После чаю Дионисий Петрович наконец-то убрался восвояси.
- Теперь новости, - сказал Ильин.
Оказывается, после моего ухода старуха с Рузовской помчалась к околоточному и заявила, что ее бывшая квартирантка девица Миллер-Закомельская замешана в чем-то нехорошем и возможно состоит в шайке грабителей вместе со своим братом Евгением Федоровичем Гаевским - молодым человеком угрюмого нрава и весьма странного поведения.
Оба явно чего-то опасались, потому что съехали с квартиры внезапно и с такой поспешностью, что даже забыли небольшой ковровый портсак, стоявший в стороне за гардеробом. Старушка заглянула в этот портсак из чистого любопытства, но там не было ничего интересного, одни бумаги.
По полудни она заметила, что возле дома слоняется без дела какой-то человек в шевиотовом картузе.
Добрейшая старушка собиралась было распорядиться, чтобы дворник Антип гнал его в три шеи, но передумала, большей частью из-за того, что бездельник походил лицом на ее покойного мужа.
Антип сообщил, что мужик в картузе назвался бывшим дворовым Миллер-Закомельских, Агафоном Петровым, приехавшим в Петербург на заработки.
Хозяйка велела призвать Агафона на кухню и напоить чаем.
Агафон Петров был премного благодарен и очень сожалел, что разминулся с Людмилой Леопольдовной. На все вопросы отвечал охотно и обстоятельно, поинтересовавшись в свою очередь, куда съехала барышня.
Старушка сказала, что ей это неизвестно и по простоте душевной поведала Агафону о забытом портсаке.
Уже вечером, отходя ко сну, она внезапно вспомнила, что Агафон Петров называл матушку Людмилы Леопольдовны Миллер-Закомельскою, в то время, как та замужем вторым браком за господином Гаевским и даже прижила от него сынка, о котором Агафон нe обмолвился ни словом.
- Сумасшествие какое-то! - сказал я. - Людмила Леопольдовна тоже хороша, ничего не скажешь, насочиняла сказок о собственной маменьке!
- Это еще не все, - отвечал Ильин. - На следующее утро, то есть вчера, к старушке приехал неизвестный господин, якобы от Людмилы Леопольдовны, и попросил отдать ему ковровый портсак. Никакой записки при нем не было, и старушка, заподозрив недоброе, отвечала, что отдаст забытую вещь только самой девице Миллер-Закомельской или ее брату Евгению Гаевскому. Господин извинился за причиненное беспокойство, откланялся и уехал на поджидавшей его пролетке.
-Зюкин? - предположил я.
Ильин кивнул головой.
- А то кто же! Следом за неизвестным господином явился молодой человек, назвавшийся еще одним Гаевским, то есть, ты. Этого старушка уже не снесла и помчалась в полицию. Околоточный выслушал ее внимательно и велел прислать дворника с забытым портсаком. В портсаке оказались лекции по физике и тетрадь с записями на греческом языке.
- Что? - удивленно переспросил я.- Почему на греческом?
- А я почем знаю? - отвечал Ильин. - Хорошо было бы спросить об этом твоего двойника или его подружку Миллер-Закомельскую. Околоточный отнес вещи помощнику окружного следователя, помощник отдал все Константину Афанасьевичу, а тот забрал портсак к себе на квартиру. Теперь тетрадь у меня. Нужно, чтобы ты просмотрел эти записи и перевел на русский все, что может относиться к делу.
- Легко сказать, - отвечал я в крайней растерянности. - Вы что же думаете, если я закончил гимназию в Хотмыжске, то уже и профессор древней словесности? Да я его еле сдал, этот греческий…
- А я его даже не нюхал, - отвечал Ильин. - И Константин Афанасьевич тоже. Кроме тебя этим заниматься некому. Так что, дело за тобой, Гаевский.
С этими словами он достал из-под тюфяка тетрадь в чехле из розовато-серого бархата.
- А что, если это дневник? - спросил я.
- Ничего, - ответил Ильин. - Сейчас не до чистоплюйства. Читай. Кстати, твой Зюкин с утра во все углы заглядывал, думал, что я сплю и ничего не вижу. Не иначе, как искал что-то. Уж не портсак ли?
Я достал тетрадь из чехла. Она была самодельной, аккуратно прошитой в пол-листа нелинованной бумаги. Конечно, греческий язык давался мне плохо, но все же не настолько, чтобы не разобрать ни одного слова.
- Это не греческий, - сказал я. - Это ерунда какая-то. Набор букв.
- Час от часу не легче! - отозвался Ильин. - Поробуй все-таки разобраться. Не мог же этот Гаевский исписать целую тетрадь одними буквами без всякого смысла! Не сумасшедший же он…
К восьми утра Ильину нужно было идти к инженеру Звягинцеву - работать над чертежами для лекции в Техническом обществе, и он почти опаздывал.
Уходя, Ильин остановился перед зеркалом, чтобы поправить воротник рубашки.
- А это что? - внезапно спросил он, поднимая с пола какую-то мелкую вещицу.
Ею оказалась оброненная Дионисием Петровичем золотая булавка для галстука, не очень дорогая, но очень красивая, украшенная полированным желтовато-коричневым камнем с темными полосами посередине . Я обратил на нее внимание еще вчера, сидя напротив Зюкина в «Эльдорадо», и он пояснил, что камень этот называется «тигровый глаз». Тогда мне пришло в голову, что он очень хорошо подходит к глазам самого Зюкина - и цветом, и названием.
- Специально подбросил, каналья, - сказал Ильин. - Жди. Теперь непременно вернется.
( Продолжение следует)