70-летию Великой Победы
над фашистскими захватчиками
посвящается
Десятое марта, 2015г. Луганск.
Сегодня утром наконец-то пришло ощущение весны. Его принёс неожиданно налетевший резвый, бодрящий ветер.
Щурясь от слепящих солнечных лучей, с рюкзаком и граблями я спешу в парк имени Горького, чтобы навести порядок на братской могиле. Много лет я это делал вместе с соседом Иваном Ивановичем, а теперь мне придётся работать за двоих. В конце лета прошлого года Иван Иванович Шлыков, ветеран Великой Отечественной войны, погиб на берегу Северского Донца.
В парке непривычно тихо. На каждом шагу приметы заброшенности и прошлогодних бомбёжек: мусор, срезанные осколками ветки, отбитая плитка.
В центре небольшой площади, на фоне раскидистых деревьев – братская могила советских воинов, погибших при обороне Луганска в 1941-1942 годах и при освобождении города в феврале 1943-его.
На высоком постаменте под сводами железобетонной арки - статуя воина с автоматом в руках. Перед памятником – клумба и мемориальные доски с именами погибших солдат. Из семидесяти четырёх известны имена только двадцати…
Со дня установления памятника в 1945 году, коммунальные службы города, к 9 Мая, конечно, всегда наводили здесь порядок, но Ивана Ивановича это не устраивало. «А после того, как снег сойдёт и до праздника они, что ж, под мусором должны лежать? – ворчал он.
Немного поработав, сажусь отдохнуть на край постамента.
Картины детства сменяются в памяти одна за другой.
Мне двенадцать лет. Такое же весеннее утро. Мама и отчим уже ушли на работу, я стремглав выбегаю в сад - у меня каникулы!
Поиграв с котом Веней и запустив палкой в каркающую на старой груше ворону, жду, когда выйдет дед Иван.
Вскоре в соседском дворе раздаётся петушиный крик и хриплый голос деда: «Ах, негодяй, ах, негодяй!» Рыжий петух вылетает в сад и бежит по дорожке. А вот и дед Иван быстро спускается по ступенькам. На удивление быстро! У него нет ног до самых колен – на культях специальные «башмаки».
– Доброе утро, Иван Иванович! – радостно кричу я.
– Доброе и тебе, Сашунь! И на сколь это тебе отпуск дали?
– На восемь дней!
– О, хорошо! Ну, давай, заходи!
Я ныряю в соседский сад как будто в другой мир.
Мне здесь интересно всё. Вот хотя бы верстак! Низенький – дед под себя сделал – выглядит как детский. А у нас дома – огромный, чтоб достать до него, нужно залезть на шаткий стул, с которого можно потом и грохнуться. На дедовом верстаке чего только нет! Всегда хочется что-нибудь смастерить.
Пока Петровна, строгая, но добрая жена деда, готовит завтрак, мы кормим кур и слепую собаку Бимку, потом делаем грядки. Инструмент у деда Ивана удивительный! Держаки граблей окрашены в синий цвет, тяпок – в зелёный, лопат – в желтый. Молотки все с красными рукоятками.
– Это чтоб быстрей находить, – смеётся он.
Я люблю помогать деду. Мы с ним одна бригада.
Помню, как-то мы отдыхали на лавочке под яблоней, и я попросил Ивана Ивановича рассказать мне какую-нибудь сказку.
– Сказку? Хм...- и по тому, как он задумался, я понял, что сказок дед не знает. Но он мне никогда ни в чем не отказывал!
– Ну ладно, слушай…Значит, у одного царя было три сына…
– А какого государства был царь? – спрашиваю я.
– Ну нашего, знать, русского…Три сына, вот. Старший – здоровенный детина, жадный, всё только себе и себе…
– Как дядя Федя? – опять перебиваю я.
– Ну, как Фёдор, – соглашается дед Иван.
Дядя Федя, наш сосед с другой стороны, торгаш, у которого, как все говорят, «зимой снега не выпросишь».
– Средний сын хоть и делился с людьми, но так, чтоб сразу что-то получить взамен, да получше и побольше…
– Как Тихоныч? – не успокаиваюсь я.
– Ну, вроде, – кивает дед.
Тихоныч – уличный пьяница и пройдоха, за хитрость прозванный Лисом.
– Третьего сына у царя звали Иванушкой, был он смекалистым и умелым, с утра брал инструмент и ходил по бедным людям, помогал им.
– А это как ты, дед! – восторженно кричу я.
Дед Иван пожимает плечами, кашляет в кулак и смеётся. Я жду продолжения сказки, но Петровна зовёт нас на кухню.
После завтрака дед Иван собирается на работу. Он бригадир в строительном управлении, которое делает отопление в 4-ой городской больнице.
Бывало, у меня раньше заканчивались уроки, и тогда я носил ему обед вместо Петровны.
Сегодня я слоняюсь по саду, гоняю ворон и поглядываю на часы над верстаком, с нетерпением ожидаю момента, когда Петровна спросит: «Ну что, сегодня ты несёшь?»
На работу и с работы дед обычно ездил на трамвае. Но иногда его из дому забирал сам начальник управления на бежевой «Волге» – это означало, что на других участках «аврал» или «авария» и там без опыта Ивана Ивановича Шлыкова обойтись не могут.
В таких случаях, после работы дед позволял себе крепко выпить. Не дождавшись в положенное время мужа с работы, Петровна звала меня, мы брали тачку, которую она называла «возык» и шли искать деда. Находили на одном из участков, погружали в «возык» и катили домой.
Каждый год 21 июня, Иван Иванович с утра становился задумчивым, ни с кем не разговаривал. Вечером ставил на стол в саду флягу со спиртом, закуску. Выносил из гаража старенький баян, долго и тщательно чистил его. Играл он хорошо, но всего пять-шесть песен. Все знали: будет сидеть до утра. На следующий день мой отчим, Владислав Сергеич, станет бурчать, что из-за баяна просыпался три раза.
Да и Петровна незлобно прикрикнет:
– Угомонился бы, а? Сколько лет-то прошло, а он всё своё!
– Ты мне, это, – строго ворчал дед, – не лезь, куды не треба!
Я же не отходил от деда Ивана ни на шаг. Мы целый день, молча, что-то мастерили или ремонтировали, потом собирали дрова для костра.
Когда смеркалось и появлялись первые звезды, разжигали костёр. Стояла какая-то необыкновенная тишина. Дед наливал себе в железную кружку спирт, крякнув, выпивал и брал баян. Но до того, как заиграть, ещё долго, прищурившись, смотрел на огонь. А потом его голос тихо звучал в тишине:
Эх, дороги,
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян
После второй-третьей дед «оживал», становился разговорчивым.
Мы пекли картошку, жарили сало, и он рассказывал, как воевал. На войну Иван Иванович пошёл добровольцем, хотя на работников паровозостроительного завода Октябрьской Революции была бронь. Прошёл он от Луганска до Москвы и от Москвы до Берлина. Полный кавалер орденов Славы, а медалей – целая грудь.
– Меня ведь до 44-го ни пуля, ни осколок не брали. Может оттого, что со мной всегда молитва была, 90 псалом называется. Начало так: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него...». Сильная молитва. А под Витебском, в начале января, поднял нас командир в атаку и только я выскочил из окопа, что-то как даст мне в грудь, аж перевернулся. Оказалось , пуля пробила мне правое лёгкое и прошла навылет. И молитву в кармане пробила. Ну, правда, всё обошлось, провалялся только два месяца в госпитале. Хотели в тыл отправить, а я ни в какую, прошусь в свою часть. И что ж – моя взяла!
Дед Иван подбрасывает веток в костёр и на мгновение замирает, как будто слушает тишину.
– А во время Берлинской операции назначили меня командиром роты, и при наступлении наткнулись мы на минное поле. Небольшое, с табличками «Ахтунг! Минен!» и не обойти его никак. А медлить нельзя, можем подвести фланги. И тогда я пошёл через поле один. И что ты думаешь – почти до края добрался, гляжу и солдатики мои уже, один за одним стали выдвигаться, как вдруг откуда-то сбоку застрочил пулемёт. Я хотел тут же залечь, но что-то толкнуло меня в спину. Сильно так, но не больно… протолкнуло вперёд. И поэтому упал я на мину не грудью – враз бы разнесло, а зацепил её видно ногами, вот их и отхватило, миленьких. А солдатики-то мои пошли в атаку и смяли фашистов. И меня подобрали. Слава богу, что ППГ – это полевой подвижной госпиталь – неподалёку оказался. Десять суток без сознания я был, а когда очнулся, то первое, что спросил: «Взяли?» А медсёстры вокруг смеются, плачут и головами кивают. 9-го Мая я аккурат у рейхстага был, солдатики на носилках меня доставили. И знаешь, что я на том логове написал? Сил-то не было много писать. Так я нацарапал ножом «КП». Этот знак мне батя передал, кузнецом был, и на первой мировой и на гражданской воевал, означает он: «Куёшь Победу!»
Иван Иванович ещё выпивает и, не закусывая, продолжает:
– После войны приехал я в Киев, решил, что такой я дома буду только в тягость. Жил на Бессарабском рынке, там стояли «рундуки» – прилавки с которых колхозники торговали. И таких, как я, было там сотни четыре, кто ползал, кто на тележке, все в орденах и медалях. Под теми «рундуками» мы и ночевали, когда тепло-то было, а к зиме вырыли себе землянки на Собачьей тропе. На следующий год, весной, нашла меня Петровна и увезла в Луганск. И знать вовремя она это сделала. Говорили, что перед 9-ым Мая всех калек с Бессарабки на Соловки отправили…
К полуночи, наевшись вдоволь картошки и вкуснющего сала, я, сонный, плетусь домой, а дед Иван остаётся один.
Засыпая, я ещё долго слышу:
Тёмная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают…
Мой родной отец и дед Иван были, как говорят, «закадычними» друзьями, вместе работали на заводе. Но отец умер, когда мне было четыре года, сказались фронтовые раны.
Отчима Иван Иванович не любил и часто с ним ругался через забор. Особенно после того, как мать отчима, ехидная и толстая баба Вера проговорилась Петровне, что уменьшила возраст сыну на один год и его не взяли на войну. А Петровна сказала об этом деду.
– Ах, негодяи! И он в доме, который Мишаня построил, живёт
После этого он перестал даже здороваться с отчимом, а когда был «под мухой» высказывал всё, что о нём думал.
– Что это ты мне «Иван Иванович, успокойся!» – кричал дед через забор, – у меня и дед был Иван и прадед, и все мы Иваны в роду. А ты кто? Ты хоть знаешь, почему тех, кто родился в 26-ом году, почти всех выбило? Да мало их было! Сколько поди таких, как ты, которым года уменьшили! А ты «успокойся!» Да ты негодяй, вот ты кто!
Когда я окончил школу и техникум, а дед Иван был уже на пенсии, мы с ним вместе стали подрабатывать – он как сантехник, я как электрик.
Однажды, вначале 90-х, одна старушка с улицы имени Рудя попросила нас сделать полив в саду, установить насос. Как сейчас помню, идём мы с ним на работу и рассуждаем:
– Поработаем сегодня, и новый набор ключей купим, – решает Иван Иванович, – старые-то уже никуда не годятся. На базаре вчера видел, никелированные.
– Да и трубный первый номер не мешало бы приобрести, – добавляю я.
Никитишна, как звали старушку, встретила нас радушно, напоила меня травяным чаем, деду налила домашнего вина.
Погода была чудесная, работа у нас заспорилась, и уже часа через три Иван Иванович показывал, как запускать насос.
Сели за стол, перекусили, дед выпил ещё, разговорился с хозяйкой.
– А что, Никитишна, ты сама живёшь?
– Да как сказать тебе милок, вроде и не сама, сынок есть. А с другой стороны посмотреть – считай сама…
– Это как же так? – удивился дед Иван.
– Хотите, поглядите. Сынок-то у меня чернобылец…
Никитишна провела нас во флигель, где у окна на большом диване лежал её сын. Он был похож скорее на высохшее дерево, чем на человека. Весь почерневший, лишь только испуганно вращающиеся глаза напоминали о том, что он когда-то тоже был таким, как мы.
Постояв немного, мы вышли на улицу, и Иван Иванович широко, размашисто перекрестился три раза.
– Ну, вот что, Никитишна, давай выпроваживай нас, дело, как говорится, сделано, да и ладно…
– А сколько ж платить вам, милые, – засуетилась старушка, – вы так и не сказали-то...
– Ничего, Никитишна, ничего, – с надрывом в голосе проговорил дед, – мы по выходным так работаем, так сказать, помогаем, чем можем…
– Ой, спасибо ж вам, милые, – обрадовалась старушка и засмеялась, – дай вам бог здоровья! А то у нас почти всё на лекарства уходит…
Всю дорогу домой дед Иван молчал, а когда подходили к переулку, сказал: «Они там, в Чернобыле, тоже воевали...»
В начале 2002 года умерла от воспаления лёгких, Петровна. Иван Иванович очень тяжело перенёс её утрату. Почти сразу похоронили мы и отчима, а через год и мою маму. К деду Ивану переехала жить его дочь Ирина. Я и моя жена Рита помогали им, чем могли. А к деду на лавочку стал бегать и наш сын Артёмка.
В 2004-м Ивану Ивановичу отметили 80 лет. Прилетали с Владивостока его сын Иван, полковник в отставке и внук Иван, капитан дальнего плавания. А гостей-то было!
Прошло ещё девять лет... Казалось, годы оставили деда в покое, он был также бодр и здоров.
Наступил 2014 год, беспокойный, тревожный.
Сидим мы как-то на лавочке, а Иван Иванович и говорит:
– Сон мне какой-то странный сегодня приснился. Мы в Берлине, празднуем Победу, а потом как в кино, когда его обратно крутят – фашист снова попёр. А у нас оружия нету, сдали его. И так до самых наших границ отходили. Потом я проснулся…
А летом Луганск бомбили. Мы прятались в подвале. Дед Иван, не смотря на уговоры, не покидал своего места под яблоней. Как-то сказал мне:
– Это ж насколько нужно с ума выжить, чтоб снова на Русь войной идти. Им давно уже пора догадаться, что Бог-то с нами…
В конце августа к Ивану Ивановичу приехал друг со станицы, Егор Степанович, добродушный старик, лет 75-ти. Рассказал, как погиб его сын.
– Полезли пьяные айдаровцы к нам в погреб, а жена не пускает их, – они её прикладом. Меня дома не было, а Антон схватил лопату, бросился защищать мать, его и пристрелили.
Дед Иван и до этого всё лето ходил хмурый, а после рассказа Егора Степановича его как будто подменили. Он перестал разговаривать и есть, а через два дня вовсе пропал. Ушёл ночью, взяв с собой ружьё, то самое, которое ему подарили друзья, когда он на пенсию выходил, дед и на охоту ездил с ними часто.
О пропаже отца Ирина по моему совету сообщила в комендатуру.
А через три дня её вызвали на опознание.
Ивана Ивановича нашли на берегу Северского Донца, с множественными огнестрельными и осколочными ранениями. Как он там оказался, одному Богу известно.
Картина немного прояснилась, когда я беседовал в октябре с пленными из батальона «Айдар».
В начале сентября, перед объявлением перемирия, по украинскому блок-посту, из лесу, что на другом берегу реки, раздались выстрелы. Стреляли крупной дробью, ранив двух солдат. Ответный огонь из автоматов и пулемёта, казалось, достиг цели. Но вскоре выстрелы возобновились. Айдаровцам пришлось применить гранатомёты. И всё равно, через некоторое время, раздался ещё один выстрел, а потом всё стихло.
Проводить в последний путь Ивана Ивановича пришло много людей, а на кладбище поехали только я, сын Иван и внук Иван. Когда опускали гроб, неподалёку рвались снаряды…
А на верстаке у деда Ивана я нашёл кусок фанеры, на котором мы, играя в домино, отмечали очки. Теперь на нём была свежая надпись: «КП»…
Закончив уборку памятника, я стал собираться домой. Напоследок вспомнил, как мой класс ежегодно приходил сюда 9-го Мая – стоять в почётном карауле. А у меня была ещё одна миссия, которой я очень гордился. Я сопровождал ветерана Великой Отечественной войны Ивана Ивановича Шлыкова к братской могиле, его всегда приглашали на митинг.
Дед Иван стоял на высокой трибуне и громко говорил нам о чистом небе, о ярком солнце и о Мире на Земле. Ветер теребил его седые волосы, шелестел молодой листвой, и было слышно, как на весь парк звенят его ордена и медали.
Мы, с замиранием, слушали его, стараясь не пропустить ни одного слова.
Мы хотели, чтобы на земле был Мир…
;