Добро пожаловать из моей головы
Где так много дерьма и мыслей воды
Под двойным одеялом забвения
Человек, который предпочитает апельсины
Я сидел один на скамейке в сером парке с пожухлой листвой. Очень тихо сидел и внимательно слушал пульс умирающей жизни вокруг. Смотрел на холодное черно-синие небо, которое спряталось за решетку голых веток. Потолок природы растерял все облака, а для звезд было слишком рано. Смотреть, по сути, было не на что. Темная пустота вверху отражала мою душу. Ветер временами наигрывал печальную мелодию поздней осени. Гоняя листву, с которой больше никто не хотел играть, он, будто напоминал мне, что я не нахожусь в оковах статичной фотографии.
Совершенно неожиданно для себя, я заметил на соседней аллее силуэт. Это был мужчина средних лет в причудном пальто, с растрепанными волосами. Для него я все еще оставался незамеченным. Я переключил все свое внимание на этот объект. Почему то мне было очень важно узнать, что он делает в моем парке. И что бы про мой интерес никто не узнал.
Человек в пальто явно ждал кого-то. Он нервно описывал круги вокруг ближайшего дерева. Если бы у него были часы, наверное, он смотрел на них ежесекундно. Но часов у бедолаги не было. Мой интерес к этой персоне рос с каждой минутой. И с каждой минутой я все больше боялся выдать себя. Но, похоже, ждущему человеку я был безразличен. Словно я давно стал неотъемлемой частью парка, декорацией, вросшим в скамейку декором уныния.
Из ниоткуда появилась женщина. В руках у нее был ни чем не примечательный пакет. Уверенной походкой она шагала к описывающей круги фигуре. Встретившись, они, молча, посмотрели друг на друга. Они оба знали, что им нужно делать. Мужчина нервно начал шарить по карманам. Затем он что-то достал и положил прямо на асфальт, где стоял. Это были помятые и грязные купюры. После чего развернулся и направился на выход. Но ушел он не далеко – на пару метров. Женщина же выпустила из рук пакет, рассыпав вокруг себя апельсины. Большие оранжевые шары разлетись по гнилой листве. Мадам подняла пару фруктов, заодно забрав оставленные мужчиной деньги. Потом она быстрым шагом, едва не сорвавшись на бег, исчезла из парка.
Все это время мужчина стоял спиной к происходящему. Едва он обернулся, его лицо обрело восторженное выражение. Чудак бросился собирать оставленные ему плоды. Он жадно распихивал их по карманам, озираясь по сторонам. Последний апельсин остался у него в руках. Мужчина сел на землю, скрестив ноги. Он долго смотрел на оранжевую, уже немного испачканную в земле, прелесть. Словно хотел увидеть в ней что-то, или ждал, что апельсин ему что-то поведает. Затем он поднес его к лицу и уперся носом в кожуру. Одержимый втянул цитрусовый аромат в легкие.
Вкус сырого человека
Толстая женщина катила тяжелую тележку по грязному кафелю. Грохот от колес был невыносимым. Хотелось закрыть уши, спрятаться под стол. Что бы этот звук не исцарапывал внутреннюю часть меня. В помещении стоял очень странный запах. Пахло пустотой, или чем-то на нее похожим. Нельзя было причислить этот аромат к чему-либо знакомому. Он просто очень резко врезался в ноздри, и проникал прямо в мозг. Но так и не давал понять какова его природа.
Женщина остановилась рядом с моим столиком. На ней был белый халат, которой покрывали мелкие пятна, как далматинца. Только пятна были красными. Некоторые, от времени, бордовыми. Они хаотично расползались по запачканному одеянию. Седые волосы прятал неприметный чепчик. Лицо было покрыто телесным жиром. Этот человек не внушал доверия, только отвращение.
На столе была постелена клеенка, старая и потрепанная. На краю лежал нож с зазубринами и обычная вилка. Нож был большой и гротескный. Словно из детской страшилки про монстров. На лезвии приютилась запекшаяся кровь. Его хотелось взять в руку, почувствовать себя монстром. Инструмент словно кричал: «Убей кого-нибудь». Мне тоже этого хотелось.
Женщина сняла крышку с большой кастрюли, что стояла на тележке. Воздух пропитался аппетитным ароматом голода, что таился внутри меня. Затем разносчица достала из посудины и положила на стол синее человеческое тело. Точнее его часть. Руки, ноги и таз отсутствовали. Только тело и голова. Это когда-то был худощавый мужчина. У него было мое лицо. Он не был мертвым, но и живым он тоже не был. У парня отчетливо прослеживалось трупное окоченение, но его глаза были открыты и двигались, с ужасом смотрели на меня. Мои глаза смотрели на меня. Его челюсть двигалась – он пытался что-то сказать, но губы были сшиты грубой ниткой, лишив возможности звуки покинуть пределы организма.
Я взял столовые приборы в руки. Нож в правую, а вилку в левую. Кожа моего обеда была резиновой. Водя лезвием туда-сюда, я наблюдал, как на синеве обертки появлялись белые следы, ничего более. Мне же хотелось добраться до внутренностей, пустить кровь. Наконец-то, у меня получилось. Красное отверстие зияло в животе преподнесенного мне организма. Из него вытекала все еще теплая красная субстанция. Я слизнул ее, как ребенок слизывает каплю подтаявшего мороженного у себя с руки. Это взбудоражило мой голод. Слегка отклонив лезвием ножа кожу, я наколол на вилку что-то, что было внутри моего обеда. Положив этот кусок в рот, я ощутил спокойствие. Нет, не внутри меня, хотя там оно тоже присутствовало. То, что лежало на моем обеденном столе обрело спокойствие.
Комната, в которую ведет дверь с табличкой «Воспоминания Джека»
Я шел по коридору. Старые, местами потрескавшиеся, доски скрипели под ногами. Тишина расползалась во все стороны, лишь скрип под ногами порочил ее. Желтые стены давили, сужая и без того неширокое пространство. Потолок был высокий, он устремлялся в бесконечность. Казалось, что его вовсе нет. Может, его и не было. Стены тянулись к пустоте, как вековые деревья в самом густом лесу.
Я шел уже несколько минут, а может и часов, но конца коридору не предвиделось. Но поворачивать назад смысла не было. Нужно добраться до конца. Но что если конца нет? Как нет и начала. Что тогда? Остановиться? Обозначить старт и финиш в одной точке? Предаться статике существования. Наконец, уже почти потеряв надежду, и идя скорее по инерции, я увидел в конце коридора дверь. Это была деревянная, хлипкая дверь. Ничего интересного, обычно, за такими дверьми не находится. Но раз я так долго шел, то стоит хотя бы поближе взглянуть на нее. На уровне глаз висела небольшая табличка, на которой аккуратным подчерком были выведены два слова: «Воспоминания Джека».
Я постучал. Тишина гостеприимно промолчала. Я вошел. Вдруг я понял, что ничего не помню. Только то, что я шел по коридору к этой комнате. Может быть, я и есть Джек? Может быть. Вероятнее всего. Тогда в этом бы был смысл, в том, что я оказался в этой комнате.
Передо мной, на пустой стене, в стерильной комнате, висело разбитое зеркало. Процентов восемьдесят стекла в виде мелких осколков лежало на полу. Я подошел к закрытым вратам в зазеркалье. Над старинной рамой красовалась надпись «Otnemem», написанная тем же шрифтом, что и табличка на входной двери. Та часть зеркала, что уцелела, попыталась передать мне какую-то картину. Очень сложно было понять, что именно. Я с трудом разобрал в этих образах себя. Внутри что-то содрогнулось, словно песок попал в глаза. Я отвернулся. Но раз я здесь, нужно все исправить, починить это зеркало. Может, я из зеркала и не хотел бы этого. Может, я пожалею. Может, я и разбил это зеркало? Может, мне что-то стоило забыть?
Пытаться что-то вспомнить - точно собирать разбитое зеркало: осколки режут руки, отражение дробится. Куски стекла были очень мелкими. Несколько дней я собирал их воедино. И наконец, когда стекло в паутине трещин было на месте, картина все еще была не ясной. Изображение разваливалось и мелькало. Не хватало миллиметрового кусочка, в самом центре. В груди защемило. Словно, тот самый осколок угадил ко мне прямо в сердце, через глаз из-за снежной бури. Я понял, что так и не вспомню что-то важное. Не вспомню ничего.
- Как вы и желали, Джек, - раздался спокойный женский голос, он исходил из зеркала.
От восприятия до реальности. Круглосуточно, без обеда и выходных
Паук медленно и осторожно спускался с потолка вниз. Не вооруженным взглядом было сложно разглядеть паутину, и казалось, будто членистоногое левитирует. Оно покидало свой плетеный серебряный дворец. Оставив в наследство неизвестности, заботливо укутанное в паутину, тело какого-то насекомого. Маленькое восьминогое создание было единственным существом, которое помогало скрасить мне одиночество. Теперь я окончательно уникален своим дыхание в этом океане смерти.
Из-за отсутствия окон и дверей, пространство раньше вываливалось из вечной тьмы только благодаря лампочке в центре потолка. Но она давно перегорела. Тем самым приговорив меня к успокаивающий нутро и глаза черноте. Минуты обгоняли часы. Дни срастались в одну большую ночь, лишенную действий и событий. Пространство не могло меня отпустить, но и удержать у него получалось только физически. Мысли свободно летали по внутреннему миру. Но вся сущность свободы человеческой в том, что бы самостоятельно выбрать зависимость. Мне было необходимо думать. Неважно о чем, неважно сколько. Главное ни на мгновенье не останавливаться. Не дать сознанию зачерстветь. Закрыть глаза и уснуть – позволить тьме сменить прописку с «снаружи» на «внутри».
Мысли бывают причудные, бывают скучные, даже занудные. Все равно, что сравнивать прожитые дни. В некоторые ты насыщаешься событиями и впечатлениями. А некоторые тяжело вспомнить, настолько блеклыми они были. Но даже самый заурядный день с действиями превосходит парализованные мысленные приключения. Которые, тем не менее, тоже бывают будничными, а бывают путешествиями всей жизни. Временами, от мечтаний захватывает дух. Перехватывает дыхание, от своих же мыслей и придумок. Из-за того, что у тебя нет воспоминаний, и нет планов на будущее, фантазии и становятся реальностью.
Большой кит плыл по синему морю. Старый рыбак в маленькой лодке ловил рыбу посреди водоема. Солнце переглядывалось с водой. Горизонт бежал к краю Земли. Кит медленно поднялся к самой поверхности. Старик был слепой, он не видел приближающегося гостя. Чувствовал только покачивание лодки на волнах. Он так и не понял, что это были не волны. Просто иногда большие киты целуют ниши лодки, когда мы бываем слепы.
Просто мысли, просто субституты действий. Мечты, которые никогда не станут реальностью. Маленький мир, замкнутая экосистема внутри черепной коробки. Все бытие соткано из размышлений. Только как за пеленой мыслей и мечтаний рассмотреть реальность?
Дар неуверенности
Под моими ногами шелестела осенняя листва. Ровные ряды голых деревьев сплетались в массивные коробки домов. Вместо окон беличьи дупла. А внутри мохнатый пролетариат. Семьи грызунов, готовые грызть друг друга, ради очередного ореха. Солнце спряталось за горизонт, ночь обняла пространство леса. За забором кустов была широкая дорога. Аккуратные ряды бурых медведей соблюдали правила дорожного движения. Рыча, молодняк выражал свое недовольство возникшей на ровном месте пробкой. Я свернул с бульвара в переулок. Мне оставалось пройти всего пару сотен метров до дома.
За весь путь мне не встретился ни один прохожий. Пространство словно затаило дыхание, не выпуская из себя никого. Мне это нравилось. Казалось, что все вокруг иллюстрация моей души. Такое же темное и пустое. На мгновение могло причудиться, что сбылась заветная мечта – я остался один во вселенной. Обречен скитаться по вечности, терзаемый гниющими мыслями о бесконечности. Но тут же гул медведей с бульвара разрушил блаж.
Странно, я должен был уже придти. Плавно, знакомые дома сменились чужими кварталами. Я заблудился. Попытка вернуться не увенчалась успехом. Я ходил кругами. Но не то, что страх, даже малейшая тревога не овладела мной. Было интересно. Постепенно чужое стало своим. Цель забылась, а дорога превратилась в дом. Зачем идти, если можно остановиться?
Постепенно улицы заполнялись прохожими. Я не заметил как. Едва моргнув, я осознал, что пустынные тропы наполнились бегущими постояльцами. Высокие стройные фигуры лосей в пальто медленно-быстро шли навстречу. Появился шанс на то, что кто-то покажет мне верный путь, но для них я был невидимкой. Призраком леса. Они всматривались в мое лицо. Всего на мгновенье. Будто им что-то причудилось. Никто не замедлил шаг. Мысль спросить дорогу кралась прочь из моей головы. Не хотелось выдавать свое существование. Что если его и не было. Быть может я просто сбой реальности, случайно попавший в этот мир?
Пятиминутное дело. Подойти и вогнать мне нож под ребра. Почему всем это так сложно сделать? Услуга, которая их не задержит надолго, и уж точно не затруднит. Почему об этом обязательно просить? Разве по мне не было видно, что это мне необходимо? Где же их хорошие манеры? Нужно преодолеть эту нерешительность. Обратить на себя внимание. Подойти к первому попавшемуся существу и попросить о помощи, показать дорогу, вогнать мне нож под ребра. Пора кончать с нерешительностью. Пора кончать жить.
9 2 1 8. 4 10 3 7 8 2 26 14 2 26.
3 –• •– –––– • –– имер dct ytjlyjpyfxyj. 1 2 19 20 18 1 12 24 10 33. Емкитза восприятия 15 1 •––• ––– •–•• •–•– •••• cjpyfybz. 3 19 7 иситавз njkmrj ––– – 15 1 19. Дежа cfvst 17 18 10 25 21 5 15 29 6 •• ыыеменлимс bcnjhbb 14 16 4 21 20 –••• –•–– – –••– сачьют wtkjuj. 17 18 16 19 20 16 byjulf жнону ––– – •––• ••– ••• – •• – –••– 22 1 15 20 1 9 10 32 d топел. Изменить ••– ––• ––– •–•• phtybz.
Час пятнадцать до прошлогодней осени
Я стоял в условленном месте. Был четверг. Каждый четверг я стоял на этом месте. Я не знал, в какой именно четверг это должно было случиться. Когда ничего не происходило, внутри не было разочарования. Ведь именно в этот день не было чувства, что это именно тот самый четверг. А он обязательно случится. В бесконечном течении возможностей точно есть место тому чуду, которое нужно мне.
На красном, как кровь, асфальте, меня окружали упавшие, неведомо откуда, люстры. Они образовывали треугольник. Казалось, будто три суицидника были благословлены на бытие. И выбрав своим соратником небесные светила, облажались. Воздух вокруг был ослепляюще белым. Видимость была только на расстояние вытянутой руки. Будто тысячу фонариков направили прямо на тебя.
В первые минуты ожидания картонная корона энтузиазма гордо украшает мою голову. Но через пару взглядов на часы желание ходить из стороны в сторону сводит ноги. Осмысленность ожидания растворяется во времени как сахар в холодном чае – медленно, но неотвратимо. Суровый ветер, что пытается сдуть меня с этого света, выдувает все мысли из головы. На втором часе топтания во времени и пространстве, в черепной коробке остается лишь вакуум. Не остается ни осмысленности присутствия, ни надежды на результат, ни желания конца. Одно сплошное забвение, с взглядом в никуда.
Ожидания не могут длиться бесконечно. Неведомый щелчок в голове внезапно оповещает тебя, что пора смириться с тем, что она не придет. Не в этот раз. Еще ждать неделю, что бы подождать час пятнадцать.
Но, в конце концов, в череде одинаковых четвергов, наступит тот самый. Когда мое лицо озарит, нет, не радость, и не восторг. Даже не удовлетворение, либо удивление. Скорее немая гримаса отчаянья. Ведь на смену сегодняшней весне, придет прошлогодняя осень. И бытие обретет смысл. Музыкой наполниться тишина. Знакомыми запахами будет укутано пространство. А вечера обретут забытое тепло. Ведь она обязательно вернется. Моя двадцать первая осень.
Осколки рук всегда собирают лоскуты души
Я медленно и настороженно открыл дверь в кабинет. Я знал, что ждало меня за куском дерева - необходимость. Что-то внутри изо всех сил толкало меня обратно к выходу. Коварный мозг прятал от меня подробности прошлых визитов сюда, видимо они были не из приятных. Налитые свинцом ноги едва поднимались, не желая следовать пути излечения. Сердце колотилось, перегоняя кровь кругами, в надежде, что финиш не за горами. А лисы воспоминаний подло попрятались по норам. Убежать бы отсюда. Но никаких объективных причин развернуться мне не приходило на ум.
В небольшом помещении уместилось многое. В его центре стояло кресло. Потрепанная кожаная обивка. Ремни на ручках не прибавляли желания остаться. Рядом с креслом находился маленький столик. На нем лежал поднос с различного рода хирургическими инструментами. От скальпелей и зажимов, до циркулярных пил. Стены украшали небрежные рисунки различных частей организма, органов, и просто скелетов. На полу было с десяток свечей. Они создавали таинственный полумрак. Из-за него было сложно заметить, что было распихано по углам. Можно было сказать только то, что это было что-то грязное и местами органическое. Но в самом дальнем углу можно было отчетливо разглядеть человеческий силуэт.
Я сел в кресло. Не знаю, зачем я это сделал. Это был своего рода рефлекс. Фигура из угла направилась ко мне. Это был мужчина в белом халате. Казалось, что одеяние ему мало, столь плотно ткань прилегала к телу. На руках были черные перчатки из тонкой кожи. Черные как уголь волосы закрывали почти все лицо. Но нельзя было не заметить очки. В толстых круглых стеклах отражались огоньки свеч. Доктор пристигнул мои запястья к ручкам кресла. Я не сопротивлялся. Было четкое осознание того, что это необходимо, что это происходит настолько часто, что нет смысла сопротивляться. Затем человек в белом завязал мне глаза. И так едва видимая комната исчезла во мраке.
Первые минуты было слышно только тяжелое дыхание. Затем мужчина что-то громко взял с подноса с инструментами. Тяжелое дыхание стало ближе, прямо над правым ухом. Доктор сглотнул и задержал дыхание. Резкая боль поглотила мой затылок. С нарастающей силой она ползла во все стороны, пока не покрыла весь череп. Хотелось кричать и трясти головой, что бы скинуть эту заразу. Но почему-то я сидел с каменным лицом. Я физически ощущал, как садист в очках капается у меня в мозгах, и я наслаждался процессом. Не хватало только довольной улыбки, как у кота, которому чешут за ухом. Я чувствовал, как окаменелые воспоминания, о которых я даже не подозревал, покидают мою черепную коробку. Как запутанные клубки размышлений выстраиваются в прямую линию. Как гнилое гнездо мечтаний становится чище.
Вдруг нирвана боли прекратилась. Настала тотальная тишина. Руки и ноги тоже ничего не чувствовали. С меня сняли повязку. Я не понимал, что происходит. Мужчина с сожалеющим видом снял перчатки и пожал плечами. Затем он взял с подноса иголку с продетой в нее ниткой. И приблизил ее к моим губам. Резким движением доктор схватил меня за челюсть. Я хотел закричать, но у меня не вышло. Стежок за стежком, я обрекался на вечное молчание. Следом за ртом, маньяк принялся за глаза. После того, как он зашил левый, он отложил иголку. Порывшись по карманам, он достал клочок бумаги и написал на нем что-то. Секунду подумав, доктор показал мне свое послание. Там было написано: «Прости, я пытался. Сделал все, что мог. Но тебе нельзя чувствовать, Джек». Едва я успел прочесть последнее слово, как и мое правое верхнее веко было присовокуплено к нижнему.
Вены истлевшей пустоты
Наступила ночь. Время просыпаться. Когда жизнь попряталась за плинтусом мироздания, самое время выйти на охоту. Бродить по тропинкам тьмы, принюхиваясь к пустоте. Лелеять голод, который шепчет внутри что-то о том, что пора пустить кровь. А луна – немой маяк путешествия, будет кричать о взаимности твоего воя. В конце концов, неосязаемые врата морга откроются перед тобой. Педантично ровные ряды покойников будут приветствовать тебя, зазывая полакомится заботливо прибереженной кровью, специально для тебя.
Черные длинные волосы, несмотря на ветер и дождь, аккуратно лежали на спине. Жаль, что макияж не выдержал эту проверку непогодой. Подол платья тянулся по жухлой листве, собирая ее на себе. Зубы резались. От этого болели. Хотелось вонзить их в кого-нибудь поскорее. Окружающие деревья гладили меня тенями. Тропа виляла, словно насмехаясь над временем, проведенным в пути. Но конец явно чувствовался. Я почти пришла.
Лес расступился, и словно из-под земли явился замок. Высокие и острые башни пронзали облака. Свет луны играл на цветных витражах. Маленькие куски черепицы лежали вплотную. Над большой деревянной дверью, с сердцем-замком, висела табличка на цепях. На ней были написаны всего две буквы: «ДД».
Дождь усиливался. Смаковать момент прибытия становилось все неуютней. Я поднялась по лестнице и постучала в дверь три раза. Никто не открыл и не ответил. Я повторила ритуал. Тишина. Вдруг снизу раздался едва слышный шепот, похожий больше на шипение.
- Укуси меня, - просил ржавый замок в центре двери, - прошу.
Я встала на колени. Холодная вода схватила мои ноги. Хранитель врат, в паре сантиметров от глаз молил меня об укусе. От растущих клыков уже распирало челюсть. Тишину заглушал дождь. Он барабанил по карнизам, по лужам, по стеклу, по деревьям. Казалось, что по самому воздуху. Даже больше. Он барабанил у меня внутри.
Вкус железа во рту. Чего это был вкус? Ржавого замка или настоящей свежей крови? Мне было все равно. Тело свело судорогой от удовольствия. Глаза не хотелось открывать, а железку выпускать из пасти. Но дверь открылась. Подняв голову, я увидела протянутую мне руку.
- Добро пожаловать в морг. Вам здесь помогут, - прозвучал голос из тьмы.
Дом, который построил Джек
Напротив меня сидел мужчина. Он что-то записывал в медицинской карте, нервно поглядывая на часы. Его стол был завален бумажками. Некоторые были украшены кругами из-под чашек с кофе. Седые усы доктора иногда подергивались, когда он задумывался. Отложив свои записи, профессор начал пристально на меня смотреть.
- У меня мало времени, Джек, - нарушил молчание мой собеседник.
- Джек… - протянул я.
- Вы по-прежнему ждете ее по четвергам? – поинтересовался седоусый старик, - вы же понимаете, что она это сказала только по тому, что вы хотели это услышать? Она не придет.
- Нет, я буду стоять у клетки с большой рыжей лошадью. Кормить ее яблоками. У нее будут большие черные и добрые глаза. И она будет хлопать ресницами. Я буду полностью вовлечен в процесс, даже не замечу, как смеркается. А она подкрадется и испугает меня. Я испугаюсь, но потом тут же обрадуюсь. Обязательно! Обязательно так и будет. В четверг.
- Что ж, - вздохнул мужчина, - вы предупреждали, когда пришли к нам, что сами не справитесь. Честно признаюсь, не думал, что вы всерьез.
Доктор потянулся в карман за блокнотом. Вырвав листок, он что-то написал на нем.
- Вот, передайте это своему санитару. Вы же все еще проходите наши курсы реабилитации? Знаю, выглядят они, может, и пугающе. Особенно для таких как, кхм, особенно для наших клиентов. Но поверьте, это то, что вам нужно. Не пугайтесь. И мне очень нравится, что вы не буяните и полностью следуете распорядку нашего дня. Только не стоит так шарахаться от других пациентов на прогулках, друг мой.
- Мрачно-темный ворон летел в тучах, неся весть плохую. В ночи, в буре снежной пал он, - я забрал листок, - только весте не пала – весть жива.
- Конечно, - улыбнулся мужчина.
- Кар, - помахал лекарю я.
- Всего доброго, Джек, - доктор жестом указал на дверь.
- Пора домой. К Джеку, - выходя, пробормотал я.
- Джек… Страшно подумать, какие воспоминания и мысли ты скрываешь, - подумал врач, оставшись в одиночестве.
Конец