Петр Николаевич, назначенный два года тому назад главврачом в детский костно-туберкулезный санаторий, почти каждый день ездил как на работу на своей старенькой железной легковушке, доставшейся ему в конце войны, в город, в Обком Комсомола. Он уже обновил медперсонал, заменив старый, образование которого было семиклассным, считавшимся тогда почти высшим, на настоящих профессионалов. Сам ездил в Минский медицинский институт, сам уговаривал молодую семью студентов - выпускников на работу в свое учреждение, сам отбирал и медсестер, молодых, знающих, энергичных. Теперь ему до полного комплекта не хватало только пионервожатой. То, что предлагало ему районное начальство, не нравилось, что в области найдет то, что ему нужно. Он так надоел своей настойчивостью начальству, что оно стало искать кандидатуру среди пионервожатых городских школ, и нашли. Ею оказалась я. Молодая девица, неполных восемнадцать лет, с длинной, ниже пояса черной косой, родившаяся в городе (для него это было важно) и учившаяся в педучилище, в группе учитель - старший пионервожатый.
Так я оказалась в санатории для больных детей, которые не только в нем лечились, но и получали образование. Петр Николаевич, как бывший военный хирург военно-полевого госпиталя, прошедший с ним с первого дня до последнего всю войну, во всем требовал порядок и дисциплину. Вне работы был человеком добрым и заботливым. Так, по его личному распоряжению, медицинский персонал должен был жить при санатории, а учителям - так он приказал своему заместителю - снимать квартиры в домах крестьян в деревне Краски.
Деревня Краски оправдывала свое название. Это была когда-то громадная усадьба польского пана из Варшавы. Он, когда-то обедневший, женился на богатой, но намного лет старше себя "худосочный и косоглазой пани" (по словам ее бывшей кухарки пани Зоси), решил отправить ее подальше от себя. А чтобы она не скучала, построил для нее замок с башней на самом высоком месте возле леса, окружил этот замок со всех сторон диковинными растениями и нанял молодых хлопцев и девчат и приказал им развлекать ее так, чтобы она как можно реже вспоминала своего мужа.
Вот в этом -то замке и размещался санаторий. А мостик, перекинутый через речку, связывал с деревней. По тем временам деревня была что надо. Не избы, а настоящие дома, новые, большие, с "венскими" окнами, глядевшие на широкую дорогу и на ряд таких же домов по другую сторону улицы, украшали ее.
Почти каждый житель работал в нем в качестве обслуживающего персонала, получал хорошую по тем временам зарплату и мог использовать в своих целях пищу, которая оставалась после трапезы детей.
В одном из таких домов сняли комнату и мне.
Хозяева, Лявон и Степанида, были людьми добрыми, по-крестьянски мудрыми, растили четверых детей, между собой жили дружно и были счастливы.
Дядька Лявон, так звали его все, и Степанида Игнатьевна, так ее звала только я, встретили меня с улыбкой, обняли и пошли показывать мое жилище. Комната была большая, чистая, в два окна, которые смотрели на солнечную сторону. Пол был до бела вымыт, на столе и на подоконниках в горшках росли цветы, одна дверь вела в сени, другая - в комнату хозяев.
Степанида Игнатьевна вставала в четыре утра, кормила скотину, готовила завтрак, потом будила Раису, собирала и отправляла ее в школу. А затем вставал Лявон, завтракал и уходил на работу, в артель, которая находилась в семи от Красок и в которой изготавливали довольно приличные чемоданы. С одним из них я как-то я ездила в Москву.
Детям была приказано вести себя тихо, потому что я вставала поздно, так как работала во вторую смену.
Вечером собирались на кухне. Лявон просил меня прочитать важное сообщение, напечатанные в газете, потом все вместе их обсуждали и после таких "политзанятий" пили молоко с хлебом и ложились спать, а утром начиналось все сначала.
Предпраздничные дни были особенные. Подметали двор, мыли окна и полы, подготавливали овощи к варке и ждали Лявона.
Лявон в такие дни приходил раньше, широко улыбаясь и в хорошем подпитии. Степанида не улыбалась - готовилась к атаке.
- Ну, что? Зноу напился? - грозно спрашивала она.
Лявон со своей широкой улыбкой отвечал:
- Гэта разве напился, кали сам до дому дошел? Свято же.
- Свято святом. Ты усе рауно безбожник, але ж пить нельга, у цябе жывот больны, - наступила Степанида.
- Я толь ко трохи выпиу.
- Завтра помираць будешь, - окончательный вердикт выносила Степанида, разговор заканчивался.
Дети уже ждали родителей на кухне. Я тихонько сидела в своей комнате. Вдруг стук в дверь.
- Иванауна, - так он звал меня, - есть предложение зъесть то, что бог послал.
Я знала, что отказываться нет смысла, шла на кухню, ела картофельные оладьи, запивая молоком.
Потом каждый шел на свое место, гасили свет, и наступала тишина. Я еще около часа при свете лампы дочитывала следующую главу романа и, зевнув, ложилась спать.
Наступало утро.
Раздавался сиплый голос Лявона:
- Степинада, я помираю, принеси рассолу.
Она ему отвечает:
- А, помираешь, - язвительно отвечала Степанида. -Ничого, ничога, помирай. Больше пить не будешь.
- Степанида, дык взапрауду помираю.
- Помирай, помирай, - повторяла она.
- Ага, памру, а як деци без папки жиць будуть?
- Ничога, вырастуць. Я выросла без бацькоу и яны вырастуць.
- Не, пить больше не будешь.
С этими словами Степанида тихонько сползала с постели и, шлепая босыми ногами, выходила в сени. В кладовке доставала давно приготовленные пол-литровые банки: в одну наливала огуречного рассола, в другую - капустного и несла их спасать жизнь Лявону.
Лявон сначала выпивал одну банку, через небольшую паузу - другую и, успокоившись, засыпал.
Дети, поев, выбегали на улицу, Степанида возилась возле печки, а я валялась в постели.
Через некоторое время в доме раздавались детские голоса, смех, шум, а в мою дверь стук со словами:
- Иванауна, ець предложение зъесци капусты. Под словами "зъесцы капусты" подразумевалось поесть кислых щей с куском жирной свинины. Я любила эту еду и с радостью шла на кухню. Кончались праздники, начинались будни - и все было как всегда.
По вечерам раздавался стук в дверь со словами: "Есть предложение...", потом - "политзанятия", которые заканчивались распитием молока, и сон. И так до следующего праздника. И снова наступал праздник, и утром раздавался жалостливый голос Лявона:
- Степанида, помираю...
И снова Степанида грозно говорила:
- Помирай, помирай, больше пить не будешь...
А сама шлепала за "спасительным зельем", и в который раз раздавался стук в дверь со словами:
- Иванауна, есть предложение...
Ровно через год нам пришлось расстаться: меня избрали в райком Комсомола и утвердили заведующей отделом по работе с молодежью и с пионерами. Но когда по делам службы мне приходилось бывать в тех местах, я обязательно заходила к ним. Они меня встречали с радостью, укладывали в свою постель. Когда я просыпалась, спрашивали:
- Иванауна, что будешь есьцы?
- Картошку с капустой, - отвечала я.
- Ой, Иванауна, вы ж цяпер городская, я вам пажарила яешню на усю пательню.
- Нет, нет, - сопротивлялась я, и все было по-моему.
А когда они узнали, что я уехала на Север, ничего лучшего не придумали, как прислать мне целую большую посылку яиц.
Милые и добрые люди, как мне вас не хватает, как иногда хочется услышать стук в дверь со словами:
- Есть предложение...