ЗАПРЕТНАЯ ГАВАНЬ.
Часть 1.
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДЕЛО.
Глава 8.
СЕРДЦЕ БУРИ.
Анука – красивый, замечательный город, мы с Натой любим его очень. Ната потому, что это такое место, где можно повстречать многих из её знакомых – речников, даже капитанов и матросов судов её отца. Я – потому, что это символическая столица родины предков, моих и Рики. А они, как теперь известно, и наши с Петриком предки тоже. На другом берегу великой реки Някки начинается узкая, длинная долина Айкри, которая делит горный массив на две части. Там живут мои родственники и друзья. А также - знакомые привидения. Призраки – королева Нтоллы Унагда и её второй супруг Гиббери – это как раз предки мои и Петрика. А брат королевы, живший в Айкри – один из предков ювелиров Аги. Так что, как ни крути, а это очень значимое место для меня и для Наты, которая иногда гостила в детстве у моей родни вместе с нашей семьёй... У той родни, которая не привидения. А мне, как вы помните, довелось посидеть в тюрьме этого славного города вдвоём с Петриком. В результате чего у нас с ним появилось много новых приятелей: глава Ануки, самый главный судья, разные его помощники и те люди, что бдительно караулили нас в крепости на берегу. Поэтому нам с Натой было у кого остановиться. Но первым делом мы отправились к Някке, к широкой могучей реке, главной реке нашей родины, с которой связана вся жизнь и лучшие воспоминания. К храму под крутым берегом, посвящённому старшей дочери Эи и Радо. И там, опустившись на колени у буйной и быстрой воды, говорили с ней каждый о своём.
Мы с Натой провели несколько дней в Ануке, а затем отправились на другой берег по широкому мосту через Някку. И вот чудеса: Анука - город главный для всех анчу, и здесь над нами опасаются смеяться и оскорблять нас за очень светлый цвет кожи и волос, а мы с Натой наткнулись на кучку ненормальных прямо на мосту.
- Эй! – пьяно завопили они, перегородив путь лёгкой коляске главы, которую он одолжил нам. – Красотка, что ты делаешь рядом с паршивым анчу? Иди к нам! Мы видные парни! Давай, брось белёсого! Э, да у неё обручальное колечко! Поди, прижила от вонючки бесцветных деток!
Бывает и так. Что ж поделаешь. Только эти дурноголовые пацанчики не знали, с кем связались. Ната тихонько хихикнула, представляя, что будет. Я всего лишь повёл пальцем – и парней отбросило к перилам, да так, что те загудели. Спрыгнул с коляски и ухватил главного из насмешников за шкирку, потряс его и сказал зловещим тоном:
- Никогда не слышал о магии анчу? Она сильнейшая в мире. Каждый раз, как у тебя или у твоих дружков из пасти будут вылетать подобные слова, следом за ними будут вываливаться жабы. Скользкие, противные жабы. Избегай оскорблений в адрес анчу и в адрес женщин – и жабы останутся в своих болотах. Понятно?
Ну ещё бы ему было не понятно! Его и его дружков аж скрючило. Никому не понравится, если у него изо рта вывалится жаба. Это очень противно. Думаю, одного раза им хватило на всю жизнь. Люди вокруг хохотали, жабы скакали, Ната была очень довольна. Я прыгнул обратно в коляску, и мы покатили дальше через мост к устью реки Ануйки.
Здесь я показал Нате место, где три года назад у нас с Петриком, Аарном и Саей случился бой с разбойниками Ловкача Воки и где Чудилка, отключив ради защиты от Запретной магии действие Отрицания Имени, хотел уже тогда признаться мне, что он королевич и мой брат, да не посмел ослушаться маму и папу.
Мы взяли напрокат хорошую лодку с шалашом на корме, с мачтой и парусом, и вверх по Ануйке отправились на другую сторону Айкри, заворачивая в гости к друзьям и родным.
Вдруг налетевшие дожди мы переждали в доме Аарна: он показал мне, где прячет ключ. Замечательно спокойное время, когда по стёклам постукивают капли, а в гостиной Ната болтает с Унагдой о разных женских пустяках. Удивительно, но я перестал бояться призрачную королеву и её спутников, и спокойно беседовал с Гиббери о повышении урожайности садовых деревьев и разгадывал с ним головоломки в газете. Миче, Принёсшего Солнце, не было в тот раз ни видно, ни слышно. Проиграв спор, он отправился куда-то на север, навестить тамошних привидений. За это Гиббери и Унагда были весьма благодарны нам с Петриком.
- Умёлся паршивец в далёкую местность. Нам больше глаза не мозолит всечасно. И обществом милой супруги моей наслаждаться уже не мешает, - приговаривал призрак предка, принюхиваясь к пирожным.
Унагда вторила ему, позируя перед Натиным фотоаппаратом:
- Достоин ты, Миче, и брат твой Чудила от нас похвалы всевозможной: вздохнули свободно мы оба. И мы вам отплатим.
- Да, всенепременно, - согласился Гиббери и завис в воздухе перед объективом, завязавшись в узел: его очень занимало устройство для съёмки и то, как они с супругой получатся на фотографиях. Мы обещали прислать снимки на здешний адрес Аарна.
Друзья и родные не знали о нашей ссоре с родителями. Они все считали, что наша лихая компания подалась на Верпту добровольно с благородной целью: навести порядок в этой отсталой области. И все радовались, что навела, наконец. Все восхищались нашими достижениями, поздравляли меня с победой в Великих Состязаниях, спрашивали о Розочке и обо всей нашей большой семье, оставшейся на островах. Вспоминали о времени, когда мы с Чудилкой больные, едва ли не умирающие от воздействия ядовитых солнц, наделали тут шороху, разогнав бандитов, засевших в крепости Аес. Так мы с Натой добрались почти до выхода из Айкри. И там, оставив лодку у пристани, совершили путешествие к Дому Радо, городу, откуда родом мои предки. То есть, как мои и Рикины, так мои и Петрика. Поставив палатку прямо в разрушенном храме Радо, мы делали вылазки на озёра, по разным красивым местам с фотоаппаратами наперевес.
А дальше мы держали путь через узкую, но длинную страну Акети в Тонку, где правила родная тётя Петрика. Ну, и моя, значит. У тёти, конечно, имелся муж, правитель этого славного государства, и они как раз знали, почему и как мы покинули Някку. И по этому поводу две сестры – королевы двух стран, нашей и Тонки, были в ссоре. И мне это страшно не нравилось. Я не люблю, когда в ссоре сёстры или братья. А уж если из-за меня – то и подавно. Поэтому требовалось навестить это большое семейство, чтобы попробовать как-то сгладить конфликт. У меня сразу поднималось настроение при мысли, что я увижусь с Тони, их младшим сыном и нашим с женой дорогим другом. Но до этого мы с Натой завернули к другим дорогим друзьям – к фотографу Тоту, его жене и детям.
Именно у Тота в доме Чудилка и я открыли вред возрождённых солнц – ядовитых светильников из прошлого. С тех пор мы дружим с этим семейством. Лично я благодарен Тоту за то, что он подарил Петрику фотоаппарат, и тот перестал утаскивать мой и приставать с советами под руку, как и что мне следует снимать. Понимаете, королевичи – они всегда так. Не могут позволить себе покупку фотоаппарата. Нет, совершенно не могут. Им обязательно надо клянчить фотоаппарат у товарищей или брать его без спроса. Подумаешь, дело какое! И чего эти товарищи возмущаются, если в ответственный момент кто-то орёт у них над ухом:
- Ты куда нацелился? Бери левее! Скорей!
Поэтому я был просто счастлив, когда вскоре после возвращения из нашего первого приключения, это чудилище получило посылку от Тота. Фотоаппарат, присланный в подарок мне, я отдал Нате, с ним она сейчас и путешествовала.
Очень хорошо мы провели время в гостях у Тота. И на следующее лето пригласили его со всей семьёй к нам. Галя, старшая дочка, радовалась и хлопала в ладоши. Киса, её младший брат, радовался тоже, хотя, наверное, плохо помнил предыдущие поездки к нам в Някку – маленький ещё. Зато у Гали был свой расчёт, да-да: ей очень нравился Рики.
Да, Гале нравился Рики, и он был не против дружбы с дочкой Тота. И я был не против, но по другой причине. Если говорить честно и открыто, боялся я, что Лала всегда будет относиться к Рики, просто как к другу. В то время, как он к ней гораздо более трепетно. Даже сейчас, когда им по тринадцать лет, я понимал, чем это может обернуться. Пусть я не имею права лезть в чужие отношения, но что-то ненавязчиво предпринять обязан. Так? Или нет?
И вот, после того, как мы с Натой погостили у правителей Тонки, сели мы в порту на большое судно «Гордость Запада» и вдоль побережья отправились в обратный путь.
Во всех отношениях приятное, замечательно спокойное путешествие. Мы с Натой были так внимательны, так нежны, так ласковы друг с другом! Мы были с ней только вдвоём, и это нам понравилось. А то ведь вы знаете, как у нас обычно: стоит выйти из спальни или из кабинета – и ты сразу окружён множеством народа. Что на Верпте, что в Някке. А тут мы вдруг поняли, как это хорошо, когда только мы наедине друг с другом. Мы дали себе слово время от времени повторять подобные вылазки. И ещё - посоветовать нашим родным тоже так поступать.
«Гордость Запада» должна была доставить нас в Някку, где мы сразу же пересядем на «Фею моря». Это было большим испытанием, конечно: ступить на родной берег и не побывать дома. Мы с Натой не прошли этого испытания. Плюнули на пересадку и провели две недели в Някке – благо родители отсутствовали. Мы вернулись в наш дом, такой пустой без нас… И оставить его потом было очень тяжело. И, конечно, мы навестили наших друзей, и родителей Наты, и они приходили к нам, но это была иллюзия той замечательной жизни, что мы вели дома. Всё происходило едва ли не тайком.
Покидать нашу дивную родину нам совсем не хотелось. Но если бы мы задержались ещё, то рисковали нарваться на моих четырёх вернувшихся родителей. К тому же, мы уже очень скучали по Розочке, Мичике и по всем, кто остался на Верпте. И по самим этим чуть тускловатым островам. В середине второго месяца осени мы с Натой поднялись на борт судна, что должно было доставить нас в порт Дейты. Звалось оно «Голубка». Ещё ждало нас много интересного в пути: судно было экскурсионным, и в прибрежных курортных городах мы должны были посетить разные достопримечательности.
*
Вместе с нами на борт поднялся человек ненамного старше меня, назвавшийся, как я сам слышал, журналистом из Акети. Но он, по-моему, был таким же журналистом, как я – вымершим крылатым ящером. Поведение его было забавным. Сразу бросалось в глаза, что манеры, принятые у знати, он впитал с молоком матери. Он вёл себя, как Чудилка наоборот. Петрик - он весел и прост, но, когда нужно, мигом принимает царственный вид и ведёт себя соответственно. Этот гражданин, казалось, с одной стороны, прилагает усилия, чтобы не выглядеть среди обычных людей ханжой и зазнайкой. С другой - путешествие в нашем кругу действительно приносило ему большую радость. Я чувствовал, его забавляла ситуация. Он жадно наблюдал за поведением людей на судне блестящими глазами. Какой же он журналист? Путешествие в одиночку было ему в диковинку. Когда все смеялись, он по привычке снисходительно улыбался. И вдруг тоже начинал хохотать от души – словно вода прорывала плотину. Сидя на палубе, он долго следил за тем, как возле него резвятся маленькие дети пассажиров, болтают, смешно ссорятся, бегают и визжат. «Журналист» сидел, сидел, улыбаясь краешком губ и, делая вид, будто читает, а обернёшься – он уже болтает с ребятами, и даже поддался на уговоры попрыгать через скакалку. И до того это ему нравилось, что он потом смущённо, но довольно улыбался сам себе, пряча лицо за книгой или газетой. Он казался чуть высокомерным сначала с этой своей прямой спиной, вздёрнутым подбородком и заумными рассуждениями обо всём на свете, но потом становилось ясно, что это напускное, а человек он на самом деле хороший. Любитель потанцевать и посмеяться. И всё же в нашей сдружившейся компании он держался несколько особняком и чуть напряжённо.
- Он присматривается к тебе, - говорила Ната. – Вот увидишь, он тут по твою душу.
А я до того стал беспечен от небывалого ощущения покоя, и безопасности, и беззаботного веселья, что только улыбался в ответ. Да ладно, какой-то парень на судне! Подумаешь! Но Ната оказалась права.
Когда до Верпты оставалось всего ничего, внезапно налетевший со стороны юга шквал превратил ясный полдень тёплой осени в преддверие ночи. Тучи так быстро закрыли небо, что люди только ахнули.
- Мама моя! – поразился я тоже, и попытался отцепить от себя Нату. Я хотел, чтобы она ушла с палубы – мало ли что.
Это было ненормально. Я не планировал в пути никакого шторма. Тем более такой страшной бури, которая надвигалась. Я чувствовал возмущение моря, бьющего по островам, по судам вдалеке. Этой осенью, тёплой и ясной, море, как и я, не желало волноваться. И оно говорило мне, что его заставили, плакалось мне на сотни голосов. Только не спрашивайте, как мы общались, я объяснить не могу. Море заставили напасть на нас, на меня и Нату, но оно этого не хотело. Оно просило о помощи, иначе ему пришлось бы убить меня. А я ещё помнил, что не один на судёнышке. Матери и няни подхватили малышей и, охая и толкаясь, побежали вниз с палубы. Матросы, поражаясь тому, насколько быстро приближается ураган, убирали паруса и разворачивали судно. Но ничего этого они, конечно, не могли успеть. Всё было задумано именно так: чтобы никто ничего не успел. Судно опасно кренилось, скрипело, взбираясь боком на первые валы, паруса сейчас представляли большую опасность…
Меня же вдруг неудержимо потянуло в сон – возможно ль такое представить?! - и я подумал: ничего страшного, если немного поспать. Да и не сон ли всё это?..
…Кто-то здорово хлопнул меня ладонью по щеке:
- Миче, ты что? Ты же волшебник! Не время торчать, как пень!
Журналист из Акети странно вклинился в мой сон о солнечных днях моего детства, о пустых и просторных по весне пляжах, о радужных ракушках и неведомых водорослях. О переливах и перекатах мелководья, о смехе моих друзей над хохотом чаек – пересмешников. О маленькой девочке Нате в клетчатом пальтишке, перебирающей ракушки у кромки воды вместе со смешным рыжим мальчиком, которого я не знаю ещё…
- …не время…
Время!
Оно ворвалось во всю эту красоту чернотой и воем и почти полётом – кособоко и страшно куда-то над мокрой пропастью. Ворвалось осознанием того, что кто-то снова применил против меня Великую Запретную магию, о которой я имею самое смутное понятие. А какое ещё понятие я могу иметь о ней, если она запретная и её никто не изучает на нашем берегу?
Время! Меня заставляли сейчас забыть о нём. Выпасть ненадолго из действительности. И уже никогда не очнуться. Стать частью воспоминаний о крохотном миге – моей жизни на планете. Вы не представляете, с каким огромным трудом стряхнул я с себя наваждение. Не до конца, нет. Но я не позволял утянуть себя водовороту приятных воспоминаний. Они замерли на одной точке: рыжий мальчик левой рукой протягивает девочке Нате маленькую ракушку. Ракушка эта отчего-то прямо заворожила меня. Но передо мной на залитой водой палубе сидела взрослая Ната, держась двумя руками за мачту и за обрывок каната. Журналист тоже держался за него, и при этом крепко ухватил меня за руку. Раз! – и вал тяжёлой воды заставил нас повалиться на доски, втроём обнять одну мачту. Судно никак не могли развернуть носом к волне, мачты раскачивали его, рваные паруса хлопали и тянули его совсем не туда, куда следовало. И, поскольку всё это было направлено против меня, выход был один – просто броситься в воду и так прекратить эту бурю.
Но я решил, что повременю немного. Я понятия не имел, как противостоять Великой Запретной, но с ранних лет знаю, что против темноты хорошее оружие – свет. И только полтора года назад справился с неизвестным и невероятным колдовством, всего лишь запустив солнечного зайчика.
Не знаю, как пришла мне в голову эта идея – увидеть того, кто действовал против меня. Может, воспоминание о перламутровых ракушках. Сидя у мачты, я кончиками пальцев начал быстро плести сложный узор светящихся радужных линий, собирать их в переливающийся объёмный многогранник. Я использовал его для приближения образа этого мага: мне казалось, что он стоит у моря и, конечно, отражается в мутных и тёмных волнах, в брызгах и каплях, отбрасывает тень на мокрые валуны.
Я увидел его в тонкостенном мерцающем многограннике: очень худого человека среднего роста, с лицом молодым, но чрезвычайно сосредоточенным. Тёмная, рыжеватая прядь волос прилипла ко лбу. Он и впрямь стоял на мокрых валунах, и волны, полные протеста, откатывались от него прочь. Человек держал в руках перед собой круглый незнакомый прибор, похожий на круглое выпуклое зеркало в светящейся синей раме. Зеркало это было, однако, такое же гранёное, как и переливающийся многогранник, что сплёл я сам. Он светился ярким светом, но это был недобрый свет. Я знал уже – такое бывает. И я знал, как последователь магии Радо, не только о том, что темнота отступает перед светом, но и то, что волшебный свет можно погасить.
Как?
Машинально я протянул вперёд руку, словно нащупывая выключатель. Словно входя в комнату за стенами гранёными, радужными и мерцающими.
Волшебник из какой-то непонятной дали почувствовал моё нерешительное вмешательство и почему-то слабо улыбнулся. Глаза у него были хорошими - так мне казалось потом. Он повёл рукой в сторону моей ладони. Не знаю, что было бы, если б он коснулся её. Я испугался, дёрнулся, попал пальцами прямо в выпуклое зеркало. И, вместо ожидаемой боли, почувствовал нечто текучее, упругое, влажное и ледяное. Оно кружилось и извивалось вокруг моей кисти, вляпавшейся в это, и было более плотным у центра, чем по краям. Я стал быстро шуровать пальцами в странной субстанции, пытаясь нарушить её строение или действие, или уж как получится.
Тут же взбеленившийся ветер взвыл, как тысяча бесов. Водяной столб поднялся вдалеке и принялся метаться по морю, по его огромным валам странно, беспорядочно. Словно ветер непрестанно менялся. Он спутал волны, как вы путаете вихры младшего брата, потрепав его по макушке. Пена от сшибающейся повсюду воды так и полетела. Те, кто видел это на нашем судне, закричали от ужаса. Я и сам закричал.
Неведомый волшебник резко двинул вперёд своё зеркало, приближая к нам сердце бури. Я не мог поверить: приближая его к моим, шарящим внутри пальцам.
Я сжал в кулаке его, бьющееся и крутящееся в окружающем его упругом вихре, и, как мог, сопротивлялся этому движению. И не знал, что делать дальше.
А водоворот воспоминаний тянул меня куда-то вниз, туда, где я был ещё маленьким, счастливым и спокойным, и приносил домой разноцветные подарки моря. Укладывал их на крылечке, посверкивающие на солнце. И расстраивался, если кто-нибудь, например, неуклюжий Таен, наступал на ракушку…
- Миче, что делать?
- Ой, Миче!
Я нащупал его, маленькое, словно домик морского рачка. И сжал двумя пальцами так сильно, что оно хрустнуло, как ракушка.
Сердце бури.
Я успел заметить торжествующий взгляд молодого мага и свои крепко сжатые пальцы на фоне пустого блюда, утратившего блеск и выпуклость и переставшего казаться зеркалом. Блюдо было белое с тёмно-синей каймой, и всё испещрено не понятными мне знаками.
Меня стало стремительно выносить на поверхность из водоворота воспоминаний. Я почувствовал боль в руке и страшную усталость. Я видел, как опал водяной столб где-то далеко в стороне. Успокоились волны, и стало светлее. Море бережно опустило «Голубку» из-под самого неба на гладкую поверхность. Ветер, извиняясь, как щенок, лизнул разодранные паруса и снасти. И словно ничего и не было. Только мусор вокруг и муть, поднятая из глубины. Оглушённые рыбины и дохлая чайка. И ужас, ещё не прошедший у людей, наблюдавших небывалый шквал. Я так и сидел у мачты. На моей руке продолжал мерцать прозрачный многогранник. Я смотрел в глаза неведомого волшебника и не видел в них ни злости, ни разочарования, ни упрямства. Выражение торжества тоже исчезло из них. Ледяное спокойствие. Правой рукой, странно скованным движением, наклонив к плечу голову, он отвёл ото лба влажные волосы. Но у меня больше не было сил поддерживать собственное колдовство. Я махнул рукой, разгоняя мерцание, а потом лёг ничком в лужу на палубе, предварительно убедившись, что Ната жива и рядом со мной.
Я ещё не совсем отошёл от таких хороших и ярких воспоминаний своего детства. Ната гладила меня по мокрым волосам, а я говорил ей:
- Помнишь? Помнишь, как в пятом классе мы с тобой на празднике убежали в сад, чтобы научиться целоваться по-настоящему? А бабушка застукала нас! Хорошо, что теперь мы взрослые, правда?
Ната смеялась и целовала меня, наклонившись над лужей. Пальчики у неё дрожали от пережитого страха.
Меня посадили и привалили к мачте. Я не был ранен, и боль в руке не очень беспокоила меня: в моей жизни бывали и похуже ощущения. Я спокойно сидел там, ожидая, когда вернутся силы, и даже открывать глаза не было смысла: я знал, что некоторое время ничего не увижу. Люди, сгрудившиеся на палубе, оценивали ущерб, осматривали повреждения, на удивление небольшие, поражались тому, что остались живы, и обсуждали короткую, но ужасную по силе бурю.
- Бывает, - сказал капитан. – Я от деда слышал. Вдруг, прямо ни с того, ни с сего, налетает шквал. Это, возможно, Большая волна, если где-то землетрясение случилось. Но тогда небо осталось бы ясным. А если так, как сейчас, когда и тучи, и ветер самый, что ни на есть, ураганный, то это знаете что?
- Что?
- Это необъяснимое природное явление.
- Да, да, не иначе как необъяснимое.
- Учёные понять не могут, отчего вдруг происходит такое. Очень внезапный, очень страшный ураган. Хорошо, что с нами Миче оказался.
- Видели? Зажёг что-то блестящее и цветное – и буря туда вся втянулась. Да, Миче?
- Да, - не стал отказываться я.
- Нет, наоборот, из этой штуки что-то вылетело и утихомирило ветер. Да, Миче?
- Да.
- Или она волны придавила волшебной силой. Точно, Миче?
- Точно.
- Это природное явление такое, правда, Миче? Необъяснимое.
- Правда.
- Вот спасибо тебе, Миче! – и все принялись меня благодарить.
А я никому не сказал, даже Нате не сказал, чтобы не пугать, не создавать паники, что это, наоборот, объяснимое магическое явление. Силы долго не возвращались ко мне, потому что я не знал, как жить дальше.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://www.proza.ru/2015/04/11/1422
Иллюстрация: картинка из "ВКонтакте".