СЕРГЕЙ КОНСТАНТИНОВИЧ
(Благодетель)
Старший сын моего дяди, Константина Андреевича Киреева,- Сергей (традиционное у Киреевых имя!) был для меня в детстве не просто старшим (он родился в 1918 году), а человеком из другого, недосягаемого для меня мира: офицер КГБ, участник Войны, орденоносец и житель столицы, он изредка появлялся на недельку на малой родине (обычно после отдыха в одном из санаториев Кавминвод), и каждый раз после его отъезда «общественность» моего родного Черного Рынка еще долгое время «переваривала» все нюансы его пребывания: с кем встречался, с кем разговаривал, о чем разговаривал, и т.д. и т.п.
Надо сказать, что родные братья, мой отец и дядя Костя, жившие вместе со своими семьями на сохранившемся с еще дореволюционных времен «родовом» подворье Киреевых, были совершенно не похожи друг на друга.
Дядя Костя, мужчина среднего роста и отнюдь не богатырского телосложения, на редкость добрый и мягкий человек.
Отец, наоборот, крупный (под метр девяносто), уверенный в себе, энергичный, инициативный и сильный человек, к тому же невероятный выдумщик, всегда склонный к рискованным действиям.
Дети, особенно мальчики, к таким обычно тянутся, и на формировании характера Сергея, у которого в детстве было достаточно возможности свободно общаться со своим дядей, это общение не отразиться не могло. Во всяком случае, привычка покровительствовать, помогать, была у них обоих едва ли не самой определяющей чертой их повседневной жизни.
Да и из характера матери, Екатерины Васильевны, происходившей из известной в селе семьи Поповых, людей самостоятельных и, как говорят в народе, «упертых», Сергей унаследовал немало «фамильных» черт.
Короче говоря, самолюбивый и старательный мальчишка сначала успешно закончил семь классов в родном селе, потом педагогическое училище в ближайшем к нам городе Кизляре, что само по себе было маленьким подвигом: в расположенный в семидесяти километрах Кизляр в условиях довоенного бездорожья надо было ехать с попутным гужевым обозом не менее трех суток (железной дорогой наше село с этим городом соединят только в годы Войны).
Разумеется, довольно образованного по тем временам юношу, призванного в пограничные войска, заметят командиры. Его оставят на кадровой службе, и рассвет двадцать второго июня 1941 года младший политрук Киреев встретит в одном из первых боев с фашистами. Потом будут бои в отступлении, тяжелое ранение и долгое лечение в одном из госпиталей Новосибирска.
Я впервые увидел его шестилетним мальчиком летом 1943 года. Заметно хромающий военный, приехавший в отпуск после лечения в госпитале, пришел встретиться с дядей.
Я не помню никаких других деталей этой встречи,- все мое внимание привлекли шпоры, звеневшие при каждом шаге двадцатипятилетнего капитана.
Потом наступит мирное время, он будет приезжать в отпуск уже майором и мои земляки, прожившие всю жизнь в прикаспийской степи и не выезжавшие дальше Грозного,- нашего тогдашнего областного центра,- будут о Сергее Константиновиче говорить уважительно: вот, дескать, живет в Москве, работает чуть ли не в Кремле.
Летом 1953 года я только что закончил восьмой класс в районном центре Тарумовка (в нашем селе в то время средней школы еще не было), и именно в это лето к нам зашел повидаться Сергей Константинович, приехавший в свой очередной отпуск.
Во время разговора моя мать (отца уже не было,- он умер в 1948 году) посетует на то, что двоих мальчишек одной тянуть нелегко, да и перспектив особых нет: в лучшем случае учеба в одном из институтов Грозного. И, при любом раскладе, раньше, чем через 8- 10 лет реальной помощи не жди.
Двоюродный брат (именно в такой степени родства мы приходимся друг другу) предложил свой вариант решения проблемы: военное училище сразу после средней школы. Спросили мое мнение. Я ответил, что еще не определился.
И тому были причины.
Во- первых, так сложилось, что у абсолютного большинства моих земляков того времени познания об армии ограничивались срочной военной службой по простейшей схеме: «ушел- вернулся- женился».
А во- вторых, я уже год отзанимался в театральной студии при районном Дворце Культуры в Тарумовке, и старшие товарищи высказывались за дальнейшее развитие проявившихся у меня способностей на уровне театрального вуза.
Главным доводом, склонившим меня к учебе в военном училище, была, как ни странно это слышать современному юноше, материальная сторона вопроса: как выразился Сергей Константинович, «на всем готовом, каждый завтрак сливочное масло дают, а в выходные и праздничные дни, кроме того, еще и какао».
И это объяснимо,- жили мы тогда весьма скудно, питались очень скромно, а о разнообразии гардероба и говорить нечего: как говорится, «одни брюки повседневные, они же и выходные».
Правда, я сразу был предупрежден: Московское пограничное военное училище (а именно оно рассматривалось как вероятное место учебы),- престижное учебное заведение, принимают в него преимущественно выпускников суворовских училищ, да детей офицеров, погибших на Войне. Для прочих существует конкурс, и довольно значительный. Так что учиться в школе, абы как, не выйдет, надо постараться.
Я к этому времени и сам «не с дуба свалился»: мало того, что родился в сельской местности, где тяжелый труд,- повседневная реальность, но еще целый год после седьмого класса отработал разнорабочим на местной стройке, так что цену деньгам, заработанным, как говорится, собственным горбом, знал. Поэтому, подчинившись согласованному решению, учился напористо и вдохновенно, что, в конце концов, позволило получить аттестат со средним баллом более «4,5».
До окончания школы мы более не увидимся, но он пришлет мне пару писем с соответствующими напоминаниями, а сразу после выпускного вечера от него придет телеграмма: «-Ждать вызова».
Вызов этот, кстати, наделал немало переполоха в наших провинциальных правоохранительных структурах: виданное ли дело,- мальчишку из самого дальнего села области, да в недельный срок, да в распоряжение областного управления внутренних дел (тогда это ведомство заправляло всем, даже государственной безопасностью).
До Грозного меня провожала мать, а в поезде Баку- Москва «шефство» надо мной взял бригадир поезда,- так настращал его возможными последствиями моего неприбытия в Москву дежурный по линейному отделению милиции станции Грозный (нам бы теперь такой порядок!).
На Казанский вокзал столицы поезд пришел под утро, и первое, что я увидел невдалеке,- хорошо знакомые мне по изображениям на почтовых конвертах и открытках (буквально за несколько лет до этого вся страна широко отметила восьмисотлетие Москвы, и в изображениях наиболее памятных мест столицы недостатка не было) характерные шпили. -«Неужели под самый Кремль привезли!?»,- мелькнула мысль.
Рассеять мои сомнения уточняющим вопросом у спешащих в разные стороны людей я не решился. А где- то через полчаса (то ли глаза попривыкли, то ли рассвет занялся над столицей), я прочел надпись под ближним ко мне шпилем: «Гостиница «Ленинградская». И несколько успокоился.
Памятуя, что днем мой родственник наверняка будет на работе, я сдал вещи во временную камеру хранения (перед отъездом из Грозного мы с матерью побывали на знаменитом грозненском городском рынке, в связи с чем две объемистые корзины с дарами юга основательно оттягивали руки) и налегке отправился в Лосинку (Киреевы жили тогда рядом с пограничным училищем).
Пока я разбирался со сложной системой звонков в коммунальную квартиру, входная дверь неожиданно для меня приоткрылась и женщина средних лет, не снимая дверь с цепочки, поинтересовалась у меня, кто мне нужен.
Узнав, что Киреевы, она, как мне показалось, слегка посуровела лицом и спросила: «Ты из Черного Рынка, что ли?».
Я утвердительно кивнул. Уже с большей заинтересованностью моя собеседница задала следующий вопрос: «-А ты, что, вот так и приехал? Без вещей!?».
Узнав, что с вещами, и что они на вокзале, она скомандовала:
-«Тогда шагом марш за вещами, и возвращайся быстрей!
-Разъездился здесь, спортсмен!!» (надо пояснить, что одет я был по возможностям того времени, как мне казалось, вполне добротно: спортивные тапочки, хлопчатобумажные брюки и, самое главное, бело- синяя клубная майка общества «Динамо», купленная, кстати, за немалые для меня деньги).
Так я познакомился с Александрой Тимофеевной,- женой Сергея Константиновича.
Стоило бы отметить, что ее отношения с родственниками мужа складывались непросто: наверное, мы со своей провинциальной простотой были слишком назойливы, да и позиция Сергея Константиновича в вопросе отношения к родственникам («нет проблемы, которую я бы не решил!») тоже была тому виной,- одних только «пристроенных» им в Москве на различные уровни лечения и учебы набиралось за год не менее десятка, а уж просто приехавших и остановившихся у них на несколько дней, как мне кажется, и не считали вовсе.
Во всяком случае, я готов был встретиться с довольно прохладным отношением к себе со стороны жены двоюродного брата, и, как оказалось впоследствии, ошибся.
Прозвище «черт страшный», прочно закрепившееся за мной с первых дней нашего знакомства, совершенно не отражало ее отношения ко мне, всегда ровного, лишенного какой либо фальши или наигрыша. Возможно, этому способствовало то обстоятельство, что и сам я старался особо не надоедать семье Сергея Константиновича, жившей довольно скромно.
Оказалось, что у меня на ознакомление со столицей нашей Родины всего два дня (в качестве гида выступал мой племянник,- одиннадцатилетний Владик).
Мы только успели сбегать на ВДНХ и «прошвырнуться» по «Бродвею» (так называли в те времена Тверскую московские стиляги), как наступил понедельник, и мы с Сергеем Константиновичем оказались на КПП училища.
-«На кандидатский сбор?»,- спросил сурового вида и громадных размеров солдат. -«Тогда за мной!».
...Я уходил вслед за ним от контрольно- пропускного пункта все дальше и дальше. В свою очередь, вместе с КПП от меня уходила, от меня отдалялась моя гражданская жизнь. Как потом окажется, я вернусь в нее только через тридцать три года.
Потом был кандидатский сбор и вступительные экзамены (между прочим, с конкурсом среди гражданских абитуриентов «один к пяти»: вне конкурса брали военнослужащих срочной службы, отслуживших не менее года в армии и совершенно без экзаменов принимали выпускников суворовских училищ).
5 декабря я принял военную присягу и получил первое увольнение в город,- разумеется, к ним, к Киреевым: их двадцатиметровая комната в коммунальной квартире вообще станет на все время учебы в столице моим домом.
Виделись мы с моим двоюродным братом нечасто (Сергей Константинович был офицером бериевской закалки и задерживался на работе до позднего вечера, а нередко работал и в выходные дни).
Человеком он был довольно таки закрытым (опять сказывалась закалка), до лирики, как говорится, не спускался, поэтому в нечастые наши встречи говорили мы с ним, в основном, о моем будущем, где главной темой, конечно же, была обязательная учеба в Военно- инженерной академии имени Куйбышева (в училище я поступил на инженерно- саперный профиль).
Часто говорили мы и моем отце (кстати, многое из того, что я впоследствии напишу о нем, я узнал от Сергея Константиновича: как я уже упоминал, Василий Андреевич был для него своего рода кумиром).
Когда на третьем курсе наш профиль перебросили в Багратионовск Калининградской области, то, получив там лейтенантские погоны, я посчитал для себя обязательным приехать к Киреевым в Москву для своеобразного подведения итогов этого моего этапа жизни и уточнения задач на будущее.
Прожив у родственников несколько дней, я уехал в Черный Рынок, чтобы по возвращении, не без влияния Сергея Константиновича (такой был уговор), получить назначение.
Именно в это время между мною и им произойдет размолвка по совершенно ничтожному поводу. Он откажется выслушать мои доводы, вмешательство Александры Тимофеевны (она всецело поддержит мою позицию) решения Сергея Константиновича не изменит, и он практически выставит меня из дома.
Я самостоятельно пройду процедуру явки за назначением, беседу с куратором в управлении кадров, и, попрощавшись с Александрой Тимофеевной по телефону (Сергей Константинович то ли не захотел разговаривать со мной, то ли его не было дома), уеду к своему первому месту офицерской службы.
Пройдет целых восемь лет, прежде чем я случайно узнаю, что в Московском пограничном училище учится мой племянник Владик, тот самый парнишка, который когда- то знакомил меня с Москвой.
Между нами завяжется оживленная переписка, а на следующий год я приеду в столицу на пятимесячные курсы усовершенствования офицеров квартирно- эксплуатационных служб и навещу своих родственников.
Сергей Константинович уже будет в запасе, а Владик,- курсант выпускного курса,- едва успев увидеться со мной, уедет писать диплом в хорошо знакомый мне Багратионовск (теперь туда переведут и их профиль).
И хоть я возник как бы из небытия, но оказался человеком вполне благополучной судьбы, владельцем неплохой квартиры в роскошном регионе страны, счастливым семьянином и перспективным (целый капитан!) офицером.
И, наверное, надо было, чтобы прошли эти годы, чтобы я не затерялся в калейдоскопе житейских трудностей, чтобы самостоятельно все преодолел, нашел бы свое место и закрепился в жизни. Только в этом случае Сергей Константинович мог признаться самому себе:-«Смотри- ка, а характер- то у него наш, киреевский!».
Через месяц ко мне на несколько дней приедет моя жена Лена, и у меня не будет никаких других вариантов, где разместить мою «декабристку», кроме одного: везти ее к Киреевым.
И хотя они к этому времени уже сменили хорошо знакомую мне коммуналку на двухкомнатную квартиру, лишних квадратных метров там для нас никто не приготовил.
Но то, что произошло при встрече Александры Тимофеевны и Лены, меня озадачило совсем: они так понравились друг другу, что я им вообще стал не нужен! (Кстати, доверительные отношения, возникшие между ними при первой встрече, со временем окрепнут настолько, что иногда я и сам буду забывать: кто из нас родственник Александры Тимофеевны,- я или Лена).
Понравилась Лена и «самому»,- Сергею Константиновичу.
Как и планировалось, через несколько дней Лена вернулась в Краснодар, а еще через три месяца, пообещав Сергею Константиновичу через год поступить в академию имени В.В.Куйбышева, убыл к месту службы и я.
Приехать через год не получилось, а вот через три года, уже майором, я все же приехал, и стал слушателем академии.
Конечно, искренняя радость Александры Тимофеевны не поддавалась измерению, тем более, что к этому времени только что завершилось очередное «благодеяние» Сергея Константиновича,- завершил учебу в «нашем» училище сын его младшей сестры Клавдии Николай: мальчишка с детства был приучен к тому, что «дядя Сережа все решит», поэтому «чудил», как мог. Пикантность же ситуации заключалась в том, что Александра Тимофеевна все эти годы работала в финотделе училища, и все сентенции с выкрутасами Николая приходилось, как говорится, в первую очередь «разруливать» ей.
Сергей Константинович встретил известие о моем поступлении сдержанно, хотя и было видно, что он этим обстоятельством доволен: -«Молодец! Сам добился!!».
За время учебы виделись мы не особенно часто, но, в принципе, в курсе своих дел я их держал.
А вот доклад об окончании академии оказался более весомым: я, теперь уже подполковник, получил назначение в дивизию имени Ф.Э. Дзержинского, то есть был оставлен служить в Москве!
Последовавшие за этим такие значительные события, как получение нами квартиры и обретение статуса москвичей, должны были, как я надеялся, окончательно сломать некоторую сдержанность в наших с Сергеем Константиновичем отношениях, но ожидаемого результата они не принесли.
Что тому было причиной?
Может быть, не совсем сложившаяся военная карьера сына (окончивший училище и, как говорится, «устроенный на хлебную должность» отцом, Владик особого рвения в службе не проявлял, и, через несколько лет, исключительно по своей инициативе, сначала попал в разряд неперспективных офицеров, а потом и вовсе уволился из Вооруженных Сил)?
Может быть, разногласия с женой в оценке произошедшего с Владиком?
А, может быть, и некоторая переоценка итогов собственной жизни?
Не знаю.
Только вдруг шестидесятилетний Сергей Константинович пошел на весьма неординарный шаг: развелся с женой, разменял совсем недавно полученную им просторную трехкомнатную квартиру, и, некоторое время прожив вместе с семьей сына, вовсе приобрел домик в самом низовье Волги и выехал туда на постоянное жительство.
Потом до меня дошли сведения, что он ежегодно, в период с поздней осени до ранней весны, посещает Москву, но контактирует с крайне ограниченным кругом людей.
Кроме того, было известно, что с селом, в котором он живет, нет надежного дорожного сообщения, и туда можно добраться только по воде (якобы в навигацию туда ходит из Астрахани «Ракета»).
Александра Тимофеевна поначалу осталась один на один со всеми обрушившимися на нее невзгодами: сына одного бросить нельзя,- подвержен популярной среди русских людей вредной привычке. Вместе жить,- тоже «не сахар».
Пару раз она все же пыталась «съехаться» с Владиком, и каждый раз я выполнял погрузочно- транспортную составляющую этих съездов- разъездов.
В первые годы разрыва отношений с Сергеем Константиновичем она время от времени навещала нас, и даже был случай, когда как-то одновременно выразили желание приехать к нам и она, и Владик (жившие в то время порознь).
Разумеется, я немедленно согласился с этим предложением, рассчитывая на то, что эта встреча, пусть и случайная, послужит их сближению.
Надо было видеть радость дочери Владика,- Сашеньки (она пришла с отцом)! Надо было слышать ее радостные сообщения: «-Это же моя бабушка! Вы понимаете!? Это моя бабушка!!».
Но прошло время, и у Владика появилась другая семья. Да и он, к немалой моей радости, постепенно нашел себя в новых условиях.
Правда, вместе с этим в наши отношения добавилось разобщенности: Александра Тимофеевна поддерживала связь только с внучкой (той самой Сашенькой, к тому времени уже вышедшей замуж и ставшей мамой). Я, в свою очередь, потерял контакт с бывшей женой Владика, а новую жену и вовсе не знал.
Наше общение с Александрой Тимофеевной ограничивалось телефонными звонками, да моими редкими посещениями по принципу: «Вот ехал мимо, думаю,- дай загляну»».
Зато обнадеживающие вести, пришли, как говорится, с другого фланга: Сергей Константинович неожиданно сблизился с моим младшим братом Павликом.
А получилось так.
В конце семидесятых годов Павлик, отработав почти десять лет корреспондентом местной прессы на малой родине, получил предложение трудиться в астраханской областной газете.
Это, как нельзя, кстати, совпало с интересами нашей семьи: мама по рождению была астраханкой и всю жизнь мечтала туда вернуться в надежде отыскать потерявшихся в послереволюционные годы родственников. Валентина, жена Павлика, тоже оказалась астраханкой, и намерение переехать на постоянное жительство в Астрахань стало доминирующим.
В августе восьмидесятого года, предварительно «присмотрев» с помощью родственников Валентины небольшой частный домик в пригороде Астрахани и продав в надежные руки наш «родовой» дом на малой родине, семья брата перебралась на волжские берега.
Павлик был извещен мною, что где- то там, на самом краешке Астраханской области, живет Сергей Константинович. Мы даже как- то проговаривали с братом, что «бродячая» корреспондентская жизнь, возможно, забросит его в те края, а там уже можно будет и спросить,- ведь не в каждом селе живут полковники ФСБ!? Пусть даже и в отставке.
Все оказалось гораздо проще: по совету поселкового медика мой двоюродный брат выехал в Астрахань,- показаться врачам.
Далеко немолодой человек, он в дороге внезапно занемог, и только вмешательство случайного попутчика помогло избежать худшего: Сергей Константинович оказался в самом авторитетном медицинском учреждении города Астрахани,- больнице имени С.М. Кирова,- в надежных руках заведующего приемным отделением, моего друга детства Валентина Киреева.
На другой день о лежащем в больнице родственнике от Валентина узнал Павлик, и они встретились, чтобы уже никогда не расставаться.
Трудно представить себе двух таких непохожих людей, как Сергей Константинович и мой младший брат.
Педант, сдержанный на слова и эмоции, внешне неприветливый и даже суровый с виду человек,- это Сергей Константинович.
Бесконечно добрый, легко сходящийся с людьми и готовый помочь каждому, кто бы к нему не обратился,- это Павлик.
Что так сблизило их?
Может Павлик своей добротой напомнил Сергею Константиновичу его отца,- Константина Андреевича?
Может, свойственной ему подчас несобранностью, брат вызвал в Сергее Константиновиче давно уже невостребованное, но, оказывается, не забытое им желание помогать, покровительствовать?
Как бы там ни было, но теперь уже каждый свой выезд в столицу, равно как и возвращение из нее, Сергей Константинович осуществлял через посещение семьи Павлика.
Ритуал главной части этих посещений,- разговор за столом,- всегда был одинаков: бесконечные беседы о Киреевых, о наиболее значимых событиях в их роду, об особенностях характеров земляков и т.д. и т.п.
И порой бывало так, что в беседу вмешивалась жена Павлика, Валентина, со словами «вы собираетесь на вокзал ехать,- поезд через двенадцать минут отходит?».
И тогда начиналась беготня, гонки на первых попавшихся автомобилях до вокзала, бег «с отягощениями» по перрону, забрасывания багажа на ходу в тамбур уже идущего вагона, и прерывающееся от невероятной одышки, но все же полное удовлетворения прощальное «сообщение» уже находящегося в тамбуре Сергея Константиновича:-«Это еще ничего, а вот в 19... году Пантюшеньку (один из наших с Сергеем Константиновичем двоюродных братьев,- прим. автора) провожали! Так до Артезиана по степи за поездом на автомобиле гнались!!».
(Для справки: станция Артезиан находится в семидесяти километрах на север от нашего села. Так что, сами понимаете, «догоняние» поезда по бездорожью,- не для слабонервных ).
Я уже начал потихоньку привыкать к тому, что главным связующим звеном между мною и Сергеем Константиновичем является семья Павлика (редкие появления моего двоюродного брата в столице носили, как я уже упоминал, глубоко «законспирированный» характер), как вдруг поздней осенью 1999 года из Астрахани пришло горестное известие: на пятьдесят пятом году жизни скоропостижно скончался мой младший брат. И хоть я прилетел утром следующего дня, в доме уже, как говорится, было полным- полно народа: только семей одноклассников и одноклассниц Павлика за последние двадцать лет в Астрахань переехало более десятка, да и поезд с нашей малой родины идет сюда всего шесть часов. Так что все, кто хотел приехать, уже приехали.
Неподвижно стоявшего у стены невысокого пожилого мужчину никто из присутствующих не знал, да он ни в чьем внимании и не нуждался: стоял и смотрел на неподвижно лежащего Павлика.
Судорога сдерживаемых рыданий сдавила мне горло. Я подошел и обнял Сергея Константиновича за плечи. Он поднял голову и произнес: -«А, это ты! Вот видишь, что получилось. Это ведь он вместо меня. На самом деле как должно быть: я, потом ты, а уж потом он!».
Что я мог ответить ему в этот момент, если бы даже и смог бы это сделать?
Что бездумно транжирим время, отпущенное нам всевышним, и годами, а то и десятилетиями не встречаемся друг с другом?
Что, ссылаясь на какие- то, как нам кажется, серьезные причины, считаем возможным не поддерживать тесных, по- настоящему родственных отношений?
Что, замкнувшись в скорлупе внутрисемейных отношений, позволяем себе спустя рукава относиться к таким общечеловеческим ценностям, как чувство своей принадлежности к фамилии, роду?
После круговерти похорон мы на некоторое время уединились с Сергеем Константиновичем в дальней комнате (он рассчитывал в этот день успеть уехать в низовья Волги).
Сначала разговор зашел о событиях более, чем сорокалетней давности: как я появился в Москве, как сдавал вступительные экзамены в училище (надо сказать,- сдавал неважно, и Сергею Константиновичу пришлось вмешиваться, чтобы провинциального паренька не отослали обратно в прикаспийские степи), как я учился, и какие у меня были промахи (командир нашего курсантского батальона подполковник Бедонин был его старым приятелем).
Потом, сначала вроде бы как вскользь, а потом все более напористо Сергей Константинович затронул тему моих взаимоотношений с Александрой Тимофеевной: по его мнению, я проявлял о ней излишнюю заботу.
Мы расстались, договорившись о встрече в Москве сразу по его приезду (предположительно, во второй половине ноября).
Я тогда еще не знал, что нахожусь в начале очень непростого для меня отрезка жизни: сразу после моего возвращения тяжело заболеет жена Лена, и я на целые десять лет окажусь прикованным к цепочке обязательных дел, которые начинаются утром понятием «больница» и вечером этим же понятием и заканчиваются.
Несколько раз, во время «визитов» Сергея Константиновича в Москву, мы с ним созванивались, но до встречи дело так и не дошло: то он был связан жестким графиком прохождения медицинского обследования и последующего отдыха в подмосковном санатории (основное мероприятие, ради которого он и приезжал в столицу), то я не имел возможности хотя бы на полдня оставить без присмотра больную жену.
Между тем, семья моего двоюродного брата, несла потери.
Совершенно неожиданно на шестьдесят втором году жизни умер Владик.
Разобщенность, к сожалению, ставшая к тому времени нормой наших отношений, послужила причиной того, что о его смерти я узнал лишь спустя некоторое время после похорон.
Сильно сдала стареющая Александра Тимофеевна.
Практически одинокая и уж, конечно, нездоровая, она как- то поделилась со мной мыслью о переезде на постоянное место жительства в Барнаул, где с давних пор проживала семья ее брата.
Я выразил сомнение в целесообразности такого шага: как- никак, возраст, другой климат, к тому же время уж больно лихое для обмена квартиры и переезда время.
Как потом окажется, пожилая женщина, живущая в мире своих ощущений, не отступит от мысли переехать туда, где, как ей кажется, ее ждут, и наступит день, когда на мой очередной телефонный звонок мне ответят незнакомые люди, которые скажут, что всего лишь купили эту квартиру на рынке вторичного жилья, и о прежних ее владельцах ничего не знают.
С Сергеем Константиновичем в последние годы я общаюсь по телефону: предварительно звоню жене Павлика в Астрахань и уточняю, «проехал ли он через них», после чего начинаю «накручивать» телефон его московской квартиры (его манеру подолгу «висеть» на телефоне я помню с курсантских времен).
Но вот уже второй год Валечка отвечает мне, что он у них «не отмечается» ни осенью, ни весной. Попытки дозвониться по телефону тщетны,- аппарат постоянно находится в позиции «занято». Еще с одного московского номера, на котором мне, как сказал Сергей Константинович, «могут дать справку о нем», упорно отвечают, что его имя им ничего не говорит.
Что это означает,- я не знаю.
Искать в Астрахани возможность для временного пристанища у случайных людей в период пересадки с «Ракеты» на поезд,- не в характере моего двоюродного брата.
Стойкое нездоровье, не позволяющее вояж на длительное расстояние,- вполне возможно.
О самом плохом думать не хочется, хотя, когда человеку за девяносто, как говорится, «все может быть».
...Уже давно стерлись за давностью лет обстоятельства, способствовавшие той нашей первой размолвке. Да и были ли они так существенны, чтобы говорить о них теперь?
Неоднократно переосмыслены слова и поступки близких нам людей, вызывавшие некогда нашу неудовлетворенность по тому или иному поводу. Да и людей этих, по большому счету, тоже нет.
Нам и раньше- то делить было нечего, а теперь, когда нас осталось всего двое из когда- то огромного рода, да и нам самим, как говорится, «осталось всего ничего»,- наверное, пришла пора прощать и прощаться.
...P.S. Совсем недавно из Астрахани пришло известие, которое расставило, как говорится, все на свои места.
Оказывается, два года назад девяносточетырехлетний Сергей Константинович приехав, как всегда, поздней осенью в Москву, тяжело заболел и умер в ведомственном госпитале.
Он успел вверить заботу о своей « недвижимости» опекавшей его на этом этапе снохе (той самой, которую я не знал вовсе), а достойно похоронить участника Войны ей помогло родное ведомство Сергея Константиновича.
Уже занимаясь продажей этой самой недвижимости, добрая женщина попросила односельчан Сергея Константиновича при случае оповестить о его кончине родственников, проживающих в Астрахани. Так о печальном событии узнали в семье моего брата. Теперь об этом знаю и я.
«-Пусть земля тебе будет пухом, Сергей Константинович!»
2014 год.