Все спали. Тихо и безмятежно, точно младенцы. Да разве кого здесь волнует что скажет какой-нибудь президент или сенатор? Мы отошли от этого. Убежали, спрятались, если конечно это можно так называть. Самый простой чернорабочий всегда недоволен, но ведь ему и в голову никогда не придет просто уйти от этого. А мы смогли. Все спали. Меир, сидевший рядом курил и тоже спал. Все спали. Мы убежали, спрятались, уснули. Обрели покой. Окунулись в самый мягкий и крепкий сон.
-- И почему я раньше такого и представить не мог? Это было чем-то недосягаемым и далеким. Но ведь таким простым! Так просто! Черт побери, какой красивый бред! Не находишь?
Меир курил и улыбался от восторга. Он любил быть счастливым.
-- Я люблю когда ты говоришь. Ничего не понятно и красиво. Когда такое ощущение можно подумать и о прекрасном. А когда люди говорят понятно, можно подумать и о цифрах.
Я облокотился на подоконник и тоже закурил. Меир усмехнулся.
-- Можно подумать ты что-то смыслишь в цифрах. Да для тебя это настолько же непонятно как и «прекрасное» . Лучше вообще не думай и никто плохого о тебе не скажет за неправильные фразы. А фразы то они все неправильные. Вот в чем загвоздка!
-- Не докучай. Лучше скажи когда у нас поезд. Терпеть не могу эту дыру.
Меир обошел взглядом все наши хоромы. Не слишком зажиточно. Малюсенькая квартирка в одну комнату, но зато большая кухня с балконом. Старые обои, приклеенные намертво, старая мебель, просиженная и пыльная. Несколько полок с книгами совершенно непонятными и загадочными. И три малюсеньких человечка, спящих, счастливых и немного нервных.
-- А когда захочешь. У меня билет на шесть часов, но при желании ты можешь поехать зайцем на три часа дня. И в Рио-де-Жанейро встретимся в пивной на вокзале.
Я смотрел на Лиди. Француженка, что сказать. Спит минимум до часу дня.
-- Нет, я в пивной пропью все свои последние деньги. Да и потом на три часа дня я уже не успею.
Меир потушил сигарету и принялся варить кофе. Лиди только проснулась и сладко зевала. За окном был запредельно жаркий, солнечный и яркий день, но выглядела она так, будто за окном дождь, грязь, ветер и злые люди. Мы давно этого не видели. В Сан-Пауло такое было неведомо. Однако убежать от злых людей это оказался лучший способ плохого настроения для Лиди. В Европе она чувствовала себя комфортнее. Парадоксально когда совсем еще молодая барышня грустная без причины только потому что за окном солнце и улыбчивые лица. Я решил все таки не улыбаться ей, но спросить я был обязан.
-- Юная француженка грустит только по двум причинам: у нее нет красивого платья или же это красивое платье запредельно дорогое. Что из двух?
Она ухмыльнулась и одевая свой любимый халат ответила мне.
-- Юный русский либо считает себя слишком умным, либо не скрывает свою глупость. Что из двух?
Меир все слышал и довольно улыбался. Ему до черта нравились наши легкие споры с Лиди. Сам же он никогда не спорил с женщинами. Считал это дело глупым и бессмысленным. Временами они даже объединялись и шли против меня вместе. Тогда моему возмущению не было предела.
-- Я просто хотел спросить почему ты сегодня такая унылая! Зачем переходить на национальности!
-- Ты сам первый начал.
С полным равнодушием ответила Лиди.
-- Ты уходишь от ответа!
Я был возмущен и хотел спорить, А Лиди хотела отвязаться.
-- Раз уж мы начали про национальности, то француженкам это свойственно. Ты должен был это знать, раз так в них разбираешься, Александр!
Она села на балкон и стала пить кофе и курить. Даже не взглянула на меня. Зато Меир сел рядом с ней и они дружно беседовали о приятной горечи кофе. В такие минуты я чувствовал себя отбросом. Ненужным щенком. Человека которого обманули! Это было несправедливо и жестоко. Поэтому я сел рядом с ними и тоже стал пить кофе.
-- Ты ведь все таки не ответила на вопрос.
Лиди рассмеялась и поглядела на Меира.
-- А разве я должны тебе отвечать? Какой глупый мальчик.
***
В Сан-Пауло всегда праздник. Пить кофе на балконе самого старого дома? Ты счастливец! Просить милостыню у ворот администрации? Зачем, лучше иди в кафе и выпей немного. И ты счастливец! Любые пути унижения, грусти, тщетности бытия сводится к одному. Ты счастливец! Ужасно неправильная, глупая жизненная позиция, но кому это нужно если ты, о боги, счастливец!!! Один такой. А если и не один, то ты вдвойне счастливец! Я пытался так жить и в итоге у меня вышло нечто «Да, приятель, ты самый счастливый и самый гнусный человек. Ничего не поделать если ты дерьмо». Так думал я и Лиди. Точнее сказать это Лиди мне сказала какое я в сущности дерьмо, а я уже додумал первую часть насчет счастливчика. Но кому это нужно? Меир всегда забавляется над моими высказываниями и философией. Лиди критикует и курит. Я среди них как маленький ребеночек, а они важные профессора смеются над моей глупостью и неопытностью. Обида сокрушает…
-- Надо бы уже выходить. Пять часов. Сан-Пауло ужасный город! Все такие ясные, улыбчивые, того и гляди, счастливые! Не люблю таких. Они как правило самые подлые и гнусные. А если попадут в беду так еще и предатели. На оптимистов рассчитывать очень глупо. – Лиди укладывала свой чемодан. Она скомкала все свои яркие платья и пыталась вместить в маленькую емкость, которую она гордо звала «чемодан!» .
Меир своей мягкой походкой подошел к ней со спины и с добродушным лицом начал аккуратно складывать платья, будто они живые.
-- Вот так надо. Платья они же живые, Лиди. Ты знала? С ними надо уметь обращаться, иначе они будут некрасивыми и несчастными. Как женщины.
Лиди плюнула на свои живые и красивые платья и закурила.
-- Я одного не понимаю, Меир, откуда ты взялся такой? Если и вправду все евреи такие, то ей богу я уеду в Израиль. Вот, ей богу, уеду!
Я стал помогать Меиру, в надежде что Лиди это тоже оценит. И так, мимоходом спросил:
-- Почему не в Россию? Ведь необязательно все русские такие как я.
Лиди не посмотрела даже на меня. Она наблюдала за молоденьким юношей, который разгружал мешки с кофе.
-- Россия слишком огромная. И люди там огромные. А я маленькая. Мне нужны еще более маленькие люди, чтобы чувствовать себя комфортнее. Я попросту потеряю себя в такой большой стране как Россия.
Мы были уже на перроне. Меир курил, Лиди курила, я курил. Какая то толстая женщина с собакой явно несчастной и тощей ворчала со своей подругой. Они конечно же не из Сан-Пауло. Вообще не из Бразилии. Скорее всего из Германии или Франции, иначе они не были бы такими толстыми и злыми, вечно недовольными. Это характерно только европейцам.
-- Вот не понимаешь ты меня, Синди! Я же тебе говорю что лучше жарить на сале! Масло твое не имеет никакого вкуса!
Вторая женщина стояла в неком замутнении. Наверно она не слушала и напевала себе веселенькую песенку в уме, а может наоборот думала как бы отделаться от этой бестии. Лиди внимательно разглядывала эту несчастную истощенную собачку и будто сама себе сказала:
-- Какое негодование! Как же раздражает! До трясучки противно мне смотреть и слушать эту холеную морду. Злоба и ненависть вот и все слова. Злоба и ненависть!
Меир посмеялся. Он вообще забавляется над нами. Можно подумать мы ребятишки какие-то чтобы смеяться над нами. Он бросил окурок в урну и с улыбкой сказал Лиди.
-- Глупенькая. Не обращай внимания или просто посмейся над ней. Тебе нравится быть злобной, недовольной девицей? Так и до той «холеной морды» недалеко.
-- Ужас в том, что я это и сама понимаю. А тогда какой смысл? Разве от этого та «холеная морда» будет более привлекательной? Или может быть похудеет и накормит наконец свою собачонку!
Меир снова смеялся. Но не так как над шуткой. Смех его был бархатный, будто он ясно осознавал собственное величие и достоинство перед нами.
-- Ясное дело она не похудеет, но тебя по крайней мере перестанет это волновать. Вот и думай теперь. Ничего не изменилось, а тебе лучше.
-- А ей также.
-- А тебе лучше.
Лиди громко захохотала, а Меир довольный собой, заулыбался. Поезд уже отправлялся и мы зашли в вагон. Меир уселся у окна и с улыбкой сказал:
-- Я люблю поезда. Ожидание и надежда на лучшее переполняют тебя. Ты чувствуешь прилив сил и руки трясутся перед неизведанным.
Я издал издевательский смешок.
-- Ожидание гнетет. И не ломай комедию будто ты не разу не был в Рио и ожидаешь чего то неземного.
Лиди копалась в своем чемодане, а Меир смотрел в окно.
-- Так оно и есть. Я никогда там не был и значит мне следует волноваться и трястись. А ты спокойный как удав, черт возьми! Ты там был разве?
-- Нет, не был. Не хочу себя кормить бессмысленными иллюзиями.
-- Идиот. Как же ты живешь?
Я сел рядом с Лиди и открыл минералку.
-- Как идиот.
Лиди опрокинулась назад закрыла глаза и твердым, словно гранит голосом сказала:
-- Самое умное, что я слышала от тебя.
Меня вдруг одолела очень сильная жажда, и я выдул больше половины бутылки воды. В поезде было жарко и пить хотелось все сильнее. От моей минералки ничего больше не осталось. Меир погрузился в себя, Лиди занималась ногтями. Будь то третья мировая война, от таких занятий их не оторвать. Я пошел в вагон-ресторан.
Потные люди, стремительно сменяющийся пейзаж за окном и запах пота вперемешку с перегаром и ароматом лаванды. Да, вагону-ресторану явно не занимать определенности человеческой сущности. Хоть и были попытки все это скрыть запахом лаванды, но куда там! Человеческую природу ничем не прикроешь.
-- Два стакана лимонада со льдом, пожалуйста.
Первый стакан я выпил залпом, а второй растягивал. В поездах всегда на удивление вкусные напитки. А какой букет вкусов! Легкая кислинка от лимона, мягкая сладость от меда и свежая прохлада льда. Лимонад почти заглушал амбре вагона-ресторана, но стоило сантиметров на тридцать удалиться от стакана, как сразу же вонь била в ноздри.
-- Какая вонь! А вы случайно не в Рио-де-Жанейро едите?
Меир улыбался. Он весь светился! Любят же люди строить надежды, а потом горевать.
-- Да, именно в Рио-де-Жанейро. Постойте кА, мы с вами нигде не встречались? Ваша счастливая мордашка напоминает одного моего знакомого еврея.
Вдруг он принял весь свой артистический облик. Ему нравилась каждая минута того прелестного ожидания.
-- Нет, такого не может быть. Я еду из Сан-Пауло прямиком в Рио. Да и вы мне никого не напоминаете. Возможно вы алкоголик, а возможно спортсмен. Откуда же мне знать?
-- Неужели?
Он облокотился на столешницу и посмотрел мне в глаза пронзительным взглядом. Выглядело забавно. Шутник каков!
-- Нет, подождите. Возможно мы едим с вами в одном купе, возможно вы даже мой друг и собутыльник. Да, похоже я припоминаю.
Я допил свой лимонад. Допил специально при Меире, жадно глотая.
-- Пенек, мы с тобой никогда не пили вместе! У меня понимаешь средств таких нет чтобы пить с тобою вместе.
Меир стукнул себя по лбу и издал странный звук чем-то похожий на «а».
-- Конечно, дорогой. Это мы тогда с Лиди пили. А ты спал, идиотик. Помню как она мне всю ночь рассказывала про своих ухажеров. Кто-то даже был чиновником. Ты вообще себе это представляешь, безумец? У нас есть знакомая которая водилась с чиновником!!! Открою тебе секрет – у нас огромные связи, дружок.
Мы дружно посмеялись. А бармен довольно улыбался. Конечно он все слышал. Меир так голосил, что даже любовная парочка за последним столиком все слышала и тихо хихикала. Его это и не смущало. Меня тоже.
Еще немного посидев в вагоне-ресторане мы вернулись в купе. За окном стремительно сменялся пейзаж. Лиди уже проснулась и с мрачным взглядом смотрела в окно. Обычно такое не увидишь . Лиди всегда эгоистичная и самовлюбленная особа, а тут задумчивая, сгорбленная. Тихо, чуть шевеля губами она говорила.
-- Я знала одного старого человека. Он был очень старый. Очень бедный. Единственным утешением для него было ездить на автобусе. Сменяющаяся картинка завораживала и восхищала. Одного только не было. Денег. Раз в неделю он все таки собирал необходимую сумму и погружался в блаженство до тех пор пока его не выгонят из автобуса. Это так просто. Сел и ты счастливый. Но для него это было в большинстве случаев недосягаемо. А мы? Для нас это очень просто. Но счастье ли это?
Из уст Лиди это звучала очень даже забавно и я не сумел сдержать улыбки. Лиди посмотрела на меня злобно, а потом равнодушно. Меир не улыбался. Вся его радость о неизведанном вмиг растворилась и он сел рядом с Лиди и смотрел на меня осуждающим взглядом.
-- Конечно счастье. Все мы просто глупые. Думаем, думаем. А все просто. Счастье даже во вдохе. Для меня это недосягаемо. И для тебя это недосягаемо. И даже для Александра это недосягаемо. На словах то все ясно. Вдох-счастье, радость. А на деле не ощущаешь этого, потому что ты редкостный придурок. Выходит что счастье недосягаемо. А все почему? Потому что мы идиотики. Маленькие такие. Ничтожные.
Это звучало не осуждающе, а скорее ласково. Будто речь идет о умственно больном человеке и обижать его некрасиво или по меньшей мере непристойно. Меир тоже начал улыбаться и я понял что мое положение спасено.
-- А ты тоже глупый? – Лиди посмотрела на Меира в упор. Уже осуждающе, уже с упреком. Наверно она не хотела видеть Меира глупым. Да ей даже невдомек насколько Меир умен что признает такие вещи. Она даже не пытается понять его! Глупая! Видит только поверхностное, обманчивое, провокационное значение!!! Сколько людей испортились слушая великих, но не понимая их! Слушая только то, что им хотелось слушать. Сколько людей испортилось!
Меир не ответил на вопрос. Он жалобно посмотрел на меня. Он явно просил помощи.
-- Лиди, в вагоне- ресторане отличный лимонад. А еще там бармен симпатичный. Сказка! – я сказал это настолько непринужденно насколько это было возможно. Лиди озлобилась и даже не взглянув на Меира бросила мне :
-- Свинья!!! Какая же ты редкостная свинья! Да сроду таких свиней не водилась как ты! Да ты всем свиньям свинья!!! Все!
Она хлопнула дверью купе и видимо пошла искать утешения у бармена. Меир засмеялся, а я сидел и глядел в окно. На Меира она всегда обижалась больше. Он ей ближе. Познакомились они еще в Париже в кафе. Лиди была официантка. Подробностей я не знаю, к ним я присоединился лишь в Пуэбло. Меир закурил .
-- Не стоило брать ее в путешествие. Ведь говорил я себе, предупреждал. Но нет, дал слабину. И потом когда я с ней познакомился она была совершенно иная. Робкая, застенчивая, скромная! Она не говорила что хочет поехать со мной, но я видел, она умоляла глазами взять ее. Ну в самом деле, не знал же я что везу такую бестию! И главное не бросишь теперь. Все!
Я засмеялся и тоже закурил.
-- Давай ее из окна выбросим. Ей, Богу еще одна такая выходка и я ее выброшу из окна!
Меир копался в сумке.
-- Нет, я не могу уже ее выбросить и тебе не дам. Ты сегодня мне сказал что мы с тобой никогда вместе не пили. Это оскорбление, парень.
И Меир достал бутылку дешевого сидора и несколько подгнивших бананов.
-- Нет. Так не делается. Я хочу чтобы все красиво, правильно. Вот приедем в Рио и пойдем в ресторан. Там и напьемся. Трое пьяных в купе это несерьезно. Можно подумать мы студенты какие-нибудь. Мы путешественники, Меир! Путешественники!
Около десяти часов вечера пришла Лиди. Она шаталась. Меир лежал с закрытыми глазами, но не спал. Он был полностью сосредоточен и мышцы его были напряжены. Было еще светло и я тоже закрыл глаза, чтобы не дай Бог Лиди не увидела что я не сплю.
Чуть не упав, она села на полку купе и громко расхохоталась.
-- Нет, это уже совсем перебор. Двое русских это уже слишком. Можно подумать этот Иван на что-то претендовал. Александр! Александр!!! Спишь? Ты ведь не спишь, кретин! Что думаешь, я не вижу? У, вредина! Думаешь я уже совсем, да? Ну и думай.
Лиди упала на подушку и мгновенно заснула. Я посмотрел на Меира. Он все слышал и его это очень сильно злило. Я видел. Мышцы были напряжены до предела, а лицо приняло такое выражение, что будто он сейчас заплачет и от этого ужасно злится. Я даже не хотел с ним разговаривать. Никогда я не видел его таким. Обычно он забавляется такими вещами. Раньше я думал это защитная реакция. Пуленепробиваемая, железобетонная, непоколебимая. Но стоит Лиди напиться, вся броня рушиться. И остается маленький и ничтожный человечек, беззащитный и беспомощный от собственной злобы.
-- Спокойной ночи, Меир.
Что-то невнятное он мне пробормотал в ответ и я уснул беспокойным сном. Часто просыпался, ходил курить. А Меир все не спал. Все лежал так, окаменелый. Мне было непонятно отчего он такой? Да неужели из-за этой стервочки? Но с другой стороны я же много и не знал. Поэтому я с неясностью в голове предпочел вообще не думать об этом. И уснул уже крепким сном путешественника до самого утра.
***
-- Ужасное утро, Меир! Оно ужасное! Отвратительное, паршивое! Почему такое утро? – Лиди курила и пила кофе. За окном было солнечно и жарко. Спросонья я не понимал с чего оно такое ужасное, но Меир все объяснил.
-- Потому что ты, Лиди, пришла вчера пьяная как сапожник и всей своей тяжестью опрокинулась на кровать. Как правило твое состояние называется похмелье. Не думаю что ты впервые сталкиваешься с такими чудными ощущениями.
Лиди издала что-то наподобие разгневанного мычания. Мы должны были приехать сегодня в полдень. Поезд был удобен, красив, аккуратен, но от дороги устаешь.
-- Меир, первым делом идем в ресторан и напиваемся как свиньи. Ты обещал. – я сказал это серьезно, даже целеустремленно. Меня одолевало любопытство. С Меиром всегда пила Лиди, я же никогда. Интерес к неизведанному переполнял.
-- Мой милый мальчик, первым делом мы купим на вокзале самый дешевый пирог. Уверен, тебе покажется будто он из самого лучшего ресторана. Пироги здесь- сказка. Мне рассказывал мой давний друг. И конечно после этого мы пойдем гулять и зайдем в местный бар. К черту все музеи и улицы! Настоящий город виден исключительно в местных пивных.
Я посмотрел на Меира озадаченным взглядом.
-- Почему пирог? Глупость получается.
Меир расхохотался, а у Лиди похоже начала от этого болеть голова.
-- Ты посмотри на него, Лиди. Глупость у него получается. Тебе разве неизвестно, малыш, что счастье именно в пирогах. Очень умный парень это сказал. – Меир выделил слово «малыш» и продолжал хохотать.
-- Да разве счастье в пирогах? Сидр! Истинное счастье – сидр, мой Карлсончик. – Я тоже стал хохотать. Так беззаботно, по-детски, совсем по-детски…
Поезд подъезжал и пейзаж двигался медленнее. Люди ругались, кричали, плакали, смеялись, лица их были переполнены жизнью, а у нас будто застыли. Застыли на одном прекрасном моменте, несомненно счастливое выражение лица, но безжизненное. Меир завороженно глядел на людей. Их так много и все разные. В большинстве своем глупые, ничтожно малюсенькие. И редко где проглядывает громада, которая в состояние познать, а впоследствии и повести за собой нас, маленьких. Меир глядел с восторгом! Наслаждение от момента. Одного момента. Это приятно, но безжизненно. Совершенно безжизненно.
-- Какие они все… - Лиди говорила фразу с отвращением. Я перебил ее.
-- Кто все? Люди? Неужели ты их замечаешь? А я уж думал твой эгоизм перешел в такую стадию, что ты уже никого не замечаешь, а потом страдаешь от одиночества. И проклинаешь всех( слово абстрактное, ибо всех для тебя нет) в своем горе.
Лиди рассмеялась. Какой ужас, я опять чувствовал себя ребенком, сказавшего какую-нибудь нелепость. Нелепость притом довольно милая и безопасная. Будто ребеночек усердно старается, но у него ни черта не получается! Злоба и стыд, хотя , казалось, из-за чего? Какая странная барышня…
-- Ах, милый мой мальчик, тебе еще свойственно говорить такие забавные глупости. Ты конечно правильный, самый умный и красивый. Молодой, двадцатидвухлетний! И я с досадой признаю какая я нехорошая. Какая я отвратительная и безнравственная. И скоро определенно сгнию от этого. Да, я это признаю, мой мальчик. Как нестранно тебе, я это признаю. Но не могу я сдержать смех, прости не могу. Извращенное чувство юмора у меня, правда?
Мне хотелось провалится. Она задавила меня. Я хотел задавить ее, а вышло наоборот. Но как же я мог сдаться? Не мог…
-- Мне просто противно, когда ты говоришь так! Ты давишь меня своим опытом. Ты думаешь что выиграла. Ты думаешь что права!
-- Нет, я не думаю что права. Ты не услышал меня? Я сказала что самая плохая и противная. Сгнию от этого, понимаешь? Сгнию!
Она расхохоталась. Смех был невеселым, был обреченным, грустным. Вы когда-нибудь слышали грустный смех? Мне хотелось тогда плакать. Хотелось пожалеть ее.
Меир не обращал никакого внимания. Когда он был заинтересован, его это влекло, манило, и ничто уже его не волновало. Жизнь уходила на то, чтобы окунуться с головой во все, что ему нравилось и не замечать того, что было ему противно. Конечно легко кажется. До невозможности легко…
-- Ну как, тебе нравится, Александр? – он явно не слышал нашего разговора с Лиди.
-- Как же я могу судить о городе не побывав в местном баре?
-- Вокзал тоже место важное. Смотри какие тут страсти. Ты только погляди какие лица, какие жесты! И все движется. Все в движение! Фантастика.
Поезд остановился и я слегка пошатнулся. Этот толчок был точкой. Последней и жирной. Все, парень! Вот она жизнь, похождения по городу, пьянство, счастливый и потерянный взгляд. Я взял свою сумку, Меир взял чемоданчик Лиди. Казалось уже и забылись все те разговоры, которые ни к чему не ведут кроме разочарования. Людей было мало. Вечер жаркий, солнце садилось и мир был в других красках. Как и утром мир в других красках. Мы сели на лавку около вокзала, я закурил, а Лиди облокотилась мне на плечо. Руки у нее костлявые и твердые.
-- Мне кажется там есть отличные пироги. Пойду посмотрю, а потом пойдем в город. – Меир никогда таким не был. Счастливый, но боящийся упустить это счастье ведет себя сдержано, но он светится, несомненно светится. Хочется за ним идти, подчинятся ему как самому мудрому руководителю.
-- Только быстрее возвращайся. Я терпеть не могу когда тебя нет! Сдались тебе эти пироги… - Лиди курила и будто специально давила на мое плечо. Давила сильно, что я даже немного пригнулся.
-- Ну и где же твои многочисленные сарказмы, Лиди, по поводу меня и пирогов?
-- Хватит. Решил поиздеваться? Безумец. Ничтожество. Как же я тебя не люблю. Вот бывает любишь, бывает все равно на человека. А я тебя не люблю. И самой тошно, хотелось чтобы было на тебя все равно, а я тебя не люблю! Мне хуже! Вот ты меня тоже не любишь, и я тебя не люблю. Тогда какого черта?
Я ушел из под ее руки.
-- Меир. Меира ты любишь, а ему на тебя все равно. Злишься, я знаю. Я тебя тоже не люблю. Стерва.
Лиди потушила сигарету и улыбнулась.
-- Знаешь куда бить, чертенок. Знаешь, у меня сейчас такое состояние… Хочется материться, убивать , пить и все под классическую музыку и под праведным знаменем. Жуткое желание! Очень хочу, мальчик.
Меир летел к нам с какими-то лепешками и тремя бутылками лимонаду. Свою бутылку он уже открыл и пол лепешки уже откусил. Есть я хотел жутко и принялся есть лепешку. На удивление она была безвкусная. А ведь Меир сказал тут самые чудесные пироги и лепешки. Меир ошибся. Счастье слепо. Причем слепо исключительно в хорошую сторону. Печально, но голод от этих лепешек только еще больше проснулся и я съел все до конца.
-- А ведь ты говорил, что здесь замечательные лепешки! Выходит твое счастье безвкусное. – Лиди жевала, но как-то неохотно и маленькими кусочками. Я выпил всю бутылку лимонада залпом. Было невыносимо душно.
-- Отбрось свои метафоры, Лиди. Ошибку допустили вы, маленькие мои. Слепо доверившись счастью погнались за ним куда? На вокзал! А сейчас это счастье еще называете безвкусным и даже не хотите вспоминать что счастье не в лепешках, а в сидоре. С гордо поднятой головой я извиняюсь перед вами, маленькие мои, за вашу глупость, ибо глупость самая естественная вещь! Малюсенькие люди хотят быть большими, притом уменьшая всех! Природа, меленькие, это природа. И даже сейчас я стал в ваших глазах выше, а вы ниже.
Меир был одним из тех людей, которые не гордятся своим умным словом, выброшенным на глупость. Он и сейчас не гордился. Он разъяснял суть, и кажется, ему было совершенно плевать стали мы от этого ниже или выше.
Лиди подняла свой багаж и с досадой посмотрела на меня:
-- Пустые разговоры, мальчики. У меня совсем другие планы на этот вечер. Лепешки, счастье… это слишком громадно и значимо для отпуска. Я хочу просто ходить, медленно и широко. Хочу пить и есть. Какая философия на отдыхе! Маленький человек, громадный человек, а если к примеру у меня крохотные ноги и огромная голова, я кто тогда, Меир?
Меир замешкался и откусил лепешку. Кусок никак не хотел отрываться и сделался такой вид, будто лев отрывает кусок мяса от антилопы и рычит от удовольствия.
-- Все равно маленькая и никудышная. Пусть голова это твой опыт, а ноги возможности. Без ног ты не сможешь ничего. Ты так и останешься маленькой, вечно ворчащей стервочкой с огромной потной философией и большой головой.
Лиди состроила гримасу и пошла прочь от нас. Было любопытно и я крикнул ей вслед.
-- И куда ты? Неужели намерилась звезды считать или заниматься самобичеванием?
Лиди показала некультурный жест и крикнула в ответ.
-- Еще чего! Напьюсь и усну в парке. А твои остроты, Александр, как толстая баба на пляже. Не пройти, не наступить! Идите к черту!
Такого развития событий стоило ожидать и поэтому без капли чувства собственной вины мы отправились с Меиром в самый ближайший бар.
-- Ну, что скажешь? Ты можешь мне не верить, называть дураком, но клянусь, она прекрасна. Именно в своей стервозности, детском противоречии, даже нет… В ней не ярость, а нечто другое. Это восхищает, Александр. Когда я с ней познакомился она была обычной. Тихой, скромной, румяной. Таких миллионы. Но настоящих стерв, Александр почти нет. В каждой скандалистке есть какая-то милость. В ней же только привязанность, как у злой собаки. Может укусить даже хозяина. От любви наверное, хотя может даже из-за вредности. Это красиво! Живая сила всегда восхищает, Александр. Какое удовольствие, когда она так кричит. Какие фразы! Я даже улыбаюсь от удовольствия. Хотя тебе может показаться что эта насмешка, но нет! Это удовольствие и блаженство от силы. Огромной и неуправляемой. Завораживает, знаешь ли!
-- Иногда я тебя не понимаю.
Меир посмотрел в небо и глубоко вздохнул.
-- Ты меня никогда не понимаешь, Алек. Милый мой Алек…
Я задержал дыхание и смотрел где можно выпить. Признаться, это сокращение моего имени немного удивило. Обычно они всегда называли меня Александр. На Родине звали Сашка или Саня, а тут Алек… Любопытство!
-- Алек? Любопытно, Меир. Мне даже нравится.
Меир грустно посмотрел на меня, будто разочаровался от самой ничтожной мелочи от которой никак не ожидал такого предательства.
-- Вот видишь, ты не уловил саму суть. Даже маленькую суть. Ты вслушиваешься в совершенно не в те слова. Но ты мне нужен, маленький мой. Ты мне нужен! И Лиди нужна. Вы, это то чем я восхищаюсь. Но только пожалуйста не делай себя божеством. Будет выглядеть забавно.
Мы шли по улице. Она была длинной и красивой. Центр от вокзала был недалеко, поэтому наверно мы были в центре. Много кофеин, памятники уже никому неизвестным людям и брусчатка! Самое главное это брусчатка. Она везде, черт возьми! Лишь во Вьетнаме я не видел брусчатки в центре. Лавочки, а на лавочках пожилые люди, или просто толстые потные мужчины с огромной бутылью пива. Этим не удивишь путешественника. Такое везде. Прямо как Лиди. Скромных, румяных и красивых девушек большинство, а Лиди такая одна. Путешественнику тоже нужно нечто новое, чего он никогда не видел. Казалось, бар! И что бар? Везде одинаковые бары и даже напитки. Но нет. Они всегда разные. Нет повторяющихся баров и быть не может! Люди там честные, а вино вкусное. Но главное конечно люди. Все слои общества говорят, говорят, говорят, обрывая свою речь только на том, чтобы сделать еще глоток. Здесь кипит настоящий город, а не на лавочке с бутылкой пива. Именно здесь собрана жизнь, душа города. Все новое и необычное. Это так же завораживает как и Меира Лиди. Только здесь не ярость, а таинственность. Блаженство. И твой, казалось, навечно застывший взгляд вдруг мечется от стены до стены, от взгляда до взгляда, от бутылки к бутылке. Ты снова живешь, ты путешествуешь. И ты не хочешь умирать, ты хочешь жить и восхищаться. Буквально падать от удовольствия! Любопытство…
-- Ты никогда не задумывался почему люди в барах иные? А я вот задумывался. Потому что они пьяные… Готов поспорить ты этого не знал. Так ведь они пьяные и настоящие. А выходит это алкоголь делает их настоящими. Выходит они фальшивые, - Меир говорил и наблюдал за людьми, которые сидели здесь. Их было немного, потому что был обед и в основном сюда в это время приходили местные работники с почты. Они ели похлебку и кукурузные лепешки, а потом брали с собой кофе и бутерброды. Они не обращали внимания на нас, думали, наверно, о работе или о семье. Или ни о чем не думали. Может быть о Боге думали или о возлюбленной. Я сидел и смотрел в окно. Мужчина все еще сидит на лавочке и допивает пиво, люди идут по брусчатке, а Меир смотрит на меня и ждет чего-то, а может и не ждет, и не смотрит на меня вовсе. Но я чувствовал что надо что-то сказать.
-- Лиди тоже сидит в таком баре. Ты думаешь она не настоящая сейчас?
-- Сейчас настоящая, но к вечеру уже будет фальшивая. Удивительно! Собака не может быть не настоящей. Собака есть всегда, а люди… Люди хотят замарать мир мнимыми соображениями. Чтобы все в красках, понимаешь? Можно подумать без этого в мире красок нет! Они отворачиваются, корчатся, закрывают глаза и хотят чтобы все было пестро. Им становится хорошо, но это все фальшиво. Им не хорошо, они просто убеждают себя в этом.
К нам подошел официант и стал стоять и ждать. Он был молодой и смуглый. Улыбался.
-- Принесите пожалуйста бутылку коньяка и две порции овощей на гриле. И можно еще кукурузных лепешек, - я пытался сказать это как можно доброжелательнее, но у меня не вышло. Скорее это выглядело как высокомерно. У Меира пробежала секундная улыбка, а я смотрел в окно.
-- Ты будешь пить один. Я не хочу. – Меир был счастливый. Счастье его было непоколебимо. Секунду назад он мог показаться задумчивым и может даже грустным, но это было далеко не так.
-- Тогда я тоже не буду. Не говори так, я чувствую себя мальчиком.
-- Дурной! Ты опять меня не понял. Дело не в тебе, а во мне. Почему ты все воспринимаешь в свою сторону? Честно, на твоем месте я бы напился вон с тем вот симпатичным таксистом, - Меир показал на старого, пьяного, бородатого и ворчащего мужчину в кепи.
-- Нет. Я только сказал что чувствую себя мальчиком, но это чувство мимолетно и характерно только для этого момента. Прежде всего я путешественник!
Меир тяжело вздохнул и копался в карманах, видимо доставая сигареты.
-- Пить с местными это разве не удел путешественников? Если бы я это сказал всерьез ты бы мне поверил. Ты вообще веришь всякой чепухе, Алек! Это неправильно. Конечно, познание идет и от других. Несомненно оно идет от других. Но не нужно забывать и свое собственное я. Нужно принять за веру только истину. Говорят чаще всего глупости. Тщательный отбор мыслей и истин! Прежде всего ты путешественник и должен это знать. Я ведь твой вечный учитель, вечный бог, говорящий всегда только высшие справедливости! Я чудо, которое принесет миру процветание! Мои мысли всегда отточены и справедливы. Я для тебя божество!!! А ты счастливчик. Поправь меня если я не прав.
Меир закурил и взгляд его бегал от стола до пепельницы, от пепельницы до бармена, а от бармена опять до стола. Он злился. И я злился. Счастье его никуда не исчезло, ибо это было бы слишком мелко, но мимолетный гнев сопутствовал ему уже довольно долго.
-- Ты не прав, Меир. Чего ты хочешь услышать? Слова которые огорчат тебя и которые сумеют показать что я тоже могу кусаться? Ах, Меир! Идеалист! А не мелочь ли это, Меир? Не мелочь ли? – я говорил это как можно более жалобно. Как можно более изящнее. Меир затушил сигарету и громко расхохотался.
-- Конечно мелочь, маленький мой. Мелочь. Очень огромная мелочь. Громадная! Ах, Алек! Философ! Земля вся наша мелочь, ты мелочь и я мелочь. Вселенная тоже мелочь. Говоря такое, милый, ты можешь сказать точно что же здесь не мелочь?! – последнюю фразу он выделил и брови его нахмурились. Взгляд опять запрыгал. Волна гнева то нарастала, то сбивалась до хохота. Сейчас Меир снова хохотал.
-- Слишком много ума, маленький. И его до того много, что все вырастает в большу-у-ущую глупость. Вот удел всех гениев! Конкретная тупость вот их удел! Абсурд! Маленькие идиотики безобидны, но большущие идиоты опасны. Сжирают самих себя из-за недостатка тупости. Им не хватает! Из-за ума они выросли большими! А что дальше, милый? Ничего! Идиотизм дальше. Слабоумие дальше. А что мне делать, маленький? Что мне делать?
Теперь закурил я. Я не думал над Меиром. Мне не хотелось думать о нем. А думал я что же сейчас происходит с Лиди, где она, с кем пьет. Мне до ужаса хотелось посмотреть город и есть. Я не мог думать о Меире. Я не мог!
***
До самой ночи мы сидели с Меиром в этом маленьком баре в центре. Мы не разговаривали. Просто сидели. Временами я хотел снова начать разговор, но Меир либо уводил взгляд либо мычал. И в мычание этом была вся его боль, раньше его боль была счастьем. А теперь просто боль.
-- Мы трусы, Меир. Мы бежим и прикрываемся счастьем и путешествиями. Мы убегаем, Меир. Трусы, Меир, - я не смотрел на него. Я смотрел в окно. Было уже темно и потный мужчина уже ушел. Толпа людей безразборно шагала и орала. Это были молодые люди лет двадцати. Они пили и пели песни. Они не убегали, им просто не представился случай чувствовать себя несчастными. Это великое дарование. Я отдал бы все за такое качество. Может впоследствии они все сопьются, умрут от голода или сгниют в тюрьмах, но они с большой гордостью будут вспоминать те дни, когда они были людьми. Не трусами, а людьми. А я что? Мне всего двадцать пять, а я уже стыжусь собственного существования. Я уже не человек, я трус. Я слабый, и моей слабости хватает только на то, чтобы убегать. Убегать в счастье. Мнимое счастье. Я уже не способен ни на что. Я дряхлый.
-- Мне надоело здесь. Пошли прогуляемся. Ночной город всегда лучше, в нем нет людей и фонари горят, - Меир встал. Он тяжело дышал и на вдохе всегда закрывал глаза. Ему было конечно нелегко осознавать как низко он пал. Он! Сверхчеловек и божество опустился на уровень труса.
-- Каков сверхчеловек! Что, плохо тебе?
Меир плюнул на песок. Он смотрел в небо и тихо плакал. Без слез. Было так тихо, что я слышал все его визги, все его вопли у него в голове. Он попытался собраться, но выглядело это так, будто он полностью потерял себя.
-- Вырваться из этой оболочки обыденности, тянутся всем, что есть в тебе, к прекрасному, к вечному! Познать то, что выше тебя! Ох, какая глупая мечта. Вместо бесценных знаний – идиотизм! Вместо вечной гармонии – бегство в боль, которую называют счастьем. Какая глупая мечта. Пустые грезы, мой мальчик. Но тебе тоже уже не спастись. Ты уже пропал. В наше время нет не войн, не голода, но есть боль. Она в каждом! Массово это не заметно, но она огромна!!! Ты пропал, Александр! Ты такой же как и я, ты трус! Тебе надо было напялить мундир и стать дураком! Ты слышишь меня? Тебе надо было напялить мундир в восемнадцать лет! Ты все пропустил, мальчик! Ты пропустил всю свою жизнь!!! – Меир кричал. В его криках я не слышал ничего кроме крика. Кроме боли по собственной жизни, но не по моей. Из Меира выплескивалась вся его обреченность, его боль. Злость к самому себе это пожалуй самое худшее. Не убежать, не скрыться. Он пытался, и я пытаюсь. Но не убежать. Злость выходила из него. Бесцветным паром, каким-то неизвестным веществом она выходила из его рта, взгляда, тела. Ему не становилось легче, и мне тоже не становилось легче.
-- Молчи. Я не хочу слышать. Ты не даешь мне создавать иллюзии счастья! А если бы ты не мешал, я бы поверил! Какая мне разница подлинное ли это прозрение или мелкий самообман? Я просто хочу, чтобы мне было хорошо, - я раскидывал руками и делал удивленное лицо. Выглядело это глупо, неряшливо и противно. Меир упал на лавку, где еще днем сидел толстый мужчина с пивом.
-- Посмотри наверх.
-- Наверх?
-- Да, наверх, пенек! Видишь звезды? – Меир смотрел на небо и довольно улыбался. Он уже успокоился.
-- Звезды… Вижу. Это похоже наши мечты, Меир. Холодные и нерушимые, быть может их вообще уже нет. Только свет, недающий света, а лишь показывающий что он есть. Или нет. Как странно…
Меир перебил меня.
-- Ой, мой милый мальчик! Не стоит перенапрягаться. Никакие это не мечты. Это просто звезды. Гелий, водород… Разве такое громадное и такое далекое может быть нашими мечтами?
-- А разве наши мечты не громадны и не огромны?
-- Нет, просто наши мечты это не звезда в космосе.
Я рассмеялся и сел на корточки, чтобы мое лицо было наравне с Меиром.
-- Я идеалист, маленький.
Меир посмотрел на меня недоверчиво, как рота голодных и тощих солдат смотрят на толстого прапорщика на войне.
-- Идеалист он! Что, вырос, Александр? Передразнивает тут. Ты думаешь что все вечно. Мнимые идеалисты все так думают. А я говорю, что завтра даже небо исчезнет. Ты веришь?
-- Нет.
Меир встал и пошел вперед. Я пошел за ним, слегка семеня. Шаг его был широкий и быстрый. Он продолжал.
-- Девка.
-- Что?
-- Ты просто девка, Александр! Наивен и прост в своих попытках все усложнять. Этакий философ-идеалист, который на всех обижен, который хочет чтобы ему было хорошо, которому просто нужна жратва. Я не прав? Поправь меня.
Злость снова заиграла во мне. Я не мог ничего ответить. Он был опытнее и на каждое мо слово приводил по три аргумента, на которые я не в силе был дать отпор и вынужден был поверить. Меир сейчас не был не злым, не добрым. Он не придавал мне значение. Если бы я ушел, он бы не стал плакать и так печалится как сегодня из-за своих идеалов.
-- Ты ведь сам такой. Тебе важен только ты. Только вместо жратвы нечто неизменно прекрасное, которое не исчезнет даже с небом!!! Которое будет тебя преследовать, будет сниться тебе. Ты будто бы уже нашел то самое, но на самом деле только дальше ушел. Ты Злишься. Ты пишешь странные письма , и отправляешь их по всем адресам. Думаешь меняешь что-то в сознании, но ты ни черта ничего не меняешь. Но ведь ты особенный! Ты миссия, пришедшая чтобы спасти всех этих маленьких идиотиков. Всех этих милых, всех этих «мальчиков»!
Я не знал как закончить мысль и оборвал ее. Закурил и пошел прочь. Общество этого Иисуса Христа 2 мне наскучило. Я еще в баре хотел найти Лиди. Я шел и слышал крики Меира:
-- Да! Правильно! Ты самый настоящий я! Тебе уже не закрыться за пленкой счастья. Никогда не поверить в счастье! Все что ты будешь иметь это только несбыточное! Ты больше не глупенький мальчик, Александр! Ты самый несчастный идиот и глупец! Добро пожаловать, Александр! В мир жестокого и несбыточного, но громадного и прекрасного! Ты умер, Александр! Только что умер! Тебе надо было одевать мундир! Ха-ха-ха! Тебе надо было одевать мундир в восемнадцать лет! Ты бы вернулся человеком! Ты бы вернулся с какой-нибудь десятой мировой войны мужчиной! Ты бы пил и вспоминал товарищей. Но ты глупец, Александр. И поэтому ты сдох! Ха-ха-ха! Приду на твои поминки. И на могилу. На могилу к твоей мечте! Куда она делась? Ах, да. Ты же ее угробил ко все чертям!!!
***
Найти Лиди было несложно. Я прошел несколько улиц и на ступеньках перед рестораном она сидела и курила вместе с таксистом. Таксист был молодой и жевал бутерброд. Лиди курила и улыбалась. Таксист тоже улыбался, и издалека, когда не слышишь еще слов, но слышишь речь. Это походило на щебетание птиц. Но не так нежно, как это делают птицы, а как это делает природа. Я подошел совсем уже близко и похоже они говорили о салате их огурцов и картофеля. Я улыбнулся. Таксист был смущен поим появлением и удалился, ничего не сказав.
-- Ты спугнул мне весь молодняк, паршивец! Такой милый молодой человек! Я могла бы проговорить с ним всю ночь о всяком мелком и приятном. Мне так наскучили все эти крики, вои, шептания о нашей бренной жизни. Так наскучили! И я даже тебе уже начинаю верить. Начинаю верить в твои мысли! А это уже совсем худо. Сейчас лучше говорить о еде, о политике, о кофе… почему нет, Александр? Я пьяная, ты видишь. И где Меир? Неужели умер от своей большой головы? – у Лиди слегка заплетался голос, но это не было неприятно. Я сел рядом и взял у нее бутылку вина. Вино было отвратное. Сладкое и недодержанное. Я выкинул его. Лиди ахнула и стукнула меня по плечу.
-- Ты только что выбросил бутылку замечательного вина! Мой таксист отлично разбирается в винах, а ты выкинул! Как же я тебя ненавижу. Ты в поезде заикался что выбросишь мня из окна? Нет, Александр, я тебя сейчас просто зарежу! Ты вредитель! Как можно! Непростительный поступок.
Я рассмеялся и тоже слегка толкнул Лиди в плечо.
-- Я спас тебя. Такой плохой алкоголь пить нельзя. Только с таксистами, да и то лишь ночью.
Лиди завыла и затушила сигарету. Она облокотилась на меня и закрыла глаза.
-- Я хочу спать, мальчик. Вот так взять и уснуть. Ты не будешь против, я знаю. Ты вообще в меня влюблен, не думай что я не замечаю. И если я уйду, то ты повесишься. А если не уйду станешь как святой. Дело не в тебе, а во мне. Лишь слово. А дела… дела ничего не стоят, милый, - она вздохнула и видимо действительно намеревалась уснуть.
Я тихонько посмеялся и также тихо ответил.
-- Ну конечно, любовь моя. Я буду посвящать тебе неуклюжие стихи, будить тебя утром поцелуем, а потом страдать потому что ты любишь Меира.
Лиди открыла глаза и улыбнулась.
-- Это мой метод! Так не честно. Ты используешь мое оружие против меня. Ты вообще джентльмен или пацан с улицы?
-- По мнению Меира я будущий он.
Лиди сделала удивленный взгляд.
-- По мнению Меира третья мировая война начнется именно из-за меня! И что же, мне теперь всех евреев сжигать? Меир еврей к твоему сведению. Да и ты русский недалеко пойдешь. А все это что? Мнение Меира. Такое же абсурдное как его серьезное лицо во время его же прошарканой философии.
Я молчал, а Лиди мечтала. Мечтала о молодом таксисте. Кажется, мечты ее поверхностны, недолговечны и материальны, но они просты и в простоте своей гениальны. Я не мог мечтать о молодой барышне. Я не мог мечтать о карьере. Я не мог мечтать о деньгах. Весь я, все мое существо было направлено во что-то неизведанное, прекрасное, одинокое, такое могучие и громадное! Отдаваясь всем тем, что есть во мне в одну сферу. Меня будто тянули, это вера, вера в единственно верное. В единственно правильное, это все затягивало, и выбраться уже не было сил. Меир прав, я потерян для себя, но слышать это болезненно и неприятно. Я будто оторван от всего. Будто не живу. Я уже не живу, но лечу к небу. Я уже не живу, но я еще не на небе. Это образно.
Лиди встала и пошла по проезжей части. Ночью нет границ. Машины не ездят, можно ходить везде. Это чертовски приятное чувство, когда знаешь что все дозволено и ты один.
-- Приятный город, не находишь? Твой таксист тоже ничего. Милый. Я полагаю ты сейчас к нему? Ты бросаешь меня, моя любовь. Это невыносимо! Я напишу стихотворение о том как разочаровался в тебе, как я страдаю, и какая ты стерва. Его опубликуют в газете, я прославлюсь, разбогатею, а ты будешь жить со своим таксистом и будешь вполне счастлива, а я богат, чертовски притягателен и несчастен, - мои саркастические интонации злили Лиди. Она ахнула, плюнула и с гордой физиономией скрылась. Я что-то пробубнил себе под нос какая она злая и что я ее завтра выброшу из окна, но она уже этого не слышала. Я остался один. Наедине с мыслями и другим старым таксистом. Я остался совсем один. Совсем.
***
Утром я зашел в местную кофейню. Оставшуюся ночь я любовался ночным городом, было просто непозволительно спать. Официант подошел и предложил мне сесть.
-- Если вам угодно, можете сесть за тот столик у окна, уверяю, он самый лучший. У нас есть замечательный кофе и булочки.
-- В таком случае кофе и булочек за тот столик, - я указал рукой на тот самый столик у окна.
Кофейня была приятная. Немного бедная, но было видно как за ней ухаживали. Когда путешествуешь, больше обращаешь внимание на людей и на кафе. Музеи это прошлое. Город пережил это. А тут настоящее, оно кипит, оно живет и дышит.
Весь день я был один. Когда один мысли нападают на тебя, они не щадят и бьют по самому больному, не дают покоя, толкают на непонятные выводы и упреки. Ужасные наказания и мучения. Мне плевать. Мне незачем идти куда-то и подстраиваться под потных философов. Эти идиоты думают и ничего не делают. Жалкая иллюзия собственной важности. Они ничего не знают, они глупы. Любой шахтер знает о жизни больше чем они. Мне тысячу раз плевать на них! Окончательно и бесповоротно! И Лиди с Меиром, они тоже ничего не знают. Они создали себе иллюзии и прикрываются ими как все, что у них осталось. На самом деле у них ничего больше нет. Эти люди убиты. Про себя не знаю, и знать не хочу. Если я буду копаться в себе, я стану таким же мертвым. Убитым от ожиданий и мертвым от осознания этого. Это не философия и не истина, это защита. Я хочу жить, наслаждаться всем что есть. Говорить так неправильно, эгоистично и просто несправедливо. Как так! Кто-то страдает, а кто счастливый? Всем плевать что у всех под ногами одна земля и одно небо. Все равны духом, но кто-то мучится, а кто-то счастлив. Я не виню тех, кто создает себе фантазии никчемности жизни, они делаю это рефлекторно. Не было бы этого, не было бы прогресса. Всем материальным мы обязаны этим людям. Я должен быть им благодарен, черт возьми!
Лиди с Меиром не были моей жизнью, они не были моими друзьями. Это просто воспоминания. Я буду помнить их, буду помнить Меира, Лиди. Где они сейчас? Я не знаю. Я уезжаю в другой город. Сейчас у меня ни жалости нет, ни радости. Лишь чувство жизни. Я живу всем! Каждым волоском, каждой клеточкой я живу! И мне хочется жить дальше. Единственная потребность – это потребность в жизни.
Я уезжаю. Легкость, как будто скинул с себя тяжелую ношу. И думать не хочу. Не думается. Только странная улыбка и полное отсутствие мыслей. Я бесконечно счастлив. Я жив, я живой, это ли не то к чему тянулся Меир? Конечно нет. Меир тянулся к заранее несбыточному, настолько далекому, что изначально и не верил. Мечты о более огромном, чем его реальность. Мечты, заранее обреченные на полный провал. Мне плевать. Я уезжаю. Опять убегаю от реальности. Убегаю как последний трус! Убегаю от глупых людей, от обыденного существования и уныния. Убегаю, потому что не в силе справится! Мне плевать. На душе легко!