Высылка царской семьи в Тобольск.
Князь Львов давал следователю Н.А. Соколову следующие показания о причинах перевода царской семьи в Тобольск:
“Летом в первой половине июля Правительство пришло к убеждению, что нахождение царской семьи около Петрограда стало абсолютно невозможным. Страна явно шла под уклон. Нажим на Правительство со стороны советов делался все сильнее... Ясно было, что царскую семью для ее благополучия нужно было куда-то увезти из Царского. Обсуждение всех вопросов, связанных с этой необходимостью, было поручено Керенскому. Он делал тогда доклад Правительству. Было решено перевезти ее в Тобольск. Сибирь тогда была покойна, удалена от борьбы политических страстей, и условия жизни в Тобольске были хорошие: там удобный, хороший губернаторский дом. Юг не мог быть таким местом: там уже шла борьба. Решение вопроса о перевозе семьи в Тобольск состоялось при мне. Но самый ее отъезд имел место уже после моего ухода из состава Правительства”.
Примерно то же самое показал на допросе у Н.А. Соколова в 1920 году, уже находясь в Париже, и А.Ф. Керенский:
“Причиной, побудившей Временное Правительство перевезти царскую семью из Царского в Тобольск, была все более обострявшаяся борьба с большевиками. Сначала проявлялось большое возбуждение в этом вопросе со стороны солдатско-рабочих масс. Мое упоминание 20 марта в Москве про возможный отъезд царской семьи из Царского (в Англию) вызвал налет на Царское со стороны петроградского совета. Совет тут же отдал распоряжение по линиям не выпускать никаких поездов из Царского, а потом в Царское явился с броневыми машинами член военной секции совета Масловский (левый эсер, библиотекарь Академии Генерального Штаба) и пытался взять Царя.
Он не исполнил этого только потому, что в последнюю минуту он растерялся. Царское было для нас, для Временного Правительства, самым больным местом. Для большевиков это было бельмом на глазу.
Кронштадт и Царское: два полюса. Они вели сильнейшую агитацию против Временного Правительства и лично против меня, обвиняя нас в контрреволюционности…
Настроение солдат было напряженно-недоверчивое.
Из-за того, что дежурный офицер, по старой традиции дворца, получал из царского погреба полбутылки вина, о чем узнали солдаты, вышел большой скандал.
Неосторожная езда какого-то шофера, повредившего ограду парка автомобилем, также вызвала среди солдат подозрения и толки, что Царя хотели увезти. Все это создавало дурную атмосферу; мешало Временному Правительству работать и отнимало у нас реальную силу: царскосельский гарнизон, настроенный до того лояльно по отношению к Временному Правительству; гарнизон, в котором мы видели опору против разложившегося уже Петрограда…
Было решено (в секретном заседании) изыскать для переселения царской семьи какое-либо другое место, и все разрешение этого вопроса было поручено мне. Я стал выяснять эту возможность. Предполагал я увезти их куда-нибудь в центр России, останавливаясь на имениях Михаила Александровича и Николая Михайловича. Выяснилась абсолютная невозможность сделать это. Просто немыслим был самый факт перевоза Царя в эти места через рабоче-крестьянскую Россию.
Немыслимо было увезти их и на Юг. Там уже проживали некоторые из Великих Князей и Мария Федоровна, и по этому поводу там уже шли недоразумения.
В конце концов, я остановился на Тобольске. Отдаленность Тобольска и его особое географическое положение, ввиду его отдаленности от центра, не позволяло думать, что там возможны будут какие-либо стихийные эксцессы. Я, кроме того, знал, что там удобный губернаторский дом. На нем я и остановился. Первоначально, как я припоминаю, я посылал в Тобольск комиссию, в которую, кажется, входили Вершинин и Макаров, выяснить обстановку в Тобольске. Они привезли хорошие сведения”.
Надо понимать так, что решение о высылке семьи Николая Второго из столицы в захолустный сибирский Тобольск было принято исключительно из заботы об ее благополучии. Едва ли это было так.
Сложно понять логику рассуждения Керенского: почему везти семью царя из Царского Села куда-либо, кроме Тобольска, означало везти его «через рабоче-крестьянскую Россию», а вот везти в Тобольск — почему-то не «через рабоче-крестьянскую Россию»?!
Интересно отметить и то обстоятельство, что само нахождение семьи Николая Второго в Царском Селе, почему-то «революционизировало» доселе лояльный Временному правительству гарнизон.
Судя по этому «эффекту» и невольному признанию Керенского, «градус ненависти» к монархии вообще, и Николаю Второму в частности, среди обычных солдат был очень высок.
Осталась за рамками допроса другая важная проблема.
Следователь Соколов, отчего-то, не стал допытываться у бывшего главы Временного правительства, почему семью отрекшегося императора они не выслали в Англию (к родственникам, или хотя бы в нейтральную Испанию), которая тоже, по некоторым данным, изъявляла желание приютить семью Романовых у себя.
Вообще, этот вопрос (с запретом высылки царской семьи за рубеж) до сих пол остается сложным и запутанным. Версий множество, ответственности за это никто на себя брать не хочет, так что разобраться в реальных обстоятельствах – сложно.
В любом случае, Временное правительство запросто могло выполнить просьбу Николая Второго об отправке его семьи в Крым, в Ливадию. Условия жизни в принадлежавшем царской семье ливадийском дворце были намного комфортнее, чем в тобольской глуши.
Подчеркнем, что ВСЕ Романовы (включая вдовствующую императрицу Марию Федоровну), которые оказались в 1917-18 годах на территориях Юга России (Малороссии и Крыма) остались в живых.
Часть из них вывезли немцы, часть – союзники.
А вот все Романовы, отправленные в Сибирь – погибли.
Вот такая «забота» о них получилась в результате…
Конкретное место высылки семьи Николая Второго тщательно скрывалось от него до последнего момента.
Свидетельница Занотти показывала Н.А. Соколову: “Они надеялись, что их из Царского отправят в Крым, и им этого хотелось. Они не знали потом, куда именно их отправляют, когда их увозили в Тобольск. Им это не было известно даже в тот момент, когда они в самый отъезд были еще в доме. Я знаю, что Государя это раздражало: что ему не говорят, куда именно их везут, и он выражал свое неудовольствие по этому поводу”.
Интересно другое, Временное правительство, до последнего момента засекретившее место ссылки от самого Николая Второго, считало своим долгом не только сообщить о нем какому-то «жалкому» царскосельскому (!!!) совдепу, но и пригласить представителя этого районного совдепа сопровождать процесс высылки царской семьи до самого Тобольска и контролировать его.
Как видим, «контроль снизу» за действиями правительства тогда осуществлялся не на словах, а на деле.
Это же подтверждает и скандал с пресловутой бутылкой вина, которую дежурный офицер получал из царских погребов.
Революционные солдаты возмутились этой традицией и г.г. офицерам пришлось, вместе со своими подчиненными, нести дежурство «на сухую», без выпивки. Что, кстати, полезно и для «интересов службы», и для здоровья.
Такие же примеры действенного «контроля снизу» мы еще увидим в дальнейшем.
Полковник Кобылинский, описывая отъезд из Царского, дал Н.А. Соколову следующие показания:
“Приблизительно за неделю до отъезда из Царского, к нам приехал Керенский, вызвал меня, председателя совдепа (царскосельского) и председателя военной секции царскосельского гарнизона прапорщика Ефимова. Керенский сказал нам следующее: “Прежде чем говорить вам что-либо, беру с вас слово, что все это останется секретом”. Мы дали слово. Тогда Керенский объявил нам, что по постановлению Совета Министров вся царская семья будет перевезена из Царского; что Правительство не считает это секретом от демократических учреждений”.
Временным Правительством были командированы доставить царскую семью в Тобольск два лица: член Государственной Думы Вершинин и помощник комиссара по Министерству Двора Макаров. Они составили в Тобольске акты, подписанные Государем.
Но Керенский не ограничился этим. Вместе с указанными лицами он отправил сопровождать семью еще упомянутого прапорщика Ефимова. Зачем? Кобылинский, бывший в курсе намерений Керенского, показал: “Для того чтобы он, по возвращении из Тобольска, мог доложить совдепу (царскосельскому) о перевозе семьи”.
Несложно догадаться, что главной причиной высылки царской семьи именно в Сибирь, была вовсе не забота о её безопасности, как уверяли в 1920 году следователя Соколова князь Львов и Керенский, а стремление отправить Романовых в тот край, куда при царской власти ссылались революционеры.
О том, как был организован переезд семьи Николая Второго в Тобольск рассказывает следователь Н.А. Соколов:
«14 августа царская семья выбыла из Александровского дворца на нескольких автомобилях под охраной драгун 3-го Прибалтийского полка.
Отъезд ее с вокзала состоялся в 6 часов 10 минут утра.
Было два поезда. Оба они следовали под японским флагом. В одном находилась царская семья, свита, часть прислуги и рота 1-го Лейб-Гвардии Стрелкового полка, в другом — остальная прислуга и роты 2-го и 4-го полков.
В вагоне международного общества царской семье было предоставлено четыре купе. С ней ехали в этом вагоне Демидова, Теглева, Эрсберг, Чемодуров и Волков.
Поезда останавливались на малых станциях. Более продолжительные остановки делались в поле.
Путешествие через “рабоче-крестьянскую” Россию прошло благополучно. Только на станции Званке железнодорожные рабочие пожелали узнать, кто следует в специальном поезде. Узнав, они удалились.
На станции Тюмень семья села на пароход “Русь” и прибыла в Тобольск 19 августа в 4 часа дня.
Дом не был готов к ее приезду. Несколько дней она провела на пароходе и перешла в дом 26 августа. Государыня с Наследником ехали в экипаже, Государь с Княжнами — пешком».
Очень любопытно (и малоизвестно) то, что поезда с семьей Николая Второго и их свитой, следовали под ЯПОНСКИМ (!!!) флагом. Сложно понять, чем была вызвана такая удивительная «маскировка».
Расчет на «экстерриториальность» поездов под союзным (тогда) японским флагом?! Вряд ли он был основателен.
Все равно о том, кто едет в этом поезде знали тысячи людей (охрана, железнодорожники, зеваки на станциях, видевшие пассажиров и т.д.) и японский флаг над поездом с бывшим царем был скорее свидетельством горькой иронии судьбы…
Теперь поговорим о порядках и режиме содержания царской семьи Тобольске.
Следователь Н.А. Соколов довольно подробно описывает условия жизни царской семьи в этом городе:
«Тобольский дом, где жила заключенная царская семья, находился на улице, получившей после переворота название “улица свободы”. Ранее в нем жил губернатор.
Это каменный дом в два этажа, с коридорной системой…
Первое время, приблизительно месяца 1 1/2, было едва ли не лучшим в заключении семьи…
Жизнь сразу вошла в спокойное, ровное русло.
В 8 часов 45 минут подавался утренний чай. Государь пил его в своем кабинете всегда с Ольгой Николаевной; остальные дети — в столовой.
После чая до 11 часов Государь занимался у себя: читал или писал свои дневники. Затем он шел на воздух и занимался физическим трудом. Обыкновенно он пилил дрова.
Дети, кроме Ольги Николаевны, до завтрака, с часовым перерывом, занимались уроками.
В час был завтрак.
Затем Государь и Княжны шли на воздух. К ним приходил несколько позднее и Наследник, обычно отдыхавший после завтрака по требованию врачей.
Все они обыкновенно пилили дрова. Их общими трудами была выстроена площадка над оранжереей и лестница. Здесь на площадке, обращенной к солнцу, они любили сидеть.
От 4 до 5 часов Государь преподавал Наследнику историю.
В 5 часов подавался чай.
После чая Государь проводил обычно время у себя в кабинете. Дети до 8 часов занимались уроками.
В 8 часов подавался обед.
После обеда семья собиралась вместе. К ней приходили Боткин, Татищев, Долгоруков и другие. Беседовали, играли. Иногда Государь читал вслух.
В 11 часов подавался чай. Затем все расходились. Наследник ложился спать вскоре после обеда.
Государыня обычно не покидала своей комнаты до завтрака. В эти часы она или преподавала у себя некоторые предметы детям, или занималась чтением, рукоделиями, живописью. Чаще всего она и обедала у себя вместе с Алексеем Николаевичем: она все время жаловалась на сердце и избегала ходить в столовую, находившуюся в нижнем этаже. Иногда, оставаясь одна в доме, она играла на пианино и пела.
Вместе с семьей обедали Гендрикова, Шнейдер, Татищев, Долгоруков, Боткин, Жильяр и Гиббс. По праздникам приглашался доктор Деревенько и его сын гимназист Коля.
В сравнении с царскосельской жизнь в Тобольске имела одно преимущество: семья имела возможность здесь посещать церковь. Всенощные богослужения и в Тобольске совершались на дому. Литургии же (ранние) совершались для нее в церкви Благовещения…
Разные лица присылали провизию. Большое участие в жизни семьи принимал Ивановский женский монастырь…
Семья жила в темном мире одних и тех же событий, одних и тех же интересов. Здесь было скучно. Дом, огороженный двор да небольшой сад — вот вся территория, доступная семье. Всегда одни и те же люди. Даже в церкви узники не могли иметь ни с кем общение, так как народ не допускался, когда там молилась семья.
Физический труд, качели и ледяная гора — это все развлечения, доступные для них».
Как видим, поначалу особых стеснений арестованная царская семья не испытывала, и в бытовом плане жила обычной жизнью: пять раз в день питание, чтение, игры и даже пение, отдых на свежем воздухе, исполнение религиозных обрядов.
Об этом же пишет в своей книге и генерал М.К. Дитерикс:
«Положение Царской Семьи в Тобольске в первые месяцы, в общем, было довольно сносным. Им разрешалось ходить каждую обедню в церковь, а всенощные всегда служили дома и служил причт Благовещенской церкви с певчими; свите не делалось никакого стеснения, и она свободно входила и выходила, когда хотела; отношение жителей города было более чем благожелательное, и Царская Семья получала постоянно к столу различные посылки из съестного и сладкого, присылавшиеся разными доброжелателями из местного населения».
Проблемы начались, когда в сентябре 1917 г. в Тобольск прибыли комиссар Временного правительства Панкратов и его помощник Никольский.
Они были социалистами (эсерами), не слишком-то жаловали Николая Второго и стали проводить своего рода «политзанятия» с солдатами Лейб-Гвардии Стрелкового полка, которые тогда охраняли царскую семью.
Это привело к удивительному эффекту, о котором вспоминает в своих показаниях полковник Кобылинский:
“Панкратов сам лично не был способен причинить сознательно зло кому-либо из царской семьи, но тем не менее выходило, что эти люди ей его причиняли. Это они делали как партийные люди. Совершенно не зная жизни, они, самые подлинные эсеры, хотели, чтобы все были эсерами, и начали приводить в свою веру солдат.
Они завели школу, где учили солдат грамоте, преподавая им разные хорошие предметы, но после каждого урока понемногу они освещали солдатам политические вопросы. Это была проповедь эсеровской программы.
Солдаты слушали и переваривали по-своему.
Эта проповедь эсеровской программы делала солдат, благодаря их темноте, большевиками”.
Просто поразительно: «проповедь эсеровской (!!!) программы», которую проводили комиссары Временного правительства, среди солдат элитного гвардейского полка, охранявших царскую семью, отчего-то делала из этих солдат… большевиков!!! Как такое могло получиться?!
Почему не эсеров, или анархистов, на худой конец?!
Может быть, именно большевистская программа и лозунги тогда в наибольшей мере отвечали чаяниям простого народа, представителями которого как раз и были эти самые гвардейские солдаты?!
Я уж не говорю о том, что солдаты «элитного» гвардейского полка оставались в массе своей неграмотными.
Комиссары Временного правительства даже в Тобольске догадались организовать для них школу, а вот г.г. офицеры, во время их общей службы в гарнизоне Царского Села, так и не сподобились на это.
Времени за 3,5 военных года для этого они не нашли. А жаль.
Глядишь и получше бы знали настроения, нужды и заботы своих солдат…
А вот как эти события описывает генерал М.К. Дитерикс:
«В начале октября направление мыслей солдат охраны стало ухудшаться: приехавший от Керенского новый комиссар Панкратов со своим помощником Никольским затеяли политическую борьбу с местными большевиками, во главе которых был некий Писаревский, и объектом своих политических экспериментов сделали солдат охраны.
Солдаты стали нервничать, разлагаться, хулиганничать. Цель у них была иногда вовсе не причинить неприятность Августейшей Семье, но выходило так, что страдала всегда Она. Стали придираться ко всяким мелочам распорядка жизни Семьи, до тех пор не вызывавшим никаких недоразумений; обратили внимание, что Государь и Наследник продолжают носить погоны, заметили кинжал на черкеске у Государя; поднялись разговоры о слишком большой свободе приближенных к арестованным, словом, как говорят, атмосфера начала наэлектризовываться».
И тут получается, что комиссары Временного правительства, «затеяв политическую борьбу с местными большевиками», неожиданно перетянули на их сторону доселе аполитичных солдат охраны.
Разумеется, были и другие причины, вызывавшие недовольство солдат.
Когда отряд полковника Кобылинского отправлялся из Царского Села в Тобольск, то Керенский пообещал солдатам различные льготы: улучшенное вещевое довольствие по петроградским ставкам, суточные деньги.
«Условия эти не соблюдались, суточные деньги совсем не выдавались. Это сильно озлобляло солдат и способствовало развитию среди них большевистских настроений…
Как в Царском под влиянием Домодзянца, так здесь под влиянием Никольского солдаты перестали отвечать на приветствия Государя. Однажды он поздоровался с солдатом:
“Здорово, стрелок” — и получил в ответ: “Я не стрелок. Я — товарищ”.
Кобылинский, давая показания следователю Н.А. Соколову, вспоминал:
“Государь надел черкеску, на которой у него был кинжал. Увидели это солдаты, и подняли целую историю: “Их надо обыскать. У них есть оружие”. Кое-как удалось мне уговорить эту потерявшую всякий стыд ватагу, что не надо производить обыск. Пошел я сам просить Государя отдать мне кинжал, объяснив ему о происшедшем. Государь передал кинжал”.
Как уже отмечалась, вся семья Николая Второго была воспитана в религиозном духе, регулярно посещала церковь и соблюдала все религиозные обряды.
На этой почве, в конце 1917 года, уже после Октябрьской революции, произошло два серьезных инцидента, которые едва не привели к тяжелым последствиям.
Генерал М.К Дитерикс описывает их так:
«Чтобы попасть в церковь, Царской Семье приходилось пройти садом, перейти улицу и тогда уже был вход на паперть. При каждом выходе в церковь Арестованных по обеим сторонам этого пути ставились шпалерами солдаты охраны.
Был день 3 ноября (21 октября по старому стилю, день восшествия на престол бывшего Государя Императора); вся Семья приобщалась у ранней обедни; народу в церкви было совсем мало; никто решительно ни в городе, ни в охране не обратил внимания на службу именно в этот день».
Это тоже очень характерный момент:
Почти никто из прихожан Тобольска не вспомнил о дате, которая всего год назад отмечалась, как большой государственный праздник» «день восшествия на престол Государя Императора».
Далее случились следующие события:
«Кончилась служба. Августейшая Семья направилась домой. И вот в тот момент, когда бывший Государь и Государыня появились на паперти, по распоряжению Алексея Васильева, совершенно неожиданно раздался звон всех колоколов собора и продолжался все время, пока Царская Семья шла между рядами насторожившихся солдат охраны и не скрылась в подъезде губернаторского дома, который Она занимала.
В глазах солдат, привезенных из Царского Села, Алексей Васильев воспроизвел полностью картину выхода Их Величеств из церкви в период, когда Они были на престоле.
На счастье… начальнику охраны полковнику Кобылинскому удалось на этот раз еще овладеть настроением массы, и инцидент ознаменовался только шумом, криками возмущения и негодования в среде охраны, не причинив реальных последствий для Августейшей Семьи.
Но отношение солдат охраны резко изменилось, они потребовали удаления Панкратова и присылки из Петрограда или Москвы большевистского комиссара, и с этого времени Писаревский приобретал себе все более и более сторонников в рядах охраны».
Что тут скажешь…
Генерал Дитерикс в своей книге намекает, что священник так действовал по наущению неких «темных сил», однако мне представляется, что это было простое «усердие не по разуму».
Захотелось батюшке таким способом проявить свое усердие и уважение к Николаю Второму, поздравить его с забытым прихожанами «днем восшествия», а вот о том, какие настроения это «поздравление» вызовет у солдат и жителей, он и не подумал.
А в то время проявление публичных симпатий к монархии вообще и Николаю Второму, в частности, было КРАЙНЕ непопулярным в народе и могло плохо закончиться для тех, кто это делал.
Однако поговорка «заставь дурака богу молится, а он и лоб расшибет», возникла явно не на пустом месте и второй экспромт с «инициативным поздравлением», мог окончиться как для священника, так и для царской семьи, и вовсе трагически:
«Наступило Рождество. 25 декабря вся Царская Семья была у ранней обедни. После обедни начался молебен. Церковь была битком набита народом; солдаты охраны, в то время уже довольно демократизованные, обыкновенно церкви не посещали, а те, кто бывал в наряде в шпалерах, пока шла служба, разбредались повсюду коротать время по-своему.
Но на этот раз почему-то в церковь явилась чуть не вся охрана и в особенности элементы уже совершенно обольшевичившиеся. Молебен шел своим порядком, подходил к концу.
И вот опять, снова по распоряжению Алексея Васильева, неожиданно для всех диакон провозгласил многолетие всей Царской Семье, именуя при этом полными былыми титулами: Его Императорскому Величеству, Ее Императорскому Величеству, Их Императорским Высочествам…
Бунт среди охраны и городского пролетариата разразился невероятный; солдаты рвали и метали, подстрекаемые еще большевистскими руководителями, и с громадным трудом удалось их удержать от проявления крайних, насильственных действий над Членами безвинно пострадавшей Царской Семьи.
В конце концов на состоявшемся шумном, буйно настроенном митинге более умеренным элементам удалось провести резолюцию: в церковь совсем Семью не пускать; пусть молятся дома, но каждый раз на богослужении должен присутствовать солдат», - рассказывает генерал Дитерикс.
Думаю, что на этот раз церковь была полной вовсе не из-за таинственного сговора «обольшевичившиеся» солдат с бестолковым попом, а по более прозаической причине.
Рождество, в отличие от «дня восшествия», даже «обольшевичившиеся» солдаты отмечали, и считали за праздник. Поэтому и пришли, по привычке, в церковь в этот день.
А вот священник Васильев вновь решил наступить на старые грабли, чем и вызвал вспышку ненависти и эмоций.
Кстати, для самого Васильева это вообще могло закончиться печально.
Следователь Соколов так рассказывает об этом инциденте:
«Во время литургии в первый день Рождества диакон Евдокимов, по приказанию священника Васильева, провозгласил за молебном многолетие Императору по старой формуле.
Это вызвало бурю в солдатской среде.
Солдаты вынесли постановление убить священника, и епископ Гермоген был вынужден удалить его временно в монастырь».
Прямо скажем, Васильеву СИЛЬНО повезло, что возмущенные солдаты разу же не подняли на штыки. По суровости нравов того времени, это было вполне возможно.
Подобные резолюции солдатских митингов были тогда обычным делом, и нередко приведение их приговоров в исполнение следовало молниеносно.
Так что счастье Васильева, что он отделался только монастырем.
Об этом же эпизоде вспоминает и генерал М.К. Дитерикс: «…только случайно в Тобольске не свершилось самосуда разъяренной Алексеем Васильевым толпы над бывшим Государем и Его Семьей.
Во всяком случае, Царская Семья была лишена свободы посещения церкви, а следовательно, лишена возможности общаться с приезжавшими к Ним в Тобольск друзьями».
Завершая рассказ об этих инцидентах, следователь Соколов подчеркивает:
«В конце концов, злоба их пала на семью. Они постановили запретить царской семье посещать церковь: пусть молятся дома в присутствии и под наблюдением солдат. С трудом Кобылинскому удалось вырвать решение, чтобы семья посещала церковь в двунадесятые праздники…
Присутствовал за домашним богослужением в роли контролера солдат Дорофеев.
Священник упомянул в молитве Святую Царицу Александру. По невежеству Дорофеев не понял смысла молитвы и поднял большой скандал. Едва его умиротворил полковник Кобылинский…
Долго обсуждали они вопрос о снятии погон офицерами. Вынесли решение и потребовали через Кобылинского, чтобы снял погоны и Государь. Понимая, как оскорбительно будет для него это требование, Кобылинский долго боролся с солдатами, грозя им и английским королем и германским императором. Солдаты стояли на своем и грозили Государю насилием. Кобылинский вынужден был обратиться к нему через Татищева.
Государь подчинился насилию и снял погоны».
Определенный интерес представляет и «финансовый вопрос», размеры состояния царской семьи.
Сейчас вокруг этого накручено множество самых фантастических легенд.
Любители помечтать о чужих деньгах называют самые невероятные суммы, которые Романовы, якобы, перевели за границу и на которые может претендовать нынешняя Россия, если вновь введет у нас монархию.
Помнится, во времена позднего ЕБНа, когда тот уже перманентно, не приходя в сознание, «работал с документами», статьи и интервью на эту тему были очень популярными в «демократических» СМИ.
На самом деле, речь может идти о сравнительно небольших суммах.
Вот что об этом пишет следователь Н.А. Соколов;
«Князь Львов показал: “Их личные средства были выяснены. Они оказались небольшими. В одном из заграничных банков, считая все средства семьи, оказалось 14 миллионов рублей. Больше ничего у них не было”.
Керенский показал: “Их личные средства по сравнению с тем, как говорили, оказались невелики. У них оказалось всего в Англии и в Германии не свыше 14 миллионов рублей”.
Фактически и эти деньги были недоступны для царской семьи. Она жила на средства Правительства».
Так что можно успокоиться. Никаких сказочных богатств, в случае возможного введения на Руси самодержавия, у нас не появится.
Арестованная царская семья жила довольно скромно:
«В Царском недостатка в денежных средствах не было. В Тобольске же положение стало хуже: Временное Правительство как бы забыло о семье и не посылало пополнений ни на содержание семьи, ни на содержание отряда.
Кобылинский показывает: “Деньги уходили, а пополнений мы не получали. Пришлось жить в кредит. Я писал по этому поводу генерал-лейтенанту Аничкову, заведовавшему хозяйством гофмаршальской части, но результатов никаких не было. Наконец, повар Харитонов стал мне говорить, что больше “не верят”, что скоро и отпускать в кредит больше не будут”.
В конце концов, Кобылинский был вынужден пойти по городу и просить денег на содержание Царя и его семьи. Он достал их под вексель за своей личной подписью, Татищева и Долгорукова. “Я просил, — показывает Кобылинский, — Татищева и Долгорукова молчать о займе и не говорить об этом ни Государю, ни кому-либо из Августейшей Семьи”.
Когда Керенский отправлял семью в Тобольск, он говорил Кобылинскому: “Не забывайте, что это бывший Император. Его семья ни в чем не должна нуждаться”, - отмечал в своей книге Н.А. Соколов.
Разумеется, эти «ценные указания» Керенского, как и многие другие его речи, остались пустой болтовней.
Пришедшие к власти большевики еще более ужесточили расходы на содержание царской семьи.
«23 февраля 1918 года полковник Кобылинский получил от комиссара по Министерству Двора Карелина телеграмму. В ней говорилось, что “у народа нет средств содержать царскую семью”. Она должна жить на свои средства. Советская же власть дает ей квартиру, отопление, освещение и солдатский паек.
В то же время запрещалось тратить из своих средств больше 600 рублей в месяц на человека.
Это все ухудшало жизнь. Со стола исчезли кофе, сливки, масло. Стол вообще стал хуже, скуднее. Испытывали нужду в сахаре. Были уволены 10 служащих».
Справедливости ради, отметим, что 600 рублей в месяц НА ЧЕЛОВЕКА тогда были немалыми деньгами.
Для сравнения: когда в апреле 1918 года, в Екатеринбурге понадобилось набрать рабочих для организации охраны привезенной туда царской семьи, то комиссар С. Мрачковский пообещал добровольцам платить 400 рублей в месяц.
Желающих записаться оказалось множество, и отбор в охрану был строгим.
Впрочем, речь об этом впереди.
В следующей главе рассмотрим, какие попытки предпринимались тогда монархистами для освобождения арестованной царской семьи.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/04/14/302