Все в памяти... Гл. 47. В новой старой стране
В Херсоне...
Улетала из Барнаула , - мороз был за тридцать. В Москве,- сообщали по телевизору,- оттепель, даже дождь. Надела осеннее пальто (правда, изнутри оно было подшито тонким искусственным, «рыбьим», мехом). Хватило ума влезть в теплые колготки, джинсы, толстый свитер и зимние сапоги. Завершали экипировку белый пуховый берет (его можно было натянуть на уши) и такой же шарф полукилометровой длины, - он меня очень выручал потом.
…И «потянула» за собой морозный шлейф через всю страну! Москва встретила морозом тридцать градусов! Автобусом и метро довольно быстро добралась в Тушино к Наде, двоюродной сестре. Последние двадцать лет мы с ней стали очень близкими. Дважды в году я приезжала в Москву (в командировки), останавливалась у нее, и мы не могли наговориться. И всегда было ощущение, будто я никогда не покидала этот дом: вот только вышла по делам ненадолго, и снова тут. Такое чувство возникало от голоса и поведения Нади. Я всегда здесь была своей, не гостьей. И Гена, муж ее, был очень своим, родным, с первого нашего знакомства. Надя работала в Госплане, экономистом, а Гена на заводе авиамоторов, здесь, в Тушино. Десять лет они, с маленькой дочкой Таней, прожили в Семипалатинске, где Гена был объектовщиком, то есть был на объекте, где испытывали двигатели с их завода. Пережили здесь и выбитые стекла после взрывов, и облучение, после которого Таня получила целый букет болезней…
Я любила бывать в этом доме. Помню, в первый свой приезд в семьдесят шестом году, (дядя Миша дал маме их московский адрес,) гадала: узнаю Надю или нет? Виделись-то еще в Одессе, в студенческие годы, Надя заканчивала там мукомольный институт. Дома была одна Таня. Ребенок, ей было десять лет, доверчиво впустил меня в квартиру. А Надя, сняв шубу, прошла в комнату, подошла ко мне и как-то так сказала: - Привет! - словно
виделись мы сегодня утром... Все такая же красивая, ( очень похожа на дядю Мишу), - строгий взгляд из-за очков, нахмуренные брови, - но секунда, - и она звонко хохочет, шутит, смешно рассказывает о себе, о муже...
Это были мои первые вояжи в Москву. В МОСКВУ! В столицу! Хотелось "показаться", не выглядеть провинциалкой. Потом все это слетело с меня, как мишура, и уже было наплевать, как и какой меня увидят, - лишь бы сделать дело. А тогда, приехав как-то в мае, я нарядилась в платье из ярко-синего трикотажа, сшитого на заказ в Доме моды, напялила новые! босоножки на высоком каблуке, накинула на плечи пушистую белую шальку из ангорки (утро было прохладным) и с легкой сумкой в руках отправилась в Главк и в наш институт на Калининском...
Туда я шагала бодро, легким шагом, но... кто бы видел, как я в конце рабочего дня выходила из института!... После беготни по этажам, по кабинетам, по длиннющим коридорам - ноги мои, натертые чуть не до крови новыми босоножками, отказывались идти, а от каблуков ломило спину и... раскалывалась голова. Мое счастье, что институт был на Калининском проспекте! Я доползла до первого магазина и прямиком направилась в обувной отдел. И... оказалась в хвосте огромной очереди: пояснили, - поступили импортные туфли. Какие туфли! Я обогнула очередь и проковыляла к прилавку. На меня шипели, орали из очереди, а я шарила глазами по выставленной обуви и искала... Нашла! Вот они, такие родимые, такие удобные, такие прекрасные! Домашние тапки! Из синего вельвета, на мягкой войлочной подошве! Точь в точь, как у бабы Лены...
- Девушка... - тихо позвала я одну из продавщиц (они еще стояли без дела, - импортные туфли еще не "выбросили").
- Станьте в очередь! - рявкнули на меня.
- Пожалуйста, помогите! - взмолилась я. - Дайте мне вон те тапочки, синие, тридцать седьмой размер... Есть?
Все три разом удивленно посмотрели на меня, окинули взглядами из-под
радужных век с головы до ног. Но тапки подали.
- Будете мерить?
Я молча кивнула, присаживаясь на мягкий пуф. О блаженство! Я, что? Уже в раю?
Не снимая, рассчиталась за тапки, затолкала треклятые босоножки в сумку и уже почти вприпрыжку помчалась к метро!
Когда в Тушино выходила из маршрутки, увидела Надю.
- Ой-ой!! Светлана Михайловна! Где вы отхватили такие модные тапочки? И в цвет платья! - со смехом воскликнула она.
С той поры в Москве, в Ленинграде, где бы я ни была, - до места работы добиралась в каких-нибудь спортивных тапочках, позже - в кроссовках, неся в сумке модельную обувь...
В этот раз проговорили почти до утра: о гибели Виктора, о маме, (вот, инсульт...) о детях и внуках. Гены тоже уже не было…
Я отметила командировку в институте и следующим утром уже ехала в поезде к маме, в Новомиргород, а вернее - в Златополь. И сюда привезла зиму, и здесь мороз был уже далеко за двадцать, только снега не было. Голая земля, словно струпьями, была покрыта мерзлыми кочками. Ледяной ветер шелестел сухим бурьяном по обочинам дороги. Ехали в «волге» Димы, мужа Оксаны, дочери Левки. Они встретили меня на вокзале и сразу повезли в Златополь. В машине было холодно, печка не работала, одно из боковых окон было закрыто фанерой. Разруха начиналась уже здесь…
Мама едва смогла поднять голову от подушки, узнала меня, проговорила: « А, Светочка…», - и тут же снова уснула под воздействием снотворного, которым, как я потом узнала, обильно пичкали ее по указанию врача.
В доме было тепло, натопила Таня, старшая сестра Оксаны.
Я была в ужасе, когда мне рассказали, что за три дня к маме никто из врачей не приехал, - теперь в Златополе не было своей поликлиники и больницы, только в Новомиргороде, куда автобус уже не ходил! А "скорую" надо было оплатить (бензин!), и далеко не дешево. Не придумали ничего лучше, как везти маму (ей было уже восемьдесят три!) с инсультом в коляске мотоцикла!! Зимой, в мороз! Счастье, что не застудили...
Теперь мама лежала дома, где жила уже давно одна. Хотя и Лев, и Оксана с Татьяной часто были у нее, ухаживали. Помогала и соседка, Аня. Поили ее, как велел врач, таблетками, после которых она все время спала.
Прежде всего надо было обменять деньги: российские рубли на украинские «тугрики» – купоны. Этим занялась Оксана. Вскоре она принесла и торжественно положила передо мной на стол небольшой рюкзак.
- Что это? – не поняла я.
- Деньги! – смеясь, ответила она. - Вы, тетя Света, теперь миллионерша! Там миллион купонов…
С ума сойти! Российские пятьдесят тысяч - миллион купонов! Какие цифры! И не снилось…
Половину оставила себе, - половину отдала Оксане: вызвать врача, выкупить лекарства, на продукты.
Сделав пока все необходимое, вечером следующего дня уехала в Херсон.
Эта поездка напоминала фильмы о временах революции семнадцатого года и разрухи после нее, - эдакий временной ремейк.
В Херсон поезд прибыл рано утром, еще не было шести. Здесь было тепло, мягко падал и тут же таял на асфальте мокрый снег. На мой вопрос, как добраться до гостиницы, пожилая дежурная в «Справочном» усталым голосом ответила:
- Проедете две остановки трамваем (назвала номер) и сойдете прямо у гостиницы.
Старый, дребезжащий трамвай, пустой в этот ранний час и холодный, довез меня до гостиницы. Похоже, это была центральная гостиница, - «лицо» города: новое, современное здание, просторный холл, мрамор, бар. У стойки администратора двое молодых людей заполняли анкеты. Я пристроилась в очередь за ними.
- На сколько суток? – спросила у них девушка за стойкой и, услыхав ответ: на одни сутки, - произнесла: - девятнадцать купонов с каждого.
- Мне на два дня, - сказала я, когда мужчины отошли, и протянула свой паспорт.
Она развернула его, полистала:
- Вам придется платить четыреста тысяч за сутки! Вы гражданка России и должны платить, как иностранка...
Я была в шоке... У меня всего-то купонов около пятисот тысяч! Хватит только на одни сутки! А обратный билет? А жить на что? Остальные деньги я оставила у мамы и часть, еще раньше, в Москве, у Надежды, чтобы не таскать всю сумму с собой, знала, что еще придется поездить.
Увидев мое замешательство, девушка, понизив голос, проговорила:
- Проедете еще пару остановок трамваем, там увидите старое здание: в нем гостиница, туда обычно приезжают командированные и заочники. К ним еще не дошел этот приказ и цены там прежние, для всех.
Как же я была ей благодарна!
Здание, и правда, было очень старым, вернее, старинным, почти в готическом стиле. Гостиница располагалась на втором этаже. В маленьком закутке, уставленном шкафами, столом и стульями, прямо на лестничной площадке, у высокого окна, за стойкой сидели две молодые особы, бойко обсуждающие какие-то события местного значения. Они не сразу обратили свое внимание на меня, но без лишних расспросов и условий предоставили в мое распоряжение одноместный номер, назвав его «люкс», за очень, по нынешним меркам, низкую цену: шестнадцать купонов за сутки. Честно предупредили, что телевизор и телефон там не работают, дверь немного поломана, но вот-вот придет мастер и починит ее. Все остальные удобства в конце коридора.
- Девочки, а можно где-нибудь помыться? У вас есть душ? - спросила я.
После ночи в плацкартном, переполненном вагоне, где не то, что умыться, в туалет невозможно было попасть, я сама себе казалась грязной, липкой, словом, - противной.
- Конечно, есть, но он закрыт и там нет горячей воды!
- О-ой… - простонала я.
- А хотите, мы вам согреем воду в чайнике, там есть тазик, только вы его вымойте, и хоть как-то помоетесь? – предложили они мне.
Пришлось использовать и чайник, и тазик… Спасибо и на том.
Номер был просторным, с высоченным потолком, со старой, скрипучей мебелью. Окно - от пола и до потолка. Резная, массивная дверь. Внизу под ней зияла широкая щель. Пока я, оставив у дежурных свои вещи, мылась в «душе», дверь, а вернее, замок в ней починили. Мне вручили огромный, как от собора, ключ с большой деревянной грушей и, наконец, я осталась одна в своей «опочивальне». Можно было еще немного поспать.
В тот день я очень быстро и удачно решила все свои дела на заводе, получила большую, как средних размеров чемодан, коробку (с изделиями на драгметаллах!), - мне ее хорошо упаковали, обернули толстой бумагой и обвязали шпагатом. Сверху я перетянула ее багажными ремнями с ручкой и получился солидный, но довольно удобный, картонный саквояж. Молодые женщины, оформлявшие на заводе все документы, поинтересовались, где я остановилась, и вынесли своё заключение:
- Может, и лучше, что вы не поселились в заводской гостинице, - у нас тут у одного командированного украли чемодан с такими вот комплектующими, там же дорогие металлы... Да ладно бы, только это, - так его чуть не убили! Свои, заводские, - знали, что он получил!
Ничего себе новость… И что теперь, дрожать от страха? А, будь, что будет! Заводской машиной меня довезли до гостиницы, и я, оставив коробку возле дежурной (камеры хранения здесь не было, а бросить ее в номере с дверью, которую можно открыть одним пинком ноги, я не решилась), отправилась на вокзал за билетом на московский поезд: лучше такой груз прямиком, без пересадок, увезти в Москву и оставить там до вылета в Барнаул.
На вокзале творилось то же самое, что и в Москве: толпы народу, длинные очереди в кассы, бомжи, цыгане, нищие. Билетов не было.
Я вспомнила о драгоценной бумаге, которую на всякий случай подписал мне в первом, особом, отделе, Саша. С такой бумагой я уже однажды летала во Владивосток. Это был документ минобороны с широкой красной полосой по диагонали, открывающий любые двери… но … в бывшей стране, в Союзе, которого уже не было...
Сработало! Увидев эту бумагу, даже не читая ее, начальник вокзала (как всякий бывший советский человек! по инерции!) тут же распорядился по телефону и билет я получила почти что «на блюдечке с голубой каемочкой»! И ехала одна! в купе рядом с проводником, под ее присмотром!
Но билет был на завтра, - предстояло провести ночь в гостинице, одной, в номере с расхлябанной дверью…
Баррикаду соорудить не могла: мебель оказалась очень тяжелой.
Дежурная девушка, когда я забирала у нее свою коробку, предупредила:
- Вы не пугайтесь ночью. Сегодня пятница, заочники сдали последний экзамен, пошумят немного… Ну, и гости к ним приходят, студенты-очники… Дискотеку хотят устроить…
Значит, будет весело. Зато не так страшно…
А устала - дико! Ведь почти сутки не спала. Драгоценную коробку поставила у изголовья кровати. Под подушку положила нож! Маленький ножик, которым дома чищу картошку! Сбросила все с себя, водой из графина намочила полотенце и растерлась им, - весь день толклась полностью одетая, в сапогах и пальто… А температура на улице – почти двадцать градусов тепла! Юг, Херсон! И с таким наслаждением растянулась в чистой постели! Еще не стемнело, а я уже спала.
Проснулась от осторожного стука в дверь. Было совсем темно, только из щели под дверью проникал слабый свет. На его фоне видны были тени от чьих-то ног. В коридоре было тихо. Наверное, уже ночь, - подумала я, - никакого шума уже не слышно. Значит, я проспала долго.
В дверь снова постучали, более настойчиво. И тогда я, грозным басом, - мне казалось, это обязательно испугает ночного гостя, - громко, как можно строже, произнесла:
- Кто там еще! Что надо? – при этом я крепко зажала в руке ножик для картошки.
Ноги за щелью, словно в раздумье, постояли немного, затем неслышно пошагали прочь… Некоторое время я просидела, завернувшись в одеяло, с ножом в руке. Было тихо. Усталость взяла свое, - так, зажав в руке ножик, и проспала до рассвета.
Утром, возвращая дежурной ключ, поведала ей о ночных страхах.
- Да это какой-то кавалер перепутал дверь! А вы его напугали до смерти! – рассмеялась она.
В Москве, как и решила, коробку оставила у Нади. Позвонила в Харьков, узнала, что нужный мне прибор будет готов только через неделю. Ночь провела у Нади и утром следующего дня уехала в Новомиргород, к маме.
Здесь уже была настоящая зима, - метель, резкий ветер и мороз двадцать девять градусов. Всю неделю наводила порядок в доме. Перестирала, (руками! стиральной машины у мамы не было), все, что только можно было стирать. Даже половые тканые дорожки. Аня, соседка, только качала головой и цокала языком:
- Ну, Света…
Выморозила все на веревках и на заборе во дворе, - и даже воздух в доме стал другим. Как когда-то в юности, - колола на морозе дрова, разбивала закоченевшие комки угля, чистила от золы и растапливала печь, ведрами таскала воду от колонки.
Маме уже было лучше. Она вставала к столу, сама ела. Долгими вечерами мы разговаривали с ней, вспоминали. Говорила все больше она, я слушала. Изредка приезжал автобусом Лев. Привозила продукты Оксана.
В конце недели надо было ехать в Харьков. Благо, - у Левки сохранялись хорошие отношения с работниками, а лучше сказать: с работницами станции Новомиргород, иначе я не смогла бы в то время так свободно разъезжать в поездах. Хоть и выговаривая: как было трудно это сделать, - он все же добывал мне билет для очередного вояжа.
В этот раз предстояла пересадка на станции Помошная. Мало того, что я перемерзла в нетопленом общем вагоне в пути от Новомиргорода до Помошной, - на этой узловой станции, похоже, вообще забыли, что радиаторы под большими окнами зала ожидания существуют для отопления, а не для интерьера. И это при температуре за окнами минус (все те же!) двадцать девять!
Поезд на Харьков опаздывал. Съела бутерброд, что в последнюю минуту сунула мне в сумку Оксана, когда я уже выбегала из дому к автобусу, стоявшему перед окнами на шоссе, и Левка отчаянно махал мне рукой, придерживая его дверь.
В буфете у стойки попила чуть теплую, мутную бурду, вкусом напоминавшую кофе. Устроилась с книгой в холодном кресле из пластика, – авось, не совсем закоченею…
Рядом в кресло втиснулась грузная женщина, моложе меня (отметила про себя), смуглая, красивая, хоть и очень полная. И сразу у нее на коленях, на плечах и на руках буквально повисли дети, мал-мала меньше! Старшему было, наверное, лет двенадцать, а младший еще сидел на ее руке с большой пустышкой в пухлых губах. Остальные были где-то между… Всего,- посчитала, - шестеро!
В пути, как в пути: совершенно незнакомые люди за короткое время становятся близкими. За два часа, что мы провели рядом, узнала о ней почти все. И что живут они в деревне, поезд там стоит всего одну минуту; и что была она у больной сестры, забрала у той пока двух малышей (к своим четырем!), так как та живет одна, только похоронила мужа, и дети уже почти голодают. А сама она живет неплохо, муж на заработках в Молдавии, есть хозяйство, по дому помогает мать…
Вдруг забубнил громкоговоритель, что-то сказали про билеты.Все зашевелились, зашумели, потянулись к кассам. Пошла узнать, в чем дело, и я.
И увидела: в кассовом зале два парня в форме железнодорожников приклеивают над окошечками касс обьявление, по величине и краскам похожее на праздничный транспарант, в котором разухабистыми, цветными буквами сообщалось, что с сегодняшнего дня цена на железнодорожные билеты по всем направлениям увеличивается на пятьдесят процентов…
Вот это новость! Правда, там было примечание, что транзитных пассажиров на сегодняшний день это не касается. Значит, я до двенадцати ночи могу быть спокойна. Вернулась в зал и застала свою соседку в панике: они с сестрой едва наскребли денег на билеты ей и детям, а тут… вот… И не вернуться уже, до утра ничем отсюда не уедешь. И холод уже донимает…
Обьявили о прибытии моего поезда, на Харьков. Пора было идти на перрон. Соседка, всхлипывая, пересчитывала мятые купоны. Старший мальчик с серьезным лицом стоял рядом. Малыш, укутанный в теплый ватник, спал у него на руках. Остальные, притихнув, стояли тут же.
- Сколько вам не хватает? - спросила я, (боль сжимала сердце при виде всего этого).
- Я… я не знаю точно, наверное…
- Тридцать шесть купонов, - произнес мальчик.
Я достала из сумки пятьдесят купонов и вложила их в руку мальчику.
- Спасибо, - прошептала мать, а я видела серьезные глаза маленького мужчины и поняла: надо уходить, а то сама сейчас расплачусь…
Боже, куда мы идем? Куда пришли? Где же тот гребаный коммунизм, которым кормили нас десятилетиями? О чем мелят с трибун своими погаными языками депутаты всех рангов и мастей?!
Вагон, в котором я ехала, был почти пустым. Проходя по нему, я увидела в одном купе цыганскую семью, в другом - два парня и две девушки, почти девочки, и в моем купе нас трое: я, молодой мужчина и дед, - с бородой, в ватнике, валенках и рюкзаком за плечами, которым он прислонился к стенке вагона и так сидел некоторое время.
Мое место было внизу, я сразу же уложила под сиденье сумку, пальто и берет с шарфом. Взяла постель и готова была сразу же улечься спать: завтра предстоял хлопотный день в Харькове. Молодой человек уселся напротив, достал из маленькой сумки книгу и уткнулся в нее. Дед, как только поезд тронулся, раскрыл рюкзак, достал большой сверток и развернул его. Каким ароматом потянуло от содержимого этого свертка! Сало в чесноке, с прожилками! Огурчики соленые, полкаравая темного, ржаного (домашнего!) хлеба! И пироги с капустой! Мои любимые!…
- Чаю? – заглянула в дверь женщина - проводник.
Мы все потянулись к ней за стаканами. Я и дед поставили свои на стол. Молодой человек, не отрываясь от книги, держал стакан в руке, тихонько отпивая из него.
А дед достал из рюкзака три полустаканчика, по хозяйски протер их чистым платком, поставил рядком на столике, вытащил из рюкзака зеленую бутылку, заткнутую самодельной пробкой, налил по половинке в каждый стакан и чуть прокашлявшись, произнес:
- Ну, молодежь, прошу к столу! Уважьте старика… За хорошую дорогу!
- Спасибо, - проговорил молодой мужчина, - я не могу, больной желудок… Приятного аппетита!
Дед как-то беспомощно посмотрел на меня:
- Вот… хотел выпить и поесть в хорошей компании… И бабки под рукой нет… Дома осталась. Дочка, не откажи, а? А то одному... не с руки…
- Спасибо, дорогой дедушка! Ведь и я уже бабушка! Не откажусь, - ответила я.
Еще бы! Я была голодная, как сорок разбойников! А тут такой стол!
Чокнулись с дедом:
- За все хорошее! - отпила самогонки.
Как все было вкусно!
Разговорились. Познакомились. В разговор вступил и Володя, так звали молодого человека. Вскоре дед заклевал носом и полез наверх вздремнуть. А Володя рассказал мне много интересного и… поучительного. Оказалось, - он работает в службе безопасности и сейчас сопровождает этот поезд до города Шахты.
- Светлана Михайловна, - обращался он ко мне, - за три версты видно, что вы человек очень открытый, доверчивый. Сейчас, да и вообще, нельзя так! Ну, зачем вы рассказываете, что едете в командировку? Сейчас это опасно! Многие знают, что командированные сейчас везут с собой деньги наличными!
- Я не везу, - возражала я.
- Ну, и слава Богу! И нельзя вот так в пути пить с незнакомыми или оставлять свой стакан, да и не только стакан, а любые свои напитки, без присмотра… Могут подсыпать что- нибудь, - снотворное… клофелин…
- Не пугайте меня так, Володя…
- Да я не пугаю! Просто, время такое… дурацкое. Я выхожу в Шахтах, попрошу проводника, чтобы она присмотрела за вами и не садила к вам никого… Дед выходит раньше меня, я его разбужу. А вы держите дверь закрытой на замок. Хотя… его тоже открывают… Словом, держитесь от двери подальше!
Высадили деда. Сошел в Шахтах Володя. Оставшись в купе одна, я закрыла дверь на ключ, забилась в угол, под самую стенку, подальше от двери и, несмотря на все страхи, заснула...
А дальше...