Глава 4
* * *
- Вилли, ты какой-то очень встревоженный сегодня? Хотел бы я знать, что творится у тебя в душе?
- Тебе лучше этого не знать, Никита, - ответил я, польщенный вниманием, которое мне оказывал следующим утром мой друг.
- Мне кажется, я понимаю, в чем дело. Есть вещи, о которых мы с тобой так и не нашли время поговорить. И это для меня очень важно, - он внимательно посмотрел на меня, - и для тебя, думаю, тоже.
- И я, кажется, догадываюсь: ты о нашем посещении бара «Голубая устрица»? Понимаешь, я сегодня не выспался, так что отложим разговор на данную тему до лучших времен.
- Странно, неужели тебе так неприятна эта тема? Я могу успокоить тебя, что тебе нечего опасаться, если ты узнаешь, что я…
- Никита, послушай, мне сейчас нужно срочно выпить кофе, потому что если я этого не сделаю, то весь день у меня будет болеть голова, так что давай быстро в душ, и пойдем в «Руту».
- Как скажешь, - угрюмо ответил он, - но после кофе - никаких больше секретов друг от друга, а чтобы ты понял, что я ко всему нормально отношусь, мы сегодня с тобой пойдем туда, где были недавно. В «Голубую устрицу», чтобы дать тебе возможность выговориться в благоприятной обстановке.
- Куда угодно, но только не туда! Не хочу встретить там одного старого знакомого, который охотнее подойдет ко мне в баре, чем в аудитории.
- Янис Ечке?
- Ты отлично запомнил его имя и фамилию.
- Мне и самому неприятен этот тип, так что если он посмеет еще к нам подойти, то я его отошью!
- Как хочешь, Никита, но в «Голубую Устрицу» я больше не пойду, - сказал я и отправился в душ.
В «Руте» было мало народа, наверное, многие еще спали.
Мы сели за крайний столик, и Никита заказал себе чай, а я - кофе. Неожиданно я заметил Людмилу Липинчук с Анатолием Вертинским за соседним столиком…
«Чем же тебе так интересен этот педант, что ты постоянно проводишь время в его компании?» - подумал я, увидев краем глаза, как они встали и направились к выходу. Я многозначительно взглянул на Никиту, давая понять, что те двое намеренно сделали вид, что не приметили нас.
- Мы обязательно поговорим с тобой обо всем, но только не сейчас, - сказал я ему.
- Хорошо. Я вынужден покинуть тебя на некоторое время, у меня кое-какие дела, и на сегодняшний семинар в 14 часов ты пойдешь один.
- Надеюсь, - сказал я с улыбкой, - что это ненадолго, потому что ты - единственный украинец, кто относится ко мне более-менее благосклонно. Когда ты вернешься?
- К вечеру, так что недолго тебе гулять одному.
Я передумал идти на семинар и решил погуляться по скверу. От моих выступлений не было никакого толку, и все эти уважаемые люди совершенно не желали меня слушать. После того, как я стушевался на последнем выступлении и ударил лицом в грязь перед Вертинским, который, неприменно, рассказал всем своим коллегам о том, что я - легкомысленный человек и ловелас, мне явно было там нечего делать.
Украинцы неохотно слушают людей из России, они считают, что все, что те говорят, - сущий вздор, и все произносится и делается только с одной целью: политической или национальной. Им плевать на суть вещей, главное - откуда человек приехал, из какой он организации или партии.
Я переживал за свою пациентку Ди больше, чем за их политику, национализм и всю психологию, вместе взятых. Мне не было дела до того, что их страна делится на части, и каждый хочет урвать себе кусок больше. Я был занят проблемой излечения Ди от зависимости, и эта серьезная проблема никак не могла разрешиться.
Но еще кое-что волновало меня не меньше, чем "трудная" поциентка. Чужие глаза моего земляка, встреченного здесь случайно, намекали мне, что он очень близко принимает все к сердцу, а потому так просто меня не оставит. И я испытывал стойкое желание не встречаться с ним больше, так как не хотел выдавать тайну своего прошлого...
С разных сторон теперь смотрели на меня чужие глаза:слева обрушивались светлые и холодные, как Балтийское море, а справа - зеленые и дерзкие, как оранжевая революция. Я оказался совершенно одинок, если бы не Никита.
Неожиданно я увидел Людмилу. Она шла по дорожке легкой размашистой походкой недалеко от скамейки, где я присел. С сумкой через плечо, с короткой стрижкой, изящной фигурой - издалека она казалась моложе своих лет.
- Людмила Николаевна!
Она повернула голову и прищурила глаза - без очков у нее было неважное зрение.
- Ваш голос ни с кем не спутаешь, - сказала она, подходя ко мне.
- А зачем же так присматриваетесь?
- Смотрю: один вы или с вашим коллегой?
- Я совершенно один.
- Почему вы не пришли сегодня на семинар?
- Послушался вашего доброго совета: мне там нечего делать.
- Без вас было скучно.
- Поэтому вы ушли оттуда раньше?
- Я спешу домой по важному делу. У меня квартира здесь недалеко. Просто на время конференции я предпочитаю жить с гостями в гостинице.
- Вот как?
- Да. Ну, раз уж вы совершенно один и скучаете, могу взять вас собой, чтобы вы составили мне компанию попить чайку у меня дома.
- А как же важное дело? – Удивился я.
- Я приглашаю вас на разговор за чаем, - улыбнулась она, - а потом буду решать свое важное дело.
Квартира Людмилы была мрачной и совсем не похожей на то, что я себе представлял. В комнате было много полок, на которых в беспорядке стоял и книги по психологии и философии, а также специальная литература по психиатрии. В углу стоял компьютерный стол, с открытым ноутбуком, рядом валялись разбросанные кипы бумаг и папок. На журнальном столике стояла недопитая кружка кофе.
- Этот классический беспорядок не мешает мне жить в ногу со временем, - сказала она, когда мы прошли на кухню, и я обвел взглядом серые стены, запущенную раковину и кухонный стол, - для меня эта квартира -крепость, и я редко привожу сюда гостей.
- Гостя привели случайно? – улыбнулся я.
- Я подумала, что вы не из тех людей, кто будет придираться к каким-то условностям.
- Всякие условности - это не по моей части.
- Пойдемте в комнату, я сделаю вам чай. Или вы предпочитаете кофе?
- Кофе, пожалуй, - сказал я и присел к журнальному столику на диван.
Она убрала грязную чашку и пошла на кухню.
- Какие книги вам нравятся больше всего, и что вы читаете? – спросила она, когда зашла с подносом, на котором стояли две чашки кофе, блюдце с шоколадными конфетами и бутербродами с сырокопченой колбасой.
- В основном я люблю книги по философии. Люблю Канта,Ницше.
- У меня есть труды этих замечательных философов. Я тоже читаю их с удовольствием. Вообще, у меня очень много литературы по философии. И даже есть книги, которые еще пока не переведены. Я читаю их в оригиналах. Я говорю на двух языках: помимо родного - украинского, на немецком и английском. А вы?
- Я, к сожалению, могу говорить только по-английски.
- Тоже похвально. Я не умею шить, гладить, стирать и готовить, как большинство современных хозяек, ведь я женщина совсем другого склада.
- Зато вы так много знаете в области философии и психологии, и говорите на трех языках, не считая родного, украинского.
- Почему на трех?
- Потому что со мной вы разговариваете на русском.
- Так! – отозвалась она, отпив глоток кофе, - вы не можете не острить, или это у вас врожденное?
- Не могу, когда хочу подчеркнуть свое восхищение вами в познаниях философии и языков!
- Понятно, - она сделала унылое лицо, - я могу разговаривать с вами откровенно, но только если вы перестанете все время подшучивать.
- Обещаю, - сказал я, - хотя, вы правы - это у меня врожденное. Я не ожидал, что попаду к вам в гости, поэтому немного растерялся, узнав, что вы на самом деле - другая женщина, чем я себе представлял.
- Вы разочаровались, что не увидели в моей квартире йоркширского терьера или огромное зеркало с косметическим столиком, уставленное помадами?
- Вовсе нет…
- Какой вы меня представляли?
- Я думал, что увижу здесь вашего преданного друга и коллегу Анатолия Вертинского или другого мужчину средних лет, но никак не ожидал того, что вы живете одна.
- Я не живу одна, со мной живет мой отец. Но он сейчас лежит в больнице. Сердце. И я, между прочим, должна скоро к нему отправиться, просто я жду звонка от врача, - сказала она, и ее глаза на минуту стали грустными.
- Я готов вас поддержать, - отозвался я.
- Знаете, Вилис, мне почему-то, вопреки всему, хочется поговорить с вами откровенно. И раз уж вы пришли ко мне… Я очень люблю и переживаю за своего отца. Ему очень плохо.
- Я готов помочь вам во всем, и, конечно же, поеду с вами в больницу. Это лучшее занятие для меня на сегодня, потому что, как вы выразились, никому нет дела до моей болтовни, а видеть вспухшие веки и красные щеки Льва Леонидовича после вчерашнего пьянства мне как-то не хочется.
Она улыбнулась, вспомнив, как рассказала мне о том, что ректор любил выпить.
- Я женщина, а не мужчина, и не могу делать то, что хочу. Если бы я была на вашем месте, я бы воротила горы, а так мне никогда не пробиться сквозь этот мужской шовинизм. У вас еще есть шанс привлечь к себе внимание.
- Я вам очень сочувствую, что вы не мужчина.
- А ваша лукавая улыбка говорит мне о том, что вы наоборот рады этому, - сказала она, - надеюсь, вы не забыли о том, что я говорила вам тогда? Никаких комплиментов и флирта! Иначе можете не рассчитывать на мою дружбу!
- Я все помню, у меня отличная память.
- Судьба поставила меня в жесткие рамки, и я не могу идти против нее, борясь в одиночку адской черной машиной козней, интриг мафии фармакологии и психиатров, союз между которыми заключен уже много лет.
От удивления я таращился на нее во все глаза. Оказывается, она тоже боролась с Черным Змием? Фармацевты и врачи, которые были сами искушены им, и искушали бедные заблудшие души, становясь властителями над человеческими душами и их кошельками, превращая их болезнь пациентов в зависимость — в нити, за которые можно дергать. Только мы жили с ней по ту сторону границы, и до Киевской конференции не знали о существовании друг друга.
«Наверное, отчасти, именно это послужило тому, что она захотела сблизиться со мной», - подумал я.
- Невероятно, - сказал я после долгой паузы, - все, что я сегодня узнал, взволновало меня, и мне кажется, нам пора уже перейти на «ты».
- Кажется, да. Но, пожалуй, только здесь, а там, среди наших коллег, за дверью этой квартиры, мы останемся на «вы», как и прежде. Эх, Вил, как иногда мне бывает трудно скрыть весь бунт и недовольство под маской равнодушия. Мне, наверное, не следовало бы так с тобой откровенничать, но ты слишком умен и проницателен, и все прекрасно понимаешь. Давай на сегодня оставим наш разговор, потому что ты и так все понял.
Я заверил Людмилу, что я всегда - на ее стороне. А сейчас мы отправимся навестить ее отца. Мы допили кофе, и она стала торопливо собираться в больницу.
В палату пускали только родственников, Людмила поднялась по лестнице, а я остался ждать ее внизу в холле. Через час она вернулась, и мы поехали в гостиницу. Я решил не расспрашивать ее об отце, видя ее задумчивое лицо и грустные глаза. Мне показалась: что-то очень сильно тревожит ее, и, если я сейчас полезу с вопросами, то это вызовет только раздражение.
В такси мы всю дорогу молчали, а когда вышли к гостинице, то Людмила поблагодарила меня и пошла по коридору в другое крыло, где был ее номер. Мне оставалось только крикнуть ей вслед:
- До встречи.
* * *
Вскоре между нами возникли странные отношения. Большую часть времени мы проводили в общении друг с другом, но скрывали ото всех, что достаточно подружились, и при коллегах обращались только на «вы». Однако, каждый раз, без видимого повода и причин, мы начинали язвить в адрес друг друга, отпуская злые шуточки в присутствии наших коллег.
Меня жгло жуткое нетерпение, и я не мог успокоиться, ведь хотел знать, почему она по-прежнему вроде как привязана ко мне и, считая меня другом, все же не уступает моему мужскому упорству. Это навело меня на мысль, что у Людмилы есть тайный любовник, отношения с которым она не хочет афишировать. Я предположил, что это был Анатолий Вертинский, и решил проверить эту версию.
Была суббота, и с наступлением темноты я притаился в темном сквере возле окон Людмилы на первом этаже, чтобы посмотреть, с кем же она встречается, когда уходит иногда и не ночует в гостинице с коллегами?
В квартире не замечалось никаких признаков присутствия людей, и я уже собирался уходить, как вдруг заметил, что зажегся свет в ее окне. Я не мог разглядеть силуэт, но мне показалось, что это - мужская фигура. Почувствовав одновременно ревность и любопытство, я решил выяснить: кто же этот соперник, и подошел ближе к окну, всматриваясь. Было плохо видно из-за плотных штор, тогда я решил преподнести ей сюрприз: заявиться нагло, тем самым застав Людмилу врасплох.
Обойдя дом, я зашел в подъезд и нажал на кнопку звонка знакомой квартиры. Людмила открыла не сразу, и на ее лице появилось смущение.
- Что-то случилось?
- Ничего, - ответил я, - мне нужен один диск по материалам психологии следующей лекции, к завтрашнему дню. Хочу подготовить новый доклад.
- Заходи.
Зайдя в комнату, я вдруг потерял свою самоуверенность, когда увидел молодую женщину, узнав в ней секретаря-организатора Марину Александровну. Женщина сидела на диване возле журнального столика. Я направился к полкам и стал перебирать книги, пытаясь найти среди них диск.
- Это Марина Александровна, - сказала Людмила, - Марина, это Вилис Н., но вы, кажется, уже виделись на конференции и знакомы.
Марина Александровна странно на меня взглянула и отвела глаза. Я взял диск и пошел к выходу. Людмила пошла за мной.
- Вил, ты неправильно поступаешь, когда приходишь сюда в такое время. Не думаю, что тебе понадобился этот диск, скорее всего, твои мысли были заняты совершенно другим. Ты - лицемер!
Ее слова разозлили меня:
- Однако другим людям к тебе можно являться в любое время, и еще не известно, собираются ли они добираться домой или ночевать у тебя?
- Я не собираюсь давать тебе отчет о моих гостях, - сказала она высокомерно.
- Давай так: ты не считаешь меня лицемером, а я не считаю себя задетым!
- Я не потерплю всякие подозрения и расспросы! И никому на свете не позволю лезть в мою личную жизнь! А потому, если ты еще раз вообразишь себя шпионом, то моя дружба станет более холодной, чем она была раньше.
- Договорились! А теперь, Людмила Николаевна, избавляю вас от своего присутствия, - сказал я гордо, - у меня такое ощущение, что мы никогда не поймем друг друга!
Я открыл дверь квартиры и уже вышел на лестничную площадку, как она выскочила и схватила меня за руку.
- Постой, Вил. Не так уж много у меня друзей и союзников, чтобы я могла бросаться ими. Послушай, ты слишком эгоистичен и самоуверен. Но вот что я тебе скажу: я не хочу, чтобы какие-то другие отношения мешали нам в нашем общем деле.
- В нашем общем деле? – Переспросил я.
- В том, что нам предстоит делать вместе. Я хочу, чтобы ты помог мне в моей борьбе. Вдвоем мы сможем справиться с тем, что задумали…
- Лишь бы наша борьба не оказалась с ветряными мельницами, - сказал я, зная, какое невысокое положение занимаем мы в обществе.
- Вил, ты мне нужен.
- Зачем, Людмила? У красивой незамужней женщины нет мужчины, она никого не любит, однако вокруг нее вершатся странные дела, в которых участвуют странные парни, - сказал я, намекая на Вертинского.
- Ты меня ревнуешь? Я в первый раз слышу от тебя это, до сих пор ты только был способен на острые шуточки. Неужели за ними пряталась твоя истинная натура? Значит, не зря я назвала тебя лицемером? Но ты же понимаешь, что нам совершенно не нужны эти отношения, кроме простой дружбы и взаимопомощи? Между нами ничего не может быть, ты ведь на пять лет меня младше или на семь?
Последний вопрос она произнесла с нескрываемой иронией в голосе, от чего я вконец разозлился. А она, со странной холодностью в голосе, продолжила:
- Я тебе это сказала абсолютно искренне, а потому не хочу больше слышать вопросов по поводу моей личной жизни. Мы друзья, Вил, и теперь будем только друзьями и коллегами.
Я сжал диск в руке и вышел из подъезда, не прощаясь.