Слепой дождь
Рассказ
Нет, что было, то было… и кому на роду написано умереть от хворей, тот не утонет…но все же хорошим парнем был этот Ленька Силантьев. Немного бесшабашным, немного – балагуром, немного – с ленцой. Что было, то было. Но добрым был – таких нынче днем с огнем не сыщешь. Бывало последнюю рубашку с себя снимет, а друга из беды выручит. Вот все к нему и липли. И парни, и девчонки. Особенно – девчонки, потому что был этот Ленька видным и справедливым.
Почему был, спрашиваете. Да потому что пропал Ленька. Вышел из дома и не вернулся. На вокзале его никто не видел – значит, не уехал. Милиция месяц его искала, весь город перетрясла – никаких следов…
У нас городок маленький, сами понимаете, все про всех все знают…Все на глазах друг друга живут: рождаются, влюбляются, женятся, рожают детей и умирают. Бывало соседка соседке сообщит, что мол, Санька Игнашов на Марине Сарафановой женился, а Светланка Дементьева приняла обратно своего загулявшего муженька, – а та вздохнет счастливо (как будто это ее родни касается) и весело скажет на это: «И слава Богу!».
У Леньки подружек много было – дело молодое. То одну провожает из кино, то другую. А тут заприметили – с одной стал встречаться. Сам-то он уже год, как школу закончил, устроился шофером в строительное управление, а та дивчина – Анджелка Левина – десятый класс заканчивала и была на тот момент несовершеннолетней.
Помните тогда по телевизору все какую-то американскую Анджелу Дэвис показывали? Так вот наша Анджелка в тыщу раз покрасивше той американки была, хотя волосы носила такие же черные и кучерявые.
А жила Анджела на окраине города в покосившейся избенке со своей престарелой теткой. Папка-то с мамкой умерли, когда она только родилась. Как они сводили концы с концами – одному Богу это было известно, но и тетка никогда не выглядела старухой, и Анджела порхала по городу пусть и не в модных, но в веселых и опрятных платьишках.
А у Леньки семья была солидная. Мать работала в городской администрации, а отчим заведовал жилконторой. Леньку они держали в строгости, но не до такой степени, чтобы он был заперт в четырех стенах. Все у них было, как и положено людям с хорошим достатком: красивая мебель, ковры с люстрами, хрусталь в шкафах и старенькая, но еще очень подвижная бабушка, выставляющая сервизные чашки на стол, как только кто к ним заходил в гости.
Ну и как, по вашему, должна такая семья реагировать на сплетни, какие поползли по городу касательно Ленькиных симпатий к Анджеле? Правильно, критически. И то сказать, для того ли они растили и холили единственное дитя, чтобы оно вместо того, чтобы поступить в институт, получить приличную работу и жениться на скромной девушке из хорошей семьи, забросил все мысли об учебе и встречался по подворотням с какой-то…прости господи…
Но ведь, как говорится, сердцу не прикажешь. А запретный плод (это все знают) всегда слаще разрешенного. Вобщем, Ленька мало того, что ушел, в конце концов, от родителей жить в Анджелкину избушку-на-курьх ножках, но и сыграл со своими дружками-приятелями скромную свадебку. А вскоре и ребеночек у них родился – славный такой мальчишечка.
Ну, родителям что делать? Свыклись. Смирились. Гордыню свою сменили на милость. Анджелу приняли в семью. Молодым сняли приличную квартиру. Тетке отремонтировали дом. Мать Ленькина во внучонке души не чаяла, все бегала к невестке: то пеленки-распашонки стирать, то кашки готовить…И все-то у них заладилось. Ленька поступил на заочное отделение института, и вскоре его назначили начальником гаража того стройуправления, где он работал.
А Анджела расцвела и похорошела. Знаете ведь, как расцветают женщины после родов. На хороших харчах она округлилась, где надо, и все мужики города сворачивали головы при встречах с ней. И после тех лет, где она бегала костлявым, неулыбчивым заморышем и стеснялась из-за своих скромных нарядов появиться в приличном обществе, она стала как-то подозрительно часто бывать на всех городских праздниках, щеголяя всякий раз новыми платьями. Ей уже начинало нравиться быть всегда в центре мужского внимания. Она уже не считала нужным скрывать от мужа кто ей чего сказал во время танцев. Она даже цветы от назойливых кавалеров не выбрасывала, а ставила в красивые вазы на столике в прихожей.
Но Ленька ничего этого как будто не замечал. Он жил так, будто кроме радостей нынешнего дня, больше никаких других радостей не существует. Приносил домой зарплату и всю до копейки отдавал жене. В отпуск никуда не ездил: отдыхал с друзьями на рыбалке да в гараже чинил машину, какую ему отдал (продавать было себе дороже из-за сильной изношенности) отчим. Ну и конечно стал потихоньку попивать. А как без этого мужчине, у которого и друзей, и времени свободного много, а забот каких-таких особенных – никаких. Работа, конечно не в счет. На работе он день деньской бегал – весь в трудах, но как выходил за проходную, по его вечно смеющейся физиономии никто никогда бы не подумал, что он завгар большого строительного хозяйства.
А выпивка – она, конечно, никогда семье на пользу не была. Ну, раз придет мужик домой с залитыми этим проклятым алкоголем глазами, ну два – начнет слюнявыми губами лезть к жене с поцелуями…Вобщем, пошли у них с Анжелой ссоры и взаимные обиды. И появился у Анджелы кавалер на стороне. А, впрочем, даже и не совсем на стороне – а по месту работы. Устроилась молодая мамаша секретаршей к начальнику строительного управления (Ленька ей это место два месяца выбивал), а там начальником в то время работал очень даже видный из себя мужчина, хотя ему было уже далеко за пятьдесят. У того мужчины и своя семья была, и внуками он к тому времени успел обзавестись. А вот поди ж ты – любовь.
Но была та любовь не такой уж открытой и заметной. Не все о ней даже и догадывались, потому как вел себя начальник на людях по отношению к Анджеле скромно и деликатно. А тайное все равно, возьми – и стало явным. Дошло до того, что начальник подал на развод со своей женой, а Анджела все рассказала о своих похождениях Леньке.
…Прошло с тех пор полгода.
* * *
Уже который день по утрам в ленькины сны, сжимая сердце безумным страхом, врывались ясно осязаемые всем его существом коварные кошмары с погонями, где безуспешные его попытки убежать всегда заканчивались обреченной агонией загнанной жертвы перед злобными преследователями. Он просыпался, смотрел непонимающими глазами то на закрученный спиралью красно-зеленый узор вечного ковра на стене, то на шевелящуюся от сырого весеннего, остро пахнущего тополиными почками ветерка занавеску. И никаких мыслей не было у него в голове. Где-то в том далеком, оставшемся во вчерашнем дне пространстве весело носились над цветущими и пахнущими полынью лугами беззаботные бабочки, проплывали в бездонном небе белые, рвущиеся от неуклоняемого движения облака; плескалась волной о прибрежный песок невидимая речка, принося с собой острые запахи придонных, зыбких водорослей.
Ленька просыпался от резкого звона будильника, который заводил с вечера даже тогда, когда ни на что другое уже не хватало сил. Морщась от зубной боли, – «Надо бы сегодня к врачу сходить…» – он машинально одевался, что-то ел на ходу и бежал на работу.
И все это повторялось, как изжеванная картинка бегущей природы за окном уныло качающегося и однообразно стукающегося колесами о стыки рельсов поезда. И на работе его встречали те же однообразно постылые лица с улыбками, гримасами удивления, озабоченности, злобы или сочувствия. И он, поддаваясь этой вечной игре людских пороков, тоже начинал бегать, злиться, суетиться, вступать в никому ненужные словесные перепалки, чтобы ближе к вечеру, ощутив себя вконец вымотанным работой, пойти домой, зайдя по дороге в магазин.
Нет, Ленька не ощущал себя вполне пропащим. Он даже где-то в глубине души был рад своей по-детски наивной обиженности, которая именно тем и отличалась от взрослых обид, что когда-нибудь должна была закончиться так же внезапно, как и началась. «В конце концов, когда-то это все устроится…перемелется – мука будет…, - думал он, - ну, что теперь делать, немного расслаблюсь, а там – посмотрим…». Он уже не так болезненно, как в первые дни, воспринимал измену жены. Да и боль душевная была больна скорее от того, что делала его посмешищем перед людьми, которые его окружали. Если бы Анджела ушла просто так от него – это было б, наверное, обидно, но не смертельно. Ушла, растворилась в бытовых неурядицах, сгинула в ядовитых парах каждодневных размолвок… И что уж теперь…Но видеть ее без него (чуть ли не каждый день) счастливой да еще осознавать при этом, что счастьем ее стал совсем уже немолодой мужик – было до поры до времени невыносимо…
В тот вечер ему расслабиться не удалось. Едва он вошел в прихожую, как зазвонил телефон и встревоженный голос Анджелы робко его попросил: «Можно я к тебе приду?…это очень серьезно…». Ленька лихорадочно засуетился, рассовывая по шкафам разбросанные по квартире вещи, поставил на плиту чайник. Он понимал, что случилось нечто серьезное, что если бы речь шла о простом примирении, то, конечно, бы Анджела нашла возможность сказать об этом как-то по другому. Он терялся в догадках и настолько извел себя мыслями о плохом, что едва увидев в дверях Анджелу, тут же, не поздоровавшись, бросился навстречу: «Что случилось?».
И, вопреки всем законам природы, вопреки всем устоявшимся закономерностям бытия, эти два озлобленных друг другом существа вдруг обнялись и расплакались. «Плохо мне, Ленечка, плохо» – прошептала Анджела.
«Гришенька?» – вдруг, пугаясь страшных догадок, спросил Ленька. «Гришенька…» – эхом ответила ему Анджела, и слезы ручьем покатились из ее глаз. «Что с ним?» – перешел почему-то на шепот Ленька. «Неделю назад он заболел…жаловался на горлышко…и голова болела…вызвали врача…», - Анджела тяжело опустилась в кресло и попросила: «Можно закурить?». И эта ее осторожная манера присаживаться, этот ее такой привычный и родной поворот курчавой головки и даже неумелые движения, связанные с прикуриванием сигареты, вызвали такой острый прилив жалости, что Ленька едва сдержался от желания схватить Анджелу на руки и обнять. Он, молча, слушал ее сбивчивый голос и до его сознания долетали страшные слова, которые никак не вязались с образом его маленького и бесконечно любимого сынишки: «…положили в больницу…опухоль головного мозга…».
«Это страшно?», - спросил Ленька, уже понимая непоправимость случившегося. «Страшно, Ленечка…, - доставая из сумочки носовой платок, ответила Анджела, - шансов на выздоровление практически нет…». Она еще поковырялась в сумочке и, отыскав какую-то синюю бумажку, сказала, глядя ему прямо в глаза: «Можно попробовать сделать операцию…хотя гарантий никто не дает… а деньги на нее нужны немалые…». «Сколько?» – спросил Ленька. «Понимаешь, у Льва Федоровича такие деньги есть, но он и слушать не хочет об операции. Ему Гришеньку не жалко – не его ведь…». «Сколько?», снова спросил, хмурясь, Ленька. «Тридцать тысяч…долларов». «Долларов? - не поверил Ленька. Они что там с ума посходили?». «Говорят, что за границей еще дороже…». «Вот дураки! – не выдержал Ленька, - так за границей и зарплаты другие…». «Я не знаю, что мне делать, - прервала его Анджела, - у меня таких денег нет». «А у него, говоришь есть?». «Я же сказала, что есть…». Ленька вскочил с дивана и забегал по комнате. «Я убью его! Это он во всем виноват, сволочь! - захрипел он каким-то не своим голосом и с силой стукнул кулаком в несвежую наволочку подушки, выбивая накопившуюся там пыль. - И ты тоже хороша!». Он мотнул головой, сел снова на диван и закрыл голову руками. «Леня, а может твои родители помогут?» – осторожно спросила Анджела. «Мои? – переспросил Ленька. – У них вряд ли такие деньги есть… но попробовать можно…». И от этой мысли, что шанс все-таки есть, они оба повеселели и стали, наконец, пить остывший чай из расписных золотистых чашек, которые им когда-то подарили на свадьбу.
В больнице, куда на следующий день пришел Ленька, была какая-то проверка, и врачи бегали по коридору озабоченные и неприветливые. «В какой палате лежит ребенок? – строго спросила пожилая вахтерша, подняв на него темные очки, зловеще отсвечивающие из-под желто-белой застиранной косынки на редких оранжевых волосах. – Не знаешь… так иди сначала в приемный покой…ну, что за бестолковые ходют тут!». И Ленька, обычно вспыльчивый на любые недружественные реплики, только скрежетнул зубами. Потом он шел по длинным, пахнущим лекарствами больничным коридорам, со сжавшейся от приступа острой жалости к немощным людям, глядящим в открытые двери со своих бесцветных, линялых простыней на проходящих мимо них посетителей усталыми, неулыбчивыми глазами. Уже одно то, что Гришенька лежит не в детской больнице, а здесь, куда собрали людей, проживших свои долгие жизни и уже вполне привыкших к мысли о скорой смерти, больно щемило ему сердце. «За что?- стучало у него в висках, - за что?». Он шел и шел по коридорам, и его шаги, скрадываемые казенными тапочками, выданными в раздевалке, были невесомы и нереальны, как нереален был весь этот мир – белый и бесчувственный.
И Гришенька, которого он увидел с порога палаты, тоже был далеким и нереальным. Его бледненькое личико было покойно и задумчиво. У его кровати стояла стойка с капельницей, а в маленькую, безжизненную ручонку была воткнута игла с пластиковой трубочкой. Его глаза были закрыты и чуть подрагивали катающимися туда-сюда глазными яблоками.
Ленька присел осторожно на краешек стула, который тут же пронзительно скрипнул, и погладил ладонью простыню, укрывающую хрупкое тельце сына. И глаза его подернулись обильной влагой. Он жадно, как будто не видел сто лет, всматривался в это родное ему личико, переводя взгляд то на взлохмаченную челку, то на крупные, изогнутые крутой дугой брови, то на курносый носик, то на тоненькие, ярко красные губки…И не понимал, почему этот маленький родной человечек вдруг только сейчас стал ему бесконечно дорог, почему он раньше не ощущал такой острой потребности любить его, тормошить и тискать, следить за его повадками и сходить с ума от его шалостей.
В палате было душно, и Ленька достал платок, чтобы вытереть пот со лба. Когда он вынимал руку из кармана, на пол вдруг упала бумажка с крупными корявыми цифрами какого-то номера телефона. Он поднял ее, повертел и сунул обратно в карман. «Вот дурацкая привычка, - машинально подумал он, - писать номера телефонов, а чей он… потом – гадай…хотя…». И он уже начал было по полочкам разбирать события вчерашнего дня, как вдруг увидел удивленно распахнутые гришунькины глаза и легкую гримаску улыбки на бледненьком личике. «Папа…, - слабым голоском прошептал сынишка, - ты за мной пришел? А где мама?».
А мама Анджела была уже в дверях палаты и рукой звала Леньку на выход. «Ты с родителями говорил насчет денег?» – сразу без обиняков спросила она, едва он вышел в коридор. «Когда было говорить? – начал оправдываться Ленька, - с утра сюда пошел…». «Вобщем так, - прервала его Анджела, - я уже нашла десять тысяч…по крохам насобирала…нужно еще двадцать…». «Это по нашим деньгам – шестьсот тысяч? Все равно много…», - пролепетал Ленька. «Ну, ты мужик, в конце концов, или нет?» – не выдержала Анджела. «А ты не кричи на меня». «Да не кричу я…но что-то же делать надо…». «Сегодня же иду к родителям…да и друзья, думаю, немного подкинут, если очень попрошу…». Ленька еще хотел сказать что-нибудь утешительное для Анджелы, но она только устало махнула рукой и пошла в палату.
Весь день Ленька ходил озабоченный в поисках денег. В месткоме вечно дерганная Софья Михайловна начала его прилюдно воспитывать: «Посмотрите на него – заботливый папаша выискался…ребенок заболел…а водку пить да с бабами таскаться – это на пользу ребенку?». «Какими бабами?» «А то не знаем, чем вы, холостые кобели, занимаетесь». Друзья стыдливо отводили глаза в сторону: «Понимаешь, Лень, кредит на ремонт квартиры уже пятый месяц выплачиваю…», «Дал бы, что, думаешь, не понимаю твоего положения, да машину завтра пригоняют – а лишних денег нет…». И в банке, куда он зашел после работы, молоденькая девушка в белой форменной кофточке, смело глядя ему в глаза, бойко протараторила: «Максимум можем дать сто тысяч рублей под тридцать процентов годовых на один год. Оформляйте документы». И дала ему кучу бланков.
Когда Ленька позвонил в дверь родительской квартиры, там громко заиграла музыка. «А это ты? – как будто разочарованно проговорила, открыв ему дверь, мать. – Что-то случилось?». «А почему должно что-то случиться, чтобы я мог прийти домой, - обиделся Ленька, - просто так я уже прийти не могу?». «Да ладно тебе дуться, - засмеялась мать, - всегда мы тебе рады…да только заходишь ты редко – по праздникам да по какой нужде». «А где батя?» – спросил Ленька, расшнуровывая туфли. «Да вот жду его с минуты на минуту…видишь стол накрыла праздничный – годовщина свадьбы сегодня у нас…». «Поздравляю…, - поднял на мать глаза Ленька, - а я ведь, если честно признаться, забыл…». «Да я так и поняла, - снова засмеялась она, - ну проходи, садись за стол». «Сколько уже вам?», - спросил Ленька, наливая себе пива. «Восемнадцать…», - откликнулась мать из кухни. «Некруглая дата…»,- заметил Ленька. «Потому и празднуем без гостей…». «Мам, а ты давно Гришеньку не видела?» – вдруг спросил Ленька. «Да уже месяца два…, - ответила она, забренчав тарелками, - ты же знаешь, как Анджела к нам относится…с тех пор, как вы с ней расстались…». «Мам, он сильно заболел…».
Она выскочила из кухни с лицом, выпачканным мукой: «И чем он болеет?». Ленька покрутил стакан в руках, посмотрел через его донце на лампочку: «Опухоль…головного мозга…». «Ты что такое говоришь? – воскликнула она. - Ты это серьезно?». Ленька посмотрел на нее и покачал головой. «Ну что ты молчишь? – тормошила его мать, - Кто вам только сказал такое…ты хоть сам-то понимаешь, что это за болезнь?». «Понимаешь, не понимаешь… нужны деньги на операцию…». «Да разве денег жалко, если мальчик на самом деле болен…». «А ты что, сомневаешься?». «Ну, знаешь…врачи тоже могут ошибиться…». «И я тоже почему-то еще им не верю…» «Ну вот видишь…». Мать села рядом с Ленькой, обтерла руки полотенцем и погладила его по голове: «Чтоб дети и не болели – такого не бывает…». Она еще хотела что-то сказать, но задребезжал звонок, и она побежала открывать дверь.
Отчим, как всегда, был немножко под хмельком, его речь была весело развязной. Он шумно ввалился в комнату и, протягивая Леньке пухлую и влажную от пота ладонь, скривился в добродушной улыбке: «Вот и я, извиняюсь, с небольшим запозданьицем». Потом потоптался по комнате, сунулся было в кухню и, махнув рукой, плеснул в два фужера коньяку: «За здоровье матери!». «Да садитесь вы к столу, - рассердилась мать, - горячее стынет…». «Ну ладно тебе суетиться…дай с парнем поговорить – сто лет не виделись…А чего смурной такой? – спросил он, чокнувшись фужером с Ленькой. «Да так…, - махнул рукой Ленька, - не с чего веселиться…». «А все они это - женщины! – потирая руки, весело засмеялся отчим. – Все надо делать в меру, Леня…как говаривали древние мудрецы: «Пей – не напивайся, люби да не влюбляйся, играй да не отыгрывайся…»». «Что ты там опять философствуешь, Сократ ты мой Иванович? – оборвала его мать. «А ты, мать, не мешай…вам, женщинам, нас не понять…». «Ну, правда что, где уж нам…», - обиделась мать.
«Ладно…спасибо за ужин…- вдруг сказал, вставая с дивана, Ленька, - я пойду – что-то устал очень…». «Лень, так ты все разузнай хорошенько про Гришеньку…если что – мы поможем…, - сказала ему мать на прощание, – сколько там денег-то надо?». «Двадцать тысяч…», - тихо ответил Ленька. «Ну, это мы осилим…». «Долларов…». «Долларов? – переспросила мать. – Ты ничего не путаешь?». «Не путаю», - хмуро сказал Ленька и вышел за дверь.
Ленька вспомнил, чей это номер телефона лежал записанным на клочке бумаги у него в кармане: Семена Петрова – охранника из банка. Невысокий, рыжеволосый, с неровно стриженым затылком, он как-то подошел к Леньке в кафе и стал набиваться в приятели. Пару раз Ленька с ним встретился на улице, о чем-то разговаривал… «Тупой зануда,- подумал рассеянно он, - но деньги у таких как раз и водятся. И на следующий день сразу, как пришел в себя после сна, он снова набрал номер и услышал хриплое: «Але…». «Это Семен?» – спросил нерешительно Ленька. «Ну, я за него…». «Мне Семена Петрова…», - снова повторил Ленька. «Ну, я это, я…слушаю…», - недружелюбно после минутной паузы отозвался голос и закашлялся. «Привет, Семен…»,- подождав, когда кашель прекратится, беспричинно заволновавшись, сказал Ленька. «Привет…это кто?». «Я, Леонид…помнишь такого?». «Ленька, что ли? А чо гонишь-то? По имени-отчеству величаешь…». «Нужен ты мне, Семен…встретиться бы надо…поговорить…». «Об чем базар…говори где и когда…». «Ты сегодня до скольки дежуришь?». «До восьми…». «Я к тебе в обеденный перерыв подойду…». «Лады, коли не шутишь…».
На работе сразу после разнарядки Ленька пошел в контору брать недельный отпуск за свой счет (очередной отпуск был ему еще не положен). «Понимаю…, - хмуро сказал ему директор, - держать не могу…хотя сам понимаешь – заменить тебя, к сожалению, пока особо не кем…». Потом он дозвонился до Анджелы и, выслушав ее сбивчивый слезливый монолог, пошел приводить в порядок деловые бумаги.
В делах и заботах время пролетело незаметно, и Ленька чуть не забыл про назначенную встречу. «И чо это ты про меня вспомнил?» – раскинул ему навстречу руки для шутливого объятия охранник, когда он взмыленный от быстрой ходьбы влетел в офис банка, - пошли, выйдем на улицу, если не возражаешь…». «Понимаешь…, - сразу перешел к делу Ленька, - срочно деньги нужны…». «Ты это серьезно? – икнул, морща толстощекое, губастое лицо, Семен, - прямо так вот – срочно?». «Ребенку на операцию…кого ни прошу – никто не дает…». «Плохо просишь…сколько надо?». «Двадцать тысяч долларов…». «Ого…не хило». «Если операцию не сделают – он умрет…». И видя, что Семен колеблется, Ленька поспешно добавил: «Я потом рассчитаюсь…». «Ну, это ясно…». «Надо срочно…». «Да ладно тебе…заладил…вечерком часиков в восемь подходи… » Он оглянулся по сторонам и, перейдя на шепот, добавил: «Семка уважает правильных корешей…».
Ленька едва дождался вечера. Он прекрасно понимал, что семеновы деньги, если они ему будут предложены, не будут простой дачей взаймы. Что-то нехорошее предчувствовалось ему в хитровато снисходительном тоне этого сытого и довольного собой квадратного мужика. Но выбирать уже не приходилось. И он послушно поплелся за ним обмывать еще не данные ему деньги в ближайшее ночное кафе с интимным восточным названием «Согдиана». Там они сразу же выпили по двести грамм водки, а потом стали пить пиво, закусывая селедкой. «Ты это…как смотришь, если я привлеку тебе в помощь Санька, моего сменщика?» - спросил, доставая из кармана пачку с сигаретами, Семен. Ленька посмотрел на него затуманенным взглядом: «Не понял…». «А чего тут непонятного? Тебе деньги нужны? И деньги тебе будут…я Санька знаю…». «На каких условиях?», – спросил, почуяв неладное, Ленька. «Условия…условия…, - криво ухмыльнулся Семен, - вот он тебе сам про них и расскажет…». «Если это с криминалом будет связано, то я…», - заплетающимся языком произнес Ленька, но Семен его грубо оборвал: «А это уж как получится…». «Не-е-ет», - отодвинул тарелку с селедкой Ленька и заковырялся с карманами брюк, где лежали скомканные рубли, а Семен, глядя на него маслянистыми глазами, отпивнул хороший глоток пива: «Как знаешь…».
И снова Ленька спал неспокойно. Просыпался среди ночи от бесконечных кошмаров погонь и шел на кухню попить воды, чтобы смочить сухое горло. А под утро, когда он усталый от бессонницы уснул, наконец, крепким сном, вдруг резко зазвонил телефон. «Ты еще спишь? – не поздоровавшись, тревожным голосом спросила Анджела. «Сплю…- ответил, косясь на часы, Ленька, - вернее, спал…». «Я тебе вчера до поздней ночи звонила, а тебя не было дома…». «Так это… мы с Семкой…». «Я не об этом…я вчера разговаривала с врачом…он звонил в Москву…там уже назначили время операции…понимаешь, у них все расписано на месяцы вперед…если мы вовремя не приедем, то потом ждать придется не меньше, чем полгода…ты меня слышишь?». «Слышу, - ответил Ленька, - а на какое число назначили?». «На восемнадцатое…а сегодня у нас двенадцатое…плюс день на дорогу…остается пять дней…». «Пять дней?» – переспросил Ленька. «Ты деньги достал? – голос Анджелы дрожал от волнения. – Или только с дружками пропивал последние…». «Анджела, да я ж потому и встречался с Семкой, что он мне денег обещал…». «Семка обещал денег? Ты меня не смеши…». «Честное слово, Анджела…». «Мне десять тысяч Лев Федорович все же дает…а двадцать - надо искать…все мне некогда…пока, Лень…».
Когда Ленька после некоторых раздумий позвонил матери, то оказалось, что она тоже именно в этот момент набирала его номер телефона. Голос ее был радостно встревоженным: «Ты где сейчас? На работе? Слушай, тут Алексей приехал, дядька твой…про тебя интересуется…к себе на севера зовет…». «А при чем тут я?» – спросил недоуменно Ленька. «Да это я к слову…он вообще-то на сороковой день смерти матери приехал…а о тебе случайно заговорили…ты приходи после работы…». «Да не на работе я… в отпуске за свой счет…». «В отпуске?». «Ну, я ж говорил тебе о Гришеньке…». «Как он, кстати, себя чувствует, наш мальчик?». «Ну, как, мама, себя можно чувствовать с таким диагнозом…». «Так у него серьезно – опухоль?». «Мама…». «Что мама? Ты что, думаешь, у тебя мать посторонний для тебя человек? У тебя серьезно болен твой ребенок, а ты сидишь там,… как в штаны наложил…и Анджелка твоя, небось, с новым мужем про дитя родное забыла…». Ленька нервно бросил трубку на рычаг и, после некоторого раздумья, начал одеваться.
В родительской квартире его у порога встретил дядька Алексей. Он был невысокого роста, тщедушен, с очень подвижным лицом и порывистыми жестами. А голос его был по-бабьи высок, и когда он говорил в другой комнате с матерью, Леньке думалось, что это сплетничают две подружки. Дядька встретил племянника сдержанно, пожал руку и вернулся в кухню разговаривать с матерью. «Леня, ты проходи, сынок, садись за стол…а я сейчас закончу готовку и приду, - крикнула ему из кухни мать, а голос Алексея, продолжая видимо прерванный разговор, весело прокричал: «…и все-то теперь у нас с Зинкой есть: и квартира, и машина, и гараж, и дача…и деньги есть…но я их коплю для бизнеса…». «Какого бизнеса, Алексей? На кой леший тебе этот бизнес с твоим-то здоровьем?», - отвечал ему материн голосок. «Это моя голубая мечта, Катерина, - перешел на тихий полушепот голос Алексея, - автомастерскую хочу открыть где-нибудь на периферии…ну хоть у вас, например…». «Серьезное это дело, Алешка…- раздумчиво заметил мамин голос, - насмотрелась я на них, бедолаг…то их налогами душат, то бандиты наезжают…». «Ну, это…Катерина… волков бояться – в лес не ходить, - засмеялся булькающим фальцетом голос дядьки, - не я первый, не я последний…». «Как знаешь, Алексей, тебе видней…- согласился мамин голос, - только вот тебе мой совет: очень хорошенько подумай…». « А вот тут ты, Катерина, абсолютно права – я никогда ничего не делаю, все хорошенько не обдумавши, - снова посерьезнел дядькин голос, - ну давай же, я понесу…».
Дядькино лицо было серьезно и даже – чуть торжественно, когда он на вытянутых руках вынес из кухни большую салатницу с ярко-вишневым свекольно-майонезовым содержимым. Он сел за стол – в белой застиранной и неглаженой рубашке – провел ладошкой по своим зализанным рыжим волоскам на голове и взял в руки бутылку водки. «Помянем мать – Анастасию Ивановну…царствие ей небесное…», - сказал скороговоркой он и налил себе и Леньке почти по полному стакану. Опрокинув содержимое в громко булькающее горло, дядька смачно зажевал выпитое луковицей и, глядя на стакан Леньки, недоумевающе спросил: «Ты почему не пьешь?». «Я выпил…» – сказал Ленька. «Ты брось притворяться…тут все свои…». «Да я… вчера малость перебрал…». «А-а-а…,- засмеялся счастливым смехом дядька, - это бывает…».
Ленька смотрел на дядькины длинные руки, которые шустро тыкали вилку во все блюда, стоящие на столе, и думал: «Даст он мне денег или не даст?». «Ты это… говорят, завгаром работаешь?», – спросил дядька, хрустя капустой. «Работаю…», - подтвердил Ленька. «Давно?». «Да уже почти год…». «Это хорошо…», - сказал дядька и снова налил себе водки. «У нас как раз завгар уволился…, - тыкнув вилкой в селедку, сказал он и уставился внимательным взглядом на Леньку, - А? Что скажешь?». «А что я должен сказать?». «Не понял что ли?». «Не совсем…». «А ты уже дядьку за человека не считаешь? Думаешь, дядька простым шофером работает, так у него и блата нет? - обиделся Алексей. - Твоего дядьку там каждая собака знает…хочешь заработать – поедем…». Последние фразы он уже говорил заплетающимся языком, и Ленька решил, что если просить у него денег, то это надо делать сейчас. « Я подумаю, - сказал он, - но деньги мне нужны срочно сейчас…». «Я обалдеваю…- чуть не поперхнулся дядька, - ты хочешь сказать, что я тебе их дам?». «Я заработаю, потом и отдам…», - выжидательно уставился на него Ленька.
«Ну, вот теперь все готово, давайте и я с вами сяду за стол, - устало сказала мать, неожиданно появившись в дверях кухни и опустившись на краешек кресла, - о чем же вы тут толковали без меня?». Дядька пьяно захихикал и закрыл лицо руками: «Ой, не могу…». «Чего это он хохочет?», - строго спросила мать Леньку. «Я еще своей доли материных денег не получил, а с меня уже трясут мои кровные», - корчился в пьяном смехе дядька. «Чего он тут городит?», - снова спросила мать Леньку. «Я у него денег попросил, - хмуро ответил Ленька, - на операцию Гришеньке…я же с отдачей…». Он уже готов был выскочить из-за стола, но мать его удержала: «Да что же это ты у нас скрытный такой? Мы же тебе еще не отказали, а ты к Алексею полез…я тут на днях с Васей разговаривала…даст он тебе…неужели ты думал, что мы тебя в беде оставим…чай, внучок нам твой Гришка…». Дядька начал что-то лепетать, но Ленька, грубо оборвав его, спросил мать: «Сегодня дадите?». «Ну, сегодня не сегодня, Василий придет – вот и поговорим…».
Но отчим позвонил часа через два и попросил его к ужину не ждать: у них там какой-то проверяющий из области приехал. Ленька договорился с матерью, что завтра с утра снова придет и отправился домой. Не успел он войти в прихожую, как зазвонил телефон. «Приветствую вас, Леонид батькович…как ваше драгоценное здоровье? – игривым голосом забасила трубка. – Что-нибудь решили по поводу нашего базара?». «А это ты, Семен? – узнал его Ленька. – Пока ничего не решил…». «А вот это ты зря…За базар правильные пацаны всегда должны отвечать…Ты думаешь, ляпнул языком – и трава не расти…Это неправильно…Я потерял время, нашел Санька, оторвал его от дел, накормил…Он согласился встретиться с тобой – а ты в кусты? Так не бывает…». «Но я, правда, еще не решил…, - пролепетал Ленька. «А ты решай, - давил на него Семен, - или тебе деньги уже не нужны?». «Нужны…». «Ну, а чего тогда мнешься, как девочка…Ладно…не трепыхайся…он сам тебя найдет…».
Положив трубку, Ленька прямо в одежде упал на постель и обхватил голову руками. «И почему я его сразу не оборвал, - запоздало подумал он об этом дурацком разговоре, - в какую такую они историю пытаются меня затащить? И ладно бы мне все отказали – и денег взять было бы негде…но ведь мать только что сказала, что денег даст…на кой черт тогда мне все эти саньки?». « А с другой стороны, - тут же нашлось возражение, - отказаться я всегда успею, а запасной вариант пускай пока остается на всякий случай».
Он начал было успокаиваться и даже задремал, как неожиданно снова зазвонил телефон. «Слушаю… - раздраженно сказал он в трубку, почему- то полагая, что это снова звонит Семен. Но это была Анджела. «Гришеньке сегодня лучше, - сразу поспешила она обрадовать Леньку, - он даже покушал…а до этого три дня ничего не ел…». «Я, кажется, деньги нашел, - тоже решил порадовать ее Ленька, - родители обещали дать…». «Ленечка, я завтра поеду билеты заказывать…на тебя билет брать?». «Конечно бери, спрашиваешь…, - ответил Ленька, - а как Лев на это смотрит?». «А как он должен смотреть? – удивилась Анджела, - я же не на море еду…». «А то, что со мной?». «Леня, к конце концов, мы ведь взрослые люди…при чем тут это?». «То есть ты меня уже и за мужика не считаешь?» «Ну, прекрати болтать ерунду…». «Ладно, проехали…». «Ты с деньгами только не затягивай…когда они будут при нас – будет все же поспокойнее…».
Едва дождавшись вечера, на следующий день Ленька стремглав побежал к родителям. Уже с порога ему в нос шибанул резкий запах валерианы. Лицо выскочившей в прихожую матери было расстроено, голос дрожал: «Алексею вчера стало плохо…скорую вызывали…хотели в больницу везти, а он иногородний…». «Что с ним? - спросил Ленька. «Сердечко прихватило…нельзя ему пить…а он ведь знаешь какой…». «И что теперь?». «Да ничего…укол поставили…поспал…вроде оклемался…».
Ленька прошел в комнату, подошел к лежащему на диване дядьке. «Привет, племянничек», - хитро щуря свои белесые свиные глазки, - сказал дружелюбно Алексей и протянул из-под простыни руку. «Мне тут мать про тебя рассказала…, - начал, медленно шевеля языком, он, - ради ребенка, конечно, денег не жалко…но это же, сам понимаешь, какая сумма…». Он помолчал, что-то обдумывая, поскреб заросшую щетиной щеку и продолжил: «Тут как-то по телеку показывали…у них там все схвачено…врачебная мафия называется…слыхал?». «При чем тут мафия?» – не понял Ленька. «А при том…неправильные диагнозы ставят, на операцию денег просят, а потом тю-тю…». «Значит, не дадите денег?» – понял его Ленька. «Ты пойми меня правильно…- ударил с силой по сползающему одеялу дядька, - у меня деньги есть…спасибо, мать не обидела…правильно, сестренка», - спросил он вышедшую из кухни ленькину мать. «Да, пятьсот тысяч, что прописаны в завещании сегодня мы тебе передадим…», поддакнула мать. «…но дело в другом, - дядька от волнения даже начал приподниматься на постели («Лежи ты, беспокойная твоя душа», - прикрикнула строго на него мать), - не так они легко нам достаются эти деньги, чтобы вот так за здорово живешь отдавать их проходимцам…я и ей сказал (ткнул он пальцем в сторону матери), чтоб она сначала все сама разузнала…». Ленька вопросительно взглянул на мать. Она беспомощно развела руками, давая своим видом понять: мол, что я сделаю, коли все против. «Мама, - прокричал начинавший выходить из себя Ленька, - операция назначена на восемнадцатое. Ничего уже узнавать не надо. Надо ехать. Это последний шанс. Неужели непонятно?». «А ты не кричи, - грубо оборвал его дядька, - мне не хотелось об этом говорить, но ты сам вынудил: не жилец на этом свете с таким диагнозом твой Гриша. Ты деньги потратишь, а…». «Да пошли вы все подальше со своими деньгами, - закричал в сердцах Ленька, - заткнитесь ими и подавитесь! Один раз в жизни попросил помочь…ради ребенка пожалели…». «Успокойся, Леня», - пыталась ухватить его за рукав пиджака мать. «…Да откуда вы взяли, что Гриша не жилец? Вы с врачами разговаривали?». «…Я пойду сегодня…», - тоже перешла на крик мать. «А вчера тебе нельзя было сходить?». «Не могла…». «Вот…», - не нашелся, что добавить Ленька. «Да не кипятись ты…разошелся…». «Вобщем, если вы мне до завтра денег не дадите, я вас больше не знаю…звери вы и нелюди…».
Выскочив из дома, где жили родители, Ленька не сразу сообразил, что идет машинально в сторону реки, где в одном из ветхих домишек жила одинокая и старенькая Анджелина тетка. Он постоял у покосившихся футбольных ворот на заросшем бурьяном пустыре. Прищурив глаза от ярких лучей уходящего за сосны солнца, он взглянул на дальние, поросшие боярышником увалы, и вдруг вспомнил тот далекий эпизод из детства, который долгое время будоражил сны ощущением дикой безысходности.
Это было тем летом когда он закончил пять классов. Так же, как и сегодня, светило яркое солнце, и они – пятеро дружков – побежали на речку купаться, хотя вода была еще по-весеннему студеной. Поплыли на другой берег. Там часа два бегали и дурачились прежде, чем поплыть обратно. И плыть-то было всего ничего – метров сто…Но вдруг у Леньки на середине реки судорогой начало сводить ногу. От неожиданной боли он так растерялся, что сразу начал хлебать воду. Дикий страх начал сковывать тело: ребята уплыли далеко вперед, до берега – далеко…Он закричал, но крик, застряв где-то в глотке, вырвался из горла хлюпающим клекотом. Зеленая пелена воды закачалась перед глазами…загудели неведомые моторчики в темной глубине…
И когда Ленька вынырнул, чтобы сделать последний глоток воздуха, он вдруг увидел прямо перед собой плывущее бревнышко. Даже не бревнышко, а скорее – полешко…И оно, это полешко, смогло удержать его…
А Санек его действительно нашел сам. Он постучал вечером в дверь и, когда задумчивый Ленька, открыл замок, деловито вошел и протянул худенькую вялую ладонь: «Саня…». Ленька взял у него бейсбольную кепку, повесил на крючок и тупо уставился на то, как Санек, присев на колено, начал возиться со шнурками на кроссовках. «Да ладно…проходи в обуви, - наконец, не выдержал он. «А ты, я смотрю, меня не ждал?». «Ждал – не ждал…, - пожал плечами Ленька, - раз пришел – говори…». «Выпить есть?» – спросил Санек, оглядывая комнату. «Нету…, - хмуро ответил Ленька. «Плохо…, - вздохнул Санек, - а то у меня внутри всего крутит…а чего говорить-то…». «Ну, ты же не выпить ко мне пришел». «А ты голос-то не повышай, - грубо оборвал его Санек, - не ты мне нужен…а я тебе… слушай сюда…мне нужна наводка». «Не понял…». «Не понял? Значит, тупой…», - уставился на Леньку немигающим взглядом Санек. «Мне деньги нужны, - пробормотал Ленька. «Вот и давай вместе подумаем, где их можно взять».
Как кролик перед пастью удава, Ленька вывернулся всеми своими потрохами перед Саньком, который на радостях сбегал и купил на ленькины деньги бутылку водки. А потом хмельной и возбужденный от нахлынувших чувств, он поведал Саньку такие душевные тайны, какие не мог открыть даже матери. В пьяном тумане недавний терпкий холодок страха постепенно терял остроту, и авантюрные планы его нового приятеля уже не казались грубыми и опасными.
«Ну, вот давай его и грабанем…», - вдруг больно толкнул Леньку в плечо Санек. «Кого?» – не понял Ленька. «Ну… дядьку твоего…, - морщась от непонятливости приятеля, выговорил заплетающимся языком Санек, - на пол-лимона я бы подписался…». «Ты что, дурак, - у Леньки даже пот на лбу выступил, - да ты…». «Я предложил…а ты думай, - не обиделся Санек, - лучшего варианта я пока не вижу…». «Я даже не знаю…». «А тебе знать ничего и не надо…». «Но там же дома мать…». «Ну… вот за мать ты не беспокойся…у меня все будет тики-тики…».
А вечером позвонила Анджела и сказала, что билеты купила. Ленька, тщетно пытаясь сделать голос трезвым, сказал, что деньги послезавтра будут. «Я тебя беспокоить не буду, - предупредила, сделав вид, что не заметила ленькиной нетрезвости, Анджела, - ты готовься…а послезавтра я к тебе приду…».
И только после этого звонка Ленька точно вдруг очнулся от наваждения пьяного угара. «Что это было со мной? – думал он. И ощущение необъяснимого смертельно потустороннего холодка охватило его точно так же, как тогда, когда он тонул…Ему виделись точно такие же, как тогда, мутно-зеленые толщи воды, в которых угасающе беспомощно тлели солнечные лучи; такие же моторчики гудели, отдаваясь в висках тупой болью; такие же немые, никому неслышимые крики рвались из его глотки. Он схватил было трубку телефона, шаря по столу в поисках бумажки с номером Санька, но тут же положил ее на место и начал катать по запятнанному чайными пятнами столу хлебный мякиш. «В конце концов, мужик я или нет? – пытался он взять себя в руки. – Ведь эти деньги нужны не мне…И если бы не Гришенькина болезнь…А дядька не обеднеет…Может быть потом я ему эти деньги верну…Если все обойдется…Но деньги нужны сейчас! Другого выхода просто нет…От дядьки не убудет, да и к чему ему деньги? Бизнесом заниматься? Какой из него бизнесмен с его-то грамотешкой.Так же профукает, как и другие профаны, которых только и ждут в бизнесе, чтобы кинуть и развести».
Он потянулся снова за телефонной трубкой, как она вдруг затрезвонила. «Але, Леня, - кричала откуда-то еле слышным голосом Анджела, - я нашла двадцать тысяч…Ты не беспокойся…Как нибудь потом выкрутимся…Я только что у Гришеньки была…Он сказал, что хочет, чтобы ты тоже поехал с нами в Москву…Сказал, что тебя очень любит…».
Санек давно уже привык к тому, что его называли Саньком, хотя на самом деле он был Ильей. Это имя, ставшее кличкой, прицепилось к нему еще в школьном детстве, потому как фамилия его была Санников. Он рос худеньким и бледнолицым, вечно страдающим от желудочных болей, а потому капризным ребенком. Родители его, занятые работой (они работали врачами) уделяли Саньку столько времени, что успевали только отследить успеваемость. Каждое лето они отправляли его в санаторий, искренне веря в то, что это ребенку непременно на пользу. Только ребенок там вечно чудил, дерзил медперсоналу, ссорился с детьми. И когда смена кончалась, его со вздохом облегчения сам главный врач сопровождал в объятия приезжающих на собственной «волге» родителей. В школе Санек учился ни шатко, ни валко. На уроках сидел смирно, зато на переменах давал полную волю своему холерическому темпераменту.
Как он закончил школу – о том лучше не вспоминать. Несмотря ни на какие уговоры родителей (отец в то время жил в другой семье), Санек дальше учиться не захотел – и то верно: зачем образование, когда любой охранник стал к тому времени зарабатывать больше инженера. Санек и устроился вначале в охрану одного городского бизнесмена, потом его взял в долю один давнишний приятель. А потом, прогорев на перепродаже подержанных автомобилей, они поехали искать счастье «на северах». Но уже через два месяца вернулись домой – без денег и без особых иллюзий на будущее.
Впрочем, Санек никогда и не жил мыслями о будущем. Он научился умело приспосабливаться к быстро меняющимся условиям жизненных ситуаций буден настолько, что был, как говорится всегда «и сыт, и пьян, и носом в табаке». Он уже был узнаваем в любой компании «правильных пацанов». Его не раз звали в долю, но он отнекивался, так как давно вынашивал планы по открытию собственного дела. Ему с определенного момента надоело быть подручным какого-нибудь более ушлого коммерсанта. А тянуть одеяло на себя не позволяло слабое знание особенностей рыночных отношений. И он жил в неясном понимании своих дальнейших планов, осознавая лишь то, что в любом случае ему нужен сейчас позарез «первоначальный капитал».
Мать Санька давно уже махнула на сына рукой. Красивая, полная, с роскошными каштановыми волосами женщина, на которую совсем недавно оглядывались все мужчины городка, погрузившись в омут бытовых неурядиц, потускнела, сморщилась и превратилась в неказистую (хотя и пытающуюся порой раскраситься в яркие краски) бабушку пенсионерку. Она разменяла квартиру, оставшуюся от отца на две однокомнатные, и жила теперь на окраине города, оставив Саньку квартиру в центре. Санек навещал иногда мать; как послушный сын, слушал терпеливо все ее наставления, вежливо интересовался ее болячками и, сытно покушав, просил «до получки» рублей пятьдесят (больше просить совесть все же не позволяла).
Деньги Саньку в последнее время стали доставаться все труднее, а потребность в них была повседневной. Он не был наркоманом, но сладкую прелесть легких наркотиков уже попробовал. И при всяком удобном случае никогда не отказывал себе в удовольствии сделать в кругу друзей затяжку терпкого, дурманящего зыбким кайфом дыма. А пить, есть и веселиться нахаляву можно было только до поры до времени…
«Тебе нужны деньги?», - спросил Санька однажды, передавая вахтовые бумаги, его сменщик Семен. «А то…», - недоверчиво промямлил он. «Есть тут один лох… вобщем, записывай адрес…».
В хлопотах и заботах, связанных с поездкой, Ленька и думать забыл про разговор с Саньком. Нет, в его памяти иногда неясным холодком проскальзывала еле осязаемая мыслишка, связанная с вялым, ленивоулыбающимся, со слюной в уголках рта субъектом, которая тут же вытеснялась эмоциями лихорадочных сборов. Но, ложась спать в ночь перед поездкой, он вдруг, как током ударенный подскочил в постели: «Вот дурак! Да я ж ничего не отменил…Да что же теперь будет?». Он вначале хотел было броситься одеваться, как вдруг вспомнил, что точного адреса Санька у него нет. «Придется звонить Семену…И надо же так вляпаться…, - злился он на себя.
«Номер Санька? – рыкнул в трубку недовольный голос Семена, - А ты это самое…Ты полудурок по ночам звонить? Нет у него телефона…». «Ну, адрес тогда скажи…, - попросил, стараясь сдержать себя, Ленька. «Адрес? – подозрительно переспросил Семен, - а тебе это зачем? В гости, на ночь глядя, собрался?». «Да нужно мне…», - униженно мямлил Ленька. «Ладно, говори, вижу, что не просто так его ищешь…Я передам…А сейчас с ним все равно базару не будет: я его еле живого с кафэшки привел…».
«Передай ему…» - , начал Ленька, с минуту помолчав в поисках нужных слов. «Ну?» – рявкнул на том конце провода Семен. «…что я свой заказ отменяю…». «Чего-чего? Не понял…,- заорал вдруг Семен, - это по поводу дядьки?». «Да…», - выдохнул Ленька. «Ты идиот! Ты хуже, - закашлялся Семен от гнева, - ты фуфло, ты валенок, ты – чмо, ты самая задрипанная чушка…У нас в такие игры не играют!». «Ну, знаешь что, - не выдержал Ленька, - ты это брось орать на меня. Ну, был базар…А тут обстоятельства поменялись…Не хочу я, чтоб дядька из-за меня пострадал…И точка…». «Обстоятельства…, - передразнил его Семен, внезапно успокоившись, - Ну и лады…не хочешь - и не надо…Я Саньку передам…А ты-то когда уезжаешь?». «Завтра утренним поездом…». «А-а, - ухмыльнулся Семен, - счастливого тебе пути!».
Неспокойно было на душе у Леньки, всю дорогу до Москвы он лежал на верхней полке и, делая вид, что читает книгу, думал над последними словами Семена. Он казнил себя последними словами за то, что не позвонил перед отъездом матери и не раскрыл ей своей тайны. Анджела, переодевшись в спортивный костюм, смотрела задумчиво в окно и тихо улыбалась своим мыслям. И такими пунцовыми от заходящего солнца были ее щеки, такими воздушными волосы, такой хрупко-невесомой ее худенькая фигурка, что ему плакать хотелось от жалости к ней. Старенькая бабушка, сидевшая напротив Анджелы, суетясь, шарила в узлах и сосредоточенно что-то там рассматривала. Хмурый мужчина, тоже их сосед по купе, как и Ленька, лежал на полке и тихо посапывал.
«К сыну еду…, - вдруг громко сказала бабушка, - пятнадцать лет не виделись…». «Так долго?» – удивилась Анждела. «Долго…милая…сидел он у меня…недавно вот выпустили, а ехать некуда…невестка с ребенком куда-то уехала, а ко мне ехать не хочет…». И она во всех подробностях стала рассказывать свою печальную историю о непутевом сыне. Потом разложила на столе карты: «Вот смотри, милая, карты никогда не соврут…». «А на меня погадайте, - попросила вдруг Анджела. Ленька, свесив голову с полки, с любопытством смотрел, как бабка ловко тасовала колоду. «Что было – не надо…давайте сразу, что будет…». «Так не бывает…,- недовольно пробурчала бабка, - одно без другого не имеет связи…». «Ну ладно…». «Ты только меня не путай…». «Все, я молчу…». «Ну, то-то…». Карты ловко ложились в ровные рядки, и бабушка придирчивым взглядом смотрела на них, как будто была недовольна их расположением. «Нехорошая, девка, карта ложится…- пошвыркав носом, наконец, сказала бабушка, - говорить или не надо?». «Не надо…-, решительно отрезала Анджела и посмотрела печально на Леньку. «Ну, не надо так не надо…, - согласилась бабушка и погладила Анджелу по руке.
…И правильно говорят, что память людская недолговечна. Сегодня спроси у кого из горожан, особенно, молодых про Анджелу Силантьеву – мало, кто о ней чего серьезного вспомнит. А тогда весь город о них с Ленькой судачил. Они к тому времени вместе не жили, но когда сынишку отправили в Москву на операцию, Анджела согласилась, чтобы Ленька поехал с ними. Вернулись счастливыми: сынишка пошел на поправку. И Леньку, как подменили. Прежним стал: веселым и приветливым. И пить перестал. Ну, и то, что Анджела сразу по приезду назад к нему вернулась, никого тогда особо не удивило.
И все бы хорошо у них пошло, да в семье Леньки беда вдруг приключилась. Приехал к ним в гости с тюменских северов материн брат Алексей. Деньги с собой привез: хотел, видимо, дело свое открывать. Раз как-то сидели они по-семейному – Алексей и ленькины родители, - выпивали. Тут вышла у них какая-то ссора. Слово за слово – и в драку. Мужики – оба горячие. А на утро соседи по лестничной площадке смотрят: а из квартиры Силантьевых дым идет. Пока выбили дверь, пока вытащили погорельцев из огня – только ленькин отчим был еще живым…
Его потом судили. Дескать, у Алексея оказались ножевые ранения и все его деньги пропали. Весь город ходил на суд заступаться за Василия Прокопьевича: никто не верил в то, что он за деньги мог убить человека. Но разве против фактов попрешь.
А Ленька на суд не пришел. Он как раз в тот день и пропал. Искали сначала его в речке – думали с горя утоп. Потом кто-то сказал, что будто видели его, как он шел в сторону Митюшинских болот. А там – такие гиблые места, что даже бывалые охотники в глубину не рискуют соваться. Пождали немного да так и не дождались.
Анджела с тех пор живет одна. Сватались к ней разные мужчины, но она женщина гордая: попадя с кем, жить не стала, а достойных, видимо, среди них не нашла.
А сынишка их – Гришенька – нен-нет, да вспомнит папку. «Уехал наш папка в командировку, скоро вернется», - говорит ему в таких случаях Анджела, и сынишка ждет. Ей говорят: «Да уж расскажи ты ему все как есть – все равно когда-нибудь другой кто расскажет». А она сразу нервничать начинает: вас, мол, мои проблемы не должны касаться. Если он жив, значит, у него беда…а если нет, значит, я сама должна в это поверить…что я буду говорить ребенку, если сама еще этого не понимаю.
…Жил человек – и пропал. Постареет жена, повзрослеет сынишка, - и забудут в своих будних делах того, кто недавно был им родным и близким. Как будто его и не было. Это, как дождик летний в солнечный день. Брызнет с неба мелким бисером, примочит легонько притихшую от жары зелень и тут же сразу прекратится. Его в народе почему-то слепым зовут. А не вспомнит его никто, потому что какой от него прок – ни воды, ни прохлады он с собой не прихватит. Так… пролетит сам по себе - и нет его. А зачем он был и откуда взялся – не все ли нам равно?