Тараканы в сумерках болотная жуть
Вот была потом забота –
За луной нырять в болото
И гвоздями к небесам приколачивать!
К. Чуковский «Тараканище»
I. Научное задание
Если вам вообще интересно, как я докатилась до такой жизни… Я имею в виду, если вам интересно, как я познакомилась с Люлей-Юлей, Карликом Ночь и другими… А не интересно, не слушайте!
Первый профессор Пожаров, такой, каким я его себе представляла, наверное, очень долго смеялся бы, если бы все это увидел. А второй профессор Пожаров, тоже из моих призрачных иллюзий, разрыдался бы как ребенок от жалости ко мне. Но мне этого никогда не узнать в силу сложившихся причин и внезапных поворотов судьбы, а еще в силу того, что каждый человек, будь он даже профессор, существует как будто в разных параллельных мирах, поэтому и ведет себя как вздумается – то есть либо так, как вы себе представляете, либо вообще наоборот. Это значительно усложняет нашу жизнь, потому что допускает существование двух, трех, десяти и более лиц с одними и теми же номинальными характеристиками, однако не имеющих между собой ничего общего.
Началось все именно с профессора Пожарова, которому вздумалось препоручить мне эту тему, в которую я вгрызлась по самые гланды. Тема моей диссертации имела название «Культурно-бытовые и социально-энергетические раритеты Прорухейской области», и придумать это мог только профессор, у меня бы соображения не хватило, да и воображения тоже.
Афанасий Селифанович Пожаров-Погорельский – таково его полное имя – суперзвезда Центра Доисторических Раскопок Информации, мега-идол Группы Исторических Инноваций, лауреат всевозможных конкурсов и личность до чрезвычайности яркая. Это выдающийся научный ум.
Профессор далек от суеты, он самоуглублен, сам задает вопросы и сам на них отвечает. При одном упоминании его имени студенты немеют и лишаются дара речи, а восторженные поклонники рассыпают на всем его пути следования к кафедре лепестки белых роз. Когда выступает профессор, залы переполнены, и алчущие фейерверка свободной мысли люди распластываются по стенам в надежде узреть эту исключительную фигуру научного мира хотя бы одним глазом, если таковой у них имеется. Говоря это, я мысленно представляю себе огромный конференц-зал, наполненный до отказа одноглазыми адмиралами Нельсонами, рукоплещущими профессору.
Радостные крики и скандирования не смолкают, даже когда профессор поднимается на кафедру, так что председателю собрания приходится выхватывать из барсетки стартовый пистолет и открывать пальбу в воздух, чтобы угомонить экстатическую публику.
Казалось бы, при таком триумфе и почитании профессор мог бы и загордиться, и преисполниться манией величия, и даже начать почивать на лаврах, однако ничуть не бывало. Год от года я знала Афанасия Селифановича все таким же скромным и чутким, а кроткий взор его бирюзово-сиреневых глаз цвета ранней фуксии достоин был отдельного описания в какой-нибудь монографии, которая пока еще не написана только потому, что сам профессор этого бы не одобрил. Думаю, мне следует сделать это тайком от него.
И вот этот необыкновенный ученый муж сподобил меня на дело трудоемкое и почти неблагодарное – описание быта, фольклора и социально-энергетических раритетов Прорухейской области, история которой насчитывает почти целое тысячелетие всевозможных культурных и других традиций, о которых написано досадно мало, а если быть совсем уж точной, то вовсе ничего не написано. Совершенно непонятно, как вообще Прорухейская область ухитрилась тысячу лет просуществовать в девственно-неприкосновенном виде, не охваченная ни одним ученым. Это вселяло в меня уверенность в себе: я должна стать первопроходцем. Как тезка моего научного руководителя Афанасий Никитин или изобретатель маленьких лошадей и медведя пищухоеда генерал-майор Пржевальский.
К стыду своему до разговора с профессором я понятия не имела, где эта самая Прорухейская область находится. Приступив к делу, я, конечно, обратилась к обычной карте. Из карты следовало, что Прорухейская область является довольно внушительной частью Сухомятинского района. И когда-то область эту населяли вериги – небольшой народец, по большей части кочевники, из тех народов, о которых мы равнодушно читаем в учебнике отечественной истории (помните – вятичи, кривичи?). Помимо рядового сообщения о земляных домах-курганах в сообщении не содержалось ничего, но уже в то время мне в голову закралось подозрение, что в этой самой области еще остались архаические проблески древнейшего фольклора, а иначе – с чего бы уважаемый профессор посылал меня туда с такой настойчивостью?
От самого профессора я не смогла получить сколько-нибудь конкретных научных инструкций. Все более настойчиво я интересовалась, в каких источниках может быть отражен менталитет Прорухейской области, и профессор все больше замыкался в себе и уходил от прямого ответа. Он явно что-то скрывал. А потом вдруг предложил мне прочитать научную книгу под названием «Сумеречная зона».
На поиски этой выдающейся книги я потратила полмесяца, и наконец мне был торжественно вручен искомый трактат. Еще полмесяца пришлось потратить на изучение трактата, а вернее – на попытку понять, о чем в нем говорится. Поскольку исключительным умом, способным проникать в дебри научной мысли великих философов, я не отличаюсь, усилия мои можно было сравнить с восхождением на Эверест.
Предисловие поведало мне о том, что автор в детстве очень любил играть в кубики. Именно тогда, в детстве, он и заметил исключительную вещь: все кубики были разного цвета, но, если соединять эти цвета в определенных сочетаниях, получится один и тот же цвет, а именно – серый. Зеленый с красным в результате давал серый. Желтый с фиолетовым – снова серый. Синий с оранжевым – опять серый. Что бы он ни соединял, получался все равно серый цвет. Ученый соединял кубики по цветам и вошел во вкус, осознав, что в его деянии имеется хитрый потайной смысл, своего рода вызов всему человечеству, которое бы даже не заподозрило, что ему бросают вызов. Оно-то по наивности думало, что ему предлагают кубики разного цвета – ан-нет! Все кубики серые, и никто – абсолютно никто! – не догадывался, что ему подложили форменную свинью.
В первой главе автор долго рассуждал о кубиках и пользе серого цвета для существования человечества, а во второй перешел от простого к сложному. Процитировав постулат о том, что человек – это животное, которое в большей степени, чем любое другое животное, тщится оправдать условие существования, автор книги нарисовал образ некоего идеального таракана, который рождается из тени облаков и обретает власть над миром именно в силу своей незаметности, то есть слияния с серым цветом. В таракане автор книги видел свой сумеречный идеал, поскольку задача состояла в том, чтобы уметь маскироваться. В умении маскироваться от окружающих таракану не было равных.
Следующая глава была посвящена собственно сумеркам, как идеальной субстанции между днем и ночью, светлым и темным, поскольку сумерки составляли ту самую серую «золотую середину», которая предпочтительна для существования таракана. В сумерках таракан становился менее заметным, а значит – был неуязвим.
Было совершенно непонятно, какое отношение все это имеет к Прорухейской области, но я честно осилила три главы. Не успев дочитать умную книгу даже до середины, я, однако, почерпнула из нее достаточно много: например, мне стало ясно, что, отправляясь в глухую провинцию, нужно запастись соответствующим инструментарием, чтобы в случае чего суметь замаскироваться и не выглядеть среди местных жителей городским чучелом.
Что, вы думаете, я сделала в следующую очередь? Никогда не догадаетесь! Я приобрела на вещевом рынке болотные сапоги, компас, складной ножик и небольшую садовую лопату. К этому инвентарю был добавлен самовар, купленный у старенькой бабушки, хранившей его, вероятно, еще с николаевских времен, которые я тоже помню смутно. Вы спросите – зачем же самовар? А разве можно отправляться в далекую и незнакомую область без своего самовара.
Всю экипировку я сложила в вещевой мешок и отправилась на вокзал. Мое путешествие на поезде я опускаю по причине его неинтересности для науки и приступаю сразу же к своим научным заметкам. В любом справочнике вы найдете упоминание о том, что центром Прорухейской области является не какой-нибудь там город, а плотная сеть деревушек, из которых одна отличается от прочих величиной и скученностью населения. Она носит название Большой Оковалок. Имеется здесь и Малый Оковалок и Средний тоже, но моей целью стал именно Большой. Я прочитала, что Большой Оковалок стоит на речке Сизая Кума, Малый Оковалок на Веселой Куме, а Средний Оковалок на речке Кузе. Вообще же, довольно странно, что в Сухомятинском районе оказалось такое количество далеко не постных названий. Я поразмышляла и попыталась поставить себя на место великого профессора Пожарова, чтобы выяснить, как бы он разрешил эту проблему.
- Так сложилась историческая традиция, - неторопливо прожурчал, мерцая глазами, Афанасий Селифанович. – Человек, не родившийся в одном из Оковалков – Большом ли, Малом ли, либо же Среднем, – никогда не сможет понять истинный смысл и логику здешних названий. Некоторые люди приходят ниоткуда и пытаются заниматься темой культурной традиции Сухомятинского района, ничего в этом не понимая, а в результате у них ничего не получается…
Мне померещилось, или он намекает на меня? Да, предупреждала меня бабушка в детстве, что я невероятно мнительна и всех подозреваю в злом умысле. После слов бабушки я почти всю жизнь посвятила борьбе с собственной мнительностью. В результате этой борьбы с собой я настолько утратила не только мнительность, но и бдительность, что перестала отслеживать все враждебные помыслы и деяния, поэтому едва не лишилась жизни, работы и квартиры и очнулась от этого блаженного сна, лишь услыхав зловещий хохот моей бабушки с того света. Все это какие-то перегибы, а кругом полно врагов. Но подозревать в злом умысле собственного научного руководителя – это уже слишком, ведь он выдающийся человек…
Попасть в Большой Оковалок оказалось делом нелегким, но русские, как известно, не ищут легких путей. Меня не смутило, что переправиться в деревню можно исключительно на специальной телеге и по ветхому качающемуся мостику. В конце концов, сколько еще таких медвежьих углов по всей России. Проблемой оказался лишь возница, о котором мне с готовностью сообщили еще на железнодорожном разъезде, что он отличается строптивостью и патологической ленью в сочетании с непредсказуемым нравом. Выражалось это в том, что возница ехал в деревню Большой Оковалок исключительно, когда хотел, и когда у него было настроение. Не зная, будет ли у него настроение отправляться туда сегодня, я несколько приуныла и, усевшись на лавочку, предалась бессмысленным размышлениям на тему прав и обязанностей местных работников обслуживания и их оплаты труда. Если этот возница получает зарплату, то – как же смотрит на его поведение местная администрация. Узнать ответ на свой вопрос мне так и не пришлось, потому что все вдруг куда-то побежали, и успевший разговориться со мной доброжелатель на ходу прокричал, что наш строптивый возница собрался-таки ехать в Большой Оковалок, хотя и очень недоволен такой необходимостью. Посему, если мне непременно надо туда попасть, и я не хочу рассердить кучера и упустить транспорт, то следует поспешить и успеть вскочить на ступеньку. Значение последнего замечания я поняла позднее, когда выяснилось, что возница вполне соответствует еще одной пословице о русских, которые любят быструю езду.
II. Опасное путешествие к вековым корням
Кучер оказался молодым золотушным парнем с явными признаками слабоумия на лице. На всем протяжении дороги он бессмысленно глядел перед собой мутными глазами. Его рот был открыт, как случается у безумцев. Меня все это сильно обеспокоило, но, посмотрев на лица моих попутчиков, я несколько успокоилась: они нимало не волновались и вели себя так, будто каждый день совершают один и тот же путь на сомнительных качеств телеге. Когда мы только рассаживались в этом открытом тарантасе с двумя лавками, кучер глухо ворчал, что у него нет времени ждать каждого, и вот – ну, как он тронет, да поедет, не дожидаясь, и плевать ему, если даже кто-то зазевается и упадет с моста, потому что он очень торопится, и его давно ждут. Где его ждут, кто и почему он не уточнял, но звучало это внушительно, как будто он торопился, по меньшей мере, на международные переговоры или заседание правительства. Потом, уже в дороге, он продолжал сетовать, вспоминая о каких-то огурцах, которые надлежит прививать, и о моркови, которую надо прореживать. По его словам выходило, что именно мы являемся главным препятствием на его пути к этим огурцам и этой моркови, которые он в охотку бы прививал и прореживал, если бы не было необходимости то и дело возить туда и обратно таких надоедливых остолопов, как мы. Финалом монолога возницы стал тезис о том, как он нас всех ненавидит, и с удовольствием посадил бы нас на цепь в своем огороде вместо сторожевого пса Тузика, если бы мы хоть в чем-то могли сравниться с этим несравненным Тузиком, достоинства которого нам даже не снились. Я, как новичок, с изумлением прислушивалась к этой пламенной речи, в то время как все прочие совершенно не обращали на слова молодца никакого внимания.
Телега неслась с бешеной скоростью по извилистой дороге и, казалось, одним своим чудовищным движением могла разрушить злосчастный мостик в первое же мгновение. Поэтому для меня осталось совершенной загадкой, почему все эти эксперименты продолжаются уже который день и, вероятно, который год, а мост все на том же месте, и никто не погиб в мутных водах реки Сизая Кума. Мы двигались зигзагами, рывками и скачками, пассажиры ничуть не волновались, возница же словно намеренно дергал вожжи и производил безумные телодвижения, чтобы придать нашему путешествию больше опасности. На меня это оказало неожиданное действие. Обычно, когда мне страшно, я начинаю петь, чтобы успокоиться. Мне это заменяет диалог с самой собой, к которому прибегают иные неуравновешенные люди. Но обычным моим репертуаром был шлягер «Барон Жермон собрался на войну», а в этих условиях он казался абсолютно неуместным, поэтому я решила исполнить другое произведение, дабы завязать разговор с местными жителями. Я запела довольно оригинальную народную песню, распространенную, по моим фактографическим данным, на здешней земле – в окрестностях реки Сизая Кума.
Ах, тетка Матрена да по двору ходя,
По двору ходя, да руками разводя.
Ох, горюшко да горе! - да руками разводя.
Эх, по речке да по быстрой
Становой едя пристав.
Ох, горюшко да горе!
Становой едя пристав.
А приставу на ужин
Провиянт свежий нужен.
Ох, горюшко да горе!
Провиянт свежий нужен.
Попутчики в немом изумлении уставились на меня, некоторые возмущенно зароптали. Лица некоторых озарила улыбка понимания. Но я совершенно неправильно истолковала эту улыбку, полагая, что сейчас они обрадуются и подхватят песню. Улыбаясь, они принялись крутить пальцем у виска. Это вывело меня из себя, но я решила не сдаваться и запела с новой силой, ощущая приближение вдохновенного чувства народных корней.
Теленка, да гусенка,
Да два поросенка.
Ох, горюшко да горе!
Да два поросенка.
Свянинки задочек,
Да яиц сот пяточек.
Ох, горюшко да горе!
Да яиц сот пяточек.
Для промочения глотки -
Два ведерочка водки.
Ох, горюшко да горе!
Два ведерочка водки.
- Вона оно как! – неопределенно сказал возница, смачно сплюнув в и без того мутную речку Сизая Кума. – Ведь есть же люди.., - он на мгновение задумался, не в силах сформулировать назревшую в его туманной голове мысль, - …есть же люди, с которыми и морковь прореживать не грех!
Я решила думать, что это местный комплимент, но сравнения с Тузиком все-таки не удостоилась.
III. Люля-Юля
Тут одна из пассажирок, бледная востроносая девица с хохолком на затылке и спутанными плетями немытых волос, протянула мне руку лопаточкой и, чеканя слова, произнесла:
- Разрешите познакомкаться. Люля-Юля!
- Какое удивительное имя, - заметила я вежливо. Девица хихикнула, закрывшись ладошкой, и принялась изучать меня сквозь пальцы, расставленные веером. Мне подумалось, что, верно, и она тоже слабоумная. Но, перестав выглядывать из-за своей пятерни, она ответила:
- Это потому, что по паспорту я Люля. Но мне это имя не по душе. Я сама выдумала Юля, чтобы как у всех.
- И кто же это вас Люлей назвал? – поинтересовалась я из вежливости, хотя и не без любопытства. – И почему вас так назвали?
- Потому что ее родители – ондатры, - внезапно подал голос приземистый мужичонка в помятой кепке. Я ошеломленно уставилась на него, решив, что это, по меньшей мере, оскорбление, но девица с улыбкой закивала, будто подтверждая его слова.
- Точно! – радостно объявила она. – Мы – ондатры все. И папа, и мама, и тетя с дядей, и бабушка с дедушкой, и прабабушка с прадедушкой, и…
- Заткнись, - коротко отрезал возница. – Нашла чем хвастать, зануда!
Девица не смутилась и вновь принялась гримасничать. Делала это она очень странно, мне никогда не приходилось видеть ничего подобного. То ее маленькое личико сжималось в кулачок, то все его черты вдруг принимались беспорядочно хулиганить, каждая в отдельности – то брови куда-то попрыгают, то рот уедет на сторону, то глаза ускачут, то нос, а то вдруг все вместе начинает разлетаться во все стороны. А потом вдруг мышиные глазки взлетали ко лбу, а все черты мгновенно собирались в кулачок лица.
- Это он злится, потому что он тоже ондатр, - объяснила она, хихикнув. – У нас тут ондатров полдеревни.
- Подождите! Но как же так? – удивилась я. - Прорухейскую область населяют вериги!
- Кто?! – хором спросили возница, Люля-Юля и мужичонка в помятой кепке.
Я поняла, что они понятия не имеют, о чем я говорю. Я решительно не понимала, что все это значит, но мне тогда и в голову не приходило волноваться по этому поводу. Ондатры так ондатры. Мало ли, чего на свете не бывает. Ведь существовала же некогда в древности человеческая раса лемуров, которая потом выродилась в обезьян с грустными глазами. А, между прочим, на эту расу тоже возлагались определенные надежды, как на избранную расу земли, и, когда они назывались лемурами, никто о них плохо не думал и вовсе не считал их животными. Вот и арии поначалу селились на северном острове Туле, и были они светловолосы и голубоглазы, а потом в результате географических и сейсмических катаклизмов остров Туле оказался маленькой частью Гренландии и превратился просто в деревню, населенную чукчами, совсем не похожими на ариев. Так что вполне может быть, что и ондатры – это выродившаяся великая раса, от которой осталось лишь несколько человек, проживающих в деревне Большой Оковалок. А сам Большой Оковалок тоже некогда был островом или даже материком, но во время последнего ледникового периода слился с Прорухейской областью, населенной веригами, и утратил свое первоначальное значение. Однако – вот вопрос – встреченная мною Люля, как архетип местной расы, мало походила на ондатров, скорее уж на обезьянок-игрунок, живущих где-то далеко, кажется, в Бразилии, где они за скромное вознаграждение вычесывают блох у местных людоедов.
Мои размышления об ондатрах, лемурах, игрунках и прочих расах были прерваны внезапным толчком телеги, сила которого попросту выкинула нас всех в придорожную канаву вместе с нашими пожитками.
- Приехали! – объявил приземистый мужичонка и перекрестился. Видимо, такое приземление здесь было делом привычным.
Село Большой Оковалок производило удивительное впечатление. Я ожидала увидеть орнаменты расписных избушек с резными наличниками, петухами, флюгерами и заборами. Вместо этого моему взору предстали типовые строения, опутанные проводами и перегороженные кучами мусора.
Возможно, когда-то село и было великим материком избранной расы, но времена эти явно отошли в далекое прошлое. Ныне оно представляло собой унылый ряд облупленных пятиэтажек, выстроившихся друг за другом как солдаты на плацу. Над одной из пятиэтажек торчал флажок странной расцветки, а на двери висела дощечка с надписью «райсовет». Райсовет не работал, и работал ли он вообще когда-нибудь – большой вопрос. Зато рядом с ним на лавочке сидели две местные жительницы преклонного возраста. Увидев нас, они не выразили большого удивления. Только когда я поравнялась с их лавкой, начали неистово креститься со словами: «Антихристы кругом!» Не могу сказать, что эта сцена привела меня в восторг, тем более что мои недавние попутчики тоже с интересом на меня покосились, как будто у меня на голове вдруг выросли рога. А одна из старух даже заметила:
- Чую запах человека!
Я решила, что мне послышалось, поэтому постаралась принять невозмутимый вид и бодро последовала дальше.
На мой вопрос, существует ли в Большом Оковалке краеведческий музей, мне ответили, что да, существует, и находится он в тенистом парке, там, где аттракционы. Это меня немного удивило, потому что непонятно было, откуда в таком местечке аттракционы. Но стоило мне увидеть эти аттракционы, как я была удивлена еще больше. Не знаю, найдутся ли на свете люди, охочие до развлечения – «Подлинная Баба Яга зажарит вас, скушает, переварит, а потом возвратит обратно в прежнем виде», но мне это показалось сомнительным удовольствием. Впрочем, следовавшая за мной, как приклеенная, Люля-Юля, поковыряв в носу, объявила, что на самом деле эта Баба Яга «чумовая тетка», и с ней даже можно побалясничать про то, про это и разжиться папироской с марихуаной.
- Да и вообще, - заметила Люля. – Вы же, видать, не робкого десятка, рисковая, по лицу заметно. Так что, почему не попробуете?
- Что попробовать? – спросила я, оторопев.
- Ну, травки, конечно, - не моргнув, ответила Люля. – Могу отсыпать. Хотя для вашего поколения это и стремно. Старики не любят экстрима, - и она вновь принялась гримасничать.
Я вздрогнула, поежилась и решила сначала зайти в местный музей. Ведь это моя цель, если я хочу разобраться в местном фольклоре. О цели нельзя забывать ни при каких обстоятельствах. Это всегда повторял профессор Пожаров. Личико Люли скривилось.
- Не советую, - сказала она кисло. - Если честно, Яга прикольнее. Эта директриса вас зажарит, съест и даже обратно не вернет, помяните мое слово.
Я вздрогнула, поежилась и в ту же минуту поняла, что делаю это уже во второй раз. Кажется, я начинаю повторяться. Да что за тривиальность? Тут мне как шлея под хвост угодила: мне подумалось, что с какой стати я должна действовать по указке какой-то Люли? Кто она, эта Люля, вообще, и кем себя мнит?
- Знаешь что, Люля, - произнесла я строго. – Если ты так боишься музеев, то можешь идти своей дорогой или посидеть на лавочке при входе, а у меня свои цели и задачи, и мне нужно в музей.
Люля посмотрела на меня с хорошо читаемым выражением – «не жалуйтесь потом, что вас не предупреждали!» – и действительно уселась на близстоящую лавочку.
А я вступила под своды музея, рассчитывая наконец-то достигнуть гармонии и породниться с местными традициями.
IV. Венера Прорухейская
Музей был совершенно обычным на первый взгляд, но экспонаты в нем оказались замечательного характера. Вместо ожидаемых мною пожелтевших фотографий и манекенов в сарафанах и кокошниках ручной работы здесь располагались какие-то микрочипы и приборы непонятного назначения. Но это бы еще ничего. В следующем зале меня ждало еще большее потрясение – трехлитровые колбы с заспиртованными мозгами, чьи-то восковые руки, зародыши…
Я уже собиралась снова вздрогнуть, но взяла себя в руки и решила, что очевидно, местная традиция велит именно так хранить чьи-нибудь важные для истории мощи… И все равно на фоне всего этого отрезанные локоны и целые косы с подписью «Научные атрибуты колдовства» казались просто детскими игрушками. Мне стало отчасти понятно настроение Люли.
Среди экспонатов мне даже попался «таракан мадагаскарский шипящий», о котором говорилось, что он обитает преимущественно на стволах деревьев и на ветках кустов и очень активен в сумерках. Это мне что-то напомнило. Ну конечно! Трактат «Сумеречная зона». Очевидно, помещенный в музее экземпляр и являлся прототипом того самого идеального таракана, который рождался из тени облаков и обретал власть над миром в силу слияния с серым цветом. Я хотела внимательно рассмотреть таракана, но при моем приближении он громко зашипел, оправдав свое название.
И, наконец, в четвертой зале я с изумлением уставилась на огромную птицеголовую мумию в саркофаге, рядом с которой на штативе стояла табличка: «Губернатор края Павлин Алексеевич Бакланов-первый».
От этого на меня повеяло не древней историей, а совсем даже наоборот – Салтыковым-Щедриным. Интересно, они со всеми губернаторами поступают подобным образом?
- Не со всеми. Только с избранными, - ответил кто-то у меня за спиной. Что-то я не помню, чтобы я высказывала свои мысли вслух. А значит – мой вопрос беззастенчиво прочитали у меня прямо в голове. Вспомнив про заспиртованные мозги, я опять поежилась. Ах, почему я не послушала добрую Люлю-Юлю и не пошла к Бабе Яге.
Обернувшись, я увидела добрую фею – кругленькую, розовую, с курносым носиком. Она была бы даже милой, если бы вся ее внешность не создавала исключительного свиноподобия: славненькая такая пухлая свинка, розовый окорочок.
- Свиньи – очень мудрые и чистоплотные животные, - сказало это кудрявое создание. – К тому же, свиньи по природе своей антропоморфны, у них даже средняя температура тела такая же, как у людей.
Это был кошмар: она определенно читала каждую мою мысль! Надо быть осторожной. Где-то я читала, что мысли можно заглушить какой-нибудь песней или частушкой. И я почти на грани отчаянья мысленно заголосила:
По речке да по быстрой
Становой едя пристав…
Создание усмехнулось. Это было иронично и напоминало нечто среднее между «хм!» и «мяу!»
- Да не старайтесь вы так, - заметило создание. – Я уже привыкла. Думайте себе, как вам думается. Лучше быть естественным, чем все время лицемерить. Вот я, к примеру, людей не люблю, и не стесняюсь в этом признаваться. Они жестковаты. Зато я очень люблю маленьких детей, - она расплылась в мечтательной улыбке, отчего ее небольшие глазки заплыли еще больше. – Маленькие дети, они, знаете ли,… такие мягкие, нежные…
Я решила больше не вздрагивать и твердо сказала:
- Я приехала сюда с целью…
- Я знаю, - перебила она меня.
- Ах да, действительно… как глупо.
- Ничего-ничего. Зато удобно: не нужно тратить умственные усилия и голосовые связки на объяснения. Я директор. Венера Горячкина… Венера – это такая богиня, - пояснила она. – Любви и красоты. Это имя полностью отражает мою внутреннюю сущность.
- В самом деле?
- Да, я стараюсь жить в любви и красоте. У меня есть муж и четыре любовника. Я знаю: христианская традиция этого не одобряет, а я убежденная христианка. Я стараюсь жить в святости и целомудрии.
- И каким же образом вы осуществляете этот компромисс? – удивилась я.
- Очень просто, - ответила Венера. – Я каждую осень совершаю очищающее паломничество к святым местам и омываюсь в источнике с ледяной водой. Вы не представляете себе, что это за труд, но зато вода обновляет все тело. Ежегодно я ползаю по стенкам этого святого колодца и ощущаю святость и приближение к всевышнему! К тому же, всевышний одобрял любовь к ближним. Я думаю: чем больше ближних ты полюбишь, тем больше тебе и зачтется, - добавила она с наивной искренностью. - Так что никакого греха тут при ближайшем рассмотрении и нет, - и она вновь обезоруживающе улыбнулась. – Меня оправдывает также и то, что лишь двое из моих любовников могут любить меня в буквальном смысле этого слова. Ну, вы понимаете, о чем я. Другие двое уже ничего такого не могут, поэтому, чтобы удержать меня, одаривают мехами и бриллиантами. Вы читали книгу иностранного писателя Захера-Мазоха «Венера в мехах»?
- Д-да, - смущенно призналась я, вспомнив этого основоположника всемирного мазохизма.
- Так это он про меня написал, - сказала она, скромно опустив накладные ресницы. – Я была его музой. В те времена муж еще ревновал меня к Захеру, даже подрался с ним. Вот смешной! Нас ведь с Польди Захером связывала только чистая мазохистская любовь.
- А ваш муж тоже дарит вам меха и бриллианты? – спросила я, чтобы что-нибудь спросить.
- Мой муж гол как сокол! - отрезала Венера. - Так что это еще одно мое оправдание перед Богом: я вроде как осуществляю по отношению к этому ничтожному человеку благотворительную программу.
- Но зачем же вы его держите в мужьях? – удивилась я. – Очевидно, он совершенно бесполезен. А для того, чтобы кого-то облагодетельствовать, не обязательно выходить за него замуж.
- Не скажите, - возразила Венера. – Муж нужен для социального статуса. Если женщина хочет социально адаптироваться в обществе, она должна обзавестись мужем, дачей, автомобилем и очистителем воздуха для кухни. Но, в первую очередь, мужем. Иначе к ней станут относиться с подозрением. Разве вам неизвестно, что в нашей стране получить приличную работу можно, лишь имея мужа? Женщина без мужа непонятна и опасна. Во-первых, она может начать хищнически претендовать на всех своих сослуживцев мужского пола, станет разрушать чужие семьи на корпоративных вечеринках, подрывать моральный дух коллектива. Представляете, сколько проблем и катастроф способна породить одинокая женщина? Во-вторых – что еще страшнее! – она может оказаться профессиональной фанатичкой. Ей ведь некуда торопиться после работы. И что тогда? Вместо того чтобы проводить время на кухне, она будет работать больше всех. Или – страшно даже подумать! – лучше всех! И что тогда, скажите на милость, делать остальным? надрываться на работе, чтобы переплюнуть эту ненормальную энтузиастку, несущуюся впереди локомотива? Вы только представьте себе, сколько людей будет оторвано от своей семьи, от досуга, от привычного образа жизни! А сколько людей подорвет свое здоровье непосильным трудом и будет погублено физическими нагрузками, стремясь сравняться с одинокой женщиной! Нет, одиноких женщин не любят. Вам в лицо не скажут, но ведь непременно подумают. Так что, если вы еще не обзавелись своей второй половинкой, - она похотливо хихикнула и сощурилась, - поторопитесь. Это совершенно не обязывает вас питать какие-то романтические чувства, хранить верность или соблюдать супружеский долг. Но запись в вашем личном деле успокоит ваших собратьев по разуму. Им умники не нужны. Поверьте, я знаю, что говорю, - она ненадолго задумалась и добавила мечтательно: - В крайнем случае, можно какое-то время побыть вдовой. Во-первых, это прекрасная передышка от семейных обязанностей, а во-вторых, какой-никакой, но компромисс. Вдовы редко проявляют излишний энтузиазм или кокетничают с коллегами. Лучше уж безутешная черная вдова, чем одинокая энтузиастка, - она широко улыбнулась, прищурившись. - Но быть вовсе не замужем никак нельзя!
- Наверное, вы правы, - заметила я вежливо, понимая, что мои дела из рук вон плохи и становятся все хуже. Надо будет при случае обзавестись хотя бы очистителем воздуха для кухни.
- А вы мне понравились, - сказала Венера доброжелательно. – Хоть вы и не замужем. Вами легко манипулировать.
Это был какой-то сомнительный комплимент, но я промолчала. Должно быть из скромности.
- Вообще, это, - она сделала неопределенный жест в сторону мумии губернатора, - не самый интересный наш экспонат. Пойдемте.
Самым интересным экспонатом, по мнению Венеры, оказалось существо свирепого вида, обосновавшееся в соседней комнате. Вид этого существа не предвещал ничего хорошего. Я уже в который раз за сегодняшнее утро поежилась, и мне стало как-то холодно.
- Стекловидная собака! - пояснила Венера с плохо скрываемым восторгом. – Это наша большая гордость! Она занесена в Красную Книгу, однако мне удалось не только сохранить поголовье, но и вырастить новые экземпляры.
Я утратила дар речи. Мне никогда не приходила в голову мысль, что можно выращивать собак из стекла.
- Вы хотите сказать, что занимаетесь разведением… стекловидных собак?
- Да! – торжествующе воскликнула Венера Горячкина. – Я – заводчик стекловидных собак! Это мое хобби и моя большая любовь! Я обожаю моих питомцев! Это прирожденные собаки-убийцы. Они идеально сливаются с окружающей средой. Посмотрите на их челюсти…
В этот момент ее отвлекли. В зал как-то кособоко пробрался сутулый человек с бородой, из-за которой мне трудно было разглядеть его лицо, и бесцветным голосом сообщил:
- Венера Леопардовна, вам звонят из Гвинеи Биссау.
- О! – вскричала Венера. – Гвинея Биссау! Представляете? - это относилось ко мне. - Вождь их племени без ума от стекловидных собак! С ними ему очень удобно охотиться на членов своего племени, когда наступает время обеда. Этот благороднейший каннибал уже купил у меня целую семью собак на развод. Он такой учтивый кавалер! Когда мы танцевали на званом вечере, он сделал изысканный комплимент моему бюсту, назвав его сочным и аппетитным!
Когда они удалились, и я осталась один на один с экспонатом, стекловидная собака блеснула стеклянным глазом, ощерилась и глухо зарычала. Для меня это явилось полной неожиданностью, и я поспешила покинуть музей.
Но, когда я проходила через последний зал, еще один неожиданный экспонат привлек мое внимание. Я в изумлении замерла, не в силах в это поверить… Передо мной в полный рост красовалась сама Венера. Она была изображена в точности, как та, древняя Венера, в соответствии с традицией изображения всех Венер – то есть, собственно – ню и в скульптурной позе, с красиво изогнутой рукой, подпирающей затылок с античными завитками. От праксителевской Венеры ее отличали разве что совершенно рембрантовские габариты, больше соответствовавшие прототипу, который только что находился рядом со мной. Под скульптурой была табличка с кокетливыми вензелями, на которой красовалась надпись: «Венера Прорухейская. Работа народного умельца Никифора Пшеницы (Завод по изготовлению труб малого диаметра)».
Я еще раз вгляделась в скульптуру. Сомнений быть не могло – это была хозяйка музея. Тут я услышала… Да, это было отдаленное сопение стекловидной собаки. Она приближалась. У меня не было ни малейшего желания встречаться с этим идеальным убийцей, и я выбежала из музея.
V. Карлик Ночь
- Ну чё? – спросила Люля-Юля ехидно. – Не покусали вас стекловидные собачки?
Она все так же сидела в парке на скамеечке и покачивала тощей ногой в голубом носке и детском сандалии.
- Что все это значит? – возмутилась я, как будто Люля была в чем-то виновата.
- Пунктик нашей Венеры! – с готовностью отрезала девица. – Она помешалась на этих собаках. Редкая порода. Выведена только у нас. Вообще, вы имейте в виду, что она иногда имеет привычку выпускать их на ночь в парк с аттракционами.
- Зачем?!
- Да вы не бойтесь – не всегда. Только когда объявляют чрезвычайное положение.
- ?????
Мое лицо выражало такое недоумение, что Люля хихикнула и снова принялась выделывать своим лицом немыслимые упражнения. А я в тот момент размышляла над тем, что чрезвычайное положение – по крайней мере, мне всегда так казалось – должен объявлять только глава республики, или области. Это ведь не шутки – чрезвычайное положение.
- И давно у вас его объявляли?
Люля напрягла память. Потом ее личико озарилось.
- Да нет, совсем недавно. Две недели назад, когда Хорватию приняли в НАТО.
- Причем тут Хорватия, и какое отношение она имеет к вашей области?
- Ну, все-таки. Мало ли что. У нас тут традиция отправляться в сербскую армию народного освобождения и воевать против Хорватии. Вы заметили, что здесь совсем нет молодых парней? – добавила она с досадой. – Кроме этого тупого возницы никого уж не осталось. Все ушли воевать с Хорватией. А от него толку… Он придурошный, вот его на войну и не взяли.
- Но чем вам мешает Хорватия? – спросила я. – Она же далеко.
- Мы должны оказывать помощь сербам. Такова братская традиция, - ответила Люля с гордостью и посмотрела на меня как на идиотку.
Мы брели по дорожке парка, и я уже инстинктивно озиралась, потому что за каждым кустом мне мерещились стекловидные собаки. Но вместо этого я лишь увидела в отдалении гнома в черном плаще со звездами. Он на минутку обернулся и глянул на нас, а потом снова поспешил куда-то по своим делам.
- Кто это там? – спросила я.
- Где? – Люля-Юля так увлеклась, разглядывая камешки у себя под ногами и размышляя о братских традициях, что совершенно не заметила гнома.
- Вон там. Гном. В черном. Со звездами.
- А-а. Это Карлик Ночь.
- Почему Ночь?
- Так ведь смеркается уже, - резонно ответила Люля, посмотрев на небо. Это было бы абсолютно логично, если бы на небе в самом зените не сияло яркое полуденное солнце.
- А у тебя, случайно, не дальтонизм? – спросила я насмешливо.
Люля обиделась.
- Вы какими-то неизвестными научными словами на меня оскорбляетесь! - сказала она укоризненно и насупилась. – Пользуетесь тем, что ученая, и вас простые люди не понимают.
- Даже совсем простому человеку ясно, что сейчас полдень, и нет никаких сумерек, - ответила я ей как маленькой.
- А вот это с какой стороны поглядеть, - возразила Люля и протянула мне солнцезащитные очки.
- Где взяла? – спросила я.
- Вы нас тут совсем-то за лохов не держите! - отрезала она с вызовом. – Что мы не в Европе живем, что ли? Мне мой парень привез, когда с войны на побывку приезжал! Это сувенир, – потом, видимо, передумала и сказала более мирным тоном, даже как будто извиняясь. – Ну да, я соврала. Никто мне их не привозил. И парня у меня пока нет, потому что они все на войну ушли. А очки я нашла в парке, они висели на кусте. Раз за ними не пришли, значит, они и не нужны были. Может быть.
Но мне было уже не до ее жалких объяснений. Я надела очки, и все поплыло у меня перед глазами. Небо оказалось фиолетовым, но это еще что! На нем сияли звезды и торчал месяц. Я разглядела и Большую Медведицу, и Южный Крест, и Лебедя. Это было уже чересчур! Я побыстрее сняла очки. Надо мной по-прежнему сияло солнце, и небо над Большим Оковалком было ярко-синим без единого облачка.
- Это плохие очки, - заявила я, догадываясь, что меня не поймут. – Они неправильные! Их надо оставить там же, где ты взяла.
- А я уже забыла, где взяла-то, - безмятежно сказала Люля и капризно оттопырила губу. – И почему я должна их там оставить? Их же никто не хватился, значит – они ничьи. И что такого! Очки как очки. Все вам не нравится. Какие-то вы непонятные. Мутные какие-то. Одно слово – ученые!
Это слово прозвучало как ругательство, и мы надолго умолкли.
Я понимала, что Люля в своем праве. Надо говорить о том, что можешь объяснить. А обо всем остальном просто помалкивать до поры до времени, пока оно не разъяснится. На мое счастье Люля долго дуться не умела, потому что быстро забывала, из-за чего дулась. И ее снова распирало желание поболтать.
- А хотите, я вас, как вы есть ученая, с нашим местным ученым познакомлю? Его все тут знают.
- Было бы очень мило с твоей стороны.
- Он жуть какой рассеянный, вроде вас всех, ученых! – хихикнула Люля. – Но умнеющий человек. Целыми днями пишет умные книги про сумерки. Их никто не понимает, но ученых и не нужно понимать. Верно? Ими нужно восхищаться!
Тут мне стало ясно, чей трактат я читала на днях.
- А еще он все время изобретает, - продолжала Люля. - Он изобрел Кубик Рублика.
- То есть как? – я остановилась и воззрилась на нее. – Послушай, Юля, ты что-то путаешь. Во-первых, не Рублика, а Рубика. И Кубик Рубика изобрел Рубик, он живет в Чехословакии, а вовсе не в Большом Оковалке.
- А вот и нет! – крикнула Люля и топнула ногой. – Кто-то, может, и живет в Чехословакии. А наш Кубик Рублик живет здесь. Вот в этом дворе. Вон он! Вон он!
VI. Явление профессора
О небо! Это был сам профессор Пожаров, в своем серебристом костюме и прекрасной дубленке на рыбьем меху тунгусских котиков. Он шел стремительной походкой, рассекая воздух, и его сверкающие глаза были устремлены в будущее, где он видел много такого, что неведомо простым смертным. Я даже убеждена, что профессор в курсе всех предсказаний и точной даты конца света, но и об этом он не скажет никому.
Он шел, освещенный полуденным солнцем Большого Оковалка, привлекая внимание жителей, которые сбегались со всех сторон посмотреть на это удивительное явление. Он как всегда сам задавал вопросы и сам отвечал на них. Это было так привычно. Аборигены взирали на него с удивлением, и я уже не могла понять, что здесь больше сияет – полуденное солнце или харизма моего научного руководителя.
Люля-Юля перекрестилась и сказала, просветлев лицом:
- Пророчество сбывается! Он мне явился во сне на Петров день!
- Это чушь, - сказала я. – Не знаю уж, кто там тебе явился, но это не мог быть профессор Пожаров. На Петров день он был на конференции по Древнему Востоку в Калифорнийском университете.
При всем моем уважении к профессору я никак не могла представить себе, чтобы он кому-нибудь являлся в снах. Это было совершенно не научно.
- Афанасий Селифанович! – вскричала я несколько более экзальтированно, чем это следует делать ученой даме. Профессор воззрился на меня грустными и меланхолическими глазами, как будто пытался вспомнить, откуда ему знакомо мое лицо. В этом весь профессор! Он так редко снисходит до окружающего мира, что зачастую не может вспомнить человека, с которым только что беседовал. Лишь наука поглощает его полностью и без остатка.
- Ну и что тут происходит? – спросил меня профессор с какой-то наигранной бодростью. Было очевидно, что его что-то беспокоит. Может быть, он просто пытался вспомнить мое имя, не зная, как ко мне уместнее обращаться. А может… Нет, явно его беспокоило что-то посерьезнее моего имени.
- Вас что-то беспокоит, профессор? – спросила я вполголоса.
- Здесь нарушен радиационный фон, - произнес он, зачем-то поводя носом. – Что-то я чую потустороннее. Вы не заметили дерева с бронзовым налетом на коре с подветренной стороны?
Этот вопрос поставил меня в тупик. Я совершенно не могла вспомнить, какие деревья попадались по дороге сюда. Мне ведь было совершенно не до этого, и дорога оказалась полна опасностей. Однако я знала, что память человека обладает чудесными свойствами: она вдруг сама восстанавливает то, на что человек вовсе не обратил внимания. Это похоже на фокус – бессознательные участки мозга помимо нашей воли фиксируют какие-то детали, которые до поры до времени казались незначительными. Так я стала вдруг вспоминать весь путь в поселок и каждую мелочь, попадавшуюся на дороге. И вот уже мне начало казаться, что буквально все деревья обладали бронзовым налетом на коре. Вот только как определить – с подветренной стороны или не с подветренной? В очередной раз я принялась сожалеть о том, что всевышний не наделил меня хотя бы крупицей того ума, которым обладал мой научный руководитель.
Пока я вспоминала деревья и предавалась заниженной самооценке, профессор исчез. Потом его видели в разных местах. То в парке – на одной из аллей, ведущих к музею, то на рыночной площади – бродящим между торговых рядов и рассуждающим о развитии народных промыслов, то в местной столовой на чьей-то шумной свадьбе, где он произнес пышный тост за новобрачных, красиво отточенный в духе старинных традиций. Он даже читал стихи известных поэтов.
Я не могла в это поверить.
- А ты ничего не путаешь? – спросила я Люлю.
- Чего ж тут путать? – она пожала плечами. – Такого человека здесь ни с кем не спутаешь, все как на ладони. И потом, я ж их видала с вами, разглядела хорошо. Это точняк были они – видные такие, яркие, в костюме в елочку. Поди к свадьбе приоделись. Сразу видно, что душа у них святая и чистая, как вода в Сизой Куме.
Это прозвучало двусмысленно, потому что я видела эту воду. Вода в Сизой Куме соответствовала ее названию – сизая и неопрятная.
- И говорили-то они как красиво! – вскричала Люля, внезапно ее глаза затуманились и наполнились слезами.
- Ты чего это? – спросила я подозрительно.
- Пусть бы и у меня на свадьбе тоже так говорили, - мечтательно произнесла она. – Вот чтоб такими словами и стихами. Как образованный человек.
Тфу ты! Мне было совершенно не до ее меланхолии и не до ее свадьбы. Вот глупая девица! Одни свадьбы на уме. Я пыталась понять, что все это значит. Ну ладно еще ярмарка или музей. Но зачем профессору было ходить в эту общепитовскую забегаловку на какую-то свадьбу. В конце концов, я нашла хоть какое-то приемлемое объяснение и немного успокоилась. Свадьба – это все-таки обряд. Вероятно, профессора интересуют местные обряды.
Больше его никто не видел, и мне тоже не довелось с ним встретиться, так что я терялась в догадках – зачем он вообще приезжал.
- Люля, - сказала я на всякий случай, - это был никакой не Кубик Рублика. Это был мой профессор Пожаров.
- А я и не говорила, что он был им, - ответила Люля как-то невпопад. – Я говорила, что это был святой Георгий-Победоносец, и он явился мне во сне на Петров день.
VII. Кубик Рублик и его лаборатория
Все с самого начала пошло не так. То есть не так, как я рассчитывала. Но я мысленно сделала поправку на условия местности. В конце концов, один потерянный день ничего не решает. Надо же мне привыкнуть к обстановке и… чтобы обстановка привыкла ко мне. Ничего сразу не бывает.
Кубик Рублик оказался невнятным человеком с маловыразительным лицом перспективного ученого. Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом и раздраженно заслонился рукой.
- Вам следует приглушать себя, - заметил он укоризненно. – Хотя бы иногда.
В его голосе прозвучало явное недовольство, и я не могла понять, с чем оно связано.
- То есть как приглушать? – удивилась я. – В каком смысле?
- В буквальном, - отрезал Кубик Рублик и добавил брезгливо. – Вы слишком выразительная для будущего ученого. От вас исходят мощные энергетические потоки экзальтированного любопытства. Это совершенно неприлично и недопустимо! Если вы хотите добиться от людей понимания, вам следует плохо видеть, еще хуже слышать и совсем не думать! Неплохо бы также научиться заикаться, мямлить и тускло смотреть на окружающую обстановку через очки с большими диоптриями.
- В самом деле?! – воскликнула я. – Но отчего же? Мне всегда казалось, что ученый должен быть энергичным и выразительным человеком.
- Ничего подобного! - ответил он. – Ученый должен быть подобен таракану. Ему надлежит получше прятаться в щели между половицами, - он слегка изобразил на своем тусклом лице подобие улыбки и добавил, - Иначе он рискует быть раздавленным!
- К-кем?
- Другими тараканами, разумеется.
- Вы хотели сказать – другими учеными?
Он покосился на меня неодобрительно.
- Я хотел сказать то, что сказал. Вы любите все конкретизировать, это опасная тенденция. Вещи нужно видеть не конкретно, а умозрительно. Осмыслять их глобально, не отвлекаясь на частности.
Он что-то искал, но в таком беспорядке это было бессмысленно.
- Потеряли что-нибудь? – спросила я.
- Да куда-то мои очки задевались, - ответил он рассеянно. – Это были особенные очки. В них очень удобно было смотреть на окружающую действительность.
Юля-Люля сразу пригорюнилась и, скосив вострый нос, начала глядеть куда-то в сторону, а я язвительно заметила:
- И сочинять трактат «Сумеречная зона»?
Он ухмыльнулся не без самодовольства.
- Ну, это так… Ничего особенного. Игра ума. Параноический бред. Надо же было что-то написать.
Внезапно Люля оживилась и строго сказала:
- Очень умная книга. Я ее, правда, не читала, но знаю, что умная.
- Если ты ее не читала, то откуда знаешь, что она умная? – удивилась я.
- Да как вы не втыкаете? Потому что ее написал умнущий человек.
- Спасибо, Люля, - улыбнулся ей Рублик. – Надо будет включить тебя в благодарственный список за оказанное содействие.
- Вот супер! Спасибочки! – обрадовалась Люля и поглядела на меня еще более строго и даже назидательно. Я догадалась, что явно что-то упустила в этой жизни. В отличие от Люли.
В лаборатории Кубика Рублика было мало света, но много диковинных предметов – качающихся маятников, бусинок, карточек с буквами и, конечно, полюбившихся ученому строительных кубиков из детского конструктора.
- Какие удивительные вещи, - произнесла я, стараясь быть вежливой и не упустить хотя бы второй шанс. – Для чего они?
- Для выявления психофизических потоков, - ответил Рублик туманно. – Приложите ко лбу карточку с буквой «С». Что вы ощущаете?
- Ничего, - честно сказала я и почувствовала угрызения совести.
- Это вам кажется, - возразил он снисходительно. – На самом деле вы чувствуете угрызения совести.
- Как вы догадались? – воскликнула я удивленно.
- Потому что на карточке написана буква «С». А «С» значит «совесть». А теперь приложите букву «Р».
Я приложила, но, откровенно говоря, все это начало мне надоедать. Традициями тут и не пахло. Раздражение все больше охватывало меня.
- Вы чувствуете раздражение, - констатировал Рублик. – Это потому, что вы приложили букву «Р».
- Причем тут буква «Р», - проворчала я. – Я не вижу в этом смысла.
- Это типично для примитивного ума, - спокойно согласился он. – В мою теорию трудно проникнуть непосвященным. Вам следует успокоиться и быть готовой. Вы пока не готовы. Смотрите внимательно на движения маятника, - он взял со стола круглую гайку, привязанную на нитке, и начал раскачивать. - Очень внимательно смотрите…маятник качается…налево…направо…
Очевидно, меня так утомил этот день, что я вдруг ощутила страшную тяжесть. Мои глаза слипались. Меня клонило в сон. Последнее, что я увидела, были жадные и заинтересованные лица Кубика Рублика и Люли-Юли. Потом, откуда ни возьмись, промелькнул Карлик Ночь в своем звездном плаще, и я погрузилась в сон.
VIII. Ночные кошмары
…Уже войдя в переулок, я почувствовала неладное: небольшие группки людей стояли на пути моего следования; лужи, но не с водой, а с комьями сизой пены приходилось огибать, чтобы не промочить ноги. И, наконец, одна группа людей привлекла мое внимание: это были журналисты с микрофонами и два лица в штатском, явные следователи. Все они внимательно смотрели на странного человечка, такого кроткого, жалкого, незаметного, что казалось вообще странным, что он собрал вокруг себя так много народа. Человек этот стоял как-то кособоко, словно и выпрямиться для него было трудно, а его затуманенные серые глаза то и дело перемещались с предмета на предмет, с одного лица на другое, чтобы ни с кем не встретиться взглядом. Лишь подойдя ближе, я узнала в нем золотушного возницу, этого мирного любителя моркови и огурцов, из которого чья-то зловещая длань сделала террориста и пироманьяка.
- Зачем вы устроили этот поджог? – спрашивали его.
- Вас кто-то заставил? надоумил?
- Я сделал то, что было нужно, - отвечал он как-то тоскливо и устало, словно ему хотелось, чтобы поскорее закончилась эта церемония.- Надо было уничтожить оружие сатаны.
В этот миг он увидел меня и сразу потупился, его лицо помрачнело. Впрочем, остальные не обратили на меня никакого внимания, занятые поджигателем. Ужас сковал меня. Все было ясно, но слишком жутко, чтобы это осознать. Я прошла еще с десяток метров и подняла глаза на окна своей квартиры. Сомнений больше не было: из моих окон вырывалось пламя. Весь мой бесценный архив, собранный нечеловеческими трудами и усилиями, должен уже был сгореть дотла. Я представила себе, как корежатся в пламени бумаги, как плавится пленка, как рассыпаются на атомы вещи, которых больше не существует в природе, и мне сделалось нехорошо. Как я могла забирать все это у людей, которые хранили эти вещи долгие десятилетия и доверчиво отдали мне? По какому праву я все это собирала, по какому праву взяла на себя ответственность? И почему именно теперь я не взяла с собой диски с фотокопиями документов. Ведь я же специально делала эти диски, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств у меня осталось хоть что-то. Теперь у меня ничего нет. Я нищая. Все диски сгорели и расплавились там, в квартире. Я тупо опустилась на бордюр, все еще не осознавая случившегося и не понимая, что я должна делать. Кто-то заметил меня и спросил сочувственно:
- Вы не застраховали имущество?
Причем тут застраховала или нет. Разве можно застраховать то, что не имеет цены? Не мог этот убогий юродивый сам до такого додуматься! За ним кто-то стоит, это же очевидно. Кто-то надоумил его осуществить этот поджог, а сам, совершив злодеяние чужими руками, предпочел остаться в стороне и теперь радостно потирал руки. У меня даже возникло параноидальное ощущение, что этот невидимый злодей сейчас наблюдает за мной. Я вздрогнула и поежилась. В этот момент, несмотря на трагизм происходящего, я вдруг подумала, что во всем этом есть что-то странное. А странным было то, что дом-то не мой! То есть в каком-то смысле он мой, только это дом моего детства, я жила здесь много лет назад, а теперь живу совсем в другом месте. И что я здесь делаю, а главное – что здесь делает мой архив?
Одержимая безумной жаждой, я прорвалась к подъезду. Никто не мог меня остановить. В толпе шептались.
- Вот сумасшедшая!
- У нее там, видно, ребенок!
- Да нет, она семейные драгоценности в диване прятала!
Минуя костерки, я поднялась на третий этаж и ворвалась в квартиру. Удивительно! Пламя, картинно вырывавшееся из окон, еле теплилось в районе подоконника, а комната имела вид нетронутый и совершенно первозданный.
Вот и шкаф с моими бумагами – никаких повреждений, все на месте. Но кто же и зачем учинил всю эту фальсификацию с пожаром, и к чему этот безумец на улице рассказывает бредни? Не дав мне ни опомниться, ни додумать мысль, чья-то зловещая рука опустила мне на макушку десять килограмм веса…кажется, это был мешок с песком, а может быть, твердый тупой предмет, как обычно пишут в судебных протоколах… И сознание мое погрузилось во тьму…
IX. Кошмар наяву
Торжественный вечер, приобретавший характер какого-то ритуального действа, подходил к концу. Скоро я убедилась, что это вовсе не ритуал, а скорее – нарастающий хаос. Все вдруг стали суетиться, кто-то пробежал через комнату. Приглядевшись, я увидела, что это ондатра. Настоящая, с пушистой шерстью, но почему-то одетая в костюм. Ко мне приближался непонятный шум или гул, напоминавший какой-то большой ком. Он заполнял все помещение, все щели в стенах, все замочные скважины. Сознание снова стало покидать меня. Я ощутила, что проваливаюсь в сон. Стены куда-то уплывали, и последним, что я успела увидеть, была Венера.
Почему-то она сидела спиной ко мне и ожесточенно играла на рояле, а ее широкая спина переливалась вечерним платьем с фиолетовыми пайетками. Играла она какую-то в высшей степени странную композицию, состоявшую из траурного марша Шопена, свадебного марша Мендельсона и марша молодых десантников. Венера была увлечена игрой, и ее совершенно не волновало, что я падаю в обморок…
Очнулась я в самом центре огромного помещения с белыми стенами. Помещение было не кубическим, а каким-то очень странным – с множеством граней-прямоугольников, что-то вроде цилиндра с углами в виде пластин. Сверху на меня светили мощные лампы дневного света, но круглые как в операционной. Я вдруг с ужасом подумала: а что, если это и есть операционная? И что же я тут делаю?
Вокруг меня суетились люди, и многих я сразу узнала. Здесь был Кубик Рублик со своими кубиками. Он, как и прежде, играл ими, складывал в различные комбинации, но все эти комбинации неотвратимо сливались в серый цвет. Потом я увидела молодоженов из столовой, но на этот раз они были в рабочих халатах. И, наконец, здесь было еще одно лицо. Когда я поняла, кто это, мне стало по-настоящему страшно.
…Это снова был мой выдающийся профессор Пожаров-Погорельский, но на этот раз в его облике появилось что-то новое. Теперь у него во лбу горел третий глаз, в одной руке он держал древний папирус, а в другой – курящиеся китайские палочки с благовониями, и вокруг него загадочно и завораживающе клубился туман. Это было чертовски оригинально! Интересно, кто подсказал ему такую потрясающую идею? Афанасий Селифанович смотрелся с благовониями в руках столь харизматично и мессиански, что местные жители – они, казалось, все здесь собрались – впали в анабиоз и молча созерцали его круглыми глазами. Люля-Юля снова перекрестилась и выдохнула:
- Знамение седьмого дня!
- Прекрати говорить глупости! – рассердилась я. – Какое еще знамение! Это же мой профессор. Ты что, его не узнала?
Голос мой звучал глухо и как будто из преисподней.
- Узнать-то узнала, - сказала Люля, - а вдруг…
Я не поняла, что она подразумевала под этим «вдруг». Вообще, кто знает, что у нее на уме. Иногда мне кажется, что у Люли полная каша в голове. За всю ее недолгую жизнь в ее бедную голову столько всего намешали, что там никто никогда не разберется.
Понемногу начиная различать предметы окружающей обстановки, я с ужасом обнаружила, что лежу на каком-то столе и не могу пошевелиться. На мне была смирительная рубашка, а ноги оказались намертво стянуты жгутом. Профессор Пожаров и Кубик Рублик колдовали надо мной. Собственно, профессор воскурял благовония, от которых у меня кружилась голова, а Рублик гремел какими-то медицинскими инструментами.
- А я говорил, что, если вы хотите дождаться понимания, надо вести себя соответственно, - сказал мне Рублик. – Ваш тон и манеры меня не могут не задевать. Вам не нравятся мои буквы и кубики. Я вижу в этом угрозу.
- По-моему, прекрасные кубики и чудесные буквы, - заметил профессор.
- Вы выдающийся человек высокоразвитого сознания, Афанасий Селифанович. Поэтому вы столь благожелательны к моим кубикам. Но некоторые люди имеют к научной мысли весьма отдаленное отношение. Для меня такие высказывания – проявление враждебности. И здесь нельзя сидеть на двух стульях. Проявляешь враждебность – не рассчитывай на понимание.
- А рассчитываешь на понимание – не проявляй враждебности, - подхватил Афанасий Селифанович, смеясь собственной шутке.
- Третьего не дано, - подытожил Рублик. - В противном случае лоботомия – единственное средство от недугов, - и тоже стал смеяться своей шутке.
- Я давно уже не рассчитываю на понимание, - ответила я, ощущая себя партизаном, приговоренным к смерти, но от этого еще больше переполняясь глупой гордостью.
- Не дерзите профессору, - гримасничая, крикнула Люля. – Я говорила, что вы мутная и непонятная. И поделом вам! Профессоры умные люди! Я им всем благодарна. Они подобрали меня на улице, немытую, нечесаную, с травкой. Я была мало похожа на человека. Но они сделали из меня личность.
- Ты ошибаешься, - злорадно сказала я. – Ты как была ондатрой, так и останешься.
- Это вы останетесь! – зло зашипела Люля, вертя головой во все стороны и дергая шеей. – Прямо здесь останетесь! Вас превратят в экспонат музея Венеры Леопардовны! А я буду ученой. Мне помогут стать очень ученой! Афанасий Селифанович мудрейший человек, и Кубик-Рублик тоже! Поглядите, как они искрятся и светятся от своего величия! От них исходят лучи мудрости! Вокруг них я вижу искрящееся облако…
- Ты просто обкурилась, - отрезала я.
- Она дерзит и явно не рассчитывает на понимание, - произнес профессор и ухмыльнулся. – Я так и думал, - и уже обращаясь ко мне: – Да будет тебе известно, что в отличие от тебя Люля перспективная девочка, очень способная. Она талантлива и станет настоящим ученым. Люля умеет слушаться старших. А ты никого не слушала. Ты выскочка. Значит, ты должна быть готова к неудачному исходу эксперимента. Да о такой подходящей материи я и не мечтал.
- Самонадеянность всегда приводит к ошибкам, - заметил на это Кубик. – Следует почаще вспоминать, что, если долго всматриваться в бездну, она начнет всматриваться в тебя.
- Всяк сверчок знай свой шесток, - согласился профессор вальяжно.
- С человеком происходит то же, что и с деревом, - продолжил Кубик свои рассуждения. - Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже уходят корни его в землю, вниз, во мрак и глубину – к злу.
- Точно! Чем выше хочешь взлететь, тем скорее упадешь, - сказал профессор.
- Никуда не стремящийся не рискует, - сказал Рублик.
- Рожденный ползать – летать не должен, - подтвердил Пожаров.
- Быть – значит соединяться…
- …А кто не хочет с нами соединяться, тому не быть!
Мне так надоели их рассуждения, что я добровольно дала бы себя зарезать, только бы их не слышать. Я, кажется, уже говорила, что каждый человек, будь он даже профессор, существует как будто в разных параллельных мирах, поэтому и ведет себя как вздумается – то есть либо так, как вы себе представляете, либо вообще наоборот. В этот момент я, наконец, догадалась, что мне в жизни сильно не повезло: я попала как раз в ту самую неудачную параллель, на которой все ведут себя вообще наоборот.
И тут Карлик Ночь вдруг принялся играть на трубе. Это было ни к селу, ни к городу, но почему-то от его игры у меня стало легче на душе, хоть я и понимала, что едва ли его игра изменит мое положение.
- Прекрати путаться под ногами! – шуганул Карлика профессор Пожаров, и Карлик испуганно забился за оконную занавеску вместе со своей трубой.
В комнате с белыми стенами то и дело возникали Люля, Венера и еще какие-то люди – золотушный возница, новобрачные из местной столовой, мужичонка в мятой кепке… Все они с любопытством разглядывали меня как жертвенное животное или подопытного хомяка.
Вбежал молодой человек в военной форме и пилотке и бросился навстречу Люле. Люля устремилась к нему.
- Вот он, мой жених! – закричала она. – Вернулся с войны! Теперь мы сыграем свадьбу!
- Все хорошо, что хорошо кончается, - умильно проворковала Венера, глядя на них. – Обожаю смотреть на влюбленных голубков. Еще совсем недавно эта малютка под стол пешком ходила, и я подарила ей розовую погремушку с траурным маршем Мендельсона – на будущую свадьбу. А теперь она стала совсем взрослая. Как летит время! Ах, - она мечтательно вздохнула. - Жизнь продолжается.
- Не отвлекайтесь, - молвил профессор Пожаров. – Ничто не должно мешать науке. Мы стоим на пороге больших открытий!
Кубик Рублик приблизился ко мне со скальпелем и легкой улыбкой. Мне очень хотелось зажмуриться, но я не собиралась проявлять слабость. Теперь, когда вероломство профессора стало для меня очевидным, оставалось только сохранять присутствие духа. Ах, опять меня подвела борьба с мнительностью. Доверчивость намного опаснее мнительности. И вообще, мнительность никогда не бывает лишней. Как жаль, что я поняла это слишком поздно!
И в этот момент раздалась резкая, воющая сирена. Кубик недовольно отпрянул от меня и, глядя на окно, прислушался. Воинственный жених Люли отпрянул от своей счастливой невесты и тоже прислушался.
- Снова пора воевать, - сказал он с готовностью и фанатичным блеском в глазах. – Враг у ворот!
- А как же наша свадьба? – пропищала Люля, и ее глаза наполнились слезами.
- Я вернусь к тебе, обязательно вернусь, - пообещал жених. – Как только мы победим последнего врага!
- Глупости вы говорите, юноша, - сказал профессор Пожаров. – Враг никогда не бывает последним.
- Почему? – спросил Кубик.
- Потому что он всегда предпоследний, - ответил профессор с присущей ему железной логикой.
- Ах, какая досада, - зевнула Венера, поднимаясь и кутаясь в палантин. - Придется спуститься в бомбоубежище. Без меня не начинайте! Я не хочу пропустить такой момент.
- Как скажете, Венера Леопардовна, - согласно кивнул Кубик Рублик, недовольно отложив скальпель. – Думаю, мы переждем тревогу и вернемся к нашему эксперименту.
- Кишка у вас тонка, - сказал Пожаров. – Вот я, например, не боюсь никакой тревоги! Я вообще не робкого десятка!
- Дело не в страхе, - бросила Венера через плечо. – Дело в заведенных правилах. Их никому не дано нарушать. Кроме стекловидных собак, конечно!
И они все гуськом устремились в убежище, бросив меня, спеленутую, на столе. Теперь мне надлежало либо беспомощно лежать, ожидая решения своей участи, либо искать выход из этой ситуации. И я нашла выход.
Все-таки это правильно – читать не только чужие диссертации и путеводители по Прорухейской области, но и мировых классиков, не имеющих никакого отношения к науке. Выход мне подсказал, конечно же, Эдгар По. Он, можно сказать, меня спас. Как там написано у По в рассказе «Колодец и маятник»? «…Ко мне пришла вся ясность, вся собранность, все спокойствие отчаянья. И впервые за много часов (а может быть, дней) я начал думать». Я сделала то же самое.
Маятник Кубика Рублика, сделанный из гайки и нитки, все еще раскачивался надо мной. Мне оставалось только вообразить себя то ли «человеком-сигарой» из паноптикума Барнума, то ли несчастным героем По и постараться в спеленутом виде боком подкатиться под качающуюся гайку. Расчет оказался верным: она перетерла мои путы, и вскоре я была свободна. Теперь моя дорога лежала через парк. Я подхватила свой вещевой мешок и бросилась бежать.
Мне удалось преодолеть уже половину парка аттракционов, как вдруг…
Ах ты, боже мой! Этого мне только недоставало! Чьи это злобные глаза мерцают во тьме ночи? Конечно же, это стекловидная собака мчится по моим следам. Могу ли я спастись от этого чудовища, которое видит все предметы как сквозь стекло?
Я притаилась между кустами сухого боярышника, стараясь не шуршать, и стала различать не только собаку из музея, но и человека, державшего ее на поводке. Только лицо его пока еще тонуло во мгле. Человек без лица – кто он? Он ли ударил меня чем-то тяжелым, прежде чем унести мои бумаги? Конечно он. Безликий и безымянный злодей. Сам дьявол в человеческом обличии. И где уж мне тягаться с дьяволами и стекловидными собаками, да и со всем миром.
Внезапно небо раскололось, и тонкое лезвие молнии как стилетом рассекло темноту. Потом прогремел гром, но прежде, чем я его услышала, я увидела нечто такое, от чего моя душа ушла в пятки. Молния лишь на миг осветила лицо преследователя, и это был… конечно, профессор Пожаров. Пока другие отсиживались в бомбоубежище, он начал преследование…
Х. Спасение
Сейчас, когда я пишу эти строки, все уже кончено. Мне чудом удалось уцелеть в этой страшной истории. И теперь я вспоминаю то, что произошло дальше с некоторой степенью отстраненности. А тогда все это было живо и страшно…
….Стекловидная собака неслась по дороге, рыча, хрипя и принюхиваясь. Стоит ли говорить, что искала она именно меня. Да, это я была той жертвой, приготовленной ей на корм. Что может быть отвратительнее, чем перспектива быть съеденной стекловидной собакой? Только этот блеск молнии и то, что открылось моим глазам при этом блеске. Профессор Пожаров! вот кто направлял собаку, вел ее по моим следам. Это он, хозяин центра по пересадке мозгов. Все события с неумолимой и неотвратимой последовательностью укладывались в цепь. Это же он тогда ударил меня по голове тупым предметом в моей собственной квартире, а до этого именно он ее и поджег (не зря же его назвали Пожаровым-Погорельским!), чтобы уничтожить плоды моих трудов. Но зачем он все это делал? За что?
Я не успела ответить себе на этот вопрос. Да и к чему? Все это так меня подкосило, что я почти утратила способность сопротивляться подлостям жизни. Теперь меня можно было брать голыми руками. Все, во что я верила, внезапно превратилось в дым от его благовоний. Но какая-то мысль все же теплилась в моем мозгу. Это была мысль о лоботомии и стекловидной собаке. Я не хотела: а) быть превращенной в послушную идиотку и б) быть съеденной стекловидной собакой. И то, и другое представлялось мне величайшим позором и не менее великой бессмыслицей. Нет, я не дам себя одурачить.
О, моя предусмотрительность! Что бы я делала без нее? Судорожно роясь в недрах вещмешка в поисках подходящего орудия, я обнаружила то, что искала. Выскочив из-за кустов с огромным самоваром, я отважно бросилась на мерзкую стекловидную тварь. Вы не поверите, но самовар иногда бывает исключительно полезным предметом!
Если вы знакомы с особенностями психологии стекловидных собак, то, конечно, знаете, что никаким оружием этот редкий вид не напугаешь. Стекловидные собаки – настоящие убийцы, без нервов, без страха и без тормозов. Но даже стекловидная собака бессильна против самовара.
Увидев свое отражение в боку этого старинного народного сосуда, она глухо зарычала и разлетелась вдребезги. Осколки посыпались на профессора Пожарова. Профессор вскрикнул и закрыл лицо ладонями, а я помчалась дальше, не разбирая дороги. Кажется, я нанесла урон Красной Книге.
Естественно, не было и речи о том, чтобы ждать тарантаса, который перевез бы меня по ветхому мостику через реку Сизая Кума. Если этот ленивый возница даже в рабочее время ищет повода остаться дома и прореживать морковь под бдительным присмотром своего Тузика, то можно ли было ожидать, что на пороге ночи ему вздумается сыграть роль Харона? Поэтому, преодолевая брезгливость, я собиралась отважно броситься в мутный поток и преодолеть его вплавь, но речка вдруг оказалась мелкой и грязной: она доставала мне только до колена, а эти местные гордецы продолжали называть свою тинистую лужу рекой. По счастью, мне хотя бы не придется лезть в грязь в полной темноте: с местного серовато-сумеречного неба на меня смотрела такая же местная щербатая луна, напоминавшая глазунью. Она мигала мне фонарем своего единственного глаза, и вид у нее был на редкость глупый.
Благоразумно порывшись в вещевом мешке, я вытащила болотные сапоги и решила попробовать миновать Сизую Куму вброд. Но тут вопреки всякому здравому смыслу и логике вдруг послышался звонкий лай, причем совершенно обычной собаки, не стекловидной. А вслед за лаем собаку позвали:
- Тузик! Тузик, ко мне!
Я услышала ржание лошади, а потом увидела сонного возницу, который тут же тронул поводья, как только я вслед за Тузиком устроилась в телеге…
ЭПИЛОГ
Думаете, с тех пор что-нибудь изменилось? Ничуть не бывало! Это ведь только в сказках и приключенческих романах героям удается одолеть драконов и полностью избавиться от всякой нечисти. А в жизни мы все – ангелы и демоны, люди, львы, орлы и куропатки – также сосуществуем бок о бок, встречаемся, здороваемся, делаем вид, что ничего не произошло. Моя научная работа, посвященная Прорухейской области и ее культурно-бытовым и социально-энергетическим раритетам, близится к завершению, и я жду не дождусь того счастливого момента, когда смогу забыть все это как страшный сон, как ночной кошмар и болотную жуть. И тогда эта странная избранная раса, населяющая Прорухейскую область, просто исчезнет из моей жизни, их черты начнут расплываться и ускользать из моей памяти, а их черти останутся лишь в посыпанных нафталином операх, которые я слышала в детстве.
Сейчас мне порой приходится видеть и Люлю-Юлю с ее гримасами, и Карлика Ночь с его трубой, и Венеру в мехах, и ее бородатого помощника, и Кубика Рублика, и конечно профессора Пожарова.
Люля успела выйти замуж. Она приобрела назидательные интонации, посещает ученые советы и заседания, правда, выступать на них боится, поскольку никак не может избавиться от косноязычия, присущего ондатрам. Она даже сподобилась на небольшой научный труд под называнием «Рецептивные воздействия марихуаны как препозиции на изменяющийся климат традиций Сухомятинского района Прорухейской области». Кажется, ее воинственный жених вернулся, наконец, с войны: то ли враг все-таки оказался последним, то ли ему воевать надоело. Но к тому моменту Люля-Юля уже была занята другим претендентом на ее руку и сердце – поваром той самой общепитовской столовой, где устраивались свадьбы. И теперь у нее дом – полная чаша. Конечно, мне остается только изумляться Люлиной практичности в выборе суженого: повар намного перспективнее воинственного жениха. Возможно, по совету благоразумной и богобоязненной Венеры Люля не станет отказывать в благосклонности и бывшему претенденту, ведь надо любить как можно больше ближних, особенно если им есть что тебе предложить.
Карлик Ночь ведет себя тихо и больше не услаждает всех игрой на трубе. Профессор Пожаров продолжает иногда читать стихи как образованный человек, заставляя Люлю-Юлю умиляться. Но при этом никто не палит из пистолета, чтобы успокоить аудиторию, потому что все это мне померещилось: и пистолет, и аудитория, и фейерверк свободной мысли, и лепестки белых роз, и восторженные поклонники, которые рассыпают их на всем пути следования профессора. Может быть, все это и есть где-то в параллельном мире. Но только не в том, куда меня угораздило попасть.
Кубик Рублик пускается в долгие рассуждения о влиянии букв на подсознание и позитивной роли сумерек в существовании на земле шипящих тараканов. Кстати, и шипящего таракана они привлекли к научной деятельности: теперь он издает журнал «Мир сумерек», и Кубик Рублик там охотно сотрудничает. В общем, все устроилось как нельзя лучше.
Венера в мехах тоже занимается наукой, только никто не может сказать, какой именно.
Что касается меня, то я теперь навсегда рассталась и со своими иллюзиями и с доверчивостью, предпочтя мнительность. С мнительностью как-то надежнее. Да и занятие это – «за луной нырять в болото и гвоздями к небесам приколачивать» – не для меня: пусть, если хотят, сами ныряют за своей потопленной небесной яичницей.
Иной раз по ночам мне еще снятся ондатры, стекловидные собаки, шипящие тараканы и прочие сумеречные существа, но, к счастью, все реже и реже. Порой я вспоминаю с благодарностью резвого Тузика и его золотушного хозяина, который принес мне избавление. Но даже это никогда больше не заставит меня возвратиться в село Большой Оковалок Сухомятинского района Прорухейской области. Да и вообще я утратила всякий исследовательский фанатизм. Потому что с наукой, господа, шутки плохи.