Но к счастью это была самая настоящая реальность, а не какой-то пусть и очень достоверный, но сон! Весь предыдущий месяц Варвару мучили неизвестного рода предчувствия, снились какие-то то обнадёживающие, то ужасно пугающие тревожные сны… А поскольку все её мысли, чаяния, надежды и разочарования были неизменно связаны только с сыном, с отсутствием каких-либо вестей о нём или от него, то и эти ночные кошмары она опять же соединяла с ним… Не умея толковать увиденное в снах, Варвара интуитивно чувствовала то, что Михаил жив, но ему сейчас очень и очень тяжело… но чтобы настолько плохо мать даже представить себе не могла…
Был пасмурный вечер. Моросил мелкий, противный дождь-сеянец… И вдруг напротив их избы остановился грузовик.
- Тань! Выйди-ка посмотри, к нам, что ли? К тебе, небось… - проговорила мать Татьяне и та пошла выполнять распоряжение. Распахнув широко дверь, неожиданно, лицом к лицу, столкнулась с заросшим, давно не брившемся человеком, который поддерживал едва стоявший, одетый в немыслимое тряпьё скелет…
- Здесь живёт Варвара Андреевна Головина? - прозвучал вопрос незнакомца.
- Да… А на что она вам? - растерявшись, спросила в свою очередь…
- Ну, вот и хорошо… Добрались, значит… Значит, я не ошибся… А как бы мне её повидать?
- Да на что она вам? Я её дочь, говорите мне!
- Вот оно что… - протянул задумчиво тот – Ну, тогда вот держите – перед вами ваш брат Михаил, или то, что от него осталось… У вас же есть брат?
- Что?! – не поверила Таня – Есть-то, конечно, есть, но…
- Что? Не похож? - вновь усмехнулся чужак. Но тут на порог вышла мать и сразу же отмела все возникшие у Татьяны сомнения, не позволив дочери предположить что-то ещё… Она только и взглянула в глаза несчастного, беспомощного доходяги, как тут же закричала на всю улицу «Миша!», чем сразу же вывела его из состояния безразличной ко всему прострации:
- Мам… - скорее выдохнул, чем проговорил он, свалившись к ней под ноги, поскольку уже не «висел» на руке сопровождавшего его мужчины, который поспешно запрыгивал в кузов ждавшей машины… Лишь спустя месяцы Варвара с Татьяной спохватились о том, что не только не поблагодарили, но даже не спросили имени у того, кто привёз полумёртвого Михаила домой, вполне обоснованно рассчитывая на то, что он-то должен был это знать… Но, увы… не знал этого и Михаил…
С сентября по декабрь мать почти не отходила от сына ни днём, ни ночью, применяя к нему чуть ли не грудное вскармливание… Во всяком случае количество протёртой в кашицу пищи не сильно отличалось от того, что съедал на прикорме шестимесячный ребёнок: одна-две столовые ложки каждые два-три часа… Молоко разводила пополам с кипячёной водой… Но это было не самым страшным в те, наполненные беспокойством за жизнь сына, дни… Гораздо большее опасение вызывало состояние его рассудка: он то, безусловно узнавал мать, но не сестру, то пугался дико, до припадков, их обеих и даже собственно стен жилища, не понимая где сейчас находится, порываясь куда-то бежать, и ей приходилось силой удерживать его на лежанке…
Лишь после нового года наметилось некоторое улучшение в общем физическом состоянии Миши. Он всё больше был в сознании, лишь изредка, но всегда пугающе внезапно проваливаясь в бездну беспамятства, к счастью, на всё более короткие промежутки времени, что, конечно, не могло не радовать родных. Но наряду с этим, неожиданно появилась в глубине его измученного сознания, какая-то, долго потом не желавшая выпустить из своих мрачных когтей, тревога, которая прорывалась наружу в виде ужасных ночных кошмаров… Михаил вдруг стал панически бояться темноты, наступления ночи… Трудность состояла в том, что электричество отключалось в полночь и с этим ничего поделать было нельзя… Приходилось зажигать керосиновую лампу и ставить её на стол поближе к тому месту, где было устроена лежанка для Миши в виде всё тех же сдвинутых между собою лавок…
Разговаривал ли Михаил все эти долгие месяцы? Нет… Осознанно нет… Лишь в те минуты, когда бредил… Но кого звал, с кем ругался, кому улыбался своей такой обезоруживающей улыбкой, мать так никогда и не узнала, поскольку даже совсем поправившись, сын не ответил ни на один её вопрос, ловко изворачиваясь и меняя тему… Единственное, что она сумела понять, сложив разрозненные фрагменты услышанного в его бреду, то, что сын был в тюрьме, на севере… Но и этого было более, чем достаточно, чтобы заставить её материнское сердце работать с перебоями…
Обычно он просто лежал и напряжённо следил каким-то безумным взглядом за действиями определённо чужих для него женщин, изо всех сил вдавливая при этом совершенно высохший череп, а не голову, в подушку, как только кто-нибудь из них делал хотя бы шаг в его сторону, пересекая только ему виденную черту… По деревне поползли слухи о невменяемости Михаила… Даже близкие люди по родне приходили больше из любопытства, нежели из сострадания… И Варвара немедленно прекратила все их посещения, чем, конечно же, вызвала непонимание среди родовы… Но сейчас ей, как, впрочем, и всегда до того, дела не было до чьего-либо недовольства как такового… Перед ней стояла совершенно определённая задача: поднять сына на ноги! Но каждый раз, когда он испуганно отстранялся от её рук, к горлу подступали слёзы и она выскакивала в сени, не смея и не желая рыдать при нём… Потом смирилась… не привыкла, нет… Как можно было к этому привыкнуть? Просто приспособилась, научилась не выдавать своих чувств, наоборот, принималась весело что-то объяснять, говорить, даже напевать, чего не делала уже очень давно,со смерти маленького Коленьки, своего первенца… А он… он молча смотрел, потом стал прислушиваться… слушать, по временам даже как бы и улыбаться, но то ли в ответ на её действия, то ли чему-то внутри себя…
Но ничего и никогда не длится вечно… Однажды наступило такое утро, когда он по-настоящему вернулся домой. Это случилось ранней весной. Проснувшись, как обычно, она подошла к сыну с мокрой салфеткой, собираясь по устоявшемуся уже обычаю перед тем, как покормить его, протереть ему лицо и руки… Как вдруг совершенно неожиданно услыхала:
- Мам! А помоги-ка мне сесть!
От удивления или ещё чего ноги словно подкосились и она рухнула на пол…
- Что ты сказал? Сесть? Я не ослышалась, сынок?
- Ну, да… Так надоело лежать…
- Но ты назвал меня матерью…
- А, что, это, разве, не так? - уже удивился он.
- Так, конечно, так! Но ещё вчера ты…
- То было вчера…
С этого момента восстановление пошатнувшегося здоровья сына пошло полным ходом. 9 мая Михаил уже самостоятельно, без чьей-либо поддержки, вышел на улицу и, усевшись на валун под ещё безлистым тополем, растянул меха своей гармошки, заботливо хранимой матерью, чем несказанно удивил родных и просто соседей, которые ожидали чего-то более плачевного, не доверяя уверениям Варвары о нормальности её сына…
Но пройдёт ещё и лето, а потом и зима, прежде чем Михаил вновь соберётся в дорогу… Мать, конечно же, была против… Даже не просто против – категорически! Уговаривала, убеждала, просила, плакала… Бесполезно… Внешне сын мало был похож на неё, но стержень, несгибаемое упрямство и убеждённость в собственной правоте, что имели место в её характере, были теми же самыми или даже более властными и могущественными, чем в ней самой… При этом, настаивая на своём, он оставался мягким, улыбчивым, даже обманчиво податливым, не позволяя себе никаких резких высказываний или грубости… И только взгляд, глаза… В них чётко просматривалась его решимость сделать так, а не иначе… И на следующую весну, как только встали дороги, Михаил вновь ушёл за своей мечтой в Тулу.
Не без внутреннего трепета переступил он порог кабинета начальника отделения железной дороги… Но, как оказалось, волновался зря…
- А… Головин! – неожиданно сразу узнал тот Михаила – Проходи, проходи! Не стой на пороге – деньги водиться не будут! - и вдруг рассмеялся так по-доброму, так неожиданно искренне и открыто, что Михаил даже слегка опешил…
- Как дела? Давай, брат, рассказывай…
- Боюсь, что долгим получится рассказ-то мой, товарищ начальник…
- А ты, что, спешишь куда? Нет? Вот и хорошо! Присаживайся к столу! Сейчас мы Людочку попросим организовать нам с тобою чайку с бутербродиками и поговорим… Договорились? - и нажал кнопку вызова секретарши.
Когда спустя три часа за Михаилом закрылась дверь кабинета, в кармане у него лежало направление на учёбу в Москву на курсы для получения специальности «машинист локомотива», плюс бронь на койко-место в общежитие, которое находилось на станции Лосиный Остров. Времени на раздумье не было вовсе, поезд отправлялся уже через два часа. Только и хватило, что оформить и получить подъёмные в кассе депо…
Сказать, что он был доволен и приёмом и результатом оного – ничтожно мало! Ему хотелось кричать от счастья на весь мир! Сбывалось то, о чём он уже даже боялся вспоминать, не то что мечтать, опасаясь и не без основания, что тот нелепый срок, полученный по большому счёту вовсе ни за что, сможет стать для него таким барьером, перескочить который вряд ли получится хоть когда-нибудь… А оказалось, что в то время, когда он с таким трудом выкарабкивался обратно в жизнь, где-то наверху было пересмотрено его так называемое «дело» и все они, вся бригада, оказались полностью оправданы, освобождены от той вины, что легко могла придавить им судьбы окончательно, не позволив даже приблизиться к какой-либо работе на железной дороге…
Судьба… Ну, не чудны ли твои выкрутасы? Знаешь ли ты сама, понимаешь ли ты, что вытворяешь с беспомощными перед тобой людьми? Хорошо если нет, хорошо если все эти фортели случаются спонтанно, как это бывает с капризными, увлекающимися натурами, каковой, собственно говоря, ты и являешься… Потому как если нет, если всё то, что происходит с нами, является результатом чьей-то злонамеренности, то тогда это просто ужасно как минимум… В этом случае сама Жизнь вдруг предстаёт в качестве какого-то весьма циничного, изощрённого, наслаждающегося мучениями и болью, истязателя… Но, ведь, это же не так? Или всё же так? От каких вселенских сил ждать человеку ответа? И возможно ли получить его в этом, так скажем, измерении?
Но как бы там ни было, закончив обучение в профессиональном училище города Москвы и получив на руки свидетельство на право правления, Михаил возвратился в Тулу уже полноправным, так сказать, машинистом паровоза, несмотря на свой ещё совсем молодой возраст – двадцать три года!
Прежде чем приступить к работе в новом качестве, ему предоставили недельный отпуск! Целую неделю он пробыл дома, в Лучках, с матерью и сестрой, заявившись туда с целой сумкой подарков и московских гостинцев! Откуда у него взялись на всё это деньги, можете поинтересоваться вы, ведь, размер полагающейся стипендии вряд ли позволял ему там роскошествовать и, уж тем более, что-то откладывать впрок… А вот представьте себе, что именно из этого «источника» он сумел накопить за три года обучения столько, что ему хватило на всё, чтобы выглядеть перед самыми дорогими людьми достойно! Как? А вот так: питание (пусть и очень скудное, более, чем скромное, было бесплатным, форма, то есть одежда и обувь, тоже…) На что же ему приходилось всё-таки тратить деньги? На тетради и ручки, отказывая себе при этом в очень и очень многом, чем манила и завлекала Москва! Михаил не посещал дружеские пирушки с девчатами из соседнего медучилища, не ходил в театры, рестораны и вообще куда бы то ни было… Как же жил молодой, полный сил парень всё это время? Строго по расписанию: училище – библиотека – общежитие… Все красоты столицы – по дороге туда и обратно… Но вздыхать с сожалением по этому поводу нерационально вовсе уже потому, что нужно помнить о том, что перед ним была вполне осознанная, выстраданная цель, к которой он шёл целеустремлённо и настойчиво, отметая всё, что могло бы помешать её воплощению в жизнь… К тому же, важно напомнить, через что ему пришлось пройти совсем ещё недавно… Наверное, именно в те годы у Михаила окончательно сформировалась мысль или точка зрения на обучение вообще: «Учиться плохо – стыдно!», которой он неизменно следовал и далее по жизни, стараясь не отстать от быстро развивающегося технического прогресса… Уже будучи женатым, имеющим двоих детей, Михаилу пришлось дважды переучиваться, чтобы иметь право управлять сначала электровозом, вместо устаревшего паровоза, а потом и тепловозом, получая удостоверения, во вкладышах к которым стояли только отличные отметки, ни одной даже четвёрки ни по какому бы то ни было предмету! Полагаясь исключительно на свою феноменальную память, которая ни разу в жизни его не подвела, конспектировал только самое важное: формулы, схемы, имея на все предметы две-три тетради… всё остальное просто запоминал!