Конец июля, вечер. Отгремел выпускной. Одноклассники разъехались кто куда: три девочки поехали за романтикой на строительство БАМа, остальные готовились к поступлению в вузы страны. В основном, в Москву и Ленинград. Я говорила, что наша школа была сильной, и ни один ученик не вернулся назад, все поступили с первого раза! И все было по – честному!
Сижу перед этажеркой, собираю учебники для поступления в мед. институт. За время болезни определилась с выбором профессии. Научилась делать уколы, присматривалась ко всему, читала мед. литературу, которой было много в ординаторской. Тем более, мама мечтала, чтобы я стала доктором. Она предпочитала это слово и не любила слово врач. Как она была права! Ну что же, доктором, так доктором!
Отец ушёл за билетами на вокзал. Он получил отпуск на 3 дня, чтобы отвезти меня в Ашхабад. Решили учиться поближе к дому. Раздаётся телефонный звонок, мама о чём - то спорит с отцом, я не прислушиваюсь. Мама: «Отец там что-то придумал, какое то объявление в газете, куда -то набирают. Я не знаю, решили ведь в медицину, ну что ещё надо?»
Сидим, ждём отца. Отцу, друзья подсказали прочесть в Туркменской Искре объявление по поводу набора студентов для обучения в вузах Москвы и Ленинграда. Для республик была квота. Сдавать экзамены нужно было в Ашхабаде, в ТГУ(Туркменский гос. университет) и по результатам вступительных экзаменов, отправляться на учёбу. Правда, было еще одно условие: после окончания вуза специалистам нужно было вернуться домой, в республику. Это проводилось ежегодно, просто мы были не в курсе. От этих разговоров у меня разболелась голова, я взяла все учебники и решила думать по дороге в Ашхабад. Медицинский меня пугал анатомкой, это единственное, что меня тормозило и, хотя все успокаивали меня, что все проходят через это и все привыкают, но я очень боялась трупов. В Москве был библиотечный институт, а в Ленинграде - институт кино инженеров. Если библиотечный был как- то понятен, то кино инженерный вообще ни о чём не говорил. Утром приехали в Ашхабад. С поезда пошли к другу отца. Они жили рядом с 12 школой, на Свободе, недалеко от вокзала. Семья его где- то отдыхала, и он с радостью оставил нас у себя погостить.
Сначала пошли с отцом в мед. институт, посмотреть условия проживания. В общежитии в это время жили то ли аспиранты, то ли врачи, приехавшие на стажировку в город. Прямо в коридоре, несколько женщин мыли ноги в одном тазу и громко хохотали. Отцу это очень не понравилось, ему показалось, что женщины плохого поведения и мне рядом с ними делать нечего. Оттуда прямиком отправились в министерство образования, где в приёмной сидела красивая девушка по имени Махым. Потом мы узнали, что это была дочь Майи Кулиевой, знаменитой туркменской певицы. Она очаровала отца, объяснила всё по институтам, стала уговаривать сдавать документы, особенно после того, как увидела мои отметки в аттестате. Я ошарашенная переездом, новыми впечатлениями, не соображала ничего и смотрела, как отец держит мои документы с одной стороны, а с другой - Махым и думала, ну кто перетянет, туда и пойду, но больше всего хотела вернуться домой к маме. Победила Махым, документы остались у нее. Но согласие я дала на Ленинград, видимо так было написано на небесах!
Помню, что каждый день плакала, хотела домой к маме, но упорно сдавала экзамены и как всегда хорошо. Вот так я, после успешной сдачи вступительных экзаменов, стала студенткой ЛИКИ!
В конце августа отец отправлялся в Киев на курсы, так что до Москвы мы ехали вместе поездом Ашхабад-Москва. Путешествие длилось почти четверо суток, и чем дальше я удалялась от дома, тем тоскливее становилось на душе. Я очень крепко была привязана к маме, слово «закомплексована» это не про меня. ДИКАРКА! Это больше подходило.
Москва! Мы перешли с Казанского вокзала на Ленинградский. Отец ушёл компостировать мой билет на ближайший поезд до Ленинграда, оставив меня на узлах с вещами, прямо на прохожей части перед вокзалом. После одноэтажного Чарджоу, с малолюдными узкими улочками, да ещё четырёхдневного покачивающего путешествия в поезде, Москва со своими высотками и огромным потоком людей просто раздавила меня. Последнее, что я запомнила, это был негр в клетчатом пиджаке, белых брюках и в шляпе. Он шёл, пританцовывая, крутя пальцем трость. Я медленно провалилась куда- то в темноту. Очнулась от того, что отец хлопал меня по щекам и что- то говорил. Я плакала, просилась домой. Отец не знал, что делать со мной, сердился, уговаривал. Пригрозил отправить меня обратно в Чарджоу, после чего я немного пришла в себя. Потом дали телеграмму Людмиле Шестаковой, моей однокласснице, которая самостоятельно поступала в ЛИИЖТ и обещала меня встретить на вокзале в Ленинграде.
Дорогая Люда, добрая моя подруга, как я тебе благодарна за то, что помогла мне адаптироваться к совершенно новой для меня жизни, таскалась со мной как с малым ребенком.
За мной прочно закрепилось звание «дикарка», хотя это не мешало мне учиться хорошо, и первую сессию я сдала без проблем и без троек.
Наша группа « Э-181» была национальная, сборная со всех республик. С нами учились белорусы, чуваши, латышка и эстонка, аварка, трое вьетнамцев, немка и ребята из Болгарии. Ленинградская группа считалась элитной, с нами они не очень общались. У них были свои интересы, очень уверенные в себе. Знаниями не отличались, учились с ленцой.
По поводу студентки из Германии. Девчонка, как девчонка- наша ровесница, но мы брезговали сидеть с ней за одним столом, стоять рядом, даже идти с ней рядом. Причём мы все вместе, не сговариваясь, игнорировали её и не скрывали своего презрительного отношения. Мы родились после войны, а ненависть наших отцов и дедов к врагу сохранилась и передалась нам на генетическом уровне. Как крепка память крови! И ничего не могли поделать с этим. Мы молча, не сговариваясь, объявили ей бойкот, и очень обрадовались, когда она ушла из института. Может она была дочерью антифашиста? И мы виноваты перед ней? Не знаю. То, что ей было неуютно и одиноко среди нас, это определенно. Она понимала нашу неприязнь. А может ей просто не понравился институт, с заманчивым словом КИНО, а на самом деле институт готовил инженеров кино. И о дальнейшей ее судьбе я не знаю.
Нам опять «повезло» с реформой от Хрущёва: первый месяц мы учились, а с октября нас перевели на вечернее обучение. Днём мы работали на предприятиях ЛОМО, а вечером учились 4 раза в неделю. Я с девочками из комнаты попала на предприятие №3 Оптико Механического Объединения. Сначала попали в цех токарно-револьверных станков.
Мастер цеха приставил нас к станкам, похожих на танки, объяснил в двух словах, как надо нарезать детали.Потом он включил станок и мы уже больше ничего не слышали! Такой грохот и визг! Мастер молча вырезал одну деталь и ушел. Я и моя подружка из Дагестана Хаписат Алиева, отличались худобой и хилостью, чтобы подвести резец к детали, мы схватив ручку, отрывали ноги от пола, и всем своим весом пытались потянуть ее вниз. Но ручка даже не шевельнулась. Мы конечно очень старались, но надо было обладать недюжинной силой, чтоб сдвинуть эту махину с места. Толку от нас не было никакого. За смену мы не сделали ничего. Так прошли три дня. Руки гудели, уши заложило, а результат нулевой. В общем, мастер, вдоволь посмеявшись над нашими выкручиваниями, сжалился и нас перевели на конвейер сборки усилителей 90-у2 для переносных кинопроекционных установок.
Дисциплина на заводе была очень строгая. В проходной, пропускали только до 7.45.из расчета, что за 15 минут работник должен добраться до своего цеха, переодеться в рабочий халат и сесть на свое рабочее место. Ровно в 8.00 включался конвейер. Тех, кто приходил после 7.45 пропускали, отнимали пропуска и ты мог его забрать в конце дня у начальника цеха. Он, по своему усмотрению, мог лишить премии. Хуже всего было тем, кто приходил после восьми. Им объявляли прогул, а за 3 прогула с работы увольняли.
Я это вспомнила подробно в назидание.
Прошли полный курс рабочей жизни, закалились, окрепли. Было очень тяжело физически, недосыпали, прокатывали огромные расстояния от общежития ( м. Электросила) до работы,(ст.метро Финляндский вокзал) с работы до института (м. Пушкинская), и опять через весь Ленинград домой, в общагу. Запомнились постоянная темнота, огромный поток людей, который нёс нас в метро, затем в трамвай, из трамвая в заводскую проходную, в раздевалку и наконец, к месту за конвейером. С нами никто не церемонился, скорость конвейера не уменьшали из-за нас. 2 раза показали, что надо делать, и всё!
Приходилось садиться за работу раньше всех, сделать «загон», чтобы не задерживать другие операции, не ходить на обед, а всё клепать и клепать эти заклёпки, всё, что включала в себя первая операция. Уставала так, что в студенческой столовой опровергала народную поговорку: «ложку мимо рта не пронесёшь». Еще как проносила, так тряслись руки!
Каждую субботу, возвращаясь с работы (короткий рабочий день), мы заходили на почту и писали письма домой. У меня письма получались в стихах, и как я не старалась, слова и предложения сами ложились на бумагу простой рифмой. Жалко, что мама их не сохранила, а я помню лишь: « Я домой пишу, милая мама, опостылел мне этот завод, только губы все шепчут упрямо, ничего, потерпи, всё пройдёт». В общем, вот в таком духе. Девчонки смеялись, думали, что у меня что-то с головой. Тогда не было этих слов- стресс, крыша поехала и т. д.
Третью девочку из нашей комнаты, Юлю из Чувашии, оставили в токарно- револьверном цехе. Она была из деревни, крепкая, сильная и справлялась с работой. Но ей было скучно без нас, и еще она сломала дужку очков, замотала ниткой и пластилином и так жалко выглядела, что я посоветовала ей сходить к заводскому врачу и взять справку, что она из-за зрения не может работать на станке. К сожалению, врач выдала справку, что она: «Работать на токарно – револьверном станке МОЖЕТ ». Ну что же, я на свой страх и риск, приписала частицу НЕ. Потом отнесли справку мастеру, он подвох не заметил, и наша Юлька благополучно перешла к нам на конвейер.
Вот, признаюсь, совершила небольшое преступление, но во благо человека.
«Дикая, дикая», а голова работала.
В комнате мы все сдружились и иногда устраивали вечера самодеятельности. Я демонстрировала все миниатюры Аркадия Райкина с пластинки "Времена года", которая была у нас дома и я её выучила наизусть. Особенно девчонкам нравилась в моем исполнении миниатюра про театр. Я накидывала на себя одеяло (это был тулуп), брала швабру и постукивая в пол, голосом деда –сторожа с украинским гиканьим, приговаривала:
-- Это я проверяю сцену! Не проваливается? Вроде нет. А то тут некоторые артисты проваливаются.
-- Вот раньше, бывало на сцене -- « Три сестры», «Дядя Ваня»!..... У зале битком!
-- А теперь, на сцене -- битком, а у зале –три сестры, уборщицы, да, да,… дядя Ваня – пожарник!
В этом месте все хохотали, кричали браво и требовали продолжения. Со мной не соскучишься.
Первая сессия прошла нормально, сдала всё без троек. На зимние каникулы полетела домой. Несмотря на описанные трудности первого года обучения, я хорошо окрепла, набрала вес, как сказал отец «стала похожа на человека». Я очень соскучилась по дому, особенно по сестрёнке, ведь ей исполнился годик. Она встретила меня с поленом в руках, мама на кухне растапливала печку. Я приехала без предупреждения, меня не ждали и, от этого радость встречи была ещё более радостной.
Были тяжёлые времена, 1964 год народ запомнил очень хорошо, в магазинах пропал хлеб, мясо, сахар. Детям до года выдавали 0,5 литра молока в день, и то, за ним надо было выстаивать очередь, также как и за хлебом.
Мы, в Ленинграде, заметили, что исчез сначала бесплатный хлеб в столовых, в магазинах пропали белые батоны. Появились огромные скопления недовольных людей возле магазинов. Ленинградцев, переживших блокаду, не устраивала такая жизнь, начались митинги. Ленинград тревожно гудел. Власть видимо испугалась, что буквально, через неделю всё восстановилось. Даже в Москве со снабжением было гораздо хуже, а Ленинград своё отстоял. Рабочий класс Петрограда был сильный и организованный. Так же как и прежде, в Ново- Измайловском гастрономе, который был рядом с нашим общежитием, появились яства: салями, копчёный палтус, икра и т. д. Но из писем мамы я знала, что они практически голодают, поэтому набрала всё, что можно было увезти, вернее сколько можно было увезти. Прямого рейса в Ашхабад не было. Надо было лететь через Москву или Ташкент. Мне посоветовали Ташкент.
Никогда не забуду этот огромный аэропорт. Скопление народа, неразбериха, в Чарджоу несколько рейсов, но меня не бронируют из-за отсутствия мест. Сутки, проведённые на полу, дали мне силы действовать решительно, не стоять в очереди на досадку, откуда меня постоянно выталкивали, а прямо во время регистрации пролезла под оградительный канат и, назад меня уже никто не выгнал, а то бы ещё сутки пришлось сидеть на полу зала ожидания. Вот что делает самостоятельная жизнь! В августе, в Москве падала в обморок, а в феврале уже сама проявляла инициативу и боролась за место под солнцем, точнее – за место в самолете.
И вот я дома!
Растерянная мама всплеснула руками, маленькая сестрёнка с поленом в руках и я с полной сумкой подарков и угощений. Какое счастье - я ДОМА!
Это были мои самые лучшие каникулы!