Я держала в руке кусок арбуза и размышляла о том, что нужно собираться домой. Ждать приёма отца Кирилла (Павлова) можно месяцами, прямо здесь, у Патриаршего подворья в Переделкино, коротая время на лавочке. У меня на это времени не было. Да и желания, в общем то тоже.
В машине было жарко. Солнце уже взошло, и нам пришлось перегнать ее в тень. Я продолжала сидеть, заедая нехитрый завтрак арбузом, и мысленно рассуждать о том, сколько мне следует заплатить за приём старца.
«Если я дам ему столько рублей, он наверно обидится. Наверно ему дают гораздо больше. А если дам больше, то на что мы доберёмся до дома?»
Нехитрые мысли вяло текли у меня в голове, но неожиданно затвор на железных воротах стукнул, и перед нами показался охранник, который держал в руках маленькую записку.
Он громко выкрикнул по ней три имени и вновь скрылся за глухим забором.
Второе имя было моим. В один миг со мною что-то произошло.
Как в забытьи, я молча поднялась из машины, выронила из рук арбуз и вдруг зарыдала. Меня это очень удивило, но я продолжала рыдать и в таком состоянии ступила на подворье. Меня никто не успокаивал, я шла и голосила на весь двор, слёзно сокрушаясь, только о чём?
Келья отца Кирилла находилась в глубине узкого двора, в одноэтажной каменной постройке. Я следовала за своими спутниками и продолжала прерывисто всхлипывать. Все молчали. Наконец вошли в длинный, как показалось, коридор и остановились у одной из дверей. Та вскоре отворилась, и кто-то из вызванных исчез в келье. «Он первый!» - отметила про себя, а безутешные слёзы всё лились по лицу. «Вот дурочка! Отчего плачу то?»
Так прошло примерно полчаса, и я уже готовилась предстать перед старцем. Дверь открылась, но шустрая молдаванка, имя которой было названо после моего, прошмыгнула в келью. «Даже здесь, тоже самое» пришло на ум, но я продолжала молчать и плакать. И вот уже входная дверь с шумом распахнулась, и в коридор вошла большая группа священников. Все они приехали к великому старцу. «Теперь мне не попасть». Слёзы продолжали струиться из глаз, а из кельи доносился возбуждённый рассказ юркой молдаванки о детях, неверном муже и прочих житейских неурядицах.
«Зачем я здесь? Что я ему скажу? Ах, да, меня благословили. Отец Поликарп из Задонского монастыря. «Неонилла, тебе нужно ни к отцу Науму, а к отцу Кириллу. Только он тебе поможет. Ты поняла?» «Поняла. А где мне его найти?» «На Патриаршем Подворье, в Переделкино». «А где это?» «Найдёте».
Безуспешно мы три дня стояли на приём к о.Науму в Троице - Сергиевой Лавре, и даже в один из дней уже прижимались к входной двери, предвкушая приём. Отец Наум время от времени выходил из кельи, шёл в народ и сам приглашал того, кого считал нужным. Нас он не видел, несмотря на то, что я пыталась выставить своего больного сына прямо перед ним. Просто не видел! Простояв три дня в Лавре, нам так и пришлось найти Переделкино и встать в новую очередь, но уже к о.Кириллу. Как узнала от одного из просителей, он ждал приёма уже месяц, пережидая ночи прямо здесь, на лавочке, у забора.
«Нет, мне это не нужно. У меня нет столько времени. Пора возвращаться домой.».
И вот дверь кельи вновь распахнулась и на её пороге показался худой величественный старец. Он смотрел на меня пронизывающим взглядом и вдруг позвал: «Да заходи же!»
Как в тумане, шагнула через порог и очутилась в узкой недостаточно освещенной комнате с одним окном. Из убогой обстановки помню только чрезвычайно низкий промятый диван и высокую табуретку напротив.
Батюшка сел на диван, и мне показалось, что он сел почти на пол. Меня посадил на табуретку, значительно выше себя, что повергло меня в дикое смущение и вызвало непреодолимое желание соскочить и упасть перед ним на колени.
«Сиди - сиди. Рассказывай!» - тихо сказал батюшка.
«О чём?» - испугалась я про себя и начала с того, о чём и не предполагала.
Речь плавно выстраивалась в логическую цепочку и охватывала и моё происхождение, и мою разноплановую бурную жизнь, и многочисленных родственников». Я поймала себя на том, что безостановочно сыплю давно забытыми фактами, и казалось им нет числа.
Батюшка молча слушал, закрыв глаза.
«Спит наверное. Старый. Что я распинаюсь? Всё равно ничего не запомнит» - промелькнуло в голове, и я продолжила свой рассказ.
Батюшка встал, прошёл к окну выходящему в сад, и застыл еще на несколько минут. А я всё говорила и говорила.
«А еще, я наверное сошла с ума», - неожиданно выпалила я, - «Так как три года хочу напиться вусмерть и валяться под забором.» - и сама ужаснулась концовке своего повествования.
-Всё сказала? - спросил батюшка и сел напротив.
Всё! - смущенно кивнула я.
- Так, вот! Теперь слушай внимательно! - и батюшка стал по порядку, обстоятельно, отвечать на мои непоставленные вопросы, которые скрывались в стройном рассказе. Один за другим ответы удивляли своей истиной, не оставляя тени сомнения. Всё было просто и предельно ясно. В основе каждой печали лежит грех : личный, родительский или родовой.
Грех и ничего иного!
Старец поражал своей острой памятью, и мне пришлось неоднократно устыдиться своих наглых мыслей. Он всё запомнил, всё понял и на всё дал единственно верные ответы.
- А по-поводу пьянства, так это подступил к тебе родовой бесъ пьянства, -
батюшка опустил глаза и замолчал. Было понятно, молится. - Не переживай. Больше не будет тебя искушать.
Тут он встал, достал откуда-то большой плакат с благословением Донского монастыря, книгу о Православной гимназии и большую горсть шоколадных конфет. Я неожиданно вспомнила, что еще какое-то время назад нахально рассуждала о том, сколько заплатить ему за встречу, и горько зарыдала. «Какая же я ... какая же я...» - стучало у меня в висках. Слёзы вновь застлали взгляд, а батюшка сверху всё сыпал и сыпал мне в руки шоколадные конфеты.
Так я и вернулась в машину с подарками и... рыданьями.
- Что с тобой? Что он тебе сказал? - всполошились мои родственники.
Я откинула с сиденья забытую сумку с деньгами, и в голове било только одно - «Какая же я...»...