МИЛОСЕРДИЕ ИЛИ СКАЗКА ПРО ХУДОЖНИКА ФЕДЮ САЛТЫКОВА И ЕГО СТРАННЫЙ ТАЛАНТ
Никто не может знать, что с ним будет завтра. Он знал это на много лет вперед…
Молодой художник Федя Салтыков был талантлив. Талантлив чертовски! Но был этот его талант, как бы это выразить поточнее, однобоким. Странным что ли. Или даже ущербным. Точно, ущербным. Может, он действительно был от черта? А что, ущербный талант, звучит многообещающе. Скорее всего, это даже нонсенс какой-то. Но Федя успешно претворял этот нонсенс в жизнь. Именно поэтому он знал, что будет с ним завтра. И послезавтра. И послепослезавтра. Федя знал, что обозримую часть отпущенной ему Творцом жизнь он будет рисовать карандашом, углем и мелом, писать гуашью, маслом и акварелью… симпатичную округлую попку сердечком своей натурщицы и любовницы Люськи. Впрочем, «своей» ее считал только Федя. Сама Люська обладала большей широтой взглядов и считала себя достоянием всеобщим. Со всеми вытекающими из этой широты последствиями. Федя был однолюбом и мечтателем. Он мечтал быть знаменитым художником. Вообще-то, странное это существо человек. Оно всегда о чем-то мечтает. Даже о том, что у него уже есть.
Ведь благодаря Люськиным попам он действительно был знаменит. Ах, какие замечательные: бледно – розовые, глазурно- пряничные, невинно- пасхальные, с симпатичными продолговатыми ямочками, выходили они из-под его кисти или карандаша. Не попки, просто конфетки какие-то! Попки Ван Гога, Кустодиева и всех остальных ими прославившихся, не годились этим и в подметку. Попки поражавшие своей естественностью, теплом, доступностью.… Даже ему, их автору, бесстыдно предлагавшие погладить их ладонью, легонько похлопать по ним, попробовать раздвинуть ягодицы… Вот только известным он был, как говорится, в узких кругах. Федя остановился и с ожесточением плюнул себе под ноги. «Похоже, что я становлюсь похожим на своих заказчиков. Я медленно, но планомерно деградирую. Еще немного и я точно стану таким же, как все эти престарелые эротоманы, патологические онанисты, сластолюбивые ханжи в церковных ризах и прочие закомплексованные извращенцы». – С тоской и отвращением подумал молодой художник.
Да, Люська, точнее ее бессовестная попка, была Музой Федора. И его проклятием. Она словно вобрала в себе, стала насмешливой квинтэссенцией, всего отпущенного ему Создателем таланта. Так гениально, да, да, именно так, он мог рисовать только ее. Все остальное выходившее из-под его кисти под это понятие явно не попадало. Люськины желтые перепутанные кудряшки, аккуратный вздернутый ротик, щедро заресниченные глаза, большой и чувственный плотоядный ротик, скромные шарики ее постоянно покрытых синяками грудей и все прочие пухленькие прелести получались у него гораздо хуже. На уровне первокурсника из художественного училища. Да что там та Люська! Мало ли их дргих? Нет, Федя, разумеется, был однолюбом. Но он был художником. И этим сказано все. Но даже его гордость, его конек, его «золотое дно» - попка, но написанная с другой женщины, была лишена всего этого странного естества и магнетизма. Вот ведь, бывает же! Чудеса, да и только! «Господи, неужели я войду в историю живописи просто талантливым жопописцем! Я не хочу этого! За что мне эта мука и эта кара!» - Мысленно возопил он, немного потоптался на месте, плюнул еще раз и уныло побрел дальше.
А дно, точнее Люськина попа, было действительно «золотым». Платили ему за эти картины очень хорошо. И с каждым годом все больше и больше. Платили так, как и не снилось подавляющему большинству его коллег по цеху. К своим двадцати пяти Федя уже давно был миллионером. Он дважды в год отдыхал за границей. Не отказывал себе в хорошей еде, выпивке и одежде. Систематически, с каждым разом покупая все более престижные и дорогие, менял свои автомобили. По его подсчетам, годам к тридцати на его счетах в западных банках, а большинство Люськиных поп он продавал за границей, должна была скопиться сумма достаточная для его дальнейшего безбедного проживания. Что, что, а считать он любил, с какой-то маниакальной, не свойственной большинству творческих людей, скрупулезностью и дотошностью. «Ага, хороша творческая личность». – Не без ехидства подумал он. Для этого ему надо было написать еще примерно две тысячи Люськиных поп. Задача для него вполне выполнимая.
Но, и в этом Федя признавался только себе, ему уже порядком надоела эта говорливая, неряшливая, вечно болтающая по телефону и слегка пьяненькая особа. Эта подкупающе милая, но глуповатая и вздорная бабенка, понявшая его беззащитность перед ее довольно обыденной филейной частью. И бездарно транжирящая значительную часть его гонораров. И он давно бы послал ее ко всем чертям. « И пошлю! Обязательно пошлю! Ага, легко сказать или подумать. Кто я буду без нее? Без нее я буду никто. Серая бездарная личность. Ее попа это мой тяжелый крест, моя «голгофа», мой прижизненный «страшный суд. Господи, забрал бы ты от меня, что ли этот глупый странный талант. Надоел он мне хуже горькой редьки ». – Именно так рассуждал в этот теплый солнечный мартовский денек молодой успешный жо… живописец Федя Салтыков. Он неторопливо и бесцельно брел по ухабистым улочкам своего безвестного провинциального городка. Взгляд Феди внимательно скользил по асфальту в поисках места почище и посуше. Дорогие начищенные желтые итальянские туфли испускали хлесткие «солнечные зайчики». Глупая иностранная обувь с каким-то с хулиганистым недомыслием мешала Феде заботиться о ее чистоте. Муза Феди и ее знаменитая филейная часть беззаботно отсыпались после вчерашней грандиозной попойки. Небо дразнило взор Феди своей вызывающей аквамариновой синевой.
Серый скромный незаметный человечек в потертом растянутом свитере и заношенных джинсах подсел к Феде Салтыкову на лавочке в скверике. Немного поерзав на лавочке, он как-то неловко и стыдливо сунул молодому художественному дарованию, ущербность ущербностью но и талант имел место быть, квадратик плотного и глянцевого картона. Визитная карточка, а это была она, удивила художника своей нарочито вызывающей роскошностью. «МИЛОСЕРДИЕ». И больше ничего. Ни контактных телефонов, ни юридического адреса. «Специально они, что ли таких убогих посылают? – С неприязнью подумал Федя, искоса рассматривая застывшего в ожидании пожилого морщинистого человечка. – Для жалости? Идиоты. Карточку тогда надо было попроще заказывать. Фиг вы от меня что получите!» « На что? – Резким раздраженным голосом спросил он. - На детей – сирот? Инвалидов? Восстановление памятников культуры? Строительство церкви?» «Зря вы так. – Обиженно сказал и заморгал белесыми ресничками незнакомец. – Мы в подачках не нуждаемся. Мы хотим проявить милосердие к вам». «Впрочем, черт с вами! – Продолжил менторским тоном выговаривать художник. Его незваный собеседник испуганно перекрестился. – И не надо корчить из себя святошу! Сколько вам дать? Сто? Двести? Пятьсот? Хотите, я дам вам пять тысяч? Но с одним условием. Вы обязательно купите себе новую одежду. Впрочем, скорее всего это ваша рабочая униформа? И вы продолжите клянчить деньги именно в ней? – Спросил он и саркастически ухмыльнулся. И лишь только теперь до него дошел смысл его слов. – Не понял, на что это вы намекаете?» «Я не намекаю. Я прямо предлагаю совершить с вами сделку. Вы мне свой талант, ну, сами знаете какой. Я вам – свободу. Вот собственно и все». – Пояснил человечек и, улыбнувшись бледной вымученной улыбкой, внимательно посмотрел в округлившиеся от удивления глаза Феди.
Пока художник сидел и мысленно пережевывал услышанное, незнакомец заговорил снова: « Нет, я не псих и не аферист. – Сказал он и Федя вздрогнул от его озвученных вслух мыслей. – И про Голгофу и тяжкий крест это тоже ваше. – Федя отшатнулся. – И не надо так нервничать. Впрочем, окажись я на вашем месте. Понимаю – с». – И это «понимаю-с» окончательно добило молодое дарование. Он с ужасом понял, что бежать бесполезно. И одновременно вернуло ему дар речи. «Вы откуда?» - С трудом разжав окаменевшие губы, прохрипел он. «Вы правильно думаете. Оттуда. – Сказал незнакомец и многозначительно ткнул коротким указательным пальцем в высь неба. – Сами должны понимать, что тревожить Его, - он выделил последнее слово торжественной интонацией голоса, - а затем отказываться от своего намерения не совсем прилично. Так что вопрос ваш практически решен. И все же нам хочется, чтобы вы приняли это трудное и ответственное решение самостоятельно. Ну, Ангел, Ангел, а кто же еще? – Уже без прежнего содрогания услышал Федя ответ на свой мысленный вопрос. – Если точнее, то причисленный к ангелам. Но вам эти детали знать не обязательно. Федя, - он укоризненно покачал головой, - вы же не глупый человек. Какие лучезарные одеяния! Какой нимб! Какие крылья! Вы что хотите, чтобы я весь городок ваш переполошил? Скромность и еще раз скромность. Ладно, не буду вам мешать, думайте». Думать Федя уже не мог. Он мог только страшиться и радоваться. Страшиться лишения стабильного заработка, привычной отлаженной жизни, предстоящего объяснения с Люськой, зыбкости и неопределенности своего будущеего. И радоваться оттого, что не надо будет каждый день видеть все эти надоевшие пухлые женские прелести. Он мог бы рисовать их и по памяти, и пробовал это делать, но тогда его Муза – попа почему-то получалась не такой рельефной и достоверной как обычно. И все же одна мысль его голову посетила.
И даже в первый миг показалась спасительной. О, как любим мы все эти красивые сказочные спасения! Впрочем, его визави тут же разрушил, эту хрупкую надежду: «Ну да, разумеется от Него. Но это, так сказать, чисто фигуральное выражение. Не думаете же, вы что Он подобными пустяками занимается? Лично каждому из вас таланты отпускает? Тем более такие сомнительные. Неувязка досадная случилась. То, что вы, люди, называете «человеческим фактором». Как всегда, кто-то напортачит, а нам, «Милосердию», исправлять». – Ангел, нет смысла утаивать озвученное, сокрушенно вздохнул. И тут же развил новую Федину мысль. - И тут вы тоже правы, догадливый. Все это, к сожалению, придется аннулировать. И счета, и новую квартиру, и авто, и излишки гардероба. Ничего, у вас есть родительская комната в «коммуналке». Какая-никакая, а крыша над головой. И все что сейчас на вас тоже останется. Негуманно по городу вас весной в одних трусах пускать. Заболеете еще, а мне потом отвечай. Оставлю я вам и ваши чистые холсты, краски и кисти. Симпатичны вы мне и это мой вам бонус. Имею на это право». « И это все?» - С трудом пролепетал Федя. «Не совсем. При вас останется и небольшая часть вашего таланта. Точнее, не совсем вашего, скабрезного, - Ангел брезгливо поморщился, - а общего, так сказать, не узкопрофильного. Нет, гарантий нет никаких. Будете упорно работать, может чего-нибудь и достигните. А может, и не достигните. Но при вас теперь постоянно будет свобода выбора. И это, поверьте мне, очень немаловажно. Вот теперь все. Итак, я жду».
Прошло минут пять, прежде чем Федя сумел выдавить из себя это судорожное: «Да, я согласен». Ангел встал, пожал ему руку, рука его была горячей, но вялой, кивнул и пошел к автобусной остановке неуверенной старческой походкой. Федя долго смотрел ему след, шмыгал носом и глотал слезы. Смотрел, пока тот не сел в подошедший автобус и не уехал. Его неприятно удивила эта обыденность и рутинность произошедшего. Ни тебе подписания соответствующих бумаг, ни напутственных пожеланий, ни торжественного вознесения Ангела в небо. «Теперь – то тебе кого стесняться? Для тебя это может и пустяк, а мне приятно». Потом он закрыл глаза. Открыл и снова закрыл. Контур Люськиной попы исчез и не затмевал больше его сознания. И тогда Федя Салтыков понял, что он действительно свободен. Его душу охватили какие-то неведомые ему доселе ликование и восторг. Он медленно встал и сделал несколько неуверенных шагов. Затем Федя побежал. Побежал прямо по лужам. Побежал, громко смеясь и нарочно с силой топая по воде. Так как обычно делают маленькие дети. Веселые фонтаны брызг переливались солнечными лучами и свободой. Дорогие итальянские туфли с каким-то мазохистским наслаждением шлепали по грязной талой русской воде.
Никто не может сказать, что с ним будет завтра. Теперь этого не знал и он…
26.03.15