Часы

               
                Есть еще в тундре нетронутые цивилизацией места, где не ступала нога человека. И это не преувеличение, это сущая правда. Места, которые пока не интересны геологам. Места, которые остались в стороне от миграционных путей оленеводов. Охотники и рыбаки тоже не доходят до этих мест ввиду их отдаленности от мест проживания и дорог. К сожалению таких мест со временем становится все меньше. Тундра изрезана следами от гусениц тяжелой техники. Известно, что в том месте, где проехал тягач, растительность восстанавливается несколько лет, а то и десятилетий. Известно и то, что ни один уважающий себя тягачист, проехав на своем железном монстре по целине однажды, не поедет второй раз по своему следу. Только рядом. И каждый последующий снова рядом. Огромные просторы большеземельской тундры изрезаны дорогами и следами бурной деятельности человека, как шрамами. Особенно хорошо это видно из вертолета. Израненная тундра, как живой организм давно просит помощи. Но есть и другая тундра. Первозданная и девственная. С реками и озерами. Многие из них безымянные. Особенно озера. Их много. Большие и маленькие. Мелкие и глубокие. На всех имен не хватит.
                Бывший летчик Сергей Ложкин много лет летал на самолетах АН-2. Обслуживал геологов и совершал регулярные рейсы в отдаленные села Ямало-Ненецкого округа и республики Коми. Налетал много тысяч километров по северному, заполярному небу и заимел множество знакомых и даже друзей среди геологов и местного населения, в том числе оленеводов. К летчикам на Севере относились всегда с особым почтением и уважением. В суровых условиях Севера летать на АН-2 - это героический и самоотверженный труд. И потому неплохо оплачиваемый. Но что-то случилось в жизни Ложкина. Или с ним. Он не стал разводиться с женой. Эти формальности его не волновали. Он уволился с работы, попрощался с близкими, договорился с теперь уже бывшими коллегами, которые и забросили его на вертолете  в совершенно глухой и необитаемый уголок тундры,  на берег небольшого озера,где когда-то кто-то неизвестный построил избушку. Когда я узнал о существовании Ложкина, он уже жил в этой избушке в совершенном одиночестве несколько лет. Он ловил рыбу и охотился. Собирал ягоды и грибы. Заготавливал впрок какие-то травы и коренья и настолько слился с местной природой, что стал ощущать себя неотъемлемой частью этого дикого мира. К нему иногда залетали по пути бывшие коллеги, привозили боеприпасы, соль, забирали рыбу и другие дары природы, принимали от него заказы и улетали. Иногда забывали про него надолго. Зимой к нему заглядывали оленеводы, когда мигрировали мимо него по пути к морю со своими стадами оленей.
                Для того, чтобы залететь к Ложкину на вертолете, необходимо было отклониться от заданного курса. А это грубейшее нарушение летной дисциплины. И ни один командир воздушного судна самостоятельно на это никогда не решится. Необходимо было представителю заказчика записать этот пункт посадки в летное задание. Наша экспедиция летом того года производила топографические работы недалеко от места, где жил Ложкин и я, как заказчик,  разрешал иногда производить посадку рядом с его избушкой. Конечно, это было нарушение действующих инструкций и даже злоупотребление служебным положением. Но была практика. Денег тогда никто не считал и надо было еще суметь использовать тот лимит часов и денег, который был запланирован на использование авиации в определенный период времени. Иначе в следующий период лимит урежут. В знак благодарности, Ложкин передавал мне какие-то подарки. То мешок с рыбой, то ведро клюквы. И однажды передал мне с пилотами приглашение провести у него несколько дней. Обещал сводить меня на какое-то дикое озеро порыбачить. Я не долго думал. Не упускать же такую возможность. Оформил несколько дней отпуска, собрался, как обычно собираются в такие поездки и отправился на нашем очередном попутном вертолете. Любоваться тундрой через круглый иллюминатор вертолета - мое любимое занятие. Конец июня. Тундра начинает цвести. Далеко внизу разноцветные цветущие поля. Цветет богульник, голубика, морошка. Озера с темной водой - глубокие, посветлее - мелкие. Много рек и речушек, которые впадают друг в друга, затем в озера или вытекают из них. Стаи перелетных птиц намного ниже высоты нашего полета. Это гуси и утки. На многих озерах сидят парочки лебедей.
                Мы приземлились на берегу озера, метрах в ста от избушки. Пока я выходил из вертолета и выгружал свой скромный багаж, Ложкин уже обменялся с экипажем какими-то свертками, что-то показал им на карте и вертолет полетел дальше. Все операции по погрузке-выгрузке груза и пассажиров обычно производятся максимально быстро. Двигатель не глушится, винты продолжают крутиться. Каждая минута работы вертолета стоит дорого. Главное - не попасть под винты. Вертолет улетел, мы поздоровались. Заочно мы были знакомы давно. Среднего роста, неопределенного возраста, с обветренным, темным лицом, но гладко выбрит и даже пострижен, худой и подвижный передо мной стоял Ложкин, легендарный отшельник. Запомнился взгляд его, когда-то голубых, а теперь слегка выцветших глаз.Он смотрел в глаза, прямо и уверенно и, как мне показалось, немного с хитринкой. Пригласил в избу. Пока шли, я осмотрелся. Небольшое озеро, почти правильной, круглой формы и, судя по цвету воды, не очень глубокое, располагалось в небольшой низине. Избушка стояла на высоком берегу, метрах в тридцати от берега. Небольшая, приземистая, когда-то добротно построенная неизвестными мастерами из круглых бревен, не известно откуда здесь взявшихся, слегка покосившаяся и вросшая в землю, но вполне пригодная для жизни. Кровля не так давно покрыта свежим рубероидом. Внутри печка-буржуйка, стол ,лавка возле окна. Окно одно и небольшое, но днем свету хватало. На широких нарах, которые занимали половину помещения, можно было расположиться свободно трем-четырем человекам. Под потолком висели связки каких-то сухих трав и кореньев. Минимальный набор посуды и хозяйственного инвентаря. На столе кастрюля с каким-то варевом. Оказалась свежая уха из щуки. Потом появилась соленая рыба, грибы, моченая брусника. Душистый чай из разнотравья. У меня набор каких-то продуктов тоже был, в том числе бутылка водки, но он сказал, что все это нам пригодится завтра. Я знал, что он почти не пьет, но рюмочку иногда принять может за компанию и для разговора. И тут он предложил мне испить напиток собственного изготовления. Это, конечно, была бражка, но какая-то особенная. Ароматная и легкая. Чувствовался вкус каких-то ягод, трав и еще чего-то малопонятного. Мы понемногу выпили. Он был не очень разговорчивый. На вопросы отвечал, но сам ни о чем не спрашивал. Похоже, что жизнь за пределами его заимки  совсем его не интересовала. Если бы я знал тогда, что он  обладает паранормальными способностями....Но об этом я узнал позже. От людей, которые знали его гораздо лучше. Говорили, что он легко мог определить больной орган и поставить диагноз. И даже лечить. Эти способности проявились у него не сразу, а в результате продолжительного пребывания в одиночестве в условиях дикой природы и тесного с ней контакта. Говорят, он понимал язык зверей и птиц. Приводили разные примеры из его жизни. Как он однажды договорился с медведем, который пришел к нему на заимку, о мирном сосуществовании. У меня есть приятель, которого я познакомил с ним и который провел с ним немало времени. И у меня нет оснований ему не доверять. Приятель даже уговорил Ложкина как-то вылететь в город к очень больному человеку. И он помог этому больному, но больше недели не выдержал и вернулся обратно. Удивительно, но у него не было даже собаки. На мой вопрос, почему, он ответил просто: "Собаку кормить надо. Она ягоды и грибы не ест. А я могу без пищи долго жить."
                Утром, не спеша, мы позавтракали, собрали рюкзаки и двинулись в путь. С собой у нас была палатка, спальные мешки, резиновая лодка, несколько рыболовных сеток, продукты. Клограмм по десять-двенадцать рюкзаки потянули. Я на всякий случай спросил, далеко-ли нам идти. Он ответил коротко:"Тут все недалеко, все рядом". День обещал быть солнечный и теплый. Но это не очень радовало. В тундре иногда бывает жарко, до 30 градусов. И жара переносится тяжело.  В высоких широтах ощущается недостаток кислорода.Мы шли уже около часа, рюкзак становился все тяжелее. Ложкин шел впереди, я за ним в нескольких шагах. Он шел уверенно, не очень быстро, ровным размеренным темпом. Никакой тропы и ориентиров не было, но он шел так, как будто ходил здесь каждый день. Карты у него тоже не было. Позже выяснилось, что на том озере, куда мы держали путь, он был всего один раз, несколько лет тому назад. Мягкая тундра чередовалась с густым кустарником, который называется чапыжником. Этот кустарник чуть выше человеческого роста и настолько густой, что приходилось продираться через него с большим трудом. Гибкие и упругие ветки цеплялись за одежду, рюкзаки и как будто не хотели отпускать нас из своего плена. Ложкин шел впереди и заботливо придерживал те ветки, которые так и норовили хлестнуть меня по глазам, за что я был ему благодарен. Потом мы снова выходили на чистое место, где можно было бы облегченно вздохнуть на какое-то время, но тут начиналась другая беда. Комары! С утра дул небольшой ветерок, который немного спасал. Но ветер стих. Сказать, что комаров было много, значит ничего не сказать. Когда мне говорят теперь, что в подмосковных лесах есть комары, я не понимаю, о чем идет речь. Тучи этого кошмарного кровожадного гнуса поднимались с земли и набрасывались на нас, как будто были в засаде и ждали здесь именно нас и никого кроме нас в тундре нет. Конечно, у нас были москитные сетки и они спасали. Но в них было очень трудно идти в кустах и в них тяжело дышать, а было уже по-настоящему жарко и очень хотелось сбросить ее с себя. Конечно, у нас было какое-то жидкое средство от комаров. Но пот уже заливал глаза, смешивался с этой химической гадостью и кожа начинала гореть и чесаться. Хотелось скорей все это смыть с себя, но воды рядом не было и надо было идти вперед. Странный все-таки он, этот Ложкин.Он шел и, как будто не обращал внимания на эти кровососущие полчища. Наверное, он все таки понимал, каково мне приходится с непривычки и немного сбавил темп. Спрашивать его о том, далеко-ли еще идти, было неудобно и я мужественно держался. В конце концов часа через три мы пришли на место и вышли точно к озеру. Как он ориентировался в пространстве, я так и не понял.
                У меня уже не было сил любоваться красотой того места, куда мы с такими муками все-таки добрались. Мы передохнули, осмотрелись, разбили палатку, устроились. Озеро было большое. Противоположный берег был далеко и с трудом просматривался. Я спустился к воде, кромка берега была песчаная, а по всему берегу сплошным поясом лежал утрамбованный годами слой сухого ивняка, отшлифованного водой добела. У меня была цель. Я ходил по берегу и пытался найти хоть какие-нибудь признаки цивилизации или следы присутствия человека. Я хотел опровергнуть досужее мнение, что в тундре есть еще такие места. Я не нашел никаких следов. Даже признаков. Здесь не было никого. Никогда. Мы первые и единственные. Не знаю, что чувствовал  Ложкин, но меня переполняло чувство гордости и причастности к чему-то большому, девственно чистому, единственному. Если бы было где и чем, я бы обязательно отметился для потомков: "Здесь был Коля".   
                Ложкин в это время надул резиновую лодку и уже разбирал сети. Мы решили поставить одну небольшую сетку недалеко от берега, чтобы проверить наличие рыбы в озере и, возможно, поймать что-нибудь к ужину. Завтра должны были попутным бортом доставить нам пару деревянных бочек и соль для засолки рыбы. Когда я ходил по берегу, то не обнаружил никаких признаков присутствия рыбы в озере. Она не плескалась и стаи мальков не гуляли возле берега, как это обычно бывает. Поэтому у меня появились сомнения, что рыбалка будет удачной. Небольшую сетку мы поставили прямо от берега, пособирали дров для костра, приближался вечер. Прошло не больше часа, но Ложкин сказал, что если рыба в озере есть, то она уже должна попасть в сетку. А нам много сегодня и не надо. Когда мы подошли к берегу, поплавков на воде видно не было. Лодка была не нужна, так как один конец сетки был закреплен на берегу деревянным колышком и Ложкин потянул за него, чтобы вытащить сетку на берег. Но не тут-то было. Сетка сопротивлялась. Я стал ему помогать, казалось, что сеть зацепилась за корягу. Но когда на поверхности появилась первая голова, мы поняли, что это рыба. Это была щука, потом вторая, а следом и третья. Рыба сопротивлялась изо всех сил, билась всем своим упругим сильным телом и усмирить ее удалось только на берегу с помошью подручных средств. Щуки были темно-зеленые с черными спинами, огромные и абсолютно одинаковые. Я приподнял одну за жабры, длиной она была от земли до моего солнечного сплетения. Это больше метра. Таких щук я не видел ни до того ни после. Ложкин, как мне показалось, тоже был немало удивлен. Это была удача! Мы были возбуждены и довольны. Что же нам принесет завтрашний день?
                После ужина мы стали устраиваться на ночлег. Было тепло и мы не стали забираться в спальные мешки. Комаров в палатке не было и можно было даже снять с себя верхнюю одежду. Я заметил, как Ложкин достал из рюкзака небольшой предмет, завернутый в тряпочку. Я обратил внимание, как он бережно с ним обращается. Он развернул его и я увидел часы. Они были размером с маленький круглый механический будильник, какие были когда-то в каждом доме. Я узнал эти часы. Это были часы с самолета АН-2, что находятся на приборной доске в кабине пилотов. Мне часто приходилось летать на этих самолетах в качестве пассажира, доводилось бывать и в кабинах пилотов и я не мог ошибиться. В сером, металлическом корпусе, со светящимся, покрытым фосфором, циферблатом, эти часы всегда считались очень надежным прибором. Редко кто мог похвастаться обладанием такими часами. Он бережно протер стекло рукавом и долго молча смотрел на них. Мне показалось, что он мысленно разговаривает с ними. В палатке горела свеча. Ее мерцающий свет падал на его худое, темное с заостренными чертами, лицо. Оно было одухотворенное. Казалось, что он молится. Он не обращал на меня никакого внимания, он меня не видел, он видел только часы, и похоже, что это был ритуал. И я начал что-то понимать. Этот предмет был единственной материальной частичкой, связывающей его с его прошлым, когда он летал на своей всепогодной "Аннушке", покорял северное небо и, наверное, был счастлив. Какие картины из прошлого проносились сейчас в его голове? Или он пытался заглянуть в будущее? А может быть он верил в эти часы, как в оберег? Я молча наблюдал за ним и боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть его или не поставить  в неловкое положение. Он пристроил часы к изголовью, несколько раз поправил, погасил свучу и пожелал мне спокойной ночи. Он не странный, этот Ложкин, он другой.
                На следующий день вертолет не прилетел. Такое бывает. Причин может быть много. Связи у нас не было, но с  Ложкиным я не испытывал никакого беспокойства, он вселял уверенность и спокойствие. Мы почистили вчерашних щук и целый день питались щучьими потрохами. Их было много и это было вкусно. Потом мы поплыли на лодке обследовать озеро. Глубина была разная, было и так, что мы не могли достать дна шестом, который был около трех метров. И думаю, что это не предел. Сети ставить не стали, не будучи уверенными в том, что вертолет с солью прилетит завтра. Надо было еще суметь сберечь вчерашних щук. Потом гуляли по берегу. Ложкин рассказывал мне о каких-то целебных травах и ягодах, нашел несколько гнезд с яйцами каких-то птиц. Так прошел день.
                Утром следующего дня Ложкин объявил, что вертолет сегодня обязательно прилетит, надо ставить сети. Кто и как ему об этом сообщил? Я не стал уточнять и сделал вид, что поверил ему безоговорочно. Сети мы поставили в середине озера, на глубине, привязав к одному концу несколько сухих ивовых веток, чтобы потом легче было их найти. Вертолет МИ-8 прилетел после обеда. Присел, почти не касаясь колесами земли, кто-то выбросил нам в открытую дверь на землю два деревянных бочонка и полмешка соли. Ложкин в это время о чем-то разговаривал с пилотами через окно кабины, передал им туда двух щук, получил от них какой-то сверток и они улетели. А мы забрали соль и бочки и поплыли на лодке проверять сети. Самый приятный и волнующий момент для рыбака - это проверка сетей. Там может быть абсолютно пусто, а может быть, вопреки ожиданиям, очень много рыбы. Угадать невозможно. Это не поддается никаким прогнозам. Но Ложкин сказал, что рыба есть. Правда, не уточнил, сколько. И какая. А это важно. В тех краях в народе бытовало разделение рыбы по степени ценности и вкусовых качеств. Рыбу подразделяли на сорную, серую, белую и красную. К сорной относили, как правило, ерша, линька и другую мелочь. Серая - это щука, окунь, лещ, карась, крупная плотва. Белая: сиг, чир, омуль, пелядь и, конечно, нельма. К красным, естественно, относили только семгу. Но это все условно и неофициально. В хороших, глубоких озерах всегда водилась хорошая рыба. Мы проверили сети. Рыба была. Не очень много, но зато какая! Это были чиры. Крупные, жирные, серебристые с толстыми спинками. Чир - это рыба семейства сиговых. Где-то, на сибирских реках его еще называют щокур. У него белое, очень нежное и вкусное мясо. Очень хорош свежезасоленый, на следующий день. Уха из голов тоже хороша. Больше десятка чиров, весом килограмма по три каждый, мы вытащили из сетей и засолили. На следующий день и последующий мы порыбачили не менее удачно и, наполнили-таки наши бочки отборной, первосортной рыбой. 
                Каждый вечер,  перед сном,Ложкин заново вынимал свои часы из рюкзака и все повторялось. Может быть он ждал от меня каких-то вопросов. Но я так его ни о чем и не спросил.  Вертолет прилетел черз три дня, мы были готовы уже с утра и ждали, сидя на рюкзаках на берегу озера, упакованные и готовые к погрузке. Погода немного испортилась, было пасмурно, дул ветерок, но дождя не было. Комаров тоже не было. Мы молча смотрели на озеро и каждый думал о своем. Я был уверен, что больше сюда не попаду никогда и Ложкина, наверное, тоже больше не увижу. Было от этого немного грустно. Но остались воспоминания. Приятные и незабываемые. И точка на карте. Озеро с названием "Колька-ТО". "То"  в переводе с ненецкого - озеро. Наши топографы после очередной встречи с Ложкиным так назвали это озеро и на более поздних картах для служебного пользования этому озеру уже официально было присвоено это название. Я видел эти карты.
                Расстояние, которое мы шли с Ложкиным три часа, на вертолете пролетели за 15 минут. Ложкин вышел из вертолета, я следом сбросил ему вещи, он помахал мне рукой, а мы полетели домой. Пока вертолет набирал высоту и делал прощальный круг, Ложкин стоял внизу и смотрел нам вслед.