Ноябрь.
За месяц до.
Иногда мне кажется, что точкой отсчёта, такой резкой и стремительно появившейся из ниоткуда, стал именно этот момент. Тогда порвались все нити, удерживающие так называемую нормальность для общества, всё — хорошее, плохое, нормальное, живое, существующее — стёрлось. Просто исчезло, испарилось, стало амнезией, при этом сохранилась память — колючая, мешающая. Она съедала изнутри, заставляла делать то, что я не хотела, это было против моих принципов, характера, побуждений — всего. Никогда я не чувствовала себя такой мёртвой. Казалось, что какая-то часть оставила меня, покинула навсегда, оставив пустоту после себя и сгоревшие в глубине души воспоминания. А в тот день всё было хорошо. Но куда мы ехали? Куда торопились? Куда мчались, как сумасшедшие? Этого я не помню.
Но я отлично помню другое.
Это было внезапно. Так же внезапно, как и дикий визг со стороны переднего сидения. Так же внезапно, как то, что раздался взрыв. Так же внезапно, как и то, что я осталась жива. Вылетела из открытой на полном ходу двери — наоборот, хотела захлопнуть же — и покатилась по дороге. Мир слился в одно пятно, асфальт смешался с небом, в глазах резко потемнело, потом так же резко просветлело. От резких неестественно белых оттенков хотела зажмуриться, что и сделала. А дальше было всё очень резко и быстро, так, что казалось, словно прошло пару секунд, а не минуты. Содрала кожу, наделала кучу царапин и синяков, кажется, сломала плечо, но всё ещё жива. Дикая боль пронзила ключицу, раздался негромкий и странный хруст, и я плотно сжала зубы, сдерживая рвущийся наружу крик. Невольно сжала пальцы в кулаки, потом разжала, будто надеялась, что это может помочь. Ага, конечно — каждое движение даже на левой руке отдавалось жуткой, почти нестерпимой болью. Воздух выбился из груди, и секунд тридцать не получалось вдохнуть его. Потом он с каким-то свистом прошёлся через рот в трахею, а позже на грани сознания раздался спасительный вздох — он дошёл до лёгких. Мелкие камешки впивались в кожу, под телом было всё жёсткое и холодное, сверху дул едва ли не ледяной ветер. Мир остановился. Вот так резко — раз, и вместо быстрых действий полная тишина и пустота. Ничего. Никаких изменений. Как одна длинная полоска на экране монитора, показывающая, что у пациента остановилось сердце, что нет пульса. И вот такая же остановка. Только моё сердце всё ещё билось. Я это знала, чувствовала, как оно резко стучало в груди и эхом отдавалось в горле, около ямки между ключицами. Билось неровно, быстро. От пережитого страха и адреналина. Я испуганно подняла голову, не совсем понимая происходящее. Машина горела, куски поломанного дерева лежали на асфальте, под затылком было что-то тёплое и мокрое. Но я была жива. Я опустила голову обратно на дорогу из-за усталости и невозможности так долго держать её на весу, сил не хватало на эти действия. И всё же, сейчас это было самое главное, я жива. Лежала беспомощно тут на свежем воздухе. А они — родные — остались там. Кажется, должны были быть какие-то звуки. Но нет, их не было. Полная тишина и пустота, если не считать чего-то длинного и звенящего на заднем плане. Как будто ультразвук включили, но сделали тише, чем должно быть. Я не помню, сколько лежала, мир не менялся. Ничего не менялось, кроме каких-то появляющихся странных воплей. Они звучали так знакомо, так по-родному, я же их слышала… Глаза медленно расширились, вместе с физической болью пришла и моральная — дикое волнение стянуло грудь, сжало живот. Да чёрт побери, не волнение это было — страх и шок. Как будто ледяную воду вылили резко, без предупреждения, а потом и нагло засмеялись, издеваясь как над беспомощным котёнком, которого мы в детстве случайно едва не утопили в пруду. И сейчас я догадывалась, что он ощущал. Страх, шок и осознание безнадёжности. Ты — никто. Тебе не помогут. Оставалось лишь ждать приговора или чуда. Но сейчас для меня чуда не будет. Ничего не произойдёт. И, кажется, из четырёх человек думать могла только я. Здраво или нет — не помню. Перед глазами проносились мелкие вещи, которые когда-то имели такое большое значение: сигареты, тонущий котёнок, СМС от любимого с пожеланием удачи, конкурс в тринадцать лет, рассказ бабушки о Таисии Кирилловне, которая не умела готовить… Закурить бы сейчас. Выдохнуть ядовитым паром и на несколько мгновений забыть о проблемах. И снова — кажется, думать о горящих сигаретах могла только я. Изредка мысли прерывались воплями. Тогда я не могла понять, откуда они и кто так орёт. А сейчас, увы, всё ясно как то, что с помощью математических вычислений дважды два — пять. Это были они. Они, они, они. Никто другой. Только они. Кричали, просили помочь и вытащить их отсюда. А потом замолкли. Видимо, идея попытаться вылезти через мою дверь не пришла в голову. Но она была открыта. Или?.. В любом случае, сейчас, когда вместо живых остались трупы, уже никому нет дела до какой-то там двери. Мне уж точно. Даже тогда. Постепенно вместо трезвого разума и оценок действий пришло забытие, словно в голове не мозги, а туман. Я точно помню. Очень хорошо. Несмотря на то, что делаю вид, будто болею амнезией. Это очень больно — видеть и чувствовать свою беспомощность. Быть ненужной. Быть никем. Но только сейчас я это осознала. А тогда… Я слегка зачарованно наблюдала за происходящим. Машина, чёрная, отражающая любые лучи, горела, переливаясь в свете огня оранжево-красным и изредка синим цветом. Ядовитый, отдающий чем-то кисло-сладким, дым подползал всё ближе, через пару минут уже растворяясь от сильного ветра. Вроде бы я должна потерять сознание, так почему же до сих пор дрожу как припадочная и наслаждаюсь видом огня? Он ведь такой красивый — яркий, переливающийся на фоне тёмного леса. Я даже не помню взрыва, ничего не помню. Словно это произошло само собой. Просто кто-то щёлкнул пальцами — держите подарочек в виде пожара. Хватит жить на земле, пора подыхать.
Я выдохнула густым белым паром в воздух, поджимая колени сильнее к груди, издавая стон от дикой боли и чувствуя, как мелкая дрожь пробегает по ногам, с какой силой трясётся всё тело — то ли от шока, то ли от ужаса, то ли от всего этого, вместе взятого. Руки, красные и в царапинах, дрожали, на месте лопнувшей от холода кожи на пальце образовалась уже почти застывшая кровь.
«Вот и всё», — прошептал мне голос в голове. Чужой. Или мой. Незнакомые оттенки — холодные. Знакомые тональности. Я испытывала желание вспомнить его, глядя на пляшущее на сильном ветру пламя. Голос прав. Это был конец. Не для меня — для них. Я была жива, пусть и лежала на асфальте на адском морозе и вся тряслась, словно внезапно нагнал приступ эпилепсии. Как-то у моего одноклассника такое на уроке было. И сейчас я напоминала себе его: такое же безумие и шок. Непонимание. Отрешённость. Но шанс жить был. У них его уже нет.
И я точно также ощущала, как медленно сквозь испуг и адскую, сильную, нестерпимую боль приходит осознание, что это действительно всё. Эти слова, сказанные ранее чуть ли не в беспамятстве, вылетели внезапно просто потому, что кто-то должен был это сказать. Прошептать, произнести, что угодно, лишь бы донести до воспалённого мозга информацию. Короткой вспышкой тело пронзило желание встать и пойти, но дикая боль после такой попытки отбило всё напрочь. Я всхлипнула от боли — никогда не могла вытерпеть её нормально, всегда боялась — и сжала руку сильнее, попытавшись сжать губы, чтобы не заорать. Хотя это было бессмысленно. Кто бы тут проехал в ближайший час? Призрак? Чьё-то видение? Слабо верится.
На несколько секунд мир завертелся, закружился, потом вспыхнул яркой точкой и исчез. Вот она — темнота. Такая успокаивающая, всё исчезло. Полное небытие. Нирвана? Я открыла глаза. Резкая боль. Холодно. Морозный ветер дует со всех сторон, хочется сжаться в комочек, но малейшее движение отдаётся адским огнём по всему телу.
Почерневшие и обугленные джинсы прилипли к коже. Я знала, что если попытаюсь отдереть, то будет безумно, до крика, больно. Поэтому просто продолжала лежать на земле, попытавшись скрестить ноги, отчего становилось ещё больнее, смотреть на разгорающееся пламя. Это было дико, но так спокойно. Полное безразличие ко всему происходящему захлестнуло. Психика не справлялась, а сознание упорно не покидало, словно издевалось — на, смотри, самые близкие тебе люди дохнут в огне, а ты не в силах ничего сделать. Вот сиди и смотри. Ничтожество.
— Твари, — зло словно бы выплюнула я просто в пустоту. Шёпотом. Из-за банального рефлекса бросаться оскорблениями при попытках унизить саму себя. Не я тварь, а они. Глупо, по-детски. Но привычка — страшное дело.
Прошу, дайте мне сигарету.
Тёплый, горячий, обжигающий воздух вместе с движением ветра дул на меня, он должен был согревать, но вместе с этим становилось только хуже. Дрожь стала мельче и слабее, но не прекратилась. Я чувствовала, что на грани — сейчас разрыдаюсь прямо посреди дороги. Хочу умереть. Как они. Это неправильно. Не должно быть. Умереть-умереть-умереть.
Прошу, дайте мне сигарету.
Моя бабушка, которой восемьдесят пять лет, всегда пекла и печёт очень вкусные пирожки. Почему-то сейчас, лёжа на дороге, на которой не проехала ещё ни одна машина, я вспоминала этот божественный вкус свежеиспечённого теста с луком и яйцом. Буквально чувствовала на языке, как ломается хрустящая корочка и тонкий, почти неуловимый слой масла течёт по языку, обжигая его, принося вместе с этим вкус выпечки. Я проглотила слюну. Живот слегка побаливал от голода. Мы же должны были после этой дороги заехать в «Макдональдс», купить себе еды. А вместо этого приходится глотать слюни и непонятно откуда взявшуюся кровь вместе с песком. Он царапал дёсны, неприятно скрипел на зубах и колол горло при глотании, прицеплялся к мягким тканям внутри рта. Я сплюнула на дорогу, но это мало чем помогло — только на кожу попало. Хотела пошевелить рукой или хотя бы чем-нибудь — дёрнулась от дикой боли и едва не заорала. Чёрт с ними, с этими слюнями — больно. Очень-очень-очень больно. Словно режет изнутри, раздалбливает на мелкие кусочки, ломает с огромным хрустом. Хотя так и было — скорее всего, у меня перелом. Кажется, на правой ключице. Именно в этом месте такое ощущение, что дикий огонь вместе с кислотой. Болит и разъедает. Горит. Как же, чёрт побери, больно… Убейте-убейте-убейте меня.
Прошу, дайте мне сигарету.
Машина всё ещё горела. Я жутко боялась, чувствовала, как дикий страх сковывает всё внутри, замораживает, переворачивает наизнанку, так, что невольно трясусь ещё сильнее, я не хотела, чтобы всё рвануло. Слух пришёл ещё не полностью — временами он менялся, иногда появлялся ультразвук вперемешку с какими-то непонятными обрывками из реальности, а иногда наступала полнейшая тишина. Но те визги, которые были ранее, затихли. Возможно, я даже знала причину, но не хотела задумываться — от этих размышлений подкатывал ком к горлу, оно немело. Мне хотелось вернуть время назад. Чтобы настоять на своём желании не ехать на дачу. Или хотя бы не открывать дверцу — тогда я бы тоже сейчас сгорала вместе с ними, а не лежала тут и осознавала, что больше нет у меня ни матери, ни младших брата и сестры. Странно так — буквально три часа назад мы ещё спорили с ними, выбирая себе место впереди, около матери, а сейчас такое воспринимается как что-то давнее и несбыточное. И это было страшнее ожидания — или он уже был? — взрыва. Потому что именно в этот момент, в эту секунду я поняла, что это действительно всё. Не какие-то там слова-пустышки романтичной малолетки, что «ты больше не моя подруга, это всё!» или обманчивое — и они это знают — выражение зависимых: «это точно всё, завтра начинаю новую жизнь!». Поверьте — это всё пустые слова, которые не стоят ничьего внимания. Вот так — лежать посреди дороги, онеметь от холода настолько, что не чувствовать ледяного ветра и камешек на асфальтированной дороге, привыкнуть к боли, не чувствовать её уже даже потому, что пульсация и огонь теперь успокаивают, балансировать на грани сознания между обмороком и явью, осознавая, что твои родные мертвы — вот это всё. Конец. Точка. Преграда между прошлым миром и будущим. А будет ли оно, будущее, если меня не заметят и переедут на машине, невесть откуда взявшейся? Я же не выдержу, сразу попытаюсь хотя бы самовнушением уговорить себя, что я мертва. Если раньше, когда я только вылетела из машины, была счастлива, что сердце всё ещё стучит, а лёгкие дышат, то сейчас хотелось обратного — залезть в эту машину. Гореть там. Чтобы кожа крупными кусками слезала вместе с мышцами, обугливалась, становилась чёрной, чтобы одежда прилипала к телу без возможности отодрать, чтобы сознание потерялось один раз и уже больше не возвращалось. Зачем оно сейчас — когда это всё?! Зачем-зачем-зачем?!
Я не выдержала. Горло сдавило настолько, что даже дышать стало трудно. Ветер усилился, продувая меня сквозь тонкий свитер и кожаную куртку, джинсы и лёгкие, совсем не по такой погоде, кеды. А зачем одеваться тепло? Действительно, на даче всё есть! Но до дачи мы так и не доехали. Какая ирония. Спорить ради того, что ты потеряешь в одну секунду. Глупо? Глупо. Только люди об этом не задумываются. Им кажется, что времени у них предостаточно, чтобы стереть все ошибки из памяти, помочь нуждающимся и возненавидеть неповинного ни в чём человека. Но это всё ложь и самообман. Времени мало. Например, моя мать хотела завтра позвонить начальнице и попросить отпуск — зачем он ей сейчас, когда вместо тела остаётся скелет? Мама всегда хотела, чтобы после смерти её кремировали. Какая ирония, чёрт побери. А у судьбы шикарное чувство юмора, очень чёрное. Любит она повеселиться на человеческих костях и смертях. Если бы она была человеком, то смеялась бы очень странно — так, что не поймёшь, издевается она или нет. Она так и представилась мне — чёрная, хуже старухи с косой, в длинном плаще. Лицо открыто, но вместо него — череп, весь в червях и опарышах. Косы нет, есть чаша весов. Вот она поднимет эту чашу своими мёртвыми чёрными руками, которые все в дырах от старости…
Кажется, именно на этом моменте моя психика не выдержала и я потеряла сознание.
А дальше были странные голоса: чужие, незнакомые.
«Приезжайте: тут горящая машина и девушка в крови посреди дороги!»
Какие-то звуки сирены, допросы, расспросы…
«Я просто мимо проезжал, а потом вижу: что-то странное валяется. Остановился — а это тело. Боялся тронуть, голову только приподнял. Смотрю — девушка. Может, из машины чудом вылетела.»
Кто-то коснулся моего лица, осторожно убрал мешающие пряди волос с него, прислонился к шее и крикнул, что я жива, что пульс есть. Глупые — будь я мертва, валялась бы я тут посреди дороги, а не сгорала бы в машине? Какие же люди тупые иногда. Кто-то с силой сжал моё плечо. Я, начавшая приходить потихоньку в сознание и усваивать все звуки, от такой сильной, нестерпимой боли просто не выдержала и провалилась снова в черноту, в которой хотя бы секунды две было спокойствие и безмятежность. Конечно, так время шло только для меня — очнулась я уже в странной машине. Дико жгло лицо, пересохло горло. Тогда я ещё не была сильна снова прийти в себя, это было лишь короткой вспышкой среди черноты. Второй раз я очнулась посреди странной белой комнаты, где кто-то меня осматривал. Но тогда тоже было не время. И третий, и четвёртый раз — всё было не тогда, когда нужно. Это было похоже на прерывчатый сон — когда человек просыпается несколько раз, а потом обратно засыпает, просыпается и засыпает. Только это всё было больнее и туманнее сна. Каждый раз будто тонешь, а потом выныриваешь из мутной непрозрачной воды. И каждый раз после такого «пробуждения» в голове звенело, она раскалывалась, виски будто сдавливало чем-то тяжёлым и сильным, двумя пластинами из железа. А потом — словно разряд тока: адская вспышка боли по всему телу и снова небытие длиной в пару секунд. И снова разряд тока. И снова небытие. Это было не самым приятным занятием, но организм так приходил в себя. Конечно, насколько знаю, так не должно быть, но не могла же это контролировать я! Просто ждала своего часа, когда наконец-то полностью очнусь и начну снова жить нормально, ну или относительно нормально. И это ожидание затянулось надолго. Единственное, с чем можно сравнить — как будто я, не двигаясь, застыла в капсуле. Не моргаю, дышу едва заметно, а воздуха и хватает, стука сердца не слышно, а вокруг ничего, одна пустота без звуков, цветов, света и постороннего вмешательства. Только ты. Наедине с собой. К сожалению, только сейчас я поняла это. В тот момент всё казалось долгим, нудным и скучным, а ещё очень болезненным. Не сказала бы, что я тогда думала — возможность нормально мыслить появилась только тогда, когда я ночью внезапно открыла глаза. Не было ни медсестры, ни соседей в палате, никого. Пищал прибор. И именно тот момент мне показался резким выныриванием с глубины. Вместо черноты с болью пришёл яркий, ослепляющий свет, а затем снова боль и чернота, но уже более реальная и ощутимая. Я не помню, сколько было времени. Как-то на это мне было всё равно. Главным было другое. Дикая боль и невозможность двигать правой рукой, её онемение, раскалывающаяся голова, и, по ощущениям, сдутые, застывшие лёгкие. Каждый вдох давался очень тяжело, чуть ли не с усилием. Напоминало тот случай, когда я пролетела с тарзанки два метра и выбила весь кислород — такие же ощущения.
Стоит ли говорить, что я оказалась в больнице? Это не так уж и интересно, на мой взгляд. Не стоит говорить о том, что было весь месяц — только лечение и боль, лечение и боль. Страдания и стиснутые зубы по ночам от разрывающей изнутри боли. Просто одно слово на протяжении одного месяца: боль. Дикая и режущая, адская и полыхающая, убивающая и постепенно затихающая в определённых местах. Сломанная рука зажила необычно быстро, за тот же месяц. Правда, не полностью, локоть уже невозможно распрямить, как бы не пыталась. Перескочив в недалёкое будущее — всего лишь какой-то жалкий месяц, — я скажу, что это не исправила и потом. Конечно, до конца руку не вытянешь, но тратить деньги и нервы на операцию студентке из задницы Москвы как-то не хотелось. Спасибо, обслуживание в высококачественной больнице стоило немало, мне хватило и таких цен. Ещё мучили ожоги. О, Господи, какая же я дура — закурила перед тем, как открыть эту тупую дверь! Хотела захлопнуть её ещё сильнее, сжала в руках зажигалку, несмотря на протесты матери и крики, что тут дети, а потом и вылетела вместе с ней. Пламя каким-то магическим образом обожгло джинсы и потом, соответственно, ноги, и позже — опять же, с помощью неведомой магической силы — исчезло. Или не с помощью магической. Сбивала ли я пламя? Увы, не помню. Помню шок, усталость, крики, боль и кровь во рту — очередная привычка кусать щеку изнутри в момент шока сыграла плохую роль, — но только не это. Вообще мало что помню. С детства у меня было такое, что в определённый момент у меня включался «психологический барьер», как называла его мать, и я не воспринимала всё плохое. На радость не действовало, а вот на сильное потрясение — чуть ли не каждый раз. Увы, я была эмоциональной, поэтому простая двойка в школе у меня заканчивалась кратковременной потерей памяти. Из-за этого я не помнила несколько лет учёбы, каких-то учителей, поступления в институт, но зато отлично запомнила, как в момент пробуждения в реанимации в горле комом стояла мерзкая тошнота. Этот ужасный привкус, изжога — всё закончилось тем, что, слегка наклонившись вперёд, сделав это с нереальным трудом, я блеванула на саму себя. Я не знаю, чем. Как я так умудрилась, тоже остаётся загадкой. Но странная желтоватая жидкая кашица на постели с неприятным запахом и кисловато-горьким привкусом была, впитывалась в простыню, под которой я лежала. Немного попало на лицо, но вытереть я не смогла. Это было мерзко, очень. Пусть я не самый брезгливый человек на этой планете, но вид, запах этого вызывал новую тошноту. Что же, во второй раз, пусть и было довольно сложно, я сдержалась. Заснула я от дикой усталости, несмотря на всё омерзение, тоже в рвоте. А проснувшись, обнаружила себя чистой и с новой постелью. Дышать помогал какой-то аппарат, стоящий рядом и успокаивающе жужжащий над ухом. Это я тоже запомнила. Головная боль не осталась в памяти, стёрлась, хотя она мучила меня всё время, пока я лечилась. Странно даже — преследовала меня везде раньше: на процедурах, на осмотрах, на беседах с психологом, на встречах с парнем — а потом исчезла, даже в памяти не осталась. С потерей крови мне повезло меньше: пришлось делать переливание. Но это тоже не осталось. Возможно, я тогда была в коме. Нет, не знаю, не хочу об этом.
Весь этот месяц меня навещал мой парень, единственный, кто смог меня поддержать, не натыкаясь на злость или грубость с моей стороны. Родственников — бабушек, дедушек, оставшихся братьев и сестёр, дядь и тёть — я видеть не хотела, появлялось раздражение только от одной мысли, что они навестят меня в таком состоянии. Я и раньше не особо поддерживала с ними связь, куда сейчас-то? Чтобы забивали голову псевдо-жалкими разговорами о том, что им меня жаль, они сожалеют о моей утрате? Да пусть катятся на все четыре стороны! Мою мать не оживить, валите к чёрту, «страдальцы». Тогда мне это было легче воспринимать — наверное, в глубине души я надеялась, что это всё ложь. Недели через две, когда меня сняли с половины успокоительных препаратов, я вновь поняла, что это всё. Но если тогда это было для них, то теперь и для меня. Конечно, у нас была квартира, пусть и на окраине Москвы, где даже нормального «Дикси» не было, но всё же — своя собственная! Даже этот факт ничем не мог помочь — я не знала, куда пойду после выписке. К родственникам, чтобы пережить начинающуюся депрессию, — да не дай Бог! Оставалось только к моему молодому человеку, но тогда я об этом не задумывалась. Тупо ревела по ночам — иногда по дням — и не знала, что делать. Не верила, наверное. Да, это было больнее всех переломов, всех ожогов и ссадин. Всё это можно убрать, а брата уже в шутку не спихнёшь с кровати, сестру не научишь тайно материться, а маму не обнимешь, когда она стоит спиной и жарит на завтрак оладушки. Если перелом срастался, ожоги с помощью врачей стягивались, лёгкие восстанавливались, то образ погибших родных не мог уйти. Это доходило постепенно. Сначала не верила, потом злилась на себя и на них — что они оставили меня вот так, без ничего, — затем отрицала, что вообще такое возможно, что на самом деле это всё сон, но, в конце-то концов, я приняла это. Обняла любимого и, уткнувшись ему лицом в плечо, плача, приняла тот факт, что он единственный, кто у меня остался. Вопрос с выпиской, оплатой, жильём и одновременно компанией был решён. Это было за неделю до похорон. Всё же родственники постарались — сестра матери всё организовала: и процессию отпевания, и гробы, и место на кладбище. Узнав об этом, я сразу захотела её обнять и пообещала самой себе сделать это на похоронах, но не смогла — мне принесли таблетки, выпив которые, я все несколько часов стояла столбом и ничего не чувствовала. В голове пустота, ни одной мысли. Люди казались чужими и ничтожными. Ко мне пытались подходить, что-то сказать, а я стояла и смотрела на них стеклянными глазами, абсолютно без эмоций. Наверное, жутковатое было зрелище. Не мне судить. Я себя не видела. Наверное, успокоительные были мне даны не зря — в тот день я не плакала, ничего не соображала и ночью впервые спала нормально, а не пыталась вертеться, причиняя руке двойную боль. Она на тот момент почти срослась, но всё равно ещё висела тряпкой, когда я пыталась ей двигать. И я её ощущала, но поднять, согнуть — всё это было выше моих сил. Тогда тот ад начал заканчиваться. В день, когда меня выписали, дали дополнительно столько таблеток, что хватило бы на год. Сказали, в момент депрессии должно помочь. Опять же, забегая в недалёкое будущее, скажу, что особого облегчения они не дали, а сделали бесправным зомби. Но когда я приехала в родную квартиру, где всё оставалось прежним, всё было как всегда, в чёрных и серых тонах, тоже была под действием успокоительных. От них меня «вырубало» почти сразу — как на похоронах, никаких мыслей и чувств. Даже радости по поводу любимого чёрного цвета не было — пустота и навязчивое желание проснуться от всего этого. Как будто не мой дом. Не моя незаправленная кровать — «Мам, ну я потом уберу!» Не братишкины игры на подушке — кажется, он тогда дико плакал, не хотел расставаться с PSP ради какой-то там картошки. Не сестричкины резинки на полках — чужие. Наверное, это как-то помогло в том, что я не спрыгнула от горя с третьего этажа, а просто весь день сидела на кровати, едва двигаясь и смотря телевизор и изредка что-то жуя, что подавал мне парень. Он сам постоянно ходил по квартире, потом выходил на улицу, курил на балконе минут по пятнадцать и всё время суетился. Наверное, что-то в этом было — проснувшись утром, я не обнаружила вещей родных, всё было идеально спрятано или отвезено — тоже осталось загадкой. Сначала плакала, не выдержала всего этого, а потом даже поблагодарила любимого, что он не оставил мне стимула помирать. В некотором роде это был чёрный юмор, но я действительно была благодарна, что вещи исчезли — так они не напоминал об утрате. Зато обнаружила нашего похудевшего рыжего кота — Рыжика, — лежавшего по привычке у меня на подушке и мирно спавшего, свернувшегося клубочком. Он неровно дышал, дрыгался временами, и я почему-то сразу поняла, что спала точно так же. Тоже вот так, с приоткрытым ртом, изредка стонущая от боли во сне, дергающаяся и дышащая как астматик при приступе. Весь день я всё ходила, шатаясь и держась за стены. Один раз упала. Это было не так больно, повезло, что не на выздоравливающую руку. К вечеру стало легче, ходить стала быстрее, стены перестали быть опорой, пол под ногами не шатался. Любимый пришёл к вечеру, вёл себя осторожно — не дай Бог лишнего слова сказать, что-то не то сделать. Такая забота была немного непривычна, раньше, в конфетно-букетном периоде всё оканчивалось тем, что он провожал меня до дома и платил в кафе. И всё. А сейчас такое проявление нежности было необычно. Даже на балкон сопровождал, укутывал во всё тёплое, чтобы покурить нормально могла. И всё — осторожно. Да уж, до такого мне ещё расти и расти. Но в тот день я точно была благодарна ему. Даже спать рядом с ним ложилась со спокойствием — была яркая уверенность, что не обидит. Да только заснуть я не могла. Без таблеток было плохо. А взять их — значит, быть слабой. В этом мне мешала моя гордость и желание, стремление всё всегда сделать самой. Тем более, я не знала, где они лежат. Так прошло трое суток. Меня окружили заботой, лаской, пусть парень работал, но в свободное время всё было для меня. Ни на шаг старался не отходить. А в то время, пока его не было, я отсыпалась после бессонных ночей. Такая вот необычная гармония.
Но в четвёртую ночь я не выдержала. Встала с кровати, пошла в коридор, уселась напротив зеркала и зарыдала от боли и безысходности. Ничего не хотелось — только умереть. Прямо сейчас. Поэтому и тряслась вся. Снова. Всё происходящее казалось кошмаром. Днём как-то не замечала это за любовью и заботой, а ночью пробивалось сквозь тонну мыслей. И именно от этого состояния всё казалось настолько трагичным, что хотелось остановки сердца прямо сейчас. Это давило на меня. Казалось, что я была виновата в смерти родных. Я должна была остаться с ними, а не жить. Не бороться. Все всегда говорили, что я родилась чуть ли не по ошибке, ничего не умею и не знаю, никем не буду. Так почему шанс на заселение планеты отдаётся дибилу, а не гению? Кажется, именно на этой мысли я мельком посмотрела в зеркало. И обомлела.
Два глаза. Я это точно помню. Два светящихся глаза надо мной. Красные, едва ли не кровавые. И злые. Злость проступала через зеркало, нападала, страх оглушал. Сначала просто участилось от адреналина дыхание, потом волосы встали дыбом, кожа покрылась мурашками… А я закричала.
Кажется, именно с этого момента всё и началось.