Путь испытаний

    
                Глава 1.
      Я помню себя маленькой  девочкой, когда бабушка, скрывая отчаяние в голосе,  сказала:  « Пойдем!»  И  мы пошли по серому,  холодному городу, на пустых улицах которого все казалось  таким застывшим и мертвым. Мимо нас проехал  трамвайчик, а в нем,  громко крича,   беспокоя  это уже уставшее утро,  бегали мальчишки, такие  же бедные и голодные, как  и я. Но у них,  по сравнению со мной,  было счастье вот так бегать и шуметь и  корчить рожицы, прилипать своими грязными мордашками к окнам  и показывать прохожим  языки.  Мы с бабушкой, уже тогда пожилой, но ещё сильной,  шли  вперед навстречу ветру, прорываясь сквозь дождь, бьющий  нас косыми струями по лицу. Холодно и  зябко. Мы наконец-то  пришли к давно не новому,  серому,  с облезшей  краской зданию. Зайдя внутрь, бабушка огляделась  по сторонам и спросила, где лежит Еугение, мой отец. Нам показали, как пройти. Коридор был чистым, но каким - то неуютным. У  стен стояли каталки, штативы для капельниц. Мимо проходили больные. В больнице  пахло чем- то неприятным, только сейчас я могу сказать, что это пахло бедностью и отчаянием.
     Мы шли по этому коридору  долго.  Бабушка шла  вперед,  таща меня за руку, платок её сбился, она кого- то тихо ругала и плакала, а мне было страшно. В палате лежало много мужчин, все разного возраста, кто-то курил у окна, и от этого и так неприятный воздух наполнялся сыростью и противным запахом папирос. Это была больница для бедных,  и все было бедным, даже воздух. Отец лежал у самого края, у двери. Он был накрыт простыней, почему то измазанной чем-то красным,  в разводах желто- зеленого. Бабушка подошла к нему,  улыбнулась и о чем- то спросила. Я не пыталась услышать, потому что бабушка всегда говорило очень тихо и требовательно, Папа улыбнулся. Он был очень бледным  и измученным. Я  стояла в сторонке и смотрела на него. Это был он и не он.
      Мы с папой жили все вместе очень мало,  он часто и надолго уезжал, возвращался сначала очень веселым, а через некоторое время становился злым и в то же время задумчивым и никто,  даже бабушка, не могли с ним заговорить. Он хмурился и в который раз лихорадочно собирался и стремительно выходил из нашей жизни в неизвестность.  А со мной оставалась она, его мама.
        Я стояла в сторонке,  не  пытаясь подойти к нему и к бабушке.  Мне хотелось плакать, потому что у бабушки текли слезы,  и папа, держа её за руку, тоже плакал. Отец смотрел на меня, он не просто плакал, просто вода непрерывно стекала из его глаз.  Вскоре пришел врач,  что-то сказал бабушке и резко сорвал простыню с ног папы. Ноги и часть тела были покрыты  страшными болячками,  из которых шел гной,  и тут же открывались новые язвы, и по ним бежала сукровица. Бабушка что- то спросила у врача, он ей ответил. Она закрыла лицо руками  и покачнулась, врач удержал её за плечо и  крикнул  что-то  в коридор. Прибежала пожилая сестра милосердия с ваткой и пузырьком. От пузырька пахло резко и неприятно и противный воздух, казалось, сгрудился вокруг них. Сестра милосердия смочила ватку жидкостью и сунула бабушке под нос. Она  помотала головой  и открыла глаза, отшатнувшись от ватки. Врач и сестра милосердия вышли.
     Папа позвал меня к себе,  но я не хотела подходить, тогда бабушка медленно повернула голову и посмотрела на меня долгим и колючим взглядом,  нахмурив брови, и я подчинилась этому немому приказу. На кровати лежал чужой человек. Я  никогда не видела отца таким,  и мое сознание протестовало против этого мужчины.  С небритыми щеками,  бледный, старый и беспомощный, он не вызывал во мне ни единого чувства родства. Бабушка подтолкнула меня к нему,  я чуть не упала. Мне было жутко. Папа уже не смотрел на меня, только потихоньку гладил мою руку и ничего не говорил. У него также текли слезы сквозь закрытые веки. Я поняла, что это последний раз,  когда  я его вижу. Рука отца ослабела и выпала из моей дрожащей руки, слез у него уже не было. Время остановилось. Бабушка закричала. К кровати подошли больные, накрыли отца простыней. Мы, как во сне, вышли из палаты и побрели в дождь домой. Я помню,  как мы еще раз приходили в больницу. Бабушка кричала и просила что-то у самого главного врача, он отворачивался от  нее и прогонял. Бабушка хватала его за руку и опять просила, а он с брезгливостью и раздражением прогонял её прочь, а она все равно плакала и просила, совсем обессилев,  валилась на колени. Мой мирок перевернулся за эти несколько дней, мне было все непонятно и страшно, я воспринимала все происходящее сквозь призму  горя и страх перед завтрашним днем.
      Отец умер и его не на что было хоронить.  Бабушка умоляла главного врача дать деньги на достойные похороны, напоминая ему, что она когда-то давно помогала больнице.  Доктор говорил, что денег нет,   и они нужны живым и стыдил её, что она выпрашивает, и  что отцу уже все равно. Его за счет города похоронят в общей могиле. А ей не нужно беспокоиться о нем,  раз нет денег, и многое  из того, что я просто не понимала. Мне было стыдно и неловко. Я поднимала бабушку с колен, просила её уйти и плакала вместе с ней.
    Те несколько дней затормозили меня, и каждый раз все прожитое в то время вспоминается мне как что - то запретное и не моё, видимое мной со стороны. Затем в нашей жизни из ниоткуда возникла мама. Это была очень красивая женщина, черноволосая и черноглазая, очень важная и совершенно чужая. Она одета была в какие-то  яркие платья, с наигранной веселостью она обнимала меня, заигрывая со мной, но я чувствовала что-то фальшивое и гадкое в её объятьях, пыталась увернуться из её  цепких рук, а её ухоженные, накрашенные пальцы как щупальца находили меня и ласкали, вызывая у меня дрожь и омерзение. Бабушка никогда не рассказывала мне про моих  родителей,  и я ни о ком ничего не знала. Я знала одно, что возле моей полной маленькой бабушки  я в защите и такой неистребимой любви, такой невысказанной нежности, что  мне никто и никогда не был нужен.
      Тогда мы жили в большой комнате. В комнате стояли кровати с перинами, столы, на которых бабушка что-то готовила и держала продукты. Потолки были высокими  с  расписанными  углами, а вылепленные ангелы всегда смотрели на меня, когда я, просыпаясь, открывала глаза. В комнате пахло чем-то очень вкусным и необыкновенно родным, но каждый раз разным, отчего хотелось выскочить с кровати и кружиться от радости нового дня. И правда, дни были солнечными и из окна, огромного окна на половину стены, видны были синее-синее небо и белоснежные облака. Я часами вглядывалась в них и мечтала о чем-то светлом  и праздничном, даже не понимая, что  такое  праздник. Бабушка смотрела на меня и радовалась моей смешливости и дурачеству. Это сейчас, по прошествии времени, став взрослой и по тем рассказам, что ведала мне бабушка, я узнала, что семья моей бабушки была богата, входила в высший свет Мадрида. Бабушка овдовела рано, но от  этого короткого и нерадостного брака появился на свет мой отец. Рос он избалованным мальчиком, прокутил все состояние,  женившись на беспутной женщине, родившей меня, оставившей  отца и  меня на попечении бабушки. Отец начал проматывать деньги  с ещё  большим усилием, разыскивая мою мать. Затем пристрастился к выпивке и  умер в возрасте 33 лет от заражения крови в больнице для бездомных.
     Дом, в котором мы жили,  был бабушкин, но сдавался по комнатам  в аренду. Деньги большей частью уходили на погашение отцовских долгов  и немного оставалось на наше существование. До самого последнего дня жизни моей бабушки я ничего этого не знала и жила в счастливом неведении одинокого, но любимого ребенка. Бабушка занималась со мной, по своему возрасту я была очень развитой умственно, много читала, изучала языки, и любимым  предметом был глобус, неизменно стоявший на столе для уроков. На улицу меня не пускали.  Дети богатых родителей не разрешали со мной играть, а с бедными дружить не позволяла бабушка, да мне этого и не надо было. У меня было все для счастья. Все это рассказала мне бабушка.
    Я смотрела на свое лицо.  Обычное, как мне казалось,  лицо: круглые щеки, небольшие глаза, курносый нос. Бабушка говорила мне, что я копия своей матери. Но мама  была совершенно другая:  выразительные  темные глаза, четко очерченные губы, небольшой красивый нос, у нее все было таким изящным, что я невольно рассматривала её с удовольствием и чувством собственного достоинства, ведь такая красавица - моя мама, да  говорят еще, что я на нее похожа.
Мама вскоре уехала к мужчине, с которым она жила и опять оставила меня. Я не сердилась на нее, потому что с бабушкой мне было роднее. Так прошла осень и наступила зима. Я не очень помню то время, все встало на круги своя, кроме того, что бабушка чаше стала отдыхать днем и рано ложилась спать. У нее чаще стало болеть сердце,  и я часто заставала бабушку плачущей. Она подолгу смотрела на меня, и в глазах её была такая печаль, что и у меня возникало желание плакать, но я уходила в свой угол, к своим книгам и глобусу. К весне бабушке стало  хуже,  и она слегла. А к началу лета и её не стало.
     Приехала мама, она была очень озабочена и совсем не замечала меня.   Потом оказалось, что  наш дом описали кредиторы и мама, не зная как выкрутиться из создавшегося положения,  начала продавать мебель,  картины, думая, что вырученных от продажи денег хватит заплатить долги. Но, к сожалению, ничего не получилось, и мама чаще уходила из дома, оставляя меня одну. А однажды вечером она подозвала меня к себе,  сунула мне небольшой узелок и отправила в ночь. Правда, отдельно она передала мне шкатулку и записку. Мама вывела меня с черного входа, перекрестила и сказала, чтобы я не обижалась и что в записке,  что лежала у меня шкатулке, лежит её адрес, и что бы  как- бы не сложилась моя жизнь, я нашла её, и что сейчас она не может мне  ничем помочь. Сама она  находится в бедственном положении  и в данный момент она отправляет меня с деньгами, которые бабушка собрала для меня, и если завтра их найдут, то  непременно отберут, а меня  придется отправить в монастырь  для сирот. Она рассказала мне, что она обманулась в своих надеждах, убежав с театральной группой, что артистка она никчемная,  а её красоты хватает  лишь на то, чтобы переходить от мужчины к мужчине, а   со мной ей некуда приткнуться, и даст Бог, у меня все сложится.
   Мама рассказывала мне  все  это,  уводя меня из дому, речь её была торопливой и бессвязной, она, то останавливалась, обнимая и целуя меня, то торопила и ругала, за то, что я за ней не успеваю. Так мы дошли до остановки дилижансов. Мама передала меня,  какой - то женщине  и убежала назад.
Женщина презрительно посмотрела на меня и отвела на сеновал. Она кинула мне какой-то старый плед и сказала, что утром меня увезет дилижанс, а сейчас ей некогда со мной возиться.
Я стала укладываться спать. На сене мне было неудобно, все кололось,  шуршали мыши, но я все- таки уснула. Ночью мне приснилась бабушка и сказала, чтобы я уходила из этого места,  а не то будет беда. Я проснулась среди ночи, сердце сильно билось.  Мне было страшно, но я  захватила свои вещи  и тихонько вышла из сарая. Обогнув сарай,  я  остановилась обдумать, куда же мне все- таки идти.  Мое внимание привлек шум шагов. В сарай шла женщина, в руках её был топор и какая - то тряпка. Я не стала дожидаться её возвращения и бегом убежала  неизвестно куда. Я бежала долго, у меня все дрожало от страха и это подгоняло меня. Я не могла думать, ноги сами  бежали по полю, я петляла, прячась за скирды соломы. Вскоре стало светлеть, и я остановилась у какого - то бедного дома. Мне  нужен был отдых,  но я боялась обратиться к хозяевам и  зашла в открытый сарай, залезла на чердак и незаметно для себя уснула.
Наступило утро,   и я проснулась  счастливой, совершенно не осознавая все происшедшее накануне.  Постепенно, когда я увидела солнце,  проникающее сквозь решетчатый потолок сарая, почувствовав запах и тепло сена, окружавшее меня, до меня дошло это необыкновенное чувство свободы  и радости наступившего дня. Я готова была подпрыгнуть на месте и станцевать самый бессмысленный танец   жизни, как доказательство, что все у меня всё всегда будет хорошо.      
                Глава 2.
       Но  тем не менее прошло более  чем полчаса, я почувствовала голод,  но погасить его было нечем.  Я выглянула сквозь дыру в полу,  и мой взгляд наткнулся  на совершенно такой же,  бессмысленный и удивленный взгляд, только   в потолок. На меня смотрела пара глаз  цвета  необыкновенно голубого неба.  Пара минут удивления  и я поняла, что мое присутствие открыто и появился страх. Но эти   голубые глаза  мальчишки  смотрели на меня  более с интересом, нежели чем с удивлением. Неожиданно дл я себя мы рассмеялись и хохотали так долго, как могут смеяться только дети, не обремененные ничем.
    Я все еще улыбалась, совершенно потеряв чувство опасности,  и  спустилась вниз. И  наконец   мы увидели друг друга.  Мальчик протянул мне руку и помог спуститься.  Я огляделась по сторонам, мне  всё было жутко интересно.  Сарай был построен,  видимо,  очень  давно. Доски рассохлись  и сквозь щели проникал дневной свет. В сарае стояла корова, она равнодушно смотрела на меня, а я впервые  так близко оказалась возле животного.  Мальчик попросил меня обождать  в сарае, вывел корову и исчез. Я села прямо на пол и задумалась. Как мне поступить, я не знала. Идти мне было некуда, да и не к кому. Тут я вспомнила о шкатулке, отошла в дальний угол   и открыла её. Там лежали старинные драгоценности и немного золотых монет. Я не знала их ценности, но поняла одно - шкатулку нужно спрятать.  В углу сарая стояла лопата. Я  взяла её,  она была тяжелая, все же я справилась с задачей и выкопала достаточно глубокую  яму. Я обернула шкатулку в тряпку, лежавшую недалеко  от лопаты, спрятала шкатулку в яму и закопала  её. Всё это я проделала быстро, боясь быть увиденной.
Мальчик  вернулся  не скоро и принес мне молока и отломанный кусок хлеба.  Я торопясь съела все и посмотрела на мальчика.
- Ты немой? – спросила я.
- Нет, а я думал, что ты немая!
Мы опять рассмеялись.
- Спасибо, а то я голодная. Ты кто?
- Я - Артур!    А ты кто?
- Я – Лаура!
-  Ну, рассказывай, что ты здесь делаешь?
         Я рассказала Артуру, кто я и почему я здесь, пропустив историю со шкатулкой.
- Понятно - протянул он, посмотрел на меня и задумался.
- Я сейчас вернусь  -  сказал он, и опять я осталась одна. Вскоре Артур вернулся в сарай с дедушкой.   Пожилой человек шел покачивающейся походкой,  вытянув вперед руку. За другую руку его держал мальчик.  Да он слепой, догадалась я.
- Здравствуй, Артур все мне рассказал -дедушка пробежался рукой по моему лицу и улыбнулся.
- Ты красавица! Да, странная штука жизнь, не только у бедных плохо бывает - дедушка  похлопал меня по плечу и взял за руку. По сравнению с ними, я с бабушкой  действительно жила более чем обеспеченно.
- Ну ладно, поживи здесь, а там посмотрим, что с тобой делать. Зови меня Мануэль. Вообще я дед этого сорванца. Ну,  пойдём.
Мануэль поискал рукой Артура. Тот сразу подхватил деда за руку и посмотрел на меня ободряющим взглядом. Так наша троица  вышла из сарая.
      Я, все так же молча,  шла с ними по тропинке. Впереди стояло старое и нелепое здание. Оно было немного перекошено на один бок. Мы вошли в дом. Там было чисто и скромно. На большом столе  стоял кувшин с молоком, кусок сыра и хлеб. В углу комнаты находилась кровать, покрытая стареньким покрывалом. Рядом с очагом находился шкаф с посудой. Это и была мебель этого старенького дома с добрыми его обитателями.
    Каждый день проходил как один, мы  с Артуром рано вставали и шли в сарай.  Мальчик доил старую корову и шел с ней на луг, а я подметала в доме, делала работу, которую мне давал Мануэль. Он  же в это время  сидел и дремал на лавочке у двери, иногда вскидывал голову назад и что-то бормотал. Зато вечера были замечательными. Зной заметно спадал. Ветерок ласково проникал к нам во двор, трепал мои кудри и нестриженые локоны Артура, пробегал по всем углам и ласково, как кошка, терся о наши ноги. Поужинав, мы выходили  во двор  и  дед Мануэль рассказывал о приключениях, что выпадали ему во время его морских странствий. Иногда он задумывался надолго и мы с Артуром уходили к реке и ждали, когда покажется луна, затем наперегонки бежали домой, поднимали деда и счастливые засыпали до следующего утра. В обязанности Артура входило не только ухаживать за коровой, но и заготавливать сено и хворост на зиму. За молоком  каждое утро приезжали на подводе. У нас каждый день были небольшие деньги и жили мы неплохо, хотя и скромно. Так закончилось моё счастливое лето. Осенью мы уже не бегали к реке, нам стало скучно, и  я начала обучать грамоте Артура и рассказывать по вечерам  то, что я прочла в книгах.
    Артур учился быстро, на чердаке мы нашли старые журналы, которые прочитали достаточно  скоро. Ближе к ноябрю дед слег, у него ничего не болело, но нам казалось, что у него как будто сломалась пружина, побуждавшая его к жизни. Мы старались не думать о завтрашнем дне. Но,  к сожалению, он наступил. Деда похоронили на холме, корову забрали, а нас разделили. Вот и  началась моя новая жизнь. Я уже понимала, что оставить меня с Артуром никто не разрешит, и со слезами простилась с ним. Мы поменялись крестиками и договорились встретиться  через шесть лет в это же время у реки на нашем месте.
               
      Меня определили в сиротский монастырь недалеко от Мадрида. Монастырь был старый,  но довольно красивый, на его территории было много очаровательных  мест. Старинные скульптуры  святых в молитвенных позах, с ещё  не совсем стертой позолотой на закате проявлялись , сквозь ветки древних дубов и,  казалось, выходили со своих пьедесталов и молились среди нас. Нас,  девочек разного возраста, было  не мало. Все мы были сиротами, никому не нужными детьми этого странного времени.  Встретили меня с  участием. Монахини, всю свою жизнь посвятившие воспитанию детей- сирот и  чтению молитв не очерствели, хотя и держали дисциплину в монастырской школе очень жесткой. Меня определили в четвертый класс. Обучение велось на латыни, к которой у меня оказались способности. Видимо, воспитание и обучение меня бабушкой разным языкам помогли мне, а может ее невидимое присутствие, подталкивало моё неуёмное желание к знаниям. Я быстро освоила программу своего года обучения, и все было бы хорошо, если бы у меня сложились нормальные отношения с девочками.
      Девочки, находившиеся при монастыре, делились на несколько групп, обычно делимые по классам. Конечно, в каждом классе тоже были группки из детей, отличимые по социальному положению. Не все сиротки были из очень бедных семей, некоторые были выходцами из купеческой прослойки, кое-кто из мещан, но в основном это были дети  крестьян. Некоторых детей забирали во время праздников их родственники. Возвращаясь из дома, они привозили с собой фрукты, сыры, сладости. Обычно эти девочки делились привезенным только с такими же, как они. Остальные же,  мало того, что им некуда было выехать, ещё и чувствовали себя обделенными даже такими маленькими удовольствиями как фрукты и конфеты.  В монастыре происходила покупка труда, выполняемая  грязная работа оценивалась  едой. Я же не подходила  к группе более обеспеченных  девочек, а так как я и не умела делать ничего из того, что умеют дети крестьян, то была признанным изгоем. Помогала мне выжить в тот момент моя светлая головка, я училась легко в школе, где процветали продажность  и унижение. Ко мне подходили за разъяснением  школьных заданий практически все. Я никому не отказывала, но и платы за это не брала. Дети же бегали ко мне,  скрывая ,  это от своих друзей, стесняясь общения со мной, а нередко во время прогулок старались обидеть меня, обзывались,  иногда в спину кидали комья грязи, весело смеясь при этом.  Не скажу, что такое отношение ко мне оставляло меня равнодушной, часто я плакала от  безысходности, но бабушкина наука относиться ко всему со смирением помогала мне. Я отвечала на эти выпады  деланным равнодушием и старалась незаметно остаться одна, лишний раз повторить урок, что явно приносило мне более глубокие знания. За  это меня любили мои воспитатели. Но тем не менее время шло и  мои знания  и умение объяснить непонятное,  сыграли свою роль.  Дети,  особенно новенькие, тянулись ко мне, и у меня уже организовалась группка девочек, где я нужна была как старшая.
Воспитательницы - монахини  не особенно рьяно обучали детей наукам, принято было знать: ручной труд, знание кухни, работа в саду. К моему сожалению, только сад  и монастырская  библиотека были той отдушиной, которая помогла мне выжить в той достаточно сложной атмосфере.
Конечно, в монастыре не было той библиотеки, как в больших городах, но жития святых  в старинных рукописях были представлены в  большом объеме, но  были  расставлены на полках бессистемно. Мать настоятельница  часто заставала меня в библиотечном зале, она присматривалась  ко мне. Видя мое одиночество и желание что нибудь систематизировать, мать - настоятельница назначила меня составлять этот каталог.   Монастырь, как я уже говорила, был старинным,  и местами разрушение уже коснулось его кирпичных оград, дорожки заросли травой, а внутренняя  и внешняя архитектура уже поблекли и не имели уже той яркости и великолепия, которые были в  первые века после его постройки. Вообще  монастырь этот жил своей жизнью, а его обитатели своей, не было единения душ в этой Божьей обители.
После занятий и месс я с охотой шла в сад, где подружилась с сестрой Сандрой. Молодая монахиня, привезенная в монастырь  сразу после своего рождения, уже приняла образ жизни в монастыре, как единственно правильный и находила во всем, что её окружало, свою прелесть. Она с удовольствием показала мне искусство составления букетов из осенних цветов и листьев. На огромном столе  мы собирали мозаику из  всего осеннего великолепия, затем она начала приобщать меня к искусству составления мозаики из стекла. Стекло  мы искали в подвалах монастыря, где складировались разбитые мозаичные окна. Сначала мы просто собирали цветовые гаммы, без явного изображения, затем,  найдя в библиотеке описания старинных мастеров по изготовлению мозаики, пытались найти рецепт  клея.  У нас путем проб и ошибок начало что-то получаться, но соединение стекол не было крепким, и мы снова и снова меняли ингредиенты, и  их пропорции.  Мы радовались и этим опытам, вознося молитву Господу и прося его открыть нам более качественные составляющие.
                Глава 3
 Ежедневно после уроков и мессы я и Сандра более быстрым шагом, чем было принято в монастыре, боясь, что у нас отберут  это занятие,  спускались в подвал, ища то стекло, то старинные рукописи, не вошедшие в каталог монастырской библиотеки.
      В подвалах было сыро и в период дождей частенько хлюпало под ногами, фундамент от старости  местами рассыпался,  и вода  просачивалась сквозь камень.  Мы зажигали факела и осторожно, распугивая крыс, поминутно осеняя себя крестом,  продвигались дальше по подвалу,  шаг за шагом ища то,  что нас интересовало. Но находили мы мало. Так как все лежавшее на полу было либо испорчено водой, либо погрызено крысами. Однажды Сандра  подвернула ногу и со стоном прислонилась к слизкой стене подвала. Я подбежала к ней, поддержала её и забрала  факел. Опустившись  на колени, взяла  начавшую распухать ногу, и  пыталась  её осмотреть.  Я сняла чулок  с ноги Сандры  и решила посветить факелом на больное место, взгляд мой несколько переместился, и я увидела нишу  в полуметре от пола. Пристроив факел,  и наскоро туго перевязав ногу Сандры,  я начала осмотр ниши,  глубину  которой прикрывал камень.  Камень не поддавался, он как будто прирос к нише.  Сандре видимо было больно, она застонала. Я пометила  место поиска,  очертив  его куском известняка.  Потихоньку мы с Сандрой выбрались из подвала. Шла она, подпрыгивая на здоровой ноге и опираясь на меня, часто испуская стон. Мне так было жалко монахиню, что я заплакала. Так мы и дошли до кельи  Сандры, одна плача, другая охая от боли.
      На несколько недель наши походы в подвал прекратились, мать – настоятельница запретила нам ходить туда. Во всяком случае, пока нога Сандры не восстановит способность передвигаться. Как только Сандре стало лучше, мать – настоятельница дала разрешение на более качественный осмотр подвала.  Но к  этому времени наступила весна, все вокруг расцвело,  и я с другими девочками была занята высадкой рассады. На это время занятия наши прекратились, нужно было до засухи посадить овощи, подвязать виноград и выполнить кучу дел по хозяйству. Так в заботах весна перешла в лето. Начались каникулы.  Более двух третей девочек разъехались, остались только те, кому некуда  было податься.
Как только работы по посеву закончились, мы с благословения матери - настоятельницы  отправились в подвал.  Уже с месяц дождей не было, в подвале было сухо и нам ничего не мешало  качественно  его рассмотреть.  Мы дошли до ниши, я опустилась на колени, ножом расковыряли штукатурку возле камня. Наконец мы его вытащили. Я порядком  притомилась. Сандра велела мне отдыхать, а сама опустилась на колени и  просунула руку в щель.
-  Там что-то есть - сказала Сандра
-  Доставай быстрей - я торопила монахиню, находясь в нетерпении и досадуя на её медлительность.
-  Ну? Что там?
-  Кожаный мешок - ответила Сандра
-  И всё? – я чуть не расплакалась и потеряла на время интерес к происходящему.
-  Да, и в нем что-то есть.
-  Что?- я даже подпрыгнула от  возбуждения.
    Мы достали  кожаный мешок.  Он  не был испорчен и был практически чист. Развязали бечевку  и высыпали содержимое на более чистое место.  В мешке лежала старинная рукопись. В этом старинном документе была инструкция по изготовлению клея и золотые монеты.  В другой бумаге было написано, что деньги эти следует взять тому, кто будет заниматься витражами,  для  покупки необходимых  ингредиентов. Радостно мы сложили все обратно в мешок и почти бегом отправились к матери – настоятельнице.
    Перебивая друг друга,  мы рассказали ей о нашей находке. Благословив нас,  она разрешила нам продолжить опыты и освободила от полевых работ.
    Наш день начинался с первым лучом солнца и длился до темноты, пока мы не начинали валиться от усталости. Сначала мы искали  ингредиенты, подсказанные   неизвестным нам мастером. Видимо, он был  алхимиком. В основе всего лежали заклинания в определенное время суток и времени года. Мать – настоятельница запретила их использовать и обязала нас читать дополнительные псалмы и молитвы.  Поскольку мы чтили её отношение к нам, то обязательство это считали необходимым, и наконец, наши труды увенчались успехом.
    Наступил август, на моё 13-летие  мать – настоятельница велела приготовить яблочный пирог, и всем небольшим составом нашего монастыря мы отметили этот праздник. Я была наверху блаженства, и я поняла, что теперь  моей одинокой жизни наступил конец. Я начала чаще смеяться, носиться по полям, испытывая восторг от каждого прожитого дня. Работы по восстановлению разбитых мозаик продолжались. Нам помогали мужчины с соседнего села. Они ставили леса и аккуратно доставали поврежденные временем мозаичные фрагменты остекления.
Затем после молитв,  мы  с Сандрой, порой мучаясь подолгу, подбирая по цвету недостающее стекло,  пытались восстановить  по сюжету картину;  порой совершенно неожиданно быстро, как будто кто-то нам в руки вставлял необходимое, мы создавали картину за считанные часы. Мать – настоятельница каждый раз благословляла нас и просила Господа нашего помогать нам в наших  трудах. Мы работали так, что дни менялись с такой скоростью, что незаметно наступил сентябрь, и мне пришлось оставить до следующих каникул нашу работу, тем более, что практически самый необходимый ремонт мы успели сделать.
                Глава 4.
   Наконец приехали дети, загорелые, выросшие за лето, будто цветы тщательно удобряемые, расцветали красотой  неуёмной молодости старшеклассницы.  Они рассматривали друг друга, и сами стеснялись своих, уже не новых, у кого тесных, у кого свободных,  не по размеру платьев, снятых с чужого плеча своих родственниц.  Девочки средних классов, наоборот, стали более угловатые. Заметно  подросшие, с шальными газами от полученной  летней свободы, они входили в свои комнаты, занимали лучшие места или ругались друг с другом за  понравившееся им место.  Но  монахини следили за ними  и пресекали каждый их выпад в сторону друг друга.  Совсем ошалевших сразу наказывали розгами. Меня это не коснулось, так как я все лето прожила в одной келье с Сандрой и получила разрешение проживать там и дальше. Вообще, я получила ряд преимуществ перед своими одноклассницами. Я заметно вытянулась, стала более раскованной и  проявившаяся за лето сила  духа бросалась в глаза. Бывшие мои враги поначалу  цеплялись ко мне, но в ответ я только смеялась над ними и поправляла их испорченную деревней речь.  Монахини, видя это мое поведение,  незаметно улыбались и тем самым подбадривали меня. Вскоре всё утихомирилось. Одноклассницы, видя отношение ко мне монахинь и матери – настоятельницы, стали  относиться ко мне подобострастно, но и это меня раздражало, и я опять замкнулась. Я стала больше заниматься с малышней, и они стайкой ходили за мной. Монахини были благодарны мне за заботу о малышках, им и самим было легче, так как работы у них не переводилось. Начались церковные праздники,  и монахини чаще служили всенощные. Наутро они были  уставшие, вместе с тем счастливые от появившегося у них Божьего вдохновения.
      Учение давалось мне легко, как будто просто вспоминались  данные мне ранее знания и охотно познавались  новые. Дети давали радость полноты моего существования. Я была счастлива. Ни скромная одежда, ни более чем скромная еда, отдых  на деревянной лежанке, холод от каменных стен  не были мне в тягость. Я была озарена верой и счастьем созидания. Я готовила себя на пострижение в монахини, о лучшей жизни я и не могла мечтать. Здесь я не была одна, и здесь я была нужна.
Так прошла осень и наступила зима, подошло Рождество.
      Однажды во время Рождественских каникул меня и Сандру вызвала мать-настоятельница. Она попросила нас присесть,  но сама долго расхаживала по своему кабинету, как бы раздумывая в какой форме нам что-то объявить. Наконец она приняла решение. Она взяла со стола письмо и начала свой рассказ.
-Я написала по поводу вашей находки епископу. Мы решили, что  вы отточили свое мастерство на ремонте мозаичных витражей нашего монастыря. У вас все получилось как нельзя лучше и епископ с позволения Папы  отправляет вас в Польшу, в город Варшава. Я бы хотела, что бы вы  серьезно отнеслись к этой миссии. У Лауры есть понимание цвета и формы, Сандра же старшая и более  разбирается в ситуации. Дело в том, что поездка ваша несет в себе политическую миссию. В Европе назревает конфликт, так мне было написано, но я не знаю какой и почему, не мое это дело. Ваша миссия - подготовить храм Господень к визиту кардинала. Поедете по весне,  где-то в мае, как раз у нас пройдет посевная, и ваши руки освободятся, ну  и  до поездки вы отшлифуете дальше свое умение в составлении клея. Ну а теперь в класс - Лаура, Сандра - по своим делам. Мы переглянулись с  Сандрой и закивали в знак согласия.  Мать – настоятельница благословила нас и мы вышли.
     Приближался 1914 год.
 Наступила весна. Дружное пение птиц, яркое солнце, первые всходы, теплые вечера - дарили радость. Я превратилась в барышню и с удивлением и счастьем находила  в зеркале милую девушку - точную копию своей матери, только  мои глаза напоминали бабушкины. Я ждала и боялась этой поездки, но то, что со мной будет Сандра,  успокаивало меня.
   Сандра не была красавицей, да это ей и не требовалось, но от неё исходила такая волна спокойствия и рассудительности, что всякий, находившийся с ней, чувствовал себя защищенным. Её любили все, от самой маленькой сироты  до  самой старшей монахини.
     Мы просчитывали время в пути, решили, что поездка в поезде ускорит прибытие, начали учить немецкий язык. Для меня это было легко, как игрушка, и уже к маю я могла на слух переводить целые страницы. Сандре же язык давался с трудом.  Но, тем не менее, уже в конце мая к нашему монастырю подъехала сельская подвода и мы с Сандрой отправились в путь. Вез нас говорливый пожилой человек, часто посещавший наш  монастырь. В течение нескольких часов он рассказывал нам местные байки, смешил нас, так, что доехали мы до станции быстро и вовремя. Мы высадились возле перрона. Одеты мы были в  темные платья, поверх них плащи с капюшонами. В руках были сумка с провизией и чемодан с бельем. Инструкцию  и документы мы спрятали в глубину чемодана. Все накрыли нитками для вышивания и тканью.
     Сандра прятала страх за улыбкой, способной обмануть кого угодно, но не меня. Я тоже боялась, но наблюдательность и в этот раз помогла мне. Я присмотрелась к группе отъезжающих и начала повторять их действия. Достала билеты и подошла к дежурному офицеру и спросила о поезде. Господин офицер внимательно присмотрелся ко мне и спросил:
-  Из монастыря?
-  Да, я и сестра Сандра, едем в Варшаву - ответила я, опустив глаза в пол.
-  Документы есть ?- офицер  протянул руку
-  Вот, возьмите, - я протянула документы офицеру
-  Да ладно, вижу, что не беглянки!
-  Откуда? – удивилась я
-  С монастыря, - пояснил офицер
-  А зачем?- опять удивилась я.
-  Ну ладно, ваш поезд скоро будет. Предъявите билеты и садитесь в вагон. Лучше сразу заприте купе и никому не открывайте, а то больно симпатичные.   Всяких людишек хватает.
-  Благодарю, господин офицер!
-  Счастливого пути! – офицер отошел от нас, но  я все равно ловила его  озабоченный взгляд. То ли он боялся, что упустил беженок, то ли переживал по-отечески за нас.
     В поезде с нами ничего экстренного не произошло, мы послушались офицера, купе  открывали только проводнику. Пограничный контроль  не обратил на нас  никакого внимания и уже к концу недели мы вышли на станции Варшава.
    Почему- то получалось, что все переговоры вела я,  Сандра только  нашептывала мне вопросы, но незаметно, украдкой. По-польски мы не говорили. Русский тоже не знали, но на станции было много немцев, и я быстро нашла экипаж. Кучер вскоре доставил нас по месту назначения в костел «Божьей Матери». Мы представились святому отцу, и он отправил нас отдыхать.
                Глава 5
     Артур проснулся рано, что – то смутное и беспокойное его разбудило. «Да,  сегодня прошло три года, как умер дед и нас с Лаурой разлучили. И еще сегодня я впервые буду самостоятельно выполнять заказ в мастерской» - подумал Артур. Еще три года назад он сидел на берегу реки  и смотрел на закат. Как быстро летит время. После смерти деда Артура отдали под опеку  владельцу мастерской, тому нужна была бесплатная рабочая сила, как этот  шестнадцатилетний мальчик. Сейчас  он уже мастер, за пояс заткнет любого. Хозяин мастерской неплохо разбирался в технике, а автомобили начали пользоваться спросом, и их нужно ремонтировать. За этот месяц это уже третья машина, но ничего,  Артур с этим справится. «Осталось три года, и мы встретимся с Лаурой, где она сейчас, как сложилась её жизнь, ведь она такая хрупкая» - подумал молодой человек, собираясь на работу.
                Глава 6.    
    Прошло немногим больше трёх месяцев, мы заканчивали  работу. Сандра и я начали собираться домой, сказать, что мы устали, ничего не сказать. Хоть наш распорядок дня не отличался от монастырского, мы были сильно вымотаны. Незнание польского языка  мешало, нам приходилось изъясняться жестами. Это  занимало наше время. То не было стекла  нужной толщины и цвета, то не было ингредиентов для клея, то вовсе нам не давали спокойно работать. В монастыре мы были вне других, посторонних людей. Здесь же каждый совал свой нос в наши дела. В конце концов, мы и вовсе замолчали. Люди крутили палец у виска  и недовольные уходили от нас прочь. В августе все перевернулось. Было объявление о начале войны. Вообще тревожное состояние людей носилось в воздухе как вирус.  Люди, посещавшие костел, не умолкая  говорили о том, что скоро начнется война. Затронет ли она Польшу,  что будет с простыми её жителями, заберут ли мужчин в армию, нужно ли запасаться продуктами, и что делать, если нет возможности их запасать, потому, что нет денег. Мы чувствовали это людское беспокойство и хотя мы были уверены, что нас  не коснутся эти Европейские перемены, нам было неловко от нашего безразличия. Но время шло,  и война началась. Из рассказа хозяйки дома стало известно, что началась она с визита престолонаследника Франца-Фердинанда в  столицу Боснии - Сараево. 28 июня в  карету  Франца-Фердинанда была брошена бомба. Эрцгерцог отшвырнул ее, продемонстрировав  присутствие духа. Но что должно случиться, то и случается. На обратном пути Франца-Фердинанда был избран другой маршрут. Но по неизвестной причине карета вернулась по лабиринту плохо охраняемых улиц на  то же  место. Из толпы выбежал молодой человек и произвел два выстрела. Одна пуля попала эрцгерцогу в шею, другая в живот его супруге. Оба скончались в считанные минуты. 1 августа 1914г. Германия объявила войну России, а двумя днями позже Франции. После месяца нарастающего напряжения стало ясно, что большой европейской войны избежать невозможно. Война началась, то, что происходило  на улицах города, невозможно описать. Собирались митинги, кричали о проклятых германцах  на одном углу. На другом же углу  кричали,  что немцы освободят Польшу от русского ига, но все понимали, что будет страшно, будет голод, будут смерти. Мы  старались быстрей закончить нашу работу, но как назло,  не было возможности это сделать. Чаще всего мы никуда не выходили, смотрели  из окна на все происходящее на улице. Бегущие  с одного митинга на другой возбужденные люди вызывали у нас страх. Сандра постоянно молилась, я же,  то молилась с ней, то  смотрела в окна. В мои 14 лет, прошедшие в относительном спокойствии, действия, разворачивающиеся вокруг, вызывали  недоумение. Сандра запаниковала.
       Ну, все - домой, домой в солнце, в родные стены к матушке- настоятельнице. С большим трудом нам достали билеты на обратную дорогу на конец сентября.  Началась всеобщая мобилизация, билетов  на гражданские поезда не было. Железнодорожное сообщение было подчинено закону военного времени.
     Кое -  как мы нашли извозчика, он был нервным, поминутно оглядывался, торопил нас с посадкой. Вскоре нам стала понятна причина его беспокойства. На улицах, прилегающих к главной  площади, шли  солдаты. Небритые, уставшие, кое-кто хромал, и их поддерживали идущие рядом. В воздухе пахло порохом, слышны были отдаленные взрывы, то редкие, то канонадой.  На дорогах завалы битого кирпича, мусора. Кое -  где  стонали раненые, испачканные кровью и грязью. Женщины оттаскивали их в безопасное место, но кто из них знал, где безопасно. Шум от артиллерийской бомбежки приближался к центру города. Наша  лошадь уже не бежала, а обходила завалы и раненых, животный ужас от происходящего  парализовал всех. Наконец наступила тишина.  Кое-как возница успокоил лошадь  и она тронулась  вперед. Но не-надолго,  до вокзала оставалось проехать 2 квартала, как мощный взрыв потряс все вокруг,  наша лошадь упала на бок и захрипела, повозка перевернулась вместе с нами. Я оказалась сверху Сандры, перелезла через неё, выбралась наружу. Я, видимо, была контужена, ничего не слышала, голова гудела и подрагивала, но видела я все более отчетливей, чем раньше.  Повернувшись  к Сандре, увидела, что оглоблей ей пробило живот. Шатаясь, я встала с колен, и оглянулась.  Извозчик был мертв. Сандра была без сознания, я взяла её за руки, но не смогла сдвинуть с места, я попыталась вытащить оглоблю за конец , но  она не поддавалась. Тогда я закричала. Я кричала, но не слышала себя. Впереди и сзади рушились здания, как будто кто-то невидимой рукой стирал их с лица земли. На их месте  возникала сначала завеса дыма, пыли,  затем груда обломков. Я не слышала криков, люди с округлившимися от ужаса глазами разевали  рты  и бежали кто куда. Я пыталась остановить  бегущих людей, но они отталкивали меня и бежали дальше. Я стояла  и смотрела на все происходящее.  Мой мозг отказывался понимать увиденное.  Я  плакала и кричала от горя и беспомощности. Мимо начали пробегать немецкие солдаты, офицер, видя наше монашеское облачение, подбежал к нам, он подозвал солдат, и они вытащили  из Сандры оглоблю, из раны сразу хлынула кровь. Стащив платок с головы, чистой его стороной я приложила платок к ране. Офицер обратился ко мне, но я его не слышала. Я показала на уши,  что  оглохла, тогда он рукой показал мне, куда нужно бежать. Военные ушли, и мы остались одни; подросток и умирающая девушка. Наконец бомбежка стихла и ко мне начал возвращаться слух. Я оттащила Сандру к сохранившейся стене дома и оставила её там,  побежала в сторону, указанную офицером, но и там были разрушенные дома. Я вернулась к Сандре. Мой платок был полностью пропитан кровью, лицо Сандры побелело как мел, дыхание прекратилось.  Она умерла.            Не понимая, что вообще произошло, я стояла  над  ней,  потеряв ощущение времени. За несколько минут вспомнились все,  умершие дорогие мне люди и яркая мысль в мозгу молнией пронеслась в голове - Это я виновата, из-за меня все умирают. Горе от моих потерь  забралось мне в душу. Одна, совсем одна. Дикий вопль вырвался из меня. Я кричала и кричала, повалившись на обломки, долбя своими кулаками  эту проклятую землю, забравшую у меня всех - отца, бабушку, Мануэля, Сандру. Очнулась я от прикосновения чьих – то рук.  Люди оттащили меня от Сандры, положили её в повозку, а меня отвели в сторону и дали воды. Оставив меня одну,  они поехали дальше собирать трупы.
      Поднявшись с земли,   мутными от слез глазами, я осмотрелась вокруг, улица была разрушенной. Артобстрел  совсем прекратился, пыль осела, и   стали видны следы бомбежки.  Нужно идти,  но куда? – решение пришлось само собой – На вокзал!
Помня ещё с той давней поездки дорогу,  ноги сами поплелись в сторону станции. Сколько времени пришлось идти, я не знаю. Тем не менее,  старое, но целое здание вокзала показалось впереди. Дошла. Одна. Снова защемило в груди и слезы покатились из глаз.  Ко мне подошел патруль, я оказалась в расположении немецкой армии. Услышав мою просьбу отправить меня домой, они невесело рассмеялись.  Солдат было двое. Один из них,  крупный, пожилой мужчина курил сигарету, другой же сутулый и  худощавый нервно оглядывался по сторонам. 
- Поезда для гражданских не ходят, в них перевозят раненых и увозят мертвецов – пожилой солдат сплюнул на землю.
- Слушай, иди отсюда, скоро начнётся бойня - добавил второй.
- Мне некуда идти - ответила я
-Может, отведем её в госпиталь, тот, что в монастыре?
-А что, это верно – подтвердил худой и сутулый мужчина.
 Мы пошли в сторону здания вокзала. Поднялся ветер, небо затянуло тучами, начался мелкий дождик. Я заплела в косы мои растрепанные волосы, дождь усиливался и порядком намочил меня. Из-за линии горизонта показался дым, потом послышался стук колёс, подошел состав с нарисованными красными крестами. Подходя к станции, мы увидели толпу раненых. Санитары снимали  с подвод носилки с лежачими больными, с перевязанными руками и ногами, у некоторых и  лица не было видно из-за бинтов.  Стоны больных, крики санитаров, гудки паровоза заглушил грохот начинающейся канонады. Санитары забегали с носилками быстрей,  монахини торопились посадить людей в вагоны, и хотя теплушки не были приспособлены для  вывоза раненых, деваться  было некуда. Рядом проносили носилки с раненым солдатом, рука его свалилась с носилок, грохот от недалеко разорвавшейся бомбы  тряханул перрон, санитар пошатнулся  и я подхватила носилки. Санитар взглядом поблагодарил меня. Почти бегом мы добрались до вагона, там пара сильных рук приняла носилки. Санитары сразу  убежали за другими ранеными.
- Что стоишь, не слышишь, что ли,  воды просят - крикнула мне монахиня. Взгляд мой охватил все, кроме емкости с водой.
-Да ты, что – истукан,  вон там вода - она указала мне на бак с водой .
На ручке бака висели  разного формата ковшики, набрав воду,  я ринулась к монахине, но она занималась уже другим больным  и на меня не обращала внимание.
-Пить, пить  - я услышала шепот раненого. Он потянул меня за плащ. На меня жалобно смотрел весь перебинтованный человек, я дала ему воды.
-И мне  воды- просьбы посыпались отовсюду.
Бегая, как сумасшедшая от одного раненого к другому, я не видела,  как ко мне приблизились двое уже знакомых мужчин из патруля.  Пожилой  взял меня за руку.
- Слушай, девушка, может ты с нами уедешь, нечего тебе здесь делать, в Германии тоже есть монастыри, а как война закончится, вернешься. Я уже договорился с начальником поезда - мужчина  тревожно смотрел на меня.
 Посадка раненых уже заканчивалась. Поезд дал гудок, и мы побежали в головной вагон. Оттуда мне протянули руку,  я  вскочила на подножку, затем оказалось в тамбуре. Поезд тронулся. Сначала медленно, затем быстрей поезд набирал ход. Голова моя закружилась, и я крепко вцепилась в солдата, охранявшего вагон. Он усадил меня на стул.
    Дождь барабанил по крыше вагона, пытаясь пробить обшивку. Уставшие от посадки люди молчали, только изредка слышался всхлип молодого солдата.
- Тише, тише, успокойся, все кончилось, скоро будем дома, ну успокойся, тише - пожилой санитар,  будто убаюкивая, шепотом уговаривал парня. Он гладил солдатика  по голове, прижимая к себе здоровую руку юноши.
    День потихоньку заканчивался, дождь монотонно стучал по крыше, успокаивая уставших, измотанных людей. Я смотрела в окно. Мимо пробегали поля, изрытые окопами.  Воронки от разорвавшихся снарядов  коверкали этот осенний пейзаж.  Тучи медленно переползали с одной части неба на другую. Заунывно шел дождь. Незаметно  для себя я уснула.  Во сне ко мне пришли бабушка и отец. Они держались за руки и смотрели  на меня, улыбаясь.
- Все хорошо, все будет хорошо, не печалься – говорила бабушка, удаляясь от меня.
                Глава 7.
 Наступило утро, уже без бомбежек, солнышко показалось в разрыве туч, настроение поднялось. Что же мне делать  без документов, ну ладно, что -  нибудь придумаю. Ко мне подошел санитар, уставшее лицо его выдавало бессонную ночь и поманил за собой.  Мы прошли через вагон к главному врачу. Это был мужчина  невысокого роста и совершенно лысый.
- Говорите ли  вы на немецком?- спросил он.
-Да, не очень правильно, но я могу общаться – смущенно ответила я .
- Расскажите мне, как вы оказались на линии фронта – взгляд его пытливых глаз меня смутил. Пришлось рассказать ему всю мою печальную историю. Врач, слушая меня, закурил сигарету. Затем сказал:
- Ну ладно, здесь вы в безопасности, а там видно будет. Приведите себя в порядок и поступайте в распоряжение  к сестре Марте, она все вам расскажет. Вы будете её помощницей.
Подойдя к сестре Марте, я передала все, что сказал врач.  Она отправила меня в  моечную, и сказала, где взять чистое платье.
Так началась следующая глава моей жизни. Госпиталь на колесах представлял собой череду вагонов, где на полу  в ряд, на носилках лежали больные, в -основном солдаты.  Некоторые купейные  вагоны были предназначены  для перевозки офицерского состава. Туда меня и прикрепили как санитарку. Я умывала  больных по утрам,  подавала пить,  кормила офицеров, в случае надобности звала санитара или врача. В первый день мне пришлось побегать так, что ноги мои дрожали от усталости.  С одного конца вагона неслась в другой, но зато я была нужна и не была  нахлебницей.  В вагоне  раненых было немного, человек двадцать, в основном старший офицерский состав. Некоторые относились ко мне высокомерно, некоторые, как к дочери, некоторые оказывали мне знаки мужского внимания. Я стеснялась и не знала как себя вести, смущалась, краснела,  порываясь убежать. Но мужчины помоложе вызывали меня к себе под разными предлогами. К концу вечера я настолько привыкла, что даже посмеивалась над шутками офицеров.
     Дорога в Германию затянулась, частенько наш состав отправляли на запасной путь, пропуская  на фронт поезда,  везшие  оружие, снаряды, патроны, медикаменты и продукты питания. На остановках ходячие больные выходили из вагона, помогали нам доставать кипяток и еду. Нередко мы, сестры милосердия, помогали санитарам переносить умерших солдат с одного вагона в другой, приспособленный под морг. Это было печальное и неприятное задание. Работа не была мне в тягость, офицеры жалели меня и частенько просили посидеть с ними, делились со мной шоколадками и бутербродами. Отказа они не принимали, делали несчастное лицо, громко вздыхали, хватались за сердце, в общем, веселились, как могли.  Правда, были и исключения. В начале вагона лежал офицер с ампутированной ногой, он никогда меня к себе не вызывал, отказывался от помощи и отворачивался от меня.
- Пожалуйста, покушайте - ответом было молчание.
- Ну, не молчите, вам нужно выздоравливать, нужно кушать – настаивала я.
В один из вечеров он повернулся ко мне и сказал:
- Ты мне надоела, я не собираюсь есть и пить, оставь меня в покое, убирайся отсюда - он накинулся на меня с криком, вскинул руку для удара, я не успела  отскочить и кулак попал мне в глаз, я вскрикнула.
 На мой крик прибежал полковник, лежащий в соседнем купе.
- Что здесь происходит? Боже мой! – он увидел расплывающийся по лицу синяк, повернулся к офицеру. - Да вы, мерзавец, майор! Как вы смеете, что она сделала вам плохого, это что, новый метод благодарить за помощь? Жаль, нет пистолета, я бы застрелил вас, негодяй!
-Уйдите полковник, все - что мне нужно, это  то что – бы меня оставили в покое. Майор отвернулся к стене.
- Девушка, срочно бегите к сестре Марте, она примет меры, а то синяк не скоро пройдет - полковник вывел меня из купе.
- Сами дойдете?
Я кивнула в ответ, выпад майора вывел меня из равновесия, я впервые была в бешенстве. В голове крутились масса идей, как отомстить майору: обварить кипятком, дать яду, вылить на него ночной горшок. Я представила, как это все будет выглядеть: сначала дать яду, затем вылить кипяток на голову, и что бы он не обварился, полить из ночного горшка. Мне так явно всё это привиделось, что я уже улыбалась.  Сестра Марта так и увидела меня улыбающуюся, с синяком.
- Господи, что с вами? Вы упали? – спросила она. Пришлось рассказать ей все. Она накладывала мне мазь на кожу вокруг  глаза и возмущалась.
- Пойдем со мной - сестра Марта взяла меня за руку и повела меня в офицерский вагон.
- Я больше  туда не пойду - упиралась я, но она меня не слушала и тащила за собой. Мы вошли в купе к майору. Он лежал, отвернувшись к стене.
-  Будьте любезны объясниться! - потребовала сестра.
-  Как вы мне все надоели! – майор даже не шелохнулся.
-  Что все это значит? - сестра повысила голос. Майор медленно поднялся на локтях и с ядовитой улыбкой на губах медленно произнес:
-  Это значит, что вы  мне надоели, оставьте меня в покое, мне не нужна еда и питье, я хочу остаться один, я понятно объяснил ?
-  Так, значит, пора пришла поговорить. И не надо мне противоречить - видя его уже озлобившееся лицо, сказала сестра Марта. Она подвинула стул к его койке. Майор  опять  опустился на подушку и закрыл глаза.
- У этой девочки никого нет в живых, последнего родного человека унесла война, её старшая подруга не имела никакого отношения к этой войне, она умерла на глазах у малышки. Гибнут мальчишки, только со школьной скамьи, они даже не видели жизни, зато четко увидели смерть. Вам повезло, что вы живы. Вы в состоянии купить себе протез и будете продолжать жить дальше,  а они -  нет. Большинство тех, кто остался без ноги, смогут только привязать к ноге деревяшку. Но все равно они живы и хотят жить. А вы просто слизняк, герр майор, вы в подметки не годитесь девушке. У нее есть силы ухаживать за такими, как вы, а  вы только можете скулить и вместо благодарности бить детей.
  Майор посмотрел на сестру и отвернулся.
- Прошу у вас прощения,  я действительно слизняк, - устало проговорил майор и заплакал.  Мы молча вышли из купе.
- Идите, отдыхайте, Лаура – сестра приобняла меня за плечи и отправила в вагон прислуги.
Синяк медленно сходил, я ходила с разноцветным лицом. Офицеры жалели меня, и даже те, кто был со мною высокомерным, стали обращаться  более любезно. Майор стал кушать и виноватыми глазами смотрел на меня. Однажды он заговорил со мной.
- Простите меня, я не знаю, что на меня нашло, - он пытался взять меня за руку, но я так резво от него отпрыгнула, что чуть не упала.
- Осторожней, не хватало ещё, что бы вы из-за меня покалечились - я молча вышла  из купе. Мне хотелось его игнорировать, но его просящий и виноватый тон удовлетворял моё самолюбие. Я, конечно, простила его, понимая его состояние. Потихоньку майор стал со мной беседовать.  Просил рассказать, что происходит на остановках,  о погоде,  об отношении других солдат к аналогичной ране. Вообще его интересовало все. Понемногу я рассказала о себе. Он удивлялся и все время говорил, что я сильная девушка и как ему стыдно за свое поведение. В тысячный раз майор просил у меня  прощения  и в тысячный раз, я прощала его.  Майора звали – Отто фон Шольц, ему  было около сорока лет, он не был  женат, жил до войны в большом поместье. Много ездил по миру, много повидал, одно время работал в театре, был борцом в цирке. Поместьем занимался до своей смерти его отец. Вообще у него была насыщенная событиями жизнь и одно то, что он теперь не будет активно претворять свои идеи в жизнь из-за отсутствия ноги, пугало его и ему был нужен человек, который   был бы всегда рядом.  Майор все чаще заговаривал о том, что он теперь вряд ли найдет женщину, согласную выйти за него замуж, детей у него не будет и он хотел бы заботиться обо мне, как о дочери.
   Всему свое начало и свой конец. Так и наша дорога подошла к концу. Однажды рано утром наш поезд  остановился у перрона. Нас встречали у поезда масса подвод и машин. Началась высадка раненых из вагонов. Я отправила в поместье майора телеграмму и его вовремя встретили на станции. Водитель помог майору усесться  в машину. Господин Шольц подал мне руку, поблагодарил за все и сказал:
- Лаура, решайтесь, вы меня уже достаточно знаете, я не дам вас в обиду, вы будете мне как дочь, в монастыре вы не будете родной, вам придется привыкать и поверьте мне, я даже боюсь за вас. Другая страна, другие люди, вы для них другая. Вам будет очень и очень сложно. Поедем со мной, - уговаривал майор. Я,  решившая быть монашкой,  не видела для себя другой жизни. Практически и отца у меня не было, и я представить себе не могла, как можно жить в чужом для меня доме, даже будучи приемной дочерью. Мы расстались. Майор уехал  и  мы с сестрой Мартой уехали в монастырь.
   Монастырь встретил меня тишиной и покоем. Наконец-то  привычный мир. Я внутренне приняла эту тишину, как  продолжение довоенной жизни.  Но ничего нельзя вернуть назад. Нам дали пару дней отдохнуть в монастыре, затем отправили в госпиталь. Он находился  недалеко от Берлина.  Монахини,  кроме бесконечных молитв, были обязаны служить в госпитале,  в котором и жили. Стоны раненых, кровь, слезы- все это печальные реалии военного времени.  Госпиталь находился  недалеко от Берлина в городке Белиц.   Белиц-Хайльштеттен  был уникален, построили его как туберкулезный санаторий, с отдельными  мужскими  и  женскими корпусами, но в военное время их полностью занимали раненые Германской армии. Он был огромен, состоял  из  более чем 50 корпусов, это был больничный город, построенный в стиле Ар Нуво.  Здание столовой  украшало окно в виде  раскрывшегося цветка с витражными  элементами.  Все здания были построены из красного кирпича, с вкраплениями желтого и белого кирпича. Почти у каждого корпуса был вход с колоннами, оформленными позолоченной лепниной, украшавшими фасад,  и создававшими  неповторимый ансамбль этого необычного городка. Поначалу я с восторгом ходила по территории, затем, приступив к работе в госпитале, перестала обращать внимание  на все это великолепие. В солнечную погоду окна во всю высоту стен больничных палат и длинных коридоров госпиталя оживляли  унылый  больничный интерьер, но  в вечерние и пасмурные дни они несли отражение таинственного полумрака. В осенние дни госпиталь практически не отапливался, хотя на территории находилась котельная. Просто  экономили топливо.  Госпитальные  палаты были неуютными и внушали ощущение одиночества и беспомощности.  Вокруг госпиталя  рос лес, в хорошую погоду манило пройтись по дорожкам, проложенными больными, но нам,  сестрам милосердия, не было и минуты для отдыха. Завтраки и обеды частенько сливались в полуголодный ужин. Кусок холодного мяса, пара картошек, стакан  бурды  под названием кофе, не могли утолить голод растущего организма.  Короткие ночи сна, частенько на стульях, вымотали меня.  Каждый день был похож как предыдущий.
      Общалась я с ранеными и больничным персоналом, но только с сестрой Мартой можно было перекинуться парой слов, но  и это общение было коротким, в- основном по делу.   Творчество в реконструкции мозаичных витражей, превращавшее мою прежнюю жизнь в праздник, не вписывалось  в  нынешнее  время.  Я сильно осунулась и похудела, мне казалось, что я умираю от тоски. Прошел почти год  такого  монотонного и тяжелого труда. Я ждала конца войны и отъезда в Испанию, в свой монастырь.
     Однажды, под самое Рождество,  когда я выносила мешки с грязным бельем в помещение прачечной,  у ворот госпиталя остановилась машина. Водитель просигналил, обернувшись, я увидела выходившего из машины мужчину с тростью в руке. Я не узнала его, но когда он обратился ко мне,  вспомнился хорошо знакомый голос, это был майор.
- Здравствуй, красавица, удели внимание  старому вояке, - обратился он ко мне, глаза его, прежде поблекшие, сияли. Его вообще невозможно узнать, прямо как новенький, подумала я. Красивый костюм сидел на нем,  как влитой, новая  одежда украшала и молодила  майора.
- Боже мой, девочка, как ты похудела и осунулась, что с тобой? - майор с искренним участием обратился ко мне. Со мной так, как майор, давно никто не разговаривал. За последнее время, практически за год, я была сама в себе, а эти месяцы сострадания к чужим несчастьям не закалили меня, а, наоборот, истощили мою ещё детскую психику.  Мне некогда было обратиться к своему внутреннему «я». Возможно, данные обстоятельства,  в которые я попала, были даны мне, как мера самосохранения. Если бы у меня была возможность больше думать о себе, я бы от одиночества могла сойти с ума. По происшествии многих лет  от описываемого момента   мне страшно от такого одиночества и безысходности, что меня окружало в мои неполные  15 лет. Искреннее участие майора  растрогало меня, и слезы покатились из глаз. У меня  был вид  потерявшегося ребенка. Он по - отечески обнял меня, поглаживая  по голове, и повторял:
- Поплачь, девочка, поплачь.
Потихоньку я успокоилась. Майор, взяв меня за руку, повел к сестре Марте. Он о чем-то поговорил с ней. Она подозвала меня к себе, обняла и сказала:
- Лаура, майор хочет  забрать тебя к себе в поместье, и я согласна с ним,  тебе там будет лучше, не дело молоденькой девушке так работать. Ведь ты не создана  для такой жизни. Я буду интересоваться о твоих делах и при необходимости  помогу тебе. Решение, конечно, за тобой. Я согласилась.
- С Богом! -  Она благословила меня и слегка подтолкнула к майору. Я ещё не до конца осознавала о переменах в моей жизни.  Присутствие  человека, переживающего обо мне, согрело меня.  Я с легкой руки сестры Марты побежала собираться в дорогу. Сборы были недолгими, что там было собирать? Все уместилось в небольшой узелок. Ко мне подошла сестра Марта и протянула письмо.
-  Лаура, я привыкла к тебе, ты стала мне как родная. Ты много пережила за последнее время. Но я не знаю, как помочь тебе облегчить жизнь. Ты едешь жить в дом к человеку, которого, в сущности, мы не знаем. С чем ты там столкнешься? – сестра Марта обняла меня и по морщинистому её лицу покатилась слеза, она быстро вытерла её и продолжала.
 - Я написала письмо пастору, передай его. Ходи в церковь, возможно,  ты получишь там ответы на свои вопросы. И запомни:  чем больше у тебя будет  трудностей, тем больше тебя любит Бог. Трудись, учись всему и молись. Я буду писать тебе.- Сестра Марта обняла меня, прижала к себе, затем благословила и вложила мне в руки псалтырь.
                Глава 8.
    Водитель подсадил меня в машину и помог майору сесть удобнее. Гримаса, появившаяся на лице моего опекуна, показала, что он еще не совсем оправился от  ран.
- Генрих, поезжайте в магазин готового платья, нам нужно приодеть нашу красавицу, – водитель кивнул и мы тронулись. Я обернулась и увидела сестру Марту. Она вытирала слезы, затем помахала мне рукой и ещё раз перекрестила. Машина набирала ход и вскоре монахиня превратилась в маленькую точку.  Я все ещё смотрела назад, когда майор тронул меня за плечо.
 - Лаура, не бойся, все будет хорошо. В поместье у меня есть замечательный человек, Барбара, моя экономка. Она столько лет трудится  на нашу семью,  что стала родной. Она позаботится о тебе, и я попрошу тебя не огорчать старушку. Дорога будет дальняя, нам нужно отдохнуть. 
Машина резво бежала по дороге, водитель насвистывал незнакомую мне мелодию и я задремала. Проснулась я от толчка. Машина остановилась. Огромные дома в готическом стиле стояли ровной стеной  по краю покрытой брусчаткой улицы. Вокруг сновали люди. Я следила за ними, за их действиями и не могла понять, что происходит. Ветер гонял мусор, с темного неба срывались дождинки. На лицах прохожих не было улыбок, женщины сновали по улице, озадаченные простыми мыслями: «Как выжить? Где найти продукты  подешевле?. Чем накормить семью? Почему с фронта нет писем?». По улице бегали мальчишки с кипами газет в руках. То и дело  один из них, или все вразнобой, выкрикивали простуженными голосами заголовки газетных статей: «Хиппер подтягивает флот к берегам Англии», «Война крейсеров», «Принц Генрих» и «Роон» подошли к Британским берегам», ««Фон дер Танн» и «Дерфлингер»  свела счеты со  «Скарборо» . «Береговой наблюдательный пост Уитби  разрушен». К ним подходили люди и покупали газеты. Тревожным взглядом  окидывали написанное, кто-то нервно закуривал, кто-то злобно выкидывал смятые листки бумаги, а кто-то радовался победам Германского флота. Навстречу нам шла группа совсем ещё молодых ребят, они шумели, выкрикивали непристойности в адрес Английского принца и Русского царя. Следом бежали другие мальчишки с новыми выпусками газет и возбужденно горланили: «Германский флот обстрелял Скарборо, 3 эсминца подстрелили». Мимо промаршировал строй  новобранцев, их  новая  непримятая  форма  смотрелась неестественно, стояла колом. На стеклянных лицах молодых призывников, еще вчерашних школьников,  было утверждение обязательной победы. Только прошедшие через ад  первых месяцев войны, в основном калеки, смотрели на новобранцев с состраданием и со слезами на глазах: «Дай им Бог вернуться…..».  Отто фон Шольц – майор Германской армии опустил голову и прикрыл лицо руками. Колонна военных прошла мимо. Майор  с помощью Генриха спустился  на дорогу, одной рукой он держался за водителя, другой рукой опирался на трость.
- Выходи девочка, мы сейчас оденем тебя. Пожалуй, в этом магазине мы найдем все, что тебе нужно – сказал майор.
Мы подошли к магазину, молодой человек открыл двери и пропустил нас вперед. Такого великолепия мне не приходилось видеть. Мы оказались в другом мире, где не было войны.  В зале стояли манекены в  бальных платьях, ряды вешалок с одеждой, кадки с цветами, огромные люстры под потолок, красивые, как на подбор продавщицы, все это  ошеломило меня. Я остановилась возле одного манекена, облаченного в бальное платье необычного, цвета спелого персика. Майор увидел моё восхищенное лицо.
- Хочешь такое? – Я, не отрывая взгляда от платья,  помотала головой.
- Нет, это не для меня, оно прекрасно! - Ноги так и приросли к полу, я не могла сдвинуться с места.
Майор подошел к одной из девушек.
- Милая, будьте любезны  подберите девушке белье и одежду на пару дней. Мы отправляемся в поездку на север, нужны пальто, шапка и перчатки. Я пока оставлю девочку вам,  а сам пройдусь по магазину. – Майор оставил нас и с Генрихом под руку отошел в другой отдел. Сразу несколько девушек подбежали ко мне, одна из них стала обмерять меня сантиметром. Через несколько минут мне принесли ворох одежды. Я стояла раздетая в комнате для примерок в одном стареньком нижнем белье. Девушки  снимали одно, тут же одевали другое. Это длинное, это чересчур яркое, это неприглядное. Они сами решали, что мне подходит, а что нет. Все происходило так быстро, что я  не могла уследить за их действиями. В общем, продавщицы творили со мной все, что хотели. «Да-а,  и это два платья, которые нужно выбрать» - подумала я, глядя на гору одежды,  разложенной на прилавке. Видя мое растерянное выражение лица, подошедший майор улыбался.
- Вижу, ты не обрадована, давай разберемся, что нам тут подобрали. Начнем с крупных вещей. – Он присел на стул и девушки одна за другой стали подносить выбранные по размеру пальто. Все они были разные, я даже и слова не могла сказать, только движением головы показывала, что мне  нравится. Наконец выбрали темно- серое пальто, отороченное мехом, сразу к нему подобрали милую шляпку и муфту  с такой же отделкой. Я представила себя в этой одежде, и внутри меня все задрожало от радостного возбуждения.
- Да я буду выглядеть,  как настоящая сеньора.
     Затем наступила очередь обуви, тут я решительно подошла к выбранным экземплярам и отобрала сапожки на низком каблучке и две пары туфелек. Майор согласно кивнул головой. Затем  выбрала  два  теплых  и два летних платья темных расцветок, бельё отложили сами продавщицы. Получилось три больших коробки. Майор рассчитывался, когда к нашей группе подошел  мужчина, видимо,  директор магазина. Он поблагодарил  нас за сделанные покупки и преподнес мне подарок. Я непонимающе смотрела на него, но когда он открыл коробку, то я увидела блестящий маникюрный набор. От радости я чуть не запрыгала. Мои руки действительно нуждались в уходе, ногти  сломаны  и кожа вокруг них была в цыпках. Я находилась в сказке.
     Гостиница, у которой мы остановились,  на первый взгляд не отличалась от других домов, стоящих рядом. Она была двухэтажная с третьим мансардным этажом. Довольно простая отделка фасада кремовым ракушечником, милые маленькие балкончики, огражденные витиеватым чугунным литьем, придавали отелю домашний вид. Войдя в холл, я не могла сдвинуться с места от  открывшейся мне красоты.  Высокие полукруглые окна из темного дерева  обрамлялись позолоченными наличниками, прекрасно сочетающимися с орехового цвета деревянными панелями. Стеновые панели, оформленные позолоченной резьбой, были произведением искусства, в некоторые из них  были вставлены потемневшие от времени зеркала. Трёхъярусная  хрустальная люстра с множеством  стеклянных светильников, вмонтированных  в  позолоченные розетки, крепилась к потолку.  Держалась  она на переплетенных  между  собой  золотых цепях. Пол украшали ковры в тон к  сиреневатым занавесям на окнах. Кресла, стулья  и диванчики дополняли этот восхитительный ансамбль.  Сразу было видно, что это ручная работа дорогого мастера прошлого века. Их гобеленовая обивка гармонировала с позолоченными подлокотниками и спинками. Но достаточно большое количество позолоты не портило  это фантастическое зрелище богатства интерьера. Я первая вошла  в холл, портье  обомлел, видя меня одетую в одежду   католической монахини не первой свежести, местами заляпанную грязью. Следом за мной вошли майор и водитель. Портье радостно улыбнулся  моим сопровождающим. Нам дали один, в несколько комнат номер. Прелестный  зимний вид из окна, тепло гостиной, уютные диванчики успокоили  меня. Я чуть не уснула в ванной, но пришедшая ко мне горничная разбудила  меня.  Она принесла выглаженное белье и платье. Новые туфельки стояли у моей кровати и манили выйти в гостиную.  Одевшись  во все новое, я почувствовала себя принцессой на балу. Не хватало только модной прически, ещё влажные волосы  волнами лежали на моих плечах.
- Боже мой, откуда взялась в этом пристанище путников эта прекрасная  фрейлина?- майор смутил меня своим возгласом. Он улыбался мне, но видно было, что он нехорошо себя чувствует.  На его лице  выступила испарина и он, извинившись передо мной,  ушел в свою комнату. На обеденном столе стояли приборы и еда. Мне пришлось одной пообедать,  и уставшая от впечатлений, я ушла  к себе. Горничная  помогла мне снять одежду и надеть ночную сорочку. Наконец-то я в кровати, на перине под теплым пуховым одеялом, совсем как в прежние времена, когда я жила с бабушкой. Я привычно подложила под  щеку ладошки, как в детстве и уснула.
                Глава 9.
      На следующее утро майор бледный, с воспаленными глазами встретил меня за завтраком, он почти ничего не ел, выпил кофе и сразу ушел в комнату. Я спросила у Генриха, ночевавшего  в комнате майора и завтракавшего со мной.
- Что с ним такое, он что, заболел?- Генрих кивнул мне, но ничего не ответил. Сразу после завтрака он отправился в комнату  майора. Я маялась от безделья,  и прослонявшись по комнате час, я решительно открыла дверь в комнату майора, не успев дождаться разрешения. То, что я увидела, испугало меня. Культя, лежавшая на кровати, была красная, местами сочилась кровь. Перед глазами всплыла последняя встреча с отцом. Подбежав к кровати,  я стала осматривать рану. Все-таки опыт работы в госпитале меня чему-то научил. Я убедилась, что кровь на ноге - следствие натертости  протезом.
- Срочно вызовите врача - строгим тоном специалиста приказала я.
- Да уже вызвали ,– ответил майор.- И без стука следующий раз не входи!
- Просто мне скучно, я не знаю, что мне делать.
- Подождем врача, а там определимся, - ответил майор.  Я послушно вышла из комнаты, подошла к окну и от нечего делать стала поджидать врача. Вскоре подъехала машина, из нее вышел мужчина с саквояжем. Через несколько минут он уже был у нас  в апартаментах. Я осталась в гостиной  ожидать его выхода. Осмотр длился недолго. Врач вышел. Генрих подошел ко мне.
- Пойдем со мной  в аптеку, прогуляешься -  Мы вышли из отеля и прошлись по солнечной улице. Морозец был небольшой, да ещё новое пальто с муфтой согревали меня. Я чувствовала себя  очень красивой,   даже зарделась от взглядов прохожих. Мы зашли в аптеку, заказали  лекарство, и пока оно готовилось, прошлись вдоль по улице. Зашли в кофейню. Затем в книжный магазин. Увидев вывеску, я, видимо, прибавила шаг. Генрих, видя мое нетерпение,  дал мне денег.
- Купите себе что-нибудь романтическое, нам придется задержаться здесь, пока майор не поправится, – он остался ожидать меня на улице. Заглянув внутрь, я увидела множество полок с книгами.  Стеллажи делились на разного рода литературу, но я точно знала, что мне нужно. Подойдя к продавцу, попросила показать стеллаж с медицинской тематикой. Я долго просматривала содержимое того или иного тома, наконец выбрала несколько, в основном о ранениях и воспалениях. Продавец недоуменно смотрел на меня и спросил:
- Вы уверены, что выбрали нужные книги, мадемуазель,  может быть, возьмете какой-нибудь роман?
- Хорошо, подберите мне парочку из новых авторов, -  важно разрешила ему. Продавец с покорностью побежал выполнять мое пожелание. С большой стопкой книг, перевязанных  бечевкой,  я вышла из магазина. Генрих уже недовольно поджидал меня. Почти бегом мы быстро дошли сначала  в  аптеку, затем до отеля. Я сама наложила мазь на ногу, размешала с водой микстуру  от температуры и, удовлетворившись, пошла к себе в комнату. Прожили мы в отеле несколько дней, нога почти зажила, врач разрешил нам продолжать путь, только не надевать протез. Майору помогли спуститься до автомобиля, и мы поехали.
  Всю дорогу была хорошая солнечная погода, и хотя меня одолевали мысли о дальнейшей жизни,  я загадала: «Если не будет дождя всю дорогу, то значит, мне там понравится».  Остановки наши были частыми. Мы,  то останавливались на заправках, то просто проезжая  красивые места,  отдыхали  на природе. Ночевали в гостиницах, после завтрака  нам собирали корзинку  в дорогу.
Майору купили костыли  и он потихоньку осваивал такой способ  передвижения.  Вскоре мы подъехали к воротам города.
- Любек! Мы почти дома!  –  радостно сказал майор. И показал мне шпили высокой башни.
 - Это церковь Святой Марии – трехнефная церковь, самое величественное сооружение, выполненное в стиле кирпичной готики. Высота ее центрального нефа составляет сорок метров, а высота башен, расположенных по обе стороны от него, равна ста двадцати пяти метрам. Эта церковь – третья по высоте в Германии и самая высокая кирпичная церковь в мире,  – гордо произнес  он. 
- Неподалеку от церкви Святой Марии находится Любекский собор, крупнейшее строение, с ним связана одна из легенд о Генрихе Льве, – ты знаешь её?
- Нет, расскажите!
- Ну,  слушай.  Однажды Генрих Браунгшвейгский собрался в крестовый поход и оставил дома молодую жену, он отдал  ей  половину своего кольца, а другую взял  с собой. Воин  плыл по морю, корабль в шторм потонул, а Генриха спас гриф. Гриф забросил Генриха на скалу в свое гнездо  на съедение  птенцу.  Но Генрих победил птенца и отправился дальше. В дороге он питался кореньями, ягодами. Однажды его дорога привела  на поляну, где происходило  сраженье льва и дракона. Дракон с помощью Генриха был повержен, но к нему пришел черт и сказал, что жена Генриха выходит замуж.  Генрих за возможность повидать свою жену отдал дьяволу свою душу. За это он  и лев были перенесены  в его замок прямо на пиршество. Поэтому его и прозвали Генрих Лев. На пиршестве Генрих бросил в  бокал своей жены половинку  своего кольца, и по нему жена  узнала  своего мужа. Все обрадовались появлению Генриха,  и он со своей женой жил долго и счастливо. Когда хозяин скончался, лев не смог пережить горе и тоже умер на могиле Генриха.
- Да,  хорошая легенда, – проговорила я и представила себя хозяйкой большого замка, ожидающая своего героя. Так в мечтаниях, молчаливо, мы доехали до городской стены. Городские ворота города представляли собой внушительное сооружение, с двумя массивными башнями, построенные, видимо, для обороны от врагов.
- Эти ворота построены  в пятнадцатом столетии, они стали символом Любека и главной достопримечательностью.  Их название Хольстентор. Это гордость Любека.
- И для вас с Генрихом ?
-И для нас с Генрихом, - они  рассмеялись.
-Вы живете в Любеке?
- Не совсем, моё поместье недалеко от ещё одного славного города Люнебурга. Ты знаешь, что такое Ганза?
- Что-то слышала про Ганзейский союз, - ответила я. – Ну, а для чего он, я не помню.
- Это союз свободных городов. Они  объединились для защиты своих торговых интересов и в борьбе с врагом. Так вот в этот союз входят города: Гамбург, Бремен, Любек, Люнебург.- объяснил майор. А Любек столица Ганзейского союза.
- Надо же, как интересно, нужно почитать, - заинтересовалась я. Мы въехали в Люнебург, город красных домов, всё так необычно, больше всего поражали островерхие дома, занимавшие большую часть городка. Через час пути перед нашими глазами открылась аллея, разделенная  широкой дорогой, а чуть погодя, я увидела большой дом. Мы приехали. На шум подъезжающей машины вышли все обитатели дома. Пожилая, высокая, стройная женщина подошла к нам. Это Барбара, догадалась я. Генрих помог майору выбраться. Барбара, будто не видя меня, сопровождала майора. Ну, все, теперь меня представят, - подумала я.  Беспокойство от нашего приезда  для обитателей дома  было очевидно. Я пройдя  вслед за всеми,  оказалась в большой зале и огляделась. Мраморные полы и колонны, оформленные резными деталями, мягкие ковры, бархатные с ламбрекенами занавеси и большой каменный  камин украшали зал. На стенах висели портреты, я проходила  возле них, всматриваясь в лица  живших здесь людей. Я остановилась у портрета богатой дамы. Лицо её не очень красивое, но настолько властное, что я внутренне подтянулась и была готова отдать честь. Украшением  её лица служили белокурые волосы, взбитые в пышную прическу и печальные большие  карие глаза. Ко мне подошел майор.
- Это моя мать, Элиза фон Шольц, здесь она  после смерти моего брата, Иоганна. Пойдем, я представлю тебя, все ждут, – мы отошли от картины.
- Представляю мою спасительницу - Лауру, она сирота, будет с нами жить, прошу обращаться с ней, как с моей дочерью. Барбара, прошу вас помочь Лауре распаковать вещи. Вы, надеюсь, выполнили моё распоряжение, подготовили для девочки комнату? – Барбара, поджав губы,  кивнула.
- Обедать будем  в столовой в четыре часа, Лаура, прошу не опаздывать, – майор с помощью Генриха стал подниматься по  широкой мраморной лестнице и вскоре исчез из вида. Барбара задумчиво смотрела вслед  удалявшемуся майору,  потом спохватилась, высокомерно  взглянула на меня и прошипела сквозь зубы:
-  Пойдем! -  Я растерялась от такого приема, взяла свои вещи и мы отправились по лестнице вверх. Барбара довела меня до комнаты, расположенной в конце коридора. Она открыла дверь,  пропустила меня вперед.
- Будешь жить здесь, располагайся, убирать комнату будешь сама, знай, здесь точный распорядок дня. На завтрак, обед и ужин не опаздывать. Мне некогда за тобой присматривать, ещё я за бродяжками не ухаживала.  Ну, надо же сказать, - дочка, – и не мечтай,  долго здесь не пробудешь, барон поиграет в папашу, да и  бросит, потом сама уйдешь отсюда. Барбара была настолько взвинчена от злости, что я онемела.
       Когда я осталась одна, то осмотрелась. Комната не была большой, но достаточно уютной, в ней было тепло и светло. Ее, конечно, не сравнить  с комнатой, что я занимала в гостиничных апартаментах, но и с монастырской кельей была большая разница.   В комнате стояла  небольшая кровать, письменный стол, шкаф для одежды и массивное старое, потертое местами кресло. Я присела на него и задумалась: «Зачем я сюда приехала?» -  мысли зацепились одна за другую, вспомнилось время, проведенное с бабушкой, затем монастырь, война, госпиталь, мне так стало себя жалко, что я заплакала. Я так и уснула. Проснулась я от  требовательного стука в дверь. Не дождавшись разрешения войти, в комнату ворвалась Барбара. Её морщинистое  злое лицо кипело от возмущения.
- Я так и знала, ещё не готова! Быстро  в столовую, барон спрашивал о тебе, уже все за столом.
Я не ожидала, что время так быстро пролетело, достала из сумки  расческу, наскоро привела себя в порядок и спустилась вниз.
    За большим обеденным столом, накрытом  на две персоны, сидел майор.
- Что-то глазки у тебя красные,  плакала что ли? - обеспокоенно спросил меня майор.
-Да ничего, просто дорога меня утомила, и я уснула, прошу прощения, постараюсь больше не опаздывать,– потупив голову, ответила я.
- Завтра приедет портниха, снимет с тебя мерки, выбери ткань, что тебе больше нравится, когда будут готовы платья, потрудись переодеваться к обеду. Хорошо? Все будет замечательно, в замке обязательно тебя все полюбят, Барбаре ты очень понравилась. Ну, а теперь кушай. Приятного аппетита! - Я не нашлась, что сказать на эту тираду. Меня убила фраза о Барбаре. Это ей я понравилась…
- Да, на ужин приедет пастор, я уже ему сообщил о тебе. Человек он сложный, но очень добрый, постарайся  и ему понравиться, – продолжал майор. И называй меня, пожалуйста,  бароном, я ведь уже не военный.
– Да ты кушай, не стесняйся, это теперь и твой дом.
-  Как же,  мой, – подумала я, но принялась за еду.
К ужину подъехал пастор, он оказался добрым человеком.  Прочитав письмо сестры Марты, пастор приобнял меня и спросил:
- Ты будешь ходить  в церковь? У нас добрый приход, тебя полюбят. Сестра Марта просит меня сообщать о тебе. Если будут вопросы, то я всегда в церкви, мы вместе разберемся. Ты ходила в школу?
- Да, я училась в монастыре для сирот  в Испании.
- Я поговорю с нашим учителем, он  определит твои знания, но я слышу, ты хорошо говоришь по-немецки, какие ты еще знаешь языки ?
- Испанский и французский – ответила я .
- Да ты, я вижу, полиглот! Ну, а остальное проверит учитель, - пастор погладил меня по голове, протянул руку и повернулся к барону. Мне разрешили поужинать в своей комнате. В этот вечер пастор и барон долго общались, периодически переходя на крик, пока пастор не уехал. Так прошел мой первый день. С Барбарой я не встречалась, горничная принесла воды и, умывшись,  я легла спать.
   Утро выдалось туманным и серым, но мне так хотелось оглядеть  поместье, что быстро одевшись, я  побежала  во двор. Подъездная дорога, как уже говорилось, проходила по аллее и кончалась у дороги, что вела в город. За дорогой виднелась река. Я побежала туда и остановилась в восхищении. Берега реки поросли  можжевельником и  ступенями спускались вниз, к воде. На другом берегу  за высокими деревьями  тянулись  почти к самому горизонту вспаханные поля.   Я спустилась к реке. За большими кустарниками проглядывалось очертание  какого-то строения. Пробравшись  сквозь кустарники, я увидела  беседку, увитую диким виноградом.  Я не стала её рассматривать, вовремя вспомнив про завтрак. Ещё немного и мне пришлось бы получить нагоняй от Барбары. Но я, как послушная девочка, успела к завтраку вовремя. Барон, совершенно не отдохнувший за ночь, хмуро ковырялся  в тарелке. Он выпил  кофе и собрался  было уйти в  свою комнату, но что-то вспомнил и обратился ко мне:
- Лаура, скоро Рождество, я собираю гостей, будь любезна, не досаждай Барбаре, она на тебя утром жаловалась. Где ты была до завтрака?
- У реки, там так красиво.
- К реке ходить не стоит, там везде оползни, можешь свалиться, и тебе никто не поможет. - Майор вышел из-за стола .
- После обеда придет учитель, а пока до обеда пройди в библиотеку,  там на письменном столе  лежит неоконченный каталог. Думаю, что тебе  по силам закончить его.
     В огромной библиотеке, на полках до самого потолка на двух стенах стояли книги. Их было так много, что нужны  были  полгода, если не больше, что бы составить каталог. Я нашла на столе начатый документ и принялась за дело. Вошедший в библиотеку учитель прервал меня. Он был высоким  худощавым мужчиной лет пятидесяти. Звали его герр Вильгельм. Пробежавшись по всем предметам школьной программы  немецкой школы, он остался недоволен. Я много пропустила для своего возраста, да и в монастыре не было четкой программы обучения. Но зато, проверив моё знание латыни, герр Вильгельм пришел в восторг. Это победило все, и он назначал меня в 6 класс. Занятия начинались после праздников, и я была совершенно свободна, исключая, конечно,  работу по составлению каталога. На реку я больше не бегала. Да и погода  одарила  нас обильным снегопадом  с ветром. Я часто останавливалась у окна или, спрятавшись за бархатными шторами, сидела на широком подоконнике, смотрела в сторону леса и представляла себя принцессой, заточенной в замке злой колдуньей. Кстати,  злая колдунья  была занята  подготовкой  праздника и меня совершенно не беспокоила. С бароном мы встречались за завтраком, он обедал у себя в кабинете,  а я ужинала  в своей комнате.  Незаметно подошло Рождество. В большой зале нарядили ёлку и ждали гостей. Глядя из окна, я видела  автомобили, подъезжающие к дому, оттуда выходили нарядные дамы и важные мужчины.  Вскоре в библиотеку пришел барон. Он подошел к окну и взяв меня за подбородок,  повернул к свету:
- Всё время мучаюсь, кого ты мне напоминаешь? Ну, в общем, все равно. Я приготовил тебе подарок, он лежит у тебя в комнате. Сегодня будут гости, постарайся быть хорошенькой, я тебя представлю.  Я кивнула и уже была готова выйти, но барон рукой остановил меня.  Он подошел к столу и взял каталог,  устроился в большом кресле и начал просматривать его .
- Что ж, я вижу, ты потрудилась, молодец. Продолжай, - с трудом  поднявшись из  кресла с моей помощью, он, опираясь на костыли, вышел из библиотеки, а  я ведомая любопытством, стремглав помчалась к себе в комнату.
       На кровати лежало чудо, украшенное по  вороту и подолу небольшими цветами  персикового цвета.  То платье из магазина, то, что снилось мне ночами, и грезилось мне, когда я не могла уснуть. Задержав дыхание,  я подошла к нему на носочках, боясь моргнуть. Я не верила своим глазам. Дрожащими руками взяла наряд,  подошла к зеркалу, приложила к себе и увидела принцессу. Принцессу из сказки, Золушку, просто девочку, у которой есть это платье! Невозможно поверить, что все, о чем я хаотично мечтала, хотя бы в этом сбылось. Я принцесса!
- Я, что, должна ещё тебе прислуживать, мне мало дел, гости уже собрались, так ты   ещё тут, - в комнату ворвалась, как фурия, Барбара.
-  Не утруждайтесь, я бы сама…
-  Не указывай мне, сама она! Барон приказал, взялась тут на мою голову! – с грохотом  поставив ведра с водой Барбара, громко хлопнув дверью,  выскочила.
 Я приняла ванну, горничная помогла подготовиться к выходу, подняла волосы в  пышную взрослую прическу, оставив виться локоны над ушами и шеей, немного подкрасила брови и губы и слегка подтолкнула меня к зеркалу. В зеркале на меня смотрела взрослая барышня  в прекрасном бальном платье. Я узнавала и не узнавала себя в ней.  Но это была я  -  маркиза Лаура  дель  Каприо дель Фарнези.
-  Это моя подопечная  Лаура  дель  Каприо дель Фарнези – представил  меня барон самому изысканному обществу, какое  когда  - либо я видела. Я стояла на самом верху лестницы и торжественно спускалась вниз. Не знаю, что я тогда чувствовала, восторг  ли,  счастье ли, но это было умопомрачительное ощущение торжества и победы. Я слишком давно, а может, и никогда не была тем, кем являлась по рождению.
     Меня  подвели к креслу, стоявшему справа от барона, и я присела. Кресло с высокой спинкой помогало держать себя  невозмутимо, но внутри меня все бушевало и дрожало от страха. Мне казалось, что я - это не я, а просто мне велели быть тем, кем я не могла быть. Больница, где умирал мой отец, мать в вульгарном платье, со слезами на глазах, самая родная из всех бабушка  и Артур с Мануэлем, а ещё моя добрая наставница Сандра  стояли передо мной  в этот момент. Я не видела больше никого. И в этот  миг я поняла,  что я есть,  и всё, что происходило со мной раньше, не имело никакого значения, потому что я дала себе слово: « Жить!   Наперекор всему!».  Мне это нужно для того, что бы все они, любившие меня в той далекой жизни, знали, что я победитель, и я в них.
     Это Рождество  было лишь начало моей победы. Я росла и развивалась по закону жизни, ходила в школу, собирала гербарий, возделывала сад, боролась с ленью. Я росла как цветок, тщательно возделываемый трудолюбивым  садовником, с радостью перенося зиму и  весну. По моей просьбе  барон купил мне велосипед, и я каждое утро проезжала на нем  несколько километров с мальчиком почтальоном, развозившим газеты и письма всем жителям нашего  городка и поместья.  Как ни странно, но мы подружились. Подопечная  барона  и простой деревенский мальчик. Мы часто ходили на реку, где ловили рыбу, толкались с деревянного пирса, сбрасывая друг друга в воду и  жадно поедая всё,  что удавалось  украдкой взять мне с кухни. Я  всё также не была любимицей у Барбары, она придиралась ко мне по всякому поводу.Когда я узнала, что два сына Барбары воюют на фронте, я сама перестала обращать на её раздражительность внимание. Мне было понятно её  нервное состояние, и я, конечно, жалела её, правда, скрывая это ото всех, дабы не провоцировать изменение состоявшихся  отношений,  понимая её желание на ком  - либо сорвать своё раздражение. Наступили  летние  каникулы и я полностью посвящала себя  детским радостям.  По разговорам взрослых я понимала, что конца войны не видно. В глубине своей маленькой девичьей души  мне нужно было вернуться в рай под  названием  «мир и счастье», где были я с Артуром и я терпеливо ждала этой возможности. Но  шла война и каждый день, помогая почтальону  развозить почту, я сталкивалась с человеческим горем. Мы  приносили не только письма с фронта, но и похоронки.
      В нашем доме часто бывали гости, в основном мужчины. Я слышала споры о тех или иных событиях  военных действий, в гостиной висела карта с обозначенными флажками линий фронтов и я поневоле  вглядывалась в неё. Однажды  барон устроил прием гостей, приехали уже знакомые  мне люди и несколько военных.  Ближе к ночи, когда я отправилась спать, уставшая от дневных разъездов,  на лестнице меня остановили  гневные крики барона. Он, видимо, крепко выпил и поэтому совершенно не сдерживался:
- Вы понимаете, что это новый момент истории, наши дирижабли бомбят Лондон!  Да это же переворот в военном искусстве!. И при этом наши, чего они добиваются, так называемые социал- демократы, требуют перемирия. Их манифестами уже закидали не только Берлин, но ещё и Гамбург. Я сам попал под эти хулиганские выходки. Со времен короля Фридриха немецкая нация всегда  шла до конца. Да,  гибнут наши мужчины, но это же война! И в конце концов на Восточном фронте, на северо-востоке Австро-Венгрии,  гeрманские и австрийские войска отбили  у русской армии город Лемберг. Это маленькая, но победа. Не всё сразу делается!
- Но вы цивилизованный человек, барон, вы сами пострадали в этой войне, хорошо, что у вас ещё есть эта девочка, что помогла вам пережить  моральную катастрофу. А сколько еще  молодых людей погибнут или останутся   инвалидами? Сколько матерей уже сейчас оплакивают  своих родных? Кто будет сеять и строить? Дети? Да они же, кроме слова – война, ничего не знают. Они же не приспособлены к мирной жизни. Они же сейчас, подрастая, готовят себя на пушечное мясо!
- Пастор, мы завоюем мир, мы уже реально идем к победе.   Мы же не одни воюем против всего мира, посмотрите на карту. Турция закрывает Дарданеллы для прохода судов. В октябре Антверпен захвачен германскими войсками.  Турецкие корабли обстреливают Одессу и Севастополь.  Германская эскадра под командованием Максимилиуса фон Шпее нанесла  поражение британским военно-морским силам. Это же только начало наших побед. Весь мир будет работать на нас, и даже вдовы и матери будут обеспечены на всю свою жизнь. И не нужно будет сеять и строить! За нас это сделают другие!
- А Вы точно уверены, что мы победим, ведь война - это карточная игра? Я могу напомнить вам  и наши поражения. Вспомните, Франция, Великобритания и Россия уже объявили войну Турции, самому сильному нашему  союзнику, а в  ноябре 14 года, когда  началась Лодзинская операция,  командование германской армии, попыталось ударом во  фланг силами 9-й армии окружить и разбить русские войска в районе Лодзи. Русским силам удалось не только устоять от этого удара, но и отбросить  нас .
- Ну и что? Зато неделей позже,  на Восточном фронте германские войска прорывают оборону русских войск в районе Кутно! – барон просто ревел от негодования. Пастор  с возмущением вышел из комнаты и быстрыми шагами пересек холл. Он все ещё находился в гневе от этого спора, но все - таки нашел в себе силы успокоиться. Надевая на себя шляпу, он вежливо спросил подошедшего барона:
- Кстати, вы уже собрали документы на девочку, вам удалось их восстановить? Мне пришло письмо от сестры Марты, она беспокоится о ней, да и я, кстати, тоже. Она замечательный добрый ребенок. Не хотелось бы в её жизни проблем.
- Я уже давно отправил запрос в Мадрид, но пока ничего нет.
- Ну, что же, будем надеяться на скорую почту. До свидания!
Я отправилась спать, переваривая  услышанное. Для кого нужна эта война? Разве плохо люди до этого жили?  Разве граница по карте изменит что-нибудь? Есть солнце, земля, дождь, снег, море. Разве всё это изменится после войны? Так, размышляя, я незаметно уснула. Спалось мне плохо. Кусками накатывали сны из прошлого. Снились кошмары; сначала госпиталь, где раненые стонали, звали на помощь, а я всё не могла к ним подойти, ноги будто приклеились к полу, я только повторяла: «Тише, тише». Затем бомбёжка и очередная бомба разрывает лошадь на куски. На воздух взлетаю я и кружусь по небу, как листок ненужной бумаги.
Когда я с трудом открыла глаза, возле меня, повторяя: «Тише, тише,» стояла Барбара, она протирала мне лицо влажным полотенцем и сама плакала .
- Бедная девочка, за что же ты так страдала? Успокойся, ты дома.
 Я села на кровати, правда,  с трудом. Тело налилось тяжестью. Все горело, очень хотелось пить. Глаза слипались, но, когда я закрывала их, всё кружилось в несуразном ритме. Я опять  провалилась в горячечный сон. Он не повторялся, только сюжеты снов менялись с необычайной скоростью. То я сама была раненой, то на осенних полях вырастали горы ног и рук.
- Температура спала, кризис пережили.
Я открыла глаза. Возле меня стояли Барбара и врач. Барбара была измученной и от этого ещё больше постаревшей .
- Ну, Лаура, я вижу, вам уже значительно лучше. Ну и напугали вы нас. Барбара три ночи дежурила у вашей кровати, благодарите её. Я ещё ни разу не видел, что бы она так переживала за кем - либо, кроме своих сыновей.
- Спасибо, я кушать хочу - слабым голосом попросила я.
- Ой, она кушать хочет!
Барбара  взмахнула руками и выбежала из комнаты. Доктор довольно потер руки и заулыбался .
- Слава Богу, дело идет на поправку, да ты ложись. У тебя воспаление легких, как ты умудрилась в конце июня так простыть, ума не приложу?- Доктор уложил меня на подушки.
- Больше никаких купаний, во всяком случае, с месяц.
Барбара принесла мне бульон и покормила меня с ложки, всё время  утирая меня салфеткой. Она смотрела на меня счастливыми глазами и улыбалась. Мне захотелось обнять её, но не было сил. Почти во сне я прошептала: «Спасибо, родная!».
                Глава 10.
       Наконец наступил мой пятнадцатый день рождения, отмечали мы его скромно, уже давно к нам в поместье никто не ездил, кроме дальних родственников барона. Погибло столько людей из нашей округи, что веселиться было бы просто кощунством.  Только за 1914 год прошло такое количество объявления войн, что понятно было - конца войне не видно. Германского генерала Отто Лиман фон Сандерса  назначили  главнокомандующим турецкой армией. Война охватила почти всю Европу, Египет.  В Турецкой империи британские войска начали продвижение вдоль реки Тигр в Месопотамии. Германские дирижабли наносили  бомбовые  удары  по Парижу. На Западном фронте у городка Лангeмарк на Ипре германские войска впервые применили  отравляющие газы. Гибли и свои и чужие. Зато к осени обе противоборствующие стороны начали подготовку к наступлению. С конца февраля по декабрь 1916г при проведении наступления  Германской армии  под Верденом, в так называемой «Верденской  мясорубке»  общие потери составили  до 1 млн человек.
В нашем городке поселился траур. Полученное письмо от солдата трактовалось как Рождественский подарок, сообщение о ранении – радостью всей семьи, значит муж, сын или брат жив. В армию стали призывать шестнадцатилетних мальчишек. Скорбь и плач опустились на Германию, только ненормальные фанатики кричали о победе, остальным было очевидно, что война закончится  не в пользу Германии. План Шлиффена провалился сразу. Война  шла на два фронта, что раздробило весь порядок ведения войны. В конце 1916г. Германия перешла к стратегической обороне. План командующего  немецкой армии  Гинденбурга предполагал отвод войск на заранее подготовленные позиции на суше и ведение неограниченной подводной войны. Провизии не хватало ни на фронте, ни в тылу. Люди попросту голодали.
      В поместье тоже было заметен недостаток продуктов, но по сравнению с бедной прослойкой, мы жили  очень даже обеспеченно. Но тем не менее барону пришлось сократить штат слуг, он с Генрихом сам ремонтировал  технику, благо его расширенное образование и пытливый ум помогали во всем, к чему бы он не притронулся. Я стала первой помощницей Барбары. Она доверяла мне  все, даже ключи от кладовых. Я научилась вести амбарные книги. Гимназию временно закрыли, но барон сам занимался со мной три раза в неделю. Такое рациональное ведение хозяйства помогло нам без особых потерь  выстоять в ту нелегкую годину. По воскресеньям мы посещали церковь. Прихожан заметно прибавилось, в основном это были женщины и дети. Все молились за своих солдат.
     В начале декабря Барбара получила похоронку на своего старшего сына Гельмута, а через неделю пришло письмо о том, что младший сын Фриц пропал без вести. Барбара медленно умирала от горя, она совсем забросила свои обязанности. Часто я бегала в беседку у реки, чтобы найти её там. Обычно она стояла у колонн и безумными глазами смотрела на воду. Она не сопротивлялась, когда я брала её за руку и уводила в дом. Барон перестал заниматься со мной и  потихоньку спивался. У него была масса поводов. При любой маленькой победе на фронтах он торжественно посылал меня в винный погреб за вином, говорил многоречивые тосты и не обращал внимания на наши кислые лица. При поражении германской армии он запирался у себя в кабинете и напропалую пил шнапс. Но он не спился. Как- то пришлось вызвать доктора к Барбаре, она уже несколько дней лежала у себя в комнате, отказывалась есть и пить. Доктор, осмотрев её, пришел к выводу, что трогать её не стоит и жить ей осталось несколько дней. Я была в отчаянии, мало того, что я теряла близкого мне человека, так мне пришлось взять весь дом в свои руки. Во время обеда я взяла у барона весь его шнапс и вылила  прямо на пол. Он встал и замахнулся на меня. Тогда я закричала.
      Меня было слышно везде. Я орала на него за то, что он привез меня сюда, что лучше бы я умерла где-нибудь, что смотреть на его вечно пьяное лицо мне  просто противно. И что ему наплевать на Барбару, хотя она отдала бы за него жизнь, если бы… Барон и слуги слушали меня в оцепенении, и когда у  меня уже не было сил кричать,  я упала. Барон хромая подошел ко мне и пытался поднять, я оттолкнула его, резко поднялась и со всей силы залепила ему пощечину. Возникла такая тишина, что казалось, птицы замолчали. Я вышла из комнаты и отправилась к Барбаре. Она как- то преобразилась. Старая женщина сидела на кровати и что - то стряхивала с себя. Безумными, тусклыми глазами она посмотрела на меня и чуть слышно сказала:
- Береги его, он единственное, что у тебя есть. -  Я положила Барбару на кровать, укрыла её и оставила одну. Умирать.
Барон сидел в комнате у холодного камина  и плакал. Я подошла к нему, погладила его начавшую лысеть голову и сказала, что Барбара умирает,  мы останемся одни на этом свете. Одной рукой он обнял меня за талию и приклонил голову  моему животу.
- Прости меня, я совсем забыл, что ты ещё ребенок, а я старый, распустившийся пьяница.
                Глава 11
    Барбару похоронили скромно и тихо. Комнату её никто не занимал. Я занималась всем, чем можно. Следила за порядком, закупала необходимые продукты, отпускала их на кухню, вела бухгалтерский учет, на отдых оставалось минимум времени. Пришло время, когда наступили посевные работы. И тут я взмолилась .
- Возьмите женщину следить за хозяйством, я не успеваю.
- Кого я сейчас возьму? Все на посевной, лошади жеребятся, коровы телятся, мне некого взять, все заняты на своих местах. Мужчины на фронте, хозяйствуют одни женщины,– пробурчал барон.
- Я и сам еле хожу от усталости, пришлось надеть протез, а он мне  ногу трет, опять кровит .
- Тогда женитесь, любая за вас пойдет, – парировала я.
- Не много ли вы на себя берете, милая барышня!- барон вышел из дома, громко хлопнув дверью.
- Хороша барышня, с тряпкой по дому бегать, и не надо стучать, а то придется ещё дверь  покупать. Лучше бы женились! - мне нравилось поддразнивать барона,  он после смерти Барбары чувствовал себя одиноким, ну а я так уставала, что не было и пяти  минут, чтобы с ним посидеть. Очередная военная весна прошла,  наступило лето.
    Это было прекрасное лето. Вытянувшаяся зелень расцветала, выпуская цветы разных форм и расцветок. Облака  то проносились по небу, принимая причудливые образы, белели как посыпанные сахарной пудрой  воздушные пампушки, то соперничали друг с другом  окраской, в зависимости от того, в какой части неба они находились. Изредка шел мягкий, теплый дождик, подпитывая начавшие распускаться цветы и прогоняя насытившихся пчел на отдых. Воздух пьянил цветочными  ароматами и кружил голову.
   Я заметно выросла и местные мальчишки  как – то странно посматривали на меня, старались коснуться и поддразнивали,  нарочно загораживая путь велосипедами, то  неловко приглашали на свидания. Я посмеивалась над ними, но сердце мое было взбудоражено и каждый раз трепыхалось от возникавшего возбуждения.  И от этого становилось  как- то свободно и казалось, что у меня выросли крылья и я вот сейчас взлечу и вознесусь над этими сахарными облаками и превращусь то ли в лесную фею, то ли в русалку. Я всматривалась во всех этих неловких ухажеров и непонятно  почему - то  искала образ родного мне  мальчишки  с глазами необыкновенного голубого цвета. Но, увы, все эти ребяческие лица ни капли не напоминали мне того, с кем я была так безмятежно счастлива и безмерно свободна.  На самом деле я пыталась вспомнить лицо Артура, но  память услужливо закрывала все черты. Только взгляд голубых глаз ненавязчиво преследовал меня сквозь годы, сквозь несчастья и радости. Успокаивал,  дарил покой  и надежду.  Я хотела поделиться со всеми своим  счастьем и поневоле устраивала кому- то свидания.  Я всерьез подумывала о свадьбе барона. Он этим летом поник и был особенно грустен. Он просто был одинок.
- Господин барон, не дело так жить, - после ужина я подсела на стул возле него у камина. - Я не совсем умею  вести хозяйство, я боюсь не справиться и боюсь, что мне от вас попадет. Вам нельзя быть одному, найдите себе подругу и хозяйку дома. Я буду вам помогать. Мне очень вас жалко.
- Да  где же я найду себе невесту, маленькая моя, - я старый, никчемный  инвалид.
- Да вы только захотите и у вас всё получится. Просто я когда- нибудь уеду от вас, а вы останетесь один, а мне и сейчас вас жалко, - я чувствовала себя неудобно и стеснялась этого состояния.
Такие разговоры возникали достаточно часто и всё время заканчивались  ничем. Барон ничего не хотел менять, а я ничего не могла решить за него.
Однажды барону пришло письмо от своего однокашника ещё со времен университета. Он  сообщал о своем приезде с молодой женой. В поместье началась суета. Во всех комнатах проводилась уборка, выбивались ковры, стирались  шторы, чистилось столовое серебро, закупались продукты. Через неделю  дом блистал так, что любо- дорого было посмотреть. Наконец наступил день приезда. Ближе к вечеру к  парадному входу подъехала машина барона. Генрих открыл дверцы машины и помог выйти из неё двум прекрасным дамам. С другой двери вышел высокий седовласый, но моложавый мужчина. Барон встретил его с радостью. Он подошёл к нему и крепко заключил его в объятья. Они радостно засмеялись. Приезжий представил одну из дам, как свою жену - Элеонору и её сестру - Эмму. Я смотрела на дам, как на что-то волшебное и необыкновенно красивое. Давно наш серый мирок не освещался так ярко, как вечерним теплым  летним  вечером 1917  года.
    Дамы были похожи как  две одинаковые куколки из магазина игрушек. Обе миниатюрные, хорошенькие, с точеными чертами лица и фигурками, полными изящества и неги, они составляли контраст со всеми нами. Лица их были заужены к низу. Большой открытый лоб  венчался золотистыми волнами, падающими почти до пояса, большие синие глаза с опахалом  ресниц, небольшой, очень аккуратный носик,  рот с чувственными, резко очерченными небольшими пухленькими губками заканчивал точеный подбородок.
По сравнению с этими представительницами столичной элиты мы все выглядели, как  неуклюжие  работницы со свинарника. Хотя ни одну из нас, работающих в доме, нельзя было назвать уродинами, просто в старых платьях и стоптанных башмаках, с огрубевшими руками мы были другими и с приезжими дамами  составляли весьма контрастную  группу. Девушек хотелось защитить и оградить от невзгод. Мы зачарованно смотрели на них, как на нечто воздушное и эфемерное. Барон распорядился разместить гостей по их покоям и мы радостно побежали выполнять поручение. Оставшийся день и вечер пролетел за заботами о гостьях, как  собственно  и всё лето.
 Элеонора и Эмма были, как и все красавицы,  взбалмошными и капризными. Мы сбивались с ног, что бы угодить им. То вода  уже остыла, то еда жирная, то пудинг сладкий, то нет фруктов, то им просто скучно. Нас начинало это напрягать, и мы уже по-другому смотрели на красавиц, втуне возмущаясь и проклиная день их приезда. Все, кроме барона. Он просто помолодел. Заказал себе новой одежды, часто выезжал с гостями в город, откуда  привозил кучу коробок и пакетов с обновками себе и гостьям. Особенное внимание он оказывал Эмме. На эти  воркования и лобзания рук было противно смотреть. Она краснела, обмахивалась веером, хихикала, а он, как первокурсник, скакал возле неё, не обращая внимания  на больную ногу, да  на все остальное тоже. Я приходила в ужас от количества истраченных денег,  но барону всё это было безразлично. Он напомнил мне поведение моего отца в период очередного загула, и то, к чему это все приводит. Я пыталась поговорить с бароном, предрекая скорое банкротство, но все было бесполезно. Наконец дошло до того, что он начал повышать на меня голос и общаться со мной, как с прислугой.  Мне в холодном тоне объявили, что обедать  за хозяйским столом я не должна и вообще, моё место  на кухне. Этого вынести я не могла и  стала обдумывать план отъезда. Документы мои уже находились у меня  и денег хватало на дорогу, но как жить дальше, мне было неизвестно. Как во всяких сложных моментах, я обратилась к пастору. Да хранит его Господь! Он, конечно, сильно переживал обо мне, но видя  такое положение дел, сам согласился с необходимостью изменить ситуацию. Пока мы не решались на мой скорый отъезд, но барон объявил о своей помолвке с Эммой. Все сразу стало на свои места. И я решилась. В конце концов, мне скоро должно было исполниться семнадцать лет, и я столько вынесла на своих плечах, что было понятно: «Я не пропаду!» Была определена и дата отъезда - день свадьбы барона и Эммы. Приняв решение, я по-другому стала относиться к происходящему в доме и замечала вещи, на которые раньше не обращала внимания.
     Теперь стали  мне понятны переглядывания  мужа Элеоноры Александра  с Эммой во время обеда. Они явно гордились тем, как одурачивали барона. Было противно и особенно гадко  видеть,  как над  этим достойным человеком открыто посмеивалась  эта парочка. Неспешно  собираясь в дорогу, по пути в комнату Барбары, я услышала тихий смех и шепот, шелест одежды. Он происходил из  нужной мне комнаты. Но ведь там никто не живет! Я приоткрыла дверь и увидела Эмму, сидящую на коленях  Александра в приспущенном до пояса платье. Они целовались  и руки Александра снимали чулки с прелестных ножек невесты моего опекуна. Я осторожно прикрыла дверь и вышла, стараясь их не испугать. Отойдя на безопасное расстояние, стремглав бросилась в комнату барона. Он как всегда в этот час спал, ни о чем не подозревая. Я принялась будить его. Через несколько минут недовольный барон открыл глаза и спросил меня:
- Чего это ты так разбушевалась ?
- В комнате Барбары Александр и Эмма целуются.
- Не смеши меня, это не Эмма, а Элеонора, ты просто перепутала, они же сестры. И вообще, выйди отсюда. – Барон велел мне заняться своими делами и не лезть в хозяйские дела. Происшедшее никак не отразилось на отношениях барона и Эммы, она продолжала выкачивать из него деньги, якобы на подготовку к свадьбе. Похоже, приданого не ожидалось. Эмма была бедна, как церковная мышь.
    У двух достойных людей, с высокими понятиями чести и совести родились два монстра в обличии ангелов. Девочки появились в семье, где никто и не ожидал уже этого чуда, практически на склоне лет. Отцу уже исполнилось пятьдесят, а мамочке – сорок шесть. Счастью не было границ. Жила семья обеспеченно, но излишним богатством там не пахло. Девочки подрастали и начали подмечать, как живут в других семьях, где их принимали, как родных. Элеонора и Эмма вытягивали все соки из своих родителей, только бы получить желаемое, чем и довели тех до скорой скоропостижной смерти. Данный акт нисколько не обеспокоил этих уже созревших чудовищ. Они быстро промотали наследство родителей и  на остаток денег появились в свете, одетые, как принцессы. Элеонора, как более одаренная, быстро влюбила в себя Александра фон Лонге, такого же авантюриста, как и обе сестрички. Но, обманувшись в желаемом, троица превратилась  в организованную группу брачных аферистов. Эмма служила  в группе приманкой  для стареющих женишков. Она позволяла им  до поры до времени считать себя эдакой скромной овечкой, сироткой, ненужным придатком семьи своей сестры. Обычно уже пожившие одинокие холостяки, видя возле себя такое нежное эфемерное существо, были уверены - её может защитить только он -  рыцарь «домашнего халата». Эмма, принимая уже отработанные формы обольщения, сначала отказывалась принимать недорогие подарки, но зато после вытягивала только дорогие и ценные.
Иллюзия развеивалась, как дым, как только оказывалось, что замуж-то никто и не собирался. Быстро упаковывались  вещи и троица исчезала с подарками на крупные суммы денег и вольготно жила какое-то количество времени. Но, к сожалению, об этом барон фон Шольц не знал ничего и находился в слепом неведении счастливчика, мечтавшего о скорой свадьбе. Он, конечно, тратился на подарки, но обладая чутьем делового человека, обещал одарить свою принцессу только после свадьбы. Эмма не могла больше ждать и, посовещавшись, троица решила остепениться и обанкротить борона уже на правах супруги. Для начала Эмма решила избавиться от меня, она боялась, что в завещании будет фигурировать мое имя, и поэтому при всякой возможности разыгрывала обиженную мной  сиротку. Барон, как и всякий рыцарь, решил оградить свою любимую от такой «несправедливости» и всё чаще и чаще отправлял меня на грязную работу. Но видно он забыл, что я хоть и бедная, но маркиза, хоть и без дома и родных, но умная, сильная и  по - юношески смелая. Барбара, лишившись сыновей, переписала на меня завещание, по которому я являлась наследницей  неплохой суммы, которую можно было увеличить рачительным вложением капитала.  Пастор посоветовал мне вложить деньги в швейцарский банк под  выгодные проценты. Начав работать экономкой в поместье, пастор выбил у барона небольшую зарплату, объясняя ему, что это подогреет мое рвение  и я лучше буду справляться с возложенной на меня задачей. В общем- то собрался небольшой капитал, чему я была рада. Проблема состояла в другом.  Учиться ли мне дальше или идти работать в наем ? Как вложить деньги: в дело или под проценты?. Пастор, часто выезжая по делам паствы по разным городам, присмотрел мне небольшой пансион у доброй и отзывчивой семейной пары  в Лейпциге. Моя переписка с ними была благополучна, и я назначила себе дату отъезда, не дожидаясь свадьбы. Пастор оформил на них мое опекунство, чего так и не удосужился барон, что разрешало все юридические проблемы.
   Барон все больше и больше попадал под влияние Эммы и уже не скрывал своего негативного отношения ко мне, началась форменная травля. Однажды я не выдержала и подошла к бывшему другу:
- Барон, я вижу, что мешаю вашему счастью и предлагаю поговорить.
- О чем это ты?
- Я собираюсь учиться дальше и поступать в университет, конечно, на свободное слушание в медицинскую академию, – всё это я выпалила на одном дыхании
- Ну, что ж, это меняет дело, я могу помочь тебе в чем- нибудь?
- Да, мне нужны  моё жалование и деньги на дорогу, если вам не будет трудно, я понимаю, у вас будут большие траты.
- Думаю, что я выделю тебе сотню марок. Хорошее решение. Когда уезжаешь?
- Думаю, что в конце этой недели, в общем, когда будут деньги. – Я мысленно перекрестилась и сразу успокоилась. Этот разговор потребовал от меня усилий. Главное - не сорваться в слезы или в крик.
   В конце  недели  мне вручили деньги и я, уже не скрывая своего отъезда, поутру вышла из дома, наскоро попрощавшись со ставшими мне родными людьми и бароном. Генрих оглядел меня  в моем стареньком, порядком потрепанном платье, помог усесться в машину и с легким сердцем  мы отправились в путь. Мы заехали к пастору, прихватили его,   новая жизнь замаячила впереди, как факел маяка на далеком острове надежд. Пастор подробно рассказывал о городе и моих опекунах. Оказалось, что пастор  передал им  в полное владение дарственную от моего имени,  до моего совершеннолетия. Денег от наследства Барбары хватало  на полный пансион на пять лет. Все равно я бы не смогла ими распоряжаться, а так  как жить и есть нужно, то это было разумное вложение. Правда, я не рассчитывала на такое и немного расстроилась. Но пастор убедил меня в необходимости такого поступка, и  я быстро успокоилась. Через несколько часов мы прибыли к месту назначения. Нас встретили достаточно тепло.
   Хозяева, милые пожилые люди, радушно проводили меня в  мою комнату, где я оставила свои вещи. Нас уже ждали и пригласили к накрытому столу. После обеда я вышла проводить Генриха и пастора. Мне было грустно от расставания. С пастором договорились писать друг другу часто и искренне. Слава Богу, я хоть кому- то нужна.
   Анна и Лео ждали меня для дальнейшего знакомства и отпустив пастора, я вернулась к ним. Анна, женщина лет сорока пяти с безукоризненной укладкой стриженных по моде волос, выглядела уставшей. Оказывается, что у них с мужем была хлебопекарня с магазинчиком, поэтому вставали они ни свет, ни заря и очень устали, ожидая нас. Наскоро объяснив мне  домашние правила, они ушли отдыхать. Не зная чем себя занять, я осмотрела комнаты. Ничего интересного я не увидела, обычная провинциальная гостиная и довольно не новая моя комната, остальное же и  не осматривала.  Выйдя на улицу, мне захотелось пройтись. И дабы не заблудиться, проработала простой маршрут - идти прямо по улице и никуда не сворачивать. Людей было немного, я купила в магазинчике газеты и отправилась домой.
   Я прочитывала новости с упоением человека, испытывавшем  информационный голод. Оказывается, за лето 1917 года в мире произошло много нового.
                Глава 12.
Оказывается,  в лето 1917 года в мире произошло много интересного, я впитывала,  как губка,  все новости. Меня интересовала политика Германии, всего мира и  многое другое.  Я перечитывала газеты по нескольку раз и часто покупала новые, в голове стала формироваться экономическо-политическая   ситуация в мире, но поделиться с этим я не могла ни с кем. Хозяева пансиона были люди замкнутые, очень скупые  не только на деньги, но и на слова. Порою мои мелкие житейские вопросы оставались неуслышанными, и часто весь день  в хорошую погоду  для меня было лучшим проводить время в городском парке, недалеко от дома.  Там я с интересом наблюдала за стайками  девушек, собиравшихся  вокруг скамеек, обрывки  их разговоров рисовали в моей голове маленькие рассказы. Так, мечтая о чужой  жизни, погрузившись в свои мысли,  я решила написать рассказ, но взяв ручку и тетрадь, поняла, что мечтать и писать две совершенно разные вещи. Я бросила это занятие, но  решив окончательно и бесповоротно стать писательницей, я отправилась на поиски библиотеки.  В моей голове созрел план будущей книги, набрав кучу любовных романов, я  засела в своей комнате, пока не поняла, что вся моя писанина - бред и о жизни я ничего не знаю и писать мне не о чем. Тем не менее, я стала анализировать каждый мой день. У меня появился дневник. Правда, описав один раз  свой день, я больше не открывала дневник, так как нового ничего не появлялось, он так и остался  лежать в ящике стола.  Любовные романы тоже остались в прошлом, только газетные новости интересовали меня по-прежнему. Однажды в одной из газет  было опубликовано  объявление о начале занятий на курсах машинописи и стенографии.  Надев новое нарядное  платье, я побежала в университетский городок и записалась на курсы.  Вот  тут-то и  началась моя новая жизнь. Вокруг меня всё кипело и бурлило, масса  народа крутилась возле каждой колонны здания университета. Это были абитуриенты, приехавшие из разных городов, они  взахлеб  рассказывали о своей жизни и местах, в которых они жили. Я  оказалась ни  к  месту, потому что  заявить о себе мне было неловко и стыдно.  В сентябре я пошла на первое занятие. Это было восхитительно. Преподавателем была  немолодая, но красивая дама. Девушки на переменах обсуждали каждый её наряд и больше занимались болтовней, чем занятиями. Но мое стремление качественно изучить предмет не осталось незамеченным. 
   Преподавательница стала объяснять  секреты  профессии, часто обращая свой взгляд на меня, и создавалось ощущение, что в классе мы одни. Я ловила каждое её слово и наслаждалась ее умением объяснять,  ее небольшие репризы о природе и истории  в моем воображении  рисовались как  нечто объемное и необыкновенно красивое. Я с восторгом посещала лекции. Фрау Детрер   как-то на перемене подозвала меня для лучшего знакомства. Я стыдливо, комкая в руках платочек, рассказала, откуда я. Но  мой рассказ о себе был корявый и комканный. В общем, я покраснела, и, извинившись, ушла в класс.  Начались практические занятия, вот тут-то я и показала всем класс, активно занимаясь, дома.  Фрау Детрер меня хвалила, но сокурсницы завидовали мне и поскольку обо мне ничего не знали, то  решили, что я знакомая нашей преподавательницы и похвалы мне не обоснованны и вообще я задавака. Так вышло, что здесь я осталась в изоляции, ко мне не подходили и всем видом давали мне понять, что я изгой. Ну и ладно, думала я, вот выйду я на работу или напишу книгу, тогда и стану известной и знаменитой.
      Время учебы промчалось незаметно, вот прошли зима и весна, я стала чаще бывать в университетском парке. Там мне никто не мешал и  я, погрузившись в отработки  слепопечатания,  не отвлекалась ни на что. Затем начались занятия по стенографии, и здесь я была первой. Фрау  Детрер снова ставила меня в пример. Часто просыпалась ночью, пробовала  стенографировать  выдержки из газет и журналов, которые продолжала покупать.
    Денег у меня было немного,  того, что посылал пастор, хватало на обед, да еще приходилось покупать себе одежду. Часто я покупала вещи из магазинов подержанного платья, подшивала, укорачивала, приталивала, в общем, доводила до ума, но всё равно это были платья, ношенные кем-то,  и на мне сидели неказисто. У меня не было практических знаний жизни девушки. Окружавшие меня  студентки, на мой взгляд, были красавицами, то и дело менявшими платья и прически. Косы остригались, платья укорачивались, красились красной помадой губы, только  я  не менялась. Коса моя  висела на плече и стричь её я не решалась. Волосы мои по природе были вьющиеся и, вспоминая себя в детстве с короткими, еще не отросшими  волосами, я помнила, как они мне досаждали. Кудряшки торчали во все стороны и привести их в порядок не было сил, поэтому коса и была необходимостью, что бы как-то укротить мои непослушные локоны.  В общем, на момент окончания своих курсов я отличалась от других  девушек  и не в лучшую сторону. Я так же одиноко  проводила свободное время в парке, благо погода на редкость была прекрасной. Учеба была в стадии завершения, меня ожидал отличный диплом с предложением работы. Фрау Детрер постаралась выделить меня  отличной характеристикой и рекомендацией.
    Первый экзамен я сдала на отлично, вскоре должен быть второй  и мне приходилось тренировать свои руки и голову в стенографии, что я и делала ежедневно. Однажды отвлекшись от  своей практики, я увидела  молодого человека, шедшего  в обнимку с двумя девушками. Сердце мое дрогнуло, на первый взгляд это был Артур, только взрослый, но приглядевшись  к нему, увидела  незнакомого мне   молодого человека. Он заметил мой восторженный взгляд и поклонился мне. Ранее мне никто не кланялся, да еще с такой грацией, от этого  я сразу покраснела. Девушки, оглядев меня с головы до ног, стали громко смеяться, то и дело оглядываясь на меня. Реплик их не было слышно, но смех был  ядовитым  и очень громким. Он еще долго отдавался в моих ушах.  На меня стали обращать внимание проходившие мимо люди и тоже улыбались. Возможно, это была реакция на смех девушек, но я вскочила и стремглав бросилась бежать домой. Я не плакала, хотя слезы  и накатывались на  глаза, ведь  я  уже повзрослела.  Разумно решила не паниковать, понимая, что мой внешний вид вскоре изменится, ведь я буду получать зарплату и смогу всем доказать, что я не нищенка. На следующий день после занятий  я сразу решила идти домой, но навстречу мне опять попался тот парень. Он не смеялся, а подошел ко мне и попросил прощения за вчерашний инцидент.
-  Девушка, подождите, не уходите, я хочу поговорить с вами, – он схватил меня за руку, но я вырывалась из его цепких рук с возмущением.
- Оставьте меня в покое, отпустите меня, мне нужно идти! -  Парень не отпускал меня.
- Да не дергайтесь, мне нужно извиниться перед вами! – я  перестала вырываться, но мою руку он не отпустил.
- Хорошо, только отпустите мою руку!
- Договорились, пожалуйста, не убегайте, когда еще я смогу поговорить с вами.
- Вчерашнее происшествие  мне и самому  неприятно,  но видите ли, эти девушки не очень воспитанные, мягко говоря. Прицепились ко мне, я и вынужден был  проводить их. А вы на самом деле красавица, каких мало, – видя, что я его внимательно слушаю, он снова взял меня за руку и стал поглаживать её. Я была загипнотизирована  его сходством с Артуром  и не замечала ничего. Так  мы познакомились .
- Я -  Герман! Я учусь в этом университете, а вы? Как вас зовут? Вы тоже здесь учитесь? – Он задавал мне вопросы, а я, как  дурочка, отвечала на них  и мы не спеша отправились   из парка. Он  мне все рассказывал о себе, о своих родных, о том, что скоро получит диплом и станет работать в престижном месте на фабрике своего отца и будет владельцем  новой фабрики. Он предложил мне работу. Я отказалась,  и скоро он настолько очаровал меня, что мне было безразлично куда идти.  Герман предложил встретиться  на следующий день и я не смогла ему отказать. Правда, мне нечего было одеть и предложение идти в ресторан вызвало у меня горькую усмешку. Герман заметил это и успокоил, сказав, что все это ерунда и ему ничего не стоит меня приодеть. Я, конечно, отказалась. Но, тем не менее,  расставаться с ним у меня не было никакого желания.
     Наступил  счастливый день, я сдала последний экзамен  и осталось только дождаться  вручения  диплома. Жизнь моя перевернулась. Я встретила Германа, окончила  курсы, и все казалось мне в розовом цвете. В ресторан мы не пошли, но теперь каждый вечер мы проводили вместе, гуляя по набережной, избегая освещенных мест. Я стеснялась своей одежды и отстранялась от него, он же пытался поцеловать меня, невзирая на мои попытки увернуться.  Вскоре  он сделал мне подарок. В коробке,  которую Герман мне преподнес, лежало красивое платье. Я была в восторге. Мы сходили в ресторан, где я чувствовала себя совершенно счастливо, там впервые попробовала шампанское и икру. Вино вскружило мне голову, разгорячило меня изнутри, я расслабилась.  Мы танцевали, шутили, поддразнивали друг друга  и прекрасно провели время. Казалось, что так будет всегда. Я каждый вечер торопилась домой, боясь, что меня не впустят. И Герман ежедневно провожал меня, галантно целуя мне руку и  не претендуя на большее. Герман смешил меня рассказами о своем детстве и учебе, рассказывал о своих друзьях и незаметно для себя,  я  узнала о нем почти все. Я впервые влюбилась в самого прекрасного, щедрого на чувства человека.
                Глава 13.
     Да, я влюбилась, и оставалось только ждать предложения  руки и сердца.  Я начала мечтать о своей  будущей жизни и решила для себя, что я буду самой замечательной женой. Я рожу ему много детей, а он будет любить меня вечно, и умрем мы с ним в один день. Я рисовала ночами себе прекрасные картины  нашего дома, интерьер вырисовывался сам собой: Здесь камин, здесь светильники  в виде роз, шикарная кровать с балдахинами. И много чего другого, о чем могла мечтать влюбленная семнадцатилетняя девушка . Я представляла, как он познакомит меня со своими родителями  и какая замечательная, самая лучшая будет у меня свадьба.  Наконец мне выдали диплом, но с работой произошла заминка. Нужно было подождать пару месяцев, но меня это уже не интересовало, я мечтала о скорой свадьбе.
   Герман окончил очередной курс  и объявил мне, что  скоро уедет на родину, но пробудет там недолго и вернется ко мне. И, правда, через неделю тревожных ожиданий с моей стороны, Герман вернулся. Наши встречи не прекращались, он водил меня в рестораны и в кино,  мы посетили все выставки и магазины. Он открыл мне новый мир. Я была от него без ума.
     Но постепенно Герману уже мало было поцелуев руки, он стал чаще прижиматься ко мне и, наконец, я  и он были  наверху блаженства - мы поцеловались. Что за  волшебное чувство этот поцелуй.  Герман был требователен и целовал меня чаще и чаще. Но разговора о свадьбе не было и я сама решила намекнуть ему. Герман пришел в восторг от этого моего откровения, он стал строить планы на будущее  и при этом более раскрепощенно  вести себя со мной. Он стал целовать меня уже с каким-то  чувством собственника. Я отталкивала его, но он говорил, что вскоре мы поженимся и не важно, когда мы станем близки. Он говорил, что уже написал свои родителям, и они ждут нас осенью, что зимой мы сыграем свадьбу, а его руки гладили меня, и все было прекрасно.  В один прекрасный вечер я опоздала домой. Дверь в дом была закрыта, как и предупреждала меня хозяйка. Она скорее всего  не знала, что меня не было дома, ее не интересовала моя жизнь, но, тем не менее, нужно было где-то переночевать. Я оторопело стояла у закрытой двери, а Герман, поглядывал на часы и решал, что нам делать. Наконец он принял решение :
- Милая, я знаю, что это неприлично, но лучше всего, если мы пойдем ко мне домой, нужно же тебе где-то  отдохнуть. -  Я и думать не могла, что последует за этим. Молча взявшись за руки,мы  отправились к нему домой.
   Как истинный джентльмен, он пропустил меня вперед, и я вошла в квартиру. Большая комната с окнами почти во всю стену и новой мебелью  напоминала зал в доме барона  и так разительно отличалась от моей лачуги, в которой  я провела почти год. Герман  предложил мне шампанского и я не отказалась.
- Девочка моя, здесь мы будем жить после свадьбы, но ты можешь поменять всё, что захочешь.
- Тут так  красиво, что менять ничего не нужно. – Я прошлась по комнате уже с видом хозяйки, поправила скатерть, задернула шторы  и  попивая шампанское размечталась .
  Герман вышел из комнаты и вскоре вернулся одетым в халат. Я вопросительно на него посмотрела.
- Я всегда принимаю душ перед сном, может, и ты освежишься?
- Да, конечно, а где ванная?- Герман провел меня по коридору и пропустил в ванную. Он предложил мне новое полотенце, в которое можно было завернуться с головой. Я  и не предполагала, что такие полотенца существуют. Затем, оставшись  одна, разделась и критично осмотрела себя в огромное, почти во всю мраморную стену зеркало. На меня смотрела девушка с длинными темными волосами, со стройной фигуркой, длинными ногами и поднятой грудью. Я стыдливо отвернулась от зеркала  и включила воду. Из позолоченного крана полилась вода, я намылила тело душистым мылом и  потихоньку растирала его по себе. В дверь постучали.
- Ты долго ещё? - нетерпеливо спросил Герман. В полной тишине квартиры  его голос прозвучал  так громко, что я очнулась.
- Нет, нет, скоро! -  Я хотела обернуться в полотенце и выйти так из  ванной комнаты,  но постеснялась и одела платье.
- Ну, зачем ты платье одела, все равно его придется снимать, - Герман даже расстроился
- Но я же не у себя дома!
- Какая глупость, даже и не думай, все равно этот дом будет твой. – Герман  обнял меня за талию и прижался ко мне.
- Как ты пахнешь, можно с ума сойти! - Герман  бережно откинул мои волосы и необычно ласково губами коснулся моего лица. Это было такое волшебное чувство, что я поддалась ему и он,  тихонько целуя то шею, то губы, то волосы повел меня. Я и не думала сопротивляться. Мы как в волшебном танце остановились у большой кровати, Герман стал расстегивать платье, и я, чувствуя его нетерпение,  помогла ему себя раздеть. Он осторожно  уложил меня и сам прилег рядом. Его руки гладили мое уже воспаленное тело то нежно, то надавливая пальцами  только ему известные места, так, что вскоре  я уже всхлипывала от исходящей от него нежности и чувственности. Так лаская меня, он подобрался к самому потаенному месту и, шепча о своей любви, довел меня  до сильного возбуждения. Я сама стала уже требовать продолжения,  и тогда Герман вошел в меня. Я и не ожидала, что будет такая боль, закричала  и стала отталкивать его, но Герман уже с каким-то рыком, крепко держа мои руки, вонзился в меня, раз за разом, и остервенело  терзал меня , пока я не захлебнулась слезами. Наконец все прекратилось. Я плакала, а Герман начал успокаивать меня
- Прости,  дорогая, я не мог больше сдерживаться, все равно мы поженимся, и ты сама поймешь, как это здорово! Ну, не плачь! – В его голосе появились жалобные нотки,  и я постепенно успокоилась. Он взял меня на руки и понес в ванную, как-то умудрился включить воду и обмыл меня, успокаивая поцелуями. Конечно, мне так было приятно, что все неприятное забылось.
- Какой же ты заботливый, ты так любишь меня!- Я сама целовала его и непонятно как,  мы снова оказались в кровати. Следующий раз мне не было так больно, но и приятного тоже  было мало. Желая угодить ему, я ласкала его спину, ягодицы, пока он не успокоился. Так и уснули.
     Утром  мы быстро собрались, стараясь не глядеть друг другу в глаза. Он поцеловал меня и проводил до входной двери.
-  Родная,  ты не отдохнула, сегодня отоспись, а завтра встретимся, хорошо?- Герман  подтолкнул меня к выходу. Я вышла из дома, чувствуя себя неловко и стыдливо. Казалось, что все смотрят на меня, как на развратницу. Было еще рано появляться домой, что подумает обо мне хозяйка. Я стала бездумно ходить по городу, то вспоминая произошедшее со стыдом, то успокаивая себя теперь точно скорой свадьбой.
     Хозяйка не заметила   моего  возвращения и я потихоньку пробралась к себе, приняла душ, стесняясь трогать себя, будто это уже и не моё тело, а тело, принадлежавшее другой, уже не девушки, а женщины. Я успокаивала себя, что видно такова семейная жизнь, мне вспоминались Александр и Эмма, как им было приятно любить друг друга. И люди женятся для того,  чтобы заниматься этим и не  боятся потом выходить на улицу. На следующий день Герман не пришел на наше место и я стала ждать его, сидя на скамейке. Вскоре он показался в окружении большой компании. Его окружали  друзья и громко хохочущие девушки. Им было весело, я вспомнила нашу первую встречу, потихоньку перешагнула через кусты и вышла на другую сторону аллеи.  Я чувствовала себя обманутой и заплакала. Так я  дошла до своего дома и заперлась внутри. Но на следующий день опять пошла к нашему месту. Там меня ждал Герман. Я бросилась к нему с таким счастьем, что он растерялся.
- Ну что, пойдем? У меня дома нас ждет обед, – и я, забыв все, что пришлось пережить,  побежала за ним, как собачка на зов своего хозяина.
      Наскоро пообедав, Герман нетерпеливо раздел меня и мы вместе, уже и не стесняясь, приняли душ. Затем всё также скоро оказались в кровати, и Герман разрешал любить его, но все произошло быстро,  и я не поняла, почему я ничего не почувствовала. Такие встречи продолжалось достаточно долго. Затем наши свидания стали реже. Я, мечтая, дожидалась свадебных приготовлений, думая, что все так и происходит при ожидании свадьбы.
    Через некоторое время  ко мне не пришли месячные, но поговорить об этом мне не было с кем, поэтому я и не беспокоилась, но когда у меня началась тошнота, тут я заволновалась. Некому было  объяснить  мне близкие отношения мужчины и женщины, тем  более  их последствия.  Я, помучившись с неделю, обратилась к врачу, а на следующий день мне объявили, что у меня будет ребенок. Сначала я испугалась, но затем обрадовалась, что свадьба будет раньше и опять принялась мечтать об устройстве  уже детской комнаты. На следующий день мы встретились с Германом  и я торжественно объявила, что у нас будет ребенок. Герман занервничал, но быстро взял себя в руки  и предложил  обратиться к врачу.
- Зачем? Мне уже сказали, что все хорошо. Я здорова. Нужно только быстрее пожениться,  я уже все придумала! - Герман удивленно посмотрел на меня  и вдруг, взяв меня за плечи, затряс.
- Дура! Какая свадьба? Ты еще больше дура, чем я думал!. Это не мои проблемы.  Зачем  мне такая жена, ты вообще никому не нужна, нищенка подзаборная, не хочешь идти на аборт, так сама расхлебывай, мне до этого дела нет!  – Герман все еще сжимал меня за плечи,  мне стало больно. Но я стояла, как вкопанная и не могла вымолвить  ни слова. Наконец  меня прорвало:
- Ну как же так, Герман? Ведь мы любим  друг друга,  мы были вместе, мы мечтали, а ребенок, как же я без тебя? Я же люблю тебя! – Но мой возглас был встречен диким хохотом.
- Я никогда тебя не любил, таких, как ты, нищенок, миллион. Ты, наверное, денег захотела. Ты же безродная, никому не нужная девка, ты мне давно надоела, пошла вон отсюда! – Герман оттолкнул меня  так, что я, зацепившись за корень дерева, упала. Герман ботинком  отпихнул  мои протянутые руки и ушел, насвистывая веселую мелодию.
                Глава 14
     Я  растерялась. В голове не было мыслей, оторопело я смотрела на уходящего Германа и потихоньку  стала приходить в себя. Дальнейшее вспоминается  как - то стерто. Только дома ко мне пришла способность думать. Попытавшись трезво оценить ситуацию, я  поняла, что всё происходит по неправильному сценарию, как-то нелогично. Наутро,  приведя себя в порядок и дождавшись вечера, пошла к ресторану, где часто находился Герман. Зайти туда я не решилась и, спрятавшись за колонну, осторожно осматривала  входящих.  Герман появился гораздо позже, чем я ожидала. Он был в компании друзей и полуодетых вульгарных девушек. Он им рассказывал о чем-то, часто показывая на свой живот,  и от его рассказа все они  весело хохотали. Мне стало не по себе, я поняла, что он смеется над моей  беременностью. Мне пришлось отойти подальше,  в парк и ожидать выход веселой компании. Спустя несколько часов знакомая мне группа вывалилась из ресторана, еле держась на ногах. Девушки поддерживали Германа, а он трогал их за вполне оформившиеся части девичьих фигурок. Его подруги весело подпрыгивали и визжали.  Подъехала машина и все вместе  они отправились дальше получать удовольствие. Следующее мое дежурство состоялось через день,  и вновь я увидела Германа, но уже в компании с другими девушками. Он что-то нежно шептал одной из них на ушко, и она краснела и неловко отталкивала его. Скорее всего, это была очередная жертва отца  моего ребенка.
     Нужно быть совсем глупой, чтобы не понять, что мной попользовались. Мне было стыдно за мою наивность.  Тем не менее, я начала по возможности трезво рассуждать о моей дальнейшей жизни. Одна бредовая мысль сменяла другую, но я успокоилась и решила обратиться к пастору. Он единственный человек, кто может мне помочь.  Написав подробное письмо пастору, я уснула. Утром  перечитав письмо, поняла, что говорить о таком девушке, мечтавшей стать монахиней, стыдно  и безжалостно его порвала. Слишком  откровенным оно было. Я вышла   на улицу, бесцельно шагала по улице, купила газеты и вернулась домой  потренироваться в стенографии. К вечеру мне стало душно, и опять  тошнота напомнила мне о беременности. Выйдя на свежий воздух, ноги подвели меня к ресторану, где я  неожиданно наткнулась на Германа и двух его друзей. Увидев меня, он улыбнулся и подошел ко мне. От неожиданности я отшатнулась, сделав шаг в сторону, но он ласково заглянул мне в глаза и сказал:
- Лаура, прости меня, я так по идиотски себя вел, мне нужно было время разобраться в себе и все, что я наговорил тебе,  было от страха. Теперь я принял решение и прошу тебя поехать со мной в гости к моим родителям, там мы все обсудим. Питер отвезет нас -  Я не понимала, что происходит, это  было для меня полной неожиданностью. Неужели он сравнил меня и этих молоденьких шлюшек и понял всю мою любовь и нежность, что я отдала ему свою невинность, и что я просто умру без него. Но что-то настораживало меня и, не понимая свою тревогу, просто попыталась отложить этот нечаянный визит.
- Но я не одета для визита, – смущенная вниманием  любимого я говорила тихо и невнятно, но он продолжал меня уговаривать, отчего я почти согласилась.
- Не переживай, выглядишь ты прекрасно, как всегда, - Герман  обнял меня за талию и начал подталкивать к стоящей неподалеку машине. Он все время старался смотреть мне в глаза, но что-то в его взгляде было неестественным, зрачки расширены  и глаза почти не моргали. Я пыталась вырваться из его цепких рук, но он уже силком подтащил меня к двери .
- Герман, я не поеду, мне плохо, давай в следующий раз,  - но он непонятно что-то шептал мне на ухо. Почти силком  Герман посадил меня в автомобиль, и машина резко, с шумом сорвалась с места. Я была испугана и молчала часть пути, недоумевая, как все могло так  произойти.  Герман дремал рядом со мной, потом резко подхватился и достал из кармана пакетик с порошком.
- А не нюхнуть ли нам, братцы, а то  что-то  скучно стало, – ребята оживились и каждый по очереди трубочкой всасывал в нос порошок. Я испугалась не на шутку. Тогда Герман предложил мне порцию. Я  с гневом отказалась и стала стыдить их за их поведение.  Это так рассмешило их, что хохот долго стоял у меня в ушах.
     Дорога заняла больше часа. Машина остановилась, друзья с шумом выбрались, а Герман грубо вытащил меня на дорогу. Мы оказались в лесу, пропетляв с полчаса по лесным тропкам,  мы подошли к охотничьему домику. 
- Ну, дорогая, вот мы здесь и сыграем свадьбу – Герман  резко втолкнул меня в холл.
- Только выйдешь замуж за всех троих. Ну, кто будет священником, может по очереди? Да ты расслабься и получи удовольствие, может хоть здесь ты поймешь прелесть секса, – Герман сорвал с меня платье, и я осталась в одном нижнем белье, довольно не новом и недорогом. Парни грубо стали снимать его, но я брыкалась, стараясь оттолкнуть их, они увертывались и веселились во всю, видя мою беспомощность. Кто-то ударил меня по голове,  и я потеряла сознание. Остальное понималось  сквозь туман, меня поливали шнапсом и шампанским, грубо выворачивали соски. От  резкой боли меня вырвало прямо  на одного из них. За это меня опять били  по всему телу, и я отключилась. Вволю наигравшись с беспомощной куклой, мои  мучители утомились.  Они  заснули, где находились. Герман спал на полу,  Питер  за заставленном едой  и алкоголем столе. Везде была рвота и, видимо,  не только моя. Я пыталась встать на ноги, но левая  рука была неестественно вывернута и  нестерпимо болела, на обеих руках проявлялись  синяки. Я кое - как поползла к выходу, но на моем пути лежал Герман с приспущенными  до колен штанами. Я случайно толкнула его и он проснулся. Пьяными  глазами он посмотрел на меня, с трудом вспоминая происходящее. Он позвал своих сонных друзей, и те, с трудом поднявшись, шатаясь, подошли ко мне, полулежащей на полу. Кто-то толкнул меня ботинком по ребрам, от боли я закричала.  В ответ я услышала гомерический хохот.  А  я, съежившись, обнаженная, вся грязная, в рвоте, стонавшая от боли, лежала перед ними, не понимая, как я могла оказаться в этой ситуации. Герман рывком  за волосы поднял меня, и поминутно толкая, подвел к столу в другой комнате. Втроем они кинули меня на стол и привязали  к ножкам стола лентами  из разорванной скатерти. Тогда эти трое образованных  молодых людей  из обеспеченных семей стали по очереди насиловать меня и после акта каждый бил меня по животу. Каждый этот акт Герман комментировал  словами брачной заповеди: « И только смерть разлучит вас…». Наконец от побоев и унижения я потеряла сознание, только в голове стоял звон разбитой посуды, вонь сигарет, и сладковатый запах спермы.
                Глава 15. 
      Я пришла в себя  в кровати, накрытая легкой простыней. У меня болело всё, даже веки на глазах.
- Очнулась, очнулась, посмотрите, зовите сестру, доктора! – Крик этот эхом отзывался у меня в голове, и каждый слог произносимого слова отбивался ужасным молотом. К кровати подбежала медсестра и радостно улыбнулась.
- Слава богу, ты очнулась, мы уже и не надеялись. Двое суток без сознания, ужас, да и только!
-  Пить - прошептала я.
- Сейчас, дорогая, ну теперь все будет хорошо! Переломов нет, только все в ушибах, кто это тебя так?- сестра внимательно смотрела на меня и ждала ответа.
- Я не знаю…
- Ну а как тебя зовут, ты знаешь?- Я попыталась вспомнить, кто я и память услужливо подсказала .
- Ла.. – не было сил говорить, но сестра помогла:
- Лара? – я облегченно немного двинула головой
- А фамилия? – Я вспомнила и фамилию, но озвучивать  её не стала. Глаза тихонько закрылись  и я снова провалилась в спасительный сон.
     В течение многих дней я лежала в кровати в городской больнице для бедных, меня никто не искал, да я и не хотела никого видеть. Постепенно  всё вспомнилось, и стыд, и горечь происшедшего  нахлынули на меня. Я всё время плакала, затем мне кололи успокаивающее  и опять спасительный сон накрывал меня своим блаженным покрывалом. Доктор часто посещал меня, расспрашивая обо всём происшедшем, но, в конце концов, оставил эти попытки.
    Возле меня  постоянно находилась девушка, одна из больных нашей палаты. Она вытирала мне тело, кормила меня и давала пить. Кто она была, я не знала, но черты её лица мне были знакомы. Однажды, спустя неделю я обратилась к ней  с давно мучающим меня этим вопросом
 - Я откуда- то знаю тебя, но мне кажется, мы не знакомы. – Девушка улыбнулась:
-  Помнишь встречу в парке, когда я с подружкой и одним парнем смеялась над тобой. Но мы не со зла, просто пьяные были. А зовут меня Мими, Мария значит. Я узнала тебя и рада, что ты выздоравливаешь, правда, ты потеряла ребенка, но это ничего, ведь ты не замужем, иначе бы тебя кто-нибудь искал, да!- Я вспомнила ту роковую для меня встречу, я вообще вспомнила все…
    Но мне не было больно, я  просто в душе окаменела .
- Мария, прошу тебя, напиши про меня письмо, я дам тебе адрес. Я верну тебе деньги. И ещё, прошу тебя, очень прошу, скажи мне имена и фамилии друзей Германа, с кем он постоянно общается .
- Да он же узнает и убьет меня, ты что, смерти моей хочешь? Да, ни за что!
- Мария, мне просто это нужно, я не буду заявлять в полицию, я уеду отсюда навсегда, мне просто нужно знать, как их зовут. Пожалуйста! – я умоляюще смотрела на неё, но она была непреклонна.
      Тогда я рассказала ей всю свою жизнь от самого первого  запомнившегося мне  момента. Я рассказала ей про монастырь и  постаралась убедить её, что обязательно вернусь на родину. Поселюсь там, где мне было комфортно, и откуда меня никто не гнал, где меня никто не обидит. На самом деле у меня не было желания физически наказать Германа,  не хотелось уподобляться ему. Я знала, Бог накажет, нужно только очень этого хотеть.  А я очень хотела . Мария поддалась уговорам  и написала имена двух его друзей. Письмо пастору тоже было отправлено. Мне уже было лучше физически, но морально я чувствовала, что умираю. Настало время выписки из больницы, приехал пастор и с благодарностью доктору, забрал меня. Доктор просил беречь мою психику, успокаивал, что память вернется ко мне и на прощание добавил, что, возможно, у меня не будет детей.
  Одежда, купленная  пастором,  оказалась мне велика, и я выглядела ещё более  убого, чем раньше.  Мы заехали в дом, где прошла часть моей жизни, пастор объяснился с хозяевами и мы отправились в Берлин к сестре Марте, залечивать мои душевные раны.
    Поезд прибыл на Берлинский вокзал, где нас встречала сестра Марта. Оглядев меня с головы до ног, она огорченно вздохнула, перекрестила, и дальше мы отправились в госпиталь, где я уже жила и работала во время войны. Там мне и надлежало жить,  неизвестное теперь никому  количество времени. Как я уже рассказывала, госпиталь занимал огромную площадь и после войны теперь использовался по назначению, в мирных целях. Там мне предоставили маленькую келью, служащую одновременно помещением для  складирования инвентаря для мойки корпуса. Это было женское отделение онкологических больных. Сестра Марта устроила меня санитаркой, где целыми днями я мыла, терла, убирала, подавала, в общем, ухаживала за истерзанными болезнью женщинами. Дни походили незаметно, но зато ночи были сущим кошмаром,  мне снился один и тот же сон. Меня насиловали и били не сутки, а вот уже несколько месяцев в моем воображении. Я вскакивала и начинала молиться, каждый раз  прося  у Господа возмездия. Затем опять засыпала и мне снился сон, как погибают мои насильники.  Сестра Марта  часто спрашивала меня, что со мной происходит, но я отмалчивалась, сильнее склоняясь над тряпкой, создавая вид  занятости, и старалась вовсе уйти от разговора. Тогда она говорила мне: « Молись, и все пройдет!».
    Однажды  в палату поступила женщина из  Гамбурга, она привезла с собой свежие газеты и журналы. На глаза мне попалась статья о случайной гибели сына  хозяина пароходства - Питера. Он погиб, купаясь в озере. Женщина рассказала подробности этой гибели. Питер утонул, хотя плавал мастерски, и оказался объеден рыбами местами: руки, живот и член. Я поразилась от того, что сон  о такой гибели Питера мне снился почти каждый день в течение месяца, но только последние четыре дня я спала спокойно. Питера нашли четыре дня назад. Я вздохнула свободно. Осталось двое.
    Следующее сообщение  поступило мне накануне моего трагического 14 числа. Друг Германа – Энтони, обаятельный француз с задатками садиста  погиб тоже случайно. Он ехал на своей машине, но решил поспорить с судьбой. Несмотря на движущийся поезд, решил проехать железнодорожный переезд. В итоге – ужасная смерть, его нижняя часть тела была сплошным месивом, так, что его хоронили в закрытом гробу. Ну, вот и ещё один. Остался Герман. Я очень хотела, чтобы он умер от наркотиков и при этом  испытывал все, что испытывала я.   Письмо от Марии я получила так же накануне 14 числа следующего месяца  после гибели Энтони.
    Мария писала мне, что она находилась  при этом событии. Герман  был слишком пьян и одурманен кокаином. Он говорил, что  беременный и у него началась рвота, затем, добавив еще алкоголя,  он кричал, как ему больно и повторилось все, что тогда испытала я. У него неестественно  вывернулась рука и начал синеть, как от побоев, живот. Он извивался как червь, стонал и просил прекратить избивать его, затем у него началось кровотечение из  нижней части живота. Так он и скончался.  Мария просила простить её, ведь она знала о готовящемся действии. Девушка подробно описала, как Герман за несколько дней до этого, смеясь, рассказывал, что будет со мной. Она писала, что эти трое негодяев  содержали её, и она не смела пойти против них, боясь остаться без средств. Да и её устраивала такая жизнь.
    Вот и все. Я стала спать ночами, заметно поправилась и похорошела. Больные любили меня и часто просили подержать их за руки, говоря, что от моих прикосновений им становится лучше. Но я не хотела лишний раз заниматься врачеванием, считала, что лечить - дело врачей, а выздоровление - дело Бога. «Молитесь!»- говорила я. -  «Он обязательно вам поможет». Теперь я знала это не понаслышке.
  Прошло немало времени, пока я научилась жить. Сестра Марта радовалась за меня и часто плакала, боясь, что со мной может случиться беда. Но все было хорошо.  Проходил месяц за месяцем, и уже стало забываться  случившееся  почти год назад. И верно говорят, что время лечит.
                Глава 16
       Постепенно я перестала прятаться от врачей, чаще находилась в палатах, стараясь облегчить страдания больных. Так я  нарвалась на посещение главным врачом больницы нашего отделения. Он  сразу обратил внимание на меня. И правда, я слишком отличалась от остального младшего персонала больницы. В основном это были полуграмотные женщины, измотанные судьбой. Я же смуглая красавица, достаточно юная для такой работы.  Мне исполнилось 20 лет. Я была не богата, но и не бедна. Потихоньку я приоделась, перестав покупать дешевые вещи. И когда меня вызвали на прием к главному врачу, я была одета, что называется, с иголочки. Главный врач был немолодой человек среднего роста, полноватый, с брюшком, явно выпиравшим из-под ремня брюк. Лысеющая светловолосая голова с обрюзгшими водянистого цвета глазами не придавала этому человеку внешней симпатии, но на самом деле он оказался довольно милым, миролюбивым, склонным к юмору мужчиной. Он с улыбкой проводил меня к креслу и спросил: «Как такая красавица оказалась в его пенатах?»
- А вы знаете, что во время войны я работала здесь санитаркой. Затем в Гамбурге окончила курсы секретарей и владею стенографией. Работу найти сразу не получилось, поэтому я вернулась сюда, благо мне не привыкать к такой работе. - Я уверенно держалась перед ним, надеясь, что я понравлюсь ему, как человек, и он поможет подыскать мне хорошую работу. Зачем-то он пригласил меня на эту встречу?
- Ну, вот вы разочаровали меня, я надеялся услышать интересную историю из жизни обаятельной красавицы, а оказалось, что все так обыденно.  – Он рассмеялся. Мне почему-то было с ним легко, и когда он предложил мне место  его личного секретаря, я не отказалась.
                Глава 17.
 Все мои события и переживания, а так же восстановление после пережитого, заставили меня на некоторое время забыть о более страшных проблемах Германии.  После поражения в войне, так яростно начавшейся  и  закончившейся 11 ноября 1918 года,  страна находилась в состоянии полного экономического хаоса. Гиперинфляция подорвала основы национальной финансовой системы, уничтожила личные сбережения граждан. Довоенная система экономических связей была дезорганизована, в стране начинались эпидемии, голод. После нескольких десятилетий национального подъема, побед,  немцы испытали горечь поражения, унижение позорного мирного договора, беспомощность перед лицом новых проблем. Это вызвало острый социально-психологический кризис, не менее разрушительный по последствиям, чем экономический. Версальский мирный договор  полностью опустошил Германию, помимо того, что эта страна потеряла 1/8 часть своих земель и 1/12 части населения, на страну   были возложены чудовищные контрибуции. Всеобщая воинская повинность в Германии отменялась, а армия, состоящая целиком из добровольцев, не должна была превышать 100 тыс. человек, включая 4 тыс. офицеров. Генеральный штаб Германии распускался, подводный флот запрещался, а надводный был сведен к минимуму, необходимому для защиты прибрежных вод.
     В эти же годы возникло национал-социалистическое движение в Германии. Произошло это в Баварии. Во время бурных событий 1919 г. здесь активизировались не только левые силы, провозгласившие советскую республику. Появились и праворадикальные организации, в том числе Немецкая рабочая партия, состоявшая первоначально всего из нескольких человек. Осенью 1919 г. в неё пришёл ефрейтор германской армии А. Гитлер. Он был направлен в партию в качестве агента военных кругов, стремившихся распространить своё влияние на различные политические организации, но вскоре решил всерьёз связать с ней свою карьеру.
Вскоре партия была переименована в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию (НСДАП), а Гитлер стал её председателем. Внешнеполитические планы нацистов предусматривали ревизию Версальского договора и возвращение Германии статуса великой державы. Нацистская программа по завоеванию «жизненного пространства» для немцев во многом соприкасалась с пангерманскими идеями и была поддержана реакционно-консервативными кругами.
Газеты пестрели  ужасающими заголовками, но в моей больнице новыми были только пациенты и мое новое назначение.
          Мне пришлось решить многие проблемы, связанные с поиском квартиры. Мне не могли больше предоставлять старое жилье, да и располагаться в нем стало неудобно, негде было хранить новую одежду, питаться, да и по своему новому статусу я должна была жить в подобающем  жилище. Поиск квартиры удался, я сняла  небольшую квартирку с двумя спальнями в доме недалеко от больницы, но жить там одной  мне было немного страшно, и я решила вызвать к себе Марию, с которой подружилась в Лейпциге. С работой было трудно везде, а Мария могла вместо меня работать санитаркой в госпитале. Во всяком случае,  это приносило деньги. Вместе  нам было легче прожить в это нелегкое время.
  Получив мое письмо, Мария сразу приехала в Берлин. Я была очень рада, у меня никогда не было подруги ровесницы. Правда, мне пришлось заняться её обучением  практически всему, от умения вести себя за столом  до  правильной речи. Мария родилась в бедной многодетной семье и  образование получила только в начальной школе. В  дальнейшем  ей пришлось уехать из дома, и что получилось из этого, вы  знаете.
   Видя моё увлечение литературой,  Мария тоже начала читать и ликвидировать её безграмотность становилось легче с каждым днем. Мы начали обсуждать газетные статьи и частенько ссорились,  так как находились, по-видимому, по разные стороны баррикад. Её чаще заносило в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию, я же была вроде коммуниста. Но споры наши были кратковременными, т.к. политически мы были не подготовлены  и носили характер спора двух  противоположных культур.
   На новой работе мне нравилось абсолютно все -  от руководителя до уборщицы. Я бежала в больницу, как на праздник. Начальник мой радовался моей сообразительности и аккуратности, воспитанной во мне Барбарой. Обязанностей у меня было много,  часто я возвращалась домой ближе к полуночи. Правда, в этом случае меня подвозил водитель главного врача. В мои обязанности входило разбирать корреспонденцию, отвечать на письма, корректировать план работы, бывать  на различных приемах. Я стала просматривать газеты и знакомить  шефа  с событиями в разных частях мира.
    Я боялась, что Ганс начнет ухаживать за мной, не зная меня как человека и как специалиста. Он приглядывался  ко мне, но мое умение вести диалог с его коллегами, желание работать в поте лица, понравились ему.  Но однажды у нас с ним состоялся разговор, определивший наши отношения. Как - то раз шеф подарил мне букет,  расстроивший меня. Я боялась, что такой подарок - это  намек на развитие другой фазы отношений. Я не была готова к этому, и мне  не импонировало такое внимание. Он сам завел разговор о том, что такая девушка, как я, нуждается в покровителе .
- Мне приятна ваша забота, но я вам не рассказывала, что детские годы я провела в монастыре и меня учили жить по правилам Божьим. Я до сих пор чту заповеди, у меня до сих пор есть желание уйти в монастырь. Возможно,  мое место в монастыре. Пока я выполню то, что должна, пройдет  время. Я ещё сама не решила. Не обижайтесь на меня, с грязной совестью я жить не смогу. У вас семья и дочери, у меня заповеди, я думаю, что этого достаточно, чтобы не навредить ни себе, ни вам. И потом, я буду более полезна вам в качестве преданного друга.
- Ну, сказала, как отбрила. Спасибо, девочка, я тебя понял и прости меня за мое нелепое предложение. Ты и, правда, мне как дочь.
    Шеф познакомил меня со своей семьей. Это был политический ход. Супруга  моего начальника была редкостной ревнивицей. В свое время брак между ними был основан на деньгах. Сюзанна, дочь богатого купца, явно не отличалась красотой, и только хорошее приданое дало возможность ей удачно выйти замуж за умного, пусть и небогатого, да ещё и моложе её, мужчину.
    Ганс фон Мюллер, не имея красоты и денег, обладал всевозможными талантами и  математическим складом ума.  Родные насобирали талантливому юноше некоторую сумму денег и отправили учиться в медицинскую академию.   Ганс учился легко, успевал подрабатывать и веселиться. Однажды его новый приятель познакомил Ганса  со своими родственниками, проживающими в Берлине. Молодой человек так понравился будущему тестю, что минуя цветочно-букетный  период, быстро сыграли свадьбу. Он помог Гансу отучиться в академии и пристроил его работать в нынешний госпиталь обычным врачом. Ганс не терялся, он неплохо знал психологию людей,  точный расчет привел его к вершине его сегодняшнего положения. За это время Сюзанна родила ему двух некрасивых дочерей, но умненьких и хорошо воспитанных и возможно, если бы не война,  девушки смогли бы найти своего принца раньше. Девушки были на выданье, но в женихах был явный простой. Многие погибли на фронте, а оставшиеся в живых хотели иметь сразу все: и положение, и деньги, и красоту невесты.  Сюзанна сразу восприняла меня как возможную конкурентку, но моя доброжелательность ко всем членам семьи победила эту неприязнь. Кроме того, мое появление на новой работе не повлияло на отсутствие Ганса дома. Он также задерживался в больнице, как и раньше, хотя в это время  я находилась у них дома.   
    Я нашла в Агнесс и Юдифь подруг по одиночеству,  нам втроем было веселее. Я часто расспрашивала их о том, о чем не имела понятия, особенно о моде, но вот в создании красоты с помощью с косметики у меня был явный перевес, и мы начали практиковаться в создании нового имиджа моих новых подруг. И надо сказать, что у нас все получилось. Поэтому мое присутствие на всех проводимых семейных мероприятиях было просто необходимым. Мужчины часто приходили к ним, чтобы пообщаться со мной, но я тактично навязывала им  своих подопечных. Я пела дифирамбы кавалерам о достоинствах и финансовом благополучии двух девушек, в общем, я занималась сватовством. Надо сказать, это у меня получалось  превосходно, и в итоге намечалась свадьба старшей дочери - Агнесс.   Мой шеф и его жена были благодарны мне за это содействие и всячески привечали меня.
   В дальнейшем шеф много чего рассказал о своем браке  и откуда у них берутся деньги, ведь зарплатой тут не отделаешься. Ганс фон Мюллер играл на бирже. Я уже говорила, что Ганс  обладал математическим складом ума. Ещё в молодые студенческие годы он приобщился к  биржевым спекуляциям. Он часто посещал брокерские конторы, мог уже читать телеграфную ленту, но за неимением свободных денег бизнес этот больше  приносил ему опыт  и анализ биржевой игры. Он часто прикидывал соотношения в торгах. Был то «быком», то «медведем». Иногда и проигрывал, но в основном делал это сознательно, дабы не привлекать к себе внимания. А если и проигрывал, то небольшие суммы. Пройдя этот ликбез, Ганс с годами стал практически беспроигрышным игроком.  Он  начал изучать движения рынка, у него возник интерес к финансовой и торговой статистике, но при этом он полюбил заниматься анализом. Конечно, самый приятный вид торговли – это покупать акции на растущем рынке. Дело не столько в том, чтобы купить как можно дешевле, и на  вершине цены приступить к продаже, а в том, что покупка и продажа должны совершаться  вовремя. Эти знания, умение ждать, точный расчет принесли свои плоды: Ганс разбогател настолько, что мог обеспечить достойное приданое своим  дочерям.
  Мы с Юдифь подружились, она от отца взяла математические способности.  Мы часто вместе читали газеты, и она приобщила меня к политике, хотя в истории я не была сильна. Моя новая подруга умела настолько четко и логично все объяснить, что я быстро впитывала новые знания. На приемах, которые мы посещали с Гансом и Юдифь,  многие мужчины  реагировали на наши вставки в разговорах не всегда адекватно. Они были шокированы нашей эрудицией и  впоследствии часто приглашали нас вступить в беседу. Это развлекало и нас и их. Ум Юдифь и необычная внешность, такая  далекая  от принятого эталона красоты, привлекли внимание одного  банкира, и тут случилось то, чего никто не ожидал. Юдифь влюбилась и перестала общаться со мной. Думаю, что я просто становилась в её глазах конкуренткой. Я опять осталась одна и очень скучала.
  Спасала меня от полного одиночества Мария, но и она вскоре отошла от меня, стала чаще задерживаться в больнице.  Зная её нелюбовь к своей работе, меня это удивляло, но все тайное становится явным.   Я постоянно находилась со своим шефом, он брал меня везде, включая обход больных. Каково же было моё удивление, когда я увидела Марию ухаживающей за одной женщиной, приговор которой смерть уже вынесла. Отойдя за пределы слышимости, я спросила знакомую мне медсестру:
- Я смотрю, Марии стала нравиться её работа?
- Да куда там, у этой дамы такой сыночек, пальчики оближешь, вот она и старается  произвести впечатление, – ответила она. Ну,  вот все и стало на свои места. Но Мария скрыла это от меня, это меня уже озадачило. Мало того, что от меня отдалилась Юдифь, так и Мария имеет свои тайны. Закончив рабочий день, я не пошла домой. Водитель отвез меня в центр города на мою любимую аллею,  я присела на скамью подумать о своем одиночестве. Мне было так горько, что я заплакала. Уже начало смеркаться, а слезы все лились и лились из моих глаз. Вдруг я услышала незнакомый, с каким-то акцентом голос:
- Не плачь,  дорогая, твое счастье сейчас не в них, не в подругах.
 Я подняла глаза и увидела, что возле меня стояла цыганка, старая, морщинистая сгорбленная и от этого какая-то маленькая и сухонькая.
- Но я опять одна, почему так?
- Да потому, что ты мать не простила, оттого и одинока. И судишь её, а разве виновата она в том, что кровь у неё наша, цыганская. Не плачь, милая, все у тебя будет - и деньги, и дом, и любовь. Кто много терпит, тот много и получает.
    Я смотрела на нее, не понимая, причем здесь моя мать, я и думать про нее забыла. И причем тут кровь. И откуда она знает обо мне. Цыганка рассмеялась хриплым смехом и, прочтя мои мысли, сказала:
- Ты сама скоро всё знать будешь про всех, только затаись, а то не поймут, обидят.
Я была в шоке от сказанного, отвернулась от старухи, чтобы как-то прийти в себя, а когда у меня созрел очередной вопрос, то старухи уже не было. Я сидела  на скамейке одна. Так в полном одиночестве, не обращая внимания  на пристававших ко мне мужчин, я поплелась домой.
                Глава 18.
  Так прошло время. Юдифь вышла замуж. Я побывала на её свадьбе. Мы опять подружились, но её семейные дела занимали почти все её время, поэтому виделись мы крайне редко, да и то только по праздникам. Вскоре она  и совсем занялась подготовкой к пошиву приданого для  уже ожидаемого ребенка и находилась в счастливом состоянии будущей мамы, и до меня ей не было дела.  Мария тоже поговаривала о свадьбе, но как-то скрытно и неохотно делилась со мной. Но и у меня  тоже было что-то новое в жизни.
     Наблюдая за мной, Ганс заметил:
- Что с тобой происходит? Скучная, грустная?
- А что мне веселиться?  Подруги, кто замужем, кто – то собирается, а я одна все время, хорошо, что работы много, устаю очень.
- Слава Богу, я уже думал, что ты заболела! А ты почему ни с кем не встречаешься? Столько возле тебя мужчин крутится, но ты своим серьезным видом всех отпугиваешь!
- Да я же вам рассказывала, что я одного жду, может быть, встретимся когда -  нибудь!
- Ну, так посмотри на мир другими глазам, что ты в себе спряталась? Мне про тебя все уши прожужжали, хотят познакомиться. Может, пора уже?
- Не интересны все они, скучные и хвастливые, не нужно. – Я  и не рада была, что продолжила этот разговор.
                Глава 19.
   На моё совершеннолетие Ганс подарил мне целую кучу денег, тысячу марок. Я была шокирована. Шеф рассмеялся, довольный моей реакцией.
- Завтра поедем в одно место, найди мужскую одежду, попроще. -  Я удивленно посмотрела  на него, но ничего не спросила. Удивленная и заинтригованная я  думала, где взять мужскую амуницию. На моем пути по коридору  оказались  студенты, проходившие практику в нашей больнице.  Один из них, высокий брюнет, лет двадцати двух,  часто оказывал мне знаки внимания, строил мне глазки, пытался все время  быть рядом со мной, но я никак не реагировала  на его флирт, тем не менее, в этот раз я кокетливо улыбнулась ему первой. Парень, не ожидая от меня  этого, растерялся, но взяв  себя в руки, подошел ко мне, с явным решением  познакомиться.
- Привет, я, Себастьян, прохожу здесь практику и часто вижу тебя здесь, ты  тут работаешь?
- Да, я работаю здесь, практически с войны, с небольшим перерывом.
- Ничего себе! – парень явно был удивлен,- а как ты здесь оказалась?
- Совершенно случайно, слушай,   меня пригласили на маскарад, я придумала переодеться пареньком, да не знаю - где взять мужскую одежду, не подскажешь, ли мне?
- Хочешь, я тебе дам свою, ты высокая, думаю, что тебе подойдет – Себастьян был рад мне помочь.
- Договорились, встретимся здесь в 8 вечера.
    Как мы и договорились, Себастьян принес брюки, рубашку, куртку и кепку.  Примерив всё это дома, я осталась довольна. Одежда сидела на мне мешковато, но в принципе, для  маскарада выглядела неплохо. Я действительно воспринимала предложение Ганса, как поход на маскарад, но Ганс повел меня в брокерскую контору. Контора занимала большое помещение,  у центральной стены стояла доска котировок. За одной из перегородок сидел человек, продававший акции. За другой перегородкой сидел другой мужчина, принимавший телеграфные ленты, в которых отражалась стоимость акции  на сегодняшний момент. Ганс потом объяснил смысл игры на бирже, а пока я ко всему присматривалась. В течение дня происходили чудеса с акциями, они то падали, то росли. Самое главное - нужно было рассчитать на что ставить, на повышение или понижение и вовремя продать. Разница составляла прибыль.
    Ганс купил несколько сотен акций и немного задумался, на что ставить, когда он объявил, что на понижение, то у меня в груди похолодело, и я толкнула локоть Ганса, стараясь привлечь его внимание.  Он недовольно взглянул на меня, а я незаметно покачала головой. Он улыбнулся уголками рта и переиграл свое решение. Ганс поставил на повышение. Сначала лента передавала понижение акций, Ганс злыми глазами посматривал на меня, но я шептала: « Не спешите». И, правда, где-то через  полчаса  акции медленно стали подниматься в цене. Теперь шеф поглядывал на меня уже с вопросом:  «Когда продавать?» Но я ждала сигнала изнутри.  Наконец у меня сильно зажгло руки  и я подмигнула Гансу. Он  вальяжно подошел к кассиру и продал свои акции. Выигрыш составил вполне приличную сумму. Я вышла первая, не успела пройти несколько шагов за крыльцо, как на голову мне что-то упало, да так сильно, что я потеряла сознание. Очнулась я в Белице.  Голова нещадно болела, а в глазах прыгали звездочки. Шеф стоял рядом, и видно было, что он очень переживал.
- Ну, ты, как, девочка моя, тебе лучше? – он погладил меня по голове.
- А что случилось?- я пыталась вспомнить происшедшее, но мысли с трудом перемешивались у меня  в голове .
- Не разговаривай, тебе нельзя, ты поспи, а потом я тебе все расскажу. – Ганс  слегка сжал мне руку и отошел от кровати.
    На следующий день я проснулась вполне окрепшая. Санитарка позвала шефа. Он пришел в палату, уже улыбаясь, и рассказал, что произошло накануне.  Полиция задержала напавших на меня. Оказывается, все время, что мы находились  в конторе, за нами следили. Когда Ганс взял свою выручку, они рассчитывали забрать её, но ошиблись, первой из здания вышла я. Я чувствовала заботу обо мне и быстро поправлялась, вскоре  мы с Гансом весело беседовали у него в кабинете. Меня интересовал вопрос, почему  шеф взял меня с собой. Он долго рассказывал, что привык ходить с друзьями в контору, но они погибли на войне, а новых друзей найти ему было сложно. Наш дружеский союз был проверен временем и Ганс, зная мой аналитический склад ума, решил приобщить и меня к своему бизнесу, только его огорчало, что  не принято девушкам посещать подобные места. Ганс спросил меня, почему я не дала ему  поставить акции  на понижение.
- Просто у меня похолодело в груди, и я, не понимая  почему,  оттолкнула вас от этого шага. А потом у меня резко загорелись руки,  я почувствовала, что нужно продавать.
- А я ведь и задержался потому, что хотел проверить дальнейшее поведение акции. Они и правда пошли вниз. Значит, у тебя есть дар предвидения. Это очень даже хорошо. А давно ли он у тебя?
- Я после Лейпцига заметила. Больные женщины просили подержать  их за руку и многим становилось легче, а то, что произошло в конторе со мной, было впервые. -  Я рассказала Гансу  о встрече с цыганкой. Он задумался.
- Да, странная у тебя судьба, а как ты вообще здесь оказалась? – И я, повинуясь безотчетному желанию довериться ему, рассказала Гансу о всей моей жизни.
- А ты не хочешь найти свою мать?
- Зачем, если бы она посчитала нужным, то сама бы уже нашла меня. Хотя сдается мне, что мы увидимся, когда время придет.
                Глава 20.
   По утрам Ганс  играл на бирже, но у него были и другие обязанности.  В обед он периодически посещал больных.  По  четным  числам – мужское  отделение, по  нечетным – женское.  Вечерами  же засиживался с бумагами. Я иногда сама напрашивалась  проводить вечера с ним, рассчитывая на новые знания по разным вопросам. Дома было скучно. Мария носилась со своим парнем, надеясь на выгодный брак. Она почти жила у него дома, правда, в качестве сиделки его матери. Как происходили другие моменты её жизни, мне было неинтересно знать, да и незачем.
     В моменты перерывов работы с бумагами Ганс передавал мне свои знания по бирже. Я внимательно слушала его и задавала иногда вопросы, на которые он не мог ответить. Тогда я стала сама сопоставлять тенденцию повышения или понижения курса акций с экономическими и политическими событиями  на континенте. Мне было это очень интересно. Ганс всегда удивлялся тому, что я могла бы найти себе более интересную компанию, чем его общество. Но обжегшись на молоке, я дула на воду. Мне было страшно общаться с молодыми людьми, да и порой раздевающие взгляды старых ловеласов действовали на меня  негативно. Я старалась сбежать куда-нибудь или спрятаться за Сюзанну. Её мрачный взгляд отпугивал кого угодно, только не меня.
     Я вообще полюбила это семейство, как родных. На все праздники и вечеринки меня приглашали, как обязательную гостью и мое присутствие даже не обсуждалось. Два раза в неделю Ганc брал меня с собой в биржевую контору, где я, переодевшись в мужскую одежду, играла вместе с ним и постоянно выигрывала. И проверяла свои, начинающие расти, знания с наитием. Это было так увлекательно, что я ждала приглашения игры каждый раз с повышенным интересом. Так прошло почти три года. Ничего более не изменилось ни во мне, ни около меня. Агнесс с Юдифь жили со своими мужьями более чем обеспеченно и были довольны своими браками.  Обе родили сыновей, а Агнесс ждала уже второго ребенка. Сюзанна предложила мне переехать к ним домой, чтобы ей не было скучно. Но я отказалась, ссылаясь на то, что пойдут пересуды и это окажет плохое  влияние  на наши с Гансом карьеры.
     Однажды Ганс спросил меня, для чего мне нужны деньги. Я растерялась, ведь мне и в голову не приходило, для чего они нужны.  Ведь их количество увеличивалось,  я не всегда могла сказать, сколько их на самом деле. Деньги находились в скрытом ото всех сейфе в доме моего шефа. И я призадумалась. Может,  нужно купить свое жилье? Я решила потихоньку расспросить Сюзанну, каково это иметь свой дом. Я открылась ей, что у меня есть средства, конечно, не открывая всей правды. Я сказала, что эти  деньги получены в  наследство и их достаточно накопилось, но только я не знаю, что с ними сделать.  А вообще я бы хотела купить автомобиль. Стоил он дорого, да и женщин- водителей было крайне мало. Но чем больше я думала, все отчетливей представляла себе небольшой домик и автомобиль. Сюзанна была в ужасе. Она боялась за меня, как за свою дочь и каждый раз плакала, когда речь заходила о машине.
  Мы посчитали с Гансом деньги, отложили часть на игру, остальные же я передала Сюзанне  для покупки дома. Эта идея привела её в восторг. У неё появилось дело. Сюзанна в течение нескольких месяцев просматривала предложенные ей дома, но, то одно, то другое ей не нравилось. Она торговалась, за каждую марку. Купеческая жилка  сыграла свою роль. И, не смотря на тяжесть такого труда, Сюзанна нашла то, что искала. Правда,  домик этот был далеко от больницы и её дома, зато стоил недорого и практически не нуждался в ремонте.  В выходной день всей семьей, включая Агнесс и Юдифь,  мы отправились на осмотр приобретения. Домик оказался в прекрасном месте. Вторая линия домов скрывала это чудо от  центральной дороги, Он был старинной постройки, но крепкий и чистенький. Небольшой садик, несколько цветников, уложенная булыжником дорожка, освещенная ещё старинными масляными фонарями,  придавали дому  нереальный вид. Мне  казалось, что из дома выйдет сказочная фея. Мы поднялись на крыльцо. Дверь была смазана и не скрипела.  В холле нас встретила хозяйка, пожилая женщина. Она оглядела нашу компанию с удивлением и спросила:
- Вы все здесь хотите  жить? -  мы рассмеялись, все начали наперебой рассказывать, что в доме буду жить я одна.
    Хозяйка улыбнулась и предложила показать нам комнаты. На первом этаже был большой холл. По левую его сторону располагалась кухня, оборудованная старинной плитой со сложенными возле неё дровами. Большой разделочный стол, два шкафа, один с посудой, другой для продуктов.  В правой стороне от холла находились ванна и моечная для  стирки. На втором этаже от деревянной  крепкой лестницы отходили два коридорчика. Один из них вел в спальню, затененную разросшимся плющом, из другого можно было попасть в большой кабинет и вторую спаленку, видимо, служившую детской.
 Мебели было не много, она была добротная и  светлых тонов, что мне очень понравилось. Хозяйка сама предложила нам купить дом с мебелью за довольно небольшую, разумную по тем временам цену. Нам настолько все понравилось, что я загорелась уже на следующий день идти оформлять сделку, но было одно «но». Из этого района очень трудно было добраться до больницы. Сама больница находилась в 40 км. от Берлина, а от  дома и того больше. Поэтому Сюзанна скрепя сердцем согласилась на приобретение автомобиля.
     За покупку машины взялся сам Ганс, он присмотрел в одном магазинчике малолитражный  «Опель-4/12 PS». Машинка была двухместной, зеленого цвета, и в народе называлась «лягушонком». Мое переселение и новоселье мы сообща назначили в первых числах августа, к  моему  двадцатипятилетию. Пока я собирала вещи и подкупала необходимое в мой новый дом, Мария постоянно отиралась возле меня, надеясь на дальнейшее совместное проживание, но Сюзанна строго- настрого запретила мне забирать бывшую соседку с собой. Я будто, не понимая немого вопроса Марии, отводила глаза. Тогда она решила полностью переехать в качестве сиделки в дом, где работала уже второй год. Через несколько месяцев  любовные отношения  с сыном больной прекратились, и Мария, потеряв меня, практически осталась одна.
  Я не была злопамятной, но почему-то, каждый раз взвешивая  «за» и «против», я чувствовала холодок на сердце, и, пренебрегая разговором с Марией, я объявила об отъезде. Переехала я быстро, за один день. Имея свою машину, это было тяжелее представить, чем выполнить. Я легко научилась вождению, да и учиться мне практически не пришлось. Я вспомнила все, чему учил меня Генрих, водитель барона. А практика дополнила все, что я знала, и инструктор удивлялся моей сообразительности и умению.
      День рождения и новоселье удались на славу. Были все свои и радовались моим успехам. С Гансом мы также практиковали набеги на брокерские конторы, надолго не задерживаясь ни в одной. Иногда мы сразу продавали акции, но чаще выдерживали время  для получения наибольшей прибыли.
                Глава 21.
   Каждое наше посещение контор для нас было театральным представлением, я так научилась играть роль пробивного мальца, что заходя по дороге пообедать, мы хохотали над своими проделками. То я  была случайно зашедшим  сельским пареньком, разговаривавшем на сельском диалекте, то наоборот, опытным старожилом. Я покупала столько разных акций, что надо мной посмеивались посетители конторы. Зато по уходе из заведения многие из присутствующих только почесывали головы, видя мои выигрыши.
Иногда, уверенные в себе, с умело нанесенным гримом, мы с  Гансом посещали разные конторы, тут я была начеку и старалась не выделяться из общей массы. Но меня все равно вычислил хозяин одной из контор. Он просто проследил за нами с Гансом, и когда я пришла одна, он прижал меня в коридоре и пригрозил разоблачением. На следующий день он приехал к нам в больницу с весьма своеобразным предложением  жениться на мне. Это был вообще-то  симпатичный мужчина чуть старше 35 лет. Высокий, черноволосый, уверенный в своей неотразимости и от этого наглый и неприятный. Он без разрешения, отодвинув секретаря, зашел в кабинет Ганса и без обиняков предложил удобный для него вариант.  Ганс вызвал меня для разговора. Хозяин брокерской конторы назвался  Лео Бросманном . Он,  развалившись в кресле, четко определил все последствия нашего разоблачения. Видно, за ночь он рассчитал все невыгодные для нас шансы. Да, ситуация была  интересная. Замуж  я не собиралась. Нам было о чем подумать.
- У меня на руках фотографии,  ведь я не случайно следил за вами почти полгода. Фотографии интересные. Если зародить сомнение у вашей жены и предъявить их, то, несомненно, ваша семейная жизнь расстроится и Лара предстанет в весьма неприятном свете, ха-ха-ха. Из недотроги она сразу же превратится в шлюху, а это значит, с вами перестанут общаться порядочные люди. В- общем, можете представить,  что произойдет. - Он подал Гансу конверт с фотографиями. Ганс, рассматривая их, вел себя невозмутимо, но я то знала его и понимала, что на них что-то не то изображено, но что? Мы никогда не были любовниками, Ганс скорей был мне вместо отца.
     Шеф протянул мне фото. Я, рассматривая их, понимала, что при  умелом использовании их можно превратить в сильное оружие. А, в сущности, на фото мы то сидели за столиком в ресторане, держась за руки, то Ганс обнимал по – отечески меня, то мы в одной машине, то стоим возле моего дома. Посеять зерно сомнения проще простого, но замуж я не собиралась, тем более за этого негодяя, да и портить репутацию Гансу совершенно не хотелось. За пару минут целая куча мыслей промелькнула в моей голове, но решения не было. Я присела в кресло напротив шантажиста. Казалось, он был доволен.
- Лео, а зачем вам нужно жениться на мне, ведь вы меня не любите?
-  Конечно же, нет, но ты здоровая  красивая дама, у тебя есть деньги и при умелом использовании тебя в качестве игрока, ты принесешь мне не одну тысячу марок, мне и работать больше не нужно будет. Прекрасный расклад, не правда ли?
- Я вижу, вы все рассчитали и фото рвать бесполезно, у вас есть наверняка негативы?
- Ну, конечно же! Ты просто умница, я даже начинаю влюбляться в тебя.- Я смотрела на него пристально, пытаясь поймать его взгляд, но он сидел в кресле беспокойно, крутился, паясничал  и на меня кидал только мимолетные взгляды. Я  чувствовала необходимость поймать его взгляд, будто  без этого я жить не смогла бы. Тогда я сделала то, что никто  не ожидал от  меня, начала невзначай поднимать платье, сначала подняла его до колена, затем по миллиметрам выше и выше. Гансу, сидящему за столом, моих манипуляций не было видно, что мне было на руку, зато Лео четко сфокусировался на моих ножках. Тогда я резко одернула платье. Лео не ожидал этого и посмотрел мне в глаза. Этого было достаточно. Из меня как будто полилась незнакомая ранее энергия. Я наклонилась к нему, все  также смотря ему в глаза.
- Спать, я сказала спать! – Лео откинулся на спинку кресла и руки его безвольно  повисли вдоль ручек кресла.
- Ты спишь и проснешься на счет три, ты все забыл обо мне и  Гансе, ты помнишь все, кроме меня и Ганса, ты просыпаешься. Один, два три! -  Я коснулась  ладонью его головы,  и Лео открыл глаза.
-  Вы можете больше не переживать, сдадите анализы и мы посмотрим, что у вас не так. Не переживайте, все будет хорошо.- Лео непонимающе смотрел на нас, как-то неловко встал и пошел к выходу,  благодаря  меня и Ганса.
-  Подождите, сейчас я выпишу направление на анализы, – Ганс с серьезным видом задержал Лео и, написав направления, подал их нашему неожиданному гостю. Наш гость недоуменно взял направления на анализы,  обреченно произнес:
- Ничего не понимаю, зачем я здесь?
- Вот, вот,  вы и пришли ко мне по поводу вашей плохой памяти, видимо, у вас рассеянный склероз.
Когда Лео вышел, мы с Гансом разразились хохотом.
- Ну ты, Лара даешь! Ну, надо же, ты обладаешь даром гипноза, я не ожидал. Но все - таки, что мы предпримем?  Я думаю, что Сюзанну нужно поставить в известность о нашей деятельности. Мало ли кому ещё придет в голову нас шантажировать.
- Да, конечно, вы правы, и мне нужно на время прекратить посещать конторы. Может, мне стоит взять отпуск и уехать на время куда-нибудь?
-  Жалко, все шло  так хорошо, я почти миллионер. Да и ты, похоже, вышла из разряда бедных. Жаль!
     На обед мы поехали к Гансу, Сюзана ожидала нас, приготовив замечательный обед. Непринужденно за обедом Ганс рассказал Сюзанне о нашем  сегодняшнем приключении, не скрывая ничего, включая фотографии. Сюзанна сидела ошеломленная, поглядывая то меня, то на Ганса.
- И что теперь будет? – расстроено спросила она.
- Мы решили, что я уеду на время!
- Но куда и к кому, ты же говорила, что ты сирота, неужели на родину?
- Нет, я поеду на Балтику к барону, мне писали, что он давно болен и ждет меня, – я действительно  получила письмо от пастыря, где он подробно описал ужасное состояние парализованного барона в связи с гибелью его молодой жены.
- Ты опять будешь переживать за него, а он так поступил с тобой, подумай, может, просто поедешь отдыхать на воды,  например, во Францию, и я с удовольствием составлю тебе компанию, - на самом деле ехать в поместье мне не хотелось, и я была в раздумье. Но жизнь сама вносит свои коррективы. Мы решили пока отложить мой отъезд и все опять пошло по старому руслу, кроме того, что я перестала играть на бирже. К Рождеству был назначен большой бал в доме мэра, куда были приглашены  семейство фон Мюллеров и я.
                Глава 22.
    Начались приготовления к балу. У Ганса был фрак, а вот нашей женской половине пришлось постараться. Дамы ездили по магазинам готового платья из Франции, отчаявшись найти что-то там. Но тем не менее решили самостоятельно купить отрезы, шарфики, сумочки, туфельки, украшения и много того, что  нужно для торжественного выхода в свет. Ганс освободил меня от работы, и я возила Сюзанну и девушек по магазинам. Идти на бал мне не хотелось, но Сюзанна приказала мне готовиться.Вздыхая, я принималась перелистывать журналы, пытаясь найти что нибудь оригинальное, опять садилась в машину и колесила от центра города до его окраин в поисках вечернего платья. Совершенно случайно, повернув в переулок, недалеко от центра я наткнулась на магазин готовой одежды. На манекене, в небольшом зале магазина, висело оно, простого покроя изумрудного цвета бархатное платье. Я примерила его. Продавцы собрались возле меня и зачаровано смотрели на мое преображение. Кто-то принес хорошую подделку под бриллианты с вкраплением изумрудов – колье и браслет. Даже подделка стоила дорого.  Вообще это было произведение искусства. Я приподняла волосы вверх и обомлела. Я никогда не видела себя со стороны, но сейчас, в новом платье я была красива, как никогда.
     Теперь и я ожидала праздника. Никому, не показывая своей покупки, я вклинилась в сборы женской половины семьи Ганса. Но и этот период прошел, все были готовы.  Рождество приближалось, покрывая снегом чистые улицы Берлина и Бейлица. Город украсился елками, наряженными цветными шарами и флажками. Казалось и люди обновились вместе с природой. Шапки снега закрывали черепичные крыши, грозясь, свалиться прямо на головы проходящих мимо людей, дороги заметались снежной поземкой, заставляя прохожих торопиться в теплый уют дома. 
      Наступил день большого Рождественского бала.  Торжественно поднимаясь по широкой лестнице дворца мэрии, мы мысленно молились за себя, чтобы ничем не опорочить нашего хозяина и господина  Ганса фон Мюллера. Но он и сам переживал, хотя почти десять лет,  ежегодно его семья проделывала этот путь. Перед нами открыли трехметровые двери, важные дворецкие, в нарядных ливреях и   под пристальным оком присутствующих оказалась вся наша компания. Нас объявили, и мы вошли в зал. Красота парадной залы затмила всё виденное ранее, но особенно прекрасными перед нами предстали уже находившиеся здесь дамы. Бриллианты, изумруды, сапфиры,  рубины сияли, отражаясь в хрустальных люстрах. Официанты разносили напитки, любезные улыбки, унизанные кольцами руки, державшие фужеры и позолоченные блюдца с закусками, все это создавало праздничную атмосферу. Мы вклинились в этот круговорот праздника. К нам подходили  знакомые дамы и господа, приводили знакомиться других, беседы, то плавно перетекали, то неожиданно прерывались громкими выкликами швейцаров  благородных фамилий, входящих в зал. Эти владели заводами, другие аптеками или фешенебельными магазинами, будто и не было бедных и разочарованных прошедшей войной людей. Не было голодных и обездоленных, калек и беспризорников.
     Объявили  выход Карла Опеля с двумя дочерьми, и гостями из Испании. В зал  вошла колоритная группа, особенно в ней выделялся молодой человек, держащий под руку красивую, стройную блондинку. Я пристально вгляделась в вошедших, услышав знакомую фамилию Опель. Но сразу никого не узнала, успокоилась, и принялась весело болтать с одним из  постоянно преследующего меня, на всех  мероприятиях потенциального жениха.  Начались танцы, и молодежь полностью отдалась движению и музыке.  Танцуя то с одним, то с другим кавалером я не уставала слушать  в свой адрес комплименты, да я и сама ощущала себя, как новенькая игрушка. Отвлекшись  на интересный разговор, я не обратила внимания на подошедшего ко мне молодого человека. Он пригласил меня на танец, и уж было собралась отказаться, внимательно вглядевшись в него, внезапно почувствовала жжение рук. Привыкнув прислушиваться к уже знакомым мне знакам, я согласилась.   Отведя меня  в центр танцующих, молодой мужчина произнес
- Неужели ты меня не узнаешь, Лаура? – я внимательно посмотрела на него, голос показался мне знакомым, но не более. Слегка вьющиеся темно-русые волосы, яркие синие глаза, чувственный рот, красивый подбородок - нет, во мне не вызвали никаких эмоций. Пожалуй, только глаза напомнили о чем-то родном и близком. Но кто это может быть, я не знала.
- Нет, хоть вы мне кажетесь знакомым, но я, не припоминая вас - я ответила, улыбнувшись.
- А я вот сразу тебя узнал, как только вошел, так сразу и узнал. Вспомни река, сарай, Мануэль?
- Господи, да ты же Артур? Боже мой, ты так изменился. Ты такой мужественный, взрослый. А ты как здесь очутился? Надо же, а я не хотела сюда идти! Ну, расскажи мне?
- Рассказывать нечего, я с супругой приехал  к Опелю. Я открыл мастерские по ремонту автомобилей, и мне часто не хватает запчастей, вот я и приехал договориться о поставке дополнительного оборудования и материала.
- А! – Услышав, что Артур женат, у меня заныло в груди и, потеряв интерес ко всему, в глазах защипало, и я дрожащим от душевной боли, голосом попросила Артура отвести меня на место.
-Что случилось, дорогая?
-Ничего, что-то я не хочу больше танцевать
-Подожди, а как ты живешь, замужем? – мне хотелось крикнуть: «Нет! Я всю жизнь и жила и выживала, только мечтой о встречи с тобой. Я только тебя жду!... И дождалась.» Но я взяла себя в руки, проглотила ком в горле и хорошо поставленным голосом ответила.
- Я не замужем и не собираюсь.  А сюда пришла с семьей  фон Мюллеров. И сейчас собираюсь поехать домой. Очень приятно встретиться, желаю  дальнейшего процветания и семейного счастья.
-Подожди, может, встретимся и поговорим?
-На встречу ты с женой придешь, не оставишь же ты её  одной в чужом городе?
-Ну да, но я так скучал по тебе!
-Оно и видно, так скучал, что женился….Удачи! – Я осторожно вытащила свои руки из его рук и гордо пошла к Сюзанне. Она сразу заметила, что я не в порядке.
-Что случилось, девочка моя, тебя обидели?-  Милая женщина склонилась ко мне  и протянула ко мне руки. Она приобняла меня, а я  уже не скрывала слез, отвернулась ото всех и пыталась успокоиться. Наконец я, немного, пришла в себя и рассказала Сюзанне об этой дорогой и долгожданной встречи.
- Да, я помню, ты рассказывала мне о нём. Так вот он какой, твой Артур, ну не переживай! Жизнь, как карточная игра, все может случиться.  Все будет хорошо.
-Я поеду домой, мне так плохо, отпустите меня – Сюзанна  проводила меня до двери и попрощалась.

                Глава 23.
    С помощью американских займов и кредитов была восстановлена и укреплена германская тяжелая промышленность, включая военную. Тем временем за 1924—1931 гг. США получили в покрытие задолженности союзников сумму, эквивалентную 8 млрд. марок. Репарационные платежи Германии за этот период составили 11,28 млрд. марок. В то же время займы, полученные Германией, превысили все эти суммы, вместе взятые. Большая часть займов была получена у США. Неудивительно, что в этот период пышным цветом распускаются многочисленные картельные соглашения между американскими и немецкими фирмами.
    Да жизнь менялась, город расцветал. Молодежь веселилась, особенно те, кто во время войны был ещё ребенком, и все трудности военного времени помнили лишь с рассказов старшего поколения.  Проезжая по улицам любимого города, я все чаще задавала себе вопрос: «Для чего я живу? » В сущности, жизнь моя проходила под защитой кого - нибудь и я явно не имела случая позаботиться о себе или о ком - нибудь ещё. Мои ровесницы уже гуляли с пятилетними детишками, кто-то построил карьеру, лишь только я живу воспоминаниями прошлого, моего давнего детства и Артура. Да, к сожалению, я не могла забыть этого мальчика и увидев его взрослым, я не разочаровалась. Он был красив, умен, успешен, но, к сожалению, не свободен. Так чего я дожидалась? Почему я раньше не поехала его искать! Не всегда же принцы ищут своих принцесс!  Но видно так сложилось, что я всегда теряю близких мне людей. Так одиноко мне никогда не было. В своих размышлениях я подъехала к дому  Сюзанны,  где она встретила меня своею доброю улыбкой .
- Девочка моя, как хорошо, что ты приехала! Я как раз накрываю стол, правда, мы будем одни ужинать, Ганса, как обычно нет, а мне одной  скучно, да и ты, наверное, голодна?
- Сюзанна, милая, я так тебя люблю, ты мне вместо матери, – я обняла расчувствовавшуюся  женщину.
     Мы прошли в столовую. Все как обычно, ничего не менялось. Да и хорошо, что не менялось. Я смотрела на  картины на стенах, подсвеченные спрятанными в нишах лампочками, на уютные кресла возле камина, кажется, что дрова сложенные вокруг него, лежат всегда в одном и том же порядке, на большой овальный стол с белоснежной скатертью, на до боли знакомые приборы на столе. На буфет с посудой и рядами бутылок с вином. И на саму Сюзанну, такую родную и милую, пытаясь запомнить её лицо навечно.
- Ты какая-то не такая? Что случилось, уже столько прошло после Рождественского бала, а ты не появлялась. Плохо тебе, да? Да, что я, в самом деле, я и сама такая, когда плохо, то ни к кому не иду, прячусь в своей скорлупе. Ну, иди ко мне, я тебя пожалею! – услышав жалобные слова от Сюзанны, я подошла и прижалась  к ней. Тихонько, как маленькая обиженная девочка я плакала у неё на плече, а она покачивала меня и гладила то голову, то плечи.
- Поплачь, поплачь, легче станет. – Сюзанна убаюкивала меня и стала тихонько напевать мне колыбельную, так похожую на ту, что пела мне бабушка. Потихоньку я успокоилась.
- А я приехала прощаться, так много думала и вот, надумала.
- Ты в отпуск или насовсем? – спросила Сюзанна.
- Навсегда, поеду в поместье барона, он плохо себя чувствует, его разбил паралич  после гибели жены, поместье приходит в упадок, да и для меня  будет лучше, делом займусь, – поставив на себе крест от принятого решения, ответила я  ей. Дорогая мне женщина внимательно посмотрела  на меня и, смахнув слезу, отпустила меня:
- Ну что же, с Богом! Помни, что ты для меня за эти годы, как дочь, только напиши, или лучше сразу телеграфируй, если нужно будет, я сразу приеду.
- Спасибо, дорогая Сюзанна! Я ничего не говорила Гансу, но он поймет и простит. Мне просто страшно прощаться с ним, а может быть, я ещё вернусь, кто знает. Передайте ему всю мою благодарность за все. Я всех вас очень люблю!
    После вкусного ужина  мы попрощались.  На душе стало веселее  и я, оставив Сюзанне запасные ключи от дома, отправилась собирать вещи.
    Уже к  утру следующего  дня я была готова,  мой лягушонок бодро отъехал от моего ставшего родным домика. Дорога была суха и свободна, я, рисуя в голове счастливую встречу, уже полностью была готова начать очередную новую жизнь.
                Глава 24.
    Продвигаясь по бесконечным дорогам на север, я наслаждалась видами городов и природы. Небо синее-синее с легкими невесомыми облаками и солнышко, гревшее все на своем пути. Чарующее пение птиц, собиравших палочки и веточки для своих гнезд,  поднимало и без того праздничное настроение, так что и мне захотелось петь. И я пела, громко, почти во все горло, перебивая шум машины. Мне аплодировали из ехавших навстречу автомобилей, и  было легко и невесомо мне, маленькой единичке из миллионов человеческих созданий. Я приехала в знакомый мне городок, где все блистало чистотой и новизной. На территории возле церкви  в незатейливых клумбах  распустились первоцветы, поднимали свои головки тюльпаны и ирисы. Но всю  красоту весеннего дня омрачала частично разрушенная кровля церкви. Пока я любовалась красками весеннего дня, с крыльца спустился пастор. Он услышал шум подъехавшей машины.
- Кого я вижу, сами ангелы привели тебя сюда, Лаура! – пастор, постаревший от прожитых лет, но все ещё ловкий и неугомонный, подбежал ко мне.
- Как ты догадалась, что мы в тебе нуждаемся? – Он смущался своих чувств и от этого был роднее, чем когда бы то ни было. Мы обнялись. Я вдыхала запах его одежды,  пропитанной ладаном  и свечами и чувствовала, как давно мне этого не хватало.  Пастор повел меня к своему уже освеженному новой побелкой домику и предложил кофе. У меня столько вопросов накопилось к нему, но видя  его нетерпение  узнать о моей жизни всё, я потихоньку успокоилась и начала свой рассказ. Он не был долгим, мы успели выпить по чашечке кофе с теплыми булочками, как я рассказала о встрече с Артуром и его женой. О биржевых играх, на что пастор нахмурился и стал привычно теребить рукав своей поношенной курточки. Он порывался  что-то  вставить в моё повествование, но сам себя осекал. Только по- отцовски поглаживал мне руку.
- Вот и все, что со мной произошло, в общем, ничего интересного, замуж я не вышла, да и не хочу, все, что мне сейчас нужно, это разобраться в своей жизни и построить план действий на будущее.
- Ничего, дорогая, все наладится, ну, а мы  пережили сильный ураган, у некоторых  не только крыши  разрушил, но и сараи унёс. Хорошо, что весна дружная,  не мокрая, все успели починиться, кроме, пожалуй, церкви и дома барона. Кстати, он недавно спрашивал о тебе, хотел увидеть. Ну да, мы тебе писали.
- Я возможно потому и приехала, все-таки он мне был родным человеком, вырвал из лап  войны, да и на могилку Барбары хотелось сходить. Я так часто её вспоминаю и благодарю её уроки рациональности, мне это очень помогает в жизни, ну кроме игры, конечно.
- Ну и ладно! Где остановишься, у меня или у барона?
- Не знаю, пока не определилась, нужно в поместье съездить, с ним повидаться, а то вдруг не пустит?- Я улыбнулась, сама не веря в сказанное.
- Тогда в дорогу, дорогая, мы встретимся в любом случае! Ты в моем сердце, девочка, с того первого дня,  когда я впервые тебя увидел. - Легким облачком набежало  видение первой нашей встречи и, растроганные ностальгией прежних лет,  мы обнялись на прощание.
   Машина побежала по грунтовой дороге, но чем ближе приближался конец моего путешествия, тем больше на сердце накатывала волна необъяснимой печали.  Я остановила машину перед воротами и моим глазам предстало ужасающее зрелище разрухи и какой-то неустроенности. На встречу ко мне никто не вышел. Зайдя в дом, я услышала шаркающий шум шагов и старческий голос то ли прошептал, то ли прошипел:
- Кого там принесло? Сказано, видеть никого не хочу!
- Не кричите, это я, Лаура!  - В ответ громко проговорила я. Силуэт сгорбленного старика, приволакивающего правую ногу, становился все яснее по мере приближения. Я огляделась по сторонам. Давно не мытые окна, задернутые нелепыми шторами, пыль на диванах, креслах, несвежая скатерть с грязной посудой.
- Ну, где ты там? Я тебя вижу плохо, я ещё и слепну вдобавок.
- Я здесь, да не спешите, я сама сейчас подойду - Что-то, пробурчав, барон остановился у ближайшего кресла. Грудь его вздымалась, как после олимпийского марафона. Он надрывно закашлял, поминутно сморкаясь в несвежий  платок. Постепенно дыхание его становилось ровнее  и кашель  утих. Я подошла ближе к нему, обеспокоенная его самочувствием. Стряхнув с кресла мусор, я сама чуть не задохнулась от  поднявшегося пыльного облака. – Ужас, как вы так живете, барон? Где былая эстетика и гордость за родовое гнездо, вы вообще  как живете?
- А я и не живу, доживаю. Мне  все равно!
- Ну, а мне нет!
- А тебе все так же есть до всего дело?
- Что есть, то есть, Барбара с ума сошла бы, видя такое!
- Не приплетай сюда Барбару, сама где-то шлялась, а теперь приперлась, умница такая!
- Так вы меня сами и выгнали отсюда! – Наш разговор переходил уже на крик, и неизвестно, как бы он закончился, если бы барон вдруг не заплакал и не потянулся с объятиями ко мне. Я сначала оторопела от этого изъявления нежности, но потом и сама потянулась к нему, обняла его, непрерывно поглаживала по голове.
- Что же я наделал? Зачем мне нужно было отправлять тебя, я так одинок!
- Что сделано, то сделано, не печальтесь, мы постараемся все восстановить, и поместье и наши отношения.
- Вы сможете со мной прогуляться? - спросила я барона, но он только грустно покачал головой. -  Никуда я теперь не хожу, вся моя жизнь теперь в комнате. Ну  а ты, если хочешь, пройдись, посмотри.
   Я проводила барона в его комнаты, осторожно придерживая его за парализованную руку, второй рукой он, опираясь на костыль, сам держался за перила лестницы и стен. Какое же было мое удивление, когда  выйдя  на парадное крыльцо, я увидела  поджидавших меня  арендаторов  барона. Женщины подошли ко мне и принялись по очереди обнимать меня, мужчины улыбались и не скрывали радости при встрече со мной.
- Фрау Лаура, вы надолго к нам?- Стоило одному вопросу появиться, как все разом загалдели, и я рассмеялась. Теперь я знала, что здесь я не чужая.
- Я тоже рада вас всех видеть! Только мне нужно немного осмотреться. - Я оглядела всех и не увидела Генриха.
- А что с Генрихом? Он здоров?
- Генрих в отъезде, к вечеру обещал быть.
- Ну и хорошо, тогда вечером все здесь  встретимся и поговорим. - Разгоряченные встречей люди неспешно разошлись.
    Я обошла дом, поднимая  валявшиеся на земле ветки и откидывая их в сторону. Запустение сада и огорода было налицо. Все заросло  диким кустарником, розы стояли необрезанные и от этого казались неприкаянными.
- Как же могло так случиться, что барон перестал быть хозяином? Ну, Эмма понятно, ей и в голову не пришло бы заняться порядком. Дойдя до беседки у реки, я по привычке выглядывала там Барбару, но,  увы, я была одна.  Я вообще  одна, барон не в счет.
    Вернувшись в дом  и захватив блокнот с карандашом, вспоминая все прежние наставления Барбары, я обошла вновь двор и сад.
-  Главное не спешить и не горячиться, выстроить периодичность необходимых дел и все получится.
    До посевной ещё было время, но люди занимались ремонтом инвентаря и амбаров.  Все правильно, на то они и немцы. Порядок прежде всего. Я почувствовала гордость на этих людей. Четко и толково построить завтрашний день  -  вот моя задача.
    К вечеру половина блокнота была исписана, и это только то, что было видно на первый взгляд, не касаясь посевной- дело, в котором я ничего не понимала. В восемь вечера ко мне пришли арендаторы  вместе с Генрихом. Мы долго разглядывали друг друга и немножко вспомнили  наше первое знакомство. Генрих постарел, ссутулился, стал каким-то другим, но в то же время остался надежным и верным старшим товарищем.
    Я попросила людей рассказать, что произошло за время моего отсутствия. Информация в целом сводилась к тому, что особенный ущерб произвел недавний ураган, он собственно и дополнил картину разрушения. Барон не мог и не хотел восстанавливать дом. На это у него просто не было сил, да и не для кого. Сам же он ждал скорой смерти и, как потом будут жить его люди, ему было безразлично. У него опять был  период  депрессии.
    Мы составили план реставрации кровли, определили график работ, с женщинами решили произвести генеральную уборку в доме. Я была воодушевлена, и мое восторженное  состояние невольно передалось всем. Ближе к полуночи, когда многие  разошлись, Генрих задержался. Он не был так воодушевлен, как все остальные, и явно был готов к другому разговору.
- Скажи мне правду,  Лаура, почему ты приехала? К кому? Несмотря на то, что люди тебя любят, ты здесь была и останешься чужой. Это пока посевной нет,  ты для них маленькое развлечение.
- Ты же мне сам писал о состоянии барона, так что непонятного?
- Ты все ещё играешь в игру  под названием « сестра милосердия»?
- Ну, о чем ты говоришь? – возмущенно ответила я, но в душе был посеяно семя сомнения.  Я попыталась понять себя, но сразу ничего не получилось. Да и, правда, зачем все это.  Вот так всегда, сначала делаю, а потом думаю.
- Тебе 25 лет, ты не замужем, детей нет. Ты уехала отсюда девочкой, вернулась взрослым человеком, но опять неприкаянной,  пытаешься  войти в одну и ту же реку дважды. Один раз ты уже вытащила барона из  дерьма, но второго раза не будет. Год, два и его не станет, что будет с тобой, ты просто потеряешь время. Пока не поздно,  возвращайся в Берлин и заводи семью.
- Ты, несомненно, прав Генрих, но мне нужно подумать над твоими словами. Возможно, я уеду, возможно, останусь. Но семьи у меня не будет. И какая разница, куда я дену свое время и деньги. Так хоть кому-то от меня польза.
    Генрих ушел, оставив меня в раздумье. Кто я вообще? Монашка или распущенная девка, потерявшая  по наивности свою девственность и здоровье? Та травма, которую я получила от побоев, потеряв ребенка,  не давала гарантии о возможном материнстве.  Артур женат на красивой женщине и, вероятно, будет с ней счастлив. У Мюллеров свои дети и внуки, как бы они не любили меня, я для них просто игрушка. Барон, хоть и родной человек, но  может выкинуть опять меня из своей жизни. Да, проблема. И не в том, как мне поступить в этот раз, как наладить свою неприкаянную жизнь,  а в том, что бы понять  себя.
    С тяжелым сердцем я поднялась в свою комнату. Тревожное чувство самообмана поселилось на сердце и как поступить мне дальше, я не знала. Ну, утро вечера мудренее! Помолившись  Божьей Матери, а заодно  попросив Барбару  помочь мне принять правильное решение, я уснула.
   Утро наступило веселое, золотистые лучи солнышка заигрывали со мной, пробиваясь сквозь грязные окна. Внизу что-то загремело, зашуршало, послышались женские голоса. Я вспомнила вчерашний вечер. Пришли женщины убирать в доме.
    Наскоро одевшись в рабочую одежду, я спустилась вниз. Там уже кипела работа. Снимались шторы, на улицу вытаскивали  кресла и диваны. Женщины, переговариваясь между собой, споро вытаскивали мусор, залежавшийся под мебелью несколько лет. Сделав одну работу, женщины переходили к другой, а  я  только мешала им. Со смехом рассказывая столичные новости, передразнивала  знакомых мне знаменитостей, и  в гостиной стоял смех и шум, свойственный коллективной работе.  Я сама что-то пыталась сделать, но у меня отнимали тряпку или метелку, заставляя всякий раз смешить этих замечательных женщин.  Барон несколько раз спускался вниз посмотреть,  что происходит. Сначала он был недоволен и бурчал себе под нос, но потом общее смешливое   настроение и его настроило на веселую волну. Он даже начал флиртовать со своими старинными знакомыми.
   Но все проходит. Люди устали. На чистый стол накрыли новые скатерти,  и скоро стол ломился от приготовленной еды,  началось празднование  окончания большой работы. Потихоньку к нам подходили мужчины,  не дождавшиеся своих жен домой и оставались  за столом. И вечер грозился перейти в длительное застолье. То там, то здесь слышались анекдоты и громкий хохот долго не стихал.
- Возвращается муж в два часа ночи домой. Жена начинает его пилить:
- Я же разрешила тебе только две бутылки пива и сказала, чтобы в десять ты вернулся домой!!!
- Оооо, дорогая! Похоже, я перепутал эти числа! – Тут же сосед перебивает рассказчика:
- Можно ли при некрасивом муже надеяться, что будут красивые дети?
- Можно. Если надеяться не только на мужа, – и вот так весь вечер, люди пережившие войну, голод, потери близких, радовались малейшей возможности повеселиться.
    Весь день я отгоняла от себя мысли, появившиеся  после разговора с Генрихом. Намеренно тормозила себя от принятия сложного решения. Как ни коснись,  Генрих - единственный человек, заставивший меня полностью оценить  мои возможности и реально подойти к ситуации.  Ночь после застолья далась мне нелегко, я ворочалась в постели,  мысли метались в голове, перескакивая с одного на другое. Утром  предстояла уборка второго этажа, нужно было отдохнуть, но сон не шел. Забылась я тяжелым сном  только на рассвете.
    Новый день принес мне долгожданное решение, хотя  совсем не то, о чем я думала. Он перевернул полностью всю мою прожитую и, уже казалось, налаженную жизнь. Это было и разочарование  и радость от того, что в этом дне заключались ответы на все мои вопросы.
                Глава 25.
-  Лаура, посмотри, что здесь! -  возглас одной из женщин вырвал меня  из состояния задумчивости.
- Что такое?
- Это твой портрет, смотри, это же ты?- Женщина стояла в комнате барона. В руках она держала снятый со стены гобелен, намереваясь его выбить и просушить на солнышке, а на стене, почти на всю её высоту,  был портрет женщины. Это была я. То есть не совсем я, а женщина  моложе меня, лет восемнадцати, в старинной одежде и с прекрасным  изумрудным колье и серьгами, аналогом той броши, что лежала сейчас в далекой Испании, зарытая в шкатулке  в сарае.
- Это не я, я  не знаю - кто это, но, кажется, я догадываюсь. И, похоже, сейчас я это выясню, – хриплым от волнения голосом ответила я и повернулась к двери. Держась за дверной косяк, бледный от гнева барон, медленно, сдавленным спазмом  голосом прошептал:
- Что здесь, черт возьми, происходит?
    Женщины  видя, что ситуация выходит из- под контроля, потихоньку, под разными предлогами, стали выходить  из комнаты.
- Вы хотите знать, что здесь происходит? – повторила я его вопрос. – Здесь происходит уборка самого грязного свинарника, какого я нигде ещё не видела. А не скажете ли вы мне, кто на портрете? Ведь это явно не я? Вы знаете меня столько лет и все время скрывали от меня этот портрет и знакомство с этой женщиной. Мне даже страшно предположить, кто это. Полагаю, Вы мне сможете рассказать ваш секрет, как можно  разбить семью и лишить ребенка матери?
    Барон опустил голову и слегка покачнулся. Я подкатила к нему инвалидное кресло, он благодарно посмотрел на меня и неловко сел в него.
- Подай мне сердечные капли и воды, я расскажу тебе все.- Барон выпил капли, откинулся на спинку кресла,  прикрыв глаза, начал свой неспешный рассказ.
   - Как ты уже знаешь, я родился в богатой семье. У моих родителей было двое сыновей. Николас и я. Разница в возрасте была около пяти лет. В общем-то, не много и не мало. Николас по характеру был неспешным, хорошо организованным ребенком, гордостью родителей и внешне он был полной копией моей матери. Он делал все, что от него ожидали, учился хорошо, на вечерах рассказывал стихи, играл на рояле, неплохо пел. Вообще артистизм был у нас в крови, только каждый пользовался этим талантом по-своему. Не было и сомнения, что он не посрамит дедовской чести. Я же родился хилым, часто болел. Но не в моей семье жалеют слабых. Уже был один сын наследник, а я не подходил по статусу. Слабых, правда, не добивают, но и внимания обращали постольку  поскольку. Меня выходила Барбара.  Лечила она меня травами и растирками и со временем я окреп. Но родители  уже потеряли ко мне интерес, а я за это мстил им. При малейшем случае показывал свой характер, учился плохо и неохотно, зато много читал. И как водится, был большим фантазером. Пробовал даже писать поэму, но заленился и бросил это дело. Зато я был лидером. Дворовые мальчишки всегда были готовы по первому свистку бежать за мной  хоть на край земли.
    Мы росли, родители старели. Николас закончил университет и отец купил ему должность при канцлере, ну, а я был волен, как ветер. По окончании гимназии я также поступил в университет, но не доучился и бросил. Я жаждал карьеры офицера. Отцу понравилась  моя идея, и вскоре в Германской армии появился бравый вояка. Карьера мне удалась, но после скандала, связанного с безобразной дракой, которую я учинил в одном заштатном трактире, меня вежливо попросили  уйти из армии. В ту пору мне было около тридцати лет.
    Я уехал домой, но через пару дней моего пребывания в семье случилось горе. Николас, хороший наездник, даже бравший призы на скачках, разбился, упав с лошади. Так никто  и не разобрался, как точно это случилось. Но горе подкосило всех. Николас собирался жениться на хорошенькой девушке из соседнего поместья. Вместе они составляли хорошую пару, и мама с отцом тогда даже помолодели и втайне ожидали появления  внука. Через месяц после похорон умер от горя отец, отказало сердце. Я чувствовал себя виноватым потому, что остался живым. Мама меня не замечала, ушла, как говорят, в себя. Только Барбара, как прежде, жалела и любила меня как  сына, ведь двое её сыновей жили у родителей в соседней деревне, были уже женаты, правда, ни у одного из них не было  детей.
    Я пытался как- то успокоить маму, но когда она в горячке крикнула мне, что лучше бы погиб  я, мне оставалось только одно - уехать. И я уехал. Сначала подался в Берлин, где по стечению обстоятельств сошелся со своим армейским приятелем, он стал актером в  гастролирующей труппе. Труппа великолепно ставила пьесы  Шекспира и Шиллера. Я подвизался с ними  в качестве антрепренера. И, как ни странно, у меня выявился организаторский талант настолько, что нашу труппу приглашали даже в ведущие театры страны. Но мы были молоды, веселы,  не обременены семьями и надолго не оставались нигде. Так мы  попали в Испанию. Мадрид осенью хорош.  Один из красивейших городов Европы. Мадрид славится своей архитектурой,  город по праву называют музеем под открытым небом. Соборы, храмы, католические церкви, здания в стиле барокко, бесчисленные галереи и выставки;  все это здесь представлялось в большом разнообразии. Но и театральная жизнь Мадрида всегда была на высоте. Нас пригласили выступать в театре Сарсуэла. Вечерами мы давали представления, а днем, если не было репетиций, просто бродили по Мадриду, заходя в маленькие кафе, рассматривая витрины магазинов или наблюдая  простую жизнь горожан. Так я увидел прекрасную женщину из всех, что мне приходилось видеть, её облик стоит передо мной и сейчас, и её  ты видишь на картине. Поэтому я не смог обзавестись семьей, а Эмма не в счет. Я женился на ней, только потому, что ты взрослела и с каждым днем больше и больше походила на свою мать. Я не мог больше выносить зов плоти и боялся за тебя и за себя, но ты была настолько ребенком и относилась ко мне как к отцу, что переступить этот барьер было невозможно. 
    Катарина  прогуливалась по улице с младенцем на руках. Её жадный пытливый взгляд впитывал окружающий мир большого города. Я подошел к ней, но она стыдливо отвела взгляд, тогда я просто сунул ей в руку контрамарки на все спектакли нашей труппы и каждый вечер ожидал её появления. Так прошла неделя. Я просто сходил с ума, её образ  преследовал меня поминутно. Каждый день я приходил на улицу, где встретил её, но она испарилась. Мои друзья потешались надо мной, и я заболел. Температура высасывала из меня соки, но в горячечном бреду передо мной стояла мадонна с ребенком. Постепенно я оправился, стал выходить на улицу и, понимая всю тщетность моих надежд на встречу с прекрасной девушкой,  стал собираться к отъезду  в Барселону, где бы продолжились наши гастроли. Мы давали последний спектакль. Крики восторга, так уже  привычные  нам  цветы, свист, аплодисменты -  все померкло, когда за кулисами  ко мне притронулась маленькая женская рука. Это была она. Горящий взгляд Катарины  прожигал меня насквозь, молил меня о чем-то, но я лишь глупо улыбался ей и только держал за руку, боясь упустить мою мечту. Спектакль  закончился  и я предложил Катарине  отужинать со мной в небольшом, полюбившимся мне своей кухней, ресторане. Девушка обреченно кивнула  головой и мы сбежали с очередного банкета. Нас усадили за столик в глубине зала. И Катарина заговорила. Сначала она подбирала слова, но затем всё, что накипело у неё на душе, вылилось в словесный поток   долго сдерживаемых эмоций.
    Катарина рассказала мне о своей несчастной жизни в доме мужа, твоего отца. Этот деспот настолько обожал жену, что не выпускал её из дома и только редкие прогулки под надзором свекрови позволяли молодой женщине видеть мир  небольшой улицы. Её послеродовая депрессия долго не проходила, Катарина забилась в своей комнате, совершенно не обращая  внимания  на славную, с трудом родившуюся девочку. Близость с супругом давалась ей нелегко. Каждый раз  эта пытка  вызывала  боль и ненависть к отцу её ребенка. Уехать хотя бы ненадолго к родителям было бы решением  сложившейся ситуации. Но её мать категорически запрещала ей покидать дом мужа. Ведь сеньор взял Катарину из бедной  семьи и мысль потерять такого родственника, была  безумной. Встреча со мной  открыла ей выход из сложившейся ситуации. Конечно, я не привлек её внимание как мужчина, но надежда найти свободу посредством моего участия  вселилась в неё и она, обманув бдительность своего супруга, вырвалась из окружавшего  её кошмара. Она плакала. Я не мог оставить её в таком состоянии. Я тоже не  знал что делать, но одно то, что моя мечта рядом, давало мне  уверенность  в правильности решения увезти Катарину. Я надеялся, что со временем она полюбит меня так же, как  я её. После ужина мы с Катариной выехали из Мадрида,  она, к моему удивлению, не противилась  возможности оставить мужа и недавно рожденную дочь. Я надеялся, что у неё со временем проснется материнство, но одно то, что она со мной, делало меня счастливым.
    Несколько лет я с  Катариной  и труппой  кочевал  по Европе. Она стала играть небольшие роли. Как актриса,  Катарина  не сложилась, но её красота, необыкновенная харизма и раскрепощенность  притягивали зрителя, и в конце каждого спектакля моя возлюбленная собирала корзины цветов и небольшие подарки. Так продолжаться долго не могло. Катарина  тяготилась ролью любовницы и постепенно мы решили пожениться. Я  узнал,  как можно без проблем развестись, но письмо, отправленное ей её мужу,  осталось без ответа, кроме, конечно того, что он приехал сам.  Был большой скандал. Он кричал, плакал, умолял её вернуться, говорил, что дочь растет без матери, клялся, что непременно покончит  с собой и убьет ее, но Катарина лишь наслаждалась унижением  бывшего супруга.  Ей и в голову не приходило, что  в ней кто-то может нуждаться. Наконец, совершенно пьяный и измотанный,  он уснул прямо за столом. Мы опять сбежали, уже  и не помню куда.
    Я  сообщил матери о том, что собираюсь жениться, написал, что моя невеста разведена и актриса, на что моя мать просто прокляла меня. О женитьбе не было и речи.  Но чувства мои к Катарине не ослабевали, подогреваемые тем, что тысячи мужчин хотели обладать ею. Подарки становились  богаче и явно выделился фаворит из кучи самцов, вожделевших  Катарину.  Я бесился, начались ссоры, переходившие  в дикие скандалы. Все это отразилось на труппе и мои собратья выставили требование - уволить Катарину. Я и сам вымотался,  а после того, как застал за кулисами Катарину в объятиях богатого кавалера, решил сразу же закончить  этот маскарад. Правду говорят: « На чужом несчастье  счастья не построить». Портрет, незадолго до этого написанный рукой  малоизвестного и поныне художника, еще долго колесил со мной, как память о моей единственной любви, пока я не вернулся в отчий дом, чтобы приступить  к наследованию поместьем.  Затем началась война,  там я встретил тебя, маленького воробышка, давшего мне эликсир жизни. Но ты выросла и стала похожа на свою мать. Второго раза я бы не вынес, поэтому я решился жениться на Эмме. Но ты опять здесь и снова  возрождаешь во мне желание жить. Что теперь мне делать, я не знаю. Знаю одно, что я до сих пор люблю твою мать и очень бы хотел попросить у неё и у тебя прощение за испорченные моим эгоизмом ваши жизни. Не возьми я тогда Катарину с собой, она осталась бы в своей семье. Но что сделано, то сделано. Лишь за одно я благодарю свою судьбу - что она мне дала тебя.
    Сказанное бароном расстроило меня, и когда я увидела, как  по щекам барона катятся слезы, поняла, что ни на кого не сержусь. Все это было давно и мне нужно привыкать  к мысли, что мы все связаны судьбой, барон, мама и я. Где теперь моя непутевая мать? Жива ли она? Я приблизительно подсчитала, что моя мама в возрасте 43 лет, еще не старая женщина и возможно, она замужем и имеет других детей.  Вспоминает ли она меня, страдает ли от угрызений совести или также носится  по жизни, как перекати поле?
- Ты думаешь о матери?- спросил барон, прочитав мои мысли.
- Да. Жива ли она? Если да, то где и с кем живет? - Я повторила вслух свои мысли.
- Нам теперь нужно подумать о нас. – Я кивнула головой – Как теперь жить дальше? - барон, утомленный беседой, начал зевать. -  Положите меня в постель, я устал.
    Я позвала  Вилли, молодого человека, приставленного мной следить за бароном, а сама вышла в сад  поразмыслить над всем сказанным.
    Работы в саду и по уборке второго этажа велись  добросовестно. То там, то здесь я слышала приветствия, но лишь автоматически кивала головой и старалась быстрее уйти к реке в беседку.
- Куда ты бежишь, остановись, я же тебя не догоню! – меня догонял пастор. Я остановилась .
- Что-то случилось?
-Да!
- Ты не хочешь со мной поговорить?
- Честно сказать, не очень. Мне нужно самой все обдумать и я обязательно вам все скажу, но не сейчас, – было видно, что пастора обидела моя скрытность, но меня это не волновало.
    Как прошел день, даже не  знаю. Он промчался как тучка, подгоняемая весенним ветерком. Вечером в поместье опять было застолье, но, пожелав всем хорошо повеселиться, я села в машину и поехала в Гамбург.
    Несколько часов пролетели незаметно, покружив по городу, я остановилась у пирса. Темнело,  у берега никого не было. Теплый морской воздух  скользил по мне, как шелковая ткань по голому телу. Звездное небо отражалось в воде миллионами  серебряных брызг, лунная дорожка переливалась, маня пойти по ней в неизведанную, манящую покоем  и красотой таинственную даль. Вдалеке стояли на рейде  огромные корабли, светясь огнями, где-то играла музыка, заставляя меня оказаться в мягких объятьях ласковых рук, защитивших  бы меня от всех передряг и невзгод. Так не хотелось быть опять ненужной и бестолково мчаться по кругу, ведомой  некоей силой, название которой - беспомощность. И пусть я состоялась как профессионал и могу не зависеть ни от кого, жизнь моя постоянно возвращает меня на прежний круг, заставляя выйти  победителем или признаться в своем  несовершенстве. Почему я возвратилась сюда? Я могу не врать себе, ведь барон не являлся целью моего пребывания в поместье, Что же тогда? Память о Барбаре? Месть за то, что барон вынудил меня уехать  с еще неокрепшей психикой и попасть в ловушку  под названием любовь? А любила ли я вообще Германа? Или просто мне нужна была какая – нибудь  поддержка и защита? Может быть, и мама моя в её 18 лет оказалась перед выбором. Я же толком не знала отца, да и то, что осталось в памяти, не было приятным. Как он относился к ней, наверное, так ужасно, что она, ещё по сути своей девочка, испытавшая мучительные роды,  решила оставить ребенка и сбежать с первым попавшимся человеком? Может быть, что бы мне понять себя – нужно  понять мою несостоявшуюся мать?  Как мне поступить? Я отдам свое время и силы  не нужному  прежде всего самому себе человеку, кому от этого будет лучше? Я сейчас  верну поместью прежний вид, а каким оно станет через пару лет? Барон не будет им заниматься, а кто тогда? Зачем я затеяла это, мне поместье не принадлежит и принадлежать не будет, если только  он не напишет на меня завещание,  или может, есть какие-нибудь родственники  и они отберут у меня право владеть им. А может….?
   Вопросы сыпались из меня, как из рога изобилия. Но, во всяком случае, я провела анализ жизни моей матери и своей,  мне стало легче. Как тогда сказала цыганка: «Не суди свою мать, она не виновата, что у неё течет цыганская кровь». И у меня значит  тоже, возможно, она меня толкает на неосознанные мною действия  в попытках найти свое место под солнцем. Меня стало  знобить. Ещё немного постояв, я  поплелась к машине. Известно, что дорога домой  всегда  короче, и к полуночи я уже входила в свою спальню.
                Глава 26.
    - Лаура, просыпайтесь! Уже скоро полдень!– Сара, моя горничная, будила меня, открыв настежь окна. Новый день наступил, а я проспала его прекрасное начало. На душе было легко.
- Как барон? -  поинтересовалась я у Сары.
- О, он в порядке и, кажется, ему стало лучше, он улыбается и все время спрашивает о вас, но будить не разрешает!- девушка тоже улыбалась.
- Работы ведутся? Что сделали?
- Я толком не знаю, но с раннего утра что-то делают. Стучат и стучат.
- Очень хорошо. Сейчас спущусь, сделай,  пожалуйста, нам с бароном кофе.
   Я быстро привела себя в порядок. Барон уже ожидал меня в гостиной. Он виновато улыбался, но видя мое улыбающееся лицо, плечи его распрямились и виноватость испарилась.
- Доброе утро, милая!
- Доброе утро, я вижу вас в хорошем настроении, но боюсь его испортить!
- Чем же?
- Я вчера много думала по поводу вашей исповеди и поняла, что нужно принять все как есть, не обижаясь и не радуясь. В течение  недели в поместье люди приведут все в порядок, я распорядилась. Я сама оплачу все работы. Затем я уеду, думаю, вам стоит подумать о дальнейшем, я не смогу приезжать сюда часто и оплачивать вашу безалаберность. Так что могу помочь вам разобраться с бумагами, счетами, навести порядок в бухгалтерии, но вам нужен толковый управляющий и Генрих вполне сможет вам помочь. Что вы думаете о покупке трактора? Это сэкономит вам не один десяток рук и нужно подумать о посевной. За два года, что вы ничего не сеяли, поля  вполне отдохнули и есть возможность собрать хороший урожай. Давайте вместе подумаем, как поступить! – Барон сидел, ошарашенный моими словами. Он не сразу понял, о чем я говорю. - Как это ты уедешь, а как же я?
- Так же как и раньше. Не будете же вы мне платить зарплату, я вообще-то много стою. И потом, скоро  у меня закончится отпуск .
- Я думал, ты приехала навсегда.
- В качестве кого, позвольте мне спросить? – я ехидно улыбнулась.
- Я не думал об этом.
- Ну, так подумайте, – я допила кофе и встала из-за стола. – Мне нужно поговорить с пастором, поэтому увидимся вечером.
    Пастор встретил меня, как всегда, с радостью. Я обняла его и поцеловала в морщинистую щеку .
- Вижу, ты пришла в себя, надо сказать, что ты меня вчера напугала, куда это ты так мчалась?
- Знаете, пастор, вчера в комнате у барона при уборке нашли картину, где,  как оказалось, была изображена моя мать. – Я пересказала все, что произошло и о  моих  раздумьях. – Думаю, самым наилучшим вариантом было бы, если бы я осталась в поместье в качестве хозяйки, боюсь, барон до этого не додумается, и я прошу вас намекнуть ему, за это я разыщу маму и привезу её в поместье.
- Но как  же ты сама, ведь тебе нужна полноценная семья, дети? Вдруг у тебя появится любимый человек, а ты уже замужем?
- Вы знаете, что со мной произошло в Лейпциге, так вот, это сделал мужчина, которого я полюбила, и я потеряла ребенка. И нет никакой гарантии, что я смогу его иметь. Кто возьмет замуж  девушку с изъяном, я не собираюсь обманывать человека, но и рассказывать всего мне уж точно не хочется. А так будет лучше для всех,  для барона в том числе, я его не брошу, естественно,  ни о каких близких отношениях не может быть  и  речи. Да  он сам сказал, что до сих пор любит мою мать, а я ему как дочь.
- Но он может на тебя написать завещание!
- Мы не знаем, есть ли у него дальние родственники, они в судебном порядке могут это завещание аннулировать, а  я останусь у разбитого корыта. А поместьем нужно заниматься с душой, по-хозяйски. Оно как живой организм, требует любви и ласки. Вот посмотрите, как только забьют последний гвоздь и уберут последнюю ветку из сада, пойдет дождь и почти на всю неделю, правда,  потом дождя долгое время не  будет. Поэтому провести посадку нужно сразу после дождя, иначе не будет урожая. Я уже надумала покупать трактор, быстрее выйдет с посадкой, да и с уборкой тоже нужно будет поторопиться .
- Ну, хорошо, ты меня почти убедила, но о погоде откуда знаешь?
- Я не говорила вам, что у меня появился дар после моего несчастья ?
- Ты случайно не преувеличиваешь?
- Я не договариваю, но и распространяться не буду, не нужно этого никому знать .
- Ну что ж, и я никому не скажу, но все-таки насчет брака, это грех, обман!
- А выкидывать из дома  молоденькую девушку, которая выходила барона, не грех?
- Но ему  отвечать за свои прегрешения,  а за твои грехи отвечать тебе.
- Я знаю!  Но другого выхода я не вижу, ни в своей жизни, ни в жизни барона .
- Ты мне все это рассказала с какой целью?
-Ну, вот вы и догадались, вряд ли барон дойдет до этого сам, а вы мне можете помочь, подсказать ему.
- Я не пойду на это!
- Что ж, тогда это сделают другие,  но мне придется им рассказать о себе, а мне, если честно, не хотелось бы этого делать .
- Хорошо, завтра я приеду и скажу тебе  о своем решении,  договорились.
 -Конечно,  мой дорогой  святой отец!  Вы всегда мне приходите на помощь в трудную минуту.
     Недовольный разговором пастор не стал, как обычно, провожать меня до калитки, а ушел по направлению к церкви. Я постояла, посмотрела ему вслед и улыбнулась. Думаю, что если ни мне, так ему Господь подскажет правильное решение.
      Утром следующего дня мне пришлось нелегко, моя  деятельная натура  не давала покоя. Я ждала пастора. Но вот у ворот показался этот родной мне святой человек. Я помолилась и приготовилась выслушать от него приговор .
- Доброе утро!
- Доброе, барон внизу?
- Да, он завтракает, я сейчас  вам тоже подам кофе и штрудель. Вы даже не знаете, как великолепно у Сары он выходит. Я вкуснее ничего не ела.
Не став надоедать пастору, мигом умчалась  на кухню. Когда я появилась с большим куском пирога  на тарелке и чашкой кофе,  то пастор  о чем-то тихо беседовал с бароном. При моем появлении они умолкли,  я не стала мешать их разговору и спустилась в сад.
     В саду было красиво, уже полностью распустились тюльпаны и нарциссы. Дорожки были вычищены и посыпаны  речным песком, на деревьях набухали почки  и  вот-вот должны были зацвести вишни и сливы.  Ремонтные работы продвигались. Новые стропила на восточной части дома уже горделиво поджидали черепицу, а она, как барыня, ожидала своего часа покрасоваться над всем в округе.  Птицы пели свои брачные песни, пчелы неутомимо собирали нектар. Холостые мужчины переглядывались с молоденькими девушками, в который раз невзначай проходившими мимо них.  Я радовалась за них,  и за счастье, что дарила весна. Я еще раз продумала до мелочи, где  и что высаживать. Нужно было срочно выписывать  емкости под воду, ведь грозила долгая засуха.
    Когда я, уставшая, вернулась домой,  собирали на стол, пастора уже не было. Барон отдыхал у себя в комнате, я не стала беспокоить его.  Приняв душ и переодевшись к обеду, я особенно тщательно  расчесалась, в очередной  раз раздумывая – не подстричь ли мои волосы?  Косы  были давно не в моде, но я в очередной раз передумала, я – не все!
Барон спустился к обеду торжественно одетый. «Что же будет?»- подумала я,  мне стало страшно, не зря ли я это затеяла. Нам подали обед,  барон распорядился открыть бутылочку  вина. Это было белое Эльзасское вино,  одновременно крепкое и чудесное по вкусу.
      Барон отослал прислугу,  и попросил меня налить в фужеры вина, руки его тряслись  и сам он был очень взволнован и напряжен.
- Выпей со мной, Лаура! Мы поговорили вчера,  я все время думал, как мне оставить тебя здесь, и я принял решение. Ты только не смейся над моим предложением. Я сначала предполагал  написать на тебя завещание, но с отцовской стороны у меня где-то есть братья, они периодически наведываются ко мне, ждут, когда я умру. И уж они сделают все возможное, что бы лишить тебя всего. А я не намерен так поступить с тобой. Поэтому  предлагаю тебе второй вариант. Ты выходишь за меня замуж и остаешься здесь полноценной хозяйкой. Я не буду требовать  от тебя выполнения супружеских обязанностей, так как я сам не в силах их выполнять. Но и верности тоже не буду требовать, конечно, ты девушка воспитанная достаточно правильно, не поставишь меня в неловкое положение. Думаю, что с моей болезнью жить осталось мне немного, но там, как Бог даст. Одно я прошу выполнить для меня. Найди Катарину и, если она свободна, привези её сюда, на остаток моих дней, и прошу тебя на коленях, прости её, она не ведала, что творила, ну, а я уже за свою вину повинился перед тобой. -  Рука барона задрожала и  я на лету подхватила бокал  с вином. Он заплакал и уже со слезами проговорил:
– Не оставляй меня, Лаура, я так одинок, ты принесла мне столько радости своим приездом.
- Да успокойтесь, пожалуйста. -  Меня так растрогала речь барона, что у меня тоже задрожал голос.
- Я все сделаю для вас и для себя, спасибо вам, я не поставлю вас в неудобное положение, не  бойтесь,   маму я разыщу и привезу её сюда. Вы можете мне доверять! - Я поцеловала  барона и он здоровой рукой  обнял меня.
- Когда мы повенчаемся? – спросил барон.
- Не знаю, но точно после посевной, людям будет передышка,  мы сможем подготовиться.  Что бы все было официально, нужно будет пригласить хотя бы близких соседей.  И платье сшить, что бы все как у людей было: и фотографа, и подарки. - Представив себя в подвенечном платье, я радостно засмеялась и расцеловала барона – Да и вам нужно костюм обновить.
                Глава 27.
      После объявления о  помолвке, проглотив тысячи непонимающих взглядов, мы, наконец-то, были готовы назначить дату венчания.  Свадьбу решили не затягивать и назначили дату сразу после весенних праздников. Но не всегда получается по-намеченному. Как я и предполагала, как только в саду все было приведено в порядок, пошел затяжной дождь. Сначала лило как из ведра, затем,  вылив большой запас воды, небо открыло краник поменьше и всю неделю шел мелкий  противный дождик. Отто плохо себя чувствовал, сильно болела культя и начал дергаться глаз, речь стала невнятной, но  он сумел собрать волю в кулак и потребовал от меня немедленного венчания. Посовещавшись с пастором, мы пришли к решению, что противиться не стоит. Сразу на следующий день в присутствии свидетелей  пастор провел обряд венчания, наш брак торжественно записали в церковную книгу и мы официально стали мужем и женой. Конечно, все понимали, что этот брак  был необходимостью, продиктованной ситуацией. Но нас все равно  сердечно поздравляли и желали счастья, будто оно зависело от записи в книге. Самые дорогие нам соседи из наших арендаторов и прислуга немного посидели с нами за праздничным столом, но праздника не получилось, барон плохо себя чувствовал, а госпожа  баронесса Лаура фон Шольц, поцеловав своего супруга в лоб,  ушла спать в свою на долгое время  одинокую постель.
    Утро началось как обычно, кроме того, что меня называли фрау баронесса. Внутри меня  это было смешно, но постепенно  я и окружающие привыкли к этому обращению. Я легко входила в роль настоящей, по праву брака, хозяйки. Придумав себе кучу всяких дел, я остановилась на реконструкции сада. Площадь под сад была отведена большая, но в нем  явно не хватало изящества и изюминки, кроме того, я случайно нарвалась на статью в сельскохозяйственном журнале о создании парков восточного типа.  Я увлеклась чертежами и многие вечера мы с бароном, в основном,  находившимся в постели, продумывали создание парка, необычного в этих местах. Решили устроить парк  с ассиметричной компоновкой, посчитав, что такая форма парка приводит человека к более тесной гармонии с природой. Будучи освобожденным от жесткости симметричного плана, каждый участок может быть решен с более полным учетом его естественных ландшафтных качеств. Более свободным становится движение. Можно увидеть каждый объект ландшафта и получить удовольствие от него самого или от его соотношения с другими элементами ландшафта. Однако влияние китайского садово-паркового искусства в Европе было весьма поверхностным и сказалось только в том, что в садах и парках появились китайские и японские элементы композиции - павильоны, горбатые мостики, пейзажи настроений. Дорожки располагались свободно. Ландшафт парка и окружающей местности сливался в одно целое. Основой пейзажного парка становится подражание естественной природе. В одной части парка мы решили устроить поляны и лужайки свободных очертаний, водоемы в извилистых берегах, криволинейные дорожки. Наш парк нужно было разделить на несколько секторов, где границами служили бы живые изгороди, то небольшие, то более роста человека, создававшие видимость зеленых комнат.  В каждой такой зеленой композиции должны были расти определенные растения, причем, мы не собирались выписывать что-либо из-за границы, а хотели использовать свои,  привыкшие к нашему климату  кустарники и цветы. Времени на разбивку парка требовалось много, но мы мало  понимали в этом вопросе и поэтому  решили   выписать из Берлина нужную  литературу. Я написала письмо Сюзанне  с просьбой принять участие в нашем проекте и подобрать необходимую литературу. Она откликнулась на нашу просьбу подыскать книги и журналы на эту тему и согласилась  к нам приехать. Кроме того, я хотела в одном из уголков парка построить небольшую беседку, стены которой были бы оформлены витражами.  Мое  умение  собирать  стеклянную мозаику    требовало  воплощения в жизнь. Кроме того,  барону было бы где отдохнуть  после длительных прогулок. Отто тоже согласился со мной, вообще он во всем со мной соглашался, особенно, когда мои идеи касались улучшения  дома или  поместья. Он был благодарен мне за заботу о себе и том, что создавалось для потомков многими  поколенимия его предков. Только, к сожалению, потомков его самого не предвиделось. Он намекал на необходимость появления наследника, пусть и не имеющего его кровь. Я же и не думала об адюльтере. Всякая мысль об интимных отношения вызывала во мне  панический страх. Но я отшучивалась, говоря, что, если я войду во вкус, то придется расширять не только сад, но и дом.
      Вскоре мы встретили Сюзанну, она прибыла с таким  большим багажом, что мы с бароном подумали, не приехала  ли  наша гостья  навсегда. Правда, её личного багажа было немного. Остальными были  подарки,  книги, журналы и понравившиеся ей кусты роз, рассада цветов, саженцы деревьев, упакованные для далекого путешествия, что и составляло видимость объемности её багажа. Погода наладилась, наступило тепло, переходящее в летнюю, необычную для этих мест жару. Посевную провели быстро,  мы наслаждались общением, попивая кофе на террасе, обсуждая и планируя наш будущий парк. Барон и Сюзанна  легко нашли общий язык, у нее как-то быстро появилось чувство юмора, совершенно не свойственное ей, и мы, вспоминая какие-то смешные моменты из моей жизни в Берлине, хохотали и укладывались спать за полночь. Иногда просто  сидели, слушая пение соловья. Такое времяпровождение позитивно сказалось на здоровье барона. Он заметно окреп и повеселел. Сюзанна, погостив у нас несколько недель, уехала, а привычка проводить вечера на террасе осталась, и мы с бароном  уже ожидали  то время, когда займемся планировкой в саду и  высадкой первых растений. А ещё мы часто выезжали к морю. Приехав к набережной, я везла барона на его коляске, останавливаясь в маленьких кафе, где мы пробовали чудесные пирожные и лимонад. Обычно оставались  до позднего вечера, что бы посмотреть на сверкающие огнями корабли и чарующе  красивое  ночное море. Затем мне помогали посадить барона в машину и мы, наслаждаясь ночной прохладой, неспешно ехали домой.
     Так, в полной гармонии, прошло лето и барон, после проведения разбивки парка, все чаще стал поговаривать о моих поисках Катарины, я отшучивалась, но помня о своем обещании, сама стала подумывать  о поездке. Барон нашел в своей записной книжке адрес своих бывших коллег-артистов, полагаясь на то, что кто-нибудь из них поможет мне найти мою мать. И я решилась. Прежде всего, мне нужно было найти шкатулку, как память о моем детстве и возможность дополнить изумрудный гарнитур, подаренный мне бароном, от которого когда - то давно отказалась единственная любовь  барона. Кроме того, в шкатулке находился адрес матери, впопыхах вложенный  ею для меня.  И время настало. Раз за разом мы с бароном  прокладывали маршрут  моего путешествия, но само путешествие откладывалось по причинам, независящим от нас. Сначала нас подвела непогода.  Как я и ожидала, начался дождь, он лил почти месяц.  Размыло дороги, на глазах погибал частью неубранный урожай. Но в поместье, послушав пастора, урожай убрали раньше, чем пошел дождь,  потерь почти не было, но погибали огороды. Вода текла, размывая грядки. Потоками воды уносило  все, что росло на низинах. Хозяйки  наблюдали за всем этим, не скрывая своих слёз.
     Так продолжалось почти  две недели. Мы с бароном сочувствовали своим землякам. Сами мы не пострадали. Еще весной я распланировала огород  на высоких участках своего парка. Но, тем не менее, поездка откладывалась до лучших времен. Затем задержкой послужило то, что барон  чувствовал себя плохо,  мы уже  готовились расстаться с ним. Слава Богу, барону стало лучше, погода наладилась, но я боялась оставлять его одного. Так мы и перезимовали, затем поменяв декор в гостиной и ряде комнат, высадив  огород весной, и проведя посевную, мы с бароном решили наметить дату моей поездки. Мне было страшно встретиться с человеком, так безжалостно расставшимся со мной в ту памятную ночь. Но  обещание, данное моему, пусть и не фактическому мужу, заставляло меня все чаще задумываться о поездке.
    Барон пролистал свою записную книжку, порылся в бумагах и  нашел то, что искал. Радостно он помахал мне бумажкой, где оказался адрес подруги моей матери, удачно вышедшей замуж, в местечке недалеко от Мадрида.
                Глава 28.
Моя машинка резво бежала по знакомым улицам города моего детства. Вот дом, где жил хромой мальчишка, сын горничной в доме,  часто дразнивший меня через окно. А вот дом, где когда-то давно, в другой жизни, жила противная старуха, с прищуренными глазами и вечно недовольным лицом. Проходя мимо меня с бабушкой, она всегда презрительно осматривала нас и старалась, чтобы мы заметили это непритворное презрение. А вот в этой хлебной лавке меня часто угощал маленькими булочками хозяин. Он всегда дотрагивался до моих волос и поглаживал меня по голове. В его глазах была жалость, перемешанная с  отцовской нежностью. Бабушка  старалась не принимать у него подарки и быстро уводила прочь. Я повернула  вправо и вот наконец-то  показался  сначала край, а потом и весь фасад большого красивого дома. Дома моего детства. Он и сейчас был большим и светлым, я невольно посмотрела на  окна наших с бабушкой комнат. Они были задрапированы  незнакомыми  шторами и полностью закрывали часть комнат, ранее проглядывавших  сквозь кружевной тюль бабушкиных штор. Я остановила машину у обочины.  На  мои руки упали две  слезинки, неожиданно выкатившиеся из глаз. Я не стала их вытирать, просто откинулась на спинку сидения. Волны  прошлого, накатившиеся на меня, захватили всё моё существо. Память, так долго хранившая моё несчастливое и короткое детство, выплеснула наружу то, что на протяжении многих лет,  я так тщательно скрывала внутри себя, не давая себе расслабиться и вспомнить то, что другие лелеют и берегут, рассказывая своим друзьям, близким и потомкам. Я вспомнила отца и мать.
     По  отдельности, приходя  в мою жизнь, они  приносили  одни печали и горести. Бабушку, мою нежную и ласковую бабушку, сохранившую для меня свою вселенскую любовь, я любила больше всех. Она всегда старалась не показывать мне своего чувства, боясь, что я буду пользоваться им, как некогда им пользовался мой несчастный  отец. Я не ругала его, понимая, что там, где-то в небесах, находится тот, кто дергает людей за ниточки, как марионеток. Если он не смог сразу вырваться из цепких нитей  слабости и безволия, то ожидать больше нечего. Следующим этапом идет разочарование и медленная смерть своего сознания.  Страх бытия и борьбы за жизнь не только себя, а и своего  дитя,  парализует человека так, что  он больше не может ничего, кроме  как плыть по волнам разрешенной себе слабости и  не замечать  серости, проживаемой им и его близкими  людьми, так зависящими от него.
     Я вспомнила свою прекрасную, как ангел, мать в пестрых, безвкусных платьях, наигранно веселившуюся в самые неподходящие моменты. Когда маленький,  брошенный ею ребенок,  протягивал к ней руки, она с неизменной холодностью и беспричинным смехом  отталкивала его от себя. Вспомнилась и ночь нашего расставания, как я, боясь за свою жизнь, бежала ночью в никуда. Но судьба дала мне шанс найти приют и сострадание. Я вспомнила  Артура и слезы как-то сами испарились.  Я улыбнулась и постаралась выкинуть  прошлое. Мне нужно ехать.  Машина моя странно зачихала. Бензина было много, но машина не заводилась.  Мысленно  чертыхнувшись, я  вышла на тротуар. Возле дома находился магазинчик скобяных товаров. «Там должен быть мужчина,»- подумала  я и зашла в магазин. За кассой сидел молодой человек. Он с интересом посмотрел на меня.
-  Извините, пожалуйста, у меня не заводится машина, не могли бы вы мне помочь?
-  К сожалению, я ничего не понимаю в моторах, но за углом есть мастерская, там вам обязательно помогут. - Он вышел из-за прилавка и, выведя на улицу, показал дорогу.  Мне ничего не оставалось делать, как последовать его совету. Мастерская оказалась действительно недалеко. Я зашла внутрь большого бокса, где уже стояли машины,  дожидаясь своей очереди на ремонт. «Да, - подумала я, – видно придется искать другой метод передвижения»
    Я обратилась к миловидной девушке, сидящей за конторкой.
- Скажите,  где мне найти мастера для осмотра моей машины?
 Девушка с интересом посмотрела на меня: – Вы сами за рулем ?
- Да, а что, это проблема? – Я, конечно, привыкла к нездоровому интересу к моей персоне, как к водителю, но любопытство девушки меня разозлило.
- Если за рулем женщина, то значит, мне не будут чинить машину? – с вызовом ответила я.
-  Нет, нет, простите меня, мадам, просто  я никогда не видела женщину- водителя. Я сейчас позову, кого- нибудь, - девушка  резво  встала и  пошла вглубь бокса.
    Я осмотрелась по сторонам, мне, конечно, не приходилось видеть подобные мастерские, но чистота и элементы уюта удивили меня. По обеим сторонам конторки  в больших кадках, напоминающих формой бочки, росли небольшие,  незнакомые деревца. Разглядывая их, я не обратила внимания на подошедшую ко мне девушку.
- Ещё раз извините,  все заняты, но к вам сейчас подойдет хозяин.
- Спасибо!
Мне предложили  чашечку кофе. Я не стала отказываться, присела на диванчик и стала пролистывать журнал, лежавший на столике.
- Чем могу быть полезен, мадам?-  Я вздрогнула не только  от неожиданного обращения, но и от знакомого тембра  голоса. Кофе пролился на юбку,  я быстро поставила чашку на край стола. За несколько  секунд  этой неловкой паузы я пыталась вспомнить этот голос, но когда я подняла глаза, то увидела того, кто был мне нужен всегда, всю мою жизнь. Я увидела Артура. Он стоял не меньше моего удивленный и растерянный. Быстро подхватив салфетки со стола, он нагнулся вытирать мне  кофе на юбке, я отталкивала его руку, неосознанно касаясь его своими  неловкими руками и от этой своей неловкости, все путала и путала.
- Вам помочь?- девушка подошла ко мне с влажной салфеткой.  Артур   молча отошел от меня, не отрывая глаз. Я  пришла в себя и вдвоем с девушкой  мы быстро очистили потеки. Хриплым, тусклым голосом, опустив глаза в пол, тихо сказала:
- У меня машина сломалась, нужно посмотреть, в чем дело.
- Да, да. Пойдем, посмотрим!- Артур быстро повернулся от меня и направился к выходу, я засеменила за ним. Отойдя за угол, он подождал меня. Я наткнулась на него, такого  теплого, большого, родного. Теперь мне было безразлично мнение окружающих. Я просто упала в его руки. Запах  его волос, крепость  его объятий волновали меня. Как я устояла, не знаю, но ноги подгибались, а губы прикасались ко всему, на что натыкались. Он так же целовал меня в мои волосы, плечи и это было, как пучок  маленьких электрических разрядов в места его поцелуев. Можно  было стоять  так вечно,  не отрываясь друг от друга,   минуты шли и секунды бежали, цепляясь за любовь,  и отодвигали  момент разделения,  уже  ставшим  единым  целым  двух существ.
   Наконец  мы оторвались друг от друга. Артур  нежно отодвинул меня от себя, затем взял за руку и,  сказал, смотря в глаза:
- Пойдем к машине, на нас смотрят! – Мне было безразлично  внимание других людей к нам, но  нужно  было  идти, и мы, пошатываясь от возбуждения, направились к машине. Артур сел за руль, машина спокойно завелась. Он вопросительно посмотрел на меня, но меня это  уже не волновало.  Я села рядом с ним и мы  молча  поехали.  Артур ехал достаточно долго. Машина остановилась  возле незнакомого мне дома.
- Это мой дом, проходи! - Он обошел машину и открыл дверцу, взяв меня за руку, подвел к двери.
Внутри никого не было. Пропустив меня вперед, он запер дверь изнутри. Мы прошли в большую гостиную. Все так же молча Артур предложил мне лимонад, я кивком согласилась. Мы присели по разные стороны дивана, затем как-то всполошились и вскочили навстречу друг другу. Одежда полетела в сторону, мы как сумасшедшие целовались и ласкались, будто не будет уже времени для нас двоих. Нас понесло… Неизвестно, как мы оказались в спальне, полуголые, мы завалились на широкую постель, в трансе срывая одежду, непрерывно целуя  уже  оголенные участки тела. Мы слились в одно целое, не стесняясь, любили  и жаждали этого слияния вновь и вновь. Засыпали и во сне боялись потеряться, как это уже случалось. Я гладила его покрытые светлыми волосками руки, целовала то запястья, то плечи, то мускулистую грудь. То гладила ноги. Мне было все равно, что ласкать, вне всякого сомнения, что и Артур так же ласкал меня, но нам не нужно было возбуждаться, мы просто хотели слиться и не расставаться никогда.  Так прошли  вечер и ночь, мы изредка вставали принять душ или перекусить  что -  нибудь.
 Потихоньку утреннее  яркое  солнце стало заливать  не закрытую шторами спальню, ярче выделялись   крупные,  пастельных цветов, рисунки на обоях, тени от мебели отступали и вот, наконец, новый день вступил  в свои права. Мы проснулись, облегченные и счастливые, держась за руки.  Артур приподнялся на локтях и смотрел  не отрываясь на меня.
- Я боюсь снова потерять тебя, мне кажется, что это сон. Столько лет я думал о тебе, мечтал, а ты взяла и появилась, мечта моя. – Он поцеловал меня и крепко прижал к себе, боясь отпустить.
Я,  видно, пришла в себя окончательно, а может, мой практицизм  возымел действие, я  решилась расспросить Артура.
-  Любовь моя, а у тебя не будет проблем с моим появлением?
-  У меня было много проблем без тебя, теперь все в прошлом, теперь мы вместе. Я не отдам тебя никому, даже если ты не одна,  независимо от того, что у тебя на руке обручальное кольцо.  А, может, ты просто так со мной? – Лицо Артура сразу изменилось и скорчилось в несчастливую гримасу. - Да нет, любимый, я твоя, и всю жизнь ею была. Да, я действительно замужем, но  по обстоятельствам, не зависящим от меня. Я принадлежу только тебе. Брак мой фиктивный. Я позже расскажу тебе обо всем и возможно, ты сможешь помочь мне.
- В  чём, Лаура?
- Мне нужно найти мою мать, поэтому я и оказалась здесь, но, сначала нужно съездить в наше старое местечко, где мы жили с Мануэлем.
- Зачем, что ты там забыла? Все, что тебе нужно, я дам тебе здесь.
- Нет, родной, там я когда-то зарыла шкатулку, в ней адрес моей матери, если она жива. Мне нужно её найти. – Я увидела вопрос в глазах Артура  – Нет, не для себя, а для своего мужа!

                Глава 29.
   Артур и я решили провести несколько дней вместе, пока не вернется  его жена. Она жила отдельно, но узы брака развязывать не спешила, хотя у них не было детей. Она не хотела их иметь, посвятив всю свою сознательную жизнь национал-социалистической партии. Жена моего любимого часто была в разъездах, на всяких собраниях и митингах, чаще всего в Берлине. Там она встречалась с  лидером этого движения Муссолини, помогала Анжелике Балабановой  готовиться к выступлениям. Анжелика была идейным  вдохновителем  этого маленького человека. Поразительным было то, что некрасивая девушка из богатой  еврейской семьи  познакомила малоизвестного учителя из Романьи  Бенито Муссолини с учением  марксизма.  Они познакомились в 1904 году, вместе издавали газету "Аванти" - орган итальянских социалистов. Но даже во времена их страсти Балабанова не рассказывала о любовной связи с Муссолини. Сначала потому, что он был женат. А позже она прокляла бывшего соратника и друга: он сменил идеи социализма на фашистские знамена. Из-за этого она не признавалась в их близости. Из-за этого бежала из Италии в революционную Россию. Но это случилось  позже, пока же Антония, жена Артура, очень привязалась к Анжелике  и они, как неразлучные подруги, вместе выбирали места отдыха и компании, где можно было подискутировать о политике,  о необходимости введения нового политического строя  как в  Германии, так и  в Италии. Для  мужа у красавицы Антонии   оставалось совершенно мало времени. Кроме редких совместных поездок в  Берлин, где  когда-то я встретилась с ними на балу, тесного супружеского общения друг с другом  у них не было. Но вскоре Артур получил телеграмму,  теперь нам предстояло расстаться на неопределенное время. Я была научена жизнью и понимала, что, в сущности, мы с Артуром были разные люди,  прожили  диаметрально противоположные отрезки жизни, и нужно довольствоваться  тем, что есть. 
     Прошли те несколько дней, отпущенных нам судьбой,  я отправилась в Барселону, куда уехала моя мать с  бароном, оставив меня на руках уже немолодой бабушки. Как водится в тех местах,  дорога петляла, каждый раз показывая за очередным поворотом красивейшие места, отличавшиеся  друг от друга в зависимости от высоты гор. Но чем дальше я продвигалась, тем больше понимала, насколько  судьба отдалила меня от этой  красоты. Память  возвращала меня в дорогую моему сердцу Германию.
      В Барселоне я остановилась в небольшом мотеле, хозяйка поинтересовалась о цели моего визита. Я ей в двух словах рассказала, что  ищу подругу моей матери, по имени Кончита, бывшую актрису, а может быть и до сих пор она играет  где-нибудь. Тогда она посоветовала мне  посетить самое древнее кафе на Королевской площади, где выступает знаменитая на всю Каталонию танцовщица  фламенко Кончита  Далидас, она была близка по возрасту моей маме.  Ближе к вечеру, немного отдохнув от дороги, я зашла в кафе, столики были почти все заняты, но пара свободных мест все же имелась. Мне подали вино и кофе. Я приятно расслабилась и приготовилась увидеть мастерство Кончиты. Спустя час на маленькую сцену вышли мужчины.  Их одежда состояла из брюк темного цвета  с широким поясом и  белой рубашки с широкими  рукавами. Яркая  вышивка на жилетке - болеро  подчеркивала   мужественную фигуру гитариста.
Один из них держал в руках необычную гитару, как я потом узнала,  гитару фламенко, отличающуюся от обычной гитары более узким корпусом и, вследствие этого,  более приглушенным звучанием.  Зазвучали первые аккорды. По  моему телу, ещё остро чувствовавшему  прикосновения Артура,  пробежал холодок, я была заворожена, понимая волшебно - чувственное проникновение музыки. Другой мужчина помогал гитаристу,  он, то постукивал  ритмичными ударами 3-4 пальцами одной руки по ладони другой, то прищелкивал пальцами  на  манер кастаньет, то  пристукивал каблуком.  Гитарист запел. Хрипловатым голосом певец пел о любви, расставании, одиночестве, смерти. Он исполнял импровизации с особым мелодизмом, используя частые интервалы, заставляя слушателя прочувствовать тоску исполняемой песни.
     Вскоре на сцену вышла женщина, уже немолодая, яркие губы её  привлекали взгляды зрителей, не давая времени разглядеть морщинки на живом лице. При звуке мелодии танцовщица подтянулась, несколько выпятив грудь,  и ноги начали дробный перестук, казалось, они сами  знали, что им делать. Она была одета в длинное платье,  украшенное большим количеством оборок и воланов и  похожее  на платье цыганок.  Неотъемлемая часть её танца заключалась  в изящной игре  нижней частью платья с широким шлейфом. Платье ярко-красного цвета  облегало тело спереди, а в задней части становилось длиннее и шире. Женщина прислушивалась к четким ритмам певца, затем,   подвижными движениями  кистей рук  стала помогать ногам и телу, реагируя на ритм песни. Кисти  двигались необычайно подвижно, они становились в чем-то похожими на раскрывающиеся и закрывающиеся веера, они манили и отталкивали одновременно, и я почувствовала этот зов любви и уже не она, а я танцевала этот вечный танец желания.
     Я не знаю технику исполнения фламенко, но  то, что я увидела в кафе на Королевской площади, всколыхнуло всю мою чувственность. Может, мой жизненный азарт или далекая цыганская кровь изменили мое представление о себе как женщине. Я решила для себя: «Будь  что будет! Достаточно и того, что есть. Я люблю и это самое важное во мне. Я женщина, а не инструмент для желаний кого -  бы то ни было».
     Женщина на сцене жила, она двигалась в такт музыке и по мере ускорения темпа все больше и больше заводила зал. В зале с началом танца зрители хлопали также,  как и артисты, и чем  Кончита двигалась быстрее, тем больше загорался огонь в глазах зрителей. Вскоре хлопанье прекратилось, люди вставали со своих мест, смотрели стоя, музыка отошла  на второй план. В зале существовала только Танцовщица, громко отстукивавшая  такт туфлями, затем замерла, и все, тишина. Зал в завороженном состоянии молчал. Вдруг кто-то хлопнул в ладони,   все закричали, зааплодировали, послышались крики «Браво!»
     После выступления я подошла к ней, подала ей небольшую купюру за прекрасное выступление  и попросила уделить мне время. Танцовщица удивленно посмотрела на  меня и велела  подождать в зале. Меня охватило волнение, я с нетерпением  стала ожидать Кончиту. Она узнала меня, то есть не меня, а мою маму во мне , но вовремя спохватилась.
- Ты дочь Катарины?
- Да.
- Что ты хочешь от меня? – она еще не отошла от танца, на лбу появлялись капли пота. Люди подходили к ней и благодарили за прекрасное выступление. Она улыбалась, кивала головой, но, держа меня за руку, выводила из зала.
- Пойдем отсюда, здесь нам не дадут поговорить, – мы вышли на улицу  и она быстро повела меня в ближайшую подворотню. Я от неожиданности еле поспевала за ней.  Наконец,  мы отошли достаточно далеко. При свете  фонаря она осмотрела меня.
- Ты копия Катарины, как она ?
- Я ищу её, я у вас хотела спросить об этом .
-У меня где-то был адрес её брата, нужно поискать в бумагах. Извини, я очень устала, все-таки возраст, встретимся утром в моем кафе, там и поговорим. Часов в одиннадцать. Устроит? – что мне было делать, хотя я очень хотела все выяснить сегодня, но это было не в моих силах. Мы распрощались. Под впечатлением танца и встречи с подругой матери я долго не могла уснуть, но проснувшись, поняла, что опаздываю. Собралась я моментально и побежала в кафе. Кончита была уже там  и ожидала меня. Мы заказали кофе с булочками.
- Рассказывай, как ты узнала обо мне?
- Мне про вас рассказал Отто фон Шольц. Он попросил меня найти маму. Барон болен и хотел бы с ней попрощаться.
- Он женат?
- Да.
Кончита покачала головой и усмехнулась .
- Не ожидала я этого от него! И кто же его жена, так же хороша, как Катарина?
- Пожалуй, так же. Я его жена!  – Кончита недоуменно посмотрела на меня – Тогда зачем ты её ищешь?
- Он очень болен, возможно, скоро умрет. Он подобрал меня  во время войны и вырастил. Наш брак по необходимости. Мне маму нужно найти .
- Так ты её так и не встречала?
- Нет. И не знаю, хочу ли я этого .
- Да-а, не ожидала я от судьбы такого поворота. Я ведь очень любила Отто, а он Катарину, теперь вот ты… Возьми адрес. Когда  мы прощались с ней, она не знала о моих чувствах к  барону, дала мне адрес своих родных. Я забыла о нем, хорошо, что не выбросила.
– Увидишь  мать, попроси у неё прощения, если бы не моя ревность, вы сейчас были бы вместе.
Она встала, и, не прощаясь, явно удрученная встречей, пошла прочь от меня походкой смертельно раненого человека.
      Я смотрела ей  вслед, и потихоньку в голове все стало укладываться на свои места. Стало ясно, кто подвел барона  за кулисы, где моя мама  принимала ухаживания другого мужчины.
    Я прочитала адрес и поняла, что дорога опять ждет меня.
 
                Глава 30.
    На бумаге выцветшими чернилами было написано  «Толедо». Это значило, что я должна держать обратный путь. Быстро собравшись, я подковала коня, то есть заправила бензином своего лягушонка  и тронулась в путь. Путь был не близок, а ближе к цели моего путешествия я и вовсе не замечала времени. Наконец-то я прибыла. Нашла без труда улицу, как будто кто-то вел меня, и вскоре постучалась в дверь. Дверь открыли не сразу. Это был пожилой мужчина.
- Что нужно, комнаты не сдаем.
- Я не за комнатой, пропустите меня, пожалуйста. – он пригляделся ко мне и вдруг без разговоров, жестом, пригласил войти .
-Ты -  Лаура, что ли? - я опешила и только  кивнула.
- Я твой  дядя Педро,
- Приятно на 26 году жизни обнаружить родственника!
- Почему в единственном числе, у твоей матери 4 сестры и 2 брата, правда, некоторые умерли.
- Надеюсь ознакомиться со списком. Не подскажете, где я могу увидеть мою мать?
- А зачем она тебе?
- А вам мать не нужна, видимо, была?
- Не дерзи, мала ещё!
- Ну, так не задавайте глупых вопросов!
- Машина твоя, что ли?
- Моя, верно, это единственный вопрос из моей жизни, который  вас интересует? – я нахмурилась. Дядя ткнул пальцем на стул, это означало душевное гостеприимство .
- Так зачем тебе твоя мать?
- Соскучилась!
- Надо же так быстро! – надо отдать должное, язвительность была нашей семейной чертой.
- Так дадите адрес, где можно её найти ?
- Информация стоит денег!
- А ничего, что я ваша племянница?
- А ничего, что у тебя есть деньги на машину, а у меня нет, делиться нужно с родственниками! – У меня была готова  масса ответов, в этой же форме изложения, но препираться смысла не было. Я достала портмоне, отсчитала купюры и подала дяде. Он пытался заглянуть в деньгохранилище, но я вовремя его закрыла. Он насупился  и  неохотно поплелся в дальнюю комнату.  Пока он ходил, я оглядела комнату.  На старинном комоде, поцарапанным не одним поколением детей, стояли в ряд фотографии в разнокалиберных рамках. Вскоре он вернулся с конвертом, где можно было с трудом прочитать адрес .
- Что, рассматриваешь  родственников? – я пожала плечами и взяла конверт. Тут он, видно, одумался и предложил выпить лимонада, но я отказалась и без слов благодарности, пулей выскочила из дома. Возле машины крутилась стайка оборванных ребятишек, они нежно, почти с трепетом, поглаживали мою машину. Сердце мое дрогнуло, и мой портмоне опустел на ту же сумму, что я дала дяде. Любимый родственник стоял  на крыльце дома. Его чуть не разбил паралич, когда он увидел, как ребятишки, размахивая  купюрами, побежали в магазинчик.
    Я отъехала от дома, разобралась по карте и выяснила дорогу к  городку Аранхуэс. Ехать было недалеко, я прибавила скорости, и в сумерки уже въезжала в чудный маленький городок, окруженный невысокими зелеными холмами. Город утопал  в зелени. Вдоль улиц Аранхуэса выстроились особняки в стиле барокко, дворцы, Королевский театр, несколько церквей, монастырь Сан-Паскуаль. По указанному адресу находилась церковь Аль-Пахес, но она была закрыта. Мне пришлось подумать о ночлеге. Небольшой мотель порадовал вкусными запахами, шедшими из местной кухни, и ни о чем более не задумываясь, уставшие от дороги ноги  автоматически поплелись на запах. Слава Мадонне, меня встретили, как родную. Хорошо поужинав, слегка ополоснувшись, я через час уже спала на белоснежных простынях на большой удобной кровати.
                Глава 31.
Едва утро позолотило мои окна, как я уже начала собираться. В гостиной мотеля меня ждал завтрак, достаточно плотный, я к такому не привыкла.
- Зачем так много?
- Не переживайте, это входит в стоимость комнаты, мы всегда так подаем. Мало ли как сложится день, – хозяйка мотеля, уже немолодая женщина, заботливо ухаживала за мной.
- Скажите, пожалуйста, вы здесь проездом или по делу?
- По делу - ответила я с полным ртом.
- Может, ищете кого - нибудь? – женщина пытливо смотрела на меня.
- Почему вы так думаете?
- Вы очень похожи на одну женщину, немного странную, но милую.
- Возможно, её  Катариной зовут? – невольно спросила я у женщины
- Да, Катарина.  Вы её родственница? – хозяйка заинтересовалась не на шутку. Все таки  мое присутствие в этом маленьком городке давало  небольшое развлечение для жителей и повод для сплетен.
- Да, родственница, не подскажете мне, где она живет?
- Конечно! Совсем  недалеко отсюда. Я вас проведу, только она сейчас в церкви. Она каждый день там молится по утрам  –  женщина с удовольствием бы все мне рассказала, но мне не терпелось увидеться с мамой.  Я быстро допила кофе и побежала в комнату  одеваться. Буквально через пару  минут я стояла в гостиной и ждала хозяйку, мне так не терпелось, что я, как маленькая девочка, подпрыгивала. В голове шумело, руки перебирали ручку сумки. Хозяйка вышла и показала мне дорогу к церкви.
    Я не стала заводить машину и быстрым  шагом направилась в нужную сторону. Ну вот, дошла. Дверь церкви  была приоткрыта, ожидая прихожан. Я зашла в полутемное помещение, в церкви никого не было.  Я решила пройти к алтарю и зажечь свечу. Навстречу мне шел священник. Увидев меня, он удивился и посмотрел в другую сторону. Я взглядом проследила за ним.  Возле алтаря  на коленях стояла женщина, она тихо молилась. Священник подошел ко мне ближе и полушепотом спросил:
- Вы не её ищете? – я не могла сказать ни слова, слезы навернулись  на глаза и просто кивнула.
-  Постойте здесь, мне нужно её подготовить. - Священник отошел от меня, но женщина, почувствовав присутствие других людей, обернулась, встала  с колен и двинулась к священнику. Он что-то сказал  ей, она  вскрикнула и, отодвинув его рукой, ринулась ко мне. Увидев меня, она упала у моих ног,  обняла их, залилась слезами.
-  Господи, ты услышал меня! Лаура, ты здесь! Слава Богу, ты жива!
               
      Из церкви мы вышли заплаканными. Крепко держась за руки, пошли в сторону мотеля, завернули в проулок и вскоре подошли к небольшому дому. Домик стоял в окружении цветущих рододендронов и роз. Тропинка  была посыпана песком,  везде чувствовался порядок и спокойствие. Мама не отпускала мою руку, провела к дому и потянула за собой в гостиную. Она спохватилась:
- Ты, наверное, голодна, сейчас принесу что – нибудь!
- Нет-нет, я сыта, если можно, то только воды.
- Конечно же, девочка моя!
Наконец  мы уселись за стол. Я рассматривала маму в первый раз  за столько лет. Она сильно изменилась, не было того шарма и кокетства, как раньше, жизнь проделала с ней большую работу. Возле меня сидела постаревшая, уставшая женщина с  сияющими и любящими глазами. Мама рассматривала меня и буквально лучилась счастьем и гордостью. Она подсела поближе ко мне, гладила мои руки, поправляла упавшую на  лоб прядь волос,  снова гладила. Мы не знали, о чем говорить. Все, что нужно было узнать друг о друге,  было второстепенным, а пока и ненужным. Я тоже гладила маму и не понимала, почему я так счастлива. Мы были рядом. Так и должно было быть: мама и дочь. 
     Я вспомнила, что мои вещи в гостинице .
- Мама, мои вещи и машина в гостинице, мне нужно забронировать место или...
- Да-да! Конечно, мы сейчас заберем их. Ты не  против  пожить у меня? Хотя бы на время? – жалобно спросила мама.
- А я никому здесь не помешаю?
- Ну что ты, конечно же, нет, я вдова, живу здесь одна. Нам вместе будет хорошо. – Я кивнула в ответ, испытав удовлетворение оттого, что мы хоть какое-то время будем вдвоем.
- Ты сейчас иди, а я приготовлю обед,  что-нибудь вкусненькое, у нас ведь праздник? Да?
- Что нибудь  купить к столу?
- У гостиницы есть хороший винный магазинчик, купи вина, по своему желанию, а так у меня все есть.
- С удовольствием! – я успокоилась, что мне здесь рады и вышла из дома.
     Я забрала вещи, купила вина, заехала на рынок и там покупала все, что  нужно для семьи из двух любящих людей. Мамы и меня. Пакеты с фруктами, зеленью, овощами, мясом оттягивали руки, но я не чувствовала тяжести, улыбка не сходила с моих  губ. А еще я купила огромный букет цветов. Кое - как я доплелась до машины и поехала… домой.
    Мама встретила меня на пороге дома, она, видимо, часто подходила к открытой двери и  ждала. Она  удивленно смотрела на кучу пакетов и покачивала головой:
- Ну, зачем же столько ты купила? У меня же все есть!
- Нас же теперь двое! И готовить придется больше. Зато потом не нужно будет расставаться.
Все занесли на кухню, мои вещи – в спаленку, а мы, обнявшись, сели на диванчик.
-  Ну, расскажи мне, как ты жила все это время? – спросила я у мамы. Она закрыла лицо руками и заплакала.
- Разве я жила? Я молилась ежедневно и ежеминутно, год за годом, день за днем. Я жила только мыслью о тебе, доченька. Все, что я тогда наделала, за все    расплатилась  сполна. Даже и не знаю, с чего начать. Наверное, сначала.
     Я была последней дочерью у своих родителей. Нас было пять девочек. Старшие четыре сестры были похожи на мать с отцом. Некрасивые, блеклые и похожи друг на друга,  как близнецы. Отец перед моим рождением был зол на мать, что нет сыновей, и все старался получить сына.  Он постоянно ругал маму, и она одна во всем была виновата. Нет еды – виновата мать, нет работы – виновата мать, нечего надеть – виновата мать. Жизнь была мучительна и беспросветна. Мама, замученная жизнью, пошла в цыганский табор к гадалке. Та не стала  расспрашивать ее про прошлое, дала выпить кофе и только сказала, что у неё будут сыновья, но только после рождения пятой дочери. Жизнь  у неё наладится. Не заметив когда и где, мама уснула. Проснулась она на сеновале, рядом  с ней лежал молодой цыган. Осмотрев себя, она поняла, что произошло. Заплакав, мама привела себя в порядок и пошла домой. Оказывается, прошло не так много времени, её не хватились. Через некоторое время мама поняла, что беременна пятой  дочерью. Так я появилась на свет, совершенно не похожая ни на своих сестер, ни на мать, ни на отца. Через год после моего рождения мама родила сына, а после него через два года, еще одного.
     Меня не любили. Вообще детей никто  из родителей не любил. Меня не любили в особенности. Меня боялись, отец все чаще стал называть чертовкой, а я  всего лишь  была маленькой девочкой. После рождения сыновей дела у отца пошли на лад. Он открыл мастерскую по ремонту всякой утвари. Трудился он не покладая рук. Обычно заказчиками  были проезжие. Когда я появлялась в мастерской, они всегда платили больше, чем стоил отцовский труд, говоря при этом: «Какой чудесный ребенок, она будет красавицей! Купите ей конфет!» Чем больше я взрослела, тем больше давали денег, теперь уже на платье.
     Отца стало это устраивать,  он теперь постоянно брал меня с собой. Когда мне исполнилось  шестнадцать лет, меня увидел твой отец. Он был  богат, образован, хотя и старше меня намного. Сколько он заплатил за меня, я не знаю. Но через некоторое время нас обвенчали в церкви, затем он забрал меня с собой. Свекровь, увидев меня, возмутилась, она кричала, что я безродная, что на меня нужны будут деньги, чтобы обучить и одеть, что из-за его эгоистического желания  они станут банкроты.
    Жизнь в доме мужа была ещё хуже, чем дома. Меня упрекали, меня стыдились, а если и показывали кому - нибудь, то только на несколько минут. Я жила, как арестант. Через положенное время я родила тебя. Оправилась после родов я не скоро и  муж запер меня дома. Совершенно случайно я встретила Отто фон Шольца и решилась на побег. Я ни о чем не думала тогда, ни о себе, ни о тебе. Я знала, что ты под присмотром свекрови и  моего супруга, тебя не обидят. Отто был хороший человек и любил меня, баловал, и я считала, что вот оно, счастье. Но жениться на мне он не собирался, а я понимала, что  главное у женщины - это её семья. Пока у нас не было общих детей, я стала потихоньку от него искать себе мужа. После того,  как мы с тобой  расстались, мужчина к которому я ушла от Отто, женился на мне. Мужа я нашла, но потеряла всё, к чему стремилась. И все повторилось вновь. Мне за все пришлось заплатить. Я опять была арестанткой, муж постоянно ревновал меня ко всем и ко всему, мои дети рождались мертвыми. Через некоторое время, когда я перестала беременеть, он сильно заболел, и  последние годы  я ухаживала за ним. Он не жил и не умирал. То,что должно было произойти, живя я с твоим отцом, все равно произошло. Только я потеряла единственную дочь. За что  я шестнадцать лет  ежедневно молилась, прося прощение у Бога и у тебя.
                Глава 32.
     Мама рассказывала, а слезы жалости жгли мне глаза. Как  все-таки странно, и у меня так трудно складывалась судьба и у мамы. В чем мы провинились перед Создателем?  Кто виноват? Цепь обстоятельств  преследовала нас, разлучая  нас   и притягивая снова. Только бы все было хорошо. Отто ждал Катарину  и меня. Мы должны ехать к нему. Он  единственный человек, разрушивший наши судьбы, он же и соединяющий их.
     Вместе мы встретили вечерний закат, и взявшись за руки,  пошли  спать. И как должно быть, мама и дочь уснули вместе, обнявшись. Я, верно, никогда так раньше не спала, тело было легким, как пух, голова ясная, светлая, а на душе спокойно и радостно. В обед мы ходили в церковь, где  молились мадонне, слушали проповедь и счастливые  бродили по маленьким улочкам  городка. Аранхуэс, небольшой городок, стоящий на холмах, утопал в зелени, воздух, напоенный запахом цветущих трав, пьянил и без того  пьяную от счастья голову. Мама решила навсегда оставить город своего несчастья. Он, конечно, в этом не был виноват, но желание постоянно находиться со мной не оставляло её.  Она решила посоветоваться с пастором о продаже дома. Он предложил ей воспользоваться услугами конторы  по недвижимости. В маленьких городках таких контор просто не существовало и мы с мамой отправились в  Мадрид. Одно из агентств   предложило наиболее приемлемые услуги по продаже дома, и мы несколько раз за две недели мотались по накатанной дороге.  Наконец, пришла телеграмма с предложением еще раз посетить Мадрид для подписания договора и получения денег за дом. Мы приехали в город моего детства рано утром. Дневная жара убивала меня, и поэтому все срочные дела приходилось совершать только по утрам или  вечерам, когда становилось прохладней.  Это был последний вечер перед отъездом в Германию. Мы, взявшись за руки, бродили по городу, ожидая время начала пьесы, где играла знакомая маме с молодых лет актриса, мамина приятельница.
    Здание Королевской оперы, построенное в середине девятнадцатого столетия, к сожалению, оперой не стало, и многие годы служило драматическим театром.  Зато, какие замечательные актеры играли в нем!  Зал был прекрасным, но тяжелые бархатные занавеси плохо пропускали воздух, и мне стало дурно. В первом же антракте мы вышли на улицу. Но воздух не успел остыть  и мы были вынуждены снять номер  в гостинице.  Поднимаясь по широкой лестнице старинного особняка, мы стали свидетелями неприятной сцены. Навстречу нам спускалась крепко выпившая пара. Дама еле держалась на ногах, партнер поддерживал  ее под локоть, но она не удержалась и упала, скатившись на несколько ступеней вниз. Он буквально висел на поручне и пытался хоть чем-нибудь помочь ей. Но его шатало. Дама, встав на четвереньки, отборными ругательствами старалась привести его в чувство. Портье быстро поднялся наверх и, поставив наши сумки,  спустился вниз, что бы ей помочь. Но дама успела встать и опять скатилась  на несколько ступеней вниз. Она бы катилась и дальше, если бы я не удержала ее. Дама,  держась за меня, поднялась с колен и, приблизив свое размазанное губной помадой лицо, пыталась поблагодарить меня. Затем пошарила рукой в сумочке и дала мне  визитку, где золотыми буквами на лощеной бумаге было написано: « Антония  Оренто». Адрес, написанный ниже, указывал улицу и номер дома, где мы были с Артуром. Я, повинуясь сиюминутному желанию, достала  из своей сумочки такую же визитку  Артура, где на лощеной бумаге  золотыми буквами был написан тот же адрес и имя «Артур Оренто». «Это его жена,» - подумала я. От обильного запаха духов и перегара мне стало плохо, и с трудом подавив позывы рвоты,  я быстро поднялась наверх.
    В номере работал вентилятор, жалюзи закрывали  окна  и  от этого было немного прохладней. Я успокоилась. Я была вне конкуренции, но она- то  была его законной женой.
    Рано утром, еще солнышко не поднялось на небосклон, мы выехали из гостиницы. Домой добрались быстро и начали собирать вещи, готовясь к отъезду. По договору купли – продажи  нам разрешалось в течение недели жить в доме. Мама продавала мебель. Безделушки, накопленные годами, она передала в церковь для устройства благотворительной ярмарки. Только пару  фарфоровых статуэток она, бережно упаковав, уложила в чемодан. Это были маленькие презенты Отто, подаренные им в годы их любви.
    Мы освободили дом и наутро, переночевав в том же маленьком отеле, где я провела ночь  перед встречей с мамой, нагруженные провизией, заботливо упакованной хозяйкой, отправились  домой, в Германию.
                Глава 33.
    Стояла жара, температура даже ночью не опускалась ниже 30 градусов по Цельсию. А днем легко переваливала далеко за сорок.  Это было мучение. Через каждые полчаса я останавливала машину, боясь перегрева двигателя.  Автомобильный вентилятор не справлялся. Мы выходили из машины, располагались у  раскидистых деревьев и сонно дремали, ожидая захода солнца. Если меня не тошнило,  это было приятная сиеста, но дурнота донимала меня сильней с каждым днем. Мама забеспокоилась и заставила заехать в один из маленьких городков, стоявших у нас на пути.  Доктор долго осматривал меня, то щупал, то простукивал. Наконец он спросил меня, когда были последние женские дни и тут до меня дошло: « Я беременна!». Несколько дней с Артуром не прошли бесследно, но как же тогда утверждение врача. Он тогда   нам с пастором объявил, что детей у меня не будет. Я рассказала маме о вердикте врача, о моей беременности и счастью нашему не было  предела. С этим настроением мы доехали домой, благо ехали почти все время на север.
    Барон получил нашу телеграмму и встретил нас у  ворот. Генрих стоял с ним и, увидев мою машину, бросился открывать ворота. Мама вышла из машины и подошла к барону. Он смотрел на нее, не отрывая глаз. Я забеспокоилась, что подумают люди? Генрих всегда был в курсе моей жизни и научился читать по выражению моего лица. Он что-то шепнул барону на ухо, и как только я подошла к барону, он сразу обнял меня и  попросил отвезти его в дом.  Дом встретил нас празднично накрытым столом, слуги суетились и каждый норовил сказать мне, что рад  нашему приезду. Катарина села  рядом со мной  и  ее напряжение передавалось мне. Ситуация была двоякая. Я пожала ее руку и тем пыталась успокоить ее  тревожное сердечко.
   Обед закончился и мы, отпустив слуг, расположились возле камина в нашей любимой гостиной. Я понимала, что барону и маме нужно обо всем поговорить, и поэтому удалилась в свои апартаменты.   Утром сияющая мама и барон ожидали меня за завтраком. Там же я и объявила о своей беременности барону. Я сказала ему, что от его решения зависят наши отношения. Я могу остаться его женой, но могу и развестись с ним. Средства мои, находившиеся в швейцарском банке, были положены под проценты и увеличивались из года в год. Я не зависела от решения барона, но и уходить отсюда мне не хотелось, тогда пришлось бы забрать и маму, а она и барон ждали этой встречи очень долго. Барон  был растерян, он как-то сник. Мама пыталась расшевелить его, но он удалился в свою комнату. Генрих, присутствовавший за завтраком, помог барону и спустя несколько часов переживаний, мы услышали его вердикт. Барон, взвесив все  за и против, согласился дать свое имя моему ребенку.
   Беременность протекала на удивление легко, несмотря на первые недели токсикоза. Мои домашние с радостью смотрели на увеличивающийся живот. Барон рассчитался со слугами, и мы с мамой вдвоем управлялись по хозяйству, только изредка нанимали слуг для генеральной уборки дома. Так нам удалось скрыть отношения мамы и барона. Он никогда не был отцом, поэтому часто прикладывал свои руки к моему выросшему животу, что бы почувствовать движения малютки. Они с мамой часто спорили об имени малыша, еще не зная, кто родится. Но я точно знала, что если родится мальчик, то я назову его Александром, а если девочка, то Алессандрой, в честь моей погибшей подруги.  Остальные варианты меня не волновали. Генрих тоже ожидал рождения ребенка, особенно переживая  за меня. Несколько лет назад, после долгих усилий  забеременеть, его жена умерла при родах.  Мне с каждым днем становилось труднее помогать маме, но она,  как будто, возродилась по приезду сюда. Она расцвела и не выглядела на свои неполные сорок пять лет. Мы смотрелись сестрами.  Так потихоньку, утопая во внимании своей семьи, я толстела и ожидала рождения малыша.
 
  Наступил Новый 1927 год.  В Германии постепенно стала налаживаться экономика. Еще в 1924 году американский банкир  Дауэс  выдвинул ряд предложений   по выплате  репарационных платежей Германии, основным элементом которого было предоставление финансовой помощи стране. Это нужно было мировому сообществу, дабы предотвратить  начинавшее расти революционное движение обедневших рабочих масс. Существовала опасность сближения  Германии с СССР. Постепенно происходило  совершенствование промышленного оборудования и технологий.
      Новый  год был встречен людьми с обильно накрытыми праздничными столами. Всюду играла музыка. Народ вздохнул свободно. И нашу непонятную  семью Бог одарил своею милостью. В середине февраля   у меня родились двойняшки – девочки. Мы назвали их Алессандра и Кассандра. Старшенькая Алессандра была  блондинкой с белым пушком на голове, ее личико было похоже на светлое лицо голубоглазого  барона. Младшая Кассандра родилась на десять минут позже и была похожа на меня. Мама и барон не сдерживали радости от такого двойного подарка судьбы. Конечно, Отто ждал рождения мальчика, чтобы было кому передать поместье по наследству. Но две крошечные девочки настолько очаровали его, что все умилялись, наблюдая его  нежную заботу о малышках. Он поминутно дергал меня своими  замечаниями: «пора кормить, они плачут, нужно дать им воды, пора гулять!», пока мы не ставили коляску с двойняшками возле  Отто. Он их качал, давал пить из бутылочки, пел им страшные немецкие баллады своим прокуренным  хриплым голосом. Мы посмеивались над ним, но  его возросшее желание жить радовало нас.  Жизнь продолжалась. У меня была семья, пусть и без любимого мужчины, но все же… Я писала письма Артуру на адрес его мастерской. Но ответы приходили реже и скуднее. Даже рождение детей его не взволновало. Он постоянно писал про свою жену Антонию, надеясь, что она осуществит его мечту иметь детей. Но детей не было, как, в общем-то, и жены.  Случилось так, что  Артур однажды не ответил на мое письмо, что очень меня расстроило.  Я перестала ему писать. Я просто поняла, что ни дети, ни их мать ему не были нужны.    Все, что случилось между нами, было просто зовом плоти.
    Девочки росли, радуя нас своей непосредственность и живостью. Они любили всех и приставали к нам со своей любовью, по-своему заботясь о нас.  Они рано научились читать и писать. Отто проводил с ними все свободное время, точнее сказать, все свое время. Они втроем ставили сценки и девочки показали свой талант в импровизации. Мы все были счастливы. 
    Так прошло девять лет. Барон долго сопротивлялся своим болезням, но учитывая его ранение и нелегкую жизнь, здоровье пошло на убыль. Барон постепенно все больше времени оставался в постели.  Девочки большую часть времени проводили у него в комнате, пока он не засыпал.
                Глава 34.
    Новая весна 1936 года для меня была, как новая эра. События, произошедшие тогда, до сих пор остаются для меня страшной вехой в моей жизни. Но что это я?  Все по порядку.
    Барон болел. Он умирал. Долго, мучительно, болезненно. Его  некогда красивое, волевое лицо  превратилось в маску страдания. Мама находилась  у него  бессменной сиделкой. Мы все пытались ей помочь, но она отвергала  нашу помощь. Девочкам исполнилось по девять лет. Это были бесстрашные дети. Мальчишки в округе следовали за ними в самые опасные места нашего поместья. Я наказывала их всеми возможными способами, но ничего не помогало. Пастор, часто посещая наш уголок,  говорил мне, что девочки вырастут и женская природа возьмет свое. Но на то время своего счастливого детства  это были  отчаянные ангелы. Красота моих детей радовала и настораживала. Помня себя молодой барышней, я вспоминала  то,  через что я прошла, имея редкую красоту в тех местах, где девушки в основном были светленькими и несколько чопорными. Меня и сейчас не покидает болезненное  ощущение беспомощности из-за моей  неприспособленности к этому миру  в годы моей юности.
     В начале мая, когда уже отцвели сады и наливные  луга просились на выкос, барон умер. Мама спустилась вниз и поникшим голосом сообщила об этом. Мы поднялись в комнату  умершего. Он лежал, как и весь этот год, с бледным лицом, морщины у него разгладились   и на умиротворенном  челе покоилась улыбка счастливого человека.  Позвали пастора. Он и так почти каждый день посещал наш дом, успел причастить и соборовать барона. Нынче же он пришел  помочь нам с похоронами. Завертелась погребальная машина и только  после похорон и помина  мы несколько расслабились. На оглашении завещания присутствовали все наши друзья  и Дитрих фон Шольц. Последний отпрыск когда-то большой фамилии, Дитрих сидел отрешенно, но при этом, мне кажется, совсем неосознанно не сводил с меня глаз. Я чувствовала себя неловко, особенно, когда  нотариус зачитывал последние строчки завещания. Все движимое и недвижимое имущество отходило ко мне, кроме небольших подарков своим друзьям и челяди. Имени Дитриха в завещании не присутствовало. Он согласно кивнул и вышел из залы. Я успокоилась.
    Всю следующую неделю мы  чистили и мыли наш дом. В комнате барона решили сделать ремонт и позвали рабочих. Детально обдумав, пришли к решению соединить  комнату барона с комнатой, которую  занимала мама при жизни барона. Она отказалась поселиться в других комнатах, так как привыкла, но на расширение помещения согласилась.
    Рабочие вынесли всю мебель и начали разбирать стену. Под картиной в самом низу они обнаружили тайник с небольшим сейфом. Но где ключ от него,  мы не знали. Генрих забрал  сейф к себе  домой, где к тому времени жил со старушкой матерью. Он собирался подобрать ключи,  но не смог этого сделать и сейф постепенно перекочевал в дальнюю комнату, которую он приспособил под мастерскую.
  Стену сломали. На втором этаже  теперь уже моего дома стоял грохот. Пыль  от старинной штукатурки вылетала при первом открывании двери. Мы старались больше времени проводить  на  огороде, где уже  всходили овощи, посаженные заботливыми руками моей мамочки.
    Комнату отремонтировали, купили новую простенькую мебель, и мама была бы полностью счастлива, если бы не одиночество, поселившееся в ее душе. Каждый завтрак, обед или ужин проходил так, как будто барон был с нами. Мамина память  не давала нам забыть о нем. Постоянно она говорила: «Отто съел бы это… Он любил то…  А помните,  три года тому назад, когда мы с Отто…».
Прошли все поминальные дни, и во двор нашего поместья въехала машина. Мы не ожидали, что Дитрих приедет к нам, так как сложившиеся отношения  не  давали повода для  посещения нашего дома. Мне было тревожно. Он достал из машины превосходный букет цветов. Улыбка во все его красивое лицо и торжественный вид насторожили нас еще больше. Высокий, широкоплечий мужчина подошел к маме, с легким поклоном поцеловал  ее руку, преподнес цветы  и напросился на кофе, совершенно не замечая нашего  беспокойства. За столом он балагурил, рассказывал  новости о наших соседях.  Мы потихоньку поддались под очарование этого человека. Как-то незаметно Дитрих обратился к маме с вопросом, ввергших всех нас, включая моих девочек, в оцепенение:
- Уважаемая Катарина,  при всем вашем жизненном опыте вы в состоянии сами  вести  хозяйство, разумеется, при помощи Лары, – он поклонился мне. – Но, согласитесь,  мужская, хоть  и не  такая опытная рука, как ваша, необходима. Дому нужен защитник.
    Услышав гостя, мы растерялись, он же, не беспокоясь о впечатлении произведенной  им  тирады  на нас, продолжил :
- А девочкам  - отец. Я много лет влюблен в Лару, но, к сожалению, она была замужем. Теперь же я, манкируя  все  приличия, прошу вас не отказывать мне в моей просьбе. Я прошу у вас руки вашей дочери, пока она не нашла себе жениха.
   Мама посмотрела на меня и по моему взгляду поняла, что я не согласна, но дать отрицательный ответ  не решилась:
- Милый Дитрих, что и говорить. Лара в браке с бароном не была счастлива, но тем не менее говорить о новом браке, я думаю, преждевременно. Пройдет хотя бы полгода, тогда можно будет принять ваше предложение. Вы же понимаете – приличия нужно соблюдать. Соседи неправильно нас поймут.
    Дитрих удовлетворился маминым ответом, но все равно продолжал гнуть свою линию.
- Я с вами полностью согласен. Вы не будете возражать против  моего ухаживания  за Ларой ?
-  Конечно же, нет. Приезжайте к нам в любое время. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду.
-  Очень  благодарен  вам, милая  Катарина. Любой здравомыслящий человек будет рад иметь такую тещу, как вы.
    Каждый человек слышит то, что хочет. Дитрих не принял отказа. Он приезжал к нам практически ежедневно. Привозил цветы, конфеты детям, фрукты не переводились у нас на столе. Маме он дарил духи и различные безделушки. Как ни странно, но мама не слышала меня, моих отказов. Чем больше я сопротивлялась, тем больше она наседала на меня в вопросе замужества. У нее появился новый конек. Отто постепенно забывался и Дитрих встал на первое место. Я постоянно твердила ей, что мне нужен только Артур,  и пока он женат, я буду его ждать. Даже если на это уйдет вся моя жизнь.
    Я очень любила своих дочерей. Алессандра была полной противоположностью Кассандры, как две капли  походившей на меня. Светловолосая,  с большими  ярко- синими глазами Алессандра была точной копией Артура. Она во всем походила на него, и характером, и походкой, и манерой двигать руками при разговоре. У нее так же менялся цвет глаз в момент наивысшего возбуждения. Глядя на нее, я видела Артура, разговаривала с ним. Когда я смотрела на своих детей, было непонятно, как я раньше жила. Без этих споров, без бесконечной ласки, без длинных кос старшей Алессандры и короткой стрижки младшей Кассандры. 
    Надо сказать, что Дитрих легко завоевал внимание моих девочек. Они ждали его. Когда же он приходил, то нетерпеливо бросались ему на шею, ожидая обещанных подарков. Он всегда оправдывал их ожидания. Хороший психолог, он завоевал любовь моих самых любимых людей: мамы и двух дочерей. Постепенно и я стала попадать под его очарование. Вечера без него становились скучными и длинными. Все расходились по комнатам, после  почему- то неаппетитного ужина. Утром мои домочадцы просыпались с ожиданием прекрасного дня с Дитрихом.   
     Так продолжались те полгода, отведенных мамой до предполагаемого ею моего замужества. Я понимала, что нужно что-то решать и пока терпела его нежные прикасания. Хотелось опустить глаза в пол, чтобы не видеть его назойливого взгляда. Если говорить честно, он раздражал меня своим присутствием, тем больше, чем меньше оставалось времени до моего ответа. Все  разрешилось гораздо быстрее, чем я ожидала. Весна и лето пробежали вместе с играми в волан и мяч, веселыми поездками в город и моей печалью.
    В ноябре у наших соседей проводился ежегодный праздник. На него приглашались все живущие в округе землевладельцы. Чем больше собиралось молодежи, тем больше было веселья, шуток, искрометных танцев. Дамы поражали нарядами, девушки молодостью и красотой. Юноши  заряжали весельем. Шампанское лилось рекой, столы ломились от избытка яств. Молодежь неистово танцевала, а обрученные  пары скрывались в кустах, чтобы насладиться долгожданными поцелуями. Молодые вдовушки  заигрывали с приезжими, надеясь хоть в этом сезоне выйти замуж. Мужчины постарше играли в карты или собирались в  группы по интересам. Многочисленные споры были по поводу заключения  союза Гитлера  с Муссолини. Все старались втянуться в этот диспут о пакте  двух фашиствующих диктаторов.
    Дитрих, вступивший в НСДАП  еще в начале тридцатых годов,  буквально цитировал  фюрера, он пользовался успехом у всех. Дамы обожали его за презентабельность. Молодые люди -  за вес в партии. Германия в то время будто сошла с ума, а с ней и весь мир. Мировая общественность  словно не замечала, что Германия демонстративно попирает Версальский договор. Гитлер беспрепятственно вооружал страну; были созданы люфтваффе (военно-воздушные силы), армия моторизировалась и оснащалась новейшим вооружением. Немцы гордились своим фюрером. Германия прочно становилась на ноги, люди жили лучше и словно не подозревали о начале новой эры, новой войны, перевернувшей все на своем пути.
    Я устала. Я уже вышла  из того возраста, когда хочется вечного праздника. Поскольку Дитрих привез  меня на празднество на своей машине, показывая всем о своем намерении, мне пришлось ждать окончания  его бесед. Наконец, он увидел мои молящие глаза и подошел ко мне. Я с большим наслаждением села в машину на переднее сиденье, но Дитрих со свойственной ему заботливостью попросил пересесть на заднее. Он укрыл мои ноги пледом и подложил подушку под спину. Теплый осенний ветерок охлаждал мою разгоряченную шампанским голову. Потихоньку головная боль прошла и я уснула. Что-то непривычное разбудило меня. Машина стояла в леске, недалеко от дороги. Чьи-то руки гладили мои ноги, порываясь подобраться выше. Я открыла глаза. Дитрих почти лежал на мне, его руки продолжали непрерывное движение. Они касались, казалось, всего моего тела. Платье было  поднято до талии. В ночной темноте белые резинки пояса разграничивали стыдливую часть тела и ноги, покрытые тонкими чулками. Дитрих начал целовать  меня, постоянно шепча  какие-то слова и часто произнося мое имя. Я встрепенулась, и ноги сами стали отталкивать  мужчину. Дитрих стразу отреагировал на мое сопротивление и надавил на меня всем своим телом. Тогда я закричала. Он зажал мне рот своей рукой, а другой сжал мои руки. Я изгибалась в молчаливом протесте, но это еще больше возбуждало его. Наконец, он взглянул на меня. Я смотрела на него ненавидящим взглядом. Он убрал свою руку от моего рта.
- Ну, что тебя не устраивает? Тысячи женщин вешаются мне на шею. Я жду тебя полгода. Я, как дурак, обихаживаю твою ненормальную мать и бестолковых детей, -  его голос, сначала тихий, крепчал и в тишине  осенней ночи наливался гневом. – Что ты собой представляешь, старая, скучная, жирная испанская шлюха?  Ты что, и в правду подумала, что я тебя люблю?
- Так слезь с меня, животное, ты мне не нужен и никогда, слышишь, никогда, ты не притронешься ко мне! – Дитрих уже слез с меня, в порыве гнева он вытащил меня из машины, и теперь мы стояли друг против друга, кидая в лицо  собеседника слова ненависти.
-  Ты сама приползешь ко мне и будешь просить моих ласк!
- Нет! – я стояла между деревьев,  и мой крик разлетался по осеннему лесу, как стая  птиц  в весеннюю пору.
-  Ладно, садись в машину. Я больше к тебе не прикоснусь, не бойся, я просто был пьян. – Я села в автомобиль, и мы поехали в сторону моего поместья. Постепенно ко мне стала приходить ясность произошедшего. Мы доехали быстро. Я, хлопнув дверью, вышла из машины, но, не пройдя и десяти шагов, вернулась. Он стоял, опершись на дверцу, и с ненавистью и сожалением смотрел на меня.
- Скажи, зачем ты все это затеял? Я  ведь чувствовала  твою неискренность.
- Я последний из баронов Шольц. Ты заняла мое место, но я хотел как лучше.  Твои  ублюдки не по праву пользуются моим. Ты за это ответишь! Я обещаю тебе это!
- Ты мог бы просто мне сказать, что ты претендуешь на поместье, но теперь и, правда, ничего не изменишь.
- Как сказать!
                Глава 35.
    Я, наивная, думала, что этот скандал  не повлечет за собой никаких последствий. Просто гордость красивого молодого мужчины была ущемлена, и на этом все закончится. Как я уже говорила,  машина германского фашизма постепенно набирала ход. Фюрер заменил штурмовые отряды (СА) "коричневорубашечников" охранными отрядами (СС) "чернорубашечников", поставив в  их главе  Гиммлера. Вместе с политической тайной полицией "гестапо" СС создали систему концентрационных лагерей, куда "депортировались" политические противники, евреи и другие "нежелательные" элементы. В 1935 г. Гитлер ввел  Нюрнбергские расовые законы, лишавшие евреев германского гражданства. Дитрих фон Шольц был ярым приверженцем Гитлера и, потеряв возможность законным путем получить поместье, фон Шольц  занялся становлением своей карьеры. Очень скоро, учитывая его прежние заслуги и слепую верность  фюреру, его направили в один из концентрационных лагерей, расположенных по всей Германии, где он служил заместителем начальника  лагеря в звании оберфюрера. Такие  лагеря использовались для различных целей; среди них были лагеря принудительного труда, пересылочные лагеря, служившие временными остановками на пути движения заключенных, и лагеря смерти, предназначенные специально (или преимущественно) для массовых убийств. После установления в 1933 году нацистского режима был построен ряд тюрем для заключения и уничтожения так называемых "врагов рейха". Большинство узников первых концентрационных лагерей были немецкими коммунистами, социалистами, социал-демократами, цыганами, наряду с евреями, считавшимися низшей расой. А так же Свидетелями Иеговы, гомосексуалистами и людьми, обвиненными в "асоциальном" поведении. Эти заведения потому и были названы "концентрационными лагерями", поскольку заключенные были физически "сконцентрированы" в одном месте.
    Но об этом  мы тогда не знали, жили в своем привычном мире, убирали урожай, готовились встретить зиму. Получив от мамы нагоняй за свою надменность по отношению к Дитриху, я несколько отдалилась от нее, не зная, что она за моей спиной продолжает переписываться с Дитрихом.  Я изменилась, меня все раздражало, и я поминутно оглядывалась, жила в ощущении опасности. Дитрих больше к нам не появлялся. Зато в моих снах он был всегда. Никогда не забуду свой первый  сон после того происшествия. Мне снилось, что я лежу с ним в одной кровати. Платье мое бесстыдно спущено, а его руки ласкают меня и мне настолько приятны его поглаживания и  покусывания, что я сначала просыпалась вся в поту, затем сны стали активизироваться. В  других снах я просила Дитриха заняться со мной любовью. Умоляла, плакала, ласкала его сама, бесстыдно предлагая себя. С каждой ночью сны становились все откровенней, я занималась любовью уже не с одним  мужчиной, откуда-то появлялись другие, и я часто просыпалась от своих  стонов, от полученного мною оргазма. Я не понимала, что происходит. Дитрих пробудил меня от фригидности. Пастор, наблюдая за мной, заметил  мое странной состояние. Я похудела, боялась смотреть на любого мужчину, не доверяя своей психике. Он, человек опытный, сразу понял, в чем моя проблема .
- Лаура, уже пора тебе выходить замуж. В твоем возрасте опасно оставаться одной. Подумай над моими словами, – пастор сам стыдился  своего знания моего состояния.  Я не стала ему противоречить  и, попрощавшись, поспешила в дом.  Вечером перед сном я начала писать письмо Артуру. Оно было длинным и сумбурным. Я писала о том, как я его люблю, что  умер мой муж, написала об урожае, о девочках и о моем желании его видеть. Артур ответил мне сразу, буквально через три недели я получила ответ.  В нем он назначил дату нашего свидания в Берлине, на 5 ноября. Оставалась неделя, и хотя сны не отставали от меня, я уже относилась к ним, как к обычному явлению, научилась чувствовать свое тело и уже без стыда ласкала  и удовлетворяла себя сама.  Всю неделю я готовилась к встрече.      Накануне  отъезда  мне пришло в голову сделать праздничный семейный ужин.  С помощницей по дому, нашей поварихой, мы продумали меню.  Я  в который раз зашла на кухню проверить обстановку.  Готовые  блюда  стояли на столе, маня своими запахами, и я,  как девчонка, стала отщипывать маленькие кусочки, находившиеся ближе к краю блюда и сразу, таясь, одной рукой отправляла их в рот, другой же торопливо маскировала место моего вандализма. На кухню зашла мама.
- Чем это так пахнет? В честь чего такое застолье? – спросила она, поочередно открывая то одно блюдо, то другое.  Я торопливо жевала ворованный кусок и улыбалась.
- Я хочу праздника!
- В честь чего это? – мама, видя мое прекрасное настроение, улыбнулась.
- Мама, мы давно не устраивали пиршества, то одни дела, то другие, и потом я завтра уезжаю.
- Куда, почему ты мне не сказала раньше?
- Я и сама не думала об этом, хочу съездить в Берлин к Сюзанне  и Гансу, посмотреть на них. Я не была у них несколько лет, – пришлось  соврать, но не совсем. Я думала повидать их после того, как Артур уедет.
- Ну что же, это правильно, тебе необходимо расслабиться, но пообещай мне, что мы потом пригласим Дитриха в гости. – Я  не собиралась ссориться с мамой и портить нам всем настроение, понимая, что от встречи с Артуром зависит вся моя дальнейшая жизнь. Сколько можно ждать своего любимого! В течение последних лет письма от него приходили реже и реже. Я сама стала писать не часто, понимая, что особенных новостей  у меня нет. А повторять в каждом письме, как я его люблю, было бессмысленно и ему наверняка это бы приелось. А потом, с Дитрихом нужно все равно наладить отношения, пусть не семейные, но хотя бы родственные. Девочки растут и связи в обществе помогут им в их дальнейшей жизни. Все это мгновенно пронеслось в мозгу, передуманное мною неоднократно, особенно после инцидента с родственником моего покойного мужа.
- Конечно мама, обязательно!
- И ты извинишься перед ним за свое поведение? – мама настаивала, мне не оставалось ничего другого, как подчиниться сейчас ее воле, дабы не портить праздника.  Пришла кухарка и мы шутливо, гримасничая, просили ее дать нам попробовать только что вытащенный пирог из печи.
    К нам на ужин приехали приглашенные  гости, Генрих со своей мамой. Это была сухонькая старушка, уже навечно пригвожденная к инвалидному креслу. Про таких говорит: «В чем душа только держится?» На сморщенном  личике выделялись маленькие глазки, в которых светился не испорченный старостью ум. Она улыбалась шуткам, при этом постоянно теребя любой предмет, находящийся в ее руках. Она очень любила сына, смотрела на него с гордостью и счастьем. Крепкий  сорокашестилетний мужчина  приятной внешности,  постоянно поглаживал руку матери, всегда обращался с ней, как с бесценным даром. Так сложилось, что  жена Генриха умерла родами и он так и не женился. Мать его стала стремительно стареть, так и не дождавшись внуков, но на судьбу не роптала, просто угасала на глазах близких ей людей. Сначала отказали ноги, и Генрих  вносил  из машины коляску, затем мать.  Генрих никогда не оставлял ее одну, кроме, конечно, деловых встреч. Тогда она безропотно ждала его  и тихо радовалась приезду сына. Приглашавшие в гости  Генриха люди,  знали,  что он приедет  только со своей матерью.  Что ж, такова была их жизнь, и они радовались ее течению. Генрих был бессменным водителем барона, механиком, просто человеком, который вошел в жизнь поместья и теперь никто не мог представить себе, как можно обойтись без него. Он всегда находился рядом , от него веяло спокойствием и уверенностью, отчего другим тоже было спокойно и радостно.
    Вечер закончился поздно. Было весело. Мои девочки веселили нас, они постоянно  что-то придумывали, часто ставили сценки, получавшиеся по-детски неумелыми и оттого смешными.
    Я ехала на неделю, надеясь до конца выяснить для себя, кто для меня Артур. Нужно было встретиться с Сюзанной  и Гансом, побывать  у дочерей, посмотреть на их подросших детей. Купить кое-что из книг, белья и одежды. На руках был список покупок, причем пожелания девочек занимали добрую половину этого списка.
                Глава 36.
    Мы встретились в кафе в центре города. Зайдя туда в условленное время, мне пришлось подождать своего любимого. Он зашел спустя пятнадцать минут и устремился прямо ко мне, сидевшей за столиком  в центре зала. Я сначала не узнала его. Он изменился, не могу сказать, что в худшую сторону, но за девять лет, что мы не виделись, Артур стал коренастей, волос на голове поредел, улыбка уже не была столь лучезарной, как раньше. Он улыбнулся  одними уголками губ, а глаза не выдавали той искрометной радости, как прежде. Что-то случилось в жизни моего героя. Я встала навстречу ему, но обнять не решилась. Какая-то преграда стояла между нами. Не было, как прежде, притяжения, сердце не всколыхнулось. Я, видимо, постарела, а может, мысленно пережила встречу с ним тысячи раз и новизна реальной встречи потеряла свою остроту. 
- Как живешь? – спросила я его, ласково пожав руку.
- Да ничего, ничего не изменилось. Все, как я писал тебе. У тебя есть фотографии девочек? – глаза Артура несколько оживились.  «Слава Богу, хоть это его волнует!» - подумала я.
- Да, конечно!- я протянула ему фотографии дочерей и начала пояснять, кто где. Он с любопытством смотрел на детей, невольно  больше останавливая свой взгляд на Алессандре.
- А она очень на меня похожа! Прямо, как я в детстве, помнишь? А Кассандра копия ты. Надо же, я не знал, что так получится.
- А ты имеешь еще детей, кроме  моих? Может, от другой женщины? -  столько лет прошло, мне уже не было больно задавать этот вопрос.  Я поняла, все умерло, скорее всего, после рождения дочерей. Ну что ж, все имеет свое начало и свой конец. Артур долго рассказывал о своей жене, о ее общественной карьере с диктатором Муссолини, о том, что у него все та же мастерская, только немного пришлось пристроить  цех. О том, что у него часто болят спина и ноги. О том, что он рад нашей встрече и о том, что он приехал на два дня. Я слушала его и понимала: мы разные и это не наша вина. Так сложилось. Он больше не волновал меня, а я его. Мы все-таки, ведомые  скорее пониманием, чем влечением, пошли в гостиницу и до вечера просидели в гостиничном ресторанчике, прежде чем попасть в номер.  Мы тяготились друг другом и устали от этого безрадостного дня. Я сослалась на забытое мною срочное дело и ушла , попрощавшись, как потом оказалось, навсегда.  Ушла, тихо притворив дверь. Все, я перевернула и этот лист.
   На улице было темно и непривычно тихо. Прохожих почти не было, только люди с оружием ходили то парами, то по нескольку человек, наводя ужас на население. Я подозвала такси и назвала адрес своего дома, где не была  долгое время. Берлин изменился. Изредка, на какой - нибудь улице слышались пьяные громкие крики молодых людей, перемежающиеся громким хохотом и нецензурной бранью. Машина проезжала мимо площади, где происходило какое-то шествие. Слышались крики  команды, внезапно вспыхнули факелы, осветившие напряженные лица участников этого театрального зрелища.
- У вас есть паспорт?  Нас может остановить патруль, – спросил меня  водитель.
- Да, конечно! Как изменился город, я не была здесь около трех лет,  - мне было интересно, что здесь происходит. Водитель понял, что я не знакома с нынешней политикой и не стал изворачиваться и врать.
- Что происходит? Происходит начало конца Германии. Если вы не немка, то вам  лучше здесь  не задерживаться. Евреи подвергаются гонению.
- Я не еврейка. Я испанка, но живу здесь давно, с 14 года, потом замуж вышла за немца. Дети мои по документам немки .
-  Хорошо, коли  так.  Все равно остерегайтесь, могут  забрать  не разобравшись.
-  Куда?
-  А кто его знает куда. Люди исчезают и не возвращаются,  – водитель подъехал к моему  дому и я, к сожалению, не смогла больше ничего узнать.
    Это после я поняла смысл сказанного, а пока торопилась в свой домик, где когда-то ожидала счастья. Я берегла дом для ожидаемых мною встреч  с Артуром, но по ряду причин, независящих от нас, они не состоялись. Теперь мне нужно было его продать быстро, за неделю, отмеренную мне  самой  на поездку.  Дом без освещения смотрелся сиротливо. Я поднялась по лестнице. Рука  автоматически  нащупывала  выключатель, и  вскоре дом осветился, как новогодняя елка.  Пройдя на кухню, мне захотелось выпить спиртного. Налив коньяк в фужер, я пристроилась на диванчик в гостиной.  В общем- то все хорошо, не беда, что Артур для меня потерян. Бог одной рукой закрывает одну дверь, второй  открывает другую. Я успокоилась, выключила свет и легла в холодную постель под теплое пуховое одеяло, вскоре согрелась и уснула спасительным сном. В ту ночь меня не мучили ни кошмары, ни сновидения. Это была последняя моя спокойная ночь  на своей кровати на долгий период времени.
                Глава 37.
    Начинающийся день обещал быть прекрасным. В старом доме мне было комфортно и где-то сидела жалостливая мысль - не продавать дом. Что-то мелькало в сознании, тревожило меня, не давая покоя.  Я решила поехать в дом к моим старинным друзьям, заменившим мне близких родственников в тяжелую годину. Наскоро собравшись, я вышла из дома. На углу соседней улице стояло такси и вскоре меня ожидали крепкие объятия и завтрак в обществе Сюзанны и Ганса.  Сильно постаревшие за это время мои друзья торопливо рассказывали о своих детях и внуках, боясь не успеть и пропустить важные детали и мелочи, так часто дополнявшие целостность повествования.  Расспрашивали о моих девочках, о маме.  Моя жизнь в поместье проходила в обычном порядке, только подраставшие девчонки раскрашивали мой мир в разноцветные краски, не давая рутине поглотить мое существование.  Сюзанна пообещала мне  продать дом и разместить полученные деньги в швейцарском  банке на уже имеющийся кругленький счет. Сделка обещала стать выгодной. Купленный более десяти лет назад  дом   при продаже мог бы принести неплохую прибыль. Цены на дома повысились.  Берлин разрастался, после войны люди старались попасть в центр Германии в надежде найти работу. Многие и вовсе разбогатели и  покупка недвижимости  в столице стала престижной.
    Я подробно рассказала о Дитрихе и Артуре. Ганс забеспокоился,  когда тема коснулась Дитриха. Он просил  подробностей  о нем, как  о приверженце новой власти.
-  Лаура, это опасный человек. Прошу тебя, найди с ним контакт. Эта ссора может плохо кончиться, ты даже  не представляешь, кто эти люди. Не знаю, заметила ли ты, но в городе стало страшно выходить на улицу, особенно вечером, не говоря уже о ночи.  На каждом углу они кричат о великой миссии арийцев. Уже второй год проходят аресты евреев. Хватают всех без разбора. Начали с еврейской верхушки. Облавы, аресты. Потом люди исчезают.  Их средства  на законном основании конфискуются. Открыли концентрационные  лагеря, куда "депортируются" политические противники, евреи и другие "нежелательные" элементы. Ты, наверное, не знаешь, что в этом году  Гитлер ввел  Нюрнбергские расовые законы, лишившие евреев германского гражданства. Я по долгу службы знаком с некоторыми лидерами  СС. СС означает «черный орден», служит как охранное подразделение НСДАП. То, что они творят, не укладывается в голове нормального человека. По их  теории, переходящей  в практику, после евреев будут уничтожены коммунисты, цыганы, как представители низшей расы.  Мне приходится с особенной осторожностью общаться с властями. Что бы узаконить эти аресты и конфискации,  нацисты   в феврале 1933г. издали так называемый  «Чрезвычайный декрет об охране народа и государства», на основании которого лица, подозреваемые во враждебности к режиму, могут подвергаться превентивному аресту на неопределенный срок. Прошу тебя, будь осторожна, ты совершенно не похожа на немку. Тебя легко можно признать  еврейкой или цыганкой.
-  Господи, что творится? Ты бы, Лаура, повязала платок, а то и правда, арестуют.  Может, ты,  Ганс, отвезешь  нашу девочку домой?  -  всхлипнула Сюзанна.
-  Я же машину вчера на ремонт отвез, что-то с двигателем, – Ганс стоял расстроенный. Беседа за чаем уже перестала быть просто приятным времяпровождением. 
-  Может быть, обойдется, успею проскочить, – на душе стало неспокойно, где-то в области сердца появился противный холодок.
- Ты аккуратней. Останься до вечера, в темноте ты не будешь так заметна. Тем более поезд отправляется в десять вечера. А может быть, поедешь на такси?  - Сюзанна тараторила, не давая подумать. Ганс  нервно ходил по комнате.
    Любое предложение было отвергнуто. Город был оцеплен молодчиками СС и они проверяли каждую машину. Просто провидение пропустило меня сюда, но вот как выбраться. Я подумала, что нужно спасать детей. Если светлоголовая Алессандра могла сойти за немку, то Кассандра точно попадала в разряд «цыган – евреев», и мама, как она? Надо что-то предпринять, нужно думать.
    По телефону вызвали водителя служебной машины Ганса. Не спрашивая причины, он спокойно согласился довезти меня до вокзала. Я повязала голову платком  неприглядной расцветки и в таком виде, непривычном для меня, пошла к кассе покупать  билет до дома. Про немецкую педантичность  можно писать баллады. Поезд пришел вовремя. Эсесовцы, контролирующие вокзал, не обратили на меня внимания. Тем более что вечерние сумерки  сгладили светлые  и смуглые лица отъезжающих и провожающих в одну серую массу. Что ж, они тоже устали и ждали время пересменки.  Водитель посадил меня в поезд, довел до купе и мы, успокоенные, расстались.
    Объявили отправление  поезда. Перед последним гудком  мимо окна пробежала в соседний вагон  группа  горланящих людей. Но вскоре   шум утих, и поезд медленно отправился по своему маршруту. Ехать предстояло несколько часов. Ночь по приезду я планировала провести в привокзальной гостинице, где не  раз останавливалась ранее. Обычно телеграмму Генриху я отправляла накануне, но в этот раз Сюзанна  вызвалась сама  ее отправить. Утром Генрих забирал меня и вез домой. Все проходило безупречно.
    Поезд мчался по ночной тиши. Тишина в вагоне навевала сон, но сон не шел. Я беспокоилась.  В мыслях я готовила путь отъезда из поместья. В уме перебирала новую одежду из  моих, маминых и детских вещей. Продумывала, на кого отставить дом. Так в думах пролетели несколько часов. На маленькой станции, к которой мы подъезжали, царило оживление. Я выглянула в окно. На перроне, ожидая прихода поезда, стояла шеренга солдат. Поезд медленно останавливался. Краем глаза я уловила, что солдаты стали подбегать к вагонам. Поезд остановился. Я закрыла свое купе, надеясь, что меня не побеспокоят, но все было зря. Когда в купе показалась фигура солдата, открывшего купе своим ключом, я поняла что, то страшное, о чем предупреждало мое подсознание, случилось. Солдат потребовал документы. Я протянула ему паспорт. Он бегло осмотрел его и передал подошедшему офицеру. Он взял документ и взглянул на меня.  Платок меня  не  спас .
- Еврейка, цыганка? – он вглядывался в мое лицо, подойдя поближе.
- Я гражданка Германии, по рождению испанка. Меня зовут баронесса фон Шольц! – отчеканила я, уверенно смотря в глаза офицеру.
- Отлично, пройдемте со мной, – он галантно пропустил меня вперед, но паспорт остался в его руке.
- Что случилось? – спросила я, но он не стал отвечать на мой вопрос.
- Быстрее, не будем задерживать поезд, – мужчина подтолкнул меня к выходу. Я неторопливо взяла сумку, лежавшую на сиденье, но он отобрал  и ее. Из вагона вывели меня одну, остальные  пассажиры оказались благонадежными. Я оглянулась. Из  окон поезда    на меня смотрели встревоженные лица. Офицер подталкивал меня к группе людей, высаженных из поезда. Нас собралось человек двадцать. Отдельной группой стояли цыгане, так спешившие на посадку в Берлине. Некоторые из женщин плакали, с надеждой смотрели на своих мужчин. Их мужчины  находились несколько в стороне и нервно курили, переговариваясь между собой. Испуганные  сонные  дети прижимались к ногам взрослых. На фоне всей этой картины выделялась фигура старой женщины. Она стояла согбенная, опираясь на корявую палку, и в упор смотрела на офицера.  Тот заметил ее странный взгляд и приставил к цыганам дополнительного вооруженного охранника.
    Нас повели в сторону от вокзала и приказали погрузиться в крытый брезентом грузовик. Мужчины подсадили женщин и детей, затем сами влезли в машину. Было тихо, только маленький детский голосок спрашивал маму, куда мы едем. Мать не отвечала. И мы не знали, куда нас везут. А он отчаянно, со слезливыми нотками голоса непрерывно  спрашивал: «Мама, мы куда?», пока, не получив ответа, не зашелся в слезах. Мать стала успокаивать его, взяв на руки. Она запела старинную песню и постепенно колыбельная была подхвачена другими женскими голосами цыганского хора. Еще долго мотив звучал у меня в голове, не давая сосредоточиться, пока солдат, охраняющий нас,  не вскочил со своего места, и не закричал:  «Молчать!». Пение прекратилось, только всхлипывание женщин нарушало тишину  в машине, ехавшей навстречу неизвестному.
    Машина остановилась. Сквозь щель  неплотно прикрытого брезента было видно здание, на вывеске которого  значилось «Комендатура». Офицер скрылся в двери, и наступило тревожное ожидание моей судьбы. Вскоре нас выгрузили.  Цыган отвели первыми, затем и остальных  разместили в отдельных  камерах, разделенными сварными прутьями решеток. Я надеялась, что как только комендант увидит мой паспорт, то у него не возникнет и капли сомнения в том, что мое задержание -  ошибка. Но этого не произошло. Нас никуда не вызывали. Все молчали  и прислушивались к тому, что происходило в другом помещении.  Веселый разговор нескольких мужчин прерывался раскатами смеха. Наконец наступило утро. Люди расположились, кто как мог, спали на полу или на корточках, только я стояла у решетки и ждала. 
    Дневной свет незаметно подобрался к высокому  окошку, закрытому решеткой. Чем выше поднималось солнце, тем больше освещалась наша временная тюрьма. Люди, измученные арестом, не пытались проснуться. Спешить уже больше не куда, а может, просто боялись открыть глаза и увидеть , что все это не сон.
    Начали вызывать людей по одному, мы их ждали, но назад они не возвращались. В камерах остались я и старуха. Она, кряхтя, встала с пола, твердыми, резкими движениями рук отряхнула  старую юбку и подошла ко мне.  Я повернулась к ней и узнала ту старую цыганку из парка. Господи, она еще была жива!
- Ну, здравствуй, красавица! Вот где пришлось увидеться, знать, наши дорожки вместе.  Не печалься, муки твои будут недолгими, зато потом…
- Что потом? – Но старуху вызвали, и она не успела договорить.
    Не знаю, как в дальнейшем сложилась ее судьба. Только спустя какое-то время я узнала, что старуху расстреляли прямо в комендатуре, за то, что она плюнула в лицо коменданта.
   В кабинет я вошла спокойная, дав себе слово не расслабляться. Комендант, невысокий мужчина лет сорока пяти, худощавый, с женственным лицом, стоял возле стола и ухмылялся.
- Значит, вы уверяете, что ваше имя Лаура фон Шольц,  и вы жена барона Отто фон Шольца.
- Да, конечно, в документах написано мое имя, что тут странного?
-  Я полагаю, что вы украли паспорт у истинной баронессы и пользуетесь им, как своим! – Комендант повышал голос и в конце почти взвизгнул.
- Барон Шольц не мог жениться на цыганке! Он истинный ариец, а вы лживая дрянь  и воровка!
- Не кричите на меня, спросите у моего родственника Дитриха фон Шольца, он подтвердит, что все сказанное мною - правда.
- Не сметь! Не указывай мне, что делать. Дитрих фон Шольц мой друг. Он давно уже утверждает, что вы не та, за кого себя выдаете. Жену барона зовут  Эмма. Вы обманом завладели документами и присвоили себе землю барона! – комендант побелел, он кричал на меня, пару раз замахивался, но не ударил.
-  Эмма его первая жена, она погибла в автокатастрофе. Меня знают практически все. Я с  тринадцати лет живу в поместье …, - он не слушал меня. Его била крупная дрожь. Да он эпилептик, у него приступ!
- Помогите кто-нибудь!  - закричала я в глубину коридора. Сразу за дверью стоял охранник. Он не шелохнулся
-  Коменданту плохо! – но никакого движения не произошло. Коменданта скрючило. Изо рта показалась пена. Я кое-как разжала его рот и сунула ложку ему между зубов. Комендант свалился на бок,  его затрясло. Ложка упала, тогда я села  и положила к себе на колени  его голову, стараясь удержать. Через пару минут  приступ  прошел. Я выглянула в коридор. Солдат, охранявший  кабинет коменданта, сквозь зубы прошептал мне :
- Что, спасла дура? Он тебе за это отомстит!
    Комендант пришел в себя на полу. Он встал, убрал платком пену со своего кителя и совершенно спокойно сказал :
- Что же, вы помогли мне, я не убью вас, как просил Дитрих. Завтра вы поедете в  Лихтенберг, может быть,  там  выживете,  –  комендант проговорил мне это, не глядя в глаза.
-  Прошу вас, скажите, как вы нашли меня.
-  За вами следили, - я поняла, что всякая маскировка была бы бесполезной. Так сложилась моя судьба.
                Глава 38.
      Нас погрузили в теплушки (телячьи вагоны), где когда-то  в другой жизни перевозили скот. Вагон набили как сельдь в бочки, невозможно было ходить в туалет. В середине вагона, на полу,  была дыра, куда сливалась испражнения. Двое суток мы, женщины всех возрастов и национальностей, стояли, прижавшись друг другу.  Наконец нас высадили и строем отправили в концентрационный лагерь.  На воротах бывшего монастыря антонианцев, висела надпись  «Лихтенберг».
    Тем же строем под конвоем  мы прошли  внутрь территории лагеря. Нас  остановили на плацу.  Комендант лагеря объявил правила проживания и работы. Нас разбили на категории, где каждый отряд носил нашивку на одежде, подтверждавшую  его политическую или национальную принадлежность. Евреи носили дополнительный отличительный знак — перевернутый желтый треугольник, пришивавшийся под первым так, что они образовывали маген – Давид.  Позднее  в некоторых концентрационных лагерях номер узника татуировался на руке. У нас отобрали вещи, заставив выкинуть их  прямо на плацу, объяснив, что это необходимо для дезинфекции. Затем каждый отряд по отдельности повели мыться в баню. Мы повеселели. Хотя бы мы смоем с себя остатки испражнений.  Вода в бане лилась с потолка, была холодной, но нужно было смыть с себя и грязь и раствор карболки, которым нас полили из шланга. Конвоирши, здоровые тетки,  повели всех новоприбывших в парикмахерскую. Они шутили, что нам сделают прически и выдадут бальные платья. Парикмахерской оказалась небольшая комната, где стояли три стула. Меня посадили на один из них и здоровенная баба стала отрезать мои вьющиеся  длинные до пояса  волосы и аккуратно складывать на стол. Это потом я узнала, что из длинных волос делали парики для дам из высшего общества. Бесполые существа в полосатых костюмах  аккуратно складывали пряди волос  в  хорошего  качества бумажные пакеты. Из них  виднелись русые, черные, ярко-рыжие, белые, золотистые хвостики. Так и мои каштановые пряди оказались в пакете. Это было действие, притягивающее внимание. Женщина делала  все с осторожностью и лаской и  выражение хоть какой-то жизни появлялось на ее лице.
    Стриженных  налысо, под конвоем, нас отправили в барак, приспособленный для  проживания  пятидесяти человек. Кроме трехэтажных нар и длинного стола, в помещении ничего не было. Личные вещи были отобраны. Нам, безликим, лишенным элементарной женской индивидуальности, а так же имён, социального положения, профессии, детей, полагалось  беспрекословно нести ряд функций: работать, не нарушать порядка, не болеть и постараться выжить. Самое главное, чего  добивались нацисты -  это лишение человеческого достоинства, сведение с ума, это действовало сильнее, чем изнурительная работа.
     Первая кормежка состояла из баланды, состряпанной работниками кухни. В ней плавали куски не проваренной брюквы, варившейся в мучной болтушке. Насыщенный витаминами продукт был полезен только абсолютно здоровым людям, но таковых практически не было. Его категорически запрещалось потреблять людям с больным желудком. Ежедневно изо дня в день мы ели смерть и получали ее. Это была еда, разжигающая аппетит.
     Нам, только что доставленным из уже ставшим прошлым мира  в лагерь, такая еда была мерзка. Вместо хлеба выдали  подпорченные галеты.  Многие из узников  не стали есть, но когда  они получили  порцию  побоев  побольше палкой по спине, аппетит у них  повысился. Я  с детства знала, что такое недоедание и неприятная пища, но и она по сравнению с лагерной баландой казалась изыском. Я была не готова к тому, куда  попала  в мирное время родной Германии, но закаленная  печальным опытом своей жизни, приняла и эту участь. Нужно было выжить. Нужно было кушать и я никогда не оставляла ни крошки моего обеда.
    После обеда нас построили по порядковым  номерам женщины  – надзирательницы, вооруженные нагайками  и собаками. Мой номер, нашитый на полосатую робу, был 10221. Значит, до меня уже здесь находилось более десяти тысячи человек.  Нам объявили правила проживания. Рабочий день начинался в пять часов утра  и продолжался до десяти часов вечера. Заключенный не имел никаких прав; не мог кому-либо жаловаться; не существовало никаких обязательных правил, доступных его пониманию, кроме обязанности безоговорочно подчиняться приказам начальства. Болеть разрешалось только пять дней, если на шестой день заключенный не выходил на работу, то он подлежал уничтожению. Этого оказалось достаточно, чтобы понять -  нас привезли для уничтожения. Женский  прокуренный голос без интонации  продолжал перечислять обязанности заключенной, но  я уже не слышала остального.  Разбив нас на группы, надзирательницы отправили на работу. В основном, это была работа по пошиву белья, разборка поступившей одежды, по определенным категориям ценности, оставшейся  после обработки заключенных  карболкой и холодным душем без мыла. Самой  страшной работой оказалась выжарка одежды. Производилась она в небольшой комнате без вентиляции  и окон серными шашками такой концентрации серы, что многие теряли голос и часто получали отравление. Очень тяжело вспоминать эти страшные дни в лагере.
    Больше всего страдали женщины, не привыкшие к тяжелому труду. В основном, это были благополучные жены семейств. Разве думал, кто - нибудь из них, что придется выдержать невыносимые условия труда.  По ночам  слышались стоны и плач, но не от меня. Я не могла позволить себе сдаться. Мне нужно было выжить. Где-то внутри моей души жила надежда об освобождении. Я заняла верхний третий ярус. После работы  устремлялась туда, ни с кем не разговаривая. Просто не было сил. Да и что я могла дать своим подругам по несчастью? Соболезновать им? Печалиться о судьбе их родных или рассказывать о себе?  Все были несчастны,  нас вырвали из родного дома, привычного мира  обитания. Одна из женщин  нашего барака часто спрашивала, чувствуя  мою силу воли: «Что помогает тебе быть сильной?»
- Мои дети! – я не распылялась, каждое сказанное мною слово растрачивало  энергию.  Чаще всего она, не дожидаясь моего ответа, сама вела свой монолог. Женщина  постоянно жаловалась: « Нет еды, почему она здесь, как несправедлива судьба». Подозревала своего неверного мужа в том, что  она попала в лагерь из-за него. Он же был чистокровным немцем. А дети, как же дети? Их было у нее трое. Правда, они уже выросли и, возможно, муж отправил их за границу. Она плакала, а когда слез уже не было, просто скулила. Это мешало другим обитателям барака спать. Кончилось все очень быстро и тихо. Однажды ночью ее придушили. Но я этого не видела. Я научилась засыпать сразу, прогоняя мысли из своей головы. Если все же усталые мышцы нещадно болели, то,  лежа на верхней деревянной полке, покрытой тонким матрацем, рисовала в своем мозгу витражи, собирала их в отдельные части, складывая затем  в одну прекрасную картину. Я выкинула мысли о доме, сознательно запрещая себе переживать, нервничать, анализировать. Воспринимала случившиеся события, как нечто, не имеющие ко мне никакого отношения. Просто знала, что все закончится когда-нибудь. И каждый вечер  царапала черточки на потолке, как память о прожитом дне.
    Нескольким беременным в нашем бараке пришло время рожать. Их забирали в медчасть и оттуда они выходили через пару часов после родов. Точнее, их выносили. Куда девались дети - «недорасы»,  никто не знал. Роженицы практически сразу умирали, получив долю инфекции при родах.
    Работы было много и разной. Староста отряда получала наряд и мы, не обсуждая детали, как зомби, шли его выполнять. Женщины худели, сходили с ума  от горя  и голода. Некоторые, дойдя до наивысшей степени истощения, кидались на колючую проволоку, подключенную под ток.
    Прошло более шести месяцев моего нахождения в лагере. Меня уже не было. Была заключенная под номером 10221 и были витражи. Скорее всего, я просто сошла бы с ума или бросилась на проволоку, но однажды на утреннем построении я увидела Дитриха. Он шел важный, невероятно красивый, в длинном кожаном плаще и фуражке эсэсовского офицера в сторону комендатуры. Рядом с ним шла чистенькая, одетая в новую форму, Мария,  моя давняя соседка по Берлинской съемной квартире. Они нашли друг друга, мои враги. Теперь они найдут меня. Впервые по моей спине пробежали мурашки, я испугалась, но затем отдала ситуацию на волю провидения: « А-а!  Чему быть, того не миновать!»
    Прошел и этот день, прошло много дней, я перестала ждать, жила как обычно, если это можно назвать жизнью. Мы шили солдатскую форму на швейных машинках. Была норма. Её никто не выполнял, поэтому, проходя через дверь, мы получали град ударов нагайками. Если норма не выполнялась более чем на 20% ,то  цех лишался обеда. Заболевшие  женщины под страхом смертной казни плелись на работу, из холодного барака в ледяной цех. Но планку нормы не уменьшали. Все  начиналось  снова:  нагайка, гуляющая по спине, голод, холод, часовые построения на плацу, болезни, смерть. 
     Прибыль от труда узников, составлявшая сотни миллионов рейхсмарок, была одним из главных источников дохода СС. Содержание  узника, включая расходы на питание и одежду, не превышало 0,70 рейхсмарок в день; прибыль, приносимая его рабочим днем продолжительностью в 11–12 часов (в любое время суток), составляла шесть рейхсмарок, учитывая среднюю продолжительность  жизни узника в концентрационных лагерях (около девяти месяцев) и ограбление его трупа (извлечение золотых коронок и т. п.). Золото отправляли в рейхсбанк и заносили на счет СС, волосы и кости использовали в промышленности, пепел шел на удобрение, одежду после дезинфекции отправляли в другие лагеря». Доход, получаемый СС от эксплуатации каждого заключенного, составлял в среднем 1631 рейхсмарку. В эту сумму не включены доходы от промышленного использования трупов и стоимость имущества, конфискованного у жертвы до ее заключения в концентрационный лагерь.
    Меня вызвали в комендатуру через несколько месяцев после того, как я увидела Дитриха. Я согнутая, как древняя старуха, плелась за надзирательницей и мысленно прощалась с жизнью. Я и правда устала, сломалось во мне что-то и ноги автоматически  шаркали по ледяному плацу. Я уже не разговаривала, не могла, не хотела. Проживая в своем мирке, я потеряла самое главное - человеческую солидарность. Я просила оставить меня в покое, меня оставили, и я медленно  умирала.  Поскользнувшись на покрытой льдом ступеньке, долго лежала, пока дуло автомата не впилось в ребра. По-собачьи, перебирая конечностями, я все-таки встала. Краем глаза я ухватила улыбающееся лицо Дитриха  в окне и  поняла  это по - своему. Я иду на смерть. Что-то щелкнуло в голове. Нет! Я выпрямилась, отряхнула одежду, пригладила  отросшие волосы на голове и …улыбнулась, впервые за несколько месяцев ада. Надзирательница еще раз ткнула меня под ребра. Я так и вошла в кабинет. Мария, сидевшая за столом секретаря, ахнула. Дитрих, же сам подошел ко мне.  Оглядев меня сверху вниз, довольно улыбнулся.
- Ты довольна? Наверное, все же лучше, чем быть баронессой? – он подал мне документы. Сквозь слезы, застилавшие мне глаза, я начала читать. Это был акт передачи поместья Дитриху фон Шольцу в пожизненное владение. Я подписала, не думая. Комната ходила ходуном, Мария, с ужасом, смотревшая на меня, качалась, качалась мебель в кабинете, качался  Дитрих, пол уходил из - под ног. Но я держалась. У меня отобрали все, мою жизнь, моих детей, но все же не меня. Дитрих довольный ходил по комнате, мурлыча под нос песенку, создавая какафонию в моей голове. Я схватилась за спинку стула, но и он предательски качался вместе со мной. « Все кончено, скоро меня расстреляют!» - мелькнуло в мозгу. Дитрих остановился, махнул рукой Марии, и она сразу подала мне другой документ. Я, не читая, подписала и его.
-  Читай, баронесса! – приказал новый барон фон Шольц. Я напряглась. Буквы расплывались. Мария шепнула: «Ты свободна!». Сначала я не поняла, о чем это она и рухнула на пол. Надзирательница окатила меня водой из графина, я очнулась, мне стало легче. Я поднялась с пола мокрая, под довольный смех моего бывшего родственника. Документ так и лежал на краю стола. Я читала его. Это была расписка о неразглашении правды о лагере и немедленного отъезда из страны, при условии, что все нажитое останется рейху.  В конце тридцатых годов еще освобождали узников, особенно уголовников, по истечении срока наказания.
    С чувством вины  я покидала барак, потому что я выжила и была  свободна. В бараке никого не было,  забирать было нечего, но мне выдали  старую одежду, и я торопилась снять свое тряпье, служившее мне долгие девять месяцев. На КПП я получила документы и побрела по дороге, приведшей сюда многие тысячи несчастных женщин. Ноги еле плелись, хотелось полежать хоть где - нибудь, но нужно идти, чтобы не замерзнуть на воле. Возле меня остановилась машина, но мне было все равно.   Сильные руки подхватили меня  и перенесли в автомобиль, но я ничего больше  не видела.
   Очнулась в тепле. Волшебный запах куриного бульона щекотал мои ноздри:  «Я умерла, как же хорошо, тепло».
-  Лаура, ну, вставай, открывай глаза! Ну, пожалуйста! – до сумасшествия знакомый голос  пробивался ко мне в сознание. Я проснулась. Генрих держал чашку с  куриным бульоном на подносе возле кровати и тормошил меня, видимо боясь, что я не проснусь.
                Глава 39.
    Несколько дней я приходила в себя, Генрих ухаживал за мной, как за маленьким ребенком. Он снял маленькую квартирку в предместьях  Лихтенберга. Потихоньку я набиралась сил. Пришло время отъезда. Мы сели в машину и поехали домой. Дом. Надо же, какое прекрасное слово. Там мама, Алессандра и Кассандра, там все сделано моими руками. Я вспомнила, как помогала строителям восстанавливать разрушенное ураганом строение. Там высаженные  руками мамы розы и кусты рододендронов. Там могилы Барбары и Отто.   
    За время, проведенное в пути, Генрих рассказал мне, что его мама умерла от болезни, моя мама скончалась от горя, потеряв меня, а мои красавицы живут в его доме. Генрих долго искал  меня  везде, ездил к Сюзанне и Гансу, искал по комендатурам, но никто не говорил ему, где я нахожусь. Пока не пришло это письмо  от Дитриха, где была названа дата и место моего освобождения.
     Дом в поместье стал медленно разрушаться, не чувствуя хозяина. Подъехав к нему, я подошла к калитке, мысленно попрощалась с ним,  не заходя в комнаты. Разом промелькнули радостные и печальные события, произошедшие здесь почти за 20 лет.  По дороге навстречу ко  мне бежали мои девочки, сильно выросшие за это время.  Мне трудно передать все  мои чувства, где-то внутри себя я была еще узницей лагеря  Лихтенберг. 
    Мы собрались быстро, Генрих купил билеты на корабль, отходящий в Америку. Осталось только оформить документы на выезд. Каждый день я жила в ожидании ареста, не веря своей свободе. Генрих  тревожно заглядывал в мои глаза, когда я застывала, как статуя. Девочки все время крутились рядом, держали меня за руки, кормили чуть не с ложечки. От такого внимания я постепенно оживала. На вопросы комиссии по отъезду отвечала правильными, отшлифованными  ранее фразами.
    Наступил день отправления. Перед посадкой на корабль всех пассажиров и их багаж  обыскали. Драгоценности, картины, дорогие сувениры, все было реквизировано на развитие военной машины третьего рейха. Людям дорого пришлось заплатить за свое будущее.
    Мы сдали багаж  и поднимались по трапу на корабль. «Неужели все закончилось?» - вертелось у меня в голове. Генрих крепко держал меня за руку, не отпуская ни на шаг. Осенний  легкий бриз охлаждал меня, а в голове тикали часики: «еще 30 минут, ещё 20 минут…»  Дали гудок отправления, убрали трап и родная  Германия уходила от нас со скоростью  движения корабля. Мы стояли вчетвером у борта и смотрели. Девочки плакали, даже Генрих смахнул слезу. А я шептала: «Слава Богу! Прощай!»
     У нас были две каюты. В одной я с дочерьми, в другой Генрих. Весь день мы провели вместе, боясь потерять друг друга из вида. Погода портилась, периодически налетал шквальный ветер, но он мне всегда  давал ощущение силы. Ночью мне не спалось и я вышла на палубу. Луна, мерцая, пряталась за тяжелыми дождевыми тучами, ветер усилился, и очередной его порыв  откинул меня  прямо на дверь каюты Генриха. Дверь открылась и меня по инерции занесло в помещение. Генрих  тоже не спал, он стоял у иллюминатора, повернулся на стук и вовремя меня подхватил. Повинуясь неотчетливому порыву, мы обнялись,  как и должно было случиться, слились в поцелуе.
    Генрих никогда не давал мне повода усомниться в его доброте, но о его любви  ко мне я не знала. А он все эти годы, после смерти жены, хранил верность своему чувству, боясь признаться в нем. Да и у меня дороже и ближе не было человека, который в любую погоду, в любое время суток находился  бы всегда рядом. В эту ночь мы стали близки. Только очень жаль, что я  потеряла столько времени в поисках настоящего чувства. А в том, что оно настоящее, я не сомневалась. Живя прошлым, к сожалению,  не замечала настоящего. Я не ожидала, что откровения Генриха вызовут у меня целую гамму эмоций. Он любил меня чистой и светлой любовью, без надежды на взаимность. Мой мужчина, а теперь я могу сказать, только мой, предложил мне выйти за него замуж.
     Наступил день. Что он мне принесет? Как сложится моя дальнейшая жизнь?  Я вспоминала о том, как прошли мои прежние годы, и честно сказать,  мне было жалко себя. Но так, как жила я, проживали миллионы людей. Кто-то лучше, кто-то хуже. У меня были Артур, мама, барон, а теперь и Генрих, и еще есть самое важное, кем я гордилась  и, наверное, буду гордиться до конца своих дней. Это мои дети. Самое важное, чтобы пройдя по жизни, они знали, что в мире есть любовь. Остальное же, такое как предательство, равнодушие, зависть - все это второстепенное, нужно только воспитать их сильными людьми, что бы пройти по жизни честно, что бы сожаления о бесчестных поступках не съедали душу. Внутри меня саднило, одно я поняла, что человек может вынести все, если есть ради кого и ради чего жить. Даже если  он остался один, есть долг перед теми, кто произвел тебя на свет. И еще, нужно быть благодарным  за все - за жизнь, за любовь, за смерть. 
   Я надела свое темно- зеленое платье и вышла на палубу. Скоро капитан корабля занесет запись о  нашем браке в судовой журнал.
- Чего-то не хватает. Сейчас, подожди меня здесь, – заметил Генрих, любящими глазами оглядев меня, и скрылся за дверью.
- Закрой глаза!  Вот! Теперь лучше, смотри! – он закрепил у меня на  шее какое-то украшение и я прошла в свою каюту, чтобы  посмотреть в зеркало. Девочки тоже наряжались с особой тщательностью. В свои десять лет они были более  чем самостоятельными. Посмотрев на меня, Кассандра вскрикнула:
- Ой, мама, какая ты красивая, какое замечательное колье, оно так тебе идет! Мне кажется, что к нему нужно что-то добавить,– девочка подбежала к своей кукле и вытащила из ее ушей те изумрудные серьги, что пролежали в шкатулке в земле, пока ее  не нашел их отец. Алессандра тоже ойкнула и достала из коробки с игрушками  брошь из того же комплекта.  Ну вот! Я готова! Получилось, что  Отто сделал мне свадебный подарок – старинный семейный гарнитур  из прекрасных,  переливающихся темно-зеленым огнем изумрудов.
- Как же вы пронесли все это, нас так тщательно обыскивали? – Дети показали своих кукол, неосознанно увешанных  всеми украшениями из сейфа, а Генрих показал  оторванную подошву своего ботинка.
     Свадьбы не было. Просто капитан корабля зарегистрировал наш долгожданный и скоропалительный брак, ita fiat (быть по сему).
    Я пишу эти последние строчки своих мемуаров, сидя в шезлонге на борту корабля. Осталось пара дней и свободная от нацистов Америка встретит нас: счастливую, готовую к новым испытаниям семью Генриха Бошара с женой Лаурой и двумя дочерьми.
                Конец.