Большая сцена, собирающиеся зрители в зале и дрожащие коленки. Пожалуй, это всё, что осталось у меня с того моего первого удачного выступления.. и понеслось! Слава уже не просто слабо тянула за рукав моего бардового пиджака, а подбегала ко мне с таким шумом, что я просто глох; она хватала за шиворот и волочила за собой по земле в мир, что ранее казался мне обычной несбыточной мечтой. Оставалось только у порога отряхнуться от пыли прошлой жизни, сжать покрепче свою скрипку "Любу" и смело шагнуть внутрь большого зала навстречу желающей развлечения публики.
Таким вот славным образом мои юношеские годы скрылись за бесконечным потоком времени, и я даже расслабился, устоялся как настоящий музыкант: получал приглашения на большие концерты, слышал громкие аплодисменты еще.. и еще. Я даже позабыл что некогда за гроши стоял где-то на оживленной улочке и, так сказать, проводил искусство в массы. Однако в мою повседневную жизнь вмешалось нежелательное "но", громогласно раскатившееся по полю жизни, и на мирного меня уже бежал табун огромных разношерстных лошадей. Большевики...
О моем прошлом "я" оставалось только вспоминать с нехорошей ухмылкой и делить последний кусок хлеба с тараканом Сергеем Иннокентьевичем, который не предпочитал вылезать из под кровати раньше обеда или ужина.
-Ванька! Хватит там по бумаге чиркать, пойдем на жизнь зарабатывать, - проговорил Антон Павлович, некогда востребованный в театре контртенор, и через плечо указал мне на дверь большим пальцем своей руки. Его голос отвлек меня и, спрятав ручку с тетрадью во внутренний карман, я быстро покинул это забытое богом помещение.
Зарабатывали мы с ним так: я аккомпанировал на "Любе", а он исполнял своим ангельским голосом знаменитые арии Наших композиторов, а то и западных. А после возвращение в свое "поместье", очередные пьяные беседы с ним, и никудышный ужин.
Перед сном, глядя на звезды меня настигло небольшое четкое воспоминание о том, что вся моя жизнь похожа хождению по кругу. Даже пример этому: несколько лет назад точно такой же "я", только сытый в теплой постели, лежал и смотрел на такое же звездное небо и загадывал на падающие синие тела заветные желания.
-Антон, ты не спишь? - неожиданно для себя, но всё же достаточно громко для такой тихой ночи проговорил я своему опьяненному товарищу и перевернулся на другой бок, лицом к нему.
-Нет, - протянул брюнет, будто совсем не пил и, хочу признать, у него это прекрасно получалось. Черные угольки глаз взглянули на меня из-за узких щелочек, готовясь внимательно слушать.
-Я вот подумал. А за что это нам? Да кто они такие!...
Уж было начал я. Мои возмущения резко прервал выразительный кашель и хриплый храп. Я понял, что продолжать дальше просто нет смысла. И всё то долгое время, которое мне полагалось спать, я потратил на бессмысленные размышления, пытаясь отвечать на вопросы: "Почему мы? и "За что мы это заслужили?", а под утро и вовсе уйдя в тему о сотворение мира. Но как только солнце взошло, я благополучно всё позабыл и задремал.
Но спать долго, увы, мне было просто не суждено, а Антон Павлович, вставший рано утром, навел такой шум, что любой человек на моем месте спокойно оставаться в грезах попросту не мог. Вот и бедному мне пришлось смириться с этим и послушно встать по зову своего "командира", страдающего от головной боли и сухости в горле. Но как только мы избавились от всех его проблем, позавтракали вчерашним ужином и допили оставшийся в бокалах портвейн, по обычному сценарию направились на главную площадь.
Что -то было не так... Вроде все здания оставались на том же самом месте, что были вчера; 25 октября сменилось 26-тым, как до этого один за другим менялись предыдущие дни, но я как будто был точно уверен в изменение чего-то особенного и очень важного. А переубедить было меня сложно.
Мы шагнули на Троицкую площадь и встали под фонарем с маленькой красной надписью "22", непонятно откуда взявшаяся там и продолжавшая свою тихую жизнь. Прохладный ветер, разносивший желтую листву, донес до нас громкие слова, пробивающиеся сквозь спины прохожих(преимущественно в кремовых сюртуках), "Царская власть пала! Временное правительство свергнуто! Керенский бежал!" - рекламировал свои газетки юный мальчик со звонким, резким голоском. Я даже успел рассмотреть его маленькую фигурку и большие зеленые глаза, ярко выделяющиеся на фоне непримечательного личика.
Вот оно... вот что почти неуловимое смогла заметить моя душа, только войдя на эту Петроградскую площадь.
Ощутив на себе черные глаза Антона, окаменел, убедившись, что мне это не послышалось. Так оно было. Стало страшно... Я будто бы почувствовал в спину взгляд тысячи волков, желающих разорвать меня. И я был тем самым жалким олицетворением русской культуры, белым кроликом, оставившим свои следы прямо до норки и нечаянно привлекший к себе внимание лесного хищника. Я был уверен, такое чувство настигло не только меня, ведь даже по лицу Антона проскочили гримасы точно такого же дикого ужаса, который, скорее всего, изобразил и я.