(Marcus Mоller Bitsch ill.)
- Давай с тобой договоримся, - сказал Сталин. Вождь подошел ближе. Парализованный взгляд Серёги уперся в ткань его кителя, в твердые искрящиеся глаза, Полетаев взялся механически пересчитывать количество волос на его пальцах, держащих трубку, чтобы не умереть со страху.
Выкатившись из-за крон, солнце жарило снова. Красная обгоревшая шея ныла. По телу тек пот. Серёга встал, поднял выцветший рюкзак, перебрался с ним в тень, бросил его у камня, заложил руки за голову, тягуче зевнул, осмотрелся по сторонам.
Дорога поднималась наверх и спускалась за поворот. Тело просило пути наименьшего сопротивления – и Серёга бы отправился в ад, если б пришлось выбирать. Серая дорога с кочками выступающих корней, пыльный худой можжевельник. Если смотреть прямо, жидкая растительность по обе стороны тропы становилась непроходимой.
«Давай с тобой договоримся, - сказал Серёга Полетаев, обращаясь к другому Серёге Полетаеву, стоящему рядом. – Что бы ни случилось, пообещай мне, что ты не будешь сходить с ума».
Крикнула далекая птица, ветер тряхнул верхушки сосен и двинулся дальше, из нор вылезли щекастые бурундуки, стало слышно, как перебирает лапками длинная цепочка рабочих муравьев, движущихся по коре упавшего дерева.
Серёге казалось, что его поднимает какая-то сила, он желал высоты, пуповина под ним натянулась, как нитка под шариком в праздничном парке, он чувствовал, что ему становится легче, он вошел в менее плотную атмосферу, раскрылся, как лотос на поверхности пруда, - ш-ш-ш-ш-пынь, - и вот уже несколько Серёг, похожих на водомерок своим дерзким отношением к гравитации, бросились врассыпную по поверхности водоема. Один Полетаев направился в горы, где не было изнуряющих обязательств, другой Полетаев раздвинул кустарник, обернулся, сказал, что у него есть идея, и бесследно исчез, третий - бегал кругами, покусывая заусенцы, без надежды на завтрашний день, четвертый Серёга послал всех к чертям, натянул одеяло на голову, обнажив ступни, ну, а пятый - решил поспешить по своим обычным делам, сделав вид, что ничего не случилось.
- Серёга! – разнеслось эхом по ущелью. Вся природа пришла в движение после вязкого перерыва. Где-то там, на асфальтах пробуждающихся городов, дружно тронулись из депо подметально-поливаечные машины, завелись редкие автомобили в гулких и тесных дворах, тяжело отрывали свое брюхо в разбеге мигающие самолеты, загорелись бледно-желтые лампы открывшегося метро, а над крышами спящих многоэтажек металлическими креплениями громыхнул состав темных утренних облаков и небесные колеса принялись медленно набирать обороты.
- Серёга! – заскользила по камням речка, застучало сердце, оторвался камень с горы и полетел с обрыва, подпрыгивая на выступах. И Серёге открылся вид на все, что стояло вокруг, - вся Природа дала о себе знать – красочно и одновременно. Жизнь предстала распахнутой, чистой, родной, безмятежной, с миллиардами граней и вариантов.
- Серёга! – тихо сказала мама, вытирая капли с его лба. – Ну, слава Богу! А я уж хотела, было, скорую вызывать. Ты меня разбудил. Бредил. На, сыночек, водички, - попей.
Серёга номер шесть проснулся совершенно пустой, как испитая чаша, с которой могли бы пригубить Христос на тайной вечере, или мудрый царь Соломон, поглядывающий на свое кольцо. Полетаева будто бы выставили на тумбе в проходном месте музея Востока. Посетители смотрели на него через пуленепробиваемый плексиглас, а внимательный Полетаев, почти не моргая, провожал их, изучая приятные лица, и пытался вникнуть в слова гида о происхождении и возможном использовании Полетаева, как ценного сосуда.
Серёга номер шесть покинул тот мир, о котором уже не имел никакого понятия. В новом мире ему еще в голову не могло придти, - о чем с ним можно теперь было бы договориться.
- Мама, - первое слово вылетело само.
Задремавшая мать выпрямилась на стуле рядом с кроватью и направила в изголовье свою тревогу. Ее, не похожий на сына, Серёга лежал, приподнятый на локтях, вытаращившись в пространство открытой двери – голубоватые протуберанцы раскуренного табака плавали и качались над местом невидимой курительной трубки. На стене соседней комнаты висел портрет усатого мужчины. Правда, запаха было не различить, - далековато, все-таки, да и, видно, сносило его сквозняком…