Давно нет уже нашей нянечки Марии Степановны… Она ко всем обращалась: «Милая!» То и дело слышал я – «милая сказала», «милая сделала», «милая убрала…» Все так и думали, что «милая» - это фамилия нянечки приёмного отделения, а когда умерла она, узнали – Степаненко Мария Степановна.
Больше пятидесяти лет прослужила она больнице.
…Милый, три войны, три голодовки, бомбёжки, из пушки снаряд попал в клумбу – осколком куму мою на терапии убило, - всего было, всё пережила»… Много разных историй – печальных и смешных, трагических и героических мне выпало выслушать долгими зимними ночами, когда никого не привозили и уютную тишину не разрывал хриплый тревожный перелив медного колокольчика в приёмном покое…
…Хуже нет, когда дети болеют. Вот, бывало, в заразном отделении и мест не было – скарлатина тогда тяжкая была, не та, что нынче. Николай, бывало, Александрович, доктор Каменский ночи напролёт с тяжёлыми больными. Или, значит, дифтерит – помирали, случалось, детки. Уж таких тяжёлых, запущенных привозили – чуть не силком в заразное забирали, чтобы спасти… Не раз бывало, и такого привезут, что дома всё на похорон приготовят, а Каменский ночью линейку посылает, горловика, чтобы Илью Львовича привезли – тот горло, бывало, разрежет, трубку вставит… Вот и чудо: только помирал, синий весь, потный, глаза на лоб, а тут – задышал, щёки – отсюда, от окна вижу – стали розоветь, подхожу ближе – убраться надо – глаза ребёнка хоть больные – видно: жить будет… Чего не навиделась, – на веку, как на долгой ниве!
…А вот после войны, когда ещё в окнах банки поллитровые заместо стекла были, одна меня девочка маленькая так удивила, что подумала я: и вложит же Господь в душу детскую такую силу и преданность. Тоже она в скарлатиновой палате маялась, температура была, кашляла, худенькая такая, ручки тоненькие, сама белявая, а глазки – искорки чёрненькие, голосок слабенький… Мама к ней ходила, видно что с работы, в фуфайке, в платке сером, бурки с калошами – чего тогда женщины носили в последнюю военную зиму… А девочке, бывало, пряник принесёт, супчик какой-то в баночке. Вскорости весна пришла, а там и Победа с ней… Господи, сколько слёз было! И музыка, и цветы, и танцы, и улыбки, и смех повсюду, но больше всего – слёз было, чего не говорили бы…
И тут стала наша девочка выздоравливать – поправилась, смеяться стала, прыгать, рожицы корчить. А как-то мама ей сказала: «Скоро и наш папка приедет, тебя доктор выписать обещал, домой я тебя заберу…»
Вот среди дня мама прибежала и говорит: «Вера, деточка, папа приехал. Хотела я тебя сегодня забрать, но доктор сказал – завтра, анализ один не готов. Ты уж потерпи, не плачь, мне в ночную смену сегодня идти надо»…
В обед папа к ней приехал… Молодой, красивый, чуб кудрявый, форма на нём ладно так сидит, при орденах, при медалях – одно слово: победитель! А с ним такая фифочка, как тогда их называли, видать, пока до больницы шёл, и познакомился… Она ему, как медаль какая-то, так и вешается на шею… А девочка – папин портрет! – увидела папу – не узнаёт, он её на руки схватил, целует, плачет сам, чего-то там шепчет ласковое. А эта же – вокруг вертится, словно шавка дворовая, да потявкивает: «Верочка, Верочка…» Опустил вчерашний солдатик дочку на пол, глаза вытирает, слёз не прячет.
Протягивает эта фифочка ей конфетку в бумажке и две конфетки подушечки: «Вот тебе, Верочка, конфетки, бери, не стесняйся, ешь, девочка, на здоровье. Сейчас папка тебя возьмёт, пойдём к тёте Лине в гости, тебе у меня понравится, Верочка!».
А девочка ручки за спину, сжала тоненькие ручки в кулачки, словно не велит ладошкам к тем конфеткам протянуться – а как хочется! – и говорит: «У меня своя мама есть. Мне от чужой тёти не надо конфеток. Меня мама с папой домой заберут, не хочу я к чужой тёте»…
Щёчки у девочки покраснели, подбородочек подрагивает – вот заплачет, бедненькая… Так мне её стало жалко, так больно за неё. Я штучку ту тоже понимаю – солдат бравый, как в сказке… Сколько лет прошло, а всё я помню, как та крошка гордо сказала: «У меня своя мама есть!»
А та краля была красивая, юная, одета картинкой, куда той усталой маме в фуфайке и платке, куда буркам против туфель-лодочек… Я и сейчас слышу детский голосок: у меня своя мама есть!