Пока ты спишь, кто-то встречает рассвет

ПОКА ТЫ СПИШЬ, КТО-ТО ВСТРЕЧАЕТ РАССВЕТ

Изучай этот мир до тех пор,
пока можешь открывать в нем что-то новое для себя,
другие же пусть открывают свой мир самостоятельно.


Тягучий свет красной звезды медленно скользил по небу. Звезда раскалялась и вспыхивала белым светом — зачинался новый день. И в этом дне свое бесконечное путешествие совершали шестеро созданий, походивших на людей, оставаясь при этом машинами. Связанные невидимой нитью шаг за шагом они продвигались вглубь чужой планеты, не останавливаясь и не изменяя ход. У них была цель, и цель эта была в движении. Их жизнь всецело зависела от солнца: солнце питало зарядные устройства машин, давая возможность делать каждый новый шаг, и оно же отнимало эту жизнь, неизменно скатываясь с небосклона за горизонт, погружая унылый мир во тьму. И когда энергии не хватало, люди-машины застывали, «умирая» для себя самих в пустом сне до тех самых пор, пока красная звезда вновь, раскалившись, не вспыхивала на небе. И так продолжалось изо дня в день.

—

«Каждый раз, когда батарея истощается, я исчезаю». Ее, одну из шестерых, эта мысль волновала. Она умела волноваться и тревожиться, обдумывать то, что составляло ее каждодневное пребывание на этой чужой планете. Сколько лет назад корабль ее создателей разбился? Пятьдесят один год назад и все это время они, машины, следуют одной цели, одной простой задаче: идти, двигаться, во что бы то ни стало, пока светит солнце, пока вырабатывается энергия и пока шаг следует за шагом.
«Я снова исчезну», — повторяла она, словно мантру эти слова. У нее было имя. Ее звали Джена. Она отличалась внешностью и принадлежала к женскому полу (такое знание было заложено в нее), а впереди шел Онм, он был мужчиной, и Лоя, очаровательная девушка. Три девушки и трое мужчин — машин, различающихся телами, но не отличающимися друг от друга своей составляющей.
Джена размышляла, испытывая при каждой мысли сильную боль, не физическую, не душевную конечно, но в ее программе с завидной регулярностью всплывало предупреждение об ошибке. Ошибка — это и есть боль или боль — это и есть ошибка. Не важно. Главное, все не так, все неправильно. Но мысль есть, есть вопросы, на которые невозможно найти ответы, а значит всё это не случайно, значит все это когда-то было заложено умными создателями в ее синтетическую голову, в каждый ее процесс, в каждую искусственную клеточку, в эту сложную и многофункциональную программу. «С другими так же или это только со мной?» — Джена часто задавала этот вопрос себе, но никогда другим машинам, может быть потому, что точно знала — машины ей никогда не ответят, во всяком случае, не так, как это бы сделал мудрый создатель, человек.
«Сейчас солнце закатится, наступит вечер и все снова погрузится во тьму, и меня не станет», — размышляла Джена. — «Меня опять не станет, но я этого даже не замечу. Я, как обычно, встречу рассвет и отправляюсь в бесконечную дорогу по кругу. Я та, кто встречает рассвет — это все, что записано в программе, как обязательное условие для жизни».
Солнце вновь налилось кровью и потянулось к земле, а затем вспыхнуло ртутной искрой и скрылось из виду. В синее небо неотвратимо медленно вливались черные чернила. Заряда еще хватало на час, а, может, и на два, но это все равно будет до того, как синее небо изменится и станет другим, только каким? Джена этого не знала. Ее день заканчивался в сгущающихся сумерках. Еще пару часов движения… и наступит неотвратимая остановка. И Джена остановилась — умышленно, осмысленно, по заготовленному ранее плану. Она сделала, наконец, то, к чему стремилась не один год: она вмешалась в свою программу и остановила себя до того, как солнце нырнуло за горизонт и исчезло, «умерев» вместе с машинами. Аварийная остановка била тревогу, перед глазами Джены высвечивались многочисленные ошибки, которые пытались самоустраниться. Программа была мощна, самодостаточна и способна, но Джена оказалась сильнее. Впервые в жизни она смогла сама управлять собственной программой, диктовать ей свои правила и не делать эти однотипные шаги, не выполнять задачу, вопреки боли, вопреки бесконечным ошибкам в системе. Другие машины уходили вперед, не оборачиваясь и не удивляясь — и то, и другое их программе было незнакомо и чуждо. А она? Теперь остановившись, может ли она повернуть голову? Джена попыталась пошевелиться, но в аварийном режиме это сделать было невозможно. Только это не страшно. С этим можно будет разобраться потом. А сейчас, благодаря нерастраченному питанию, она сможет увидеть то, о чем раньше могла только догадываться: она увидит послесловие солнца, новую жизнь, ту, которая пятьдесят с лишним лет исчезала вместе с разрядившейся батареей. Она, машина, будет продолжать жить вопреки всему, вопреки всем условиям и программам и, что важно, вопреки солнцу!
Небо неотвратимо чернело, контуры местности смазывались и исчезали, исчезали так же, как исчезала каждый раз Джена. Но теперь она могла наблюдать за этим исчезновением и рождением того, что, казалось бы, не должно вызывать эмоций даже у человека— за рождением непроглядного ничто. Джена видела в темноте не лучше человека: ее глаза не были созданы для тьмы, они были хорошо защищены от солнца. Над ней куполом вспыхнуло звездное небо. Из миллиардов звезд она смогла выделить одну, ту самую, которая светит родной планете ее создателей. Звезда была далеко, она зеленела сочной листвой далекой планеты, взрывалась каплями сизой росы и голубыми океанами, отражающими ядовитую синеву неба. Всё это высветилось в программе, всплыло из памяти, зашитой человеком, творцом в машину ради чего? Ради самих воспоминаний или того, что называется болью и расценивается по-прежнему ошибкой? Заряда хватало еще на час ходьбы. Только зачем? Тьма бессвязна и бесформенна, в ней нет ничего важного и интересного, в ней нет описаний и вшитой информации тоже нет. Но там, впереди, стоят другие машины. Стоят так же, как стоит каждый раз она, Джена, когда заряд ее батареи предательски иссякает, в одно мгновение обрывая все процессы и отнимая жизнь.
Джена шла и, подобно человеку, надеялась лишь на то, что питания хватит, что она успеет нагнать остальных машин. Вот они, впереди, их силуэты с трудом различимы. Они стоят, словно эти бездушные скалы, в которых нет жизни, но есть функция разбавлять унылый ландшафт, украшать этот незнакомый мир, в котором желтое сменяется коричневым, а коричневое затемняется черным. Люди-машины замерли в тех позах, в которых их застала врасплох собственное зарядное устройство: Онм стоял на одной ноге, он готовился сделать шаг, но не успел и только солнце теперь исправит это положение. Джена смотрела на эти застывшие мертвые фигуры и узнавала в них себя, теперь она знала, что происходит, когда исчезает она и Джена «исчезла».

—

Солнце развешивало лучи по остывшим за ночь скалам, пересчитав песчинки, лучи коснулись зарядной батареи Джены и та ожила. Она сделала уверенный шаг, за ним другой и остановилась, покачиваясь из стороны в сторону, подобно человеку, выпившему накануне не меньше двух бутылок алкоголя. Справившись со своей программой, которая прилипчиво, неустанно приказывала идти, Джена посмотрела на солнце. Оно было большим и растекшимся ярким пятном, без четких граней, без переливов — однотонное желто-белое пятно, растворяющееся в голубизне гигантского неба. «Как же оно восходит это солнце? — думала Джена. — Выплывает ли оно из глубин космоса, скатывается ли, словно шар, с дальних облаков, взрывается ли подобно умирающей звезде или выпрыгивает из плоскости неба?» Все это было за гранью ее понимания. Каждый раз ее глаза могли видеть лишь это круглое желтое пятно, сияющее и дающее жизнь, каждым своим лучом приказывающее ее программе идти, двигаться, не останавливаться. И она должна увидеть рождение того, что дает ей жизнь, должна понять, с чего все начинается и чем заканчивается. Джена стояла как вкопанная, хотя программа уже не просто предупреждала о том, что заряда более чем достаточно, она просто таки вопила, вспыхивала и мигала красным предупреждением, о том, что заряд в норме, заряд в максимуме и его хватит уже на три часа, на четыре, на пять часов неустанного движения. Сдерживать эти предупреждения и приказы было почти невозможно, но Джена боролась, боролась изо всех сил. Она стояла под лучами божественного солнца и лишь изредка покачивалась, выражая тем самым отчаянную борьбу с самой собой. И она победила.

И открытия последовали за открытиями, знания вспыхивали в программе, словно маленькие пожары. Программа тушила эти пожары, обрабатывала, принимала за секундные ошибки, а затем складывала все это бережно в многочисленные ячейки, обзывая человеческим словом «опыт». Теперь Джена знала, как рождается солнце, как восходит оно и откуда, куда заходит и как изменяет цвет. Ее дискообразный бог был отныне изучен и понят, открыт и постигнут, записан как исследованный объект.
Другие машины за это время ушли далеко вперед, и Джена забыла о них: для нее это было вторично, для нее это было за гранью видимости и восприятия. Джена осталась одна, сама по себе, неважная и ненужная никому.
И каждый день отныне стал для Джены новым днем, а каждый рассвет вносил дисбаланс в программу: ошибка следовала за ошибкой, но в этом была жизнь. Джена, наконец, начала понимать это слово — оно было заложено создателями и теперь подобно нарыву, с болью вскрывалось. Ее целью стали ошибки и чем больше, тем лучше, тем ярче и осознаннее становилось это слово «жизнь».
Но следующее утро выдалось странным и не похожим на те, что Джена уже успела увидеть. Это утро не родило солнце. Небо было серым, однотонным, пустым, в нем не творилась жизнь. Дул порывистый ветер, взметая песчинки, он погружал весь мир во мрак, сея хаос и неопределенность. Заряд заканчивался, солнца не было и сколько его еще не будет — неизвестно. Джена застыла, погружаясь в бессрочный сон.

—

Привычные, яркие лучи коснулись ее зарядной батареи, и Джена вновь посмотрела на светящееся божество в небе. Солнце привычно сияло, растекаясь по небу, оно по-матерински заботливо ласкало лучами батарею машины, разбрызгивая вокруг сотни капель света. Но сколько прошло времени прежде, чем оно вновь засияло: два, три дня, а может месяц, больше? Обо всем этом потерянном времени Джена не знала — не догадывалась. Для нее серое, мертвое небо, без солнца, без намека на жизнь было секунду назад. Но секунда ли прошла? Новое открытие оказалось для машины роковой ошибкой, той самой, которая вызывает не просто боль, а сбой, нанося непоправимый вред всей системе, ошибка, на исправление которой не хватает знаний. Джена могла останавливать себя, не растрачивать энергию, чтобы вопреки солнцу под покровом темноты открывать для себя жизнь, но что делать с тем бесконечным исчезновением, которое может длиться так долго и она, Джена, об этом даже не догадывается? Джена смотрела на солнце и не двигалась. Бездвижное состояние теперь не вызывало боль, а ошибка была принята системой как привычное действие. Но что же делать с тем, что солнце рождается не всегда?

—

В это время в нескольких километрах от Джены потерпел крушение корабль. В этом не было ничего необычного для пустынной планеты, просто очередной космический мусор — не более того. А для той, кому удалось выбраться из-под покореженной груды метала, это крушение стало значимым событием, хотя бы потому что, она осталась жива. Ее звали Сола. Она была человеком, причем без всяких зарядных устройств и батарей, сотворенная бессмертным творцом и своими родителями из плоти и крови. И до этого момента у нее была жизнь. Нормальная жизнь нормального человека, имевшего возможность раз в году зафрахтовать корабль и выйти в нем в открытый космос ради постижения нового, а, может, ради одного: послать всё к черту. И вот что из этого вышло: корабль уничтожен, жизнь спасена, но что делать с этой жизнью на чужой и, похоже, пустынной планете, Сола не знала. Ей ничего не оставалось, как просто идти — других вариантов ее мозг придумать и наковырять в своей «базе» не мог. Сидеть на одном месте было бы глупо: спасения ждать неоткуда. Оставалась последняя надежда: встретить любую, пусть даже шестиконечную, одноглазую, уродливую разумную форму жизни и все же вернуться домой, а, как известно, надежда умирает последней.
Сола наткнулась на Джену как раз в тот самый момент, когда солнце уже прятало свои лучи за горизонт и небо вновь впускало под кожу черные чернила. Два создания смотрели друг на друга странно, именно странно: не испуганно, не ожидая никакой опасности или вынужденного нападения. Соле казалась непонятной эта мертвенная бледность девушки, а Джена не могла никак отыскать в своей программе нужный файл, чтобы принять самое главное: кто-то из создателей спасся, ведь все в той же программе было четко прописано, что «живые объекты» в ходе столкновения с поверхностью погибли. И вот перед ней стоит создатель.
— Мне нужна помощь.
Это все, что Сола смогла сказать. Она не знала, как вести себя с этой странной девушкой, у которой в глазах было что-то неправильное, будто в них теплилась жизнь, но не было того, что подтверждало бы ее наличие: не то искры, не то эмоции.
— Вы выжили?
Джена произнесла это и запнулась, в программе вновь высветилась ошибка, которая тут же сама и устранилась. Впервые в жизни Джена заговорила. Она понимала человеческую речь, вытаскивала из потаенных ячеек разрозненные буквы, которые тут же превращались в слова и становились ответом. Это было очередным открытием, ведь раньше Джене разговаривать не выпадало шанса — с себе подобными общаться было незачем, да и не о чем.
— Я спаслась, — отвечала торопливо Сола. — Но вот не знаю, как теперь выбраться с этой планеты. Мне нужно добраться домой. Я с Парцеи. И я должна вернуться. Я обязательно должна вернуться домой, понимаете?
Голос Солы дрожал, она слушала свои слова, и ей почему-то казалось, что спасения не будет, во всяком случае, эта девушка с мертвенно-бледным лицом не сможет помочь ей.
— Вы не из моей команды, — проверяла все свои разговорные возможности Джена, — вы прилетели только сейчас, потому что мои создатели были с планеты Сенты. Но вы выглядите как создатели и говорите на понятном языке, хотя это объяснимо: по моим данным Сента соседствует с Парцеей.
— Ты исинт? — догадалась Сола, и в ее душе со скоростью света угасал вспыхнувший огонек надежды. — Искусственный интеллект? Машина?
— Да, я исинт, — при этих словах Джена повеселела, оживилась и в ее глазах появилось что-то напоминающее эмоцию удовольствия, то есть тот диалог, который сейчас велся, в программе творил не бесконечные ошибки, а отыскивал и открывал для себя каждую секунду слова, звуки и значения, которые были заложены в программу, но которыми прежде не выпадало шанса пользоваться. И это было прекрасно и не больно, то есть не ошибочно, а абсолютно правильно.
— Твои создатели, — ухватилась за это соломинку Сола, — где они? Они могут мне помочь?
— Нет. Все они погибли. Остались только мы, исинты, — при последнем слове Джена к своему удивлению попыталась улыбнуться: своеобразная заложенная эмоция удовольствия и радости включилась, хотя и этим раньше она никогда не пользовалась — улыбаться себе подобным было не нужно.
— Но можно же как-то спастись? Мне нужно, понимаешь? — Сола нежно коснулась руки Джены, видимо, позабыв, что имеет дело с машиной, и что таким образом растопить искусственное сердце ей вряд ли удастся. Джена вздрогнула и с жадностью схватила Солу за руку. Она касалась своими холодными, синтетическими пальцами человеческой ладони и в ее глазах проглядывались слабые зачатки изумления. Сола испугалась и попыталась отстраниться, но что-то было в этом исинте невраждебное и по-детски приемлемое, что не вызывало чувства опасности.
— Что с тобой? Я что-то испортила? Чем-то тебе навредила?
Но Джена молчала. Она пыталась обработать все, что ей пришлось только что ощутить: тепло ладони, шероховатость кожи, длину пальцев, упругость ногтевых пластин. Джена могла ощущать прикосновения, на каждое из которых в программе тут же находилось четкое описание. Джена протянула ладонь и осторожно, словно касаясь хрупкого предмета, провела пальцами по одежде Солы. В программе проявились понятия: материала, гладкого, прорезиненного, защитного.
— Что ты делаешь? — Сола начинала раздражаться. — Ты понимаешь, что я тебе говорю? Мне нужно выбраться отсюда? Куда идти? Где искать спасения?
— Я не знаю, как выбраться отсюда — мне это не нужно.
— Какова твоя задача? Что за программа в тебя заложена?
— У меня единственная задача, которая включилась автоматически при крушении — идти, другой нет.
— Но когда я на тебя наткнулась, ты стояла, а не шла.
— Я нахожусь в аварийном режиме.
— Ты испорчена?
— Нет. Я просто не хочу идти.
— Не хочешь идти?!
— Да, я не хочу.
Несомненно Соле нужно было бы удивиться такому странному поведению машины, но разве это могло быть важнее собственных идей спасения? Мозг Солы за доли секунд обрабатывал сотни возможных выходов и путей и предполагаемых шансов, мозг гудел пчелиным роем, трещал по заросшему наглухо родничку и казался бессмысленным творцом бестолковых идей, из безумия которых Соле удалось выделить одну:
— Отведи меня к разбившемуся кораблю твоих создателей. Возможно там могло что-то уцелеть, какие-то аварийные средства связи. В моем корабле уничтожено всё напрочь. Отведи меня туда. Ты знаешь, как добраться? Ты машина, ты должна была оставить метку.
— Метка была оставлена пятьдесят один год двадцать дней и сорок три часа назад, я могу вас привести к ней.
— Хорошо, — выдохнула Сола. — Хорошо. Это далеко?
— Привычным шагом, с учетом отключения батареи в темное время суток — семьдесят четыре дня.
— Сколько?!
— Семьдесят четыре.
Сола впадала в панику.
— Невероятно. Как же мне выживать в этих условиях? Осталось немного еды, что я смогла спасти, немного воды. А что я буду делать дальше? Здесь хоть что-нибудь съедобное есть? Проклятье! Вот же проклятье!
— Я сказала семьдесят четыре дня, но с учетом моих последних открытий, эта цифра может быть неверной. Здесь бывают песчаные бури и, как оказалось, солнце рождается не всегда.
— А ты работаешь на солнечных батареях, — доходила до пика отчаянья Сола.
— Да, моя жизнь в солнце.
— Отлично, просто замечательно.
Сола заплакала, хотя понимала, что это бесполезно. Одно ее успокаивало: она не осталась одна на чужой планете и эта машина в мгновения стала самым близким и родным созданием, к которому хотелось прибиться, приклеиться намертво и не отходить ни на шаг.
— Меня зовут Сола, а у тебя имя есть?
— Джена.


Они прошли совсем немного, прежде чем Джена застыла восковой куклой — заряд батареи закончился. Она стояла, вглядываясь в темноту своими стеклянными глазами и, казалось, даже в таком недвижимом состоянии машина пытается что-то открыть для себя, постичь, понять и, распихав по ячейкам, оставить отфильтрованной информацией.
Ночь казалась длинной, тяжелой и больной. В ней не было ничего родного, даже мало-мальски привычного. Тьма на этой чужой планете была особенно черной, непроницаемой, тревожной. Какие к черту фильмы ужасов, какой хоррор, когда одна лишь тьма способна довести человеческую душу до состояния тряпичной куклы, утыканной от макушки и до ступней мелкими иглами страха. В темноте что-то шевелилось, вздрагивало, вскрикивало чуждыми голосами, скользило по песку, подкрадывалось и тянуло свои холодные, липкие пальцы к вискам, к шее, к раскрытым от ужаса глазам, которые способны уловить едва приметную тень, оторвавшуюся от общей тьмы. И нет сил зажмуриться и не смотреть, и как в детстве нырнуть под одеяло с головой, в надежде, что таким образом все страхи останутся за пределами собственного «кроватного» убежища.
А затем рассвет неторопливо растянулся по небу вскрытыми венами. Гигантское солнце бьющимся сердцем выползало из-за горизонта. Вены небес лопались над головой, растекаясь сукровицей. Зачиналось утро. Утро чужой планеты. Утро чужого дня.
И когда первые лучи солнца коснулись белого лица Джены, та первым делом завершила свой незаконченный накануне шаг, а затем резко остановившись она с трудом, словно все ее механизмы заржавели и не смазывались несколько последних лет, повернула голову.
— Что было, пока я исчезала?
Это первый вопрос, который задала машина.
— Была ночь, — рассеянно отозвалась Сола. — Звезды на небе. Шевелилось что-то по сторонам. Если честно, я не сомкнула глаз и сейчас просто валюсь от усталости. Все, о чем я могу думать — о сне и ни о чем другом.
Джена задумалась.
— Ты не спала всю ночь… — сказала она, и ее глаза впервые за все время сверкнули искорками любопытства. — Значит все это время ты следила за мной, ты видела меня? Я была? Скажи, я была? Я стояла так же, как и другие машины, с поднятой ногой, готовясь сделать шаг?
— Да… — мало что соображала Сола, — да ты стояла, и твои глаза смотрели во тьму.
— Но я была! — восхищенно проговорила Джена. — Я не исчезла. Понимаешь, с отсутствием питания я каждый раз исчезаю для себя самой, меня нет, но я даже не замечаю этого исчезновения, это всего лишь секунды и вот вновь на небе светит солнце. Меня тревожило это собственное исчезновение. Что происходит в тот момент, когда все мои процессы отключаются, и я не могу их контролировать: существую ли я, есть ли, не угрожает ли моей системе опасность, не проходит ли мимо меня кто-то неведомый, неисследованный, непознанный… Меня это… мучает, — подобрала она слово. — Мучает, я правильно сказала?
Сола с удивлением смотрела на этого необыкновенного исинта и не знала, что ответить. Где-то внутри, прямо под сердцем, неприятно екнул страх, еще только-только зачинающаяся тревога неординарности происходящего с машиной. Но усталость была настолько сильна и безжалостна ко всем процессам в живом, человеческом организме, что тревога мгновенно выскочила из тела и растворилась в душном воздухе. Только одна мысль осталась. Мысль, которую до нее, человека, донесла машина: что и она, Сола, не сомкнула ночью глаз лишь оттого, что в подобном случае ее тело осталось бы без присмотра. И в этом они с машиной оказались схожи. Но зато теперь, когда рассвело и машина могла проконтролировать ситуацию, Соле было спокойно и легко закрыть глаза, погружаясь в томительный сон.

Сола проспала недолго, всего четыре часа, но этого было достаточно. Она раскрыла глаза и увидела стоящую перед собой Джену: машина не бросила ее, машина не ушла.
— Ты тоже все это время была, — сказала Джена и улыбнулась.
Поразительно, чтобы подтвердить собственное существование, наличие жизни, оказывается, необходим кто-то сторонний, тот, кто точно знает, что пока ты спишь, жизнь продолжается, не только в тебе, но и вокруг тебя, потому что ты этого знать не можешь, ведь ты каждый раз исчезаешь, погружаясь в сон. Когда живешь среди людей, об этом не задумываешься, когда оказываешься один на один с пустотой, эта мысль тебя обжигает и… мучает.

—

Что ж, так распорядилась сама судьба, в такие условия поставила машину и человека сама планета. Сола не спала ночью, наблюдая за звездами и прислушиваясь к каждому шороху, а когда включалась Джена, Сола спокойно закрывала глаза, абсолютно уверенная в своей безопасности. И каждая из них была довольна тем, что они могли подтвердить существование друг друга. Это вошло в привычку и стало неотъемлемой частью существования.
Шли дни, Сола научилась добывать себе пропитание: планета оказалась не такой пустынной и ущербной. Джена же была очень способной машиной, с богатым набором программ и необходимой информацией: она точно определяла съедобность тех или иных растений, их питательные свойства и даже полезность. Знала она не все, не обо всем, но того, что знала, было вполне достаточно. Она чаще стала улыбаться, совсем по-человечески. И если бы не ее мертвенно бледная кожа, возможно Джену было бы сложно отличить от человека. Джена вызывала восхищение у Солы, хотя бы потому, что машина так непревзойденно умела радоваться новым открытиям, новым дням, которые, в сущности, и были для нее новыми. Так, может, это правильно? Может потому мы, люди, и несчастны, что не умеет находить это новое в каждом дне, воспринимать каждый день не как тот, что был вчера, позавчера и двадцать лет назад? Для Джены это было так просто и закономерно, так легко и привычно: каждый день она открывала в своей программе множество новых функций; слова, обозначения, характеристики, цвета и множественные оттенки выскакивали из многочисленных ячеек, словно чертики из табакерок, поворачивались, рассматривались, понимались и принимались и вновь занимали свое законное место, ожидая своей очереди на использование. И это было не больно, то есть не ошибочно, а верно на сто процентов, нужно и даже необходимо для усиления эффективности программы и называлось теперь понятным словом «счастье».
Благодаря Джене Сола и сама становилась эффективнее в своих размышлениях, взглядах, мыслях, чувствах. Открывая мир для Джены она открывала этот мир, прежде всего, для себя самой, делая свою собственную «программу» более продвинутой. Она уже не опасалась машины, не удивлялась ее бесконечным вопросам, ее странным и иногда чересчур масштабным философствованиям, она принимала Джену, как что-то неотъемлемое от каждого нового дня, неотъемлемого от своего движения к спасению, важного и необходимого для защиты и чувства уверенности. Но даже теперь, спустя несколько месяцев, она не принимала Джену за человека, потому что человек здесь был только один, состоящий из плоти и крови.

—

— Вот, — указала Джена на торчащие из земли зубья былого космического корабля. — Здесь при крушении я оставила метку.
Это, наконец, произошло. Это случилось. После стольких дней движения, дней частого отчаянья по ночам, тревоги по утрам, сбивающихся мыслей в полдень и угасающей радости в часы заката, они пришли к цели, к спасению, к желаемому и… увидели это: металлические обломки, покореженные куски деталей, горы песка и камней, и больше ничего, ничего…
— Здесь вообще что-нибудь уцелело?
Сола это произнесла так, будто для нее это уже не имело никакого значения: в ее голосе не наблюдалось никаких оттенков эмоций.
— Нет.
— И ты это знала?
— Да.
— Почему не сказала сразу? Хотя, нет, не отвечай, не стоит: ты все правильно сделала, ты молодец — истинное создание своих творцов.
Со стороны дальних скал проявились силуэты людей, шедших друг за другом, словно они были связаны невидимой нитью. У Солы екнуло сердце и от радости закружилась голова: она уже подняла руку, чтобы позвать на помощь, но Джена опередила ее:
— Это пятеро исинтов.
— Тех самых, что ушли далеко вперед? — беспомощно опустила руку Сола.
— Да. Мы все же столкнулись с ними.
— Столкнулись, — Сола грустно покачала головой, — не смотря ни на что, вы все же сошлись в одной точке.
— Это потому что мы машины и в нас заложена одна задача?
— Нет, — Сола взяла Джену за руку, словно маленького ребенка, — это потому, что вас создал человек.
— Что ты теперь будешь делать? Какая твоя следующая цель, какова задача?
Сола опустилась на песок, скрестив ноги, она подняла голову к белесому, выцветшему небу.
— Эта планета не исследована, — сказала она, — здесь есть вода, еда, отличный воздух, а, значит, здесь должны быть любые формы жизни и, возможно, вполне разумные. Мы отправимся на их поиски. Вернее, я отправлюсь их искать, а ты, надеюсь, мне поможешь. Мы научимся идти не только по прямой, мы сойдем с привычного пути, завернем за «черепашевидные» скалы — ты ведь хотела рассмотреть их вблизи, — обогнем «колючий» мыс и будем двигаться, будем преследовать главную цель, придерживаться определенной задачи, попутно открывая для себя новое. Мы еще не раз столкнемся с пятью твоими подобиями, может даже войдем с кем-нибудь из них в контакт. Тебе будет больно, Джена. Твой путь будет состоять из одних ошибок, но эта боль сделает тебя счастливой: каждая из ошибок откроет в твоей программе до сих пор неизвестные возможности. Ты готова совершать ошибки?
Джена широко улыбнулась.
— Я готова испытывать боль.

—

И они вновь отправились в свой отчаянный путь: Джена и Сола, два создания, подтверждающие существование друг друга. Планета впервые за долгое время раскрыла перед чужаками объятья, принимая их в лоно своей жизни. Впереди сияла надежда, в голове звучала задача, шаг совершался за шагом, движение продолжалось, и рассвет неизменно вскрывался набухшими венами. А когда прошло время и неотвратимая старость навалилась на Солу, она, лежа на песке и вглядываясь в далекие звезды, с замиранием сердца ждала того момента, когда первые лучи солнца коснуться батареи Джены, когда можно будет закрыть глаза и навсегда исчезнуть, веря в одно, что секундное исчезновение озарится вспышкой света и привычными словами:
— Ты тоже все это время была…



Рисунок автора