Монолог вынужденной нимфоманки

Марианна Сорвина
     Вы не представляете себе, что это такое – ждать. На свете так много искушения и так мало любви, что порой даже ужасный Калибан покажется Миранде, скованной поясом целомудрия, прекрасным Фердинандом. Так случилось и со мной. Я жила одна в своем замке с длинной и скучной анфиладой небрежно прибранных комнат. Я читала от нечего делать много умных книг и по временам скрашивала скуку очередным изобретением. Так я изобрела луковичные беспружинные часы, механическое пианино, повозку на рессорах и шкатулку с танцующими куколками. На некоторое время это меня забавляло и даже приносило удовлетворение, но моя другая природная сущность оставалась невостребованной.
     Жизнь не баловала меня. Мой первый возлюбленный уехал в поход и пропал без вести. Может, умер на поле брани, может, поленился возвращаться в такую даль и утешился с какой-нибудь заботливой молочницей. Говорят, его видели на Сингапуре в какой-то секте идолопоклонников, но, может, это был и не он. Мой второй возлюбленный спился и сошел с ума от предчувствия конца света. Но я-то была жива, и мне, как в детстве, хотелось чего-то необыкновенного. А потом надежда угасала, и необыкновенного уже не хотелось, а хотелось просто чего-нибудь. Иногда ко мне приходили гости. Это была парочка скучных пожилых дам, рассуждавших о балете и пользе зеленого чая, и местный доктор, который дам не жаловал, посмеивался над ними, а любил играть со мной в шашки.
- Все в мире ерунда, кроме шашек, - частенько говаривал доктор. – Но если вдуматься, то и шашки тоже ерунда, и ни на понюшку табаку больше.
    Я молчала в ответ на его слова, не зная, соглашаться мне или возражать. Cама я вовсе не считала, что все в мире ерунда. Но считай не считай, ничего большего мне жизнь не предлагала. И скука все чаще одолевала меня. 
    И вот однажды вечером появились они – пираты. Об их появлении в нашем городе я узнала еще утром от одной из моих дам. Она примчалась ко мне настолько быстро, насколько позволяло ее варикозное расширение вен, и сообщила, что в порту пристал к берегу пиратский бриг с черным флагом. Это были не какие-то неизвестные пираты, а вроде бы даже заполнившие государственную декларацию о доходах и исправно платившие налоги. Поэтому жандармерия отнеслась к их появлению без особого опасения. И, судя по их высказываниям, они явились сюда временно, чтобы переждать шторм на море и запастись такелажем в местной лавке.   
- Но для чего же вы так спешили? – спросила я у моей знакомой чисто из вежливости, нежели из сочувствия.
- Но, дорогая моя, мне нужно было вас предупредить, - ответила она. – Ваш замок самый большой в округе, и если они решат здесь остаться, то непременно выберут именно это место.
     До сих пор эта мысль не приходила мне в голову. Но я, в самом  деле, решила приготовиться и впервые за долгие годы привела все в порядок и даже вывесила над входом гирлянды искусственных цветов и воздушные шарики.
     Пиратов оказалось много, но места всем хватило. В тот момент я еще не успела прислушаться к голосу моего инстинкта, потому что была занята хозяйством. Но когда все уже сидели за столом и пировали, произнося тосты в пиратском стиле, мое внимание привлек их главарь. В свете факелов, полыхавших по обе стороны камина, он показался мне мужественным и героическим человеком. У него за плечами явно был немалый опыт плаванья по морям и борьбы со штормами. Он заметил мой взгляд и сделал несколько учтивых замечаний по поводу приготовленной еды.
     Когда возлияния пошли по второму кругу, все уже несколько расслабились и принялись гудеть песни, правда, уже без голоса и без слуха – наобум, как это часто случается с нетрезвыми людьми. Но пиратский капитан, казалось, напротив – обрел ясность во взоре и все чаще поглядывал в мою сторону. Вскоре он выразил намерение спуститься со мной в погреб за новой порцией вина, а там, в погребе, помогая мне достать из ледяной глыбы бутылки, заявил, что я ему нравлюсь. Это не стало для меня новостью. Я бы очень удивилась, если бы этого не произошло. Я бы даже оскорбилась, если бы он этого не сказал. И поскольку ночь с мужчиной, будь он даже предводитель пиратов, сулила мне новые приятные впечатления, я и не подумала отказать ему. Повторяю: мною двигали отнюдь не страх или принуждение, а только добрая воля и неистраченное желание.   
      Мы без опасений оставили команду пировать и отправились в дальние покои, то и дело обнимаясь по дороге. Объятия капитана были крепки и надежны, и я, томясь от нетерпения, изрядно разомлела. Лицо мое разрумянилось от жара натопленных комнат, а грудь, которая даже в среде нудного доктора и лишенных эмоций дам считалась красивой, вздымалась от плохо скрываемых чувств. Я жаждала отдаться пирату немедленно, как только мы пересечем границы спальни. Мне даже не верилось, что все произошло так стремительно и романтично.
      Бросившись на не разобранную постель, мы начали страстно целоваться.
- Что это такое? – пират вдруг поморщился. – Почему твои волосы пахнут какой-то эмульсией? Или это духи? Я такого не люблю! Мне не нравится, как от тебя пахнет! Я признаю только один запах – касторового масла и птиц в курятнике. Это запах моего детства! – добавил он торжествующе и даже с гордостью. –  Бывало, в наказание взрослые запирали меня в курятнике! Они-то думали, что я стану плакать и молить о пощаде. Но не на такого напали! Я полюбил курятник. Там пахнет птичьим пометом и только что снесенными яйцами, а еще – сброшенными старыми перьями и птичьим кормом. Ах, как часто мне приходилось воровать у птиц этот корм, если в курятнике меня забывали надолго! Птицы поначалу обижались и смотрели на меня удивленно и раздосадованно, когда я вместе с ними наклонялся над кормушкой. Но потом они привыкли и стали считать меня своим, - круглое лицо его приняло сияющее выражение.
    Он смотрел куда-то в пустоту, как будто видел там свое детство. Впервые я заметила, что у него уродливая бугристая кожа и глаза навыкате. Он напоминал мне большую коричневую жабу. Как я раньше этого не замечала?
     Я ему очень сочувствую, но выслушивать эти сентиментальные откровения о курятнике было выше моих сил. Я долго терпела, думая, что он, наконец, выговорится и займется делом, ради которого мы сюда пришли, но он и не думал останавливаться. Я решила нарушить его монолог, потому что глаза мои уже начали предательски слипаться.
-  Послушайте, может, вы все-таки прерветесь на минуту и объясните, что вам не нравится, и что я должна делать, - заметила я кротко, стараясь быть учтивой и гостеприимной.
    Это вызвало у него такую агрессию, что я испугалась, решив, что он меня просто зарежет кривым ножом, как делал это раньше со своими жертвами.
- Заткни свой грязный рот, женщина! Что ты понимаешь в тонкостях душевной организации человека! – кричал он, топая ножищами, одетыми в огромные ботфорты с аляповатыми, вульгарными шпорами.
    И в эту минуту весь он вдруг стал непереносимо вульгарен. Я думаю, у него никогда и не было другой обуви. Он так привык к походам, что на ночь просто снимал ботфорты и оставался босиком, но даже если ему надо было сходить в сортир, он тут же снова напяливал на ноги весь свой бренчащий арсенал.
    Пират схватил меня за волосы и потащил куда-то, грубо подталкивая в спину. При этом он не был совсем уж зол, скорее преследовал какую-то свою, одному ему известную цель. Я поняла, что он еще не совсем во мне разочаровался, и решила временно покориться. В конце концов, жизнь научила меня мириться с разными причудами людей.
     Вы не поверите, какие у мужчин бывают странные желания. Один из моих кавалеров обожал заниматься этим делом, не снимая штанов. Второй же, едва приступив к церемонии, вдруг о чем-то надолго задумывался и, по-видимому, забывал, что он делает в моей постели. С первым, помнится, я поступила радикально: когда мне надоело делать ему этот бессмысленный массаж, не доставлявший мне никакого удовольствия, я запустила ему в штаны вместо своей руки лягушку. А со вторым вообще делать ничего не пришлось: от своих размышлений он однажды сам впал в кому, или в анабиоз. Я плохо понимаю, как это называется в медицине, когда человек застывает в одном положении и смотрит куда-то на занавеску, будто там кто-то спрятался. Но я точно знаю, что там никто не прятался. Во-первых, я не страдаю эксгибиционизмом, и мне нет нужды приглашать кого-то третьего, чтобы он за нами наблюдал. Во-вторых, я в то время и не думала кому-то с кем-то изменять. Я родилась и воспитывалась моногамной, как все приличные, вменяемые женщины. Но что же с нами делает жизнь! С моногамностью в этом мире далеко не уедешь. А у эскулапов свои формулировки. Тот второй, уставившийся на занавеску, по мнению местного врача, любителя шашек, впал в слабоумие.
- Какой анабиоз, милочка, - сказал мне врач снисходительно. – Какая кома. Это обычное слабоумие и ни на понюшку табаку больше.
     Так моего друга поместили в клинику, и о его дальнейшей судьбе мне ничего неизвестно.
      Моему третьему возлюбленному нравилось, когда я чешу ему пятки. Он от этого возбуждался. Но к тому моменту, когда это происходило, у меня пропадало всякое желание. Ну, представьте себе только: два часа подряд чесать пятки! После этого оставалось только лечь в полном изнеможении и пребывать в положении доски, пока это не кончится. И после этого черствый эгоист еще обвинял меня в холодности. Скоро я приспособилась к этой незавидной ситуации. Мне просто однажды пришло в голову изобрести механическую игрушку для чесания ног. К тому моменту механика уже достигла невиданных высот, и я усидчиво прочитала почти все книги по этому вопросу. Сделать прибор для ногочесания не составило большого труда. Когда-нибудь, когда у меня будет время, я, пожалуй, запатентую этот прибор. Едва ли он пригодится в хозяйстве, но, знаете, в мире столько извращенцев.
      Я включала прибор и на два часа засыпала. В темноте он просто не мог видеть, что ноги ему чешу не я. А когда он обретал, наконец, способность к занятиям любовью, я уже успевала отдохнуть и отключала машину. Но эта история тоже ничем хорошим не закончилась. Однажды я заснула так крепко, что проспала вместо двух часов четыре, и прибор зачесал моего возлюбленного почти до смерти. Нет, конечно, не то чтобы так уж до смерти. Он остался жив, но теперь все время глупо смеялся и дрыгал ногами. Пришлось и его поместить в ту же клинику, что и предыдущего.
     Мой четвертый возлюбленный оказался бродячим певцом. Он бродил в окрестностях и пел. Однажды он пришел ко мне в замок и пел так жалостливо и трогательно, что обе мои знакомые дамы растрогались и прослезились, а доктор сказал:
- Ну, прямо дух прошибает, шельма! Небеса и то расплачутся над его воплями и ни на понюшку табаку больше.
     Небеса как будто услышали доктора и в самом деле расплакались: к вечеру начался такой ливень с градом, что не могло возникнуть даже мысли о том, чтобы выставить певца из дома. Впрочем, я была даже рада этому, заметив, какие трепетные взоры он кидал на меня во время выступления. Уходя, одна из дам не преминула ядовито и скабрезно заметить:
- Похоже, наш певец вами увлечен, деточка.
     Когда все ушли на гостевую половину, мой гость спел мне еще пару раз, а я из вежливости слушала его, думая о другом. Потом он стал рассказывать мне о тяготах кочевой жизни, и я опять слушала, не считая возможным перебивать. И лишь спустя час певец обратился ко мне с томной негой во взоре и протянул ко мне руки. Его объятия были страстными и крепкими. Мое сердце затрепетало, предчувствуя страстную ночь. Но… каково же было мое разочарование, когда выяснилось, что этот несчастный бродяга ни сном, ни духом не представляет себе, как именно этим следует заниматься. Я почувствовала глухое отчаянье, которое переросло в злобу, когда он вдруг произнес просительно и робко:
- Но ведь можно обойтись и без этого, разве нет? Можно просто держаться за руки и петь.
     У меня не было никакого желания ни держаться за руки, ни петь. Мне хотелось выть от досады и бить его по голове. Заметив, что я не выражаю согласия, он попытался оправдаться:
- Наверное, все дело в грозе. Я ее всегда с детства боялся. Бывало, как упадут первые капли дождя, так я у бабушки в погребе спрячусь и дрожу, дрожу… Пока не пережду. Потом меня бабушка находила, - он вдруг принялся смеяться, - там, в погребе, и говорила мне: «И что ж ты у меня такой пугливый, малец ты малой? Ну, выходи уже, гроза-то кончилась». И я выбирался, - продолжал смеяться певец. – Вот так всего и боялся, то собак, то грозы, то домового.
    Мне было не смешно, и я вовсе не разделяла его восторга от воспоминаний, и была даже рада, когда под утро к нам забрели калики перехожие – четверо блаженных, побиравшихся и певших молитвы. Их вид вдохновил моего гостя, он с готовностью и просветленным лицом отправился вместе с ними и вскоре, напевая тонким голосом молитвы и сиротские песни, затерялся между деревьями. 
     Долгое время положение мое было вовсе незавидно. Никого поблизости не наблюдалось, чтобы скрасить одиночество бедной женщины. Доктор решительно не поддавался на мои провокации. Подозреваю, что он просто боялся меня, имея в своей клинике горький опыт в лице двух предыдущих моих друзей.
     И вот, когда я уже почти смирилась с моим аскетическим положением, появился этот бандит со своей шайкой и черным флагом. Мне было уже все равно – бандит не бандит, лишь бы он мог проявить по отношению ко мне хоть какую-то галантность. По достоинству оценив мою красоту, пират выразил готовность вступить со мной в романтические отношения. И все уже шло на лад, но тут в дело как назло вмешались воспоминания его детства.
     Опомнилась я, когда он уже втащил меня в курятник. Там он вдруг благоговейно замер, втягивая в легкие запах столь любезных его сердцу кур. Я уже начала думать, что этим все и закончится. Или, при более благоприятном раскладе – что он захочет заняться этим прямо здесь. Но не тут-то было. Он снова принялся рассуждать. Сначала его привела в умиление сцена с петухом, взгромоздившимся на курицу.
- Только взгляни, какой мастак! – закричал он. – Ни одну курицу не пропустил. Хочешь поглядеть на яйца? Их тут целая уйма!
    Я вежливо отказалась.
- Посмотри, как он ее топчет! – закричал пират, бегая вокруг петуха. – Какое знание дела, какая интуиция!
- Я предпочитаю не смотреть, а заниматься этим, - отрезала я довольно неучтиво. Это его разозлило. Он снова схватил меня за волосы и поволок к умывальнику. Я оказалась под струей воды, которая намочила мои волосы. Теперь они висели как плети. Урод, похожий на жабу (теперь я разглядела его хорошо), обрадовался и решил для большего впечатления обвалять меня в птичьем пухе. Когда с этим делом было покончено, он, казалось, удовлетворился совершенно и заявил, что теперь я ему нравлюсь. Мы отправились обратно. Но по мере высыхания мои волосы вновь начали курчавиться, и это вызвало новый приступ ярости.
- Что это такое? – восклицал он, хватая мои волосы. – Я этого не люблю! Почему они не прямые? Вот у кур же прямые! Ты когда-нибудь видела, чтобы у кур были кудрявые перья?
- Видела! – заявила я с вызовом. – В Аргентине. Я там воспитывалась у бабушки. Там прошло мое детство. В Аргентине есть такая порода – куры с вьющимися перьями.
- Мне нет никакого дела до твоего детства! – разозлился пират. – Это твое детство, а не мое! Это ненастоящие куры! И вообще это не куры. Они выведены искусственно. У настоящих кур перья должны быть прямые! Поняла? Или я неясно говорю?!
- Хорошо, ладно, - сказала я. – Пойду еще поваляюсь.
- Я подожду, - согласился он. – Приведи себя в порядок. Только помни: не вздумай сбежать. Тут полным-полно моих ребят.
     Это уже было не смешно. Я в задумчивости слонялась по залам моего замка. Везде, в самом деле, были его ребята: кто-то чистил оружие, кто-то дремал на часах, кто-то просто вел разговоры о морских походах или резался в карты. При этом, как ни странно, инстинкт во мне даже не думал угасать. Мои попытки заинтересовать кого-то из них своей персоной были встречены без энтузиазма: то ли их не привлекал мой вид и запах курятника, то ли они опасались своего атамана.
      Но тут, среди этого сброда мне вдруг повстречалось на удивление интеллигентное лицо. Со вкусом одетый, изящный человек, явно не лишенный чувства юмора, отнесся ко мне с видимым участием, и я ощутила исходившие от него волны чувственности. Он притянул меня к себе и смотрел так нежно, что все во мне перевернулось.
     «Господи! Что я тут делаю! – подумала я. – Как я могла еще два часа назад вожделеть того неотесанного тупицу с выпученными глазами, который теперь разлегся в моей спальне? Неужели то была я? Да! Это была я всего два часа назад, и я искренне старалась понравиться какому-то уроду и негодяю. Я даже испытывала к нему страсть. Он ни к чему не принуждал меня в то время, и я сама виновата, что подала ему надежду. А теперь я думаю только об одном – как избавиться от него, чтобы отдать свои чувства этому достойному человеку. Но могу ли я действовать жестоко? имею ли право? ведь это будет бесчестно. Только моя вина, что я могла так ошибаться!»
- Вы не спрашиваете, кто я? – удивился мой новый знакомец. Его голос был похож на мелодию флейты в утренней лесной тиши. Да, определенно я на этот раз не ошиблась и обрела то, о чем всегда мечтала, но почему так поздно и при таких обстоятельствах?!
     Я закусила губу от обиды, и на мои глаза чуть не навернулись слезы. Я почувствовала себя обманутой жизнью, жестоко обманутой. Ведь теперь мы
оба в западне. Но времени на размышления и терзания не было. Нужно было принимать решение.
    Конечно, самое простое – схватить в темноте с крышки трюмо остро заточенные ножницы и вонзить в негодяя раз пять. Тогда ему точно придет конец. А потом точно так же покончить со всей его полупьяной командой – по крайней мере, с теми, кто окажется не на нашей стороне. Но почему-то простые варианты мне не нравились. Я вообще не ищу легких путей.
- Вы не ответили на мой вопрос, - мягко напомнил мой незнакомец. – Почему вы не спрашиваете, кто я?
- Ах! – произнесла я в сердцах. – Разве сейчас до этого? Вы не можете не понимать, что нас ждет незавидная участь, если это чудовище что-то заподозрит! Нравлюсь ли я вам?
- Вы не можете не нравиться, - ответил он, и мы снова слились в долгом поцелуе. Конечно, искушение отправиться в одну из моих спален, запереться там и немедленно предаться всепоглощающей страсти было велико, но я не считаю себя самоубийцей. Мне совсем не нравилась дальнейшая перспектива. Нас обязательно обнаружат, дверь взломают, и тогда нас обоих ждет расправа. Несмотря на голос инстинкта, я не хотела бы думать, что это станет моим последним наслаждением в жизни. Впрочем, я все же колебалась. Мое второе «я» настойчиво требовало немедленного удовлетворения прихоти, и будь что будет потом. В конце концов, жизнь научила меня тому, что разумность и стратегия – враги страсти и ни к чему хорошему не ведут. О, этот здравый смысл! Что от него проку, если потом все заканчивается тихим брюзжанием по поводу плохо сваренных макарон и заношенным халатом, подпоясанным бечевкой. Не лучше ли романтика с приставленным к горлу пиратским ножом?
     «Как бы не так! – заявило мое первое «я». – Размечталась, детка! Никакого ножа. Ты забыла, что тебя и твоего дружка по законам всемирного пиратства должны вздернуть?»
     Этого я перенести не могла. Только не это. Быть пошло и вульгарно вздернутой, совершенно неромантично повешенной под гогот и улюлюканье этих вандалов? В такой ситуации за жизнь надо было бороться, а мысль о виселице совершенно убила во мне голос совести и раскаянья: теперь я уже готова была вероломно прокрасться в спальню и в темноте перерезать горло этому куриному идолу.
- Что вы ищете? – мягко спросил мой незнакомец, предмет моего обожания, ради которого я была готова на все.
- Я ищу нож, - ответила я коротко, страстно и решительно. – Мы должны позаботиться о своей судьбе.
- Но можно ведь обойтись без крови, - заметил он застенчиво. – Я умею виртуозно играть на дудочке. Когда я играю, даже кобры танцуют и помавают головками. Игра усыпит пиратов, и мы убежим.
    На мгновение мне с ужасом померещились в его застенчивом голосе интонации блаженного певца, удалившегося с каликами в лес. Но этот человек смотрел на меня с такой любовью и нежностью, а целовал меня с такой страстью. Нет, нет! Мне только померещилось. Для верности я еще раз обняла его и поцеловала, и он ответил мне таким долгим поцелуем, что отпали всякие сомнения. Надо было спасаться отсюда немедленно. 
- Далеко ли? – с сомнением произнесла я. – Боюсь, бежать – это не выход.
    Но тут он вдруг вытащил дудочку и начал играть. Поначалу я испугалась, что нас услышат, но потом сама заслушалась. Он играл так мило. Правда, я ничего не понимаю в этом, и чуть не заснула. Но мысль о прекрасном будущем заставила меня смириться. Я осторожно вышла из зала и увидела к изумлению своему, что вся наша охрана растянулась на полу и в блаженном удовольствии спит, сладко посапывая во сне. Но не могли же звуки дудочки донестись и до любителя кур. И все-таки надо было рискнуть и проверить. В крайнем случае, я могу защищаться и дорого отдам свою жизнь.
     Я крадучись добралась до спальни и увидела, что и главарь пиратов впал в забытье, сжимая в кулаке куриное перо как шпагу. Теперь для побега не было никаких препятствий.
     Мы бросились к лошадям и спустя пять минут уже летели прочь от замка по пыльной сельской дороге. Ветер развевал наши волосы, и мы были, наконец, свободны.
     Все складывалось удачно. Никто нас не преследовал. Мы остановились на постоялом дворе в каком-то небольшом городке, стали распаковывать немногочисленные вещи. Много ли нам было надо? Только уйти, убежать и быть счастливыми всю жизнь. Мы смотрели друг на друга и смеялись, прыгали и радовались, а потом бросились в объятия друг друга и целовались.
- Должно быть, тебе надо побриться с дороги, - вдруг опомнилась я. – Сегодня утром тебе это не удалось. Я захватила с собой все необходимое – несессер и пенку, и средство после бритья.
      Мой друг смотрел на меня с улыбкой, в которой мне почудилось что-то виноватое.
- Да нет, не нужно, - сказал он. – В этом нет необходимости. Я никогда не ношу с собой бритву.
- Предпочитаешь отращивать бороду? - поняла я. – Что ж, борода придает человеку элегантность и мужественность.
- Не в этом дело, - он, казалось, замялся. – Просто… Я – женщина.
     И, глядя на мое совершенно растерянное лицо, незнакомец стащил с головы волосы, оказавшиеся париком, и крупные локоны рассыпались по плечам. 
     Заметив мою реакцию, он…она спросила озабоченно:
- Что случилось? Я тебе не нравлюсь?
    Вот я и думаю после этого: в чем я провинилась и за что все это терплю? Иногда мне кажется, что мир утроен как-то неправильно. А иногда – что все в мире ерунда, кроме шашек, и если вдуматься, то и шашки тоже ерунда, и ни на понюшку табаку больше.