Когда я училась в третьем классе и была круглой отличницей и председателем совета отряда, у нас неформально действовал принцип, похожий на шефство. Неформальным он был относительно, потому что спускался – или мог спускаться – сверху, то есть со стороны учительницы. Наши учительницы так понимали чувство локтя и коллектива.
Он мог и не спускаться вовсе, но в моем случае произошло именно это. Наша классная руководительница как-то раз подошла ко мне, отвела в сторону и доверительно сообщила, что мне следует обратить внимание на Марину, потому что Марине очень одиноко, в классе она не находит понимания, а семья у нее не слишком благополучная. Сейчас я уже не очень помню, что там было с ее семьей.
Я несколько удивилась. Мне вовсе не казалось, что Марине Коржевской одиноко: рядом с ней всегда терлись две подружки-припевки. Эта троица не входила в круг моих друзей – не те интересы. У меня, кроме тупицы Картонской, которая сидела со мной за одной партой, вечно требовала списать домашнее задание и надоедала глупыми разговорами, тоже было две подруги, подобравшиеся по интересам – Аля, дочь артистов, и Лиля, дочь переводчицы. Собственно, Картонская моей подругой не была, она просто сидела со мной за одной партой, надоедала и мешалась. Я охотно пересела бы за другую парту, поближе к Але и Лиле, но нас так посадили, и это не обсуждалось. Поэтому я давала ей списать, но предпочла бы реже видеть ее толстое, щекастое лицо с маленькими глазками и носом-пятачком. Но сбрасывать ее со счетов я не могла, потому что она тоже была вроде как подруга. Зато с Алей и Лилей я ходила в кино, обсуждала книги и фильмы, играла в буриме, когда мы собирались у меня дома, и слушала иностранную музыку, когда оставалась дома у Лили. Лиля жила далеко, на окраине города, и мне разрешали остаться у нее только во время сильного дождя и наводнения, когда насыпь размывало, и рельсы было не видно из-за воды.
У Лили, в отличие от меня, была своя комната, поэтому мы могли всю ночь читать стихи, слушать японский электронный ансамбль «Синдикат-2» и придумывать всякие сюжеты. Я считала это счастьем – недолгим, но законно отвоеванным у школы. И все это мне надлежало на время оставить, потому что теперь моей задачей была помощь неблагополучной и нуждающейся в товарищеском внимании Марине Коржевской.
Но раз сказано, значит надо. Я решила проявить максимальное внимание к несчастной Коржевской, тем более что она действительно ползла на одних тройках и, похоже, не особенно стремилась их исправить. Ей было, видимо, все равно. Вообще, она производила впечатление довольно легкомысленной девицы. Ну, не совсем легкомысленной. Нормальная девица, просто какая-то недалекая: ей по жизни все было легко, весело и безразлично.
И тут появилась я – целеустремленная, суровая, со сверкающими одержимостью глазами и гордо повязанным пионерским галстуком. Коржевскую должны были принять в пионеры только через две недели при условии, что она исправит тройки.
Марина Коржевская восприняла мои упорные домогательства с некоторым изумлением. Я забросила собственные знакомства. Мои подруги посматривали на меня то с иронией, то с явным неодобрением. Мне едва удалось отделаться от вертевшейся под ногами Картонской с ее нытьем. Потом – от очередной попытки моей заместительницы, фанатичной активистки Торганюк навязать мне организацию игры в «Зарницу». В конце концов, у меня была цель, благородная и нелегкая – я помогала товарищу.
Картонская надулась, но продолжала вертеться под ногами и надоедать своими скучными, тягучими словами. Аля и Лиля ушли в кино без меня. Торганюк сказала, что мне наплевать на честь школы, потому что я совсем оторвалась от коллектива и пренебрегаю своим авторитетом председателя совета отряда. Еще она заносчиво сказала, что могла бы и сама маршировать вместо меня во главе отряда на «Смотре строя и песни», но ее поставили во главе знаменной группы, а раздваиваться она пока не научилась. Я всегда подозревала, что Торганюк меня подсиживает и хочет занять мое место председателя, но благородная миссия интересовала меня куда больше, чем мое место: в конце концов, я на него не напрашивалась.
Всю неделю я составляла для подшефной Коржевской план работы над алгеброй. К этому делу я отнеслась творчески и упростила ей задачу до минимума, обобщив алгебраические задачи в единую структуру. Из-за алгебры я пропустила репетицию торжественного марша «Смотра строя и песни», который должна была возглавлять. После этого наш военрук раздраженно пообещал мне, что «Смотр строя и песни» я непременно завалю, а это значит, что наш отряд не получит вымпел. Мне не было никакого дела до вымпела. Меня волновала судьба Марины Коржевской, которой была нужна моя помощь.
Две недели я с упрямством одержимости навязывала ей свое общество, а ее и без того большие глаза слегка навыкате стали еще больше и готовы были вовсе выпрыгнуть из орбит. Стоило мне приблизиться к ней и ее товаркам, как они умолкали и уставлялись на меня в ожидании. Мне это стало надоедать, но я так просто не сдаюсь. Раз человеку нужна помощь, я готова бороться за то, чтобы ее оказать, даже если бороться придется с ним самим. С тех пор прошло два года, и я, конечно, несколько поумнела, но это качество во мне так и осталось. Оно называется азарт противостояния.
Коржевская с трудом, но привыкла к моему присутствию. К середине второй недели ей удалось подняться на один уровень и получить четверку по алгебре. В конце недели она заработала две пятерки за решение уравнений с тремя неизвестными. И тогда же, к концу второй недели, ко мне опять подошла наша классная руководительница.
Она отвела меня в сторону и, укоризненно потупив глаза, сказала:
- Я же тебя просила! Я просила проявить внимание к Марине, окружить ее заботой. Она так рвется общаться с тобой, так страдает, а ты ее все время отвергаешь и проявляешь равнодушие.
Тут уже изумление отразилось на моем лице. Я уставилась на классную примерно так же, как до этого на меня смотрели Марина Коржевская и ее подружки.
- Как? – воскликнула я. – Я две недели только тем и занимаюсь, что оказываю Марине шефскую помощь и окружаю ее товарищеской заботой. Только, по-моему, она не очень-то во всем этом нуждается. Она, вообще, знает, что я собираюсь ей помочь?
Классная тоже уставилась на меня, и мы несколько секунд смотрели друг на друга молча. Я первая поняла, что надо как-то прервать это затянувшееся молчание.
- Разве вы не заметили, что Коржевская стала получать по алгебре четверки и пятерки? – спросила я несколько обиженно. - Теперь ее примут в пионеры.
- Коржевская? – переспросила классная. – А причем тут Коржевская? Я просила тебя помочь Картонской. Она же все время хочет с тобой дружить. Это ей нужна была помощь.
Мне показалось, что крыша школы упала мне на голову. Я невольно обернулась и посмотрела на одиноко стоявшую в стороне Картонскую. Ее маленькие глазки, потерявшиеся между щеками, говорили о том, что она очень нуждается в моей помощи, а еще больше – в том, чтобы я дала ей списать домашнее задание по природоведению. Для меня она всегда была просто Картонская. Я забыла, что ее тоже зовут Марина.