Дворницкая была небольшая и сумрачная, так – единственный потемневший зуб, за который зацепили две ультрамодные керамические челюсти «корпусов». Она росла еще из того, прежнего социалистического организма парка и вид имела соответствующий: Сан Саныч даже вздрогнул, вспомнил, что от каждого по способностям, и каждому – по труду его воздаться должно было. Он оглядел строение: продолговатый сарайчик с дверью, обитой ржавопокрашенным сотни раз листовым железом; окно, пыльное до полной непрозрачности государственной безопасности, с решеткой в виде арматурных прутьев-лучей восходящего из угла солнца и в завершении - противопожарный щит-инвалид с нехитрыми, но важными своими протезами: багром, лопатой и конусом ведерка.
Сан Саныч потянул ручку – дверь скрипнула, но подалась на удивление легко и плавно. Внутри был полумрак, солнечные лучи пробивали пыль десятью смелыми сталинскими ударами, мешки и палки хмуро охраняли свои углы и стенки. Городецкий огляделся и подошел к огромному деревянному ящику, в котором могли бы жить три поколения местных дворников. Замка не было, и он со скрипом приподнял крышку.
Никаких дворников внутри, конечно же, не оказалось, но на сердце стало так щемящее тоскливо, что он чуть не застонал от отчаяния.
На него глядели, глядели одновременно, не мигая - десятки грустных глаз.
- Я посмотрю.
- Не нужно.
- Я только посмотрю, я не буду трогать.
- Закройте, ну я же прошу вас – закройте. Как же можно не соглашаться – если просят.
Сан Санычу стало стыдно. Кивком он попрощался с труппой, опустил крышку и тихо спросил:
- Это те куклы?
- Вы знаете? – удивился дворник.
- Да. Я знаю.
Николай Филиппович Лябов, как и весь старый светловский люд, осел на побережье уже в зрелом возрасте. Перед самой пенсией он устроился в городском дворце пионеров – пионеры были настоящие, дворец – так себе, сарай-развалюха – устроился на полторы ставки вести театральный кружок. И по своей инициативе создал кукольный театр. На общественных началах. Учил детей палочками двигать, жена его - шила им реквизит, «сам Образцов нас хвалил» - правда-нет? - никто сейчас и не вспомнит.
Но куклы его прижились, театр укоренился – им даже дали небольшое помещение, на набережной, улитку крашенную фанерную, типа «зеленый народный театр».
Николай Филиппович был счастлив, по крайней мере так думали люди, которые его тогда окружали.
Но ушел добрый мальчишь Социализм, ушел вместе со своим человеческим вялым лицом, и пришел злой плохишь Капитализм. Приехал новый завкультуры Рамкин, и - «зеленый театр» за час снесли, а за день - построили бар-стекляшку с игровыми автоматами, и назвали зачем-то – салон «Априори». Николай Филиппович жаловался, его прозвали сутяжником, за мелкую провинность быстро уволили, и назначили «городским сумасшедшим».
Но он не отступал: писал горы кляуз, ездил в столицу, даже устроил сидячую кукольную забастовку на ступеньках бывшего горкома. В конце концов – он подкараулил Рамкина утром, когда тот выгуливал любимого ротвейлера без намордника – и стал размахивать руками. И культурный начальник натравил на него пса.
В больнице Николай Филиппович пролежал всего-то с недельку – раны были неглубокие, поверхностные, правда, их было много. Из неприятного – тварь прокусила сухожилия на двух пальцах правой руки – теперь они мертвой хваткой держали черенок метлы или лопаты, так, будто имели свой собственный разум и знали – последний заработок отпускать нельзя ни в коем случае.
- Покурим? – предложил дворник, – садитесь, пожалуйста.
- Спасибо - я постою,- ответил Сан Саныч бессмертной цитатой.
- Нехорошо курить стоя – зачем тогда и табак переводить, - Филиппович пошатал чурбачок, устойчив ли? - Мне мой друг, он уже десять лет в Калифорнии, когда последний раз приезжал, и мы с ним по бумажным делам в горсовет шли - такое говорил: ты Коля - дважды бомж! Первый раз – потому что у тебя машины нет и мы сейчас пешком топаем; А второй раз? – спрашиваю. А второй, отвечает – потому что у тебя даже времени нет – посидеть-покурить – вот, на ходу смалишь! – дворник хлопнул ладонью по подстеленному на деревяшку ватнику, - Садитесь, на ноги так, чтобы попа свесилась: и копчик ваш отбитый – не пострадает.
- Вы знаете? – дернулся Сан Саныч. – Откуда?
- Да все уже знают, как вы Бориса Глебовича из машины тащили. Тут у нас – как деревенька малая: в одном корпусе чихнут, во втором – «Будь здоров» скажут. Вот, закуривайте, пока ваши мокрые, - Николай Филиппович протянул пачку «Казбека».
Сан Саныч дунул внутрь гильзы, смял ее и наклонился над спичкой.
- Руки, вижу – помнят, - кивнул дворник. – Вы сами-то из каких будете?
- Да можно сказать – из ваших, - обвел взглядом Городецкий дворницкое хозяйство, – Руки помнят – как хорошо летом: ни листьев, ни снега, ни грязи, – перечислил Сан Саныч основные сезонные напасти.
- Да, вы неплохо информированы об особенностях нашей работы. Кто-то из близких метёт?
- Из близких? – Сан Саныч с удовольствием затянулся крепкой смесью, - Да я, Николай Филиппович, – дважды Народный Дворник СССР – знаете такой титул?
- За что ж такое высокое звание – да простому человеку дали? – ахнул в бороду собеседник.
- За пять ставок одновременно! – победно развел руки Городецкий.
- Не могло такого быть: Советы зарабатывать никому не давали.
- Могло. На двух своих трудовых, одной чужой и на заявлении про совместительство – могло. Я еще подгадал – почти все работы рядом были, а две ставки в садике, и полторы – в поликлинике вообще - бок о бок. Мету, помню я, листья, мету,- усмехнулся Сан Саныч, - а главврач наш идет утречком: что ты тут метлой машешь, тут уже не наша территория! А я: да? та ничего, Сергей Станиславович, с меня не убудет – зато чисто сделаю, люди будут ходить – радоваться. А он: ну дурачок, лишь бы мести ему, простофиля ты, дурачина – идет и пальцем у виска крутит, плечами пожимает, - улыбнулся воспоминаниям Сан Саныч.
Дворник стянул шапку и захекал клубами папиросного дыма.
- А свежие ранки – откуда? – вдруг резко спросил Городецкий.
Улыбающийся дворник тоже мгновенно переменился лицом – как будто захлопнулись врата чисто выметенного рая.
- Не скажу, - просто, как пионер в гестапо, ответил он.
- Скажете, Николай Филиппович, скажете, - надавил на отчество Сан Саныч.
- Нет, - сплюнув в ладонь, отставной интеллигент затушил там окурок.
- Еще как - скажете. Иначе…сами понимаете, – кивнул Сан Саныч на ящик с куклами.
Дворник сник, плечи его безвольно опали.
- А вы ему ничего не сделаете? Ну, хорошо, я признаюсь вам, - он вытер лицо шапкой, - Это – Борька.
- Кто? – поперхнулся дымом Сан Саныч.
- Борька. Только – вы же обещали! – взмолился дворник и Сан Саныч отпрянул на опасно качнувшемся пенечке. - Он красивый, смирный, он очень общительный (Сан Саныч машинально кивнул, подтверждая эти слова). И очень ласковый - надо только недоверие его преодолеть, понимаете? Он такой добрый (Сан Саныч опять кивнул), он и мухи не обидит. А вот меня – немножко кусает. Может – потому что любит?
Сан Саныч, сделавший перед этим попытку нормально затянуться, опять зашелся кашлем.
- Только, пожалуйста, Александр Александрович – никому не рассказывайте, хорошо, мы вас с ним просим, пожалуйста! Узнают – его же заберут, заберут от меня лечиться в приют, а ведь он – здоров, вы не представляете, как он здоров!
- Здоровее нас с вами, - пересохшим горлом подтвердил ошарашенный Сан Саныч.
- Я его очень люблю, - просто с каким-то нечеловеческим отчаянием сказал Николай Филиппович.
Сан Саныч, бешено прикидывая - сколько они тут уже дней и можно ли влюбиться так сильно за этот отрезок времени - открыл рот, чтобы спросить дворника о чем-то очень важном, о чем-то для них всех – судьбоносном… Но в этот момент на плечо Лябова вскарабкалась здоровая серая тварюка с наглыми блестящими глазками и острой подвижной мордочкой, и Николай Филиппович, не испугавшись ни капельки, вдруг повернулся и поцеловал крысака в мокрый носик.
- Бо-орька, - счастливо пропел дворник.
Сан Саныч взмахнул руками, потерял равновесие и со всего размаха грохнулся назад – в скопление лопат, ломов и грабель, которое возглавляла любимая именная «Матильда». Последнее, что ему привиделось: будто знаменитый артист, фамилию которого он знал, но все время забывал, заорал так истошно, грозно так, держа перед его лицом за лапки огромную меховую шапку, похожую почему-то на крысу из страшного детского мультика: «Какого Бориса-царя?! Бориску – на царство?!»
- Тихо, тихо, не нужно вставать, полежите, я вам ватник умостил под голову. Вот и лоб уже не горячий, – шершавая, пропахшая махоркой ладонь накрыла лицо Сан Саныча, - как голова, не кружится?
- Болит, – подумав, выразил свое мироощущение Городецкий.
- А в остальном хорошо?
- Тоже болит, - еще подумав, добавил он.
- Вы тут просто – на грабли упали. Вообще вы везучий человек – рядом наковальня острым концом вверх валялась. Вот, я голову подниму – хлебните. Это компот, сливы нападали – а я подобрал, у меня тут электроплитка, кастрюлька, сковородочка – куховарим с Борькой потихоньку. Недавно такое сготовили…
Сан Саныч вспомнил последние секунды перед падением и с трудом сел, привалившись к какой-то корзине.
- Рататуй?
- Зачем это? Просто кабачков с помидорами нажарили. Потрогайте себя – шишка большая?
- Нормальная, - поморщился Сан Саныч. – А где… животное?
- Борис? – переспросил дворник.
- Нет, - сказал Сан Саныч. – То есть – да. Вы его что – просто так отпускаете?
- А вы хотите, что бы я его на поводке выгуливал? - Николай Филиппович поставил на стол железную армейскую кружку, - Только – вы же никому не расскажете? Ну – о наших отношениях?
- Санэпидстанция как? – поморщился Городецкий.
- Прячу. Как спартанский мальчик – лисенка: на теле. Он же – смирный.
- А – укусил?
- Детство тяжелое. На улице рос, собаки его гоняли. Я же его из собачьей пасти, можно сказать, вынул. Ну ладно, посидите, я – воды вам холодной принесу, - заглянув в пустую кастрюльку от компота, сказал дворник.
- Да, - согласился Сан Саныч, – в собачьей пасти побывать - нехорошо это. Отметины могут остаться. На шее.
Пыль сражалась с солнечными лучами как могла – бесконечным броуновским верчением. Лучи пробивали в ее взбудораженной толпе широкие коридоры, но победить не могли по определению.
- Что, Боря,- прошептал Сан Саныч, - тяжело тебе? А вида не подаешь, хорохоришься. Мечешься все, кипишуешь, типа – все время в делах, все время – занят чем-то важным. Ты просто на самом деле – не доверяешь никому, да? вот и один, да? Что молчишь?
Собеседник не ответил, только наклонил голову и прижал к серенькому пузику макаронину, которую он добыл на столе из надорванной пачки за секунду до разговора.
- Женился бы ты, - посоветовал Сан Саныч.
Скрипнула дверь, крыс блеснул глазами-бусинками и, махнув длинным голым хвостом, спрыгнул на пол и скрылся за ящиком с пустыми бутылками.
- Держись, Борис, - проводил его взглядом Сан Саныч и вытащил из ящика пыльную посудину с характерным глубоко вдавленным дном.
- Откуда это, Филиппович?
- Один человек бутылку выкидывает, второй ее подбирает: богатые всегда у нас помогали бедным, - пожал плечами дворник, - Этих бутылок – я четыре ящика каждую неделю сдаю. Второй жидкий хлеб - приработок мой главный.
- А вы знаете, что именно эта бутылка – от хереса де-ла-фронтера?
- Что – не примут в стеклотаре? Откуда вы такие слова-то знаете?
- Я все знаю, - сказал Сан Саныч с интонацией, которой отвечал на этот вопрос своей дочери в пять лет. – У нас же тут – небольшая деревня? Один корпус, второй - и обчелся. И оба – алые?
- Второй – алее, – вздохнул сторож.
- Вот что, Николай Филиппович, дорогой, я вам скажу сейчас про эту бутылку, - в кармане Сан Саныча тренькнул телефон, - Сейчас, секунду, – нахмурился он.
- Что там?
- Эсемеска. Боря прислал.
- Мой?
- Мой! – рявкнул Сан Саныч. - Не видно ничего, отодвиньтесь, прошу вас. Блин! – схватился он за сердце, - «я в ротике перезвони». Господи! У кого он в ротике! Алё, алё – Боря? Боря, слышишь?
Четыре гудка показались Городецкому вечностью, но, наконец, бодрый голос друга отозвался в трубке:
- Саня, не ори – все нормально.
- Где ты, Боря?
- Я погулять пошел, нормально все. Ты же понимаешь, что мне нервы надо развеять после покушения этого.
- Боря, немедленно домой! – по матерински вскрикнул Сан Саныч. – Где ты? Почему не позвонил?
- Не знаю, Саня, не набирается твой номер – наверное, вода внутрь попала. Только эсэмески нокия шлет.
- Ты же еще не окреп! Где ты, говори?
- В городе, около набережной, не ори так. Саня, тут это, это – «ротик-бар». Большими такими буквами. Это то, о чем я думаю?
- Это то, чем ты не думаешь! Это то, чем ты жрёшь.
- Саня, это то, это - то самое! Тут буква «Э» в начале отвалилась, по побелке видно. Все - пока.
- Боря, не смей туда заходить! Подожди, не вешай трубку, я встану, - Сан Саныч перехватил телефон правой рукой.
- Эротик, Саня, это – эротик! «Э» - упало!
- «Э» упало, «Бэ» - пропало. Боря, подожди, дай мне встать.
- Почему «все пропало»? А что ты там - валяешься?
- Боря, не иди туда! Это же ловушка! Николай Филиппович, помогите встать, - протянул руку Городецкий.
- С кем ты там в постели, с дворником, что ли?
- С дворником, с дворником. Причем он влюблен не в меня, а в некого Бориса!
- Саня, что ты там куришь?
- «Казбек»! Приходи домой, говорю, немедленно!
- Да нет, лучше уж я пережду тут в стриптиз-баре твою вакханалию.
- Боря, перестань! Боря, ну тебе же нельзя, ты же только из стиральной машины! У тебя же пена еще на губах не обсохла! – Сан Саныч увидел, как Филиппович покачал головой, отмечая скудость аргументации.
- А вдруг у меня что-то внутри сломалось от этого верчения, Саня, мне надо проверить… - совсем тихо прошелестел из трубки голос друга. - Да будь что будет, Саня! Если что – прошу считать меня фаталистом. Пока, я перезвоню.
- Ну, куда ты, у тебя же шея порезана! У тебя же шишка на темени! Боря, не вешай трубку!
- Да я одним глазком гляну на этот ротик – и все. Пока!
- Боря, ты же не из тех, кто платит, Боря, Боря!
....продолжение следует.