, или. наоборот, от сочувствия невозможности ему помочь, но что-то подтолкнуло меня просмотреть и мои собственные квитанции по квартплате.
Потрясающее открытие: за три последних месяца все три суммы разные, все больше номинала. В чем дело?
Бегу в бухгалтерию ЖКХ. В тесном коридоре перед дверью в кабинет бухгалтера с табличкой «Гамаюнова Татьяна Ивановна» в очередь стоят несколько человек. В основном женщины, но есть и мужчина моего возраста.
- Разрешите, я зайду только на одну минутку, какое-то недоразумение в начислении квартплаты и, к сожалению, не в мою пользу, - с улыбкой показываю квитанцию женщине, стоявшей у самой двери.
- Да мы все здесь стоим с этим самым недоразумением! Каждый месяц одно и то же! Форменный грабёж! – Раздраженно сказала женщина.
- Терроризм… жилищно-коммунальный, - уточнил мужчина.
- А если не платить? – Шучу я. _
- Так они справку с места жительства сыну в институт не дают, - сказала ещё одна женщина.
Пришлось выстоять очередь. Уж и наслушался я людских мытарств! Просветили! Спасибо.
Когда подошла моя очередь, вошел в кабинет, протянул Татьяне Ивановне свою квитанцию.
- Почему? – Спросил её.
- У вас была большая задолженность, - нехотя произнесла она.
- Откуда?! Я регулярно плачу по вашим квитанциям!
- Принесите все квитанции за два года, - с плохо скрываемой насмешкой ответила она. И отвернулась. Разговор окончен.
- С вами всё ясно!
Раздраженный я пришел домой, написал подробное заявление на имя замначальника МУП Гарина. И в этот же день положил это заявление перед ним на стол. Он прочитал его и в углу моего заявления начертал «Начисление произведено правильно». Роспись и число. Я смотрю на него. Он с насмешкой смотрит на меня. Молодой, упитанный, уверенный, в хорошем костюме с галстуком.
Нас разделял его большой письменный стол с телефоном. Хорошо окопался, подумал я, и в этот момент вспомнил, как офицеры белой гвардии на киноэкране идут в свою последнюю атаку на пулемет во весь рост, не пригибаясь… И позавидовал им!
Я ждал с нетерпением прихода Ивана. После двух посещений ЖКХ, я был так эмоционально заряжен, у меня появилось столько вопросов…
Но проходили дни, а Иван не шел.
- Вдруг, заболел, ты бы сходил, проведал, – предположила жена.
Я уж и вправду забеспокоился. Собрался идти, благо живем рядом, да пришла его жена Нюрка. И сообщает:
- Мой-то Иван писателем заделался. По всей ночи на кухне сидит и все пишет-пишет. У нас теперь не кухня, а писательский кабинет по переводу бумаги. Напишет листок, прочитает, а потом порвет. И так всю ночь. Люди добрые, скажите, все, что ли писатели так пишут?
Она только делает вид, что недовольна, а на самом деле нравится ей эта причуда Ивана. Похвастать пришла. Так я думал, глядя на Нюрку.
- А знаете, что мне сейчас сын сказанул. Папе плохо, говорит, папа пишет письмо своему папе. Вот напишет и уедет от нас к себе домой. Ну, скажи мне, соседка, почему, за что у меня так все вышло, блин? - Она поплакала, о чем-то пошепталась с моей женой и ушла.
Я потянул носом.
- Пьяная, оказывается…
- С вами запьёшь! Детсад – штаны на лямках!
Жена еще больше открыла воду в кране, ещё быстрее стала мыть тарелки.
- Нюра сказала, что Иван придет к нам в воскресенье. Будет читать. Не спрашивай меня больше ни о чем, видишь, я сердитая! – Пресекла жена мой, готовый сорваться, вопрос.
…Он сразу прошел на кухню, как только я открыл ему дверь. Прошел к столу, вынул из внутреннего кармана школьную тетрадь, свёрнутую в трубочку, развернул её, разложил рядом пять или шесть исписанных разноформатных листочков в нужной ему последовательности. По-моему, он был спокоен. Никаких следов смущения или стеснения, словно всю жизнь читал людям свои рукописи. Одна деталь – он не снял куртку, но я не обратил на это внимания, не успел, потому что он сразу стал читать.
« МОЯ СЕМЬЯ»
В семь утра Нюра убегает на служебный автобус. Завод закрылся, работы нет, все ездят кто куда. Она переучилась на штукатура-маляра. В полвосьмого я веду Серёжку в детсад, выручает Нюркин соцпакет. Когда возвращаюсь домой, очень завидую мужикам, которые толкаются в ожидании своих служебных автобусов. Они едут на работу. Работа – это деньги, это значит, ты – человек. Около первого подъезда на лавочке в любую погоду спокойно сидят алкаши, потому что уже приняли и никуда не торопятся, но вид у них – не дай бог никому. Это раньше их устраивали на работу, перевоспитывали, больничные оплачивали, поэтому было на что пить. Теперь – дохнут как мухи. А кто я? Куда я ближе? Тем, кто сейчас уезжает на работу или этим, на лавочке? Своей пенсией я сейчас ничем не отличаюсь от этих уже получеловеков. Я с ними не пью. Они даже перестали со мной здороваться, потому что не даю им на похмелье. А что я дам? Самому впору тянуть руку у храма. Хожу этой дорогой, с этими мыслями каждый день, кроме субботы и воскресенья. Сегодня впереди опять длинный день. Борщ варить буду.
"ТЕПЕРЬ ПРО МЕНЯ."
Я все еще живу, потому что получил отсрочку. Это я точно знаю. За это я должен что-то успеть сделать. Но не знаю что. Чувствую, кто-то рядом стоит, но я его не вижу. Пока ещё не вижу. Кто-то очень родной, очень добрый, самый-самый близкий, аж щемит сердце. Томление сердца. Вот-вот откроется та самая дверь, я его увижу и буду самый счастливый. Чем слабее становлюсь, тем сильнее в сердце радость. В общем, пора подбивать бабки.
"ТЕПЕРЬ ПРО ЖКХ"
Действующие лица: Гарин Николай Александрович – замначальника МУП по реализации. Хотел бы я знать, что он там реализует. Гамаюнова Тамара Андреевна – бухгалтер. Сидоров Иван Петрович – это я. Живу в доме 28 кв4. Примечание: все фамилии и адреса я не выдумал, настоящие. Они мне снятся по ночам. Кровососы! Нет на них управы! Что хотят, то и делают. Особенно эта бухгалтерша. Уж почернела с лица, а все не унимается. Каждый месяц выдумывает мне задолженность. Когда у меня была зарплата, я не обращал внимания, платил. Теперь моя пенсия ниже прожиточного уровня, поневоле считаю каждую копейку. Сегодня сказала, что девять месяцев назад убавили льготы, и у меня задолженность четыреста девяносто рублей. Только сегодня начислила. Это же её вина, что она забыла, а не моя. Где я возьму эти четыреста девяносто рублей!
Ходил к её начальнику Гарину. Этот жлоб даже говорить со мной не стал. Плати, говорит. Не заплатишь – через шесть месяцев выселим. Такая же история у моего соседа. Горин не разрешает ему ставить на воду счетчики, пока тот не погасит задолженность. Да если бы мне вернуть мою прежнюю силу – я б его на месте пришиб! Сидят на миллионах, а бедных, больных и старых пенсионеров общипывают, как щипачи-карманники. Они хуже бандита из подворотни. Таких на месте уничтожать надо! Я знаю, как это сделать.
Нужен новый закон, разрешающий проверенным людям покупать оружие, чтобы они сами могли себя защищать.
И ещё нужен закон под названием «расстрельная папка». Папка должна быть трёхцветная - синебелокрасная, как государственный флаг. Чтобы чиновник видел её в руках посетителя. Чтоб сразу понял, чем дело пахнет. В эту папку надо собрать все отказы за подписью этого чиновника. Эта папка – последний шанс, если чиновник специально затягивает решение по делу посетителя. Когда папка достаточно пополнилась письменными отказами и другими материалами, посетитель имеет право казнить этого чиновника прямо в его кабинете. После этого несёт в милицию папку и заявляет на себя о случившемся. Если что не так, мол, пусть и меня расстреляют. Я знаю, это самый кровавый способ, но другого выхода, по-моему, уже нет!
. . . . . . . . . . . . .
Странное это было чтение. Потребовалась большая пауза, чтобы мы убедились, что чтение окончено. Он читал, словно не свой почерк: мекал, вспоминал слова, строил заново фразы, перескакивал с одной мысли на другую, редкий эпизод прочитывал без единой запинки. Это походило скорее на пересказ по памяти чего-то ранее прочитанного.
Мы с женой ни разу не прервали его. Мало сказать, что я был удивлен – я был ошарашен! Иван – писатель! Но не по этой причине я онемел. Дело в том, что я попал под сильное обаяние, почти гипноз его ритмических фраз-запинаний.
Вдруг жена быстро подошла к Ивану и выхватила тетрадку из его рук. Наверняка в классе она вот так же изымает шпаргалки. Сдвинув брови, просмотрела текст, затем стала сверлить Ивана глазами.
Сейчас спросит: «У кого списал?!» подумал я.
- Но ведь здесь нет и половины того, что вы сейчас рассказали. Почему не всё записали?
Теперь пришла очередь Ивану удивляться её бестолковости.
- Вы же должны понимать, что хочет сказать человек. Это же так ясно, - удивленно, как само собой разумеющееся, объяснил он. Но своим лицом он сказал больше: «эх, а ещё учительница!»
- В огороде бузина, в Киеве – дядька. Вот что у тебя получилось. Нет четкого плана изложения, понял?
- Я хотел как в телевизоре. Нажал кнопку – новости. Нажал ещё раз – мультик. Ещё нажал – детектив.
- Жанровая несовместимость, - блеснул я своей эрудицией.
- Задолбали! Интельгенты!
Сгрёб листочки со стола. Проковылял по коридору. Хлопнул за собой дверью. Вот почему он не снял куртку, не верил нам с самого начала, осенила меня запоздалая догадка.
- Тебя кто за язык тянул? Детсад – штаны на лямках! - Сердито сказала мне жена.
- Сама хороша. Налетела как фурия, - огрызнулся я. – Никогда не думал, что Иван так серьёзно будет не своим делом заниматься. Сам себе не верю. Ха-ха, - рассмеялся я.
- И нечего хихикать! Стыдно должно быть! Иван думать стал. А ты ведёшь растительный образ жизни.
- Сказала, как отрезала она, - решил я свести все к шутке.
- Вот и поговори с таким. Детсад – штаны на лямках. Нельзя обижать человека. Обида порождает месть. Это как надо было обидеть хорошего человека Мишу Булгакова, чтобы в его голове родилось «Собачье сердце»! Такая плохая литература! От профессора Преображенского до Воланда – всего один шаг.
- А в измученном сердце Ивана родилась «расстрельная папка» - настоящая инструкция по уничтожению людей, -продолжил по-своему её мысль я.
- Слава Богу, это только случайный плод одного воспаленного ума!- Оборвала меня жена.
Меньше чем через неделю у подъезда Ивана стояла «скорая». Мы на руках снесли его вниз со второго этажа. После обезболивающего укола он не стонал. Был в памяти. Глаза его смотрели на нас. Какие это были глаза! Он любил каждого из нас, понимал и прощался с нами. Это был его последний земной путь.
А то, что мы вскоре везли из больницы на кладбище, уже не было Иваном. Был футляр, саркофаг, назовите, как хотите, того единственного музыкального инструмента, которому нет замены. Поэтому данный от рождения футляр положено сжечь или закопать на определенную глубину.
Похоронили Ивана на новом кладбище, рядом с берёзкой.
- Вот здесь ты меня и зароешь, - сказал я жене. - По другую сторону от берёзки.
- Ну и шуточки у тебя, детсад, штаны на лямках! - Возмутилась жена.
Нюра была вся в черном, держалась с большим достоинством. В церкви покойного отпевали по полному чину. Хор был в полном составе. Это второй визит Ивана в церковь. Теперь он был в центре внимания, самая желанная персона. Отец Фёдор с таким видом читал заупокойные молитвы, словно к нему, наконец, вернулся блудный сын.
- Он сам захотел, чтоб его отпевали, - сказала Нюра.
В полном составе пришла наша бригада слесарей. Ребята выкопали аккуратную могилу. Прежде чем заколотить гроб, кем-то были сказаны приличествующие слова, приличествующим тоном. Перед лицом смерти все равны, но только мертвецы. А живые перед лицом смерти всё чего-то хотят. Нюра сейчас хотела, чтобы всё прошло «как у людей». Скорбным голосом она пригласила всех помянуть усопшего, и наша бригада степенно направилась к ней на квартиру.
- Не будем торопиться, - сказала мне жена, - все сразу там не поместимся.
Мы шли самые последние, молчали. Оказывается, мы думали одно и то же.
- Вот и ещё одним хорошим человеком стало меньше на корабле жизни по нашему борту… У меня такое ощущение, будто под берёзкой осталась часть меня, может быть даже самая лучшая
- Наконец-то проснулся мой философ. Очень рада. Хотя и не ко времени.
Мы дошли до церкви. Полтора часа назад в ней отпевали Ивана. Сейчас кажется, это было в другой жизни. От церкви до нашего дома по асфальту тянулась зелёная цепочка веток елового лапника. Я разбросал их перед выносом гроба из квартиры. Почему-то сейчас мы шли, стараясь не наступать на эти веточки. Какая-то машина успела проехать по ним, теперь они лежали покорёженные,вдавленные в грязь, как чья-то память.
- Герою Джека Лондона для победы на ринге не хватило одного бифштекса, а Ивану – целой жизни – бой на поражение. А что делать мне?
- Тс-с-с! Не спеши!
Обеими руками обхватила мою руку выше локтя. Прижалась щекой к моему плечу. Прошептала мне в ухо.
- …Молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить…
Послесловие.
Мне ещё предстоит уяснить себе, какая часть меня похоронена там, под берёзой.