ОТЕЦ
От ощущения сильного холода Василий Андреевич окончательно пришел в себя и огляделся.
Уже стемнело. Он сидел на кучке смятого камыша в лощине, которую с трех сторон окружали гряды из невысоких холмов. -«Соленые озера!»,- метнулась мысль.
Перед глазами встала картина всего произошедшего с ним за последние несколько часов.
Утро 19 февраля 1919 года началось, как обычно: зашли верные друзья, Заметалин Василий Михайлович, да Самородов Никита Федорович,- обменялись информацией об обстановке в селе.
Ситуация, по- своему, стабильная: красные (Одиннадцатая Армия) еще осенью «отжаты» белыми к Астрахани.
Основные части белых уже прошли через их село (Черный Рынок, кстати, последний относительно крупный населенный пункт на севере Притеречья), следом за красными.
Время от времени в село заходят лишь обозы белых.
Ведут себя, с точки зрения обывателя, почти прилично: передохнут, заберут несколько лошадей, оставив взамен своих, сбивших ноги, и уйдут.
Внезапно налетят со стрельбой и криками «зеленые», но с этими попроще: соберутся самые уважаемые старики села и вступят с главарем банды в переговоры. Обычно все заканчивается выставлением бочки виноградного вина (благо, оно свое), да «дарением» пары- тройки овец. Бандиты попьянствуют пару дней в селе и уберутся. А если пройдет слух, что где-то на подходе белые, то тогда уж точно не задержатся,- исчезнут мгновенно. Паразиты, одним словом.
Сразу после отступления красных белая контрразведка интересовалась местонахождением Киреева Василия Андреевича,- как никак активный участник внедрения новых форм хозяйствования. Поэтому пришлось укрыться в дальних рыбацких избушках на побережье Каспийского моря, которых в камышах десятки, если не сотни.
Позднее, с помощью рыбаков Крайновки удалось морем уйти в Дагестан, в район устья реки Сулак, чтобы потом перебраться в Дербент (а впоследствии и в Махачкалу), где в более развитом в промышленном отношении, а потому и сравнительно многонаселенном районе затеряться легче.
Но с начала этого года Василий Андреевич почти открыто живет в родительском доме, практически ни от кого не прячется и, как и все, ждет, когда закончится противостояние на фронтах.
Где-то ближе к обеду на западной околице села вдруг раздались беспорядочные выстрелы,- верный признак того, что село заскочила очередная банда.
Через некоторое время информация подтвердилась: село «посетил» Кенарь, известный в округе главарь «зеленых».
Вроде остановились в доме у Залихмановых. Старики - «парламентеры» уже начали туда подтягиваться.
Василий Андреевич встретил известие спокойно,- как себя вести известно: сидеть дома, ждать, когда бандиты уберутся из села.
Вдруг во двор дома въехало несколько конных.
Схватив в охапку полушубок, Василий Андреевич метнулся к окнам, выходящим в переулок, но и там уже стояла пара вооруженных всадников.
А входная дверь тем временем уже распахнулась от пинка ноги.
-«Где этот христопродавец?!»,- с явным южнорусским акцентом (в нашем селе букву «г» выговаривают твердо) завопил один из вошедших, красномордый детина.
-«Здесь никого нет, кроме меня, а я,- хозяин дома.»,- как можно спокойнее ответил Василий Андреевич. -«Вот ты- то нам и нужен!»,- с еще большим воодушевлением заорал красномордый.
Дальше все смешалось: к Василию Андреевичу приставили часового, банда по- хозяйски начала размещаться в доме и на дворе, а в горнице начали накрывать стол для вскоре подъехавшего атамана (им оказался мужчина средних лет, тоже говоривший с южнорусским акцентом).
Потом, со слов часового, у дома появились старики-парламентеры.
Кенарь несколько раз выходил из горницы на переговоры с ними, и Василию Андреевичу даже показалось, что все обойдется.
Со связанными спереди руками, в нижней рубашке и брюках, заправленных в мягкие фетровые сапоги, он сидел в передней у окна, выходящего во двор, когда проходивший в очередной раз мимо атаман вдруг дал команду:
-«Раздеть до босых ног!».
Один из приспешников главаря начал стягивать с Василия Андреевича фетровые сапоги, что при сорок восьмом размере ноги сделать не так-то просто. -«Так ты ще пальцы загибаешь?!»,- прошипел бандит, и не успел Василий Андреевич опомниться, как тот достал из кобуры наган и выстрелил ему в левую ногу, под колено.
…Когда через некоторое время Василий Андреевич пришел в себя, он лежал ничком в углу передней, босой, руки уже были развязаны, а раненная нога наспех перевязана прямо поверх нижнего белья. Кроме этого белья на нем ничего не было. У двери по-прежнему топтался часовой. В горнице негромко играла музыка. -«Завели мой граммофон!»,- понял Василий Андреевич.
Раздался выстрел, потом другой, третий. -«Стреляют за столом, развлекаются!»,- догадался он.
Увидев, что он очнулся, подбежала и, преодолевая вялый запрет часового, скороговоркой выпалила все, что услышала прислуживающая за бандитским столом невестка соседей. Оказывается, все просьбы «парламентеров» отпустить Василия Андреевича отвергнуты.
Более того, принято решение казнить его во дворе собственного дома, и буквально несколько минут назад кто-то из бандитов предложил атаману распять Василия Андреевича, прибив к деревянной стене соседствующего с домом магазина местного богатея обнаруженными в сарае «шпигарями» (так у нас называют крупные кованые гвозди, применяемые при строительстве мореходных лодок).
-«Надо уходить!»,- решил Василий Андреевич и посмотрел на часового. Он уже приметил, что тот все время тянет шею в сторону горницы. -«Забыли покормить. Значит, надо тянуть от стола!»,- мелькнула мысль.
Он пошевелился.
-«Чого тебе?»,- неохотно перевел на него взгляд бандит. -«На двор хочу!»,-
ответил Василий Андреевич. Часовой нехотя потащился за ним.
Он будет «таскать» часового за собой еще пять раз, всякий раз демонстрируя, что не может без посторонней помощи сделать и шага. Он даже позволит вывалившим на минуту из горницы атаману и его собутыльникам высказаться в его адрес по поводу известной болезни, поражающей медведя, когда тот испугается.
И он все же добьется, что в шестой раз часовой за ним не пойдет. Перевалиться через невысокий забор рядом с дворовым туалетом для высоченного Василия Андреевича труда не составило, но вот раненая нога...
Как он передвигался, как он выбрал именно этот маршрут, он почти не помнил. Временами он приходил в себя, и тогда заставал себя то на четвереньках, то опирающимся на какую-то палку, а то и просто лежащим ничком.
И вот теперь он сидел на Сухой Куме, на так называемых соленых озерах, в двадцати километрах на запад от Черного Рынка, и буквально коченел от холода.
Погода была обычная для этих мест: сыпал и тут же таял мелкий снежок, дул легкий восточный ветер, температура воздуха,- около нуля градусов.
Была бы одежда соответствующая, а то ведь раздет, босой и, конечно же, рана. Нога ниже колена сильно распухла, она буквально горела. Босые ступни задеревенели и уже ничего не чувствовали. Повязка, наложенная второпях, насквозь пропиталась кровью, к тому же весь он был вымазан грязью,- сказался способ передвижения.
Вспомнился покойный отец,- участник боев на Шипке, потерявший там ногу. Он часто ездил сюда с мужчинами,- односельчанами, страдающими ревматическими болями, и они лечились черной грязью, выстилающей дно этих озер. Так вот все они в один голос говорили, что эта грязь целебная, и помогает от всех болезней, в том числе и при заживлении ран.
Василий Андреевич, преодолевая боль, добрался до того места, где по его расчету должна была быть донная грязь. Разодрал пальцами твердую корку, нащупал мягкую, холодную массу и начал обкладывать ею рану прямо поверх повязки. Через какое- то время боль в ноге вроде бы немного утихла, но холод стал совершенно нестерпимым.
Можно было бы рискнуть развести костер, благо камыша под рукой, как говорится, навалом, так, во-первых, спичек нет, а во- вторых, ночной костер в безлесной степи для преследователей лучше любой подсказки.
Василий Андреевич попытался соорудить из камыша что-нибудь наподобие шалаша, но раненая нога ограничила и эти намерения.
-« Нет, здесь долго не протянуть: если не от потери крови, то от холода все равно сдохнешь!»,- тоскливо подумал он.
Перед мысленным взором прошли все тридцать два года прожитой жизни.
Вот он, еще совсем мальчишка, вместе с дедом, тоже Василием Андреевичем, первый раз в жизни «идет», как у нас говорят, с обозом через ногайские аулы в казачьи станицы восточного Ставрополья.
Вот он ученик церковно-приходской школы, и приходской священник хвалит его за отличные успехи.
А вот он, уже подросток, выполняет «обязанность от общества»: возит на семейной рессорной коляске волостного исправника, и из озорства так резко и с одновременным поворотом останавливает лошадей на базарной площади, что не ожидавший такого подвоха грузный чиновник вываливается из коляски на землю.
А вот Василий, уже большой и сильный парень, идет в предрассветной темноте по переулку «на базы» (с ударением на последнем слоге),- задать корма ночующим там быкам, и из озорства стучит кнутовищем в крайнее окошко поповского дома, твердо зная, что обязательно разбудит находящуюся в услужении в семье священника и ночующую именно в этой комнате свою ровесницу, набожную и пугливую Дарьюшку Дуванскую (об этом случае, много лет спустя, нам с моим другом Валькой расскажет его бабушка,- та самая Дарьюшка).
Потом была действительная военная служба в Закавказье, Сальянские казармы в Баку, участие в так называемом «персидском» походе, первое знакомство с распространителями коммунистических идей в солдатских массах и демобилизация.
Потом первый брак, трагическая смерть сына и разрыв с первой женой.
Революция и произошедшие в связи с ней изменения в общественной жизни как будто разбудили его, и он вдруг почувствовал себя причастным ко
всему, что происходит вокруг: нашли свое применение его многочисленные знакомства с жителями близлежащих ногайских и калмыцких аулов, его умение изъясняться на тюркском наречии, его личные взгляды на переустройство экономической жизни степного приморья, наконец.
Потом начался отход красных с Северного Кавказа на Астрахань, и он активно участвовал в организации карантинных мероприятий по недопущению распространения среди местного населения вспышки сыпного тифа, который бушевал среди отступающих.
И вот теперь, раздетый и босой, он замерзал в зимней степи и четко понимал, что в таком положении он недотянет даже до утра.
Внезапно до слуха Василия Андреевича донесся то ли крик ночной птицы, то ли лай лисицы. -«Еще этого не хватало! Лисицы начнут жрать еще живого!»,- подумал он.
Тем временем звук повторился, и теперь стало ясно, что это человеческий голос.
-«Ищут!»,- решил Василий Андреевич, и огляделся в надежде увидеть хоть какое-то укрытие. Но вокруг на белой от свежевыпавшего снежка поверхности озера чернел все тот же редкий камыш, а дальше, за озером, вообще простиралась голая степь.
Крик снова повторился, и Василий Андреевич теперь ясно услышал, что кричавший называет его имя. -«Дядя Вася! Дядя Вася-а!», - разносилось в ночной степи.
Вскоре обнаружился и сам кричавший: держа в поводу оседланную лошадь, к седлу которой на длинном поводке была привязана другая лошадь, он шел по гребню тянущейся вдоль озер гряды холмов, медленно перемещаясь в свете встающей над горизонтом луны.
-«Мишка Прокопенко!»,- узнал племянника Василий Андреевич.
Через пару минут, оклинутый им четырнадцатилетний подросток, всхлипывая и смеясь одновременно, рассказывал, как после обнаружения побега Василия Андреевича банда в его поисках еще короткое время кружила по селу, а потом разделилась на две группы и одна из них ускакала на север,- в сторону Астрахани, а другая,- на юг, в сторону Кизляра.
К этому времени Андреем Прокопенко, отцом Мишки, уже была сформирована из родственников, как говорится, «группа поиска», и Мишке досталось западное направление,- «на Терекли», на ногайские аулы: кто-то из односельчан шепнул Андрею, что якобы видел, как раздетый до нижнего белья Василий Андреевич, сильно хромая, бежал «задами» (то есть сзади дворов) в сторону западной околицы.
На запасной лошади, в тюках, нашлись тулуп и два полушубка. Василий Андреевич надел тулуп, а полушубками укутал ноги, и, соблюдая все возможные меры предосторожности, они, по большой дуге объехав село, к утру оказались на взморье, где в знакомых по прошлому «сидению» рыбацких избушках Василий Андреевич провел остаток зимы.
Пару раз Андрей Прокопенко скрытно привозил к нему знакомую старушку-
знахарку, которая лечила Василию Андреевичу ногу: рана оказалась сквозной и была задета надкостница.
По весне, по уже опробованному варианту, знакомые рыбаки вывезли Василия Андреевича в район Дербента.
Туда же, не привлекая к себе чужого внимания, перебрались Заметалин и Самородов.
Там они и встретят отход белых от Астрахани и восстановление советской власти на Северном Кавказе.
Вскоре они возвратятся домой, и снова примут активное участие в переустройстве общественных и экономических отношений в селе.
На Тереке начнется процесс «расказачивания», который включит в себя уменьшение площадей закрепленных за казачьими станицами пахотных и бахчевых земель, покосов и пастбищ.
Будет осуществлено перезакрепление наиболее «уловистых», как у нас говорят, участков взморья.
Все это будет работа очень аккуратная, где придется «резать» по живому, нарушая сложившиеся десятками лет традиции семейной, а подчас и родовой занятости.
В «комиссиях», решавших эти вопросы, будут работать только самые авторитетные, пользующиеся всеобщим доверием люди.
Во всяком случае, Доверенность «на участие Киреева Василия Андреевича в комиссии по решению межевых споров в Кизлярском уезде» хранилась в нашем доме как семейная реликвия до самого отъезда семьи брата на постоянное жительство в Астрахань в 1980 году.
Кстати, я еще застану в живых и Василия Михайловича Заметалина и Никиту Федоровича Самородова.
Это было в первые послевоенные годы, обычно зимой. Они собирались почти каждый день в нашем доме (все трое были пенсионеры), чтобы обсудить житье- бытье. Обычно эти разговоры сопровождались игрой в карты, в неведомую мне до сих пор игру под названием «шестьдесят шесть».
Колоритная была группа: огромный, возвышающийся над столом отец, атлетичный, хотя и уступающий ему в росте Заметалин и маленький, сухощавый Самородов.
Я учился во вторую смену, поэтому находился здесь же: делал уроки за соседним столом и от нечего делать прислушивался к их разговорам. Как всегда при общении пожилых людей темой их беседы часто было состояние здоровья.
И как- то в очередной раз, подытоживая разговор, отец произнес что- то типа, «наверное, помрем скоро». Василий Михайлович (он к этому времени был вдовцом) охотно с ним согласился, добавив «вот и Глаша часто снится, наверное, зовет к себе».
Никита Федорович (за манеру иметь по всем вопросам свое мнение оба Василия называли его почему- то «прейскурантом») возразил на эти их слова фразой:
-«Ну уж если такие дубы собрались уходить, то что нам, малышам, делать?!». Заметалин как в воду смотрел: покойная жена «заберет» его к себе в этом же году. А еще через год умрет отец.
Пройдет пятнадцать лет. Я закончу школу, пограничное училище, начну свою (как потом окажется, тридцатилетнюю) офицерскую жизнь. В ту осень я женюсь и привезу «на смотрины» в родное село молодую жену.
Моя мама привлечет меня к уборке с огорода всего того, что там выросло.
Как у нас принято, организация, где она работала, выделила нам на один день грузовик. Мы погрузили все выращенное в кузов, туда же забрался и я. Мама села в кабину.
Ехать было всего несколько километров, так что через полчаса мы уже разгружали грузовик во дворе нашего дома. И в этот момент во двор торопливо вошла наша односельчанка, тетя Настя Самойлова.
-«Тосенька! Вы нашим переулком полчаса тому назад не проезжали?!»-
-окликнула она мать. –«Проезжали!»,- подтвердила Антонина Петровна.
-«А в кузове не Сергей сидел?»,- уточнила тетя Настя.
-«Сергей!»,- теперь уже заинтересовалась мать.
-«Ну вот, и я ему говорю, что это, наверное, Сергей: небось на огород с матерью ездили. А он мне Василий Андреевич, да Василий Андреевич!»,- подытожила разговор сердобольная женщина.
А было вот что.
Почти слепой (но все еще живой!) Никита Федорович Самородов сидел у ворот своего дома, когда мимо него пропылила «полуторка». И вдруг ему, уже длительное время живущему одному (друзья ушли в мир иной, давно уже умерла жена, состарились и заняты своими болезнями дочки,- сами уже бабушки) показалось, что в кузове проехавшей машины мимо него проехал друг всей его жизни!! И хотя, по общему мнению, я больше похож на мать, но что- то в моем внешнем облике вдруг показалось старому товарищу моего отца знакомым).
Но вернемся в двадцатые годы прошлого века. Второй брак отца поначалу обрадует рождением сына Андрея, но семейная жизнь тоже не сложится.
Потом будет работа по восстановлению рыбозаводов в Дербенте и Гурьеве,-
здесь сказались навыки, приобретенные Василием Андреевичем еще подростком, когда он вместе с дедом «пропадал» на добыче и переработке рыбы.
А в 1929 году вдруг даст знать о себе раненная и не долеченная до конца нога, он выйдет на пенсию по инвалидности, и теперь уже насовсем вернется в родное село.
Предстояло начать жизнь заново: первый брак после гибели старшего сына Сергея в результате несчастного случая распался, вторая жена с сыном Андреем живет в Кизляре и тоже никаких контактов с Василием Андреевичем уже давно не поддерживает.
Но уже выехала из Астрахани в Черный Рынок в свой четырехсотверстный путь юная Тоня Бельская, и в следующем году они встретятся, а спустя несколько месяцев поженятся.
И это будет брак, поначалу удививший многих жителей села, потому что и разница в возрасте огромная, и он такой значительный, почти знаковый, а она «фитюлька приезжая», да и внешне пара несовместимая (так и осталась в нашей семье памятная фотокарточка: папа сидит на стуле, а мама стоит рядом. И они как раз одного роста!).
Василий Андреевич успеет стать отцом еще пятерых детей (жаль, первые три девочки умрут в младенческом возрасте). И когда ему исполнится пятьдесят лет, то четвертым ребенком в этом браке буду я, и по традиции меня назовут Сергеем, а потом, на четвертый день после великой Победы, у пятидесятивосьмилетнего Василия Андреевича родится второй сын, который, тоже по традиции, будет назван Андреем.
Кажется, я как раз собирался в первый класс, когда пришла весточка от Андрея (того самого, от второго брака): он в тридцатых по комсомольской
путевке уехал осваивать Дальний Восток, стал моряком торгового флота и всю войну трудился на судах , перевозящих из Америки грузы по ленд- лизу.
А через много лет после смерти Василия Андреевича на похороны своей бабушки из Владивостока в Кизляр приедет сын Андрея (кстати, тоже Сергей!) и будет настойчиво искать родственников по линии своего деда, но среди окружения Софьи Павловны того времени не найдется человека, который что- либо знал о нас, и мы узнаем о визите Сергея только полгода спустя.
Насколько я помню, Василий Андреевич после выхода на пенсию уже не будет занимать каких-то официальных постов, но его авторитет по- прежнему будет огромен, и долго еще после его смерти в наш дом будут приезжать жители степи,- ногайцы, в основном пожилые, и все будут спрашивать «Ваську Большого».
До последнего дня своей жизни он будет работать: вплоть до самой Войны-
-заведующим лимонадным цехом, а сразу после Войны, в обстановке крайней нужды во всем, он из списанного оборудования восстановит в селе линию по производству прохладительных напитков и, организовывая в дни работы кинопередвижки их продажу, будет поручать ее только вдовам, помогая им тем самым зарабатывать хоть какие-то деньги.
Где- то в году сорок шестом (я только- только закончил второй класс), в преддверии осенней заготовки рыбы, отец решил пополнить домашний запас соли.
У соседа- объездчика была взята напрокат лошадь с телегой, и рано утром
мы выехали с западной околицы села, как говаривал отец, «в сторону Тереклей» (в ста пятидесяти километрах на запад находится ближайшее к нам крупное ногайское село Терекли- Мектеб).
Примерно через два часа пути на ровном до сих пор горизонте обозначилась гряда холмов и вскоре наша арба (так на местном диалекте называется запрягаемая лошадью одноосная телега) вкатилась в продолговатую котловину, расположенную меж этими холмами.
Котловина, в свою очередь, состояла из цепочки ослепительно белых пятен овальной формы, которые при ближайшем рассмотрении оказались высохшими степными озерками. Белый цвет им придавала кристаллическая соль, сплошным слоем покрывавшая коркообразную поверхность обнажившегося дна (как объяснил отец, эта соль растет из донной грязи по мере испарения воды каждую весну).
Грязи этой, по всей видимости, было довольно много (отец утверждал, что иногда слой ее достигает полуметра), но подсохшая корка на поверхности была уже довольно крепкой (во всяком случае меня она, как говорят, «держала»), и я в течение последующих двух часов свободно перемещался по поверхности этой корки: сгребал соль обыкновенной фанеркой в ведро и относил его на край озерка, где отец принимал у меня это ведро и ссыпал соль в телегу.
Когда мы уже закончили работать и перекусывали перед обратной дорогой, Василий Андреевич как- то уж очень внимательно огляделся, как будто примериваясь, и вдруг сказал: -«А ведь я тогда примерно здесь и сидел!».
Я раньше уже слышал от него историю его спасения, но никогда не
видел, ГДЕ это было. Поэтому я начал усиленно вертеть во все стороны головой, пытаясь отыскать хоть что либо, что указывало бы на необычность этого места. Но вокруг была степь,- огромная и безмолвная, как сама вечность. И где-то в этой вечности затерялась та страшная ночь, когда запросто могла оборваться жизнь моего отца и, как следствие, не было бы и моей жизни. Да много чего еще могло не быть.
А так ему еще предстояло спустя год спасти меня, когда я по своей неосмотрительности не только устроил в одной из хозяйственной построек двора пожар, но и ухитрился обгореть в нем.
Он будет сидеть со мной по ночам, и в условиях отсутствия в сельской больнице возможности уменьшить высокую температуру (а она в течение двух недель доходила у меня до сорока градусов) будет устраивать в палате сквозняки. Эти сквозняки обернутся для него тяжелым заболеванием, он будет долго болеть, и в декабре 1948 года его не станет.
…А в моей памяти на всю жизнь останется картинка из моего детства: немолодой уже мужчина (а с тогдашней моей позиции десятилетнего
мальчишки так и вообще старик) сидит у ворот дома с маленьким сыном на руках.
Проходящие мужчины, в знак уважения, со словами «Василию Андреевичу-
-наше почтение!», все как один приподнимают головные уборы.
А он басовито рокочет в ответ: -«Доброго здоровья!».
2004 г.