Когда мне было лет двенадцать, я большую часть времени проводил с друзьями на улице. Сидеть дома, особенно летом, было неприлично. Если ты летом сидишь дома, значит, больной. А кто с бациллой связываться будет. Поэтому мы ходили в походы, на рыбалку, выбирались в ночное. Я до сих пор помню запах костра и тот круг света, за которым трепещет неясная темная пустота.
На самом почетном месте сидит Пашка Уросов и с горячностью в глазах рассказывает по белую бабу, что бродит по папоротникам в Крутом логу. А нам, мальчишкам немногим младше Пашки, после рассказа предстоит идти за сушняком в заросли тальника, или на дальний ключ за водой. Идешь, оглядываешься, иногда вздрагиваешь от нечаянного вскрика ночной птицы, но все равно идешь, а если струсишь, на всю жизнь заслужишь обидное «Ссыкун!»
Обидных прозвищ было достаточно, как и дел, которыми не следовало заниматься мальчишке.
Вместе с нами учился Юрыч. Жил он с матерью в деревне, в которой осталось пять дворов, ходил в школу один. И парни постарше доставали его по полной. Мать,работавшая в нашем селе на ферме, чтобы Юрка один домой не таскался и не натворил чего, чтобы с хулиганами не сталкивался, взяла и записала его в музыкальный кружок.
Был у нас баянист, безногий фронтовик дядя Паша. Он играл на баяне на всех наших утренниках. Школьные технички приходили его послушать, подпирали стенку, скрещивали руки на груди и еще приговаривали: «Вот ведь, безногой, а при деле!»
Юрыч учился у дядя Паши. Ходил с нотной папочкой.Но нот в этой папочке не было. Дядя Паша сам был слухач, поэтому Юрку учил играть по кнопкам и счёту. Рисовали они на листе всю баянную клавиатуру и ставили у нужных кнопок цифры. Первая цифра – порядок нажатия, вторая – музыкальный счёт.Слух у Юрыча был хороший, поэтому с папкой ходил он недолго. Но это от дурацких наших насмешек не спасало.
Слышал вслед «Очкарик», «шизик», «музык», но не обращал внимания, а чуть ли не каждый день садился на стул, припадал щекой к правой стороне инструмента и пиликал какие-то незамысловатые мелодии. Смотрел на лист, испещренный дяди Пашиной нотной грамотой, и нажимал на кнопки баяна. Получалось все примерно так же, как человек учится читать. Сначала появляются отдельные звуки – ты научился различать буквы, потом звуки сливаются в слоги, слоги – в слова, и получается мелодия слова. Так и у Юрыча: пальцы изучали порядок кнопок, потом кнопки сами попадались под пальцы, выводилась мелодия. И мы через какое-то время узнавали в ней хорошо знакомую песню.
Юрыч больше всего ценил песни про войну. Нам это нравилось.
Уходящей осенью особенно тянет в поля, к кострам, к звездному небу. Сидим у пруда. Пашка недавно с отцом съездили в город. Ходили в настоящий кинотеатр. Теперь он рассказывает сюжет фильма «Рядовой Александр Матросов».
– Наши наступают. Ну, фрицам, точно, каюк! И тут из амбразуры пулемет как даст! Снег и земля в клочья. Не подняться. Командир одного посылает, другого. Никто не доходит. И тут Александру говорит: «Иди!» Мы все сидим, просим, чтобы дополз. А по нему фашисты жварят. Но он доползает. Размахнулся, одну гранату в дот, другую. Все, думаю, подорвал. Но наши в атаку только поднялись, из пулемета опять как дадут. И тут Александр Матросов вскакивает, бежит к доту и падает на амбразуру. Все пули в него. Убили! – Пашка замолкает.
И мы все молчим, глядим на раскаленные угольки. Меня тоже подмывает рассказать о героическом человеке. Я это в энциклопедии вычитал. А Юрыч, как будто мысли мои прочитал, говорит:
– Я бы так не смог!
– Да уж куда уж, – щерится Пашка, – музыкантикам только на скрыпочке пиликать.
– При чем тут музыка?
– Да при том! Девчачье это занятие.
– Нет, – возражаю я, – музыканты тоже смелыми бывают. Я читал. Когда у нас еще царь был, наши с японцами воевали. В городе Златоусте был полк, и в этом полку был специальный военный ансамбль, как у летчиков в ЧВВАКУШе. Когда война началась в 1905 году, полк отправили с япошками воевать.
Десять дней без перерыва полк был в бою, чтобы не пропустить японцев, а на одиннадцатый сильно ранили командира, солдат уже много погибло. И японцы решили предложить нашим сдаться. Окружили весь полк. И тут из наших окопов послышалась музыка. Япошки решили, что наши под музыку оружие сложат. А из окопов как грянет марш. Главный музыкант, он еще капельмейстером называется, встал и дирижирует. А солдаты услышали марш, примкнули штыки к винтовкам и без единого выстрела разорвали окружение. В штыковой атаке. После этого Илье Алексеевичу Шатрову, главному музыканту, вручили орден, а оставшимся в живых трубачам в знак признания их мужества дали серебряные трубы.
Шпарил я как по писаному, память у меня была хорошей.
– Потом, когда война кончилась, Илья Шатров вальс написал. «На сопках Маньчжурии» называется.
– Врешь ты всё. Не слышал я такого вальса.
– Мало ли кто чего не слышал, – вступился Герка, – Я вот раньше тоже песню одну не знал, а сейчас знаю. Мне её дед спел. Правильная песня.
Герка, мой сосед по улице. За ним известно, что собирается он после окончания школы ехать в город Ленинград, поступать в мореходку. У него дед моряком был.
– Вот я бы, наверное, с автоматом и гранатами смог бы воевать, – продолжает Герка, рассуждая о подвиге, – Дед у меня говорит, что с оружием нестрашно. А с трубами…? Дедушка у нас, как выпьет, так начинает рассказывать, как их на тральщике немцы в шхерах заперли. Дед у меня на море воевал, мины вытаскивал. У них на тральщике маленькая пушечка была, да у матросов автоматы и пулемет. А немецкий катер бронированный. Дед говорит: «Развернули мы пушку, выставили автоматы и пулеметы, только знаем, что бронекатеру от этого ничего не будет. Но сдаваться не собираемся. Вывалила немецкая команда на палубу, орут что-то, из автоматом в воздух палят. И тут кто-то из наших взял и запел:
« Наверх вы, товарищи, все по местам…
Последний парад наступает…
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает…» – и Герка, фальшивя и запинаясь, пропел нам всю песню о «Варяге».
– И чо, испугались немцы? – ехидно спрашивает Пашка.
– Не знаю.
Пашка гогочет, кто-то подхихикивает.
– Про немцев не знаю, – продолжает Герка, – а наши воспрянули духом. Переложил капитан ручку кондуктора на «полный вперед». И попер тральщик на фрицев. Дал в борт бронекатеру и утопил его. Наших двадцать пять человек погибло, пока они в атаку шли. Половина команды. А дедушку у меня тогда ранило.
Мы примолкли. Дед у Герки, действительно, был настоящим морским волком. По нашему большому озеру ходил под парусом, помогал местной артели рыбаков. В совокупности за подвиг Александра Матросова и Геркиного деда, за вальс «На сопках Манчжурии» и песню о «Варяге», вся наша мальчишеская братия согласилась не считать занятия Юрыча девчоночьими.
23 февраля в День Советской Армии и Военно-морского флота на середину школьного коридора вышла наша ведущая Верка Батурина и громко объявила: «Для наших дедушек, пап и старших братьев исполняются мелодии песни «Варяг» и вальса «На сопках Маньчжурии». Вынесли стул, а следом, борясь с тяжестью баяна, вышел Юрыч. И сыграл. Здорово сыграл.
А потом Юрыч уехал. Мать уговорила местного военкома, чтобы мальчишку из седьмого класса взяли в суворовское училище.
История эта получила продолжение совсем недавно. В школу на большой классный час «О роли искусства в воспитании чувств» пригласили разных людей. Показали кусочек старого советского фильма «Волшебная сила искусства». Две женщины из местного музея пытались что-то такое рассказать, чтобы растопить сердца нынешних троглодитов. Но всё было тщетно. Ученики мои прикалывались и паясничали.
Под самый занавес на сцену пригласили мужчину, в походке и осанке которого была видна военная выправка.
– Искусство, ребята, может не только веселить и развлекать. Оно умеет ещё воевать, защищать Родину, спасать товарищей – очень серьёзно сказал бывший солдат.
– Как это? –крикнул с места самый залётный мой ученик, – Или, так, ради развода нам втираете?
– В этой школе давно учился мальчишка, – не повышая голоса и не выказывая раздражения к недоверчивому пацану, продолжал старый солдат, – Одноклассники звали его Юрычем. Потом он стал солдатом. Наш комроты капитан Лаврентьев Юрий Сергеевич был настоящим музыкантом, безупречно играл на баяне. И баян этот был боевым. Несколько лет вместе с Юрием Сергеевичем служил в Афганистане, был на передовой. Наше подразделение оказалось в труднейшей ситуации в горах. Духи окружили наше укрепление, а вышедших на помощь десантников мы не могли навести на цель – взрывом разметало рацию. К вечеру у нас почти у всех кончились патроны. Начнётся утро, а нам воевать с душманами нечем.
Наступила ночь. В живых нас осталось пятеро. Командир наш заговорённый и мы, раненые, кто в ноги, кто в грудь. Лежим в укрытии и уже ничем не можем помочь своему командиру. Понимаем, что завтра нас убьют. Кто-то молится, кто маму вспомнил, кто девушку свою – нам всего по девятнадцать лет, а выбор невелик. Либо в плен к душманам, либо на всех одна граната. Вот тогда Юрий Сергеевич решение и принял. Собрал все оставшиеся у нас гранаты, оставив нам всего одну – последнюю, забрал свой баян и автомат и уполз куда-то в темноту, подальше от наших позиций. Когда спустилась ночь, и в горах наступила необыкновенная тишина, и стало слышно, как падает со скалы галька, далеко от нас раздались звуки баяна. Зазвучал вальс «На сопках Маньчжурии». Наверное, духов это сильно взбесило. Через какое-то время мы услышали грозные звуки песни о «Варяге», а потом, в предрассветной тишине раздался оглушительный взрыв. Как по сигналу со всех сторон послышалась пулеметная и автоматная стрельба. Со скал в нашу сторону спускался штурмовой десантный батальон. Так я остался жив. А майор-десантник потом сказал, что нашёл нас по музыке. В пяти километрах услышали они звуки баяна. Чуть-чуть не успели. Но нашей музыки враги так и не победили. Вот так.
Мужчина ушел со сцены. А место на сцене занял лопоухий мальчишка, с огромным баяном в руках…