Чудо-средство, заставляющее вампира испытывать сладострастные ощущения и даже вырабатывать сперму, изобрел ученый. Любовник древнего вампира, находящийся под его защитой. Лестат под воздействием этого средства обзавелся сыном, похожим на него как две капли воды. Почти. Все же с принцем никто не может сравниться. Луи в этом нисколько не сомневался, когда разглядывал смуглую от загара физиономию своего вековечного возлюбленного, мучителя и друга. Расставленные на железном колесе средневековой люстры свечи делали светлые брови похожими на пшеничные колоски, а вьющиеся густые волосы - золотыми, как ненужные им антикварные кубки на каминной полке. По-прежнему знаменитые в вампирском мире роскошные локоны доходили до плеч, потому что тогда, когда Лестат был обращен, так диктовала мода. Изящный и гибкий, он расстегнул перламутровую пуговицу шелковой рубашки и лениво-насмешливо взглянул на Луи, который сидел на широкой кровати под бархатным тяжелым балдахином, уперев в острые колени узкий белый подбородок.
Или насмешки не было в больших глазах, казавшихся в средневековой комнатке его родного замка синими из-за гобеленов, украшавших стены? Луи шестьдесят пять лет видел в них только насмешку или злобное сияние, а потом столетия спустя читал в следовавших с пулеметной очередью книгах признания в любви к себе и отчаянные уверения в том, что кроме любви ничего и не было. До конца он, естественно не поверил, но едва не обезумел, читая, ведь именно что-то подобное ему помимо воли чудилось за таинственным мерцанием изменчивого лица. Луи чувствовал мучительную, волшебную и прекрасную, как сказка, тайну, когда незаметно любовался белокурым ублюдком, за все шестьдесят лет считанные разы позволившим прикоснуться к себе, в то время как сам Лестат мог грубо схватить, толкнуть, встряхнуть или повалить на лопатки, чтобы смеяться, скалить зубы или впиться в вену, бесцеремонно смакуя нехитрые воспоминания Луи вместе с "маленьким глотком". Страх и восторг. Две эмоции, которые Луи всегда испытывал, когда их взгляды перекрещивались. И то и другое - сладко-мучительное, переворачивало душу, и Луи замирал, благодарный собственной врожденной внешней бесстрастности, единственной защищавшей его от урагана бешеных эмоций, выплескивавшихся на него вроде огненной лавы из жерла вулкана.
Теперь Луи мог читать нежность в обращенном на него взгляде и слишком часто видел в светлых глазах возлюбленного боль, отражавшуюся в нем самом непоправимо мучительнее и глубже, чем в том, кто на нее жаловался в книгах, чтобы снова и снова писать, как он любит. Ах, Лестат! Он так легко говорил об этом, но может ли он в самом деле любить? Своевольное создание, способное, как путем опытных наблюдений убедился Луи, страдать. Но никому не дано испытывать таких ослепительных мгновений счастья! "И тебе придется поделиться со мной своим счастьем, дать напиться им, как ты моей беспомощностью и любовью к тебе, которую ты не позволил мне выразить, потому только, что глубокое тебе недоступно, мой несносный умопомрачительный господин".
- Когда ты так смотришь на меня, у меня складывается впечатление, что я снова что-то сделал не так.
Лестат присел рядом, также как Луи притянув к подбородку стройное колено. В продолговатых глазах промелькнула растерянность и легкая неуверенность. Луи замечал это - подобие страха. Что не любим? "Ну да, ведь терять от кого-то голову у нас может только принц, - думал Луи, никак не выдавая ни осуждения, ни нежности, - Причем по сто раз на день и от всех, кто подвернется под вечно готовые к поцелуям губы. Я, само собой, холодный ублюдок, неспособный оценить, какая это честь каждый день оказываться в спальне коронованной особы». Луи действительно оказывался в этой комнатке ежедневно последние годы, чтобы быть удостоенным крепких объятий, покусываний и игривых раздеваний, если Лестату приспичивало изучать его длинное белоснежное тело, целуя каждый дюйм кожи, и упиваться кровью и неподвижной обреченной покорностью "бедного беспомощного" Луи.
- Все так, - мягко сказал Луи и протянул руку, чтобы поправить золотой локон, упавший на гладкую щеку. Говорить Лестату "люблю тебя" следует не чаще, чем раз в год, иначе легкомысленное чудовище теряет к теме интерес, перестает вглядываться в глаза Луи с очаровательной растерянностью, почти мольбой, неумело скрываемой за улыбками, перестает ревниво следить, как Арман, Дэвид, Джесси или кто-то еще уделяет красивому зеленоглазому вампиру внимание. - Будем читать сегодня?
Лестат еще некоторое время поизучал Луи. Разочарованно, как недоласканый ребенок посмотрел на убранную от его лица узкую ладонь. Но Луи прекрасно знал - прояви он больше нежности, Лестат вихрем унесется прочь с кровати, придумав искать книгу или что-нибудь еще, а скорее всего, повалит на просторное мягкое ложе, чтобы каждым своим прикосновением утвердить собственнические права на того, кто уже и не пытается их оспаривать. Собственно, и теперь Луи стремился не к этому, а лишь к тому, чтобы заявить о своих вполне законных притязаниях.
- Продолжим Элифаса?
Последнее время принца тянуло на магию и эзотерику. Пробудившаяся жизненная энергия требовала пищи. Луи кивнул, улыбнувшись про себя забавной мысли: сегодня в кои-то веки именно ему не хотелось читать, а хотелось другого. Золотистую жидкость он втер в запястье и шею. Насколько он знал из подробных объяснений Армана, частично средство начинает действовать, впитываясь в кожу, но максимальный эффект достигается, если слизнуть несколько капель. Второй способ предназначался Лестату.