Формация нового человека

                «Из такого кривого полена, как человек,
                ничего прямого не выстругаешь».
                Иммануил Кант

                «На каждого человека, как и на каждый поступок,
                следует смотреть с определенного расстояния.
                Иных, можно понять, рассматривая их вблизи,
                другие же становятся понятными только издали».
                Франсуа VI де Ларошфуко


                Часть 1.

                Анжела.

                Глава 1. Я думал, а оказалось...

 Глава, которая не является началом всей нижеописанной истории, но, тем не менее,                оттолкнуться я решил от нее, в силу некоторых причин, о которых читателю станет    известно лишь по прочтении представленного на его суд труда. Время и место действия -
2013 год, Екатеринбург.


- Слышал о формации нового человека?
- Не-а... А чё это?
- Ну, это когда человека форматируют.
- Форма…ти...ру...ют? - пожевали «пухлые губы» и свернулись в трубочку. - Как это?
- Да…- вздохнул я, уже воочию представляя, что произойдет дальше, но со скрипом выдавил: - Тебе, пожалуй, это не будет понятно.
- Я, чё - дебил?! – «пухлые губы» изогнулись в псевдо обиженном изгибе. Затем, стали сжиматься, вытягиваясь, в жесткую прямую линию, пока не побелели от внезапного оттока крови, приняв вид воинственный и довольно грозный.
- Ладно, давай без условных рефлексов, - пришлось примирительно сконфузиться мне, чтоб не нагнетать обстановку, -  я задаю вопросы, а ты отвечаешь. Идет?
- Лады, гы-гы-гы...- «пухлые губы» приняли удовлетворенно победное  фельдмаршальское выражение. Брови опустились, глазки сузились, на щеках появился румянец, в общей картине, образовав всем этим, вид добродушный и глуповатый.
- Скажи, у тебя какое образование?
Вопрос не сложный, но «пухлые губы», похоже, не были к нему готовы, и, глотнув несколько раз воздух, наподобие выброшенной из водоема рыбины, пробубнили: - Учился…
Немного погодя: - Ну, учусь…
И еще немного погодя: А еще – учиться буду!
- Студент, значит? А скажи, студент, ты книжки читаешь? Литературу, хоть какую-нибудь? Пушкин, Гоголь, Булгаков, Шолохов?
- Не-а, книжек мне читать - время нету.  Я больше музон уважаю. Трэш - с чертями всякими, чтоб – мясо,  чтоб - потяжелее. А слюни эти книжные - фуфло!!!
- А, все-таки, последняя запомнившаяся из прочитанных книг - какая? – попытался выудить я хоть что-то.
- Какая-какая -  да никакая!!! – «пухлые губы» приняли вид мозговых извилин, припоминая нечто нереальное и давным-давно забытое.
  - Правда, запомнилась одна...- прозвучало нехотя и нараспев. - Там сокровища искали. Пираты  всякие, и приключения…  Клёво, короче.

Минута молчания продлилась не меньше минут трех, после чего моя рука под невероятным давлением воли потянулась за записной книжкой и карандашом.
- Хорошо. Я тебе за это, даже, галочку поставлю. Возможно, еще не все потеряно, и мне удастся докопаться до настоящего эстета. Давай-ка, пройдемся по искусству. Нет, не по изобразительному. В этой области, мне кажется, тебе не будет равных. А вот, по кинематографу – искусству доступному, и всеми уважаемому…

 Тест, который пришло мне в голову провести в условиях нашего нарождающегося мегаполиса, родился не на пустом месте.
Совершенно случайно мне попались в руки несколько отпечатанных листов, прочтение которых вызвало во мне противоречивую реакцию: первоначально – полный скепсис, а после углубленного погружения в тему, и детальный ее анализ – непроизвольную переоценку, давно сформировавшейся, и устоявшейся, картины мира.
Проходя, как-то, мимо Крестовоздвиженского мужского монастыря,  вдоль ограды которого, частенько пролегал мой пеший путь, я столкнулся с одной из местных прихожанок.
Совсем недавно минуло Светлое Христово Воскресение, и внешнее убранство монастырского храма всячески напоминало об этом. Образ Спасителя умиротворенно взирал на мир, а мир наслаждался изумрудной зеленью, праздничными лентами и надувными шарами.
- Христос Воскресе! – благоговейно воскликнула прихожанка навстречу мне, на что я тут же ответил, как и подобает: - Воистину Воскресе!
- Радостно-то как, сынок! Душа поет! Благодать какая!
Восторженные слезы томились в ее глазах, готовые вот-вот сорваться.
- Благодать! – согласился я, намереваясь продолжить следование, только женщина, предугадав моё действие, взяла меня за руку.
- Погоди, сынок! – глаза ее посуровели. – Тут дело важное. Вот, возьми, поизучай. Святые старцы в набат бьют. Православных людей подняться призывают. Беда идет. Большая беда. Враг рода человеческого на пороге стоит. Нельзя нам православным в стороне отмолчаться. Никак нельзя!                И женщина, протянула мне бумаги, проявляя нервное нетерпение, пока я не засунул их в карман, с твердым обещанием внимательно перечитать, и передать, для дальнейшего распространения послания, своим друзьям, знакомым или сослуживцам.
Уже в домашних условиях, ради любопытства я пробежал вскользь по написанному, тут же, в штыки, восприняв изложенное. После второго прочтения, более вдумчивого и внимательного, приятие мое поменялось и заставило взглянуть на изложенную проблему
по-новому. Я залез в интернет, в поисках дополнительных материалов, и: о, ужас! – действительно, был неприятно удивлен тем, как мало же мы, жители своей планеты, информированы с высоких официальных трибун о вопросах всеобъемлющих  и судьбоносных.
Текст был изложен грамотным, популяризовано-научным языком, что не состыковывалось с образами святых старцев, упомянутых моей давешней собеседницей. Складывалось впечатление, что обращение к православным христианам писал какой-нибудь академик, или сообщество технарей и гуманитариев, спаянных в рабочую группу по противодействию наступающей глобализации и тайному порабощению человечества.
Действительно, обращение к православным христианам адресовалось от лица святых отцов, призывающих народ подняться, на защиту земли русской, и человека на этой земле от наступающего Зверя.
Если обозначить суть и выразить ее в тезисах, то выглядело воззвание примерно так:
«Народ земли русской, братья и сестры, отцы и матери, сыновья и дочери, и, все, все православные христиане. Обращаемся к вам с болью великою, в преддверии лютой годины, что близится, и, не ровен час - настанет. Признаки пришествия Зверя, о чем предупреждал святой апостол Иоанн Богослов в своем «Откровении»,  на сегодняшний день, как никогда реалистичны, и подтверждаются многими и многими фактами, которые тщательно скрываются от широких масс руководством страны.
Способы проникновения в сознание, в разум, в душу, оболванивания и зомбирования нации - становятся все более изощренными, и исполненными крайнего цинизма.   
Правительством Российской Федерации, всеми государственными органами, в том числе, средствами массовой информации, а так же, патриархатом русской православной церкви, намеренно замалчивается информация о, пока еще, тайных работах над построением глобального управляемого мира, под патронажем мирового правительства. Роль рядового человека, предположительно, будет обозначена в качестве послушно функционирующего робота, подчиненного обслуживанию мировой элиты, которая на протяжении веков исповедала дьяволопоклонничество.
Так называемая, мировая элита, в лице семейных кланов Ротшильдов, 
Рокфеллеров, Барухов, Морганов, владеющая мировым банком,  захватившая управление планетарной финансовой системой, и, словно, архи гигантский спрут, опоясавшая страны и континенты транснациональными корпорациями, готова установить новый мировой порядок.
В чем же заключается идея нового мирового порядка?

Итак, НОВЫЙ МИРОВОЙ ПОРЯДОК:

1. Установление единого мирового правительства над всей планетой и
упразднение территориальных границ всех государств.
2. Упразднение национальной принадлежности, а так же, запрет на сохранение национальных культур и народных традиций.
3. Запрет любых религий, с созданием единой мировой религии, где объектом поклонения станет мировой правитель-диктатор (согласно пророчествам - Антихрист, который будет представлен под личиной одного из высокопоставленных теневых манипуляторов, и в настоящее время, уже тайно избран, членами Бильдербергского клуба).
4. Упразднение нравственных и семейных ценностей. Пропаганда однополых браков и однополой любви. Нивелирование всеобщего всестороннего образования, с внедрением мини-программ для обучения узкопрофильным навыкам. Подготовка безропотно трудящегося персонала, для ведения обслуживания технологических коммуникационных сетей, исполнения полицейских функций и задач продовольственного обеспечения.
5. Сокращение жителей планеты до 500 млн. (по другим данным до 1 млрд.) человек. «Излишки» предполагается истребить различными  извращенными методами. Такими, например, как: военные конфликты, пандемия острых вирусных инфекций, установление новых мировых продовольственных норм с последующей экспансией ГМО продуктов, и продуктов, подверженных включению в свой состав синтетических добавок (читай: ядов), и, подспудно, стерилизация мужского и женского населения.
6. Размещение оставшегося человекоматерила, в крупных охраняемых городах, с круглосуточным наблюдением за каждой человеческой особью. Закрепление повсеместного поголовного технического регламента, с целью неукоснительного соблюдения вышеупомянутыми особями, установленных должностных инструкций и обязанностей.
7. Имплантация каждой человекоособи микрочипа, позволяющего власть имущим, осуществлять полный контроль  над всеми теми, кому этот микрочип будет имплантирован.
8. Установление мировой безналичной электронной денежной системы, непосредственно согласованной с  имплантируемыми микрочипами.
Результатом внедрения такой электронно-финансовой диктатуры, станет выполнима реализация полномасштабного действия основного инструмента порабощения, а именно, инструмента информационной коммуникативности, при котором любая человекоособь без подтверждения фанатичной преданности к установленному режиму, безоговорочно, может быть отключена от систем жизнеобеспечения, и окажется не дееспособной, с лишением возможности что-либо покупать или продавать.                9. Физическое уничтожение всех, кто попытается проявить недовольство, инакомыслие, либо отступление от обозначенных правил, и, заданных норм поведения.
10. Обеспечение тотального эффективного контроля с помощью космических орбитальных спутников, суперкомпьютеров, и систем искусственного интеллекта.

Дорогие братья и сестры! Православие, на данный момент, единственная оставшаяся преграда, на пути Антихриста. Россия – оплот веры и традиционных человеческих ценностей, еще жива, и должна встать непоколебимым щитом перед наступающей эрой беззакония, где будут попраны, абсолютно, все права человека, уничтожена тысячелетняя мировая культура, а главное, человек навсегда будет лишен Спасения.
Прельщенный прелестью Сатаны, сгорит в Геенне. Но прельстятся многие, уверовав в лживые обещания Зверя, и неотвратимо пойдут после часа Страшного суда, понуро, послушной толпой, которой не будет числа, прямиком в Преисподнюю, в Ад.
Доводим до вашего сведения, дорогие братья и сестры, что подготовка к захвату мирового господства идет семимильными шагами. Электронная идентификация (чипизация – или вживление микрочипа-файла RFID под кожу человека) уже проводится, согласно принятым законам, в США, Мексике и некоторых странах Европы.
Под предлогом совершенствования системы здравоохранения, предоставления более качественной медицинской помощи  и сохранения здоровья людей, правительствами этих стран создаются национальные реестры идентификации, как начальный этап тотального контроля. Вживление чипа предусмотрено в область лобной части головы и на правую руку, что согласуется с предупреждением из библейских текстов:
«И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и он сделает так, что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его.» 
Источник: «Откровение» святого Иоанна Богослова (Откр. 13:16-17)

После принятия отметки Диавола, человек всецело попадет под власть Сатаны. Не сможет осенять себя крестным знамением, и будет лишен защиты Господа нашего – Иисуса Христа.

Что касается, горячо любимого Отечества – России, то и мы не далеки от принятия, помимо нашей воли, подобных античеловеческих законов.  Правительством РФ, в ближайшее время, предусмотрен переход на ЕЭК ( Единая Электронная Карта), с внесением в ее память биометрических показателей гражданина РФ, а также, паспортных, банковских, налоговых и пенсионных данных. Что остается за кадром, так это то, что ЕЭК будет, ко всему прочему, содержать чип контроля за местом пребывания ее пользователя. Со временем, чип контроля предусмотрено имплантировать в тело человека, как сейчас это происходит в «свободном западном мире».
Чтобы избежать, или хоть как-то отсрочить наступление гибельной эпохи, отчаянно призываем организоваться весь православный мир, сплотиться вокруг настоятелей храмов и монастырей, вокруг священнослужителей и активных прихожан. Создать комитеты по взаимодействию и начать массированную атаку на Президента, Правительство РФ, Государственную Думу, Руководящие органы партий «Единая Россия», «ЛДПР», «КПРФ», « Справедливая Россия», а также, Патриарха и Священный Синод Русской Православной Церкви, с коллективными требованиями: не идти на поводу у сатанистов и дьяволопоклонников, и отменить готовящиеся указы, противоречащие нравственным устоям православного мира.

                Отче Наш, Иже еси на небесех!
                Да светится имя Твое,
                да приидет Царствие Твое,
                да будет воля Твоя,
                яко на небеси и на земли.
                Хлеб наш насущный даждь нам днесь;
                и остави нам долги наша,
                якоже и мы оставляем должником нашим;
                и не введи нас во искушение,
                но избави нас от лукаваго.

С нами Бог, Царица Небесная, Спаситель наш – Иисус Христос, и все Святые Угодники. Да помогут нам они во Спасение наше! Аминь!»

Далее шел длинный список подписавшихся, где фигурировали владыки, архимандриты, схиархимандриты, протоиреи, настоятели, старцы и прозорливцы монахи. Так вот!
Подумать только! А ведь, ощущение того, что мир катится совсем не туда куда нужно, назревало давно! И, созрев окончательно, под воздействием так неожиданно открывшегося объяснения, стало болезненно тяготить. Количество и качество поступающей в голову информации, окончательно сбило мозги набекрень, поставив на первое место чувство растерянности и полного непонимания чего-либо.  А  все то, что сыпалось на меня словно из рога изобилия ежедневно и ежечасно, как на индивидуума, с экрана телевизора, из печатных изданий, либо из простых уличных наблюдений, кроме депрессии ничего не вызывало. Только сейчас я обратил внимание, что общество, на моих глазах, превращалось из индустриального в техногенное. Древние счеты с костяшками как-то молниеносно преобразились в калькуляторы. Патефоны, граммофоны, и проигрыватели грампластинок в CD-плееры, а бетон и стекло заполнили города,  безжалостно вытесняя живую природу. Она как могла - сопротивлялась, вместе с силами разума, добра и справедливости, но тайные силы, о которых можно было только догадываться, сеяли на вновь завоевываемых пространствах, великие множества новых и новых пороков, которые уводили человеческую душу все дальше от идеалистических воззрений. Люди стали больше напоминать биомассу, малоподвижную и безликую. А десять  заповедей, сопровождающие человечество тысячелетия, трансформировались в одну: «Не тормози – сникерсни!»
Вопросы без ответов: «Для чего это? Кому это нужно? И, какова глубина пропасти? - не давали покоя, и вынудили меня провести экспресс-тест, среди наиболее уязвимой части общества – молодежи, чтобы оценить масштабы надвигающейся катастрофы.
Трое первых респондентов откровенно послали меня в такие дали, из которых крайне редко можно вернуться. Четвертого послал я, в силу невозможности общения. Пятый стоял передо мной и терпеливо ожидал очередной серии вопросов, которую я заготовил заранее.
 Из записной книжки я выбрал вопрос подготовительный:
- Знаком ли тебе, студент, термин – катарсис?
- Чё, ядерная война что ли?
- Нет, не ядерная война. Катарсис в переводе с греческого языка означает – очищение. Очищение души после сострадания к чужому горю или мучениям. Вот ты, например, смотришь какую-нибудь трагедию, имеется в виду в театре или кино, сопереживаешь героям, может даже слезу пустишь - и чувствуешь, что внутри тебя начинает разливаться некое тепло, свет, и просыпаться, пусть хоть и - не любовь к ближнему, но даже, просто - терпимость.
- Хорош заливать. Я в последний раз в кукольном театре «Репку» смотрел. Хочешь сказать, слезами должен был залиться? Катарсис, мать твою. А кино я не смотрю. Тухлятину эту только дебилы смотрят.
Телик тоже мало смотрю, если только  «Пацанов реальных», да «Универ». Больше в «нете» зависаю, там роликов прикольных уйма, есть над чем поржать.
 - А фильмы о Великой Отечественной Войне приходилось видеть?
- «Мы из будущего», что ли? Ха... Да бредятина полная. Ну, киношники и задвинули ...  Прыгнули  какие- то мудилы  в озеро, и пипец... Да, «Рэмбо», в тыщу раз натуральней.
- Нет, классику жанра. По произведениям реально воевавших, фронтовиков. Например: "А зори здесь тихие" или « Живые и мертвые».
- Ты чё мне впариваешь? Может, мне еще  живое и мертвое говно на палочке посмотреть? – «пухлые губы» решили рассердиться. «Тупой и еще тупее» - не в самый ли раз?
Похоже, я опять попал пальцем в небо. Может, о музыке разговор окажется повеселее? Если он даже и не музыкальный гурман, так базовые основы, это ж - как перья птице.
- У меня есть вопрос о музыке и ее создателях, то есть о композиторах. Чайковский, Рахманинов, Моцарт, Бетховен, Бах, наконец? Знаешь  таких?
- Бах-ба-бах... Конечно!!! Чё я в лесу живу? Я про Бетховена всё знаю. Я когда малой был, мне батя видяшку с этим Бетховеном  притарабанил, а потом и продолжение  еще ... Так что не балуй! – разулыбались «пухлые губы» и погрозили шутливо указательным пальцем.

Моё разочарование надвигалось, как атомная угроза. Мой дед воевал. Мои родители были детьми войны. Они передали мне понятия о главном - о человечности, и о любви к Родине.  Образование, что я  получил, было обычным советским, но на него сейчас, по нынешним меркам, можно было бы ставить клеймо о высочайшем качестве. А тут? Воспринимать Бетховена не как великого композитора, а как киношного сенбернара – выше моего понимания!  Наши дети  стали  жертвами того, что гигантская разрушительная сила разломала кирпичик за кирпичиком, которые некогда были уложены ровными рядами. Кирпичики знаний, кирпичики уважения друг к другу, кирпичики веры в лучшее будущее. Они падали и разбивались - эти кирпичики,  превращаясь в мелкое крошево, по которому ходили, топтали и утаптывали, подросшие «цветы жизни», даже, не подозревая о той ценности,  которую утратили.
Состояние пятиминутного ступора  ярко выражалось, видимо, на моей физиономии, потому что « пухлые губы» вдруг активизировались и зачмокали: - Ну, ты чё замолчал? Давай спрашивай!

Продолжать охоты не было никакой.  Заломило в пояснице, вспомнилось, что нужно навестить приболевшего товарища, а тут - час пик и пробки, суета, кутерьма, да ещё этот недоросток.
- Хорошо. Задам еще пару вопросов, и  - «баста» -  подумал я про себя. Перевел взгляд на это губастое лицо  без единой эмоции, словно, посмертная маска Будды, а про себя скорбно добавил:
- Никаким  правилом - не выправишь дебила!

- Ответь, ты на какую специальность обучаешься?
- Горное оборудование,- пухлые губы растянулись до ушей.
- В «горном»? Инженером будешь?
- Каким на хрен инженером?! – прозвучало в ответ кислотно перечное негодование. - Миллионером!!!  У меня же папик крутой! Он меня в этот обдолбанный «горный» засунул. Учись, говорит, сынок.  Диплом получишь, я тебя к бизнесу приобщу. А без диплома, обещает мне такую жизнь устроить, что я буду радостно его член сосать, похрюкивать от удовольствия,  и не забывать при этом еще спасибо говорить. И обещание свое сдержит, это как: «будьте любезны». А мне эта учеба, что чешуя на лобке  – кича одна, да и только.
- В армию пойдешь?   
 - ???    
 - Опыта наберешься, дисциплине научишься, пацаном настоящим станешь.
- Не-а. В такую блуду - без меня.  Я чё, дистрофик недоделанный?!  Тут тёлки, вискарь, чих-пых. Тыр-пыр - восемь дыр.  Я тут как сыр в масле, а в армии  я  - чмо унитазное, - «пухлые губы» тряслись от негодования. - Армия - это для аборигенов. Бабла нет? Иди, топчи копыта. Портянки, мудянки, бушлатик, чаёк из нафталина. А у меня, папик с военкомом пошептался - и всё - шляпа. Пиши на все четыре...

Следующий вопрос напрашивался сам собой:
- Послушай, а если Отечество в опасности?  Если Родину придется защищать, что тогда? Папик опять к военкому пошептаться пойдет?  А если все к военкому пошептаться пойдут, а военкомы, в свою очередь, к министру обороны пойдут пошептаться, а министр обороны к верховному главнокомандующему? Сядут они вдвоём после всех этих перешептываний, верховный главнокомандующий и министр обороны, поставят ящик русской водки на стол и начнут пить её «горькую», бутылку за бутылкой. Пропьянствуют  неделю, и изладят приказ: «Сдаться на милость победителя, потому как враги победили нас без войны, без кровопролития, и по причине того, что нет в Отечестве нашем ни одного защитника».  Где тот мальчиш Кибальчиш, что встанет и крикнет: - Эй, мальчиши!  Пришла беда, откуда не ждали - на нас вся надежда! Умрем, но не сдадимся! Велика Россия, да  позади Москва, и отступать боле некуда! …???

- Такой поворот поставил, явно, моего собеседника в тупик. Он нервно зашаркал ногами, заозирался по сторонам, словно выискивал знакомые силуэты в мимо пробегающем людском потоке, и нечленораздельно попытался что-то выплюнуть из глубин своего естества побелевшими пухлыми губами:
 - Ааа...ууу...Уу..уррод!!! - он затряс плечами, руками, кистями, вихляясь будто Пиноккио на  нитках, и наконец выдохнул:
 - Чё, бля, за шутки!!! Я чё, бля, вражина недобитая?!  Упырь, бля! Достал ты меня! – и, подобрав свои пухлые губы, он, резко повернувшись, пошел пружинящей походкой, вдоль ползущих в пробке автомобилей.

Я отошел шагов на десять в сторону от места, где только что получил заряд негативной дроби, и попробовал собраться с мыслями. Окинул взглядом близлежащую  территорию, посмотрел на тяжело ползущие многоярусные облака, желающие поскорей освободиться от непомерного груза собравшейся в них влаги, на крыши домов, застеленных проржавевшими от времени, драными, листами железа, и, опустив глаза на стоящие вдоль улицы киоски и ограды, поймал себя  на ощущении какой-то незавершенности.  « Мать моя – женщина…» - только и пронеслось в голове. На протяжении нескольких десятков  метров, там, где совсем недавно имела место быть ограда, разделяющая тротуар и зеленые насаждения, наблюдалась необыкновенная легкость для взгляда, некогда упиравшегося в черный тяжелый металл.
 «Каслинское  литье!!!» -  ошарашило меня.  И длинная вереница общеизвестных, малоизвестных и, вообще,  неизвестных нецензурных выражений чуть не взорвала меня изнутри.
 «Средь бела дня, или посреди темной ночи! Сказать доподлинно  не могу, но ведь украли, а точнее – с****или! И куда?! На лом!!! Каслинское литье!!!  Умирающее,  как древняя рептилия искусство! Этих мастеров, как тибетских барсов, на всю планету - раз, два - и нету! А тут? Такая гнусность!»
На месте былой красоты, как оловянные солдатики, бодро продолжали стоять столбики с аккуратно спиленными небольшими выступами.

От автора:
Маленькое  пояснение из архивов народной мудрости.

Для тех,  кто не силен в тонкостях  русского языка  -  а, точнее, в той части русского языка, которая широко употребляема в разговорной речи, но  не допустима в печати  -  так называемая, ненормативная  лексика, поясню: в чем имеет место  быть небольшое,  но, все же, различие  при употреблении глагола – украсть, и глагола - с****ить. Откройте толковый словарь русского языка и найдите глагол – красть.  Вы увидите, что его значение таково: присваивать чужое имущество.  Все ясно и понятно. Но только в этом же толковом словаре  вы не найдете глагола: с****ить.
Почему не найдете?  Интересный вопрос,  не правда ли? Слово существует!  Носителем языка,  то есть, народом, используется, но официально – такого слова нет!  Но осмелюсь вам доложить, как лицо не официальное,  смысловую нагрузку  данное слово несет такую же,  как и слово украсть - присвоить чужое имущество.  Только ведь присваивание присваиванию – рознь. Если имущество находится в добрых руках, его оберегают, его охраняют, над  ним трясутся, и вдруг, оно пропадает  -  без сомнения  -  его украли!  Ну, а если же,  имущество находится  без должного пригляда:  позабыто и позаброшено? 
Или же,  хозяин имущества, какой ни будь  «додик», постоянно  считающий ворон и хлопающий ушами?   Можете поверить на слово: если у такого «додика» что либо пропадет – значит: это – что либо, у него просто-напросто с****или.  Приведу пример: домохозяйка, женщина дородная и расторопная, устроила стирку белья. Белья много: простыни, пододеяльники, наволочки, полотенца. Настирала, слава богу - надо  сушить. Пошла эта домохозяйка во двор, натянула бельевые веревки между специально установленными  для сушки конструкциями, развесила белье, и чтобы времени не терять попусту, отправилась в продуктовый магазин. Думает: пока в очередях постою – белье и подсохнет. Но ведь не дремлет вражеское око!  Сняли неизвестные с веревок,  только что развешанное белье, и унесли, в черт знает, каком направлении. Вернулась хозяйка, глянула на опустевшие веревки, схватилась за сердце и сумела только охнуть: - С****или, сволочи!
Добавлю, что с****ить могут еще не для того чтобы получить какую-то материальную выгоду, а например, ради хохмы, чтобы посмеяться над ближним.  Среди друзей такие вещи практикуются не редко, а посему, выбирайте друзей, которые не будут у вас ничего ****ить, а тем более – красть.

Закончив,  это небольшое отступление, вернусь к продолжению моего повествования.
 
Исчезновение, можно сказать,  настоящего произведения искусства, этого, можно сказать, общенародного достояния, подняло во мне бурю эмоций.
- Что за люди!  Ну, что за люди!  -  закипевшее негодование то поднималось, то опускалось. Из глубин памяти начало всплывать еще нечто подобное, и всколыхнуло грязный осадок, скопившийся в сознании за прожитые годы, в малоприятную муть.
«На кол сажать эту мразь! Чтоб неповадно было! А-то: либерализация, демократизация! Тьфу, черт! Это же, чтобы легче воровать было, а расхитителям, особенно в крупных размерах, ничего бы не было. Писаны законы, да есть на них препоны! Нет, хоть и уверяют нас правоохранители, законодатели, человеколюбцы, что жестокостью зло не искоренить, но чует мое сердце, без каленого железа, не вывести на Руси безобразий!  Да, и, нигде не вывести! Разворуют все, до последнего винтика, бессовестные людишки: и в Отечестве, и у соседей, и у себя в том числе».
Черные мысли роились в голове. В горле клокотало гневное рычание, и чтобы войти в норму, я пристроился на близлежащей скамейке.

- Эй, дядя… - передо мной, как Чеширский Кот, материализовались «пухлые губы».- А, ты чего в меня впился? Да я без обиды, серьезно… Я шел-шел, и подумал: чё  за дядька? Пристал ко мне, давай вопросы задавать. Дай  думаю, узнаю. Вот вернулся.
Меня передернуло, но сдаваться и отступать – это уж и вовсе было не к месту.
- Тебя как звать-то? – спросил я. В голосе моем не было агрессии.  Одна усталость, и больше ничего.
- «Челленджер» - представился он и протянул не очень увесистую, но крепкую руку.
- ??? – Я вопросительно взглянул, и тут же ввернул: - Погоняло?  То есть - кликуха?
- Чё за блатняк, в натуре?!  Псевдоним, дядя.
- Псевдоним? Ха! -  появившееся было смущение стало перерастать в «клуб  весёлых и находчивых». – А знаешь ли ты значение этого слова, мой высокоинтеллектуальный друг? 
Я был уверен, что его оперативный словарный запас  будет не больше, чем у Эллочки Людоедки, и решил в этом убедиться:
- Так вот, слово  « псевдоним…» - начал я…
- Этимология слова «псевдоним» - перебил он меня -  греческая и восходит к греческому  «pseudonymus», что означает  -  «лжеимменный». В русский язык заимствовано из французского и означает - вымышленное имя, используемое за место настоящего по тем или иным причинам. Многие известные личности скрывали свои настоящие имена или фамилии, в силу разных обстоятельств. Но мотивация, как правило, была одна – придание звучности имени, что влекло за собой, частенько, приобретение статуса благородного человека, и признание в высших  слоях общества. Звучная фамилия – это дорога в будущее. Это, как ни крути – почти судьба. А какие перспективы у человека с фамилией не звучной, а еще хуже – смешной? Например: Морковкин! Будь ты Морковкиным, удел твой один: морковкой на рынке торговать, ну, или, в лучшем случае, капустой. О продвижении по карьерной лестнице  можешь не мечтать, потому что Морковкиных на большие должности не ставят. А если ты артист, то с такой фамилией, выступать придется в пустых залах.
А себе я неплохое имя придумал. Скажу по секрету, в нем еще и часть моей настоящей фамилии скрыта. В общем, два аромата  в одном флаконе,  как нынче достойно и, вдобавок,  модно.
Глаза мои, по видимому, были настолько округлены, что  «Челленджер» на некоторое время прикусил язык. До меня постепенно доходило, что этот парень превосходный актер, по непонятной пока мне причине,  скрывающий свое истинное лицо.
- А почему  «Челленджер»?  - нашелся я - и что в нем такого этакого запрятано?
- «Челленджер» следует разбить на три части – назидательно  и  нараспев начал он. – «Челл» – это я позиционирую как – человек. «Энд» – это английское « and» , что означает союз «и».  «Жер» – первые  буквы от моей фамилии  Жердин. Следовательно, общий смысл будет – человек,  и фамилия у него Жердин.
- Гениально, - «клуб весёлых и находчивых» слегка приподнял голову.  - А имя у тебя есть, человек с фамилией Жердин?
- Есть. Харитон. Но оно мне не нравится. Поэтому лучше просто -  «Челленджер».
- Но ведь «Челленджер» - это американский космический корабль, судьба которого весьма плачевна.
- Да, при взлете на нем произошла авария. Один из ускорителей оторвался, пробил топливный бак, в результате чего произошло возгорание и взрыв. Говорят, астронавты были живы до, непосредственно, падения и удара корабля, поскольку находились в носовой части. Все погибли. Случилось это в 1986 году.
- А как же: имя – это судьба? Ты себе такой же финал пророчил, когда космическим шатлом решил назваться? Красивый и трагичный?
- Я не настолько фаталист, - искренне и очень симпатично улыбнулся он в ответ, чем меня окончательно обезоружил и расположил к себе.

В свою очередь, от меня он узнал, что обращение к себе я признаю не иначе как tiers (в русской разговорной практике, как - «тиэр»). Откуда оно ко мне прилипло, могу пояснить, даже считаю своим долгом подробно остановиться на этом, но несколько позднее, потому что историю, как я понимаю, следует начинать сначала, или как еще говорят дотошные и придирчивые граждане – начать следовало бы  издалека.

                Глава 2.  Чувак, это ж 90-е.

Глава о личных впечатлениях: как жилось и, как былось, в «распрекрасные» 90-е годы ХХ века, с некоторой долей иронии. Время и место действия – 90-е годы, Екатеринбург.


Середина  90-х, время озорное и беспокойное. Про начало 90-х  я и не говорю. Там была неразбериха, с распадом Советского Союза, в которой оказались все, и стар и млад, нанесшая, наверное, стране больше ущерба, чем интервенция «Антанты» и их союзников в период гражданской войны.
Негатива было столько, что не будь мы русскими, сгинули бы с исторического поля за пару беспросветных лет. Судите сами, молодое поколение, не заставшее этого «распрекрасного времени» в силу своего возраста. Я как смогу, обывательским языком постараюсь описать свои впечатления от происходящих в то время процессов.
Где-то, может и перегну палку, но то, что проходило на моих глазах, перевирать не имеет смысла. Что было, то было, и от этого никуда не денешься.
Свердловск, мой родной город, переименованный в Екатеринбург
(историческое название), в связи  со свежим ветром перемен, и повальным отказом от советских названий повсеместно, в постперестроечный период, жил, как и большинство других городов с легкой степенью нервозности. Государственные предприятия разваливались, социальные гарантии урезались, рабочие места сокращались, а выплаты заработанной платы, как могли, затягивались. Население трепетало от всевозможных слухов об очередной каверзе со стороны государства, и, скрипя зубами, посылало проклятия в его сторону.
- Налоги подняли, «коммуналку» подняли, за внуков деньги в школе трясут. Вчера за хлебом пошла, батюшки, опять цена выросла. Как жить?! – жаловалась одна бабуля другой, загибая пальцы, которых частенько не хватало, чтобы перечислить очередные нововведения.
Такие разговоры занимали умы горожан на работе, дома, местах общественных и не общественных, на окраинах города, и в его центре.
Главной темой была, конечно же, зарплата, и ее покупательная способность. Всем уже давно стало ясно, что без денег – никуда, что их нужно как-то добывать, и в  минуты, когда отчаяние переполняло, нет-нет, да у кого-нибудь прорывались  ностальгические всхлипы:
- Эх, сидел бы, сейчас в своем бюро, получал бы свои 150 рублей, и никаких проблем. На кой черт, страну развалили?! Бардак развели!
Жулья расплодили! Ну, что нам, простым людям с этим делать?!

Не горевало по этому поводу только чиновничье сословие, торгаши-спекулянты, да спортивного вида молодежь, вовремя смекнувшая, что удачу за хвост следует хватать собственными руками. Они сумели быстро организоваться. По началу, в небольшие мобильные группы, затем в группы по крупнее, находя себе занятие для промысла, в пределах своей дислокации, постепенно оккупируя близлежащие территории. Промысел этот назвали «рэкетом», который заключался в банальном отъеме денежных средств или товаров у лиц, осмелившихся заняться маломальской предпринимательской деятельностью, для поддержания штанов своих, и штанов своих близких. По статьям уголовного кодекса эти действия классифицировались как вымогательство и грабеж, но в городской среде твердо укрепился термин – «рэкет», термин заморский,  загадочно звучащий, и  тем самым, вызывающий уважение.
Новоиспеченные рэкетиры начинали свою деятельность с вещевых рынков,  где нагло отбирали, среди бела дня, у торгующей братии  либо пакет с фирменной джинсой, либо набор косметики, либо еще какие, понравившиеся забугорные изделия.
Наловчившись, и понабравшись опыта,  они переходили к более серьезным делам, сливаясь в банды, которые со временем обрели серьезную силу.
Бандитизм на улицах стал процветать просто махровым цветом. Одним из наиболее известных преступных сообществ явилось ОПС «Уралмаш».
Название это образовалось естественным образом. Группировки базировались на территории Орджоникидзевского района, часть которого называется Уралмашем, благодаря расположившемуся  здесь же, знаменитому орденоносному, крупнейшему в мире предприятию – УЗТМ (Уральский Завод Тяжелого Машиностроения им. С. Орджоникидзе). Название закрепилось, и вошло в обиход настолько, что без его упоминания не обходилось ни одно застолье,  ни одна приватная беседа.
 Слово «Уралмаш»  приводило в трепет далеко не трусливых парней, а власть в городе  вроде бы и была, но с ней почему-то никто не считался. ОПС – организованное преступное сообщество, вот кем реально устанавливались порядки и правила игры. Бандитских формирований в городе было множество. Но если говорить о крупных, а не о мелких образованиях, то помимо уралмашевской группировки на ведущую роль претендовала группировка, базирующаяся в центре  города, и получившая название – « Центральная».
Между « Уралмашем» и « Центральной» регулярно происходили стычки, в результате чего установились границы влияния, нарушение  которых было чревато серьезными разборками.
 Были поделены территории, а если говорить не опосредованно, а как есть, то были поделены дойные коровы, коими являлись предприниматели различных уровней и рангов, кооперативы и лавочки, гастрономы и уличные киоски, большие заводы и маленькие мастерские, вплоть до какой-нибудь бабы Маши, торгующей трусами и носками в дальней подворотне.
Во всех злачных местах легко можно было выделить крепких парней  в спортивных костюмах и черных кожаных куртках. Они круглосуточно несли некую вахту, и уже воспринимались частью интерьера какого-нибудь, например, рынка или кафе. Намётанному взгляду не составляло труда определить присутствие  «смотрящих»  или
«бойцов», поскольку, нарочитая их развязность, нисколько не скрывалась, а даже наоборот, выставлялась напоказ, и  являла собой выражение уверенности и силы. Присутствие  никем и ничем неконтролируемого монстра, мягко говоря, вносило некоторую неспокойность в жизнь обывателей. Почему монстра? Да, потому, что бандитское сообщество  как древнее мифическое чудовище обложило данью всех, кого только можно было обложить, и, время  от времени, приносило в жертву либо  « несознательных»  граждан, либо кого- то из своих же молодчиков.
 Хотя, я, наверное, преувеличиваю, сказав, что ничего никем не контролировалось. Контролировалось, да, еще как! Группировки сами ревностно контролировали друг друга, время от времени, посягая на зоны влияния своих соседей.
 Погуляйте по  «северному» кладбищу, что расположилось вдоль уралмашевских окраин. Посмотрите, кто упокоен на «лучших», по мнению обычных горожан, местах.  Прямо начиная от входных ворот,
 покоятся пацаны из ОПС  «Уралмаш».   «Уралмашевские» - так называли их в обиходе при жизни, так  же называют и сейчас, спустя много лет, когда тела их давно уже истлели.  Монументальные памятники из голубого и черного мрамора – это все, что напоминает сегодня о временах гангстерских перестрелок, когда жизнь не стоила ничего, а пулю можно было получить за неосторожное слово.
Удивительно, но захоронения ухожены, спустя годы. На них всегда цветы. Только подавленность, которая возникает от соприкосновения с этим, скорее всего, не от масштабности монументов, а от их бессмысленности. От бессмысленности того, ради чего положены были молодые жизни.
Идеология, насаждаемая в юные, мало еще что понимающие головы, имела следующие основополагающие принципы:
«Быть застреленным? Да, это мечта для настоящего жигана!»
«Умереть за бабло?  А что в этой жизни еще может обладать такой силой»?
Погибнуть за братву – значит, навеки остаться в памяти товарищей «правильным» пацаном, свято чтившим воровской кодекс.

Но, на деле это был просто красивый трёп, иллюзия, за которой стояла бессмысленная жизнь, и, как правило, бессмысленная смерть.

Помянет братва, очередного убиенного из своих, похоронит с достоинством и… забудет, ведь не дает возможности  расслабиться бандитская жизнь. Сгинул боец - на его место другой встанет, и будет  все это продолжаться пока  стоит  земля  русская. Оно, конечно, романтика и приключения, но лили  умирающие, совсем юные мальчики, горючие слезы в последние минуты, осознав до самой последней капельки, то, с чем они расстаются. С  Жизнью!!!
 Задумаешься: каково там, в могиле?  По  спине ледяной ручеек пробегает. Темно, сыро, холодно!  И, ты - один на один, с такой неизвестностью, что и подумать страшно.
Рассеяны погосты по России, будто, брошенные в землю зерна, которые раскидывает по бескрайним просторам Господь Бог, и в трудах своих, забывшись иногда от усталости, нет-нет, да, и позволит себе слабинку. Сорвется  с его губ досада, и запоет он протяжно в синеве лазуревой, да над сгущающимися тучами, мотив небезызвестной песни: - Пацаны, не стреляйте друг в друга ...
 Смахнет слезу, другую, и затрясет головой, постепенно впадая в бессознательное  буйство. Но знает  Создатель, что нельзя ему впадать в беспамятство. Некому его будет остановить. Опомнится, а по земле уже хлещут ливни, и молнии, располосовывают небесную твердь, и люди, глядя на безумство стихии крестятся в страхе, шепча искренне молитву: - Господи  помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй!
 А сидящая по своим штаб-квартирам братва, в очередной раз, провожая еще одного своего новопреставленного товарища, умываясь пьяными слезами, и еле шевеля языком, будет констатировать: - Бля! Небо плачет! По братану нашему плачет! Отольется им, сукам, эта кровушка! Бля будем, отольется!
Тостов в такие моменты не говорят, и пьют не чокаясь. Только сквозь поминальные речи, прорывается угрожающий мат, и доносится из дальнего угла, из какой-нибудь магнитолы, душещипательная песня: «Пацаны, не стреляйте друг в друга».

И вот, на этом фоне, как бы не было странно, но бизнес, обложенный со всех сторон, словно Змей Горыныч  толпой Соловьев-разбойников, поднялся, расправил плечи, и начал шиковать назло малообеспеченным слоям населения. Не смотря на то, что повсеместно, кооператоров нещадно грабили, сжигали их машины, киоски и магазинчики, а-то и просто убивали, дух предпринимательства в их среде не был сломлен.
Защиты от распоясавшихся бандитов искали в среде таких же бандитов, или еще, в союзе воинов-интернационалистов, в просторечии – «авганцев».  А те, кто не был вхож в эти  специфические структуры, то искали защиты у милиции, что было, в общем-то, малоэффективным. Обращение в милицию считалось актом позорным, не свойственным, по бытующим понятиям, для «правильного» бизнесмена, и могло повлечь за собой массу дополнительных штрафных санкций, со стороны наседающих рэкетиров. А посему, желающих попасть в список «неправильных», было не велико, если только - по не знанию, или воле недоброго случая.
  «Крыша»  же, нужна была всем, хочешь-не-хочешь. И, конечно, ее с удовольствием предоставляли бандитские группировки, в обмен на ежемесячные взносы своими подопечными, средств, в фонд развития и процветания, становящейся на ноги, организованной преступности.
А что же люди? Простые люди!
А простые люди смотрели: куда же заведет все это непотребство, многострадальное Отечество. Чья возьмет, и, кто выйдет победителем в период первоначального накопления капитала: государственная власть, или мафия. Под мафией, следует понимать, конечно, крупные преступные организации, имеющие вес и влияние в преступной среде, зачастую, имеющие поддержку в государственных силовых ведомствах. А не то, как у нас зачастую бывает, когда бабушки пенсионерки грешат на мафию, обозлясь  на распитые бутылки в подъезде, да, нецензурные надписи на стенах. Мафия – это мафия. А хулиганы – это хулиганы.

- Вагон с лесом надо продать!
- Круто! А у меня колготок четыре контейнера!
- Перспективы, бля! Бабло лопатой можно грести! Лопатой мало – экскаватор подгоняй!
- Чувак, это ж девяностые! Чё, мы зря в окопах сидели? Капитализм, бля! Дадим же просраться за бесцельно прожитые годы!
- Дадим просраться! Да, так дадим – что, либо хер пополам, либо манда вдребезги!

К хорошему привыкаешь быстро. И то, что и с запада, и с востока поперло барахло народ попривык, предпочитая импортное отечественному. Автомобили с завораживающими названиями были, правда, еще в диковинку, и их обладатели представлялись,  глазами городских зевак, небожителями, но до этих высот пожелали дотянуться и простые смертные - многочисленные учредители коммерческих организаций типа: ЧП (Частный Предприниматель), или ТОО (Товарищество с Ограниченной Ответственностью).
Их понемногу начинало распирать от заработанных денег и собственной значимости, что стало причиной зарождения негласного кодекса бизнесмена.

 - Что? Тойота? Праворукая? Забей ее себе в зад! Я чё, клоун? Ты мне «Бэху» пригони! Последнюю! Черную! Да, не трясись ты за бабки! Отвалю сколько положено!

Управлять престижным автомобилем – в духе времени. Но встречать по одежке – еще никто не отменял. Приобрести уважение не просто, а потерять легко, и, поэтому, без крутого костюма, если такового нет, из дома в «свет» лучше не выходить.
- А, ну-ка, мне вот этот – VERSACE, с отливом! Дорогой говорите? Подержите-ка, мой малиновый «пинджачок». Я примерю.
- Как на вас сшит! Замечательный костюм! – одобряют выбор продавцы, и предлагают упаковать.
- Нет, надел, так надел – уже не сниму! – заявляет покупатель и надевает поверх VERSACE свой малиновый пиджак.
Оглядев себя в зеркало, одобрительно кивает, крякает, и уже собираясь расплатиться, достает из кармана «лопатник»,  но в этот момент продавцы его одергивают:
-  Извините, но это же разностилье! Как можно смешивать несмешиваемое! – и советуют не надевать малиновый пиджак поверх костюма от знаменитого кутюрье.
- Много вы понимаете – усмехается тот в ответ, и поверх всего уже надёванного натягивает еще черное кожаное пальто в пол, снятое тут же с витрины.
 После чего, снова, одобрительно оглядев себя  в зеркало, и достав «котлету зелени», отслюнявливает  добрую её половину:
- И еще триста долларов сверху! На чай!
На дворе июнь, но престиж важнее мелких неудобств.
- Зато партнеры будут смотреть как на человека. Мы же не обсосы  какие, верно?!
- Конечно, верно! А часы?!  Как без часов?! Под такое дело только  CARTIER, золотые, с вензельком.
- А ну, покаж! 
Глядя на это чудо двадцатого века, и теряя чувство реальности, покупатель не может не выпить водки.
- Нацедите-ка мне водки двести грамм, и я, вашу «картью» забираю!

Покончив с желанием прибарахлиться, он скатывается со ступенек, затерянного в городских дворах магазинчика, упакованный «по самое  не хочу», с красной, от частых перепоив бычьей шеей,  увешанной золотыми цепями, болтающимися, так, как болтались пулеметные ленты, в далеком прошлом, на революционном балтийском матросе.

 Злопыхательства в народе начали зарождаться вместе с зарождением новоявленного «буржуинства». Простой человек, он же всё видит, всё знает и всё понимает. Закрой ему глаза, и он всё равно  увидит, узнает  и всё поймет. Спросите почему? Ответ простой, как из анекдотов про чукчу: - Глаза-то закрыли, но ма-ле-нькая щелочка, однако, осталась.
А поэтому, как ни крути, сплетни ползали по городу сродни питонам и обрастали еще большими сплетнями, оплетая  друг друга, точно амброзия, дорвавшаяся, наконец, до жертвы.
- Бог мой, - судачили  одни – ночью перестрелка была, « центровые» на казино наехали, всех крупье положили и игроков половину. Менты зассали ехать, так там месиво до утра продолжалось.
- Да, чё вы гоните – упорствовали другие – «центровые» казино это сами открыли. На кой ляд им самим на себя наезжать? Это «уралмашевские» пальбу устроили. Бабу не поделили, вот и закусились. Верняк!
- Слушай сюда, маза верная, – настаивали  третьи – вся возня из-за китайцев получилась. Они всем своим китайским рынком привалили. Как муравьи столы облепили, и давай по-своему щебетать. А чё они там щебечут, бес их разберет. Машут они своими цырлами, знаки друг дружке подают, фишками сыплют так, что крупье их загребать не успевают. Время идет, часики тикают, и вот…  Смотрящие  в один прекрасный момент  просекают, что игра давно не в пользу заведения идет. У них шок! Да не просто шок, а ШОК!!! Они, давай, методы защиты включать, да поздно. Лучших крупье из домов, из постелей повытаскивали. Бухлом бесплатным узкоглазых поят-поят, а им хоть бы хны.
А казино угорает уже тысяч на двести зелени. Стуча зубами от перепуга, старший смотрящий связывается с хозяином и докладывает обстановку.
Через пять минут, в зал казино влетает с полсотни амбалов, с «калашами», и заряжает автоматными очередями  над головами присутствующих игроков.
Тех как литовкой срезало. Упали на пол – в штанах насрано. Амбалы их всех на ноги поставили, и до кучи, еще так отбузгали, что поведение у них стало примерней примерного. А тут и хозяин подъехал.  Выстроили их в две шеренги, и стал он им спокойно, без натуги, расклад вещей объяснять. Мол, кто они, китайцы, такие здесь есть.  Они хоть и китайцы, но по-русски,  рубят здорово. Так что,  переводчика даже и не надо было.
Назидание длилось  довольно долго, и привело к тому, что эти самые китайцы, дружно и с радостью согласились с тем, что они говно, что весь их китайский рынок тоже говно, и что все они живы и здоровы только лишь потому, что им это с барского плеча позволено. А то, что они, суки драные, вздумали покуситься на чужой пирог, сходит им с рук в первый и единственный раз.
- Запомните, козлы китайские, хотите играть, играйте, но выигрывать в моем казино вы не будете. Порядки здесь я устанавливаю. И если что не так, вы у меня всем своим «шанхаем» из города вылетите! В двадцать четыре часа!  Ни одной китайской морды на улицах не останется. Поняли меня?!
Китайцы безоговорочно кивали.  Затем выложили все, что имелось в карманах, на один из рулеточных столов. И радуясь, что так легко отделались, убрались восвояси.
 Казино осталось при своих,  китайцы – живы и здоровы, но вот, авторитет у « центровых»,  значительно подрос  в глазах общественности. Не последнее это дело, в наше время – авторитет.

Что интересно, китайцам было разрешено приходить и играть в казино, но только без случаев выигрыша. Если только так – по мелочи. В противном же случае, вход в казино был для них строго запрещен.

Глава 3.  Как хорошо все начиналось…

Глава, в которой, наконец-то, берет свое начало повествование. Авторитетно заявляю: в нем нет ни капли лжи, а есть правда, только правда, и, ничего кроме правды. Время и место действия – 1996г., Екатеринбург.

От автора:
Все что с нами случается, по прошествии какого то времени, начинает представляться совсем в другом свете. То, что казалось значительным и невероятно важным, становится совершенно банальным и мало занимательным,  и, наоборот, то, что казалось повседневным, серым и бесконечно скучным приобретает смысл особенной важности, и жизненной значимости.  Для молодежи, пока она не подросла, такой подход к жизни совсем не актуален. Но пройдет время и они до этого дорастут, дайте только срок.
Те же, кто постарше, кто уже погрыз зубами тяготы и лишения, наверняка, способны разобраться в философии взаимодействия души и тела, и, стало быть, нижеописанные события им будут близки и понятны. 

Период,  который подвергнется моему пристальному рассмотрению, как раз, относится к тому периоду взрослости, когда мужчина - уже не мальчик, но при всем при этом, остатки юношеской бесшабашности так и играют у него в заднице, на которую ему всегда хочется найти остросюжетных приключений.
За четыре года до «миллениума» мне перевалило за середину «тридцатника», что не давало повода особо заморачиваться, поскольку я обладал всем, о чем мог бы мечтать самый обычный житель Российской Федерации. Финансовое положение было стабильным. Семья, ребенок, репутация.
В целом - сбывшаяся мечта идиота, достигнув которой, можно было бы забиться в тихое уютное семейное гнездышко, и не жужжа, не влезая ни в какие авантюры, спокойно дождаться пенсии, и после, благопристойно уйти на покой.
В таком видении житейских установок, заключена, я бы сказал, истина, придерживаясь которой, довольно легко получится выжить в среде обитания, и спокойно  встретить, однажды наступившую старость.
Я бы, по всей видимости, так и поступил, безропотно трудясь на работодателя, снося тягучую монотонность будней, волоча на себе семейное благополучие, если бы не одно – но. Это единственное – но, выражалось в том, что природа наделила меня творческими способностями, от которых мне не было покоя.
Молодая кровь бурлила. Ей было тесно в телесной оболочке, и она пульсировала, ища выхода. Выход, к сожалению, находился только один – бесконечная однообразная работа, без конца и без края.
Конечно, хорошо, когда работа, работа, работа, и еще раз - работа. Но ведь существует некий предел, когда от слова – работа, от копчика начинает подниматься волна справедливого гнева, типа: «А, чего ради?»
При его зарождении, это негодование, ты лелеешь,  ласково поглаживаешь, успокаиваешь, дескать, ничего – отдохнем. Но, по прошествии недели, другой, третьей - оно снова показывается, и уже с гораздо большими требованиями. Заигрывания, с нарастающим возмущением, не возымеют эффекта, а  дальше, больше и больше.
Следствием подобного трудового героизма  может стать нервный срыв. Он повлечет за собой инфаркт миокарда, а затем и вовсе: больница и морг.
По ночам, вдруг, начинают сниться кошмары, где безумный патологоанатом, тщательно вытирая скальпель об окровавленное полотенце, начинает ревниво выспрашивать: «А не поступил ли такой-то-такой-то?» – и не получив желаемого ответа, недовольно бормочет: « Подзадержался, батенька, подзадержался!»
Хорошая перспектива? То-то и оно!
Гори оно все огнем, но тело и душа требовали праздника.
Не сомневаюсь в том, что потогонная система, в которой очутилось все население страны после, так называемой перестройки, и развала  СССР, многих довела до истерического состояния. Приходилось выживать и бороться за место под солнцем. Но ежедневное нахождение в состоянии натянутой струны, готовой вот-вот порваться, и  мертвого могло довести до взрыва вселенского масштаба.
– Нужна  расслабуха! - жестко решаем мы на узком междусобойчике, и по завершении рабочего дня, прямо на рабочем месте накрываем «поляну».
Мы – это я – Артем Деев, и мои друзья-товарищи-сослуживцы: Евгений Чердынцев, в обиходе – Жека, или Джексон, как кому больше нравится, и Петя Пепелин, с прилепившейся еще с детства кличкой – Пипа. Кличка, не скажу, что вызывающая уважение, но к ней все привыкли, воспринимая ее, как нечто органически связанное с Петей, и не чурались ей пользоваться даже на официальных и торжественных мероприятиях. Петя не обижался, чем умилял верхнее и нижнее начальство, и его скромностью, и невероятной добротой, пользовались все, кому не лень.
- Слушайте, а может, не здесь, не на работе присядем? Может на улице, на скамеечке? А-то, будет нам раскердык! – Петя явно переживал за последствия.
Жека отреагировал моментально, по-командирски, чем привел Петю в чувства:
- Пипа, ты за окно посмотри! Что там? Снег и ветер! Там собаки от холода воют! Твои пораженческие настроения не спиртным надо заливать, а слабительным. Дуй, давай, за водкой! И на закуску грошей не жалей! В прошлый раз-то, поскупердяйничал – чем закусывали? Тараканами сушеными!
И действительно, куда, блин, податься?! Если за окнами снег, а в офисе все условия?!  Чесали мы репу, чесали и, однажды придумали маленькую хитрость, которую продолжительное время нам удавалось скрывать от начальства. Под предлогом, очень правдоподобным, связанным с острой необходимостью наведения порядка в отчетной документации, мы упросили босса разрешить нам сверхурочно потрудиться. И он разрешил! А, кто бы ни разрешил, когда за выполненную работу, да еще сверхурочно, работник не требует никакой оплаты?!
Босс наивно полагал, что наши вечерние задержки вызваны, исключительно, желанием потрудиться во благо фирмы. Он растроганно прощался, и по-отечески наставлял: - Вы, ребята, долго не задерживайтесь, отдыхать тоже нужно.
- Нет, мы не долго, - театрально смахивая пот со лба, отвечали мы, и,  по-заговорщицки  улыбаясь, откупоривали бутылку водки и деловито разливали ее по чайным чашкам.

Вот она – расслабуха! Это вам не дома с женой и домочадцами! Это не в халате и тапочках! Отличие - кардинальное!  Хотя и дома, можно выпить водки, и даже, закусить поразносолистей. Тут же – жену приголубить. Но, дома не поговоришь о сокровенном, о тайном. О  том, что мужчины, иногда, могут доверить только друг другу.
- Пипа, ты чего принес?! – Пипа у Джексона был на тот момент, явно, в опале.
- Как всегда: хлеб, колбаса, огурцы маринованные, сок томатный. И литр водки – «Довгань».
Пипа вытаскивал купленное из пакета, и комментировал:
- Хлеб черный – «Чусовской» - булка. Колбаса вареная – «Русская»- килограмм, триста грамм.  Огурцы маринованные, производство – Венгрия – банка. Сок томатный, производство – хрен знает чье – один литр в паке. На свой страх и риск взял баночку майонеза «Провансаль», нашего жир комбината. И литр водки « Довгань», которую мы пьем всегда.
- Эка, ведь опять поскупился! А, оливки чего не взял? Или слабоумие старческое одолело? Ну, да ладно, что с тебя убогого взять?! Тащи «тару»!
Пипа дернулся за кружками, тарелками, вилками и ножом, после чего взял на себя роль кухонного мастера.
- Блин, не стол, а натюрморт! Вот бы Айвазовского сюда – запечатлеть! – Джексон восхищенно оглядывал порезанные и разложенные по тарелкам продукты.
- Айвазовский бы наш стол на берегу Средиземного моря изладил. А на задний план, тонущий корабль подрисовал бы. Если приглашать, то лучше Шишкина! – заметил Пипа.
- А, Шишкин бы его под елкой нарисовал, - подавляя смех, добавил я,
- и этикетки на бутылках из «Довгани» в «Зубровку» бы превратились.
Мы дружно захохотали, и усталость незаметно стала растворяться в непринужденной атмосфере тесного мужского коллектива.

Про закуску ничего не говорю – не аристократическая. Но ведь не в закуске дело! Главное – это, что происходит между чоканьями  чайных кружек друг о дружку.
 «Что происходит? – скажут несведущие. – Да, что там, кроме пьяного базара может происходить?!»
 Нет! Пьяный базар, конечно, будет, но в заключение! А в начале? А в начале - самое интересное! 
О чем пересуды у выпивающих дядек?  Ха!…, да об этом все дядьки знают! Но, скажу вам по секрету: о многом. О политике, о конце света, инопланетянах, исторических коллизиях Родины, об армейской службе, интригах на работе и, - а как без этого? – о женщинах.
Первая выпитая порция развязывает языки, которые, завязать обратно, становится делом, почти невозможным.
- Вот, она! Настала долгожданная минута! – с томлением в голосе, нарушил тишину Джексон, когда все замерли, получая наслаждение от первой дозы спиртного. – Давай, по второй! В установленном порядке! – и разлил новую порцию в чайные кружки, с отколотыми краями и оторванными ушками.
- Вкуснотища! – жуя хлеб с колбасой, и похрустывая маринованным огурчиком, только и мог сказануть Пипа, потому что, восторг, переполнивший все его тело, заблокировал остальные имеющиеся мысли, в его, почти что, гениальной голове.
- Опять босса прокатили.
- Да, что, от него убудет? И так, пашем, как черти! Он мог бы и сам нам «поляну» накрыть!
- Нет, он сейчас новенькой секретаршей занят. Девочка, видели?
Увидите, слюни не забудьте подобрать!

Чем бабьи сплетни отличаются от сплетен, что с пьяными ухмылочками перетирают захмелевшие дядьки? По большому счету ни чем. Кости перемываются, сначала, ближнему окружению. Затем, дальнему. И только потом, разговор  переходит в раздел: о бабах. Что значит – о бабах? О бабах  –  это значит, что народ созрел для интимных пересудов: кто, где, когда, кого, и сколько раз за ночь сумел отыметь. 
Все ранее, не на один раз пересказанные истории, были знакомы, и хотелось свежатинки. И, такая свежатинка, непременно, появлялась, к всеобщему удовольствию.
Наш, безоговорочно, всеми признанный ловелас  Джексон,
 у противоположного пола  имел феноменальный успех. Не скрою, мужчина очень привлекательный, к тому же, весельчак с множеством талантов, и с повышенной степенью нахальства. Разбил не одно девичье сердце, между прочим.  Он то и был среди нас той путеводной звездой, до которой, при ее абсолютной  недосягаемости, нам, все же, очень хотелось дотянуться.
- С такой девочкой познакомился… - жмурясь, будто, мартовский кот, и сладко потягиваясь, мурлыкал Джексон,  -  а-ба-л-деть! Медсестра. 
Замужем. Что вытворяет!
Мы нетерпеливо начинаем ёрзать на стульях.  Не терпится узнать, что же вытворяет  молоденькая  медсестра, во всех подробностях. А Джексон, заметив в нас проснувшееся нетерпение, тянет время.  Словно мальчонка котенка за хвост, то отпуская, то подтягивая к себе.
- Дело было так… - мы придвигаемся поближе, не дай бог упустишь важную деталь или не расслышишь, и уже просто кипим от негодования, потому что издевательство какое позволяет себе Джексон, затягивая  наиинтереснейшую историю, способно довести до белого каления даже Папу Римского.
- Подождите, давайте выпьем, - осаждает  Джексон, разливая  по кружкам водку. – Чего уши навострили?  Будет вам « Тысяча и одна ночь» - и залпом выпивает содержимое кружки,  подхватывая кусок вареной колбасы и, отправляя его, в след за только что пролетевшей по пищеводу водкой.
 

                Глава 4. БАЙКА  ДЖЕКСОНА  № 1.

Глава, в которой Евгений Чердынцев делится с нами впечатлениями о своей очередной интимной победе. Время и место действия – 1996г., Екатеринбург.

- Моя  Аленка, на недельку к матери мотанула. А я, три дня назад, топаю себе на работу, дорогу на метро срезаю через дворы, через кочегарку, мимо общаг. И там, где пятиэтажки, смотрю, ко мне девушка торопится. Я оторопел  сперва, подумал денег будет клянчить, или разводить, на какую-нибудь херню, а к ней, и целая  кодла потом подтянется. А она: « Мужчина, помогите»!
На моем лице недоумение, дескать, что случилось?
« Муж ногу сломал. «Скорая» приехала, а с четвертого этажа спустить некому. Соседи - пенсионеры, помочь не в состоянии. Есть один мужчина, еще водитель «скорой», вы, и надо еще кого-нибудь.
Я поищу, а  вы поднимайтесь на четвертый этаж, вон в том подъезде - там дверь открыта».
Зашел я в подъезд, поднялся на четвертый этаж. В квартире: бригада «скорой» - врачиха  с  водилой, мужик какой-то в обвислом трико, и бугай на полу, лежит - стонет.
Глянул на него:  одна штанина разрезана, а  нога, там, где голень, лилового цвета, и в месте перелома на одном мясе висит.
- Это как?  –  удивились мы.
- А вот так! Кость сломана, и ступня вместе с лодыжкой, как сосиска болтается. На мышцах, на мясе, и на коже держится. Мне от такого вида чуть самому плохо не стало. Хорошо, « врачиха» ему шину стала накладывать, вид человеческий придавать. А-то бы я сам там улегся и без нашатыря не поднялся, ей-богу!
Немного погодя, возвратилась та девушка, с собой еще мужика привела. Взяли мы этого бугая вчетвером, стали укладывать на покрывало, чтобы вынести. На носилках нести не было даже речи. Он бы нас всех под этими носилками и придавил. Мы его поднимаем, а он орет благим матом, опускаем, а он – еще, пуще.
Уложили его, наконец, на покрывало и потащили. Дотащили до машины, внутрь затолкали и отправили со всеми «наилучшими» пожеланиями.
Когда же все закончилось, и «скорая» уехала, разглядываю я эту девушку, а она – красавица. Но от чего, думаю, у такой красавицы, в глазах тоска зеленая, и слезы набухают, и, вот-вот, прольются? Спрашиваю, как такое безобразие могло произойти?
Она чуть не в рёв: « Дура, я, дура!  Вышла  замуж за козла! Любила идиотка, холила-лелеяла, а он, как женился, вроде, ничего был, да недолго все это продлилось. Пить стал. Собутыльников не пересчитать. Бабы  потаскушные с ними трутся, мандой трясут. Он свою зарплату всю пропьет, и на меня с кулаками: куда, мол, деньги деваю!
Я медсестрой в детской поликлинике работаю. Какая у меня зарплата?  Как у сморчка заплата!  И, ту, если не спрячу, считай - пропала. По ночам слезы лью, а этот, скотина, пьяный валяется, храпит так, что стены ходуном, и ему дела нет до того, что в семье происходит.
- Да-а,- сочувственно вздыхаю я, - ну, а  ногу-то, он как сломал?
- По дурости своей, будь она трижды проклята. После вчерашнего! Пьяный еще! Давай с меня сигареты требовать! А я, что, табачная фабрика? Если нету, где взять? Вот он искал-искал, шарахался-шарахался, и полез на антресоли. Промычал, что заначка там у него запрятана на экстренный случай. Поставил табуретку, встал на нее – не достать. Ставит вторую табуретку на первую, и лезет. Ножки второй табуретки, только-только входят на седушку первой табуретки, чуть сдвинется – упадет. Но пьяный мужик – орел. Взобрался он – о чудо! Роется в хламе тысячелетнем, и находит там пачку, еще дедовых папирос. Поворачивается он на этих табуретках, взмахивает руками с ликующим ревом: « я же говорил!» - и рушится вместе с табуретками из-под самого потолка  на самый, что ни на есть бетонный пол, линолеумом прикрытый. Я только хруст услышала. Первые пять секунд – тишина. А  потом, он как заблажит - я «скорую» быстрее вызывать.

Так мы познакомились.  Девушка по имени  Снежана. Она  даже не стала ломаться, как некоторые, дескать, я мужняя жена, и ничего такого себе не позволяю. Хотя, я ничего такого и не предлагал.
Просто пригласил поужинать вечером в кафе. Всё было мило. Бутылочка вина расположила  нас друг к другу, и я нес всякие небылицы, пытаясь развеять ее некоторую скованность. Сперва, она просто улыбалась, затем позволила себе смеяться, и уже к концу нашего застолья сама стала откалывать такие шутки, какие позволительны только между очень близкими людьми, либо между пьяными слесарями, в период глубокого запоя.
Она сама предложила продолжить наше рандеву. Поехали ко мне, в мою, ненадолго опустевшую квартиру. Окольными путями, прихватив шампанского, фруктов и конфет.  А так же, необходимых «штучек», для  соблюдения, так сказать, гигиены. 
Было за полночь. О том, что утром на работу, не приходило  в голову ни мне, ни ей. Для поддержания продолжающейся сказки, я зажег несколько свечей и подошел к стерео системе, чтобы выбрать и поставить на  «вертушку» нечто романтическое, из моей музыкальной коллекции. Винил – это совершенство. Фирменный винил – это божественно. У меня винил фирменный, и подборка весьма не плоха. Выбрал я альбом FAUSTO  PAPETTI с зачаровывающими мелодиями  меланхолического  саксофона.
Танец?! Конечно, танец! И Снежана обвила меня, и прижалась так крепко, что сквозь ее тонкое платье я чувствовал ее нервное напряжение, чередующееся с волнами пробегающих по телу спазм, которые  перетекали в кисти и пальцы рук. Ее состояние, буквально, обволокло меня, и мы, два слившихся перевозбужденных тела, застыли в бесконечном поцелуе. 
Никакой саксофон не мог уже оторвать нас друг от друга, когда одежда, отделяющая наше полное соприкосновение, была сброшена на пол.

Джексон остановил свой рассказ и потянулся за бутылкой.
- Оба-на! Уже выпили?! – недоуменно потряс он, непонятно каким образом опустевшей стекляшкой, и стал скручивать пробку, с  предусмотрительно заготовленной, второй бутылки. – Давайте, ребята, за милых дам. Гусары пьют стоя! – и встал.
Мы тоже встали, и с троекратным: Ура! Ура!  Ура! – выпили за прекрасных дам.
- Джексон, а подробности-то, подробности? - дернули мы его за рукав.
- Подробности? О, подробности – это сек-ре-ет, - протянул  он  нараспев, и его посоловевшие глазки блеснули хитрым огоньком.
- Это, акт сово-куп-ления,- опять протянул он нараспев. - Это для  взро-ос-лых …
- Джексон, мы тебе сейчас рога пообломаем, - начинаем  мы выходить из себя. На что он справедливо заметил: - Рогов у меня нет, не было, и никогда не будет!
- Тогда не чеши пузо, рассказывай!
 Набив, таким образом, себе цену, разлив еще по одной, Джексон продолжил историю, про свой «romantic».
- Вот что я вам скажу, ребята. Такой девчонки у меня никогда не было.  Это «торнадо» в постели. Нет, меня просто всего передергивает от воспоминаний,- он выпил еще водки, сделал – бррр, и продолжил:
- Снежана лежала, широко открыв глаза, и  раскинув руки …. Чтоб вас не дразнить, скажу, что всему что полагается, было на своих местах. Стройняжка! Ножки ровные, грудь, просто закачаешься! Ну, а то самое место – шедевр!  Истосковалась девчонка по настоящей ласке. Муж ее, долбоеб, только бухать мастер.  Загнал женскую страсть в преисподнюю, и давай, куражиться над бедняжкой. Хорошо хоть, он ей детей не заделал, - распалялся Джексон.
- Так вот, лежит она на простыни вся распластанная, это после первого раза,  и говорит, таким елейным голосом:  « Жень, а Жень, я хочу тебя всего облизать. И над твоим достоинством поизгаляться. Нет, ты отдохни немножко, а потом мне отдайся.  А потом,  сделай меня в попу. У меня такого еще ни разу не было, и вряд ли будет. Голос елейный, а глаза озорные, зовущие. Продолжалась наша любовь почти до рассвета, и не вздремнули мы с ней ни минуточки, поскольку говорили еще за жизнь, и о всяких бытовых проблемах, которых у каждого есть преогромное  количество, только копни.
- Джексон,- недоуменно воскликнули мы,- так вот почему ты засыпал за рабочим столом позавчера? А нам-то: футбол смотрел, футбол…. Ух, ты - проныра хитромордая!
- Джексон,- не унимались мы, - а продолжение у вас будет?
Он тяжело поводил бровями, посмотрел на нас отрешенно, и нехотя произнес: - Нет. Мы так решили. Снежана со своим козлом будет разводиться, а я завтра семью встречаю, вот и не судьба.


Глава 5.   Сюрприз.

Глава, в которой повествуется о том, как мы - я и  Джексон, впервые, проводим время с «ночными бабочками». Время и место действия – 1996г., Екатеринбург.

Чувствовался конец зимы. Автомобили сновали по дорогам, перемешивая снежную кашу с грязью.  Небо продолжало быть унылым, офис тоже, под стать небу был унылым, и только босс, пытаясь хоть как-то нас расшевелить, заходил и травил анекдоты.
- Ребята, хватит киснуть! Причина многих болезней – плохое настроение. Вот, вам известно, что один день, проведенный в тоске и само копаниях, укорачивает жизнь на одну неделю? Нет? А, то, что одна минута смеха, продлевает жизнь на пять минут?! Известно? Тоска и до депрессии довести может. А это уже - диагноз! Это – к психиатру на прием! Профилактика должна быть – то есть смех. Веселую историю послушал, и никаких таблеток не придется глотать. Как говорят медики: смейтесь на здоровье! Я вот смеюсь – и вам советую. А чтобы не думали, что я только нравоучениями могу заниматься, я вам историю из своей жизни расскажу.
Когда я был молод, и только женился, мы, с моей разлюбезной женушкой, из-за каких-нибудь пустяков часто скандалили. И вот однажды, в выходной, с утра у нас такая перепалка случилась, что сервизы летали по комнате, будто пушечные ядра. А теща, вездесущая бестия, как носом учуяла, что у нас что-то не так – и к нам.
Приперлась - давай, ревизию проводить. Прошлась по квартире. Тут проверила что да как, там проверила, а потом и спрашивает:
- А, чего это, у вас посуда битая?
- Ссорились, - объяснила жена.
- А, диван, почему сломанный?
- Так это мы, после – мирились.
На некоторое время наступала разрядка. Но она быстро увядала, словно пучки молодого  укропа, только что срезанные с грядки, а потом, брошенные и забытые, на самом солнцепёке.
Копаясь в неразобранных бумагах, я то и дело посматривал на циферблат, висящих на стене часов, изнывая от медлительности стрелок, еле ползущих по своей траектории. 
«Не день, а пластилин, какой-то, - цедил я сквозь зубы, - физика:  деформация времени в пространстве. Эйнштейн, мать твою, зачем ты о теории относительности миру поведал»?!
 А стрелки часов, явно издеваясь, упорно не хотели ускорить движение.
Неожиданно, позади себя я почувствовал колыхание воздуха и услышал Женькин приглушенный шепот:
 - Артемка, сегодня - сюрпри-из!
Я развернулся в кресле и вопросительно посмотрел на него снизу вверх, глазами показав на входную дверь.
- Какой сюрприз? -  насел я на него, как только мы выскользнули из офиса и оказались на нейтральной территории.
- Сюрпри-из, - насмешничал он,- девчонки!
- Какие девчонки? - вздыбился я.
- Классные! – он неправдоподобно округлил глаза, и деланно состроил ужасное лицо.
- Старые знакомые?
- Нет!
- Новые знакомые?
- Нет!
- А кто?
- Проститутки!
- Как проститутки? Вот прямо проститутки-проститутки?
В ответ Джексон одобрительно затряс головою.
Честно говоря, опыта такого плана я не имел. Сексуальные утехи, так сказать, в добровольном порядке, где-то на стороне - это было мне знакомо. Но, о продажной любви, познания были только теоритические.
Если начать здраво рассуждать, то на вопрос: нахрена тратить деньги, притом не малые, за то же самое, что можно получить дома? – ответить, вот так, сходу – не получится.
Ты – добропорядочный семьянин. У тебя жена – не уродина. И имеешь ты ее, свою красавицу, семь дней в неделю. Мало семь дней в неделю? Имей восемь дней в неделю, если здоровье позволяет! Только, если у тебя с этим делом все в порядке, – о каких проститутках, вообще, может идти речь?
Но Женька – змей искуситель, к здравому смыслу предпочитал не прислушиваться. Он жил беспутной жизнью, со стопроцентной уверенностью полагая, что то, что хорошо ему, должно быть хорошо и всем остальным. За что его только жена терпела? За веселый нрав? За то, что он любовник необыкновенный? Или за то, что их дочь, папку своего любила до безумия? Или за все вместе – сразу?
 А, я-то, молодец – поддался на «сладенькое»!
Это - Женькино философское изречение, надо мной злую шутку сыграло.
 «Не познав «непознанное» - не оценишь по достоинству: а, стоило ли, вообще, с этим «непознанным» связываться?» - так он изрекал, в минуты принятия решений, потрясая указательным пальцем над головой.
Солидно – ничего не скажешь! Философия, вообще, была Женькиным коньком с детства. Но, куда она его привела - об этом известно только богу, и мне. Потому что половину пути, из его трагических путей-дорог, я разделил с ним по-честному.
Доступность «девочек», с недавних пор, как оказалось, стала просто, на « раз-два…». Эта скрытая сторона жизни, на что обратил внимание я позднее, была на самом подъеме.
Однажды очнувшись, словно медведь от спячки, я обратил внимание на то, что номерами телефонов  проституток увешаны все столбы и заборы, двери подъездов и частных предприятий, вплоть до государственных учреждений.  До первого с ними знакомства, все это было мне невдомёк, и подноготной, ночной развратной жизни, для меня просто не существовало.
Я был несведущ, как ребенок, и продолжал бы  находиться в таком неведении до сих пор, если бы не «растлитель чистых душ», Джексон.

Для  Босса, мы в очередной раз, задерживались на «сверхурочную» работу. Он, как и в предыдущие разы, сочувственно предлагал сильно не задерживаться, и знать меру трудовому энтузиазму. А мы, в свою очередь, обещали поумерить пыл, в решении сверх запланированных производственных задач.
Улицы были темны.  И свет, на грязные навалы снега  падал из, начинающих зажигаться  окон, стоящих  по соседству домов. Мы были во всеоружии – я, и Джексон.
В этот день, нами было решено провести оттяг, укороченным составом, потому что Пипа, как выразился Джексон, обосрет всю малину, а «девочки» от такого олуха свалят без предупреждения.
- Женька, чего не хватает? – нервно спрашивал я, придирчиво осматривая, добросовестно заставленную «поляну». Меня потрясывал мелкий озноб, будто молодуху перед смотринами.
- Ну, ты что, мальчик?  Девчонки как девчонки – расслабься! В нашем возрасте стыдно, да просто смешно трястись от страха! Скажи, как на духу: во сколько лет ты первую девочку «трахнул? Или позабыл уже, от старости?
- Ничего не позабыл! Мне восемнадцать было, а ей тридцать. Но это не я ее, а она меня растлевать стала. Толком ничего не вышло, сам понимаешь, в первый раз все-таки. Я ее пожулькал, она меня пожулькала. А как до дела стало доходить, я уже обкончаться успел на два раза. Она разочарована, я хоть сквозь землю провалиться готов от неловкости. На том и разбежались. С тех пор я сделал для себя полезный вывод, которого и придерживаюсь: спать следует с ровней. Я имею в виду и по возрасту, и по статусу, во избежание нежелательных казусов.
- Так, ты сейчас боишься впросак попасть? В неловком положении оказаться?
- Женька, это ведь ты у нас секс символ. А я, не представляю даже, как с проститутками следует себя вести. Давай, намахнем по соточке, а то мне что-то не по себе, - взмолился  я, и продемонстрировал мелко дрожащие пальцы.
Джексон недолго думая, дал добро. Мы опрокинули по стакану водки, и моя нервозность растворилась кусочком сахара  в  крутом  кипятке.
В дальнем конце коридора зацокали каблучки.
- Они! – оживился  Джексон, и мельком зафиксировал время. – У нас четыре часа! Все по счетчику!
Дверь офиса слегка приоткрылась, и в  чуть заметный открытый проем, просочились две изящные фигурки  в длинных черных платьях.
« Хм… Обычные красивые девчонки, не в жизнь бы не подумал», - пронеслось у меня в голове. А две прелестницы, по-деловому, и очень настойчиво, обозначили наши позиции.
- Мальчики, оплата немедленно!
Я попытался отшутиться, мол, сперва стулья, а потом деньги, но Джексон уже протянул девушкам  оговоренную сумму, и она исчезла в недрах их сумочек. Процедура перехода денежной массы свершилась, и девушки заметно подобрели. Они представились Лерой и Юлией, и сразу закурили.
- Выпить? Закусить? – засуетились мы, изображая из себя галантных кавалеров.
- И выпить, и закусить! – они знали  свое дело назубок.
Клиент – это деньги. Сделаешь свое дело хорошо, и клиент может перейти в разряд «постоянных». А с постоянным заказчиком и надежнее, и спокойнее, в силу того, что  кота в мешке тебе уже не поднесут, и неожиданные сюрпризы, наверняка, будут исключены. Положительный момент – неоспоримый, понуждающий «девочек» прилагать усилия и стараться максимально понравиться каждому, более-менее порядочному клиенту, в тайне надеясь на осуществление своей потаенной мечты. Мечта же эта - стара как мир!  Ведь чем черт не шутит?! А вдруг, влюбится клиент в девушку (профессианально-легкого поведения) без памяти, возьмет ее замуж, и увезет далеко-далеко – в заморские страны! Сказка, легенда, миф – но, живуч, зараза!
Лера и Юлия, пили, ели, курили и несли всякую чушь. Обычная уловка, маленькая хитрость. Им ли было не знать, что чем больше уйдет времени на всякие там прелюдии, не относящиеся непосредственно к «пореву», тем меньше времени им придется выполнять свою «повинность». Нет, работа есть работа, без нее никуда, но ведь, и профессиональные секреты никто не отменял.
- Мальчики, а чем вы тут занимаетесь? Одни папки кругом. Стратегические запасы страны распродаете? Или государственные тайны? – Лера и Юлия жеманно улыбались.
- Торгуем помаленьку. Контракты, договоры, сопроводительные документы. Скукота, одним словом. Тепло женское только и спасает.
Иначе, свихнуться можно, - докладывал за нас обоих Джексон.
- Тогда вы по адресу обратились. Мы как раз в такой службе спасения работаем. Уже не одну сотню спасли. Теперь ваша очередь настала.
- Давайте, за вас, чаровницы! – Джексон разлил по «бокалам. – Дамам шампанское, мужчинам водка.
 Вчетвером  мы выпили, закусили, и снова выпили, и снова закусили.
Надо было бы уже и начать, то чего от нас девушки ждали, но Джексон посматривал на меня, а я, как мог, отводил в сторону глаза, оправдывая себя тем, что сила внутреннего сопротивления была выше силы внешнего воздействия.
Объяснить свое поведение иногда очень сложно. Ведь, вот – две симпотяшки, сами пришли! Делай с ними что хочешь, так нет – организм не желает! Организм протестует! Ну как с таким организмом существовать? В иной раз, идешь по улице, по сторонам глазеешь – женщины красивые на каждом шагу, и одна лучше другой кажется. Желание близости обрушивается некстати, да еще такое сильное, что непроизвольная эрекция начинает выдавать тебя с головой, вызывая улыбки, заметивших твое, не к месту возбудившееся состояние. Гиперсексуальность в одном случае, и снижение потенции в другом – необъяснимый парадокс, во всяком случае, для меня.
Джексон нетерпеливо ерзал на стуле, не скрывая своего недовольства нашей скромностью, затем, под каким-то предлогом вывел меня в коридор и набросился:
- Артем, сколько можно вату катать?! Уже два часа прошло, а мы все в ладушки играем! Давай, дело делать пора!
 Он затолкнул меня обратно, и не нашелся сделать ничего другого, как предложить еще раз выпить и закусить.
Поглядываю  я на совершенно чужих мне молодых  женщин и чувствую, что нет во мне никакого желания совокупляться с ними. По- другому назвать, то, что мне предстояло проделать, не приходило в голову. Либидо находилось на отметке – ноль, потому что обозначившаяся неприязнь к незнакомому неопробованному телу, попользованному неопределенным множеством неизвестных мне мужиков, встала заградительной  стеной.
Я ведь не знаю, а может, только что их драли сифилитики, или носители гонореи, а-то и  ВИЧ! Картина того, что у меня закапает с «конца», ярко встала перед глазами.

Прошло еще полчаса, а я оттягивал, и оттягивал начало действий, пока, наконец, Джексон не выдержал, и не начал «раскладывать» Леру прямо на своем рабочем столе.
«Хорошенькое дело», - возмутился я мысленно, наблюдая, как Лера владеет навыками орального секса. Джексон волнительно дышал, а я неприкаянно сидел на стуле, ощущая себя полным идиотом. Искоса
я оценивающе посмотрел на Юлию. Она курила, безразлично наблюдая за происходящим.
«Ну, сколько можно сидеть как пень?!» - выругал я себя и, наконец, решился:
- Юлия, иди сюда.
Юлия, легко вспорхнула, подошла и припала ко мне. Расстегивая на джинсах ремень и ширинку, она меня, как маленького мальчика, нравоучительным голоском, стала наставлять:
- Ну, что ты такой нерешительный? Симпатичный, а нерешительный! Ты, наверное, чего-то боишься? Не бойся! У венеролога мы проверяемся, презервативами пользуемся, за собой следим. Чистенькие мы, как ангелочки!
И она полезла к моему сокровищу, совершая поступательные движения своей нежной ладошкой.
«Ого-го, - сказал мне мой внутренний голос, - премило, и даже очень!» - и лед, долгое время сковывавший мой нераскрытый потенциал, растаял.
«Не такой уж я и специалист, - пришел я к выводу, спустя пять минут, - с женой-то, все гораздо проще. А тут, какое множество нюансов!»
С нескрываемым любопытством я косил глазами на Джексона. Тот пыхтел над Лерой как морж над моржихой. В ответ она сладко постанывала.
«Не сказал бы, что ей неприятно», - отметил я про себя, и удвоил свою работоспособность, чтобы и Юлия почувствовала, что с ней настоящий мужчина, и произвела бы на свет звуки блаженной страсти.
Но она молчала, как рыба об лед, а точнее, как белорусский партизан в застенках фашистского гестапо.
Время, так медленно тянувшееся  в течение рабочего дня, разогналось, не на шутку. Час Х приближался, а попробовать всего непопробованного, очень хотелось.   Мы перемигнулись с Джексоном, что означало: давай, поменяемся девчонками.
 Мы поменялись. Потом поменялись еще раз, и счетчик объявил, что пора.
- Как  пора? – вошли  мы во вкус.
- Мальчики, вы у нас не одни! – поставили нас на место Лера с Юлией, и, облачившись в свои черные платья, ретировались.
- Приятно было провести время, мальчики. Мы всегда в вашем распоряжении. Салют! – прозвучали удаляющиеся голоса в гулком коридоре, в сопровождении цокающих каблучков.
- Телефоны-то, хоть,  взял? – вопрошал  я, натягивая джинсы. И как оно тебе?
- Как в первую брачную ночь! - парировал  Джексон. – Повторим,
 как-нибудь?
- С удовольствием!
Еще часа полтора  мы делились впечатлениями.  Допивали и доедали,   «недопитое» и «недоеденное», ставя акценты на тонкостях интимного процесса. Меня распирала гордость и самоуважение. А Джексон глядел на меня иронично, как наставник, и в глазах его читалось мысль, не требующая ни каких доказательств: «Ну, что бы ты, Артем Геннадиевич, без меня делал?! Сгинул бы в суете мирской, не оставив после себя ни следов, ни памяти!»
- Женька, а ты где таких девчонок надыбал? Если они в университете учатся, ты-то там, каким боком?
- Это мне сосед студент подогнал. Курили мы с ним как-то на площадке, он и ляпнул, что у них девчонки на курсе таким промыслом занимаются. Я на заметку взял, и вот, пожалуйста.
- Удивительно, как такое может быть? Девчонки – красавицы, не дуры. По любому, из семей приличных, а зарабатывают - проституцией. Наверняка, наивно полагают: замуж выйдут – бросят.  Может, бросят, а может, и нет!
- Да, кто это знает?! Жизнь может так закрутить, что не расхлебаешь!

Суждения о праведности,  недолго занимали наши головы. Воспоминания о приятном будоражили, и мы наперебой сыпали друг в дружку междометиями, типа: «ох!» и «ах!».
А когда вспомнили: «пора по домам!» - Джексон насел на телефон, и долго развлекал меня тем, что склонял к интиму диспетчершу таксомоторного парка. Ему это почти удалось, когда зеленый огонек засветился под окнами офиса.
Затем, мы долго кружили вокруг приехавшего на вызов такси, мало что соображая, и «вынося мозг» водителю.
- Шеф! А, чего это, у тебя на такой развалюхе – номер президентский? – язык у Джексона заплетался, как коса у сказочной царевны. – За какие такие заслуги?!
Водитель, насмотревшийся в своей профессии всякого, только отмахивался от нас:
- Какой такой – президентский? Обоснуй!
- А, вот у тебя номер – 12-06 ЕБН!
- И что?
- А, то! 12-06 - это 12 июня -  День Независимости России! А, ЕБН – Ельцин Борис Николаевич – первый президент Российской Федерации! Понял, простофиля? Такой номер имеешь, а знать – не знаешь!
 Наконец, изрядно пьяные, но довольные, мы мчались  по ночному городу домой. Город спал, и давно уже спали наши жены и дети, так и не дождавшиеся к вечернему чаю своих мужей и отцов,
разбазаривающих себя направо и налево, и куда угодно еще, только не на свою семью.



                Глава 6.  БАЙКА  ДЖЕКСОНА № 2 .

Глава, где читатель познакомится с Анжелой, главной героиней первой части повествования, ставшей, в силу обстоятельств, катализатором всех последующих событий.

- Ребята, вот я попал! – провел по осоловелому лицу Джексон своей пятерней, и осклабился: - Гы…. Как чита-дрита, на бразильский карнавал!
Он развалился на стуле, широко раздвинув ноги с виноватой ухмылкой. Он был уже пьян. Разливая не как обычно – поровну, а по новым, и очень хитрым правилам: себе больше, а нам вполовину меньше, Джексон «накидался» быстрее обычного, чтобы умалить свои совесть и страх, перед предстоящим покаянием.
Мы с Пипой давно уже стали замечать, что Джексон «потерялся».
«Потерялся» основательно, и, похоже, бесповоротно. Он потерял с нами тесную связь, которая крепко связывала нас троих многие годы.
А в последние месяцы (да почти год!), отдалился, не понятно почему.
Нет, визуально, все было, как и всегда: рабочие отношения, необходимое общение, шутки и приколы. Но та тонкая материя, объединяющая близких друзей, которую не ощутить ничем, кроме, как душой, пропала.
Подойти и спросить: Джексон, что за херня?!  - не представлялось удобным, так как устраивать «терки» на глазах у множества сотрудников – было последним делом. Чтобы прояснить  сложившуюся ситуацию, мы - я и Пипа, решили организовать «расслабуху» с непременным участием Джексона. Некоторое время он упирался, ссылаясь на неотложные дела, но, под нашим напором в нем что-то сломалось, и остаться он не отказался, приняв для себя, как я понял впоследствии - тяжелое решение.
- Помните, мы ездили в сауну, на твой Пипа, день рождения? – обратился к прошлому Джексон.
- Ну? – стали припоминать я и Пипа. – Девчонки неплохие, вроде, были.
- Зацепился я с одной, с самой красивой. С Анжелой. Вспомнили? Она мне после наших с ней кувырканий, номер телефона дала. Звони, мол, без посредников встретимся. Вот я и позвонил, встретился. Раз  встретился, два встретился, три встретился. И затянуло, словно в водоворот!
Нет, ни о какой влюбленности, а тем более любви, речи на тот момент не было. Но, то, что оставить ее к чертям собачьим, у меня не хватило сил, это уж, точно – что есть, то есть.
Что со мной стало? Чары? Колдовство? Смотрю на себя и удивляюсь. Со мной перемены какие-то непонятные происходят. Я, вроде бы, и не хочу с ней отношений, а вроде бы, и хочу! После работы к ней. День не вижу – тянет.
Она квартирку снимала на «Сортировке», там мы и встречались. Приезжаю – она рада радехонька. Со мной, как с законным мужем себя ведет. Накормит, напоит, ублажит. Денег попросить, конечно, не забывает, но уже не в такой категоричной форме: дескать, должен - и всё! А очень элегантно: Женечка, мне надо за аренду квартиры завтра заплатить, или, Женечка, у меня каблук у туфли вчера сломался, давай съездим, новые туфли выберем.
И я, как дурачок,  все это «хаваю», за чистую монету принимаю. Отказать не могу. Сколько ни попросит, отстёгиваю. А она, только отшучивается: Женечка, отработаю.
Продолжалась такая фигня, больше двух месяцев. Вроде бы - идиллия. Я к ней заезжаю после работы, отдыхаю душой и телом, расслабляюсь. Бывало так уханькаешься – сердце быстрее пулемета строчит. Мастерство – это вам не пуп грязным пальцем колупать.
А она - мастерица в своем деле. Таким сексом наградит, если захочет, что об остальных бабах и мечтать забудешь! Я, как с ней стал встречаться, супружеский долг, практически, исполнять перестал. По необходимости, только. Когда жена к стенке припрет.
Про семью совсем забыл. Дочурки, толком, сколько не видел?
Потому что, режим жизни стал противоестественным. Но худого в нем, в таком режиме, я ничего не видел, объясняя негодующей жене, свои ежедневные задержки за полночь, производственными проблемами. Первое время жена мирилась, потом у нее случилась истерика, а потом, она плюнула на все, и начала бухать назло мне и моей «чертовой  работе». Мы, с ней, как в параллельных мирах, живя на одном пространстве, друг друга не видели и не слышали.
Анжела же, красотуля, избегая острых углов и конфликтов, корректировала мое душевное равновесие, не хуже квалифицированного психотерапевта. Однако, сама она, нет-нет, да отчебучивала что-нибудь неадекватное.
Причины, заставившие меня, повнимательнее присмотреться к ней, обнаружились однажды. При всей ее мягкости, спокойности, доброжелательности, время от времени, ее пробивало на непредсказуемое. Она могла истерично засмеяться, ни с того, ни с сего.  Ее могло начать трясти, как эпилептика. Или я находил ее в ванной, тупо смотрящей, на струящуюся из крана воду.
Приедешь иной раз, она светится, глаза горят. А в следующий раз приедешь, она как стоптанный валенок, лежит, подняться не может. Такие перепады в ее настроении стали меня настораживать.
Я с вопросами, а она в ответ: «Да все нормально».
Ситуация непонятная, и  чтобы ее прояснить, я решил  «взять ее на понт», прибегнув к маленькой хитрости.
Я решил заявить ей, что мне все известно. Нужно было только выбрать подходящий момент, и от неожиданности, подобное заявление возымело бы действие.
В один из дней, когда ей стало особенно нехорошо, я, как бы, припер ее к стенке.
Усадив ее напротив себя, и пристально глядя в глаза, я металлическим тоном пропечатал:
 - Анжела, послушай, я  ведь вижу, что с тобой происходит! Подозрения мои очень серьезны! Настолько серьезны, что могут нанести нашим отношениям непоправимый ущерб! - хотя, на самом деле, никаких таких подозрений, на тот момент, у меня не было.
Но, сказанное  мною, возымело действие, и довольно неожиданное.
Вы бы видели, что тут началось?!
Анжела, взвившись подобно джину из лампы, возопила, поменяв маску благопристойности на маску обиженного и оскорбленного.
- Я… Ты… - она задыхалась, а возможно, делала вид, что задыхается. –Ты, думаешь, что я наркоманка?! Где я наркоманка?! На, посмотри!!! – округлив глаза, она совала мне под нос локтевые сгибы, вертя их туда и сюда. Она стала лихорадочно метаться по небольшой комнате, в поисках не знаю уж чего, переворачивая  и бросая на пол все, что попадалось под руку.
Тут-то до меня и дошло, что она  «колется», потому что, то чем было обусловлено ее состояние, было ничем иным, как началом ломки. Ей требовалась доза, которой не было.
 Анжеле, на глазах, становилось хуже, и она упала, на лежащий, на полу матрас, выполняющий роль и кровати, и дивана одновременно, сжавшись в позе эмбриона. 
Я растерялся. С наркоманами общаться мне еще не приходилось, тем более, так близко. Да, и где их увидишь, этих наркоманов? Только в кино! Жизненный опыт подкачал, и  дал сбой. Я походил около нее, как ходят возле покойника, не найдя ничего умнее, как предложить ей выпить горячего чаю. В ответ до меня донесся скрежет зубов и несколько нечленораздельных гортанных звуков.
- Анжела,- присел я на корточки рядом, и, как бы, извиняясь, спросил: - чё делать-то?
- За дозой ехать, - выдавила она, - а-то, я сдохну.
- Куда ехать знаешь?
- Знаю, здесь - не далеко, - опять выдавила она, и с бесконечной тоской, и слабо теплящейся надеждой посмотрела на меня.
 На улице я «поймал тачку», и мы поехали по «пикулям» «Сортировки». В покосившихся заборах частного сектора машина плутала прилично. Дома как один, копировали друг друга, и найти нужный, оказалось делом не простым. Анжела выползала из машины, ломилась в очередной дом, и ее, в очередной раз, посылали отборным матом. После попытки восьмой или девятой, она нашла то, что искала.
Пропав внутри минут на двадцать, и выйдя обратно, она предстала передо мной уже в нормальном состоянии. Бледность исчезла. Щеки покрыл румянец, и блаженная улыбка красовалась на всю ширину лица. Анжела «укололась» там же. Боже мой, чудеса несказанные!
 
Понятия не имел, что такое доза, и как ее приготовить,  да вот  -  сподобилось. Оказывается ничего хитрого. Анжела готовила  - я помогал. Она взяла ложку, высыпала в нее содержимое маленького пакетика, добавила воды, и велела мне зажечь зажигалку, и пламенем нагревать дно ложки, чтобы довести до кипения получившуюся смесь.
Это варево, грязно-коричневого цвета, она загнала в шприц, и отточенными движениями, перетянув левую руку резиновым жгутом,   вонзила иглу во вздувшуюся вену. Последствия отразились незамедлительно. Лицо засияло, глаза  оживились, преобразив лицо полное мучений, в лицо счастливейшего человека.
«Метаморфозы, однако» - вырвалось у меня, расшевелив память на стихоплетство.
«А  я-то думал, что тебя,
                На  свете лишь искал …» - пронеслись  у меня в  голове  слова одной романтической песни. Но, по понятным причинам, петь в такой ситуации было бы абсурдом.
- Анжела, а оно тебе надо?! – наехал я на нее.
- Что, надо, Женечка? – как ни в чем не бывало, смиренным голосочком,  удивилась она.
- Я имею в виду, колоться, надо?!
- А, ты про это. Так ведь, понимаешь, Женечка, это – моя жизнь! Жизнь, где есть вход, а выхода-то - нет. Разве что, через кладбище.
- Почему нет выхода? Выход есть! Так же, как есть и вход! Нужно только пойти в правильном направлении.
- В каком правильном направлении? Ты о чем?  Нет правильных направлений! Это для вас, крутых дядек, есть направления правильные и не правильные! Что захотел, то и выбрал! А мы? Что мы, девочки из провинции можем выбрать?
Образование великосветское? Работу престижную? Принца на белом коне? Нам бы, что попроще - к «земному» поближе! И, того еще – поди, добейся!
Я когда приехала сюда, в «Ёбург», и в ПТУ поступила - радовалась как ребенок леденцу. Думала, вот выучусь, профессию получу, и всё у меня будет нормально. Замуж выйду, детей нарожаю. Наивная!
Учеба началась,  нас иногородних, как положено в общагу. А что общага?!
Общага – это не дом родной! Это не мама с папой! Вечно голодная! Ходи по коридорам побирайся, авось перепадет чего-нибудь! Чтобы, что-то учить? - в мыслях не было!  Забота одна – где денег достать, да  пожрать купить!
Полгода  мучилась, а потом девчонки подсказали куда обратиться. К нам в общагу нет-нет, да наведывались вербовщицы. Проституцией заниматься не каждая девчонка решится, а им всех-то и не надо. Уговорят нескольких - и достаточно. Всё честно, без прикрас. Разложила мне такая «мамочка» всё по полочкам - очень доходчиво! Мол, деньги хорошие, график свободный. Что буду сыта, будут  шмотки  фирменные, и потом, трахаться ведь всё равно захочется, а тут, потрахаешься, да еще денег срубишь.
 Вот такого журавля я и поймала! Жизнь сразу развернулась на сто восемьдесят градусов. В общагу после ночи возвращаешься – полные сумки жрачки.  Девчонки, те что обездоленные, ждут - кормилица идет. А я им: и кормилица, и поилица, и шмотьем одарилица.
Покатилась веселуха - только держись! Пока в новинку было, вроде ничего. А, поперли будни, и уже не так весело стало. Оно ж еще, какой клиент попадется. Придурков хватает, и больных на всю голову. Бывало, и изобьют, и кинут на деньги. Ходишь потом в синяках, чувствуя себя собакой побитой, недочеловеком.
 А каких извращенцев только не  наглядишься?! Был у меня один такой - «постоянный». Водитель  троллейбуса. Копил деньги, чтобы раз в месяц меня вызвать, и устроить себе «золотой дождь». «Золотой дождь», что такое?  Ха!  Улыбайся,  сейчас расскажу!
- Попала я к нему в первый раз через диспетчера. Вызов как вызов, ничего особенного. Привезла  меня  «мамка», оставила на два часа.
И вроде, все, как по накатанному идет, но, чувствую  -  что-то не так! Жмется он как-то, конфузится. Думаю: в первый раз что ли? Да, вроде,  не молодой уже. И дело то, тьфу -  плевое! Сидим мы с ним на кухне, он мне все пива подливает, и как будто, ждет чего-то. Время идет, часики тикают, а мне то что?! Пиво пить – это лучше чем причиндалы вылизывать.  Пью пиво, ахинею всякую несу, смех меня разбирает. Чувствую, пиво дырочку стало искать.
Говорю: мне в туалет надо. А он: потерпи, ты для меня кое-что должна сделать! – и проход к туалету заслонил.
- Кое-что – это что?! – ошалела  я. – Ты чё удумал, дядя?! У меня мочевой пузырь, вот-вот, лопнет! Пусти, говорю!
Он взмолился: хочу «золотой дождь»! На колени упал, за бедра меня обнимает: - За это отдельно доплачу! – а самого, трясет аж.
Думаю: ну и ладно. Деньги лишними не бывают - дождь, так дождь. А сама :
- Давай, дядя, поторапливайся! Чего надо приготовить – готовь, а-то невтерпеж уже мне!!!
Улегся он на кровать, предварительно клеёнкой застеленной, и велел мне раздеться. Затем приказал сесть над ним на корточках и мочиться.
- Куда мочиться, дядя?! – недоуменно воскликнула я.
- На меня!!! 
Не поверишь, но мне его рычание, показалось звуком, вырвавшимся из ада. Мне даже страшно стало, мышцы расслабились, и из меня забил «бахчисарайский» фонтан. Облегчение, надо сказать, сравнимое с оргазмом было. Моча из меня льется, а он ее ртом хватает, чуть ли пузыри не пускает, и орет благим матом. Не иначе, на вершину блаженства забрался!
Слезла я с него, а он лежит в разлившейся моче с закрытыми глазами, не шелохнется. Думаю: кончает что ли?  Да разве поймешь их, этих извращенцев?!
Пока одевалась, он очнулся, в порядок себя привел. Дал мне двести долларов, помимо положенного, и упросил, стать его «постоянной» девушкой.
 Вот, так-то, Женечка! Куда мне теперь от таких обстоятельств деваться? И на наркотики, подсела я, по причине невозможности нести на себе груз этой грязи.  А так, ширнулась – словно  розовые очки надела. Все проблемы где-то далеко-далеко оказываются. И это спасает, чтобы вены себе не вскрыть!
- Анжела, но, ведь это -  ****ец!
- А тебе-то, что за дело? Твое дело маленькое! Приехал, потрахался  и уехал! Живи своей жизнью и не лезь в чужую! Тебе же проще будет! У тебя жена есть, ребенок – счастье какое, а ты по проституткам  таскаешься! Какого еще счастья ищешь? Деньги девать некуда, или силушки молодецкой? На себя посмотри, прежде чем других на путь истинный наставлять!!!
Конечно, она была права  на все сто процентов. Выискался благодетель! Хоть и живем мы все в одном мире, только одни, почему-то, умудрились  зацепиться с лицевой стороны, красивой  и высокодоходной, а другим досталась сторона  изнаночная, темная и грязная, наполненная страхами и безысходностью. То, что общество устроено очень несправедливо, как-то не задумываешься, пока не столкнешься с этим лично.
А когда столкнешься, и на своей шкуре испытаешь прелести вселенской лжи и лицемерия, то захочется выть от равнодушия  окружающих, ощущения полнейшего одиночества и собственного бессилия.
 Анжела была один на один с миром, поставившим ее в разряд современных изгоев. Проститутка, наркоманка, одна в большом городе, без родственных связей и покровителей. Надолго ли ее хватит, если оставить все как есть? Думаю, ненадолго!
 Два червячка грызли мне мозг. Один, разумный  и рассудительный, взывал: Женька, на кой черт, она тебе нужна?! У тебя семья  -  думай  о ней, в первую очередь! Что тебе эта проститутка? Таких Анжел несметное количество!  Захочешь гульнуть налево – всегда,  пожалуйста! Ну, не тяни ты на себя груз ответственности! Поплачешь ты еще с нею, горючими слезами!
Второй червячок,  однако, не менее настойчивый, наседал на участок мозга, который  отвечал  за  вырабатывание  в теле человека молекул совести: Джексон, мать твою! Ты, что, ее бросишь? Вот так, возьмешь и бросишь?! Позволишь ей сдохнуть, вот так, за здорово живешь?!  Она ведь пропадет без пригляда, без твоего участия! Помоги  ей  Джексон! Мать твою, помоги!  Иначе, я  тебя  уважать перестану!  Прокляну, как  антихриста недобитого!  Не будет у тебя ни чести, ни совести, ни доброго имени! Аминь!!!
Бывают  минуты, когда решения приходят сами собой. Под давлением, некоего, древнего чувства, заложенного в человеке, может быть, самим Господом  Богом.  И, которое теплится в каждом из нас, как огонек  лампадки, запрятанной  далеко-далеко, в тайниках  наших заснувших душ. Я очнулся, словно, вышел из комы, с единственным решением:
- Анжела,  я постараюсь  помочь  тебе! – бросился  я  в бушующее море  благородства, наподобие  французов, бросавшихся на русские редуты  под Бородино. - Ты оставишь все это ****ство, и начнешь новую нормальную жизнь! Давай  попробуем! Хорошо? 
В наркологию я тебя устрою. Пройдешь  курс  лечения, реабилитацию.  С работой что-нибудь  придумаем.  Друзья появятся, интересы новые.    Ведь, вокруг столько  всего!  Всего такого, ради  чего  стоит  жить!

От автора:
« Не удержался, чтоб не заметить!
Кругом говорят: «Вокруг столько всего такого! «Вокруг столько всего такого»! Но, почему-то никто, никогда не уточняет: «Чего именно»?

Я говорил,  и сам не верил в то, что говорил. Анжела кивала. Она тоже все понимала, и смотрела на меня, как на «красного агитатора», призывающего темного крестьянина бросить свою соху, и пересесть на трактор. Несбыточность такого проекта была налицо. И даже не вдаваясь в подробности, первая же мысль, возникающая в сложившейся ситуации, приводила в тупик:
«А кто будет с ней рядом?!  Не так,  чтобы от случая к случаю, а, постоянно рядом!  Я??? – передо мной поплыл длиннющий ряд вопросительных знаков. А потом, длиннющий ряд восклицательных знаков, междометий, точек с запятой, и  многоточий.
- Смешной, ты, Женечка. Добрый.  А может, ты с другой планеты? С Марса? – смех Анжелы немного разрядил  напряжение. – Где ты прячешь свои усики-антенны?
Увези меня на Марс, и там я стану марсианской шлюхой, - начала  дурачиться она, пытаясь воспроизвести марсианский бас.
- Я стану марсианкой, - продолжала  она  басить, - и все марсиане упадут к моим ногам, в надежде получить восхитительный земной «трах».
 Неожиданно ее лицо обрело серьезность, и я впервые почувствовал  безмерную жалость ко, в сущности, ни в чем не виноватой девушке.  Оказавшейся  жертвой  обстоятельств, завязавшихся в тугой  узел, вокруг еще не успевшей начаться, ее, такой бестолковой, жизни.
- Женечка, помоги  мне! – это была, не то мольба, не то крик  SOS, не то выпущенная из арбалета стрела, летящая  мимо, но попавшая  в самое сердце. Вы видели глаза полные слез? Это ведь не образное выражение!
 Когда слезы заполняют все свободное пространство, продолжая еще удерживаться за веко, и, готовые вот-вот сорваться, но еще не сорвались. Линза скопившейся жидкости, визуально увеличивает  и роговицу глаза, и зрачок. И, кажется, что в них, в этих огромных  глазах, можно прочитать  то, что не написано еще ни в одной из книг, ни на одном, из всех известных  языков мира.
Я предвижу, ваше отрицательное суждение, но поступить по-другому, в тот момент, я не нашел в себе сил. Не могу  доходчиво объяснить, чем  обусловлен был мой  великодушный  порыв, только Анжелу,  я решил, как бы то ни было, вытащить из подчинения сутенеров, наркоторговцев, и прочих, неприятных жизненных коллизий.  Понимая, что будут финансовые затраты, и не малые, я прикинул, какими  средствами  располагаю. Оказалось, что не великими, и что придется изыскивать какие-то методы,  чтобы нарыть, по возможности, откуда-то денег.
 Первое, приходящее на ум, сами знаете – занять. И вот, назанимав в ближнем окружении необходимую, как  мне казалось, сумму, я направил ее на лечение, и возрождение Анжелы.
Деньги растворились моментально, будто их и не было.  Пройдя  по ближнему кругу еще раз, я собрал  снова немалую сумму, предвидя, судя по недоумевающим  лицам, что третьего вспоможения для меня, уже не будет. Так оно и случилось. Деньги утекали, как мыльная вода в сток ванны, но их не было жалко, потому что проглядывались некоторые успехи,  вдохновлявшие меня, правильностью выбранного пути.
Анжеле становилось лучше. Лекарства делали свое дело. А лечащий врач уверенно обнадеживал, что все будет в порядке. Нужно только не останавливаться на достигнутом.
Но, как говорит поговорка: «Нет худа без добра».  В моем случае, она зазвучала  перевёртышем: «Нет добра без худа».
Недельная  командировка, и  все полетело в  тартарары.
Уезжая, я оставил  Анжеле все деньги, что у меня были, дал необходимые наставления и думал, что обойдется без сюрпризов. Но сюрпризы только того и ждали.
В город  я  вернулся  ночью, и, решив, к себе домой  отправиться утром, приехал к Анжеле. Подходя к дому, я не обнаружил в окнах, снимаемой  ею квартиры, света. «Спит наверное», - подумал я, поднялся на лифте и зашел в квартиру. Открыв дверь своим ключом, я зашел в прихожую и включил свет. Стоял устойчивый неприятный запах. Я прошел дальше, и щелкнул выключателем в комнате.  Загоревшаяся лампочка, вырвала из мрака следующую картину:  Анжела лежала на матрасе в бессознательном состоянии, и тут же, вповалку, лежали недалеко от нее, в немыслимых позах, девчонка и  два парня. На полу стояли грязные тарелки,  с засохшими остатками пищи, скрюченными объедками ломтиков хлеба, сыра и колбасы, и все это было приправлено безмерным количеством окурков. Среди такой красоты,  я насчитал с десяток брошенных шприцев.
Словно, свинцовый плащ, накинул мне кто-то на плечи. Я передвигался по комнате на ватных ногах, рассматривая, то закорючку, нарисованную на обоях, то отколотый, у фарфорового  чайничка  носик, то цветок, засыхающий  в глиняном горшке  от недостатка внимания.
Мысли  разбежались, как тараканы, почуявшие запах дихлофоса.
Я ругал себя, Анжелу, этих чертовых наркоманов, будь они трижды прокляты. Ругал всех и вся, начиная  с перегоревшей  в подъезде  лампочки, и заканчивая  политическими  и  экономическими  реформами, пропахавшими страну от края до края.  Горечь, безмерная горечь, заполнила все мое естество.
«Искать выход»? - стадия раздосадованности начала переходить в стадию озлобленности.
- Выход говоришь?! – набросился я сам на себя, и взор мой уперся во входную дверь. – Вот выход!
Дверь за мной с лязгом захлопнулась, и по лестничным маршам, до первого этажа и обратно, пронеслось металлическое бабаханье, в котором была заключена, в полной  мере, степень моего гнева.
И все бы ничего. И  история  с  Анжелой, может быть, на этом бы и закончилась. Жизненная суета брала свое, притупляя  эмоции,  клокотавшие некоторое время во мне, и постепенно угасшие. Устоявшийся ритм: дом – работа, работа – дом, некоторым образом, гипнотизировал, и возвращал меня в лоно добродетели, чему была необычайно рада моя семья.
Анжела представлялась далеким проблемным  воспоминанием,  которое не давало о себе знать,  в продолжение  длительного времени. Только, спустя это продолжительное время, она снова ворвалась в мою жизнь, да так, что мне мало не показалось.


                Глава 7.  Продолжение  байки  Джексона  №2.

Глава, в которой я, на правах автора, беру на себя смелость продолжить повествование в своей интерпретации, не отходя от общей канвы, чтобы на понятном читателю языке изложить нижеописанное.

- Произошло  это среди  рабочего дня. Она заявилась, вызвав меня через охранника, не решившись самолично пройти в помещение, понимая, что своим видом произвела  бы «фурор» в  рядах офисного планктона.
Я вышел на улицу, где она и ожидала, устроившись на скамейке, подставив августовскому солнцу открытые руки и ноги. Анжела выглядела клоуном, только что сбежавшим с представления. Не хватало лишь шарика на нос, да разрумяненных  щёк. То в чем она была, явно не соответствовало ее комплекции. Шорты и футболку  шестидесятого размера, из которых высовывались тоненькие ручки  и  ножки, дополняли кроссовки, размера, этак, не меньше сорок пятого, к тому еще, рваные, и перепачканные цементным раствором.
Волосы на голове  были  всклокочены и не ухожены.
- Хорошо выглядишь, - сыронизировал  я, внутренне улыбаясь, чудесному превращению куколки в бабочку.
- Была, почти, в чем мать родила, да, что дали, тому и рада. Сбежала из плена вражеского. Знал бы ты, как на воле-то хорошо!
Она улыбнулась. Передних зубов не было, что верхних, что нижних. Приглядевшись, я заметил на ее коже множество ссадин и уже сходивших синяков. Под глазами расползлись темные пятна, и лицо уже не дышало девичьей свежестью, а выглядело серо, почти безжизненно.
- Поговорим? – чувствовалось, что ей это было необходимо. – Давай, освобождайся со своей работы, я подожду!
Мне не терпелось узнать о том, что же случилось в ее жизни за период с нашей последней встречи. Но подобие страха, или некой опаски нависло надо мной.
«Опять она влезет в мою жизнь. Без спроса, без моего на то согласия. Все перевернет и разрушит. Мне это надо? Она мне поведает, бог знает что, и заставит в это поверить! Мне это надо?»
Только тусклый огонечек из глубины сердца вспыхнул, и безапелляционно заявил: «Мне это надо»! – заставив пойти на то, чтобы выяснить от начала до конца факты, способные навсегда отвергнуть, или еще раз приблизить меня, к этой, в общем-то, не безразличной мне девчонке.

Джексон замолчал. Мы тоже молчали, несколько ошарашенные, от услышанного рассказа. Собираясь с мыслями, он закурил, разлил на всех водки и выпил сам с собою. Чувствовалось, что излить на нас скопившуюся в нем тяжесть, скрываемую и не высказанную, было для него неловко, но очень необходимо.

От автора:
Участие – великая вещь. Без помощи, без поддержки близких, или друзей, когда в ней возникает потребность - становится не по себе.
Кто с этим не сталкивался, лучше бы и не знать. А кто знает, тому не надо объяснять, что окружающий мир, только с виду веселый и разноцветный. Суть же его проста – враждебность и жестокость, которые пожрут любого одинокого и незащищенного человека.

 Джексон выглядел подавленным. Чтобы помочь ему продолжить,  мы тоже выпили водки и осторожно спросили:
- Джексон,  а дальше-то что?
- Дальше что? Пойду поссать! – и он пошел, покачиваясь, иногда, придерживаясь за стены, шаркая по полу с трудом переставляемыми ботинками.
- Что скажешь, Петя? – мой вопрос был обращен в пустоту.
Петя сидел, как громом пораженный, сложив ладони на колени, и глядел в одну точку.
– А я, просто в ахуе!
Джексон вернулся. Хотел налить, но я убрал водку подальше.
- Под газировку, что ли продолжать?! Давай, наливай!
- Наливай, наливай…. Из-под стола рассказывать, что ли будешь?
- Не гунди! Нальешь – будет дело, не нальешь – не будет!
Пришлось налить, и Джексон продолжил, но речь его стала замедленна, с заиканиями, порою бессвязна. Он часто останавливался, озираясь мутными глазами, глядя сквозь нас, но продолжал делиться начатой историей.

От автора:
Если передать в точности, то, что Джексаном было сказано, думаю, читатель многого бы не понял, поэтому, дальше рассказ пойдет в моем изложении, привычным для слуха языком, и понятной риторикой.
 Читая четко выверенные строки, не думайте, что так в точности и изъяснялся Джексон. Он изъяснялся по-простому, с частым употреблением неудобопроизносимых и неудобопечатных выражений. Места, где без этих выражений никак не обойтись, я сохранил как есть, иначе, было бы затруднительно передать накал чувств, присутствующих в повествовании. Общий смысл я постарался не исказить,  и если только, где-то, что-то, чуть-чуть приукрасил - не судите строго.
Но продолжу. И начну словами, сказанными самим Джексаном, и предварившими все остальное, им рассказанное: « Я, как чувствовал: разговор будет не простым…».
 

- Я, как чувствовал: разговор будет не простым. Анжела, дождалась, пока я освобожусь, слоняясь неподалеку, а когда я вышел, повела меня в парк. Здесь, совсем рядом, предложив, предварительно купить водки. Парк этот заброшен и малолюден. Раньше, судя по обломкам и останкам, это было оживленное место. Но ухоженность сменилась разрухой. Дорожки, ранее посыпанные гравием, перестали угадываться. Трава отвоевывала себе жизненное пространство.
От детской площадки остались одни остовы, съедаемые ржавчиной. И только несколько, чудом уцелевших скамей, говорили о том, жизнь здесь окончательно не умерла.
На одной из этих скамей – удаленной, и оказавшейся замаскированной молодой порослью от посторонних глаз  мы и расположились.


От автора:
Слова, где вы – слова? Томящиеся в недрах сознания, ожидающие только крохотного толчка, чтобы политься неиссякаемой бурлящей рекой. Они негодуют! Они рвутся в бой, выстраиваясь в правильные, логические цепочки! Слова порицают, и красноречиво клеймят, а могут, и намертво пригвоздить объект, против которого и затеяна баталия. Но, это только, пока они не вырвались наружу. Пока уста не стали произносить их. Потому что, слова, становятся совершенно дурацкими, как только начинают слетать с языка. Нужный смысл заменяется бестолковым. Фразы становятся корявыми, и малоубедительными. А все то, что хотелось высказать, начинает обретать блеклый невзрачный вид. Суть размывается, а-то, и вовсе теряется.
Разве можно в хаосе бесполезных слов, выудить то, ради чего многие разговоры затеваются? А ведь, затеваются разговоры, для того, чтобы разобраться в правдивости тех, или иных чувств. Можно ли доверять словам? Или разобраться можно только сердцем?! Подсознанием? Верой? 

Во мне боролись два полярных мнения:  одно надеялось на нечто сверхъестественное - что развеяло бы мою подозрительность, заставив  поверить  во все небылицы, которые мне предстояло услышать.  Другое  -  предвидело все наперед, и настаивало не ввязываться ни в какие авантюры, дабы не усугубить свое, и без того, становящееся нестабильным, положение.
Выйти на тему разговора, ради которой  Анжела завела меня в то уединенное место, получилось только после того, как бутылка  «Русской», опустела наполовину. Благодушие расползлось по телу.  Стало легко, просторно. Деревья, окружавшие нас стали казаться величественными, зелень листвы - изумрудной, и я впервые, за многие годы, обратил внимание на то, что слышу пение птиц. И это было здорово!
- Анжела,  - стал подбирать я нужные слова, - что… тебе… от... меня… еще... надо?
Это было произнесено довольно обыденно, даже, можно сказать, доброжелательно, и не несло в себе ни какого скрытого подтекста. Алкоголь оказывает, все-таки, благотворное действие на общение между людьми, если им не злоупотреблять. И иногда, даже, может помочь, в разрешении неразрешимых вопросов.
- Давай - выноси свое тело ….  Нет – свое дело, на суд общественности. Ты ведь за этим пришла?!  Я вас внимательно …  - выразил я свое нетерпение, с желанием поскорее закончить, эту тягомотину.
Вальяжно растёкшись по спинке скамьи, на груди скрестив руки,  и  направив  взгляд  в  бесконечность синего неба, я приготовился к очередной «трех грошовой опере». Пауза затянулась, и стала, просто, неприличной.
 «Станиславский  позавидовал бы такой паузе. Но в итоге решил бы, что актриса забыла текст», - пофантазировал я, и решил поднажать.
- Тебе помочь начать?  -  высунулся я, будто, суфлер из своей суфлерской будки, но тут же убрался обратно, потому что Анжела, мал-по-малу, заставила себя заговорить о том, что являлось для нее, по всей видимости, непреодолимым.
 
Она начала сухо, без единой эмоции, но ее тут же захлестнули переживания.
- Женя – знаешь, как тяжело мне сейчас говорить?!  Для меня сейчас все мерзко, грязно - жить не хочется! Я, почему к тебе пришла? - не к кому больше обратиться! Даже выговориться некому! Я совершенно одна! – две влажных  дорожки  скатились из ее глаз. – Во всем миллионном городе я близко знаю только тебя! Тебя одного - понимаешь?! Я у тебя ничего не прошу! Мне ничего от тебя не надо! Только выслушать! И может, капельку, капельку сочувствия…

Губы у нее стали кривиться, плечи подрагивать, и она заревела  навзрыд, уткнувшись в меня, словно маленькая девочка, с обидой на весь белый свет, ища  защиты  и покровительства. Она ревела долго, покуда слезы не иссякли, а тело не стало мягким и податливым.  Я сидел, обняв её,  пока она плакала,  изредка подвывая и судорожно   заглатывая воздух, чтобы заполнить им легкие, и был  в  полном  неведении, что мне со всем этим делать.  Анжела затихла, а  затем, продолжая прятать лицо в мою рубашку, с последними    всхлипываниями, начала  изливать на меня историю, в которой  непонятным образом сконцентрировалось столько сюжетов, что хватило бы на многих и многих людей.
- Ты ведь не знаешь обо мне, почти, ничего. Свалилась как снег на голову. Проблемы только на себя собираю. А, они ко мне - липнут и липнут, липнут и липнут. Что за судьба мне разнесчастная досталась?!  Горе - злосчастье какое-то - будь оно неладно!
Она вздохнула раз-другой, ненадолго задумалась, словно пыталась ухватиться за ускользающую мысль, и продолжила.
- Я на севере родилась. Нет – не на северном полюсе, и не среди белых медведей. На севере области. Про - Ивдель слышал?  Так вот – в тех краях. В маленьком поселке, от которого до цивилизации, как до Луны.
Были у меня и папа, и мама, и брат старший. Дом был у нас,  хозяйство. Корова даже была, не считая кур, кошек и собаки. Здоровенная лайка! А, умная!
Мы вместе с братом играть с ней очень любили. Счастливое было время. Маленькие мы были. Любовь и забота окружали нас. Как себя помню - росли себе и росли, не ведая ни горя, ни печали. Пока не случилась беда, и папы не стало. Мне четырнадцать лет только исполнилось в тот год. И смерть папы, стала первой жгучей болью, которую я испытала.
Край там суровый. Леса, болота, реки. Почти все рыбаки-охотники.
Уток пострелять, или за лосем пойти – дело обычное.
Папа рыбалкой увлекался, и часто на охоту ходил.  Один, или с соседом нашим, дядей Колей. На день, два, а бывало и на три. Всегда с добычей или уловом возвращался. Мама радовалась, и нам с братом было весело. Достанешь, например, из мешка щуку метровую, а у ней,  зубища – страх. И, давай, пугать: маму, папу, брата. Подбежишь неожиданно, к лицу морду зубастую поднесешь резко, зарычишь угрожающе - и захохочешь. И от того, что я хохочу, всем смешно становилось.
А в тот последний раз, они с дядей Колей ушли охотиться, и не вернулись. Искали их долго, но не нашли. Нашли, правда, вещи некоторые, а тел так и не отыскали. Даже останков.
В милиции так и записали: мол, без вести пропавшие. А как они могли без вести пропасть, если они леса наши, как свои пять пальцев знали? Кто говорил: «На зверя дикого нарвались»! Кто: «На зэков беглых наткнулись»! Там ведь зоны кругом. Но их тогда хоть мертвыми, да обнаружили бы. Кто предполагал, что в болоте мужики пропали. И был один слушок, но передаваемый только шепотом на ушко, что убили их. И убили намеренно. А точнее, убивали дядю Колю, а отца, пришлось убить, как нежелательного свидетеля.
Накануне, дядя Коля в поселковой администрации скандал учинил.  Местную власть на чистую воду вывести захотел. О приписках, воровстве и взятках, все в глаза высказал, потерявшему совесть начальству. Вызов им бросил. Заявил, что в покое их не оставит, и дойдет до прокуратуры.
За то и поплатился. Решил справедливости добиться, а получилось, что и камня могильного после себя не оставил.
Убили их – однозначно! Другие версии смешны, а эта – и есть самая достоверная версия.
Но нам, в то время, только мозги пудрили. Волокиту развели, «бюрократию», все для одного - чтоб все «шито-крыто» сошло.
Мама сдала сильно. И мы, с братом Лешкой, по ночам в подушки плакали.
Пусто стало, сиротливо.  Без отца все в упадок стало приходить: и дом, и хозяйство.
Года полтора мама на себе все тащила, пока Лешка школу не закончил. Он аттестат получил и заявил сразу же:
«Вот я и взрослый, сеструха! Мама! Я – взрослый! Теперь, я вас кормить буду»!
Он гордо шагал по дому с раскрытым аттестатом, и  не мог им налюбоваться. Мама тихо плакала, утирая слезы краем платка, а я ходила за Лешкой, передразнивая его величавую походку.
Порадовались мы недолго нашему общему благополучию.
В июне, Лешка только аттестат получил, а в сентябре, уже из военкомата повестка пришла  - в армию.
 Лешка павлином стал ходить – в армию ведь! Зато, мама места себе не находила, и слезы, даже от посторонних, скрывать перестала. Ее утешали, говорили: «Бояться нечего – войны-то ведь нет! Из Афганистана, пять лет, как наши войска ушли. Не служба нынче, а пионерский лагерь! Отдаст долг Родине Леха - вернется настоящим мужчиной! Не нарадуешься еще»!
 Но забрали Лешку в армию, а живым он уже не вернулся. Привезли его в цинковом гробу: «Получай мать сына! Получай брата сестра»!

От автора:
Чечня! Кто бы мог подумать, каким страшным станет это слово – Чечня!
Сколько сгорело в том пламени народа? Вряд ли, когда-нибудь смогут точно подсчитать. И проснется ли совесть в тех, кто необученных, необстрелянных пацанов бросал на смерть, ради исполнения салдафонских дебильных, если не сказать – преступных приказов высшего командования, издаваемых, не редко, в состоянии безрассудного лихачества, глубочайшего похмелья, а-то, и просто на спор. Молодые солдаты гибли десятками, и сотнями, в хаосе непонятной войны, порожденной столкновением клановых интересов, подогреваемой финансовыми выгодами торговцев оружием, и разнузданной недальновидностью правящей элиты.

Лешка попал, как раз, в самое пекло. Колонну бронетехники, в составе которой он находился, буквально, сожгли в одном из ущелий
Северного Кавказа. Уцелели единицы.
Тогда ведь о Чечне никто и знать ничего не знал. Военные действия не освещались. Телевидение и радио развлекали население новомодной попсой, а газеты молчали. Это уж когда гробы оттуда валом повалили – матери и отцы вздрогнули. За что жизни теряли – молодые, здоровые, красивые?! 
Вот и военком, с сопровождающим гроб офицером, не могли ответить, да, и вообще, не знали что сказать, когда мама в истерике билась. Облегчить горе  хотели, но не знали как. Сами в таком конфузе были, что в глаза нам смотреть не решались. Лешку, правда, с почестями похоронили. Военком все организовал, по высшему разряду. Но нам с мамой легче от этого не было. Она как надела траур, так больше его не снимала.
Осиротели мы совсем. Горе! Какое горе!
Из рук все валится. Ничего не в радость. И все твое существование, кажется бесполезным, и никому не нужным.
Мама тяжело заболела вскоре. Но по врачам ходить не стала – ушла из нее жажда жизни. Она лежала в постели, почти не вставая, и шептала молитвы. Глаза были выплаканы до дна, задернулись пеленой и, почти, перестали видеть. Она угасала. Однажды мама не проснулась, застыв  с немым укором на заостренном лице, ниспосланным, не-то людям, не-то небу. Мама умерла. А я? Что делать мне? Я оказалась на грани помешательства. Беда, одна за другой, отняли у меня самых близких. На душе – пепел, в сердце – лед.
Я осталась одна-оденёшенька, на всем белом свете. Ни отца, ни матери! Ни дедушек, ни бабушек! Ни дядюшек, ни тетушек! Ни братьев, ни сестер!
Маму похоронили на поселковом кладбище, рядом с Лешкой.
Как же мне хотелось оказаться рядом с ними! Быть снова вместе! Девять дней я  приходила поплакать к могилам, в сопровождении соседки – тети Лиды, оглашая стенаниями, заросшее полынью, скопище заржавелых крестов, и покосившихся надгробий.
- Мамочка, Алешенька! Что мне тут без вас делать?! Умру я скоро! Смертью безобидной, легкой! К вам приду, ждите! Одна я здесь –  совсем одна!
Тетя Лида, от моих  подвываний еле сдерживалась, чтобы самой не впасть в состояние глубокого кризиса. Она брала меня за ладони и: гладила, гладила, гладила. Так мы и сидели, около  покрытой свежими венками могилы.
Свое желание умереть я не скрывала и тетя Лида, боясь, как бы чего, в помешательстве, я не сотворила с собой, после оброненных, как-то, мною, слов о смерти, обратилась ко мне с материнской суровостью:
- Не дури, девка! Не прощает Господь, добровольного само убиения!
Горе у тебя! Непомерное горе! Но надо жить! Терпеть – и, жить!
Посылает Господь испытания, но не в наказание, а чтобы укрепить нас в вере православной. Отошли мы от Бога, ой, как отошли! Вот и призывает он людей в лоно церкви своей, через страдания, через боль.
Осмотрись-ка, ты, лучше вокруг. Не весь мир черным вымазан, может и для тебя светлый уголочек отыщется. А про глупости свои, со смертоубийством забудь! Слышишь меня?! Забудь!!!

Мне семнадцать уже было. В школу ходить я бросила. Пряталась в холодном доме от посторонних глаз. Хорошо - соседи подкармливали. 
Тетя Лида, мне очень помогла. Я ведь, поскольку, школу бросила – аттестат не получила. Мои одноклассники, после «выпускного», разъехались кто куда - дальше учиться, а я в пустом доме продолжала скрываться от людей, измученная жесточайшей депрессией.
Тётя Лида, не стерпев такого положения дел, взяла инициативу в свои руки.
Пошла к директору школы, где вместе они, судили-рядили  - как было бы вернее поступить. Долго сопротивлялась директриса, но все-таки, решилась на должностное преступление - справила мне  аттестат, через многолетние знакомства, через авторитет непререкаемый. Принесла тайно, и дала совет ехать оттуда подальше, в большой город: авось, там встречу счастье свое.
Как подумала я о той неизвестности, которую мне примерить на себя предлагали – депрессию, как рукой сняло.
Страх-то какой – одной в огромный непонятный мир – жуть. Но, после нескольких дней колебаний, собрала я вещички, и решилась ехать в Свердловск, поступать учиться на швею.
Шить меня еще мама научила, навыкам всяким и тонкостям. Вот я и подумала стать профессиональной швеёй, или закройщицей, и жить дальше.
Тетя Лида мне денег на первое время дала, обещала за домом присмотреть, и, всплакнув о сиротской доле моей, перекрестила и с добрыми напутствиями проводила меня в дальнюю дорогу. 
До Ивделя, я на попутке добралась, а дальше - междугородним автобусом доехала до Свердловска. Он, конечно, уже в Екатеринбург был переименован, но название - Свердловск – все-таки, выговаривается намного сподручнее, чем Екатеринбург, вот я им и пользуюсь, время от времени, чтоб язык не ломать.

Город встретил меня как серый волк ягненка. Вышла я на автовокзале – меня оторопь взяла: куда и зачем я приехала?! Народу столько - что деревьев в лесу! Я, отродясь столько не видела, и как идиотка, шарахалась из стороны в сторону, силясь отыскать для себя точку опоры. Вокруг люди с мешками, чемоданами. Нищие, оборванные и грязные, образовав тесные кружки, что-то пили – не-то одеколон, не-то очиститель для стекол. Тут же калеки, сидя прямо на каменном полу, цеплялись к проходящим мимо, и клянчили подаяние.
 И это все – в одном месте!
Наперсточников, я  впервые  увидела здесь же. И не сразу сообразила, что это обыкновенные жулики, наживающиеся на доверчивости и глупости, наивных простаков, поверивших в свою необыкновенную удачу. Понаблюдав за их шайкой, я впала в легкий транс, а чуть позже, испытала просто ужас.
- Кручу-верчу, запутать хочу! Подходи, играй – рубли наживай. Поставил рубль – получил два! Муж рад, жена рада – не каждый день дается такая награда! Девушка-девушка, подойди, сыграй! Три колпачка! Под одним шарик! Угадаешь – жар-птицу поймаешь!

Хлипкий парнишка, лет шестнадцати, в «трениках», футболке и пижонской кепке, пулеметил скороговоркой, заученный текст, с 
небольшими импровизациями. Сидя на корточках, на разложенном куске картона, он символически перемещал наперстки, то и дело, поднимая один из трех, под которым обнаруживался пластмассовый шарик. 
- Все просто и очень легко! Гляди внимательней за моей рукой!
Укажешь верно, где шарик лежит – и вот, ты богат, и почти знаменит!
- Ставлю миллион! – послышался напряженный голос, и несколько купюр переместились из рук, желающего попытать счастья, в руки «крутилы».

От автора:
Описываемый период ( до деноминации 1998года ), ознаменовался тем, что инфляционные процессы в стране привели к невиданному снижению платежеспособности денежной единицы. Купюры в 500 000 рублей,  стали наиболее почитаемыми, и, кое-что, из себя представляли, в плане своей значимости. Чтобы понять, о чем идет речь, могу пояснить. К примеру ( беру, на сколько помню, примерную стоимость, в силу давности лет, но если есть у кого-то желание узнать точные данные, можно обратиться к статистике): стоимость булки хлеба варьировалась от 4000 рублей до 5000 рублей, килограмм вареной колбасы оценивался, в районе 25 000 рублей, а бутылка водки – от 33 000 рублей и выше, в зависимости от марки и качества. Если ошибаюсь в приведенных значениях, прошу простить великодушно. Но суть в том, что исчисления шли на миллионы, и наш народ,
 обладающий потрясающим чувством юмора, иронизировал: «В кои-то веки миллионерами стали! А все плачем, что живем плохо! Слышь, старуха! Пенсию-то нам, сотнями тысяч носят! Скоро на «мильёны» перейдут, а там, глядишь, и на «мильярды»! В чем накопления хранить-то будем?!
- В золотых слитках, старый хрыч! В чем, еще-то?!

Помню, покупал однажды коньяк «Hennessy», за 1 500 000 рублей.
Дорогой, однако! Но, хороший!

 - Поздравляю, мужчина! – отчеканил «крутила», возвращая тому миллион задатка, и добавив миллион выигрыша. - Мужчина выиграл – миллион! – накаляя страсти, во весь голос взывал хлюпик-пижон, привлекая внимание потенциальных любителей «халявных» денег.
 Выдержав короткую паузу, он опять «запулеметил»: - Кручу, верчу, обмануть хочу! На том стоим – верь глазам своим! Только что мужчина получил миллион! Хочешь миллион получить, как и он?!
Подходим, делаем ставки! Поставь миллион для затравки!
- А, ну, давай еще! Ставлю еще миллион! – воодушевленно пронеслось в воздухе, и после коротких манипуляций наперстками, оказалось – выигрыш, повторно, случился на стороне удачливого игрока.
- Вот, пруха поперла! – возрадовался тот, потрясая деньгами на всеобщее обозрение.
Счастливые возгласы заинтриговали «праздношатающихся» и любопытствующих. Вокруг островка азарта образовался тесный кружок.
- Кручу, верчу, запутать хочу! – не унимался «даритель миллионов», продолжая елозить наперстками по картону.
- Паша, Паша, давай сыграем! – зашептала худосочная тетка своему спутнику, - так просто! Я вижу, под каким колпачком шарик у него оказывается в последний момент! Сейчас будет под тем, который слева.
И, действительно, парень приподнял наперсток слева – под ним лежал шарик.
- А, ну, давай на 50 000 рублей! – вмешался Паша, и полез за банкнотами во внутренний карман пиджака.
- Минимальная ставка 500 000 рублей! Не отвлекайте своей мелочью, гражданин, от настоящих игроков! Кручу, верчу, обмануть хочу!
Паша поумерил прыти: - Да, ну его!  500 000 рублей! Губа не треснет?!
Но, «худосочная» вцепилась в мужика как репей в собаку, повиснув у того на руке: - Дурак, ты Паша! Деньги в руки сами идут, а ты! Колхозник, и есть колхозник!
Паша такого унижения терпеть не стал, и сунул пятисоттысячную купюру в ловкие пальцы наперсточника:
- Ставлю 500 000 рублей!
Последовала ловкая комбинация перемещений колпачков, и на мгновение, окружение замерло, в ожидании «вердикта», где же находится шарик.
«Худосочная» не раздумывая указала на средний колпачок, в предвкушении полной своей победы.
- Вы ошиблись, мадам! – торжествующе поставил точку ловкач, продемонстрировав указанный колпачок. Шарика под ним не было.
Лицо женщины вытянулось и побледнело.
- Еще раз! Паша, деньги доставай! – в ее голосе зазвучали стальные нотки.
Она проиграла и в этот раз, и в последующие два. Паша, начиная понимать, что к чему, потянул ее за рукав в сторону, пытаясь вернуть в чувства: - Хватит! Надули нас! Домой ехать надо!
Но в «худосочную» будто бес вселился и он завопила: - Паша, деньги давай! Все!!! Восемь миллионов ставлю!!!
Она вырвала деньги у сопротивляющегося мужика и отдала их «крутиле».
- Отойдите все! – голос ее дрожал и срывался.
- Кручу, верчу, запутать хочу! – сквозь смех продекламировал «крутила», завернув, очередную комбинацию, и выставил наперстки в одну линейку.
«Худосочная» стояла в замешательстве.
- Под правым наперстком! – подсказывал один голос.
- Под левым! – перечил ему другой.
- Не будь дурой, центр открывай! – изгалялся третий.
Голоса напирали, своими телами создавая дополнительную толкотню, чем еще больше приводили в бешенство, переставшую сдерживаться тетку.
- Ти…хо! – завизжала она, - тихо! Шарик под правым колпачком!
Шарика там не было. И тетка начала лихорадочно сдергивать золотые серьги, перстни с камнями и золотую цепочку с дорогим кулоном.
- Ставлю! – ухватилась она за последнюю надежду.
- Мадам, здесь не ломбард! Игра идет только за наличные!
- Но, это стоит семь миллионов! Семь!!!
- Мадам, исключительно, из уважения к вам, и вашему мужу, могу дать 500 000 рублей. Если это кажется вам неприемлемым, то освободите, пожалуйста, место для других игроков. Пожалуйста!
Застонав, женщина протянула драгоценности, проявив добрую волю к грабительскому обмену.
- Женщина, смотрите вни…ма…тель…но, я кручу-верчу ос…но…ва…тельно!
«Худосочная» осталась ни с чем. А, Паша, до сознания которого достучался здравый смысл, наконец-то понял, что они с супругой стали жертвами мошенника.
- Валите отсюда! По тихому! – сказал ему над ухом угрожающий голос, предлагая компромисс, при котором, им предлагалось убраться без своих кровных, но целыми и невредимыми.
Но, Паша сграбастал обидчика-хлюпика за футболку с воплем: - Верни деньги! - и тут же получил удар в челюсть, по почкам и под дых.
Упав на колени, глотая ртом воздух, он получил еще два удара ногой в голову. Трое здоровяков повалили его на асфальт и окучивали еще некоторое время, пока тот не замер в отключке.
Только тогда, « худосочная» заголосила: - Убивают! Убивают! Помогите, милиция! - взывая к защите и справедливости.
Но, защиты и справедливости не было и в помине. Народ, наблюдающий за развернувшейся драмой, спрашивал сам себя: «А кто защитит меня, если я, не дай бог, впрягусь в это дело?! Ведь никто! Так зачем на рожон лезть?! Тем более что милиционер, наблюдающий за творящимся беззаконием, демонстративно отвернулся, игнорируя, своим бездействием, сам факт преступных действий!»
Судя по всему, милиция охраняющая правопорядок на территории автовокзала была в доле, с местным криминалитетом. Условие сосуществования такого тандема было одно: «Чтоб все было прилично! И – не  борзеть!»
Шайка мошенников растворилась в толпе, оставив ограбленную пару приходить в себя. Приезжающие и отъезжающие, как обычно, сновали туда-сюда. Торговка пирожками щелкала семечки, а продавщица мороженым сосала из бутылки пиво. И из этого,
установившегося порядка, из зоны «свободного предпринимательства», вышел избитый мужчина. Пошатываясь,  он шагал от автовокзала прочь. Лицо его было в крови. Из носа, на белую рубашку и пиджак падали алые сгустки.  Он шел, сплевывая, то и дело, кровавую слюну себе под ноги. Женщина, виновато плелась за ним, размазывая слезы и сопли, по опухшему лицу, на котором множились грязные разводы.
 За спиной у них, уже опять слышалось:
- Кручу, верчу, обмануть хочу! Подходи, играй – рубли наживай! -
а они, униженные, и морально раздавленные, не оглядываясь, продолжали  двигаться по многолюдной улице, не замечая взглядов искреннего сочувствия, откровенного злорадства, и полного безразличия.



                Глава 8.  Здравствуй новая жизнь!

                Глава, в которой Анжела сталкивается с криминалитетом.
                Время и место действия – 1996 год, Екатеринбург.

От автора:
«Да, что это такое! – скажет читатель. – Одна рассказывает, другой пересказывает, а третий взялся пересказывать, второго! Что за бред!»
Извиняюсь! Но все обстоит, именно, так. Анжела рассказывала свою историю Джексону. Джексон, нам с Пипой. А я, уже в своей интерпретации, тебе, дорогой читатель. Иначе, не узнал бы ты этой истории, ни за что в жизни!
Но я продолжу. И продолжу словами Анжелы, произнесенными ею в заброшенном парке, среди ползущих, с запада на восток теней:
«Растерянность полная приключилась со мной…».


- Растерянность полная приключилась со мной. Куда? Чего?
Хорошо, в  «горсправку» догадалась за помощью обратиться, где тетя сердобольная мне подробно обо всем рассказала, как добраться до училища.
Села я в трамвай, и с двумя пересадками доволочилась до места. А у меня чемодан – ого-го! Со всеми пожитками!
Нашла приемную комиссию, где мою особу, осмотрели всю, будто невидаль какую, и, отправив на медосмотр, вынесли положительное решение о зачислении меня на первый курс.
Приняли у меня документы, расписали, на каком хорошем счету находится их учебное заведение, и как иногородней, выделили место в общежитии.
Сунулась я в общагу, а там - «облом-Петрович»! Мест нет до первого сентября! Комендантша хитрожопая, умудрялась в обход тамошнего начальства, на летний период, сдавать пустующие комнаты командировочным.
Я ей: - А что мне делать?
На что она, состроив невинное лицо, и глазом не моргнув, заявила:
- А ты, милочка, обратно поезжай! До первого сентября еще целая неделя! Что тебе тут скучать? А коек до начала года, один пень – не будет! Так что, изловчись как-нибудь, а первого сентября приходи. Я тебе лучшую комнату обеспечу!
- Чемодан-то, хоть возьмите на сохранение! – взмолилась я.
- Чемодан возьму.

Спорить и качать права я тогда еще не научилась. Отчего и пустилась болтаться по городу, знакомясь с достопримечательностями и подворотнями, наблюдая за странностями дневной и ночной жизни большого города. Когда одолевала усталость, я шла на железнодорожный вокзал, где можно было без лишних вопросов, заснуть на складном стуле в зале ожидания, среди вечно снующих приезжих. Возвращаться обратно я и не подумала, а если бы, даже и подумала, то не вернулась.
Вокзал – место, где только на первый взгляд, беспорядок, бесконечно меняющиеся новые лица, неудержимый людской поток, который, кажется, никогда не иссякнет. Прожив, в пределах вокзала, фактически, несколько дней, я обнаружила, что таких неприкаянных как я – много. Я приметила их, а они приметили меня. Люди, живущие на вокзале, под видом ожидания прибытия, или убытия поездов, были частью круглосуточно бодрствующего организма. Больные, калеки, бездомные. Освободившиеся зэки, у которых, кроме справки об освобождении, в карманах, только лагерная пыль. Вахтовики, едущие  с северов домой, на побывку, но застрявшие здесь в силу обычных обстоятельств: пьянка, опохмелка, пьянка. А так же, закрепленное за этим, так сказать, золотым дном, ворье, и прочая криминальная братия.
Я дремала в закутке, когда ощутила хлопок по плечу.
- Эй! Ты кто? Чьих  будешь?
Передо мной стоял верзила, и пялился на меня наглыми глазами.
- А тебе-то что?
- Закрой совок, пока я тебе щелку не раздвинул! На перекрестке, не спросясь, перделю разложила, ссыкуха! Шмонькой отвечать будешь?!
Я не понимала смысла, хотя слова, вроде бы произносились по-русски.
- Телекамеру выключи! На трусах повешу! – зловеще предупредил он.
Я обомлела, не зная что сказать.
- Давно тальянку ломаешь? – тон его несколько смягчился.
« О чем это он»? – все не могла взять я в толк, что, буквально, отражалось на моем лице.
- Приблудная, что ли? – наконец спросил он, понятным для меня языком.
- Мне, пока, жить негде.
- Сирота? Или из дома сбежала?
- Все мои родные умерли. Так случилось.
- Хо-хо! Да, ты сирота Казанская, оказывается! – верзила заметно подобрел. – Голодная, небось, сирота Казанская? Айда, в топку чего-нибудь закинем, а-то  я «керосин» два дня дюзил, напропалую – это ж не еда!  Мимо свистка, хлебушка даже не пропустил! Голодный, и злой как татарин!
Он выдернул меня с сиденья, и как собачонку поволок за собой. Отбрыкиваться я не посмела, предвидя агрессивный ответный ход, и, только успевала семенить, за крупными шагами, пересекающими, сперва здание вокзала, затем привокзальную площадь, и дальше,
завокзальное захолустье, которое стало меня вскоре пугать.
- Куда мы идем? – тревожно осведомилась я.
- Не боись! Со мной не пропадешь! «Тема» - правильный козырь. Ты только рот не разевай, в чужие базары не впрягайся. Спросят – отвечай, не спросят – помалкивай! Если я рядом, значит – все путем!
«Все путем – это хорошо или плохо?» - завертелось у меня в голове, и тут же, как-то сам собою, сорвался вопрос:
- Я хотела спросить, а что ты меня, там, на вокзале спрашивал? Я так ничего и не поняла!
- Ты, «Сирота», посмела, по незнанию своему, задницу свою, пристроить не там, где нужно. Это место среди «людей» называется «перекрестком». И «люди», там, на этом «перекрестке» серьезные вопросы решают. Об этом все знают, и предпочитают лишний раз не светиться в том направлении. Мало ли что услышишь, увидишь, потом ответ держать придется. А с тебя что взять? Сикалку твою?!
Отымели бы тебя как невесту на одесской свадьбе, всей Одессой. Потому и нечего там было засиживаться.
- А про тальянку – это что такое?
- Есенинская приколюха. Бродяги Серегу сильно уважают. Потому что, наш он – без изъяну. И стихи его, наизусть учат, и в базарах их употребляют. Тальянка что делала? По ночам шарахалась? А значит  она какая? Бездомная! Вот я тебя и спросил, давно ли кочевать приходится.
Хибара в которую мы зашли, была, по моему, старше первого паровоза. Крыльцо, высокое, еще добротное, предваряло невысокую дверь. В сенях оказалось прибрано – ни соринки, зато в самой избе, нас встретил дым коромыслом, застоявшийся запах немытого тела, и ядреный дух перегара. За столом, покрытым разной снедью, сидели двое коренастых мужиков, по пояс раздетых, и разукрашенных наколками, как два персидских ковра. Они о чем-то говорили, но при нашем вторжении, обернулись, с возгласами одобрения.
- «Тема» нарисовался! А мы уж, кипишуем – на измене все! Вот он – красно-солнышко!
 - «Тема», а шо за бiкса з тобою? Я, шо-то, такоi не бачив! Кажысь, така краля, менi на кукан, в самий раз, знадобитися. Подаруй на годинку, вже дуже, гарна дiвка.
- «Шуруп», я тебя в стену, зараз закручу! И кукан твой на гвоздь повешу! За делом пришли! Тема есть! Крепкая тема! Давай, пожрать, а там и за дело погутарим!
Со стороны кухни вышла сухопарая женщина: взгляд исподлобья, спина, как палка прямая. Недобро зыркнула на меня, поставив дымящийся чугунок с картошкой на стол.
- Миля, гарiлки завдати. Двi склянки ще потрiбно, и сало тоненько порiж.
Миля принесла водки, стаканы и сало, порезанное на тонкие прозрачные ломтики.
- Это - «Сирота», она со мной! – «Тема» кивнул в мою сторону. Налил стакан водки, выпил, налегая на горячую картошку и сало. – Хавай, на что глаз упадет, - обжигаясь, непомерно большим, затолканным в рот куском, прошамкал «Тема», одновременно наливая мне, на дно стакана немного водки. – Это в тему! Аппетита не испортит!
«Шуруп», и его, товарищ, с прозвищем  «Фока», терпеливо ждали, пока, разговор примет желанный оборот, и спокойно наблюдали за нашей трапезой.
- Малява упала от «людей», - прожевывая последний ломтик сала, начал «Тема». – Старатели рыжье везут: песок и гальку. Не чушкари, на арапа не взять. Ну, да ведь, и мы не за клопами охотимся. «Бурят» их от Красноярска пасет. Завтра встречать будем. Нахлобучить не обломится - валить будем.
- Расклад какой? – прищурился «Фока».
- «Тема», менi здаэться, ти нам таку тему зараз розпишеш, шо мы тут всi уссымся.
«Тема» усмехнулся, блеснув золотой фиксой.
- Фарт нам нужен. Фарт! Расклад такой выходит: старателей трое. С вагона выходят - пилят на хату, а может, в гостиницу. Сдают груз оптовикам. И если упустить момент, то, наши – не пляшут. Оптовики – это уже – «швейцарский банк». Разделают в капусту, только сунься.
На все про все, от силы – час, пока они до места не добрались. А там их, по любому, ждут.
- А шо их зараз у вагона встрiтят?
- Ну, у тебя, башка и шурупит, «Шуруп»! Может, они и песочек, на перроне перевешивать станут? И филки пересчитывать?! Это наше время, чтоб за рога их взять!
- «Тема», а это золото, нам упирается? Может, мы их на бабки обуем, когда они желатин-то скинут? Они, пока упакованные - на стреме - это верно. А облигации погасят – расслабятся.
- Тема – золото! «Люди» заказ дали, значит такой ферзь им в елочку!
Варианты отсутствуют! Как дело сделать – вот геморрой. Можно, сразу нахрапом взять! А если возня пойдет? Они при стволах. Хипиш начнется, мусора навалят – такой напряг нам не в масть. Козырно – по-тихому все обделать. Но если уж, без жмуров никак – буром попрем.
Я с ужасом слушала этот разговор. На моих глазах обсуждался план ограбления, а возможно, и убийства неизвестных мне людей, в некоторой мере, абстрактных, но сути это не меняло. Мне сразу стало жалко тех старателей, не по своей воле получивших метку жертвы, чья участь была предопределена. И предопределена планом, за которым стоял «Тема» - авторитетный вор-рецидивист.
«Зачем они посвящают меня в свои планы? Могли выставить за двери, и без лишних ушей расставить точки. «Тема» предупреждал, дескать, ответ держать придется, если вдруг услышишь или увидишь то, чего видеть и слышать не стоит. А я присутствую там, где находиться, просто, не должна! А не спланировал ли он все заранее, подобрав меня на вокзале, и притащив сюда?! От этой мысли меня стало потрясывать. Полуобморочное состояние накрыло, и тело и душу, лишив волю, способности сопротивляться любому внешнему воздействию.
«Тема», видимо, проникнувшись к моему отрешенному виду, окликнул «тетю-палку», давая ей наставления: - Миля, устрой-ка «Сироту». Да приглядывай за ней! Мало ли что!– и уже, неизвестно кому: - А я с нею после потолкую.
«Тетя-палка», как я окрестила, про себя, выплывшую со стороны кухни женщину, отвела меня в дальнюю комнатку, где указала на здоровую кровать с панцирной сеткой, укрытую несколькими матрасами и байковыми одеялами.
- Ложись, отдыхай. Понадобишься – кликну, - сказала она и вышла.
Я прилегла, завернувшись в верхнее одеяло, предавшись мыслям о том, куда я попала, и, прислушиваясь к происходящему, за незакрытой дверью комнаты, ставшей моей временной опочивальней.
Некоторое время было тихо. Затем раздались невнятные реплики.
Я напрягла слух, и стала различать доносившуюся перебранку, а после хлесткую и отчетливую речь.
- Слушай сюда, фраерки! Моя тема – мне и отвечать! А ваш гнилой базар я верчу, как хочу! – голос «Темы» резал, не хуже лезвия ножа.
- «Тема», змалюй – шо, да как! Або нам у темну грати?! – примирительно парировал «Шуруп», явно, не желая перечить более авторитетной фигуре.
Раздалось кряхтение, бульканье из горлышка бутылки, пауза, и стук поставленного на стол стакана.
- Я всю башку изломал, как устроить некий безобидный балаганчик. Чтобы – тихо, и – при этом, «флэш рояль» на руки выпал. Такого блатного варианта не нашел. Почему?  Потому что - его просто нет! Нет такого варианта, чтобы у троих, на все готовых золотарей, припыженных стволами, без шума забрать рыжье, на вокзале; где народ, где мусора, где может всплыть херова туча непредвиденных обстоятельств. Так?! Я прав?! – « Тема» был на взводе.
В ответ раздалось неопределенное мычание, вылившееся, в тягучее:
 - Прав.
- Мозги склеились, пока я эту загадку разгадывал! А, когда расклеились, пришел к выводу - с ними надо сыграть шахматную партию. Вот, только, чтобы ход игры был: не как крендель завернет, а по моей четкой схеме.
- ???
Установилось молчание, в тиши которого, как мне представилось, глаза «Шурупа» и «Фоки», полезли на лоб.
- Я предлагаю, - продолжил «Тема», - сыграть с ними в открытую. А именно, известить золотарей, что мы их «встречаем». И «встречаем» – хорошо, добре «встречаем», как надо.
- На кой ляд им об том знати, «Тема»? Шоб вони пульки ранiше часу нам всадили?
- Не всадят! По крайней мере, тут же, на перроне. Я думаю, они не решатся, не сходя с вагона, тир устраивать. Перед ними задача -  скорехонько раствориться, свалить, не привлекая внимания. А если не получится, то разборки устроить подальше, без свидетелей.
Что касается наших действий, то тут расклад такой:
То, что старатели золото добровольно отдадут – скидываю сразу. Хотя,
бывали случаи, когда «люди», на одних пантах «карасей» разводили. А если эти поведутся, то тут будет, реально - фарт. Но такой фарт мы сейчас не рассматриваем, а по деталям разбираем, как все должно произойти.
Значит, как только вагоны встанут, до них пойдет наш посланец. Посланцем будет малая. «Сирота». Она почти ребенок, и не поверить ей, оснований у старателей не будет. Непредвиденный поворот нарушит их планы, посеет панику, ввергнет в мондраж.
Как думайте, куда они начнут ломиться? На перрон и шмалять? Сомневаюсь! 
Если выход в город мы им отсечем, то они пойдут в противоположном направлении – через пути, за «бетонку», в «завокзалье». В этом направлении мы их и погоним, как борзые зайца. Фишка только в том, что там, за «бетонкой» им будет приготовлено по девять грамм, о чем они, конечно, помыслить не удосужатся.
 Место шикарное. Бетонная изгородь, открытое место, и сразу, заросли, из которых завалить их, как только они переберутся через забор, раз плюнуть. Я там посажу «Коляна» и  «Бобра». Те свое не упустят.
- А как мы, вообще, их узнаем? У них, что на лбу написано – везем золото?
- Поезд известен, вагон известен, купе известно. «Бурят» едет в том же вагоне, «сопровождает». Дальше: на дворе хоть и близок сентябрь, однако еще, почти, жаркое лето; народ в футболках, да в рубашках с коротким рукавом дефилирует. А старатели? Я так думаю, они золото на теле носят. Не в сумках же?! В жилетках кожаных. Они у них как ватники смастырены, только за место ваты – песочек золотой, да самородочки. Под футболку такое дело не спрячешь. Скорее всего, на них будут ветровки. По ветровкам и опознаем, да и «Бурят», если что, покажет.
- Ну, «Тема», ты и голова! Законно - в авторитете!

«Тема» подошел ко мне много позднее. Я дремала, устав от мыслей и переживаний, боясь продолжения, более чем странной, ситуации захватившей меня.
- Спишь? – без всяких церемоний уселся он рядом на кровать. – Не хочешь, чтобы кто-то пострадал?
- Не хочу, - холодея от страха, подтвердила я.
- Тогда сделаешь, как я скажу! Может, тогда, никто и не пострадает.

«Пассажирский поезд Красноярск – Москва, будет приниматься на четвертую платформу, восьмой путь», - проинформировал зычный динамик, и толпа встречающих ринулась к месту прибытия существенно опаздывающего поезда.
«Тема», «Шуруп», «Фока» и еще один, примкнувший к ним крепкий дядька, двинулись вперед, влившись в течение человекопотока. Они шли спокойно, уверенно, чего нельзя было сказать обо мне. Я плелась на ватных ногах, «Тема» шел рядом.
- Ты, главное, не суетись. Заскочишь в вагон, ори, как ненормальная. Они тебя сами прихватят. Будут спрашивать, крой все, что знаешь. И наше условие до их ушей хорошенько доведи: отдадут золото – уйдут живыми и здоровыми, нет – лягут под белые покрывала.

Перрон оказался полон встречающими. Тянущий, многовагонный состав тепловоз, медленно надвигался.
«Нумерация вагонов с головы поезда» - эхом пронеслась запоздалая информация, и натужно шипя, преодолевая последние метры, тепловоз стал, как вкопанный. Лязгнули вагоны, налетая друг на друга, стремительно передавая громыхающую эстафету, от первого вагона до последнего, и замерли.  №11 – остановился там, где «Тема» и рассчитал.
- По местам! – скомандовал он подельникам, и те рассредоточились вдоль одиннадцатого вагона.
Дверь рабочего тамбура распахнулась, проводница, не молодых лет женщина, высунулась из проема, и стала протирать тряпкой входные поручни.
- Давай! – подтолкнул меня «Тема»,  устремив меня, тем самым, к открывшейся двери вагона.
Не успел еще первый пассажир, приступить к спуску, а я уже вскочила на ступеньки, пытаясь просочиться вглубь тамбура.
- Куда прешь, малахольная! – завопила проводница, с размаху саданув меня по заду сигнальными флажками.
От неожиданности, боли, и накатившего страха, я заорала во все горло, направив свое обращение куда-то вперед, неизвестно к кому, но которое должно было попасть по назначению:
- Дяденьки! Дяденьки! Стойте, дяденьки! Вас убьют! Вас убьют! Вас убьют!
Выстроившиеся в миролюбивую цепочку пассажиры: кто выйти покурить и ехать дальше, кто с вещами, добравшись до обозначенной станции, как-то напряглись, и стали спешно подталкивать свою поклажу к выходу, нервно подпинывая впередистоящих. Я продолжала протискиваться вперед, не переставая голосить одно и то же, пока не почувствовала стальное сжатие на своем запястье.
- А, ну-ка, стой! Угомонись уже!
Меня затолкали в освободившееся купе. Трое мужчин зашли следом, и захлопнули за собою дверь. От скоротечности происходящего я ошарашено уселась на сиденье и забилась поближе к окну.
На меня смотрели загорелые суровые лица, от которых исходила внутренняя сила и безоговорочная решимость.
- Говори, с чем пришла!
- Дяденьки, простите! Я ни при чем! Меня послали! Послали передать, вам условия. Вас ждали. Они знают о золоте! И сказали, чтобы я уговорила вас отдать, все что есть, добровольно. Тогда они вас не тронут. Иначе все будет плохо! Вас могут убить! И наверняка убьют, если не согласитесь. Их много, и у них какой-то план, как с вами поступить. У них оружие!
- Что еще знаешь?!
- Они – бандиты! Вас с самого начала сопровождали. В город вас не пустят, если только, сопротивляться не будете. А станете сопротивляться – убьют! Точно – убьют!
Мужчины переглянулись. За дверью, по коридору, поспешно протопали ноги последнего исчезающего пассажира.
Из окна виделся пустеющий перрон, на котором выделялись четыре ожидающие фигуры, не сказать что, благопристойного вида. 
 - Давай, вперед! – выпалил один из старателей, и они выскочили из купе, направившись к выходу. В руках у них появились пистолеты, вороненые, словно крылья вспорхнувшей птицы.
В проеме света испугано выглянула проводница.
- Мать! Запирай вагон! Мигом!
Увидев оружие, женщина бросилась к открытой двери, задергала руками, и как пробку в бутылку, загнала дверное полотно на свое законное место.
- Ты, мать, не кручинься! У нас тут неполадки кое-какие. Но мы с неполадками сами разберемся! Ты нам, только, пособи малость! Ты нас выпусти в противоположную дверь, большего нам и не надо.
Проводница, не задавая вопросов, открыла ключом указанную дверь, и сразу закрыла, как только мужчины покинули вагон, и их фигуры, одетые в штормовки цвета хаки, стали удаляться.
Пожилая женщина припала к стене тамбура, рассыпая, чуть шевелящимися губами, хвалу всем существующим богам, но занятие ее прервал резкий грубый окрик:
- Открывай, старая мымра, все двери! Чё вылупилась?! Открывай, говорю! – перед нею стоял сутулый мужичок невеликого роста. Причастность к малым северным народам была налицо, и позволила мне предположить, что это и есть «Бурят».
Он не давал о себе знать, и затаился в одном из опустевших купе, предвидя развитие событий, и появился только тогда, когда настал час его выхода.
- Да что происходит?! – чуть не плача взвизгнула «старая мымра», принужденная к очередному открыванию-закрыванию дверей вагона.
«Бурят» свесился с открытого тамбура, пронзительно свистнул в сторону ожидающих бандитов, и те кинулись к нему: по лестнице в тамбур, свозь короткий переход, на противоположную сторону стоящего состава.
Сквозь топот подошв по железному полу, я услышала голос пробегающего «Темы», обращенный по направлению ко мне, прозвучавший в грубом приказном тоне:
- «Сирота», здесь будь! Никуда не дергайся! Я скоро! 
В полном оцепенении я припала к окну. Проводница присоединилась, и мы смотрели во все глаза, как через железнодорожные пути, в  сторону бетонного забора, ограничивающего тыльную сторону территории, станции «Свердловск-пассажирский», спешно уходят трое, а следом, словно их отставшие товарищи, поспешают еще пятеро.
Из-за стекла, была хорошо видна, совершенно ничем ни примечательная картина: солнечная середина дня; голуби, то садятся, то взлетают, в испещренном проводами и опорами пространстве; слышны свистки тепловозов и объявления диспетчера; одиночный локомотив совершает маневры; люди пересекают рельсы. Но за этим благополучием, я-то знала, скрывалось невообразимое и страшное. Очень страшное!
Вот, трое передних перелезли через «бетонку», помогая друг другу, и насовсем пропали из вида. Следующие пятеро только-только приближались к бетонному заграждению, отчаянно жестикулируя, когда  воздух пронзили несколько сухих щелчков. Потом еще, и еще. Звук выстрелов пронесся за доли секунды, от зеленеющих в дали зарослей кустарника, до замершего в ожидании, железнодорожного состава, ударился в оконное стекло, за которым торчали два испуганных помертвевших лица, и упал под вагон, под колесные пары, на промасленные закопченные шпалы.
Пожилая проводница очнулась первой. Она вздрогнула, присела, саданула меня локтем в бок, и прямо в лицо прокричала:
- Беги, дура! Чего ждешь?! Беги!
«Бежать? Куда бежать?» - медленно заворочалось в сознании, но новый тычок окончательно привел меня в чувства.
Подхватив ноги в руки, я дала стрекача, той же дорогой, что пришла сюда, только, в обратном направлении.
- Одиннадцатый вагон, заходим! – истошно заблажила проводница, вслед за чем, дверь вагона, за моей улепетывающей спиной, клацнула с таким остервенением, что навела меня на мысль, которая возникла, пожалуй, не вовремя и некстати:
«А, тетя-то, тоже не дура! Запечатала вагон – и ни гу-гу! Свидетелем-то, охоты нет очутиться!  В свидетели, как ни крути, попасть: что с одной стороны, что с другой – очень не весело».
Я бежала сломя голову, подальше от шпал, рельс, гудков и свистков, от непрекращающихся информационных объявлений. Бежала от тьмы, так неожиданно, сгустившейся надо мной, способной поглотить и уничтожить в любую минуту. Я бежала от людей, ставших, за последнее время, для меня, этакими, «учителями жизни», которые не скупились расточать свои знания. Но, только, в плату за свои знания, они принимали в жертву, в виде пищи, тела своих же учеников. Я бежала, и думала, что удаляясь от плохого, приближусь к чему-то лучшему. Боже, как я ошибалась! Убегая от плохого, я приближалась к худшему, и более страшному!

Глава 9.  Может не все так плохо?

Глава, из которой читатель сможет узнать, что в городском общественном туалете течет не только вода и моча, но и жизнь. Время и место действия – 1996 год, Екатеринбург.

Последние дни перед сентябрем, я провела в общественном туалете. Тот, что возле «Пассажа», на улице Вайнера. Деваться было некуда. С вокзалами встречаться, я, ни в какую больше не желала, где напороться на вездесущих криминальных элементов, и «познакомиться» с ними поближе, как оказалось - проще пареной репы; в силу чего, случай привел меня в «городскую клоаку».
Болтаясь по «центру», и изнемогая от желания поспать, упасть в горизонтальное положение, при этом испытывая настоятельные позывы к мочеиспусканию, я спустилась в общественный туалет, представляющий из себя замысловатое архитектурное сооружение, с двумя отдельными входами: для мужчин, и для женщин. Туалет, как туалет: очередь, вонь, грязь; женщины в клозетах пыхтят и матерятся; света - от одной забрызганной известкой лампочки; тетка елозит по полу шваброй. Я нужду справила, а саму, аж качает от слабости.
Подхожу к этой тетке со шваброй, говорю:
- Тетенька, возьмите меня к себе. Я туалет буду мыть, чистить. Вам полегче станет. Мне бы, только, сейчас поспать немного, и ночью, чтоб ночлег был. Я маленькая, худенькая, много места не займу. В тягость не буду, только в помощь. Возьмите, тетенька.
Тетенька, в сером рабочем халате, резиновых сапогах и  с серым платком на голове, во хмелю,  лет шестидесяти, глянула сквозь меня, словно решила проверить на цвет качество портвейна.
- Тебе, милая, чего? – заплетаясь языком, монотонно отреагировала она.
Я повторила свою тираду, добавив жалости в голосе, в сущности, не особо надеясь на внятный ответ.
- Пойдем-ка, - махнула та рукой, и увлекла меня в конец помещения. Следуя за покачивающейся уборщицей, я обратила внимание на детали общего. Другими словами: общее-то, было и так логично воспринимаемым, но вот фрагменты, почему-то, самопроизвольно, отчетливо фиксировались, закрепляясь в памяти как фотоснимки:  пол – выщербленная метлахская плитка, в грязных разводах, и лужицах желтого цвета; потолок – грязно-серый, с прилепленными к нему обгорелыми спичками и черной копотью вокруг них: «грачи», вспомнилось из школьного детства; стены – мрачно-зеленого окраса, пестрящие похабщиной, матерщиной, и изображениями мужских гениталий, в карикатурном виде; двери кабинок, в нижнем проеме которых, торчали ноги, с приспущенными к полу юбками, джинсами,  колготками.
- Заходи, - обратился ко мне голос, поскольку перед собой я наблюдала, только, спину.
Каптерка, подсобка, техническая комната, или, черт знает, как это называется, выглядела, не сказать что бы скверно. В ней умещался небольшой столик, топчан с засаленным матрасом, а также, ведра, швабры, тряпки и батарея пустых бутылок, из-под спиртных напитков, категории портвейн-вермут.
- Садись, - указала рука на топчан, и достала из-под него же полупустую бутылку.
Тут же появились два граненых стакана, и жидкость золотистого цвета, булькнула по нескольку раз, сперва, над одним стаканом, а затем над другим.
- Как величать? – задалась вопросом обитательница городского общественного туалета, и, не дожидаясь ответа, подняла стакан и молниеносно опрокинула в подставленный рот.  – За знакомство! Меня Клавдией величай, или баба-Клава. Усекла?!
Я кивнула, не будучи уверена, представляться мне или нет.
- Рассказывай, что у тебя! – баба-Клава, повторила процедуру со стаканом. – Чего не пьешь? Брезгуешь? Без этого тут никак! Мерзость!
А, ты, выпей и рассказывай.
Я выпила, она налила еще, и я снова выпила.
Рассказ мой, со значительными сокращениями, Клавдия выслушала внимательно. Посидела молча, подумала.
- Горькая у тебя доля, девка! Молодая ты еще, а поведала вдосталь. Что же такое на свете происходит?! Говоришь, денька три тебе продержаться? Наладится потом жизнь-то? Дай бог, чтоб наладилась.
Ай, что это я?! Ты ж, поди, голодная?! Конечно, голодная! У меня тут шанежки есть! Накось, поешь! – и она вытащила из-под матраса мешочек с шанежками, расплющенными, этим же самым матрасом.
- Не смотри что страшненькие, зато вкусные. Сама пекла.
Пока я уплетала выпечку, Клавдия стала вводить меня в курс дела.
- Очень кстати, ты объявилась! Одна я на хозяйстве, два дня как. Зойка, по настоящему-то -  Зульфия Алимбековна, не показывается. Пьет что ли? Я ей уж сколько раз говаривала: пей, но работай! А ей тут, видите ли, стремно! Пахнет! А мне вот не стремно! Мне вот – не пахнет! Пью и работаю! А тебе при мужиках прибираться достанется. Но ты не бойся. Что там у них страшного?
- Как при мужиках?! – обомлела я. – Я боюсь! Как я среди них появлюсь-то?! Я же маленькая еще, ребенок почти!
- Не кипишуйся, девка! Больно им надо, мужикам-то, на тебя внимания обращать! Они зайдут, нужду справят, и по делам, дальше побегут. Что он там, ширинку расстегнет, и шпиндель свой высунет?! Так ты не смотри! А захочешь посмотреть, от него, от мужика-то, не убудет! А я тебе скажу, смотреть-то бывает и не на что! Такие сверчки скугоженные, некоторые вытаскивают: век бы не смотрела! Но, бывает ого-го! Какие, некоторые, баварские сардельки достают - так бы и потрогала! – баба-Клава залилась хмельным игривым смехом.
- Я дам тебе халатик, косыночку, сапожки. Сойдешь за уборщицу – высший сорт! А спать здесь будешь. Три дня осилишь как-нибудь.
Ложись, поспи, а мне убираться пора. Засрали, поди,  уж все! Непутевый народишко, ой, непутевый!

Я проспала довольно долго, а когда проснулась, увидела бабу-Клаву, склоненную надо мной.
- Чисто ангел спишь, деточка! Любуюсь, налюбоваться не могу. Экая ты красавица! Такую-то красавицу, да в сортирах какашки замывать?!
Я бы, таких красатуль, в телевизоре показывала, да за принцев замуж выдавала!
Вот тебе, за красоту твою, ведро, тряпка и спецодежда. Облачайся! На рабочее место пойдем, а-то закрываться скоро, а там, как в Авдеевых конюшнях, гора с горою сходятся. Не кисни, недолго ведь, в водах наших побултыхаешься! Преуспеть не успеешь в профессии. Но зато, прочухаешь, как рабочая копейка нашему брату достается!

Первый вечер я сражалась один на один с пустым туалетом, точнее с его мужской половиною. Время работы этого общественного заведения истекло, что позволило мне, в запертом изнутри помещении, спокойно отмывать унитазы и писсуары от экскрементов. Занятие тошнотворное и унизительное, заняло часа два, два с половиною.
Махая шваброю, и окатывая пол из ведра водою, я развлекала себя тем, что читала непристойности, покрывавшие все стены, чуть ли не до высоченного потолка.
« Отсосу, Гуня…»;
«Пидоры, если вы не перестанете морочить людям головы, я вас порву! Или продырявлю, Червь…»;
« Лечу анонимно триппер, гонорею, сифилис,  а также, мандавошек и др. заболевания. Приходите в клинику на Розы Люксембург – доктор Живаго…».
«Пассив, ищу актива. Жду каждый четверг на «плите», голубая скамейка, в 22-00. Пароль: «У вас продается славянский шкаф?» Отзыв: «К сожалению, только что продали. Могу предложить микстуру от поноса. Очень эффективна!»

«Я в детстве был примерным мальчиком,
И ковырялся в попе пальчиком,
Когда я вырос: вот те раз!
Узнал я, что я пидорас!»

Над некоторыми я откровенно хохотала, юмора там было, хоть отбавляй, но тупого, и животно-похабного, было значительно больше.

На следующее утро, баба-Клава снарядила меня на труд, на весь день.
Обеспечила едой, хоть и скромной, но в изрядном количестве. Привела в подсобку, меньшую по размерам, где умещался только стул, и дала книжку, чтоб не все с говном дело иметь, а еще и, интеллектуально подковываться.
Она ушла на женскую половину, а я, осталась на мужской, устроившись за чтением русской классики. Моей обязанностью было каждые два часа освежать туалетное помещение: помыть пол, почистить унитазы и подсыпать хлорной извести в писсуары. Первая половина дня прошла спокойно. Правда, недоумение мужчин вызывал мой юный возраст. Они стеснительно загораживались при моем появлении, но возражений никаких не следовало, а мочиться мимо писсуара, что нет-нет да происходило в момент моего отсутствия, желания никто не изъявлял.
Время близилось к обеденному. Наплыв спал. Человечество приготовилось к насыщению желудков. Воспользовавшись удобным моментом безлюдья, я взялась за швабру. Увлеченная своим не хитрым делом, я не обратила внимания на спустившегося человека, чьи шаги я услышала, но оборачиваться не стала. Слащавый противный голос, заставил меня напрячься.
- Ай, ай, ай, - прогнусавил голос, и принудил меня развернуться на исходящий звук.
Молодой человек, с лицом недоумка, стоял в трех метрах от меня. Брюки его, вместе с трусами были спущены до колен, полы рубашки, одной рукой  приподняты на уровень груди, обнажив тем самым живот, а свободная рука поглаживала кожу и не густую поросль, в области лобка.
- Ай, ай, ай, - снова произнес голос, но уже через блаженную улыбку.
Я чуть не свалилась на только что помытый пол.
«Швабра»! – осенило меня, и я замахнулась ею на остолбеневшего идиота.
- А-ну, пошел отсюда! – набирала я храбрости голосом, в то время как это чучело, принялось активно мастурбировать. Его рот приоткрылся, язык подался вперед, а через уголки губ потекли слюни. Дыхание сделалось частым, затем он замычал.
Я все стояла с поднятой шваброй, решаясь: бить или не бить, и лицезрела, широко раскрытыми глазами, крайнее непотребство.
 Спустя полминуты послышались гортанные звуки, вслед  за чем, семенная жидкость, брызнула белесой струйкой в мою сторону, немного осеменив плитку на полу, его собственные трусы и брюки, и последними каплями, стекла по его же белоснежным ляжкам.
Я пребывала в шоке. А этот идиот, преспокойно натянул штаны, подошел к писсуару, помочился, заправился, и как ни в чем, ни бывало, ушел. Легкий колотун приобнял меня за плечи, и побросав инструментарий, я бросилась в объятия бабы-Клавы, требуя защиты, от таких беспрецедентных посягательств.
Баба-Клава, женщина, много чего повидавшая, на своем веку, сразу поняла, о чем я бессвязно галдела, влетев к ней в подсобку. Мягко приняв меня в объятия, и  нежно гладя по волосам, словно малышку, она утешительно загудела:
- То, Илюша-дурачок был. Блаженная душа. Безобидный. Бесстыдство, несомненно, в том есть, что он вытворяет, так ведь ему об этом не ведомо. Он же, как природа-мать велит, так и поступает. Зойка, вон, давно на него плюнула. Что с недоразвитого взять? Манерам да этикету не научишь.
- Баба-Клава, а ты что, всю жизнь здесь трудишься? Я бы не смогла! Сколько же здесь грязи! Я тут, всего-то, чуть-чуть, а нутро воротит – до рвоты!
- Дурёха, - ласково отозвалась Клавдия, - нет, конечно, не всю жизнь я тут чистоту навожу. Как в такие места попадают, спросишь? Попадают! Не от хорошей жизни! Мне шестьдесят первый годок пошел, а до пятидесяти, я инженером-конструктором работала. На режимном объекте. Сейчас-то уж чего – можно языком трепать, а в те годы нельзя – сразу тюрьма. Про крылатые ракеты слышала? Про «Першинги»? «Першинги» - это американские ракеты, с ядерным зарядом. А наши-то, покруче были. В американской классификации SS-20, грозой Европы назывались на западе. В них и моя разработка некоторых узлов была, - баба-Клава гордо постучала себя кулаком в грудь.
Я не верила, глядя на побитую жизнью женщину, седую, морщинистую, с кровяными прожилками по всему лицу, от ежедневного питья алкоголя.
- Не веришь? Да я и не настаиваю. Для меня сейчас, той жизни, как и не бывало. Теперича, со мной, только загаженные стены, унитазы, да подружки мои, - указала она на пустые бутылки.
- А как так получилось, баба-Клава, что тебя с инженеров до уборщицы понизили? – выразила я интерес.
- Вот, девка-егоза! Разве ж в законодательстве существует такой порядок?! Ты мало чего еще о жизни знаешь, так вот – слушай, и на ус мотай!
 Знаешь, что такое режимный объект? Не знаешь! А ведь у нас, на Урале, почти все предприятия были режимными. То есть, работали на войну, выпускали военную продукцию. Танки, пушки, самоходки, баллистические  ракеты, и еще много-много  чего сверхсекретного. Советский союз – это ж, какая силища была! Вся страна на оборону работала. Порядок был, дисциплина, спецпропуска. Опоздать на работу? Шестой отдел сразу «по этапу» пустит. Нет, не по тюремному, а по другому этапу: замучают требованиями, писать объяснительные, да покаянные записки. Из кожи вон лезь, а держи марку, соответствуй, так сказать! Профкомы, парткомы, завкомы, комсомольская организация – все бились за дисциплину, за перевыполнение планов, и дорогу в светлое будущее. Я вот, по прошествии лет, думаю: а, ведь в ту пору и было – светлое будущее. Настоящее. Не то, что нынче. Только мы его разглядеть не сумели. Привыкли, что ли, к благополучию. Или не хватало чего? К коммунизму стремились, ко всеобщему равенству и братству. Но, кому-то захотелось рвануть дальше вперед, добиться небывалого,  а в результате, очутились мы всем обществом, далеко позади.  При Леониде Ильиче и был настоящий коммунизм – вот как я понимаю!  Только, народ смеялся над «генеральным», анекдоты выдумывал, передразнивал. А, то, что человек болен был, и с поста на покой у Политбюро многократно просился, но безуспешно, народ не видел. Не отпускало Политбюро Леонида Ильича, до самой смерти не отпускало. С такого поста на пенсию нельзя – только в могилу!  Скончался наш Генеральный Секретарь, и началась неразбериха. Кого не выберут, на правление –  те, умирают вскоре. Андропов, Черненко. Череда покойников какая-то.
 А народ, ведь, как дитя малое - неразумен, когда без настоящего лидера пребывает. Будь то царь-государь, или властитель с крепкой рукой, каким товарищ Сталин был. Куда поманили, туда и пошел. Вот его и поманили, западные идеологи в «демократию» в «свободу», в «рынок». Обманули, как дядя школьника, а он и поверил. Подослали агента своего, по-другому, и назвать-то, язык не поворачивается. Михал Сергеича. На речи гораздого, на обещания сладкого. Заливал – будь здоров! Сядешь, бывало, у телевизора – оторваться не можешь. По-нашему, по-простому, часами лясы точил о счастье народном. Бабам о мужиках трезвых, да работящих. Мужикам о новой экономической политике. Головы задурил, как гипнотизер какой. Болтать-т0, болтал – а кто, дело делать будет?! Дальше разговоров об успехах ничего не двигалось, хуже только год от года становилось. А он только, знай - обещает. К двухтысячному году, обещал каждой советской семье по отдельной квартире. Ха! Ни квартир, ни Советского Союза, ни самого этого, меченого прохиндея.
 Сбежал Михал Сергеич, к покровителям своим, на запад сбежал. Народ с панталыку сбил. Антиалкогольную компанию устроил. Так от этой компании люди с ума сдвинулись. Пить вдвое больше стали. Кто не пил и тот начал! А пьющие, до беспамятства стали употреблять. Перестройка! Лягушку ему в глотку! Ускорение, гласность! От этих словесов меня, прямо, трясти начинает. До того доускорялись, что все прахом пошло. Производства развалились на глазах. Что можно было своровать, начальство своровало. Вывозили с территорий КАМАЗами. И это, с охраняемых-то объектов!  Нашей «епархии» такое положение дел, тоже, не минуло. Разрядка напряженности, разоружение, перезагрузка. Да это же был – американский троянский конь! Снижение численности ядерных боеголовок, межконтинентальных ракет, ракет малой и средней дальности. Убили военный потенциал сверхдержавы. Под корень рубанули! После чего, и саму сверхдержаву пустили под откос.
Кому нужны ракеты?! Ау-у! Никому! Специалисты пошли под сокращение. Один, второй, третий. И до меня черед дошел. Пнули под зад, и спасибо не сказали. А кому я, в пятьдесят с лишним лет, нужна со своими знаниями в ракетостроении, когда вокруг пошла повальная безработица?! Муж, с молодухой сбежал, сын на север завербовался. Там и обосновался, сюда носа не показывает. Я одна, один на один с горькими мыслями. Никому не нужна оказалась. Возраст пенсионный. Здоровье подкачивать стало. Щитовидка замучила, печень разболелась. Добрые знакомые куда-то подевались. А как иначе? Кому с неудачницей водиться охота. Искала вакансии, искала - да без толку. То возраст не подходит, то квалификация, а то и вовсе обманывали. Переобучение прошла, специальность новую, востребованную освоила. Так, примут на работу, якобы, на испытательный срок, я отработаю месяц, добросовестно, стараючись, а, как дело к зарплате близится, говорят:
- Вы нам не подходите.
- А зарплата? – пытаюсь выяснить я.
- Не положено!
Так и, скатилась я до уборщицы. Сперва, в магазине убирала, затем, подъезды мыла, а нынче, общественный сортир обслуживаю. Зато в центре города!  Ха-ха-ха! – и баба-Клава засмеялась, прижавшись ко мне плечом крепко-крепко.
- Ой, баба-Клава, какая же ты! – я глядела на нее восхищенно.
- Я, милая моя, хоть и выпиваю, но меру знаю. Что не спилась совсем, за то Боженьку благодарю. Евангелие читаю. Не здесь, не в туалете, Боже упаси. Дома. Прихожу домой и читаю. Какой смысл великий в Евангелии-то!
Я ведь атеисткой всю жизнь была. Как в школе сказали, что Бога нет, так я и жила с этим. В науку верила, в прогресс, в коммунистические идеалы. Человек от обезьяны произошел? Докажи, что нет! И Вселенная сама образовалась! Взорвалось где-то, что-то, само по себе, вот  тебе и Вселенная. Летят куда-то: галактики, звезды, планеты. Куда и зачем – никто не знает. Дыры черные, квазары, энергии, поля электромагнитные. Люди! Сами-то, подумайте, как из ничего, образовалось – все! Я задумалась, и чуть с ума не сошла. Утверждают – эволюция! А какая у пустоты может быть эволюция. Вакуум и через миллиарды лет вакуумом останется! А если в вакууме существует материя, то откуда она взялась? Почему она эволюционирует? Наивно рассуждаю, да?
- Нет, бабуличка-Клавуличка, очень интересно.
- Жизнь прожила, не задумывалась, что откуда берется. В суете разве до этого? Молодая была – интересы одни. Постарше стала – другие. Семья, дом, работа. Общественные нагрузки, народная дружина. Ребенка в детский сад, в школу, в институт. Мужа накорми, обстирай. Так жизнь и пролетела. На пороге старость, проблемы. А когда невмоготу стало, с Библией познакомилась. И мысли упорядочились. «Умные» люди говорят, мракобесие, мол. Средневековье. Веры никакой вовсе нет. Что религию придумали ловкие служители культа, для оболванивания народных масс, обманом выманивая пожертвования, во свое же благо. Что человек – царь природы, и способен подчинить себе весь мир. Реки повернуть вспять, обуздать энергию атома, покорить космос, и посадить на Марсе яблоневые сады. Хотелось бы верить, что это так – не получается. Какой же человек царь природы, если, природу, которая его же выпестовала, человек, как варвар, уничтожает. Природные ресурсы безжалостно изымаются, леса вырубаются, реки, озера - загажены. Свалки, мусор, химические и ядерные отходы. Ради чего? Говорят: во благо. Только, блага-то, почему-то, становится все меньше и меньше, и скоро его на всех не хватит. Я, вот, в парламентах  не заседаю, я в говне ковыряюсь. Так, и то, понимаю: остановиться надо, оглянуться на сотворенное, покаяться, и засучить рукава, на настоящее благое дело. И в этом, помощи у Господа просить надо, а не с Сатаной консультации проводить.
- Бабуличка-Клавуличка, какая же ты умная! Так бы и слушала, тебя, и слушала.
- Ладно, заболталась я что-то. Прорвало. Давно не изливала душу.
А работа стоит, между прочим! Давай, дуй-ка к себе, пичуга серая! Нечего прохлаждаться. Взялся за гуж, так полезай в кузов!

Происшествий более не случилось. Как обещала, я добросовестно исполнила грязную неблагодарную работу, стойко перенеся выборку нечистот. Закончился этот день, затем следующий, и, наконец, мы распрощались с бабой-Клавой, как мать с дочерью.
- Счастья тебе, сиротинушка! Не пропади в нашем сутолочном мире! О Боге вспоминай, хоть иногда. Он один наш заступник. А меня, навести при случае, поболтаем.
Мы обнялись, расцеловались, и я направилась по Вайнера – Малышева – Московской, навстречу завтрашнему дню.
Баба-Клава провожала меня взглядом, и губы ее шептали: 
- Храни, тебя Господь, девочка! Храни тебя Господь!


                Глава 10. Общага.

Глава, в которой можно ознакомиться с обычными общежитскими нравами, присутствующими повсеместно, где есть подобные учреждения. Время и место действия – 1996 - 1997 годы, Екатеринбург.

« Ур-ра!!! Неужели по-человечески заживу?!» - повизгивала я от счастья, когда перла свой чемодан с пожитками, в предоставленное  мне место в комнате, на четвертый этаж общежития.
Первое сентября – начало учебного процесса, и общага, гудела на радостях, встречая такое великое событие. Праздновали, кто  скромно, кто  по-барски, кто сам по себе,  а кто – сообща.
- Ступай в четыреста семнадцатую, там открыто, - направила меня комендантша, припомнив меня и мой чемодан.
И вот, я стояла перед желанной дверью, на которой красовалась табличка:
« ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!!!», с нарисованными черепом и костями.
Я предусмотрительно стукнула кулачком три раза, и, не дождавшись ответа, распахнула дверь. Переступив через порог, я встала, чтоб оглядеться, а мой огромный чемодан грохнулся об пол, так, что чайные ложки, будучи оставленными в стаканах, на единственном присутствующем, помимо трех кроватей, столе, мелодично дзынькнули. 
- Чё надо, шалупень трихомональная?! Табличку читала?!– рыкнул девичий бас из правого дальнего угла.
Дальний левый угол, не замешкался, и тут же, звонко набросился:
-  Выйди вон, ондатра! Шурши отсюда батонами! Не поняла, что ли?!
- Меня сюда поселили, - обескураженно, чуть ли не шепотом вымолвила я, и замолкла, не зная, что еще добавить.
- Ты, торкнутая, что ли?! Чё ты бормочешь?! Сказали, вали отсюда -  значит, вали отсюда! – басовитая девица пошла на меня грудью.
- Дай-ка ей пенделя, Тая! Чтоб по коридору колобком покатилась!

Ту, что назвали Таей, угрожающе приблизилась ко мне. Я  поневоле съежилась, и уже, была готова взмолиться: « Девочки, что я вам сделала?!» Но эта Тая, вдруг положила мне руку на плечо, приобняла и заявила: - Нет, это – моя подруга! Мы, ведь, друзья, верно?! Так, что, ты Варвара, мою подругу не обижай! – и подмигнула этой самой Варваре, одним, глазом, другим, а затем и обоими сразу.
- Ну, конечно, подруга, - подхватила Варвара. – Располагайся, душа моя. Вот твоя кровать. Чемодан закидывай под койку. Бери чайник, и за водой, в конец коридора. Будем чаевничать. У тебя, что в чемодане, из съестного припрятано? Вкусненькое есть что-нибудь?
Съестного в чемодане ничего не было. Но я быстро нашлась, и вызвалась сбегать до кондитерской, и на сохранившиеся еще деньги, купить конфет и печенья.
- Одна нога там, другая здесь! И заварки купи! И сахара!
- И колбасы! – донеслось вдогонку, существенное дополнение.
Возвратилась я, довольно быстро. Пакет содержал некоторое количество сладостей, заварку, сахар, с полкило колбасы и кирпичик хлеба.
Заскочив в комнату, и вытряхнув содержимое пакета на стол, я вдруг, обнаружила, что девицы, ожидая меня, лежали на своих кроватях в моих вещах: одна в моей кофточке, а другая в моей джинсовой юбке. Чемодан оказался раскрытым, с признаками несанкционированного досмотра.
- Не богато, не богато, - недовольно запели в один голос девицы, поглядывая на принесенное мною, - могла бы и получше подруг поподчивать.
- Девочки, а вы, почему мои вещи взяли? Без спроса! И рылись в моем чемодане?
- Конфеты отстойные, - сморщила нос Варвара, вынув из мешочка одну из конфет, однако, развернула фантик, положила конфету в рот, и стала причмокивая ее посасывать.
- А колбаска ничего. Ням-мам – вкусная, - заключила Тая, отрезав шмоток колбасы, недолго пожевав, и проглотив его.
- Девочки, но так же не честно! Не красиво! Верните!
- Ты чё разнылась?! Мое, мое! Дай поносить! Нам тоже хочется нормально выглядеть! – Тая задрала кофточку и прищурилась на лейблу, - о, Польша! У «пшеков» трикотаж как фирменный, пуговки только - дрянь. 
- Ты, душа моя, где прописаться собралась? В общежитии?! Общежитие – это общее житие! Понятно?! Здесь все общее: и еда, и одежда. Так что, успокойся, и радуйся тому, какая среди нас коммуна. А поперек станешь идти – не уживешься. Съедим, и не поперхнемся! – советы Варвары на этом закончились.
- Звать-то как? – начала Тая, но спохватилась. - Да – не важно, как тебя звать! Я тебе сама «погремушку» придумаю. А будь-ка ты, - она оглядела меня пристально, - будь-ка ты «Резвой». Откликаться будешь на «Резвую», а мы с Варварой тебя так и будем кликать.

Делать было нечего. Пришлось смириться, с обрушившимся на меня напором, и придавить в себе подымающееся чувство гордости и самолюбия.
- Давай, хозяйничай! Накрывай на стол, и будь как дома. Хлеб режь, колбаску, печеньки с конфетами в тарелку высыпай. Чаек попьем, и на боковую. А ты, «Резвая», после, прибери тут все, не в хломовнике ведь живем! Чистота и уют – настроенье создают!
Позиции были расставлены. Я, явно, проиграла. Внутренний стержень во мне, был, словно, из пластилина, и сгибался, как бы я ни хотела, под интенсивным натиском.

Учиться новому, осваивать тонкости ремесла, мне было в радость. Я с удовольствием посещала занятия в составе своей группы, но группа жила своей жизнью, а я, особняком, отдельно. Друзей не завелось, а почему – догадаться не трудно: все в группе – благополучные, из достойных семей, к тому же «местного разлива». Слово общага, у маменькиных дочерей, вызывало неприятие, как будто общежитие было рассадником дурных наклонностей, порочных связей, и венерических заболеваний. К тому же, о себе я мало что рассказывала, и меня все приняли за шизанутую. А я, и вправду, как  шизанутая  была. Этакий Маугли из джунглей. Девчонки о тряпках,  да  о  косметике языки чешут. Марки духов обсуждают, в обновках щеголяют. Я же, в чем приехала – то и носила. Всегда в одном, на что девчонки отреагировали бескомпромиссно – нищая.
Юбка, кофта, ботинки – вот весь гардероб.  Таких  как я, точнее, какой я была, на тот момент, в друзья, обычно, не выбирают. Высшая степень одиночества, и это я ощутила на себе – жизнь гадкого утенка.
Гадкого, не в смысле: грязного, неряшливого, безобразного. А в смысле: обиженного, гонимого, одинокого.   
 Вот таким гадким утенком, мне и досталось очутиться, в среде, казалось бы, положительной, но все же, завуалированно-агрессивной. 
Эти две проныры, что со мной соседствовали, сговорившись  меж собой, решили  из меня, типа, шныря сделать.  Подай, поднеси, пол, посуду помой, трусы-носки постирай, на шухере постой.
Дедовщина армейская, или, прихватка блатная – одно из двух.
Вошли они во вкус, и давай на мне ездить, нечто я  на батрачество с ними подписалась. Мало того, что вечную дежурную из меня сделали, так принудили еще следить за их гардеробом и спальным местом. Обувь почистить. Одежду, погладить. Белье постельное постирать, поменять. Образцовый порядок жилья  содержать, не смотря на то, их нарочитое неряшество, приводило комнату, к концу каждого вечера, в совершеннейший бардак.
Терпела я, терпела, но однажды взорвалась, и решила стать в пику, таким бессовестнейшим правилам.
- «Резвая», а чё у нас грязно, пыль, кровати не заправлены? Припухла, тошнота?! – это был первый вопрос, раздавшийся с порога, когда мои «доброжелатели» объявились.
- Ниструя себе! «Резвая» бунт подняла! – образовался ответ, который они сами себе и высказали.
Я лежала на кровати, молча, не реагируя, хотя, внутри меня клокотала наплывами кровь, от бешено колотившегося сердца.
- Чу! Да она еще и глушняк включила! Тая, а давай, мы этой козе переливание крови сделаем! Дурную кровь выпустим, а хорошую зальем. Операция Ы. Ты хирург, а я костоправ – подлечим болящую! Смотри-смотри, у нее уши двигаются! Слышит, значит, белошвейка недоделанная.
 Тая, надвигалась, как немецкий танк «Тигр», медленно и зловеще.
- Воспитанные люди, когда с ними говорят, от коек очко приподымают, и отвечают, на вопросы, что им задают! Ты, «Резвая» напрашиваешься на грубость, как я погляжу! Я ж тебе матку вырву!

Напряжение дошло до критической точки. Через секунду, я бы ощутила удар, не знаю, куда бы он пришелся, но я его упредила, нанеся свой удар, болевой и жестокий.
Лучшая защита – нападение. Часто можно услышать это выражение. Употребляется оно по любому поводу: где надо, и где не надо. Но в народной среде, ставшая крылатой, фраза любима и, довольно часто берется на вооружение. Понятия не имею, кто первый высказал такую замечательную мысль, только воспользоваться ею, я решилась после долгих уговоров самое себя.
Я лежала на кровати, и, дрожа мелкой дрожью,  ждала появления, осточертевших мне, обнаглевших пройдох. В кулаке была зажата стальная вязальная спица. Что делать со спицей, я не думала, но она вселяла в меня уверенность надежной защиты. Испугать кого-то таким оружием было бы смешно, но мне оно показалось грозным.
Когда дверь комнаты открылась, и Тая с Варварой со смехом ввалились внутрь, меня обдал внутренний жар и подтеки холодного пота. Я знала, что они начнут наезд и напряглась, до подергивания поджилок.
- Я ж тебе матку вырву, - зарычала Тая и занеся для удара кулак, подошла к кровати вплотную.
Я резко приподнялась, развернулась вполоборота, и вонзила спицу, куда попадет. Попала в бедро, и загнала железку, в упругую «филейку» на треть.
У моей потенциальной обидчицы сделались круглыми глаза, при виде торчащей из ляжки спицы, а когда до нее дошло осознание произошедшего, и как следствие – боль, она завопила, точно боцман в раструб, без всякой логики, переплетая слова и звуки.
Варвара от случившегося побледнела. Ее затрясло, как и меня, но она стояла столбом, а я стояла столбом в квадрате.
- Вытаскивай спицу! – очнулась Варвара, - ты чё наделала?!
Тая уже лежала на кровати и всхлипывала, ухватившись за спицу и пробуя ее, на предмет достать, так и не находя в себе мужества совершить героический поступок.
- Йод! Зеленка! Беги, ищи, идиотка! – вознамерилась распоряжаться Варвара, но осеклась, когда от меня прозвучало в ответ, злобное:
- Сама беги, ищи!
Она побежала по этажу,  стуча и заглядывая в соседние комнаты, выспрашивая антисептиков и перевязочных материалов. Но, любителей лечиться, на самом деле, оказалось не много, отчего найти, что-то обеззараживающее, получилось, но не сразу. Варвара вернулась с упаковкой стерильного бинта, и стаканом из которого пахнуло спиртом: - Чё, совсем крыша съехала?! А если заражение начнется?!
Я молчала.
- Тая, больно? Может «скорую» вызвать? – голос у Варвары был неподдельно испуган.
Тая, закатив глаза, стонала, а меня, в скором времени,  все это стало раздражать.
- Отойди-ка, - отодвинула, я Варвару, наклонилась над раненой поближе, осмотрела вонзенный предмет, и рванула его без лишних раздумий.
Тая вскрикнула, монотонно заныла. Кровь из маленькой круглой ранки стала растекаться по ноге.
- Колготки рвать, или снимать будем? – решительно обратилась я к стонуще-раненой, на что, та моментально отреагировала:
- Снимать. У меня, что, колготки лишние?! Помоги, только.
- Кровь пусть немного стечет. А затем, водкой промою рану, - прокомментировала я. - Да, не бойся ты, не велика травма. Заражения не будет. Я спицу наперед с мылом помыла не на один раз. А чтоб наверняка, и зажило быстрее, мякоть алоэ положу. Вон алоэ на подоконнике. А вам и не известно, наверное, что сок алоэ заразу всякую вытягивает? Под бинт положу, а дня через три-четыре забудешь про болячку свою.

После закончившегося конфликта наступило равновесие сил. С Карибским кризисом, нашу потасовку в один ряд трудно поставить, но нервных клеток у меня погибло в тот день, пожалуй, предостаточно.
Каждый занял свой угол, точно боксеры на ринге, а дальше, как и полагается, последовал период «холодной войны».

Меня в упор не замечали, что было, вроде бы, не плохо. Только, одиночество, среди множества находящихся рядом людей, ощущается гораздо тяжелее, нежели, когда ты совсем одна. Вдобавок ко всему накладывались еще обстоятельства, заставившие меня постепенно, обратиться к вопросу: что делать?
Проучилась я больше полугода, и больше полугода провела в стенах общаги. Как и в своей учебной группе, так и на своем четвертом этаже общежития, где все друг друга хорошо знали, за мной закрепилась характеристика – «шизанутая бродяжка». Сближаться со мной никто не думал, и, поэтому, немногочисленными развлечениями моими, стали, либо занятия с учебниками и книгами, либо шатания по коридорам, от первого до четвертого этажа. Финансовое положение становилось удручающим, потому что, как бы я не экономила, жалкой стипендии не хватало, а средства привезенные, еще из дома, кончились.
«Коммуна», где все должно было быть общим, оказалась фикцией, а делиться со мной хоть чем-то, считалось плохим тоном.
Общежитское братство существовало на принципе ты – мне, я – тебе.
У всех были мамы и папы, помогающие своим чадам деньгами, продуктами, одеждой. Посылочки, передачки, получались регулярно, в связи с чем, будучи сытыми, одетыми и обутыми, «общежитские», ходили, друг к другу в гости, на разносолы и вкусненькое. 
 Долетавшие порой запахи, раздражали обоняние,  вызывая спазмы изголодавшегося желудка, от того что, хлеб и вода, преимущественно, составляли мой ежедневный рацион.
Мои соседствующие, относились к такой «диете» с сарказмом и злорадством:
- «Резвая» - то, опять худеет! Не ест, зараза!
- А она ночью под одеялом! Булки с повидлом трескает! Но все равно худая, как из Бухенвальда!
- Ха-ха! Да у нее солитер! Потому и дохлая! Ей-ей, дистрофик! Надо форточку закрыть,   а-то, ее сквозняком в коридор унесет!
Отвечать на язвы не хотелось. Отмалчиваться было проще.

Зима, кое-как закончилась, март сулил приближение тепла и весеннего настроения. Женский пол стал доставать из гардероба короткие юбки, а разговоры, все чаще, у него заходили о мальчиках.
Юнцы, парни, а иногда и мужчины появлялись на этажах, что приводило проживающих в легкое возбуждение, а вахтершу в негодование, и она изрекала громогласно посетителям мужского пола:
- Общежитие женское! Посещения, только, до 23-00! Будете нарушать – милицию вызову!
 В нашу комнату, к Тае с Варварой, подвязались наведываться двое парней. Шуры-муры меж ними быстро наладились, и мое присутствие, привносило, в их интимно-романтические отношения, некоторую скованность. Не двусмысленно намекнув, однажды, на нежелательность моего пребывания, меня выставили за дверь с рекомендациями: «Погуляй! У нас тут все серьезно! А ты только портишь, своей кислой миной!»
«Очередная оплеуха судьбы, - жаловалась я сама себе, - ну, когда же моя несчастная жизнь наладится?! Кто-то с парнями развлекается, а я коридоры  шагами меряю. Кто-то конфеты  жрёт,  шампанским запивает – я слюни глотаю.  Кишки  к позвоночнику от голода прилипают, или как там еще: кишка кишке бьет по башке».
Я передвигалась из конца в конец коридора, с этажа на этаж, прислоняясь к тем дверям, из-за которых просачивались запахи приготавливаемой пищи.
« Щи из квашеной капусты!»
« Жареная картошка! М-м!»
« Курица, с чесноком! О-о!»
Мама дорогая, обморочное состояние ходило за мной по пятам, готовое в любую минуту предложить свои услуги.
Я за эту жареную  картошку с курицей, на что угодно была согласна.  Пожрать досыта  -   единственная мысль, которая преследовала меня.  С  нею я засыпала и просыпалась. Исхудала: кости одни, и глаза на пол-лица. 
Шляюсь однажды по коридорам общаги, шаркаю тапками по крашенному бетонному полу, ежусь, не то, от холода, не то, от голода: окликают  меня  две девчонки. Спросили закурить, ну, это чтобы языками зацепиться. На вид мой посетовали, жалость проявили.  К себе в комнату, на втором этаже, чуть не силком затащили. Усадили за стол, накормили до отвала, а затем, мной интересоваться стали.
Я вкратце о себе поведала, без подробностей, без трагизма, но даже малой той части хватило, чтоб они пришли к выводу, что я подхожу. 
- Куда подхожу? – повеселев, справилась я.
- Работать!
- Работать? Но ведь я же учусь. Когда же я работать буду?
- Одно другому не помеха. Можно учиться и работать, работать и учиться. Пользу извлекать как из одного, так и из другого.
Да, что ходить вокруг да около. Вокруг да около, ходить – кота за одно место тянуть. Честно, без утайки: есть работа. В сфере интимных услуг.
- Я о такой  сфере что-то не слышала, - с подозрением высказалась я, но тут же была поднята на смех. 
- А ты, вообще, об интимной жизни что-нибудь знаешь? От чего дети бывают?! Чем мужик с бабой по ночам занимаются?!
Мне от таких прямых вопросов стало стыдно. Моя молодость и неопытность, вызывали во мне чувство неловкости. Сведения об отношениях между мужчиной и женщиной, об их чистоте, были связаны только с мамой и папой. Других отношений, на моих глазах не запечатлелось, не считая «ухаживаний» наших поселковских парней за малолетними дурами, что в расчет брать, категорически, не стоило.
У меня даже парня не было. Как надо целоваться, я не знала, и все от того, что ни разу не целовалась. Не говоря, если честно, о чем-то большем.
Это самое «большее», меня больше всего и пугало. Своей неизвестностью, густой завесой таинственности, и страхом перед тем, как «это», в первый раз произойдет.
Но моих новых знакомых моя неосведомленность ничуть не смутила. Видя бедственное положение, в каком я находилась, они  долго расписывали прелести жизни девушек по вызову.
- За примером далеко ходить не надо. На нас посмотри! Не сеем, не пашем, а поем и пляшем! За ночь, ты сможешь свою годовую стипендию срубить. А делов-то – на три копейки. Народ в цехах, на полях, мозоли натирает, бьется за зарплату свою несчастную, голодный да чумазый ходит. А тебе, при наших девичьих прелестях, только воспользоваться ими надо, как подобает. Природа наградила – грех не употребить по назначению. А об обратной стороне, почему не упомянуть? Как на духу: хочется порой близости? С парнем?! Сны всякие такие снятся?
Не очень хотелось отвечать, но я кивнула.
- Вот! И снятся, и хочется! А в нашем положении - два зайца на один шампур. И сексуальное напряжение снимешь, и мошна пополнится.
Учеба никуда не денется. Еще веселее учиться станет, когда сыта, одета. И, одета, не в ремки, что на тебе сейчас, а фирму наифирмейшую. Упаковаться, будет вполне позволительно, а там, глядишь, и с общаги съедешь, жилье снимешь. Чего в этом клоповнике прозябать. Мы вот, уже квартирку подыскиваем, чтоб, со всеми удобствами.
Красиво, заманчиво, боязно. И вот, это – боязно, уравновесили на чаше весов: красиво, заманчиво. Каплей, на чашу – красиво, заманчиво, легли понятия: свобода и независимость, чем поколебали меня окончательно. Единственное, что не было затронуто – изнанка этой распрекрасной жизни. Но, чтобы меня не испугать сразу и навсегда, в негативные  подробности, девчонки  погружаться не стали, и, в конце концов, убедили меня сделать первый шаг.
« Да пошло оно все!» - мысленно послала я к чертям свое существование, и дала согласие, чем определила свою дальнейшую судьбу.


                Глава 11.  Я проститутка.

Глава, в которой Анжела, от отчаяния, решает стать, и становится проституткой,  а затем, наркоманкой, что определит ее дальнейший жизненный путь. Время и место действия – 1997-1998 годы, Екатеринбург.

Встреча с «мамкой» произошла через пару дней. Она стала моей первой «учительницей». Стройная, красивая, вся в нарядах, лет тридцати. Выяснив, что я еще девочка, без опыта сексуальных отношений, она, первоначально, хотела послать меня куда подальше, но затем, оглядев со всех сторон еще раз, и спросив: «Что, допекло?» - решила  взять надо мной шефство.

- Ты, вот что усвой, - поучала она, –  в глазах клиента, ты - развратная тварь. И значит, такой развратной тварью, тебе и следует себя преподносить. Можешь делать все что угодно, но только с непоколебимой уверенностью. Чтоб вопросов, ни у одного козла не возникло, о профессионализме твоих действий. Можешь хоть ножку от табуретки клиенту в задницу  заталкивать. Но, только, в такой изощренной форме, чтоб он, ни на секунду не усомнился в том, что все, что ты делаешь, это – так надо, так задумано. А в основном, ничего хитрого. Мужики сами все сделают, их только раззадорить нужно. Есть некоторые приемы: о них мы поговорим отдельно, делающие из хороших проституток - роковых женщин. На таких-то, мужики, особенно падки. Но достичь желаемого уровня – целая наука.
 
Открылась передо мной тайна за семью печатями. Ликбез по взаимоотношению полов.  Курс  анатомии и сексуальной жизни в пересказе прожженной проститутки. На десерт, мы посмотрели видео с порнографическим фильмом, и  поясняющими комментариями, на которые не скупилась моя новая словоохотливая наставница.
- Обрати внимание и запомни: вот это, что сейчас происходит, называется – минет, или оральное удовлетворение. Одна из важнейших плотских забав. Очень нравится противоположному полу, и используется в профессии, как прелюдия перед основным действием. В условиях реальности, обязательное использование презерватива! Иначе, букет заболеваний обеспечен! Не думай, что венерические заболевания только к гениталиям прилипают. В гортани, тоже благоприятная среда. А вот - позы. Партнер сверху - традиционная миссионерская поза, ничего интересного. Партнер сбоку. Тоже, так себе. Партнер сзади. Вот, это уже – повеселее! Партнерша сверху, повернувшись лицом. Партнерша сверху, повернувшись спиной. А вот, пошли анальные дела, и - кода.
Возьми на вооружение – это основной перечень, достаточный для плодотворной работы. Есть еще кое что, но уже - посложнее. Подробное описание, в древнем индийском трактате: «Кама сутра» называется. Освоишь начальную ступень, будем повышать мастерство. Квалификация требует роста, и не только в умении подмахивать, но и, роста интеллекта.

Первого клиента она подбирала для меня тщательнейшим образом. Любителей девственниц не так много, но те, для которых нетронутый цветок дорогого стоит, готовы раскошелиться для удовлетворения своих больных эротических фантазий. Клиент нашелся: состоятельный, солидный. И подготовка к встрече с ним, была сравнима, по своей скрупулезности, наверное, с подготовкой войск  НАТО к вторжению, в одну из стран третьего мира.
Поправить гардероб стало первоочередной задачей. И мне, был предоставлен  список: что, где  и почём следует приобрести. Сумма,  выделенная на покупки, меня не то, что озадачила - придавила каменной плитой, поскольку пачка денег, которую получила  я в руки, позволила бы прожить мне в условиях общаги, ни в чем себе не отказывая, не менее двух лет. Я стояла окаменевшей одуревшей деревенщиной, потерявшей  дар речи, не зная, радоваться мне, или бежать без оглядки, от новоявленных перспектив. Видя, приключившуюся со мною растерянность, «наставница», только, снисходительно усмехнулась:
- Не бойся, – с высоты своего положения, тоном  притворно умиротворенным, замурлыкала она – твой дебют, покроет с лихвой, все расходы. Клиент не жмот: на подарки не поскупится. Отработаешь  на совесть – увидишь райские кущи. Забудешь навсегда: и тяжелое детство, и недостаток  витаминов.
Непосредственно перед тем, как передать меня в руки прибывших за мной сопровождающих, «мамка» всучила мне две разноцветные пилюли, наказав проглотить их, перед тем, как дойдет до дела.
- Легче будет! Только не забудь! Минут за двадцать до интима!
«Валидол? Обезболивающее?» - вяло перекатилось у меня в голове, и я машинально положила их в сумочку, поглощенная мыслями, в обращении ко всем святым угодникам, дабы не покинули они меня, и помогли благополучно пережить предстоящее: и таинство, и боль, и страх, и позор.
До сих пор не знаю, где я была, и кто был тем клиентом. Но судя по всем примочкам, птица не простая. Меня посадили в черную огромную машину, и везли долго, при двух охранниках. Желание было одно: вжаться в кресло, чтобы хоть как-то, отдалиться от  здоровенных мордоворотов, на которых мне и посмотреть-то было жутко, не говоря о том, чтобы о чем-то их спрашивать. Меня трясло как осиновый лист при десятибалльном шторме, и по мере удаления, от знакомых, и почти  родных мест, я все больше и больше, погружалась в бессознательное состояние, представляя себя воробушком с перебитым крылом, упавшим перед носом голодной кошки.
«Успокоительного  что ли выпить?» - вспомнила я о пилюлях, когда меня начало уже подташнивать, но на сухую, без воды, меня бы, точно – вырвало, и я отложила эту мысль до более благоприятного момента.
Стемнело, когда машина остановилась. Мне велели выйти. Оглядевшись по сторонам, я отметила, что территория, огороженная высокой  каменной оградой  огромна. В глубине выделялись несколько теремов в старорусском стиле, подсвеченных  яркими  фонарями и цветной иллюминацией. К ним вела дорожка, ровная как зеркало, по обе стороны, тоже, подсвеченная огоньками. Мохнатые  ели, опустившие ветви до земли, стояли безмолвными  богатырями,   создавая иллюзию Берендеева царства, попав в которое, я забыла о своей боязни.   
В сопровождении, все тех же мордоворотов, я зашла в одно из строений. Впечатление от увиденного снаружи, тут же померкло,  поскольку внутренняя роскошь затмила внешнее великолепие, и  могла бы поспорить с убранством, какого-нибудь дворца. Шедевры  были повсюду:  картины, скульптуры, мебель. В зеркалах, огромных и сверкающих, я увидела себя: растерянную маленькую девочку.
На мне было длинное темно-голубое платье, туфли на шпильке алого цвета, атласные алые перчатки до локтя, и бижутерия, такая же алая. Макияж и прическа  гармонично сливались в единое целое, но мне, все равно казалось, что я походила на неказистую, только что  приобретенную в магазине игрушек куклу, ту, что привезли в подарок пресытившемуся капризному ребенку. 
Не зная как себя вести, я теребила перламутровую сумочку, то открывая, то закрывая ее, боясь без разрешения, что- либо сделать, вообще. Томительно текли минуты.
Наконец в рации одного из охранников захрипело. Он кивнул мне, мол, давай по лестнице наверх, и я, будто на ходулях, стала подниматься по ступенькам, застеленным ковровой дорожкой, с мягким ворсом и причудливым орнаментом.
Второй этаж состоял из просторного коридора, выходящего  в  большой холл, уставленный тропическими растениями. Вечнозеленая масса тянулась ввысь, дотягиваясь до потолочного остекления. За ним  нависал мрак ночного неба, усеянный бисером звезд. Дальняя стена оказалась вовсе не стеной, а аквариумом во всю стену.
Целый  подводный мир, завораживающий обилием красок, и неиссякаемой фантазией природы. Рыбки маленькие и большие, мирно уживаясь друг с другом, плавали в затейливом пространстве, перебирая плавниками, и, двигая жабрами.
Я забыла, зачем я здесь. Встреча с «прекрасным», унесла мои  мысли  куда-то далеко, пока голос, прозвучавший позади, не вернул их на место.
- Ой…- вздрогнула  я и обернулась.
- Нравится? Загляденье! Я на такую красоту подолгу могу любоваться. Нервы успокаивает, понимаешь ли, лучше всяких снадобий.
«Он!» - стукнуло в голове, и по спине пробежал неприятный холодок.
«За сорок – точно есть. Ни худой, ни толстый…»  - начала осматривать я.
«Залысины, нос прямой, взгляд колючий. В махровом халате и тапочках. Под халатом, интересно, что-нибудь есть?»
- Давай знакомиться - Андрей. А ты у нас – кто? – посмотрел он с прищуром.
- Люба. Ой – Анжела! – спохватилась я, забыв совсем о наставлениях, и что для всех клиентов, мне лучше называться Анжелой, а не Любой.
- Так – Люба, или – Анжела?
- Анжела – робко  стала настаивать  я.  – А  по отчеству, вы  Андрей - чеевич?  А-то, неловко мне:  вы же намного старше.
- Понятно, – сориентировался Андрей, поставив решительную точку:   - Сегодня останешься – Любой! По отчеству, если тебе так легче - Борисович. Но это, совсем не обязательно. Как посчитаешь нужным, так и обращайся. Я не большой сторонник формализма, и церемоний разводить не любитель, но учитывая естественную скованность юного создания, полагаюсь на твою собственную саморегуляцию.
 По регламенту: сейчас – легкий  ужин,  а дальше  -  остальные прелести  жизни.
  Со второго этажа мы перешли на третий, где были расположены гостиная, столовая, спальня, тренажерный зал, кинозал, сауна, не считая туалетных комнат, душевой, гардеробной и библиотеки.  Я шутки  ради спросила про бассейн, и оказалось, что он тоже имеется. Только, нужно было бы спуститься в цокольный этаж, где к моим  услугам имелось четыреста кубических метров чистейшей артезианской  воды  подогретой до температуры  июльского  полдня.  Я не переставала удивляться, открывая для себя, на столь условно малом пространстве, невероятное количество уникального, неправдоподобного, и роскошного. 
Но, окончательно, меня добило –  то, что перемещение  с этажа на этаж можно было осуществлять на лифте, не теряя времени  на пересчет лестничных ступенек.
- Давай, переодевайся! – подвел  Андрей  Борисович меня к огромному шкафу, откатив в сторону зеркальную дверь. На выбор  он указал  несколько шелковых халатов, с драконами, вышитыми  разноцветными нитками, и на мягкие мокасины, отороченные мехом.
- Нечего размалеванной куклой тут щеголять, этим меня не удивишь! Облачайся в домашнее – и тебе удобнее, и мне больше по нраву.
Я сняла свою одежду, надела предложенное, и повертевшись у зеркала, нашла себя очень симпатичной и привлекательной.
 За ужином, Андрей  Борисович, виртуозно владея ножом и вилкой, развлекал  меня своими познаниями в кулинарных изысках стран  Востока и Запада. Он называл блюда Италии, Франции, Мексики, Китая, Индии, сопровождая их названиями специй, соусов и приправ. Вкусовых ощущений, передать он не мог,  даже при совершенстве мимических гримас, но в то, что те блюда были необычайно вкусны, я поверила сразу, и - на слово.
Угощая  вином, он  распалялся о французских виноградных плантациях, столетних погребах, и потомственных виноделах, хранящих родовые секреты. Передача  семейных тайн, в рамках традиций, осуществлялась только по наследству, строго: от деда к отцу, от отца к сыну.
Было очень познавательно. Напряженность прошла. Скованность улетучилась. Впереди нас ждала сауна.

Стеснительность, уснувшая на какое-то время, проснулась во мне снова. Мысль о том, что пришел момент обнажить свое тело перед  мужчиной, окрасила  мое лицо в красный цвет. Я стояла босая на мягком коврике раздевалки, не решаясь развязать пояс и сбросить халат – последнюю защиту. Андрей  Борисович  внимательно  наблюдал за моей внутренней борьбой, и ему это, явно, нравилось. Похоже, он не столько нуждался в самом обладании девственницей, сколько в подпитке от, будоражащих ее эмоций. Этакий энергетический вампир, для которого  детский страх, неопытность, неловкие движения, неадекватность поведения в первом сексуальном опыте, имели первоочередное значение, поскольку насыщали его,  наполняя жизненной силой.
- Давай помогу, - подошел он вплотную, развязал пояс, и медленно снял с меня халат. Затем, прошелся ладонями по плечам, спине, ягодицам и поцеловал в грудь. Меня как током прошило. Дрожь  волнообразно прошла по телу, от этих легких прикосновений, сочетая в себе угрызения совести, и необычные, но приятные ощущения.
- Хороша! Ай, как хороша! Любонька, сладкий мой пряничек! Все будет wonderful, все будет великолепно! Идем, погреем старые кости!
 Бросив свой  махровый халат на вешалку, Андрей  Борисович, накинув на ноги сланцы, и предложив мне сделать то же самое, открыл дверь в парную.
Внутри был кошмар – для меня кошмар. Тело не обжигало, но воздух был раскален. Капли пота выступили, по началу, мелкой испариной, затем превратились в горошинки  и покатились тоненькими ручейками по рукам, ногам, груди, спине и животу.
- Ложись на полок – услышала я, и замотала головой.
- Жарко,  обожжет!
- Не обожжет, потрогай!
Я дотронулась до полка – он был холодный,  в отличие от пышущих жаром стен.
- Что это? – вырвалось у меня, и я заскочила наверх, улегшись, и расслабленно  вытянувшись.
- Специальный материал. Секретный. Используется в космической технике. Не нагревается и совершенно безвреден. Большего тебе знать не положено. Просто наслаждайся.
Я лежала на прохладном  полке, в соленых подтеках, и улыбалась. Может быть, это и была мечта, нашедшая свое воплощение? Покой и умиротворенность. Мужчина, ласкает и целует там, где этого давно хотелось. Мир, казавшийся враждебным и агрессивным, повернулся другой стороной,  очень даже привлекательной и многогранной. Я чувствовала, я видела, как  мужчина, прикасавшийся ко мне, возбуждался. Возбуждался все больше, и больше, постепенно теряя контроль над собой. Его возбуждению требовался выход, и к этому я была уже готова.
Поплескавшись в душе, и насухо обтерев себя полотенцами, мы  прошли в спальню, умеренно освещенную, с большой кроватью и толстыми  коврами.
- Андрей  Борисович, вы мне только больно не делайте – я боли боюсь, - высказала  я  свои пожелания, отдаваясь  в руки своего первого мужчины.
Его движения были неторопливы, иногда осторожны. Чувствовалось – от происходящего он получал  удовольствие.  Прелюдия затянулась, но когда случилось то, что должно было случиться, у меня расширились глаза,  локти  согнулись с судорожном движении, и дыхание перешло в хрип. Простыня окрасилась кровью, стало больно, и из меня стали вырываться звуки, призывающие к состраданию. Только сострадание все никак не спешило прийти, пока, наконец, из глубин, до крайности напряженного мускулистого мужского тела, не вырвался  возглас удовлетворения и облегчения, и мышцы его лица, не приняли выражения умиления
.
«Все! - облегченно констатировала я, - занавес закрывается».
«Больно и малоприятно» - заключила я, прислушавшись к себе.
Постояв, под горячим мощным напором в душе, и, приходя в себя, я набрела, как-то невзначай, на мысль о пилюлях, что лежали  в моей сумочке. Те, что дала мне перед отъездом «наставница».
«Помнится, она сказала, что будет легче», - засвербело у меня в одном месте. Походив кругами  вокруг сумочки, я вытащила их, обе, и без малейшего сомнения отправила в рот, тут же запив бокалом легкого розового вина.
Из спальни не доносилось ни звука. Андрей Борисович задремал, а я, устроившись в кресле, стала листать первый попавшийся в руки журнал.
Перемены в ощущениях не заставили себя ждать. Обстановка обрела новые яркие краски, линии стали  четкими и прямыми, будто бы в объективе настроили  резкость, а мышцы во всем теле потребовали движения. Волна щенячьей радости нахлынула непонятно откуда, и я, заплясала, как маленький цыганенок, выпрашивающий  мелочь на базарной площади, у сборища зевак. Следом, стала подниматься другая волна, со свойствами, доселе, мне не знакомыми. От низа живота стало накатывать тепло. Оно накапливалось и превращалось  в жар, который в свою очередь обратился нестерпимым  зудом, там – внутри меня.
Беспричинная радость, и  стремительно возрастающее похотливое желание, соединились в одно чувство, и оно швырнуло меня в спальню. Природная скромность и природная застенчивость отошли на задний план. Мной завладело первобытное желание: нестерпимое, дикое, острое, 
- Андрей…,  Андрей …, - потрясла я его за плечи.
Ответом прозвучало нечленораздельное: «у… ».
- Андрюшенька, ну, проснись, проснись.
Я его гладила, а изнутри, меня все подначивало, и, подначивало. Под потолком  засветилась радуга. Солнце. Как после летнего грибного дождика. Воздух пропитался влагой и запахом черемухи. Не было больше ничего. Все исчезло, кроме  солнца,  радуги и черемухи. Я растворилась в пространстве. А может, пространство растворилось во мне, пробудив присутствие огромного счастья, которое я неистово хватала руками и никак не могла ухватить. Оно – это счастье, то окутывало меня, то рассыпалось на крохотные шарики, снующие вверх, вниз и в стороны.  Их, мне тоже не удавалось схватить, и я, уже отчаявшись своим бесплодным попыткам, вдруг увидела, божественной красоты скакуна. Он гарцевал по кругу с призывным ржанием. 
Изловчившись, я вдруг вскочила, на непонятно откуда взявшегося дикого мустанга, и поскакала по прериям, тоже, неизвестно откуда взявшимся, выкрикивая во все горло, воинственные кличи североамериканских индейцев.
Смешно? Однако, вышеизложенное, крепко засело в памяти, как реальное пришествие из моей жизни.
Это уже, ближе к вечеру следующего дня, Андрей Борисович, немало меня потешил, рассказывая, что я вытворяла. Как оказалось, пилюли,  те, что я употребила, были: одна - вызывающая сильное сексуальное   влечение, а другая - легкий наркотик, типа экстази. В комбинации,  дающие  убойный эффект. Его-то, я и ощутила на себе, в полной мере.
 Я, почти, ничего не  помню, из того что происходило, но со слов моего  клиента, это было – что-то.
Он находился в полудреме, когда я стала его домогаться. Именно так это и было произнесено. Вероятно, так все и происходило. Поначалу,  я его нежно гладила, шепча всякие «секси». Затем перешла к поцелуям, особо останавливаясь на эрогенных зонах, и по долгу, лаская их языком. Не ожидая подобного, он был несколько удивлен, такой моей перемене, но возбуждение, передавшееся и ему, сделало свое дело, соединив  нас в одно целое.
Мое юное тело возбудило его до крайней степени, и мы меняли позы, переходя от одной к другой, и обратно с нервозной периодичностью, словно боялись задержаться в одной позиции, и не успеть насладиться другой. Мной постепенно, овладело необъяснимое буйство. Я стала выкрикивать непереводимые фразы.  То на английском, то на французском, то на немецком, а то и вовсе, нечто несуразное, напоминающее боевые кличи. В это время я находилась сверху, а Андрей  Борисович подо мной. Видимо, его я и приняла за дикого мустанга, которого необходимо  было объездить. Вот я его и оседлала, и пустилась вскачь, пока он не замолил о пощаде. Но сдавать свои позиции у меня и в мыслях не было. Он получил передышку на время, чтобы выпить бокал вина, и дальше, все повторилось. Он неистово овладевал мной, надеясь удовлетворить мой пыл, но мой пыл был неиссякаем. Третье  мое посягательство им было воспринято уже без энтузиазма.
- Посмотри на этот «обмылок», - пытался отговориться он, но получил передышку, так и быть, выпить еще два бокала вина.
Третий  раунд продлился недолго. «Обмылок» оказался, на самом деле «обмылком». Оправданий этому не было, и не могло быть. Мои притязания требовали  сатисфакции, хотя противная сторона так не хотела считать. Противная сторона заявляла, что условия договора полностью выполнены, и что при следующей агрессии она будет вынуждена капитулировать, и вывесить белый флаг.
Это потом, Андрей  Борисович посмеивался, вспоминая безумный блеск в моих глазах. А в тот момент, он даже испугался, не справившись с той одержимостью, что завладела мной до самого утра. Я за ним гонялась по всему этажу, точно птицелов за воробьем в чистом поле, пока он не заперся от меня в сауне, а я, в полном изнеможении, добредя до кровати, не отключилась, едва коснувшись головой подушки.
Спала я долго, потому что, очнувшись, увидела за окнами  не то темнеющее, не то светлеющее небо, не сообразив сразу какое время суток.  Только, пошевеля извилинами, сообразила – скорей всего вечер. Меня не выгоняли, но и не сильно настаивали, чтобы  я  задерживалась. На прощанье  - кофе с коньяком, и подарок, на который я даже не рассчитывала.
- Было очень, очень приятно, я даже скажу – весело. Выношу тебе благодарность, и в знак моей благосклонности, позволь сделать тебе небольшой подарок.
Андрей Борисович одел на меня изящную золотую цепочку, на которой в виде кулона красовалось  золотое  сердце  с  вправленным в него большим изумрудом. На руку одел золотые часы.
- Швейцария, -  подытожил  он, - чтоб на свидания не опаздывала. И, удачи тебе, Люба – Анжела. Хорошая ты девчонка, другую бы тебе дорогу выбрать, пока не поздно. Но это, тебе уже самой решать.

Вот  так закончился мой дебют. Самый романтический и самый финансово подкрепленный. Девственность два раза не продается, а значит, надеяться на подарки судьбы - стоит, но без раскатывания губы, до неприличия.

На старте, все было хорошо. Я втянулась в ночной образ жизни. Полетели недели, месяцы. Учебу забросила, сняла квартирку. Мечты о самостоятельной жизни, о семье, не уходили, и, как-то, меня поддерживали. Думала: обеспечу себя, встречу хорошего парня, выйду за него замуж, и будет у меня дом и семья, как у всех. С девчонками, бывает, соберемся, мечтаем.  У них то же самое на уме. Все хотят своего тихого счастья. Но время идет, а ему – счастью нашему несостоявшемуся - пофигу наши мечты. Днем спишь – ночью работаешь. Клиенту проститутка в качестве жены не нужна. Жена нужна безгрешная. Тихая клуша. Кастрюлями шебуршать, да за детишками горшки выносить. А мы, девочки-хотелочки, способны ли к такому подвижничеству?
Одолеют думы – в крайности бросает. Завязать? А дальше? Привычку к быстрым и легким деньгам, как спичку не сломаешь. На трудовую повинность, с восьми до пяти, за гроши? Без прав, и лишь, со сплошными обязанностями? Нет уж!
Бросишь, хорошо усвоенную работу – на что жить?! Замкнутый круг! Хорошо еще, захватила время, когда клиент, более-менее, порядочный был. А развелось нашего брата, как грязи, так и доброго клиента - корова языком…
Конкуренция. Отсюда и борьба, за любого, завалящегося, способного расплатиться за услуги, человечка. Едешь на вызов - не знаешь, что тебя ждет. То ли – корпоратив, то ли - баня, то ли – малолетки  отмороженные. Частенько бандиты, или только из тюрьмы вышедшие. С этими особенно страшно. Неадекватные. За неосторожное слово, не то, что избить – убить могут. У нас, одну  девчонку так зарезали. Имела неосторожность про наколку спросить, и пошутила неуместно. Ей без объяснений под сердце нож всадили. Ни за что, ни про что, раз – и нет человека.  Бр-р-р…  -  жуть!
 
 Постепенно мечты отодвинулись на задний план. Появилась растерянность, неопределенность, и нервы, нервы, нервы. Стала давить депрессия. Настроение постоянно не в градусе: злость, агрессивность. Мысли стали приходить: для чего все это? Зачем жить? Какая от меня на белом свете радость? Накрутила один раз себя до того, что взяла бритву и давай себе запястья резать. Не глубоко, правда, не до вен. Сделала несколько надрезов – стою, смотрю. А кровь сочится по фаянсовой белоснежной раковине – яркая, алая  -  аж, завораживает. Стояла, пока в глазах не потемнело. Но зато, отпустило. Ни страха, ни сожаления, а - облегчение.  В чем?  В том, что я смогу реально вскрыть себе вены, если на то будут причины. Смерть не так страшна, если цепляться не за что, а боль, и потерпеть можно. На свою смерть я вообще смотрю как-то прозаично.  Подумаешь – человечишко; плевок в масштабах бесконечности. А вот чужие смерти переношу тяжело – жалко – люди ведь.
Забинтовала я себе оба запястья, как смогла, уснула от наступившей слабости,  и проснулась на следующее утро, как ни в чем не бывало. Сняла бинты, а на коже разрезы – свежие, розовенькие - расходятся, обнажая под кожей мясо, увлажненное  лимфой, и подкрашенное запекшейся кровью.
- Дура - сказала я себе, но без злости. Скорее, иронично-восторженно, в глубине души, не много, гордясь своим поступком.
Девчонки, когда меня увидели перебинтованную – всполошились. Нам на вызов, а они вокруг меня будто курицы носятся.
«Что, да как?  Счеты с жизнью свести решила?»
Горячку давай пороть. Проклятия рассылать во все стороны света.
- Да, пошли они, членососы вшивые! Мы что не люди?! Мы что мясо?!
У нас, тоже, чувства есть!  И трудовое право, на нас, тоже, должно распространяться!
В общем, пустили косяк по кругу, потом второй,  пока не торкнуло.  С места  сдвинулись, когда нас  всех, на «ха-ха» разобрало. Едем, а у нас  рты до ушей. Хохочем: без причины, без повода. Так и повелось: чтоб на работу без «дури»?! - накось – выкуси!
Как подсела – сама не заметила. Нет, заметила: когда  после  сна  меня колотить начинало.
Образовался у нас доверительный круг, из которого никуда уже было не деться. В ход пошел и «кокс», и «герыч», а  «трава» была  так - на закуску.
В этот период мы с тобой, Женечка, и познакомились. Ты мне сразу понравился: веселый, красивый, а главное – человечный. Нет, на твой счет я ничего не имела: боже упаси!  Я с тобой отдыхала.
Ты со мной отдыхал, а я с тобой. Хороший симбиоз у нас образовался?  Знаешь, я представляла, втайне, тебя своим мужем. Я бы хотела, чтобы у меня был такой муж – добрый  и все понимающий. А когда ты мне стал помогать, я даже надежду обрела, что вырвусь, из этой чёртовщины. Я чувствовала: оставалось совсем чуть-чуть, крохотулечка. Но меня велено было не отпускать.
В том мире правило – не отпускать. Все зависимые цепляются друг за друга, потому что вначале вместе – весело, а потом, поодиночке  - страшно. Как в темном лабиринте, когда блуждаешь, не видя, ни выхода, ни входа, и за любого кто рядом с тобой хватаешься насмерть, чтобы не отпустить уже никогда.
Ты в тот злополучный день уехал, а я приборкой занялась, затем взялась обед приготовить. Посмотрела – холодильник пуст.  Пошла в   
«продуктовый», а меня – как ждали. На уши присели – не оторвешь. То, да сё – напросились ко мне время провести. А мне ж не жалко –

развлекайтесь. Что у них на уме, мне и в голову не приходило. Я им чай, кофе, а у них тема одна – раскумариться.
Заготовили доз – мне предлагают. Я в отказ, говорю: в завязке. Через какое-то время начинаю понимать, что добром все не кончится. Не может добром все закончиться – не та ситуация. Я в двери, но пока с замком возилась, двое меня схватили, повалили  на пол, а Верка-сука вогнала  мне иглу без разбора в спину. Так вот все и вернулось. Зависли они у меня. Сами кололись и меня кололи. Я вяло сопротивлялась, только, случившееся,  уже ничто не могло изменить. Все деньги, что ты оставил, ушли на наркотики, а когда они закончились, меня как товар, при полной моей невменяемости, отдали барыгам за пакетик героина, и очутилась я, у так называемых, работорговцев.
Время от времени, я пробуждалась в каком-то притоне, видела незнакомых, в хлам обдолбаных  наркоманов, требовала дозу, и, получив ее, снова впадала в беспамятство. Сколько это продлилось – не знаю, наверное, недели две. Две недели небытия. Полного отсутствия разума. Почти что смерти.
Зайдя в лабиринт, можно долго плутать, в надежде найти выход.
Только такое, почти никогда не удается.
Однажды, я не получила  своей дозы.
Кто придумал эту пытку: дьявол? Я мало что соображала. Представление о ломке у меня было, но я, еще ни разу не испытывала на себе, ее, столь разрушительного  действия. Почти всегда у меня было что ни будь в запасе, и при начинающихся  симптомах  я  вводила себе новые, и новые инъекции. Эйфории давно уже никакой не было, только гнетущее предчувствие скорого возвращения, ненадолго отступившего, абстинентного синдрома.

Я обнаружила себя совершенно одной в маленьком помещении. В нем еле умещались: тряпки на полу вместо лежанки, крошечный столик  и детский стульчик. Над головой болталась одинокая лампочка, и тускло светила. Свет раздражал глаза. Становилось хуже, и хуже.  Дверь, на мои попытки ее приоткрыть, ответила категорическим отказом. Пришлось постучать, затем шандарахнуть кулаками, после чего, в приступе нахлынувшей ярости бить ногами, и услышать  в  ответ, только тишину. Растущая тревога  плавно трансформировалась в состояние страха, которое в свою очередь перевоплотилось в ужас, поднявший грязные, давно не чесаные волосы дыбом, и покрывший,  неприятнопахнущим липким потом, все тело. Начало  тошнить. Спазмы выворачивали внутренности, но рвотной массы не было. Похоже, с пищей я не соприкасалась долгое время. Пришла боль во все мышцы, побудившая меня снова битья в закрытую дверь. Суставы начало крутить и выворачивать. Я орала до хрипа, но все впустую. Меня никто не слышал, или слышали, но доводили свой  садистский эксперимент до конца. Не зная, куда себя деть, пытаясь разминать сводимые  судорогой  ткани, и вконец, сломавшись внутренне, я осела, подмяв под себя, переставшие слушаться ноги.
По всему, у меня снесло башню, и начались галлюцинации. Откуда мозг качает информацию, и создает образы, от которых, порой, не знаешь, как спрятаться? Это для меня загадка. Может из прочитанных книг, просмотренных фильмов, или избытка воображения? Вероятно, мы переходим в другую реальность, фантомно-существующую, ту, что уже когда-то была, или, возможно, когда-нибудь будет?
Тем не менее, я видела омерзительную картину, созданную
воспаленным разумом, где я исполняла главную роль беспомощной жертвы. Мое тело лежало в пыточной: в темном и смрадном помещении. Рядом суетился изощренно орудующий мучитель, вытягивающий из меня жилы. Чередуя свои методы, палач, немного погодя, брался выворачивать мне суставы рук и ног, а после, вставлять их на место. Боли, пронизывающие тело, были отличным подспорьем  к  моему, леденящему душу видению, и в какой-то момент, я даже уверовала в смерть, стоящую рядом, и ухмыляющуюся беззубой улыбкой, хорошо знающего свое дело, палача.
Могу только догадываться, о том, как разворачивались события. Из разрозненных, обрывочных фраз, что до меня долетали, время от времени, и из последовавших за ними умозаключений, я для себя поняла следующее: я попала, и попала конкретно.
А сводилось все вот к чему: меня реанимировали обратно в наркоманскую жизнь, с намерением, надежно посадить на крючок, сорваться с которого – а ну-ка, попробуй!
 Крючок, обладал бы еще свойством веревочки, за которую можно периодически дергать. А я бы, дрыгала ручками и ножками, выполняя любые прихоти своих хозяев.
Место, в котором я очнулась, где меня нещадно ломало, оказалось пересылочным пунктом, для вновь доставленного товара. Немыслимо! Но современное рабство – не выдумки! Поблизости, в многочисленных комнатах-камерах, содержались взаперти, как животные в клетках – люди. Они ожидали своей участи: бесправные, униженные, сломленные.
Меня привели в чувство, оживив уколом. Помыли из шланга, дали поесть. Мою одежду, грязную и вонючую, сменили на другую, но чистую: футболку и тренировочные штаны.
Появились покупатели: двое – китайцы. Оглядев меня, они стали торговаться, возмущаясь изъяном предложенного, и никуда не годного товара.
- Худая - кости одни!  Сисек - нет, жопы – нет: другую девку давай!  – заартачились покупатели.
- Кормите  посытнее, так будут вам, и сиськи, будет вам, и жопа, - заржали в ответ продавцы. – А кормить не будете – она, не то, что трахаться – жить не сможет.  Дело девка свое знает. Как швейная машинка работает. Безотказно. Да, вам ли не знать, как работает швейная машинка?!

                Глава 12. Невольница.

Глава, в которой Анжела попадает в сексуальное рабство, и воплощает
жуткий план побега, ставший и удачным, и не удачным одновременно, в силу сложившихся обстоятельств. Время и место действия – 1998 год, пригород Екатеринбурга.


Меня забрали, усадили в микроавтобус, и отвезли за город, на территорию давно заброшенной базы отдыха, где в одном из уцелевших корпусов, было развернуто швейное производство. Настоящая небольшая швейная фабрика, с хорошим оборудованием.
Их было двенадцать человек  -  не считая старшего.  Все - китайцы.   Шили пуховики, с утра, и до позднего вечера, не разгибаясь, и не отвлекаясь от поставленной задачи. Выполнение плана  -  на первом месте. Отсюда: дисциплина, слаженность, упорство.
Оголодавшие из-за отсутствия женщин, они встретили меня улюлюканьем. Дай волю, меня бы, наверное, разорвали на кусочки. Уткнувшись в свои машинки, они облизывали взглядами изгибы моего тела, вожделенно сглатывая слюну, пока я шла: между столами, через цех, в жилую зону.
Как я узнала  позднее, эти китайские  портняжки,  вовсе  не были вольными стрелками. Они были, почти, такими же подневольными и бесправными, как я, только с большей степенью свободы, и с оплатой  за свой труд, хотя и, довольно, не высокой.
Мое появление среди них было обусловлено чисто коммерческими  интересами: для стимуляции, и повышения производительности труда.  Я - этакий, «чупа-чупс»,  который дозволяется пососать при хороших производственных показателях.
Старший составил график допуска к женщине, и повесил его на дверь комнаты, той, что мне отвели для проживания, и выполнения своих обязанностей.
 При условии, что время одного сеанса не должно было превышать пятнадцати минут,  последний китаец,  получивший свое, выкатывался от меня, в общей сложности,  по истечении трех, а-то, и более часов. Это было невыносимо. Двенадцать человек, один за другим, вытворяли со мной что хотели, дорвавшись до желанного, до женской плоти, в которую можно растрачивать всю свою, скопившуюся мужскую силу.
Каждого выходящего от меня, ожидающие снаружи, встречали гиканьем, свистом и возгласами одобрения. На своем птичьем языке они что-то энергично тараторили и смеялись. Хвастались, наверное, друг перед другом своими успехами.
Я же, как опущенная в дерьмо, изо дня в день, подвергалась этому глумлению, без ропота, без слез, чтобы в награду получить пару таблеток, и забыться на короткое время.
Первоначально, я пряталась, забившись в своей каморке, бессознательно разглядывая стены и потолок. Мысли копошились как навозные мухи, одно, только, что не пахли. 
И, среди  множества назойливых, переливающихся  из пустого в  порожнее мыслей, преобладала одна: до какой же степени, до какой стадии, я позволю себе опуститься, превращаясь в бессловесную скотину, в молчаливую гниющую органику, чтобы: или сдохнуть наконец, или вырваться, из этого бесконечного адова круга. 
В сознании, воспоминания детства переплетались с картинами последнего года, в котором, доброму и светлому, не было места вовсе. Только грязь и мерзость - только мерзость и грязь. Будто горела  лампочка  - и перегорела,  а  ты - осталась запертой  в кромешной  тьме, без всякой надежды снова увидеть солнечный свет. Апатия размазывала меня по койке, как нож – повидло, парализуя всю жизнедеятельность, пока, в какой-то момент, невидимый тумблер не переключился во мне сам собою, и я не пришла к пониманию своего положения, с точки зрения здраво рассуждающего человека. По всей вероятности, мое возрождение стало происходить от снижения концентрации наркотических веществ. Таблетки, что я получала, за предоставляемые услуги, скорее  всего, произвели некий терапевтический эффект, поскольку вывели меня из состояния  глубочайшей героиновой зависимости, и позволили привести мысли в, довольно хаотический, но порядок. Я стала выходить из своей комнаты: в первые дни, осторожно, не решительно. Но затем, осмелев, и не встречая противодействия, позволила себе разгуливать по помещениям, и даже, довольно бесцеремонно заигрывать, с уткнувшимися в свои нитки и иголки мужчинами.
Планы мои обозначились, примерно, так: свалить оттуда при первой возможности. Только вот, ждать удобного случая, видимо, пришлось бы долго. Требовалось спровоцировать ситуацию.
Увязав вместе все обстоятельства, я решила выстроить линию поведения довольно простую: полную лояльность и подчинение, плюс, применение сексуальных изысков, в отношении своих «подопечных». Начало я положила, и постепенно, перешла в атаку.
Со стороны, мое поведение соотносилось с полнейшей адаптацией. С желанием жить в удаленном, замкнутом обществе и получать, хоть и сомнительные, но удовольствия.
Я симулировала оргазмы. Ластилась, как кошка. А они, эти желтокожие басурмане, самозабвенно росли в собственных глазах. Я поднимала их самооценку, притворно истекая желанием, от их, якобы, мужских возможностей, хотя хорошими любовниками, даже под пыткой, назвать бы их не смогла. Я стала их звездой. Несомненно, они поголовно были в меня влюблены, в чем, один за другим, искренне признавались. Такое положение дел сказалось на производственных показателях.
Все были довольны: и руководитель, и подчиненные. Выработка поползла вверх, качество тоже, соответственно - прибыли. Мое пребывание заметно улучшилось, что отразилось и на питании, и ко мне отношении.
Хозяйничать на кухне, первое время, мне не дозволялось. Портняжки сами, по очереди, готовили свои китайские «деликатесы» - большей частью рис. Разносившийся запах незатейливых блюд, приводил в уныние своим однообразием, угнетая, и без того, сдержанный аппетит.
- Картошечки, картошечки привези – умоляла я старшего, - вкусненького чего-нибудь, сладенького.
 И он привез, высыпав однажды на большой обеденный стол фрукты, овощи, конфеты, печенье, мясные и рыбные консервы, в завершение, присовокупив к этому изобилию, бутылку шампанского.
- Тебе, красавица – заулыбался он – хозяйничай.
 «Ну, заслужила», – перекрестилась я, про себя, оценив качественное изменение отношения к своей персоне. Меня допустили до кухни, где я готовила уже самостоятельно, и, то, что считала нужным. Русская кухня пришлась китайцам по вкусу, что еще приподняло мой статус, и ослабило общий контроль, за моим местопребыванием.
Но радоваться было еще преждевременно. Выйти из корпуса не представлялось возможным. Все выходы на замках, а окна зарешечены. Планировку я давно уже изучила, но шансов к тому, чтобы смыться это не увеличивало. Требовалась экстраординарная ситуация: паника, неразбериха, пожар.
Пожар – вот на чем я остановилась – просто, но эффективно, лишь бы, не обнаружить свои намерения преждевременно. Гореть было чему. Из двух этажей: на втором - склад материалов, на первом – склад готовой продукции. Загорится – не потушишь, но и пропасть в дыму и пламени – как два пальца об асфальт.
Я рассчитала так: что бы уж наверняка – загореться должно одновременно и на первом, и на втором этаже. А там ткани, синтепон, пух и перья – так займется, что в считанные минуты все будет охвачено огнем. Тушить, понятно, никто не кинется, да и нечем – значит, будут драпать, а там, в неразберихе кому я нужна? Вот, только если попадусь раньше времени – будет мне гильотина.
«Осторожность, и еще раз осторожность!» – твердила я себе для успокоения,  но руки выдавали мое встревоженное состояние.
В тот вечер я особенно тщательно отработала свой хлеб, увеличив длительность ненавистной процедуры на два часа. Я их всех умотала, выжала из них все соки, но и сама выглядела не лучше изодранной разлохмаченной тряпки, место для которой только на свалке.
Все разошлись по лежанкам, а я направилась в душ, восстановить гигиенический баланс. Стоя под тугими струями воды, ожидая возвращения покинувшей меня решимости, я снова и снова, повторяла про себя последовательность действий.
«Сейчас я на первом этаже. Беру приготовленный и припрятанный растворитель, беру зажигалку. Обливаю растворителем мешки с уложенными в них пуховиками. Беру бечевку, смачиваю растворителем. Раскладываю ее от мешков к выходу и - поджигаю. Это чтобы выиграть несколько минут, и успеть выключить электрический рубильник первого этажа. За тем, проделать то же самое на втором этаже. Только бечевка там уже не понадобится, поджигать придется сразу и в нескольких местах. Рулоны синтепона и тканей находятся в разных точках цеха. Растворителя достаточно, и горит он замечательно. При погасшем свете, я смогу незаметно проскочить к себе и ждать развития событий. В темноте начнется паника. Но все - закрыто. На что способен растерявшийся человек, и как поведет себя группа людей в смертельной ситуации, тем более инородцы, в менталитете которых я мало что понимала? В моем представлении, они должны были объединиться, спуститься на первый этаж, выбить решетку в одном из оконных проемов и преспокойненько выбраться наружу. Я бы проследовала за ними, и в суматохе растворилась в близлежащих лесных зарослях ».
Так я выстроила свой план, и он казался мне достаточно реалистичным.
Я вышла из душа и прислушалась. Было тихо, да так тихо, что стук моего сердца и учащенное дыхание показались мне непозволительным шумом. Реализация первой половины плана началась. Из-под наваленной кучи грязного тряпья я вытащила две бутылки с растворителем, которые предусмотрительно сперла еще две недели тому назад и несколько раз перепрятывала их с места на место, чтобы не влететь по случайности. В старую консервную банку я сложила бечевку, связанную из лоскутков ткани, обрезков которой было уйма, куда не плюнь, и залила ее растворителем. Едкий запах
выступил в роли разоблачителя. Он могло привлечь внимание, и я заторопилась, потеряв и без того отсутствующее самообладание. Впопыхах я опрокинула открытую бутылку с растворителем, и он растекся по бетонному полу, еще больше распространяя специфический резкий запах. Руки мелко затряслись и не послушно стали разбрасывать бечевку по полу: от мешков с пуховиками, до лестничного марша, в обход лужи с пролившимся растворителем. Всего: метров десять. Затем, остатки не разлитого, я стала расплескивать по сваленным в кучи мешкам, стараясь зацепить как можно большую площадь. Закончив с этим, я щелкнула зажигалкой, и, подпалив мокрый вонючий лоскут, подхватив оставшуюся последнюю бутылку с растворителем, бросилась к электрощиту. Автомат натужно клацнул – освещение первого этажа погасло.
 Я машинально оглянулась и оцепенела. За моей спиной полыхало зарево. Пары пролитой жидкости не стали дожидаться пока пламя по строго указанному пути доползет до нужного места, а вспыхнули с негромким хлопком через две секунды после того как я подожгла самодельную веревку. Ноги и руки отказались слушаться и я, чуть не повалилась на пол от слабости, превратившей мышцы в безвольную мягкую массу. Но животный страх, все же бросил меня вперед, и на первобытных инстинктах, заставил закончить начатое. Второй этаж спал, как ни в чем не бывало. Гудели люминесцентные лампы, эхом разносился храп, а снизу уже стал доноситься треск и гул огня, и повалил густой черный дым.
- Мама… - заскулила я, и бешено, стала расплескивать растворитель, куда попало.
Огонек с зажигалки весело соскочил, и побежал не, разбирая, куда и зачем он бежит. Он просто бежал, охватывая все большее пространство, и делал это сообразно своей природе.
« Свет… Нужно погасить свет…» - и моя рука дернула рычаг автомата вниз.
Все отключилось – я точно ослепла, лишь люминесцентный слой на погасших лампах, еще остаточно фосфоресцировал, а язычки пламени грозили вот-вот разразиться бушующим огнем. Стало страшно.  Безумно страшно, и я заорала что есть силы, надеясь заглушить приступ резко нахлынувшего ужаса, и искренне желая поднять на ноги всех прибывающих во сне, чтобы только не дай бог, не остаться одной, объятой со всех сторон огненной стихией. Вонь, от полыхающей синтетики, ударила в нос, а нарастающее пламя разорвало мрак, и осветило резко сократившееся безопасное пространство.
Послышалась китайская ругань, несомненно - китайский мат. Сонные, обескураженные люди выбегали, замирали на мгновение и кидались с новой силой совершать бессмысленное броуновское движение. Назвать происходящее паникой – это значит: ничего не сказать. Направить действия всех в одно, логически обоснованное русло, мне представилось, абсолютно невозможным. Первый этаж был весь в огне и заполнен дымом. Второй этаж наполовину горел, но от скопления угара, становилось дышать все труднее и труднее. Не тронутым оставался дальний конец коридора, погруженный в беспросветную тьму, где угадывалось одно единственное окно, загороженное мощной металлической решеткой. Я осторожно, наощупь, стала отступать к этому окну, слыша позади себя надрывные кашли, и вопли о помощи, на которые просто некому было отреагировать. Оглянувшись, я увидела в бликах пламени корчащиеся фигуры, наглотавшиеся окиси углерода и беспомощно дергающие руками и ногами.
- Господи, прости! Господи, прости! Господи, прости! – отчаянно шептала я, еще не осознавая до конца, свершившегося.
Вопли стихали, возобновлялись, снова стихали, пока не прекратились совсем. Только, нарастающий гул  пламени, доминировал в наглухо запечатанном мраке, своей угрожающей музыкой.
Сзади затопали чьи-то ноги, и тело, разогнавшееся, и плохо управляемое, налетело на меня, распластав по горизонтали нас обоих. Очутившись на полу, я пошарила вокруг и вцепилась в подвернувшуюся руку.
Словно ангелы запели надо мной, когда я ощутила живую и теплую ладонь. Я готова была покрыть ее поцелуями и гладить нежно и трепетно, лишь бы она осталась навсегда рядом, сжав, в свою очередь, мою ладонь твердо и уверенно.
- Крыса… крыса…- услышала я хриплое бормотание, не догадываясь, о какой крысе в данный момент можно помышлять. Но бормотание не прекращалось, нарастая в своей уверенности, перейдя в кашляющее: - Кры-кха-кха… кры-кха-кха…
Я вскочила на ноги, и потянула на себя руку, в надежде приподнять все тело, но оно не желало, или не могло подняться, и последовало вслед за мной и моими усилиями  лишь на четвереньках. Тело никак не могло откашляться. Оно слабело и мне уже не хватало сил тянуть его к посветлевшему силуэту окна, в котором показался краешек луны.
- Давай, давай, двигай – осталось совсем чуть-чуть – взывала я – миленький ну, давай же…
За нами все полыхало как в топке, когда мы добрались до окна. Чтобы было легче дышать, и дым не разъедал глаз и слизистой носа, я то и дело прикрывала их краем футболки, задерживая дыхание и заглатывая ядовитый воздух крохотными порциями.
Окно даже не потребовалось разбивать. Им пользовались для проветривания, по причине лета и духоты. Все шпингалеты были подняты, оставалось только распахнуть настежь створки.
- Эй, ты живой? – потрясла я за плечо, привалившееся к стене тело. – Сейчас подышим.
Я ухватилась за оконные ручки, дернула створки на себя и была буквально отброшена с силой разлетевшимися рамами и ворвавшимся снаружи мощным потоком воздуха. В ответ, стена огня уверенно поползла к нам, избавившись от кислородного голода. Пальцы сами обвились вокруг прутьев решетки, и я, навалившись всем своим хрупким телом, силилась выдавить ее, или, хотя бы почувствовать ее слабину.
- Сука… сука… - истошно блажила я, пытаясь расшатать ненавистную решетку, которая издевательски стояла насмерть, не поддавшись ни на йоту, и, словно глумясь над нами, звенела своим глухим железным звоном, мол: «сами вы суки, и скоро - сдохнете».
Я почувствовала руку, которая сжала мне лодыжку.
- Крыса… крыса… - опять услышала я.
- Отдышался, или как? – упавшим голосом констатировала я, мысленно приняв неразрешимость ситуации, и почти приготовившись принять смерть такой, какова она будет. – Нет тут никаких крыс, мыши если только.
Тело поднялось, и, пошатываясь, сделало два шага, прильнув к решетке. Оно делало глубокие выдохи и вдохи, а я смотрела на него, узнавая и не узнавая, и, наконец, осмелилась уточнить: - Ченг, ты что ли?
- Ченг, Ченг… - утвердительно потряс головой тот, и, обернувшись ко мне, обнял, крепко прижал к себе, и резко рванувшись, повлек меня вместе с собой по направлению к стене, в которую мы и ударились со всего разбега, словно мешок картошки о кузов грузовика. Ченг принял удар на себя, и мы пролетели, как оказалось, через сорванную с петель дверь, замаскированную тьмой.
- Там крыса, там крыса – затараторил Ченг, хватая меня, и волоча, в одному ему, известном направлении. Вдруг он отпустил меня, и в полной темноте я только и услышала, как он скребет ногами, поднимаясь по вертикальной лестнице.
Вверху бабахнуло, и я увидела высвеченный квадрат  ночного неба, показавшийся в проеме люка, через который Ченг  выбрался наружу. Я последовала за ним, ликуя от свалившегося, так неожиданно, спасения. Уже на последних верхних ступеньках,  позволив себе оглянуться, я замерла в паническом изумлении, обнаружив коридор, где мы только что находились, полностью объятым огнем.
Крыша была плоской, застеленной рубероидом и залитой гудроном. Этот продукт нефтепереработки пребывал уже в состоянии той крайней вязкости, от температуры наседающей снизу, когда ноги, погружаясь в него, утопали на толщину подошвы, и прилипали так, что высвободится из его цепкости, можно было, лишь, приложив основательные усилия. Но высвободившись, приходилось делать следующий шаг, и снова прилипать, точно муха, купившаяся на липкую приманку. Я и Ченг прилипли, в прямом и переносном смысле этого слова. А пламя, вырывавшееся в нескольких местах из окон, уже перехлестывало через край крыши,и готово было, с минуты на минуту, воспламенить ее.
- Прыгать надо, пока не поздно – прыгать! Ченг, прыгать – понимаешь? Вниз, вниз! – и я указывала ему пальцем за край крыши.
- Низа? – понимающе мотнул он головой и  остался недвижим.
- Низа, низа! Давай – низа, Ченг! – каверкала я нашу русскую речь, лишь бы до него доходило. Но он, видимо, решил своей китайской башкой, что пересидеть на крыше будет безопаснее, нежели сигать со здания, и решительно включил тормоза.
- Тупица, сгоришь ведь!
- Нета, моя - знать!
Я стала примеряться, где бы по удачливей было упасть, и, выбрав участок, куда огонь еще не добрался, встав на карачки, вытянула шею и посмотрела вниз.
- А ночью не так страшно, как днем, - приободрила я сама себя -  чё  тут – два этажа – фигня!
Я уже делала шаг в пустоту, когда Ченг перехватил мою руку.
- Нета! Так - нета!
Он взял мою руку за запястье и, усадив на край крыши, опустился рядом на колени.
- Низа, низа…
Ногами вперед я начала потихоньку сползать вниз, ощущая, как крепко Ченг сжимает мое запястье.
« Ну, где ты, гравитация?!» - задумалась я на мгновенье, и повисла в воздухе.
Ченг, мог приспустить меня не более, чем на расстояние вытянутой руки, но и такая подвижка, зачастую, способна предотвратить случайные переломы ног, при неудачном падении. Ченг, осторожно опуская меня вдоль стены,  перешел в положение – лежа, а когда расстояние до земли, при всем желании, невозможно было уменьшить, отправил меня в свободное падение.
Ассоциации со свободным полетом у меня, почему-то, всегда были связаны с мультфильмом о Вини-Пухе.  Падение  Вини с дерева, где дикие пчелы хранили мед, меня умиляло с детских лет, и сформировало мнение, что упасть с высоты, неважно какой, дело плевое, и совершенно безболезненное. Упала, поднялась, потерла ушибленное место, и вперед, к новым приключениям. А, лететь – процесс долгий, да такой долгий, что можно успеть исполнить короткую песенку, или продекламировать любимое стихотворение. Я уже и приготовилась, что-нибудь процитировать из любимого, но удар, навсегда выбивший из меня наивные заблуждения, случился гораздо быстрей, чем я ожидала. Возглас удивления перешел в стенания от пронзительной боли, и я произвела общее приземление, наверное, больше походя на самолет истребитель, вспахивающий брюхом поле, из-за не раскрывшихся вовремя шасси.
Я выла сквозь зубы, сидя на пятой точке, и поглаживала ступню правой ноги, словно котенка, со страхом приходя к заключению, что с полученной травмой, убраться оттуда вряд ли получится. Внешних признаков перелома не наблюдалось, и это радовало, но болевые ощущения говорили о: не просто ушибе, а либо, о треснувшей кости, либо о смещении сустава.
Сверху что-то крикнул Ченг. Я вяло посмотрела в его сторону, скривив гримасу боли, а он, наблюдая мое плачевное состояние, показывал всем своим видом, жестикулируя, и по своему, по-китайски оправдываясь, что прыжки с крыш, до добра не доводят.
Внутри здания, по-прежнему, горело. Столбы огня вырывались из окон, стекла которых разлетелись под давлением раскаленного воздуха, и становилось ясно, что гореть будет долго, но выгорев до конца, к утру все погаснет само собой.
Оставаться на месте и чего-то ждать, помощи, или наоборот – возмездия, я посчитала не возможным, и поползла, перемещаясь на все той же пятой точке в сторону лесного массива, намереваясь как можно дальше забраться в заросли, и попытаться укрыться от возможного преследования. Двигалась я, как мне показалось, долго, изранив и руки и ноги о камни, битое стекло и еще черт знает обо что.
 Чувство измождения пришло как-то одномоментно, уложив меня на спину, закрыв  мне глаза, и унесло в далекую прекрасную страну, где такие девочки как я, живут в мире и радости, пользуясь всевозможными благами, наслаждаясь прекрасным, не зная ни болезней, ни старости и, тем более, не помышляя о смерти. Я спала. Спала крепко, не ощущая прохлады остывшего ночного воздуха, укусов комаров, усыпавших открытые участки кожи, и не слыша пения, начинающих просыпаться лесных птиц. Я провалилась глубоко-глубоко в бездну, из которой не хотелось выбираться, в которой тишина и спокойствие составляли главную достопримечательность, о чем я давным-давно мечтала, и никак не могла получить.
Ощущение, что кто-то вытягивает меня из бездны наверх, вначале, слегка огорчило. Затем, осознание того, что это тянут меня за волосы, словно, из воды утопленника, заставило внутренне возмутиться. И, когда очнувшись, открыв глаза, и по настоящему ощутив боль, я, наконец, сообразила, что это меня волокут за волосы по земле, как дохлую собаку за хвост, то начала в ответ брыкаться и блажить, и, ударив, нечаянно, больной и распухшей ногой о землю, взвыла пуще локомотива. Иноземная брань лилась обильно, и не переставая, в мой адрес. А я, от обиды и боли, сыпала отборными ругательствами, угрожая своему истязателю небесными карами и неотвратимым жесточайшим наказанием, которых, в силу не совершенного знания русской лексики, он все равно не до конца понимал.
«Старший», а это был именно он, доволок меня до места ночных событий, до выгоревшего полностью корпуса, и, швырнув от себя так, что я опрокинулась навзничь, с остервенением нанес мне удар в ребра острым носком ботинка, от которого мое дыхание прервалось, и застряло где-то в районе диафрагмы.
Ченг сидел неподалеку, на небольшом островке травы, поджав под себя ноги, перемазанный сажей, и кляксами застывшего гудрона, и боязливо поглядывал в мою сторону. Вид у него был виноватый, из чего вывод напрашивался сам собой: он уже все выложил о происшедшем в подробностях и деталях,  и, увязав концы с концами, «старший» понял, что я причастна к гибели людей, и  уничтожению материальных ценностей.
Мы озлобленно глядели в глаза друг другу и оба понимали: ситуация – патовая. Огласка не устраивала ни его, ни меня, поскольку еще не известно, кто бы стал главным фигурантом по случившемуся прецеденту, и чей этап оказался бы длиннее, начни прокуратура копать, вскрывая все новые, и новые обстоятельства. Решение лежало на поверхности: зачистить территорию и разбежаться.
«Старший», обратился к Ченгу, давая распоряжения, а затем, на достаточно внятном русском, обратился ко мне: - Будешь копать, с Ченгом. Всех закопать – далеко.
- Сам копай, обезьяна! Тварь желтомордая - сдохни! – лицо мое перекосилось от гнева, что привело его в бешенство, и он набросился на меня, окучивая кулаками куда попало: по лицу, по зубам, по почкам, и в солнечное сплетение. Угомонился, когда сил не осталось, а я, бесформенным фаршем, бездвижно валялась, перепачканная грязью, сажей и бурыми разводами, и выплевывала выбитые зубы, продолжая мычать при этом, угрожающие посулы.
- Закопаешь – уйдешь! – поставил он точку, и мое благоразумное молчание послужило формой положительного ответа.
Ситуация обретала следующий вид: пока никто не разнюхал о случившемся, и сюда не нагрянули оперативники, нам с Ченгом в кратчайшие сроки требовалось упаковать обугленные человеческие останки в мешки, унести их как можно дальше в лес, и захоронить, тщательно замаскировав место могильника. Одно обстоятельство, правда, накладывало отрицательную резолюцию на этот гениально придуманный план – моя травмированная нога, не желающая ходить, и тем более, участвовать в выполнении всякого рода, гимнастических кульбитов. Ехать в «травму», ложиться в стационар, а-то и подвергнуться операции было бы резонно, не будь рядом одиннадцати ожидающих своей участи трупов, хотя до наших проблем, им то уж, точно, не было ни какого дела. Зато мы, на грани отчаяния, пороли горячку, хватаясь то за одно, то за другое, и никак не попадая, в фарватер генеральной линии, которой следовало бы держаться.
Чтобы облегчить мои страдания, Ченг взялся подлатать мою ногу. Он ее внимательно осмотрел, пощупал, погладил, следя за моей реакцией, и, жестами показав, что есть надежда на благополучный исход, скрылся в черном проеме центрального входа здания, представляющего собой весьма плачевное зрелище. Вернулся он с ликующим видом, сложив передо мной несвежего вида тряпки, мешочек с гипсом, и кастрюлю, бывшую в недавнем прошлом эмалированной, а теперь облупившуюся, но зато наполненную водой.
- Спасибо, Ченгуня – сорвалось у меня нечто ласкательное, и я набросилась на воду, неожиданно вспомнив, что жутко хочу пить.
 Опустошив кастрюлю наполовину, я улеглась поудобнее, на обогретую солнцем траву, а Ченг, устроившись рядом, стал рвать тряпки на ленты и плотно обматывать ими весь мой голеностоп. Проявив при этом немало усердия, он мастерски закончил процедуру, остановившись возле коленной чашечки. Затем развел гипс, и когда масса начала густеть, взялся обмазывать ею свое творение, поверх наматывая еще и еще тряпок, и снова обмазывая их гипсовым раствором, пока новоявленное изделие, не обрело форму сапога, размер которого подошел бы, наверное, для снежного человека.
- Халасо? – заулыбался Ченг, явно, испытывая гордость за свою работу.
- Хорошо! Очень хорошо! – подтвердила я, попробовав пошевелить хоть чем-нибудь, внутри этого сапога. Ничто не беспокоило, а главное:
совершенно никаких, признаков боли. – Еще бы костылек, или палочку, тогда был бы и вовсе – полный  ажур.
Костылька, к сожалению, не нашлось, а вот палку я получила добротную – всем палкам палку.
Я смогла передвигаться, не как сайгак, но все же, самостоятельно и достаточно быстро. Ченга я отправила выбрать и подготовить место для захоронения, а сама, с приготовленными мешками поковыляла внутрь, на место недавнего пожарища. Пол, стены, потолок, были черны, и покрыты слоем копоти, смахивающей на черный бархат, которым задрапировали все и вся по случаю траура. Запах гари стоял тяжелый, почти удушающий, и если бы не колебания воздуха, попадающего через израненные окна, находиться там было бы невмоготу. Второй этаж был моей целью, но подняться на него я не решалась. Увидеть дело рук своих, категорически не хотелось, и, оттягивая злополучный момент, я обошла весь первый этаж, обнаружив, что сохранились дальние закутки, куда огонь не добрался. В одном конце, почти не тронутыми, сохранились санузел и, не большая  кладовочка, где неизвестно с каких времен, лежало всякое барахло в виде тряпья, ржавых банок из-под краски, битого и не битого кафеля, строительного инструмента, а так-же метел и лопат. В противоположном конце уцелела комнатка, маленькая и совершенно пустая, которую я тут же определила для проживания, в течение времени, что придется еще там провести. В ней было довольно чисто. Я уселась на пол передохнуть, затем прилегла, размышляя о том, чем закончится этот ужас, и уснула.
Сон был тревожным, не долгим, и когда я открыла глаза, то услышала какую-то возню. Звуки шли сверху, и они заставили меня двинуться им на встречу, скача на одной ноге, и осторожно переставляя другую. Преодолев два марша ступенек, я остолбенела. Мало того, что такая славная, и превосходно оборудованная, в недавнем прошлом, производственная территория, представляла собой кошмарное зрелище, так еще, в довершение к этому, на свободном пятачке, неприятным черным пятном громоздилась возвышенность из обугленных тел, которые Ченг стаскивал из ближних и дальних комнат и углов, ставших последним пристанищем для погибших бедняг.
У меня, наверное, глаза были величиною с блюдца от вида трагедии, сотворенной собственными руками, потому что Ченг, бросив взгляд на меня, только плюнул и выругался.
«Что стоишь,– нервно вопрошала его согнувшаяся над бывшими соотечественниками спина, -  мне, что ли одному, со всем этим управляться?»
Он озабоченно кряхтел, что-то бормотал, явно желая, сподвигнуть меня на какую-нибудь помощь.
- Как мы их будем утаскивать? – задалась я вопросом, ужасаясь ответу, тут же пришедшему на ум. – Труп же в мешок не влезет. Это что – рубить? Как на скотобойне?
Я глядела на мертвые тела, с неестественно вывернутыми конечностями, обезображенными лицами, с выгоревшими кусками мяса, из-за которых проглядывали кости, и не верила в реальность происходящего. За что мне такое наказание, за какие грехи? Невольно станешь искать причинно-следственные связи, обозревая прошлое и настоящее, дотошно выискивая: ну, когда, когда же все началось и пошло не так?
У любого следствия есть причина, у любой причины - следствие. Причина порождает следствие, и затем, следствие само становится причиной, порождая новое следствие. Этот процесс бесконечен. Мы не замечаем его, ввиду повседневности и постоянности. Сопоставь один день с последующим, и не увидишь разницы – все как обычно, все как всегда. Но стоит, между двумя днями поставить временной отрезок, лет, этак, в десять - то разница окажется существенной, а-то и шокирующей. Не замечаешь крошечных изменений в привычках, и в появляющихся, откуда ни возьмись пристрастиях. Не замечаешь изменений в характере, словно живешь повергнутым в летаргический сон с одним и тем же сюжетом.  Но есть отправная точка, или момент перелома, когда жизненный путь спотыкается обо что-то, и меняет одно направление на другое, как слепой без поводыря, запнувшись о камень и растерявшись, путается  и идет совсем в другую сторону. Так и с моей жизнью:  она споткнулась, и покатилась прямо в преисподнюю, да так лихо, что, даже, замедлить ее сумасшедшую скорость мне оказалось не по силам. Могла ли я предвидеть подобное? Да никогда: ей богу!
Мои измышления, в которые я всецело погрузилась, под тяжестью наблюдаемых зловещих событий, были прерваны хлесткими ударами, расколовшими тишину вдребезги. Пелена с глаз слетела, и я стала свидетелем чудовищного действа. Взмахи топора следовали один за другим и сопровождались, помимо чавкающих звуков, при вхождении лезвия в мертвое тело, звуками, похожими на дробление сухарей в мясорубке. Кости перерубались легко, с одного удара, и вскоре, человеческие формы потеряли свой первоначальный вид и превратились в куски изувеченной плоти, добросовестно сдобренной переплетениями внутренностей.
Блевать я начала тут же, не отходя, как говорится, от кассы. Ченг держался чуть дольше моего, но и его пробрало, и мы на пару, а может, наперегонки, изрыгивали из себя нечистоты в месиво, лежащее у нас под ногами.
- Из тебя бы обвальщик клёвый вышел. Э-ка, наловчился… - утирая краями футболки, уже ни на что не похожей, подтеки блевотины, процедила я. – С такими-то талантами, да в хорошие руки…
Но Ченгу, понять наш русский юмор, при знании двух десятков слов, из всего многотысячного великого и могучего, оказалось не по зубам, и поэтому, в ответ, он сунул мне в руки расправленный мешок, показав, как надо его держать, и брезгливо подхватывая, что попадалось под руку, стал закидывать  в него человеческие останки. Меня колотила мелкая дрожь. Когда же в мешок полетела голова, с застывшей гримасой предсмертного ужаса, нервы мои не выдержали, и, из меня, одновременно потекли слезы, сопли, и моча.
Трудно передать словами, что со мной происходило, какие муки страха и совести меня мучали, и в первую очередь, страха не перед законом и уголовным наказанием, а перед небесным воздаянием, которое ждет каждого из нас неотвратимо.
В нашем распоряжении было шесть мешков. Мешки обычные, из-под картошки. Сколько в него может войти? Столько, что не подымешь! А тут не то, что поднять – нести надо было, и к тому еще – не близко.
Ченг присмотрел овражек, удобный и не приметный. До него километра два примерно. Вот и представь, каких нужно сил, чтобы тащить на себе два километра мешок, и в этом мешке - мертвечины килограмм двадцать. Представил? А теперь посчитай, с математикой у тебя все в порядке? Сколько раз потребуется сходить до того овражка, чтобы перенести туда все и ничего не оставить? Ну, давай считай! Одиннадцать трупов – в среднем, по  восемьдесят килограмм. Это сколько? Восемьсот восемьдесят – почти тонна.
Дели на двадцать – будет сорок четыре. Ченгу понадобилось пятьдесят два раза, я специально считала, сходить туда и обратно, а потом, захоронить, а потом, еще и тщательно закидать это место травой, ветками и прошлогодней перепревшей листвой.
Я готовила ему поклажу, по два мешка, которые связывала верхушками, а он, перекинув их через плечо, как настоящий азиат, пер их до места, сбрасывал содержимое в выкопанную яму, и порожняком шел обратно. За день ему удавалось сделать пять, иногда шесть ходок. С последней он возвращался, еле-еле волоча ноги, когда уже темнело, и солнце увязало в стволах деревьев.
Я его кормила, и он, с последними глотками чая вырубался, оставаясь недвижимым до рассвета.
Надо отдать должное, но «старший» оказался не таким уж гадостным человеком, каким я его себе нарисовала. По сути, это был обычный предприниматель: не кровожадный, и не отъявленный негодяй. В его планах, как у любого среднестатистического торговца, была только работа и получаемая прибыль. Конечно, сложившиеся обстоятельства выбили почву у него из-под ног, но ведь и у меня из-под ног почва, тоже, была выбита. И Ченг, однозначно, не сахарную вату здесь лопал.
Задача перед нами стояла общая, и решать ее следовало сообща, без распрей и ругани – чем быстрее, тем лучше. Все это понимали и приняли, как железобетонный факт.
«Старший» обеспечил нас всем необходимым, в том числе и продуктами. Приезжая через день, он наблюдал за подвижками в ходе нашего аврала, тем не менее, производимого с оглядкой и осторожностью, и заметно нервничал.
- Тихо, пока тихо. Побыстрей бы, побыстрей бы все сделать!
- А ты помогай! Вон мешочки готовые – ждут, не дождутся. Сбегай раз-другой, глядишь, и управимся пораньше. Чего стесняться-то?
- Ты, что?! Мне задерживаться нельзя никак! Я же в жестком графике! Мне лишние подозрения не нужны! В моей работе не должно быть сбоев! Если кто-то что-то заподозрит, мои безосновательные отсутствия могут быть расценены как косвенные улики. А это – уже хвостик, за который можно потянуть!
Я это понимала, но подзуживать, при случае, себе не отказывала – надо же хоть как-то поквитаться за синяки и выбитые зубы. А, то, что следовало бы форсировать зачистку, я была обеими руками – за, но здесь все зависело от  Ченга, который и так выматывался, точно лошадь в каменоломнях.
Мое участие не было существенным, но польза от него все же имелась. Наверное, у меня мозги лучше соображали, ввиду моей большей заинтересованности, и к концу первого дня, незаметно для нас всех я приняла на себя роль координатора последовательности  действий, сперва, предлагая, а за тем, попросту командуя: что, и как нужно делать.
Очевидно, что перво-наперво, следовало убрать, начинающую вонять кучу мертвечины, с глаз долой. Я предложила ее перенести за территорию, и оттуда уже перетаскивать к могильнику, что мы и сделали, избавив себя от присутствия останков и  наверняка, витающих над ними душ.
Моими усилиями, сгоревший корпус, стал выглядеть просто сгоревшим зданием. Следы произошедшей трагедии я тщательно уничтожила, замыв следы крови, запекшейся грязными островками на почерневшем бетоне. О недавнем присутствии здесь людей ничего не говорило, только сгоревшее швейное оборудование, не представляющее собой большого интереса. Если кого что и заинтересует, так на возникший от любопытства вопрос, тут же найдется ответ: «Да мало ли что горит на просторах страны?! Горят леса, поля, дома. Склады горят, и даже целые заводы. Тут вот, тоже сгорело. Либо по пьяной лавочке, либо от не исправной электропроводки! Третьего не дано».
 
- Ченг, мне уходить надо! – объявила я своему, теперь уже другу, по завершению нашего вынужденного жуткого церемониала. – Кто его знает, чем все обернется?! Тебя «старший» заберет, пристроит куда-нибудь, а мне с ним досвиданькаться, большой охоты нет. Ты мне ногу распакуй только, я и пойду. Лучше своими двоими не спеша идти, чем на колесах в очередное дерьмо въехать. Нога-то, ничего, живая!

Ченг снимал с моей ноги само произведенный гипсовый сапог, прожигая меня глазами. Жаль: он был безнадежно влюблен. Китайский мужчина, в русскую девушку, да еще, при таких невообразимых обстоятельствах. Хороший парень – покладистый, только по-русски плохо говорит. В любви, как положено, объясниться не может. А, наверное, это к лучшему!
- Прощай, Ченг! – обняла я его, а он стал целовать мое лицо, торопясь, боясь, что не успеет, выразить всю свою нежность в последние минуты расставания. Он целовал мне лицо, шею, руки. Долго-долго. Но так и не осмелился поцеловать меня в губы.
Я выбрала дорогу напрямки. На трассу, ведущую в город. Через лес, утыканный корабельными соснами. Через каменные навалы – остатки былого величия древних уральских гор. Вдоль, поперек, по диагонали, а-бы как, лишь бы подальше от пережитого, подальше от посторонних. Назад в город: хоть пешим ходом, хоть на попутке, хоть на деревянной палочке. Я шла, стараясь ни о чем не думать, и мне становилось легче-и-легче.


               Глава 13.  Анжела. « Вино закиснет, молоко забродит…».

Глава, в которой Анжелу задерживает милиция, и она, угодив в камеру, знакомится с загадочной женщиной – Аделаидой. Время и место действия – Екатеринбург, 1998 год.


Трасса. Серое полотно. Пыльная обочина. Я монотонно шагала, а мимо шквалом пролетали большегрузные длинномеры, легковушки, да, изредка, мотоцикл с коляской и удочками, свисающими за габариты. Никому никакого дела, до одиноко бредущей. Идешь? Значит так надо! Поток воздуха, особенно, от несущихся грузовиков, неприятно обдавал выхлопными газами, песком, и мелкими камушками, вылетающими из-под протекторов. Далеко, было еще очень далеко.
Мимо проскочила, затормозила, остановилась и дала задний ход «девятка». Молодой, нагловатый парень, высунулся из-за приспущенного стекла: - Садись, цыпа, подвезу!
Но, когда я подошла поближе, и предстала во всей красе: с беззубой улыбкой,  синюшными пятнами на скулах и под глазами, грязными, нечесаными волосами-сосульками, в перепачканной футболке и бесформенных штанах, намерения его переменились: - Фу-ты, шалава! – бросил он, и дал газу.
Притормаживали еще машины, однако, история повторялась, не добавляя надежды, на чью-то, по-человечески, бескорыстную помощь.
Близился вечер. Ноги отяжелели от невозможно длинного пути, сказывалась усталость, и возрастало желание отдыха.
Милицейский  УАЗик преградил дорогу, резко затормозив, и вспылив обочину. ППС – ударили по глазам непомерно большие буквы.
- Сержант Абсалямов, - представился страж порядка, вальяжно спустившись с подножки автомобиля и откозыряв. – Ваши документы!
От беззвучного смеха я бы перешла в психопатическую истерику, спроси он про документы вторично. Своих документов я не держала в руках, без малого, два года. И где они, сейчас, мои документы пребывают, я бы очень хотела знать.
- Извините, товарищ сержант, но документов у меня при себе нет. Документы дома. Согласно положению о том, что гражданин обязан бережно хранить паспорт. Вот, я паспорт и храню бережно, с собой не таскаю. А-то, не ровен час, выроню, потеряю, и буду еще виновата.
- Абсалямов, нет документов у гражданки? - из машины вылез старший лейтенант, потягиваясь и зевая: -  Давай-ка ее в кузов! Может, девка в розыске! По виду, точно, не домашняя! Проверить надо!
Сержант раскрыл дверь кутузки, с зарешеченным окошком:                - Загружайся! Прокатимся!
- А чего проверять, товарищ милиционер? – попробовала я возразить, обратившись к старшему лейтенанту, но попытка оказалась безуспешной.
- Проверить, не уместнее ли тебе будет обращаться к служителю закона, вместо: товарищ милиционер – гражданин начальник. Полезай, говорливая ты моя!
Крыть было не чем.

УАЗик весело бежал, сотрясаясь на дорожных выбоинах. 
«Вот оно, небо с овчинку, - глядела я на затухающую высь, сквозь клеть решетки, изнутри глухого железного короба, - не ужаться бы ему, небу синему, до размеров тюремного окошка».
Замкнутое пространство располагало к мрачным размышлениям. Подумать было о чем. Да уж! Мысли переплетались, облекаясь в необычные формы, и размеры. Та-та-та, та-та-та, та-та-та…. Затем, самопроизвольно стали отыскивать рифмованные конструкции, и укладывать их в единую форму, точно заправский каменщик, в процессе воздвижения шлакоблочной стены. Я впала в забытье, и только шарики с роликами в голове, равномерно отстукивали:
та-та-та, та-та-та, та-та-та…

«Я родилась, не черпать слепо счастье!
В причинах появленья моего,
Я склонна видеть, подлое пристрастье,
Вершителя, играть азартно в го.
Я просто пешка, черная, как копоть,
С определенным местом на доске.
Передвигаюсь, подавляя ропот,
Соотносясь к себе, как к вечному брюзге.

А мной размашисто и безрассудно ходят,
В пылу заносчивости, жертвуя за так.
Вино закиснет, молоко забродит…
Наоборот? Ну, может быть, и так.
Фигура мизерная в звании потаскухи,
Не посвященная в корпускулы игры:
Мой Бог прикажет - поползу на брюхе,
Велит разбиться –  полечу с горы.

Его ж удел – благословлять на муки,
Потехи ради, сеять боль и смерть.
Подобным образом он лечится от скуки,
Нас вовлекая, в эту круговерть.
Дурные помыслы трепещут доминантой:
«Вольна ли гибель принести покой?
 И сколько нужно дерзкого таланта -
Притопнуть на Вершителя ногой?»

Ему-то что, он вечность коротает,
Сподобив страсть свою, горящей головне.
«Но кто партнер? И, с кем же он играет?» -
Безумно страшно догадаться мне.
Под этим бременем душа не плодородит,
Теченье жизни – полный  раскердак.
Вино закиснет, молоко забродит…
Наоборот? По мне, хоть бы, и так!

- Дежурный! Принимай новосела! Без документов! К дознавателям? Сразу?
- Абсалямов, ты на часы посмотри! Какие дознаватели?! Они все, давно дома, программу «Время»  по  телеку смотрят. Сдавай «находку» в камеру.  До утра. Утром  дознаватели на службу прибудут, вот пусть и отрабатывают жалование, а мне некогда ею заниматься, у меня сложная оперативная обстановка. Понял?!

Звякнули щеколды, зашуршали петли массивной железной двери, зев камеры встретил меня пугающим сумраком. Пройдя вперед, я остановилась в нерешительности.  Дверь за мной закрылась, а щеколды снова звякнули.
Разобрать что-то, зрение отказывалось, резко погрузившись в неосвещенный каменный мешок.
- Чего встала? Проходи. 
Голос исходил из темноты, совсем рядом. Женский. Не молодой, но и не старый. Не грубый, но и не нежный. За то - не злой. И это было, уже, хорошо.
Когда глаза пообвыкли, стали еле различимы очертания камеры, и силуэт, выделяющийся темным  пятном, и, в без того, беспроглядном мраке.
- Ступай ко мне, на голос. Места тут на двоих хватит. Темно, как у черта в заднице, но ты ступай, не робей. Вот. Давай-ка, устраивайся.
Не на перинах, конечно, но и не на полу, все-таки.
Лежанка, у профессиональных сидельцев, называемая шконкой, представляла собой несколько, небрежно сколоченных между собой досок, за долгие годы, отполированных человеческими телами.
- Каково в неволе? – спросил голос.
- Нормально, - ответила я.
- Тебя Любовью родители нарекли?
- Любой.
- Как же тебе, Любаша, одной на свете, без тепла родительского?
- Плохо, слов нет, как плохо….
Голос в ответ только вздохнул, невнятно что-то про себя прошептал, и, словно, набравшись решимости, продолжил:
-  А к наркотикам, Любонька, тебе больше обращаться не придется. Незачем эту грязь в себя пичкать. Довольно уже. Я тебе сейчас полное отторжение от них сделаю.
Теплые, будто, мамины руки легли мне на голову. От них шло умиротворение и легкое покалывание. Тревожное состояние стало
затухать, блекнуть, уступая место новому, прежде не знакомому чувству полного покоя и тихой радости.
- Но, откуда вам знать? Откуда?! Тем более, про наркотики?!
Я давно перестала удивляться. Сердце, на причуды жизни, не трепетало, а душа давно выгорела. Но удивление шевельнулось, каким-то ностальгическим чувством, царапая память маленькими неокрепшими коготками.
- Вам обо мне что-то известно? Так, ведь, здесь не видно ничего. Каким образом? Или угадали?
- А мне, Любаша, свет не всегда нужен. Иной раз, в потемках, человека еще лучше видно. Кто он, и что собой представляет.
- Так вы ясновидящая? Колдунья? Магией занимаетесь?
- Я людям помогаю: больным, немощным, безнадежным. Отчаявшихся в бессилии своем, ставлю на путь исцеления.  Душа больна – от того и тело страдает. В язвах душа – и тело язвами покроется. По сему, наперед, о духе заботиться следует. Дух лечить, а уж, после – тело. Но к колдовству это никоим образом не относится. Колдовство – слово, нынче, модное, загадочное. Для людей малоумных и малограмотных, как магнит для железа. А ведь, на самом деле, колдовство – это, в первую очередь, связь с темными силами. Губительная связь. Смертельно губительная.
- Можно вас спросить?
- Аделаида. Мое имя Аделаида. Для удобства – Ада. Спрашивай.
- Ада, я хочу о себе спросить.
- Что с тобой происходит?  Почему вокруг тебя столько недоброго?
- Да. Что со мной происходит?
- Ой, девонька, не хотелось бы тебя посвящать, потому что, облегчения
в том тебе не будет, может, только, слез больше.
- Я так устала! Так устала! В одиночестве своем, в никчемности. Пустота – одна пустота вокруг. И, я – ничтожество, казалось бы, среди людей нахожусь, но все равно, ощущаю себя в полной изоляции. Почему? За что? В чем моя вина?! Какие грехи я искупаю?!
- Нет на тебе вины, и грехов ты ни чьих не искупаешь. Борьба это. Тяжкая вечная борьба. По себе знаю, каково нести такое неподъемное бремя. Светлая ты душа – кристально чистая. Этим и объясняется чернь, что вокруг тебя собирается. Тянешь ты ее, чернь эту распроклятую, на себя. Душа твоя, непроизвольно, без твоего ведома, выступает, встроенным в планетарный механизм компенсатором, снижая, в обволакивающем тебя пространстве, отрицательный энергетический фон.
- Кем я выступаю? Каким компенсатором? И компенсатором чего?
Ада, вы меня пугаете. В такое разве можно верить? Да это просто мистика какая-то! И наконец, почему именно я?! Ада, а вы меня не разыгрываете?
- Нет, девочка моя, не разыгрываю. Чем утешить не знаю. Разве что осознанием того, что ты не одна такая. И я такая, и много других. Нас избрал Господь, для выполнения нелегкой задачи. А выбор его, как бы ни хотелось - не оспоришь.
Аделаида, лица которой различить мне так и не удалось, накинула мне на спину и плечи что-то мягкое и теплое, притянула к себе, обвила руками, напомнив о совершенно забытых материнских объятиях.
- Давно это было. Да так давно, что не осталось в памяти у народов, не закрепилось в легендах, не сохранилось в песнях. Сотни тысяч, а может, и миллион лет минуло с тех пор, когда явилась на землю Сила, посеявшая, и взрастившая в человечестве, эмоциональную константу, именуемую современным языком, не иначе, как грехопадение.
Отдельные отголоски тех событий упомянуты в Ветхом Завете. В частности, можно обратиться к эпизодам битвы ангелов с демонами, или к моменту искушения Евы Диаволом, в лице змия. Библейские сюжеты, отчасти, зафиксировали повествования об исторически свершившихся фактах: иносказательно, популяризовано, а может, в некоторой степени, наивно. Но все же, они, несомненно, проливают свет о доподлинно когда-то произошедшем, сохранив небольшой, хотя и, след,  для грядущих вырождающихся поколений.
Я не осуждаю  тех, кто ставит святое писание под сомнение. Простой  человек, как водится, зажат своими повседневными заботами: мелкими дрязгами, дрянной работой, семейными конфликтами. Ему некогда взглянуть на небо. Взгляд, исключительно, блуждает по земной поверхностной грязи, и не способствует: ни объективному анализу окружающего нас мира, ни углубленному устремлению внутрь себя.
Непонятное и необъяснимое трактуется современным человеком, как уловки фанатиков, и всякого рода мошенников, а на древние письменные свидетельства им ставится клеймо: бред сивой кобылы.
Атеисты, богоборцы, и прочие недалекие высоколобые ученые мужи дали однажды объяснение, которого и до сих пор придерживается официальная наука и абсолютное большинство невоцерковленного населения. А именно, что идеалистическое толкование сотворения мира было придумано дикими, мало что понимающими племенами, для собственного самообмана, обоснования классового общественного устройства, и толкования многих и многих явлений бытия.
Во главу угла поставили пресловутую теорию происхождения видов, небезызвестного Чарльза Дарвина: теорию эволюционирования органической материи, от простейшей клетки, к сложнейшему многофункциональному организму.
Без доказательной базы, на одних только, с  потолка взятых умозаключениях и поверхностных выкладках, представили мировому сообществу теорию появления всего живого, якобы, абсолютно неопровержимую, единственно верную, которую и приняли, на ура, многочисленные обыватели с восторженными возгласами: ну, наконец-то, нам все объяснили!
Бред! Несостоятельный вредоносный бред!
Руководствуясь подобными знаниями, современный человек опутан системой стереотипов, как плененная муха паучьей паутиной. Страшно то, что его это устраивает. Устоявшееся представление обо всех жизненных аспектах не требует духовного труда и духовного роста. Все многообразие своих потенциальных способностей человек направляет лишь на удовлетворение физиологических потребностей: поесть, попить, поспать, получить удовольствия. Сподвигнуть на нечто большее, его, становится все труднее и труднее.
Современного человека почти невозможно убедить отринуть привычные представления, независимо от того, истинными они являются или не истинными. Устоявшаяся палитра знаний сводится к среднестатистическому школьному образованию, далекому от совершенства, способному закрепить в памяти лишь таблицу умножения, да химическую формулу воды – H2O.
Манипулирование сознанием - такие вот реалии нашего времени. 
Глобальное воздействие на человечество, осуществляется невидимо, скрытно, без остановки: ежесекундно и круглосуточно.
Чьих рук дело? К кому предъявить претензии?
«ОНИ»! «ОНИ» - это не термин. Это понятийное упрощение, которое я определила для себя.
 «ОНИ» - это силы полярно нам противоположные. Существующие по ту сторону зеркала, за линией всеобщего понимания принципов мироустройства и миропорядка.
«ОНИ» - ковыряются в наших мозгах, словно, хирургическим ножом, вырезая остатки божественной добродетели, внедряя флегматическое   безволие, и тупую покорность. Так, вот!
Но, что-то я отклонилась от того, с чего начала…
Творец создал невероятно прекрасный мир, светлый и благоухающий.  И человека: существа слабого, беззащитного, требующего постоянной опеки, надзора и вспоможения. Но, тем не менее, человеку, в установленной иерархии, было отведено не последнее место. Человек, созданный по образу и подобию божьему, в формате человечества, обладал, и по сей день обладает, уникальной особенностью: вырабатывать весьма специфический вид энергии, обусловленный биоэлектрической активностью головного мозга. В масштабах планеты, в результате своей жизнедеятельности, на сегодняшний день, шести миллиардов человеческих особей, на земле неизменно происходит скопление, концентрация, кумулятивность единственной формы тонкой материи, аналога которой во вселенной не существует.
Понимаешь?! Единственной во вселенной! И ее вырабатывают человеческие организмы!
С древнейших времен разумные обитатели планеты знали о существовании мест силы, где и происходило аккумулирование этой энергии. Безусловно, такие территории почитались за места святые, архи одухотворённые, связанные: а как же иначе? - непосредственно, с божественным промыслом. Только предназначение ее - это тайна за семью печатями.
Само собой разумеется - не мне судить о планах Создателя.
Я, всего-навсего, пылинка в безмерном бесконечном пространстве. О свойствах, а также, методах и области применения этой самой энергии, мне ничего не известно: не хватает ни способностей, ни степени посвященности. Доступ, к такого рода информации, для меня закрыт. Но, то, что за контроль над этой энергией началась схватка космических масштабов, ведущаяся, и по сей день, могу заявить со стопроцентной уверенностью, на том основании, что такими данными я, слава Богу, обладаю.
Объяснить по-простому, без замысловатостей, причину столкновения разно полярных сил между собой,  как объясняют маленьким детям, на пальцах, можно, наверное, было бы следующим образом: ответ ищи в энергетической плоскости, где идет борьба за ресурсы.
«ОНИ» - явились за потреблением человеческих эмоций.
При эмоциональных всплесках, из живого человеческого организма
происходит выброс импульсов, измеряемых в сверхмалых величинах.   
В результате чего, образуется некая эфемерность, не поддающаяся восприятию нами самими, как непосредственными субъектами генерирования, и возникает материализация энергетических  потоков, которые, подобно маленьким ручейкам, проделав некоторый путь, собираются в большие реки.
 Со знаком плюс – положительная энергия, от позитивных эмоций; со знаком минус – отрицательная энергия, от негативных эмоций.
«ОНИ» и их потребности, тяготели к сбору энергии со знаком минус, что не согласовывалось с  девственно чистым духовно-нравственным и общественно-политическим состоянием первичного общества, на тот момент, процветающего, на превосходно обустроенных территориях. Эмоциональный фон всецело содержал положительную окраску, поскольку цивилизационные устои несли в себе, сугубо, гуманистические воззрения, которые можно было бы соотнести с лучшими традициями, зародившегося две тысячи лет назад христианства.
Глобально изменить условия: внедрить в человеческое сознание антисоциальный тип поведения, делинквентность, агрессивность, крайний индивидуализм, пробудить животные инстинкты – вот какой была стратегическая задача, поставленная вторгшейся силой перед собой и своими адептами.
Человечество оказалось неподготовленным к такому вероломству. Его нещадно изменяли, и изменили до неузнаваемости, в связи с чем, для корректировки ситуации, Создатель пошел даже на физическое уничтожение целых территорий. Примером может служить, опять же, библейский сюжет о сожженных городах Содом и Гоморра.
- Ада, извините, я перебью, а-то мне не все понятно. Если по-простому, то, как я поняла: добро борется со злом, на протяжении тысячелетий. Но почему силы добра не могут одолеть сил зла, если Бог, создавший вселенную, обладает невероятным могуществом?
- Одолеть силы зла, как ты говоришь, Богу не сложно, но для этого, ему пришлось бы уничтожить вселенную. Это как раковая опухоль, пустившая метастазы. Ее невозможно удалить. Либо, уничтожить вместе с носителем, либо, долго и долго подвергать лечению.
- Так я, что же, в роли медсестры выступаю? Сама того не подозревая?
- Да, примерно, так.
- А про эмоции я, тоже, не поняла. Каким образом их видоизменяют?
- Когда рождается ребенок, его разум совершенно чист – tabula rasa, или в переводе с латыни – чистая доска, на которой можно написать все что угодно. То есть, воспитывать, как вздумается воспитателю.
До семилетнего возраста, ребенок находится под покровительством, под защитой своеобразной энергетической оболочки, не дающей возможности воздействовать на него. Но, по достижению семи лет, подросший человечек, получает право выбора в своих поступках (так уж пожелал Создатель), и защита с него снимается.
Ребенок растет, совершенствуется, и когда его физическое состояние приближается к созреванию, на него обрушивается шквал воздействия. Он становится объектом нападений, цель которых: ввергнуть человеческую особь во тьму, в связи с чем - подменить понятия, исказить картину мира, вырвать у нее зачатки добродетели с корнем.
Здесь и начинается борьба. Борьба за умы и души.
Технология по изменению сознания, применяемая к человечеству – непостижимая для меня вещь. Ее механизм включается избирательно, но очень предметно. Целями становятся, в первую очередь, ключевые фигуры, стоящие на вершине иерархической лестницы, либо приближающиеся к ней. Логика в этом прослеживается, и достаточно отчетливо. Посуди сама. Каковы будут результаты деятельности, в плане ожидаемого эффекта, не рядового жителя планеты, а какого-нибудь, например, фанатика-диктатора, безумного ученого, или военачальника, способные принести миру, полномасштабные горе и страдания. Следствием искусственно созданных катаклизмов, становится выброс мощнейшего потока негативных эмоций, и как результат – гигантской концентрации, объем отрицательной энергии. Одна война чего стоит! Война, только одна она, сколько гнева, боли и слез выплескивает? Океан!
 А есть еще эпидемии, социальные потрясения, кризисы, революции, ГУЛАГи, и еще целый ряд неблагоприятных факторов, постоянно присутствующих в нашем социуме.
Все это идет в копилку врагов рода человеческого. И становятся они от этого, только, сильнее и сильнее.
Был период в истории, когда ситуация сложилась и вовсе аховая. В ту пору соотношение сил почти уравнялось, и тенденция дальнейшего противостояния стала складываться не пользу божественного начала. Тогда-то, а происходило это две тысячи лет назад, на землю и пришел Спаситель.
Иисус Христос – сын божий, пришедший взять на себя грехи человечества, был послан, дабы спасти Человека, как вид, как божье создание, от погибели. Приняв муки, Спаситель совершил немыслимое. Он едино разово собрал на себя всю грязь и чернь цивилизации, и для усиления, упрочения позиций, оставил после себя последователей, в лице апостолов, призванных создать Христову церковь, и сеять ростки божественной добродетели. Они были осенены снизошедшим Святым Духом, и посвящены во многие тайны бытия, что дало возможность им нести и распространять слово Божие по странам и континентам.
В русские земли, как известно, был направлен апостол Андрей Первозванный. Думаю, его последователями мы с тобой и являемся. Только миссия наша – не проповедовать, а чистить от грязи, так сказать, мусорные баки, скопилось которых – несть числа…

Аделаида говорила и говорила, а я уже проваливалась в глубокую тяжеловесную пустоту, в которой не было ничего: ни тревоги, ни обрывков сна. Только всеобъемлющая пустота: черная и густая. 

Ночь? Утро? День? Вечер? Камера находилась в том же состоянии.
Глаза мои были открыты, но тяжелый сумрак давил на них монотонным безмолвием. Рядом никого не было. Доски, по которым я пошарила ладонями, оказались пусты и холодны, тем самым, несколько озадачив меня, необъяснимостью того, почему я одна, и что сталось с Аделаидой.
Я ничего не слышала, будто, находилась под толщей воды. Не слышала железного бряцанья засовов, окриков дежурного, и даже не ощутила движения, когда Ада покидала камеру. Крепко же я спала.
Спустя некоторое время, снаружи, за дверью, почувствовалась некоторая подвижка, и мало упорядоченное оживление.
«Стало быть – утро. Начало рабочего дня. Служивые на работу чешут.
Значит, и обо мне вспомнят. Может покормить удосужатся?» - жонглировала я мыслями, в то время как дверь натужно зашелестела петлями и стала открываться.
- Задержанная, на допрос! -  отчеканил малый милицейский чин, наполовину заслонив дверной проем.
- Куда на допрос?
- В гестапо! Едрена-Матрена…, - заржал тот в ответ. – Не втыкаешься, что ли? К дознавателям! Для установления личности!
- Мне бы в туалет. Можно?
- По пути зайдешь, опростаешься. Давай вперед. Да, не иди ты как арестант-каторжанин, тебя ж еще ни в чем не обвинили. Нос-то подними!
Я шла по длинному коридору в сопровождении милиционера. Кабинеты справа, кабинеты слева. Стены, требующие срочного ремонта. Пол, исшарканный тысячами ног. И возле, наверное, с полстолетия, не крашенных облупившихся стен, где-то, стоя, а где-то, на редко расставленных стульях, томились в нервозном ожидании потерпевшие, свидетели, и рядом с ними же, подозреваемые.
- В двести шестой кабинет заходи, - с рук на руки сдал меня сержант, и убрался, будто его и не было.
Кабинетом назвать, комнатушку, где,  разведя руки, можно было кончиками пальцев коснуться противоположных стен, не
достало бы ума. При этом на таком не существенном пространстве, теснились два стола, заваленных  множеством папок, толстых и тонких, и тяжеловесный несгораемый сейф, выглядевший облезлым монстром.
- Садитесь, - указал на стул совсем молодой следователь, почти что, мой ровесник.
Я села.
- Фамилия, имя, отчество, - достал он бланк протокола, и попробовал расписать, видимо, подсохший стержень шариковой ручки. – Не пишет, зараза, - чертыхнулся он, и полез в ящик стола за новой ручкой.
- Старкова Любовь Прохоровна.
Новая ручка застрочила, аккуратно выписывая буквы.
- Дата и место рождения.
- Двадцать девятое мая, тысяча девятьсот семьдесят девятого года.   Город Ивдель, Свердловской области.
- Где зарегистрированы?
- Поселок Пангур, Ивдельского района Свердловской области. Улица Карла Маркса, дом 16.
- А в Екатеринбурге, какими судьбами, Любовь Прохоровна? Давно вы здесь?
Мыслительный процесс беспорядочно и хаотично стал набирать обороты, и забуксовал.
«Что говорить-то? Правду или сочинить небылицу? Так ведь проверять будут. Не состыковки обнаружатся: подозрения  приведут к тщательнейшей проверке.
С полуправдой, наверное, достоверней получиться. Может время потянуть?»
- Товарищ следователь, я хотела поинтересоваться. Я пока у вас тут ночевала, со мной женщина в камере находилась. А потом исчезла непонятным образом. С ней ничего не случилось? Я так забеспокоилась – места не могу себе найти. Успокойте меня, а-то сердце даже закололо.
- Любовь Прохоровна, вы, где находитесь?! Здесь вам что, бакалейная лавка? Или птичий рынок? Здесь правоохранительные органы! А вы, имели неосторожность быть задержанной без документов! Так что, ведите себя подобающим образом, во избежание нежелательных эксцессов. Отвечайте на вопросы. Это в ваших же интересах.
- Ну, пожалуйста. Скажите.
А ведь, во мне, действительно, шевельнулось острое любопытство, только я вспомнила об Аделаиде, и ее проникновенном рассказе. Ночью я слушала ее в полудреме, разморенная усталостью, и повергнутая в состояние глубочайшей апатии, от свершившихся накануне событий, но, именно, сейчас, передо мной всплыли ярко,  отчетливо, и в деталях, выстроенные воображением образы. 
- Хорошо, скажу, но первоначально, хочу услышать ваш ответ.
- Что в Екатеринбурге делаю? Учиться приехала. Два года как.
- Все еще учитесь? Или работайте?
- Нет, уже не учусь. В поисках работы. С вакансиями трудно. Пока никуда не могу устроиться.
- А проживаете где? Документы, где храните?
«Так-так-так, вопросы все острее и острее. Ну, и что, скажите, отвечать?! Что квартиру снимала? А на какие средства? На ворованные? Или сказать, что проституцией подрабатывала? Еще не лучше! Может приврать все-таки?»
- В последнее время проживала в общежитии. Недавно паспорт потеряла. Теперь вот мучаюсь. И на работу не устроиться толком, и документ не восстановить. Горе какое-то, правда!
«Слезу пустить для верности, или уж разреветься?» - зашмыгала я носом, и кулаками размазывая фальшивые слезы.
- Товарищ следователь, вы запрос сделайте. По месту регистрации, в паспортный стол. И документ утерянный, помогите восстановить. На кого еще рассчитывать человеку в трудной жизненной ситуации, как не на органы власти? Помогите, товарищ следователь! Пожалуйста!

Следователь, совсем еще мальчишка, наверняка, недавно окончивший школу милиции, и к тому, только получивший звание младшего лейтенанта, откинулся на спинку стула, и внимательно стал меня изучать. Он глядел, не мигая  ясными глазами, не затуманенными еще пресловутой материальной заинтересованностью, сопоставляя, видимо, то, чему его учили, с тем багажом юношеского максимализма, доставшемуся его внутреннему миру, от прочитанных в отрочестве «правильных» книг.
 Думаю, проникнувшись к моему горемычному виду, не зачерствевшей, пока, в условиях ежедневного созерцания пороков, душой, он решился на существенное послабление в моем содержании.
- Поступим следующим образом, Любовь Прохоровна. Поскольку, история ваша представляется мне очень мутной, и требующей доскональной проверки, отпустить я вас не могу. Но и задерживать здесь, в наших условиях, больше положенного, не имею права.
Запрос по месту вашей регистрации я сделаю, но боюсь, затянется сия процедура. Увязнет в столах, так сказать. Формальности – сами понимаете.
Но, на такой, как ваш, случай, наше ведомство располагает
одной неофициальной договоренностью, которая позволяет, и нам, закон не нарушать, и вам, во вполне благоприятных условиях дождаться результатов запроса. Если вы проявите добрую волю и дадите согласие, то будем считать, что на сегодня все вопросы исчерпаны.
- На что я должна дать согласие? – осторожно задала я вопрос, чувствуя подвох в ожидаемом ответе.
- Да вы не пугайтесь. Ничего страшного. Мы можем поместить вас в одном лечебном учреждении. Не лечиться, само собой, а в качестве технического работника. Полномочия ваши будут, не ахти какие: швабра с тряпкой, да горшки ночные, но зато, хлеб не даром есть будете, и на кровати спать. Все одно – лучше, чем в камере.
Учреждение закрытого типа, поэтому за сохранность вашу я не беспокоюсь. А как ваш вопрос разрешится, я вас сразу назад. И с получением нового паспорта содействие окажу. Идет?
- Идет. А что за учреждение-то?
- Психлечебница.
- Я психов до смерти боюсь, товарищ следователь. Ведь не знаешь, что у них на уме.
- Да, они – нормальные люди. Чуток пришибленные только. Большинство – высокообразованные. Среди них, и кандидаты, и доктора наук – не редкость. Кстати, вашу давешнюю соседку по камере, на рассвете в ту самую психлечебницу и отправили. С острым приступом шизофрении. Она, как оказалось, давно там, на учете состоит.
А к нам попала по обычным обстоятельствам: по анонимной жалобе. Дескать, занимается данная гражданка незаконной предпринимательской деятельностью. Не гнушается ворожбы, ниспосланий порчи, и тому подобной средневековой ахинеи; ведет частную медицинскую практику, и, не имея на то, ни образования, ни разрешения, людей, якобы лечит…
А для чего мы поставлены и уполномочены?
А мы, на то и поставлены, чтоб на сигналы реагировать. Оперативно отреагировали, оно ж вон как обернулось…
Да, еще одна формальность. Мы сейчас, Любовь Прохоровна, с вас пальчики снимем и портфолио сделаем, чтобы на нашей сегодняшней встрече поставить крест. Не обессудьте – такие уж правила.


                Глава 14.  Психушка.

Глава, в которой Анжела попадает в учреждение закрытого типа и узнает много нового об Аделаиде Марковне. Время и место действия – Екатеринбург, 1998 год.

- Чё встала, как не живая?! Хламье свое скидывай! Нам тут еще вшей не хватало! Снимай-снимай. А-то, пожалела баба трусы - не сменяла на пуд колбасы. Потом совсем пожалела, когда трусы свои ела.
Халат в заплатках? Тапки стоптанные? Подумаешь! Это тебе больничный инвентарь, а не подарки на именины, - рыкала на меня квадрат подобная кастелянша, выбрав самую, что ни на есть изношенную, больничную одежду.
- А мое куда? Я не дам выбрасывать! У меня больше ничего нет!
- Таким ремкам на свалке самое место. Да уж, ладно, в прачечную отдам. Не голой же тебя обратно отправлять.
- И на том спасибо. А как, да что, кто мне расскажет?
- Я и расскажу. Спать, значит, в палате будешь, с психами. Койку я покажу. Не боись, не с буйными. Кормиться в пищевом блоке станешь, опосля, как раздача пройдет. Ну, и трудотерапия соответственно. Горшки выносить да мыть. Лежачие у нас психи есть - за ними поухаживать. Обосранные они, да обоссанные. Помыть их некому, а они ж страдают. Маются. Такого контингента не много, но стороной обходить его никак нельзя.
Вот. А как с такой задачей управишься, тряпку в зубы, и на полы. Мыть у нас тут много. Дезинфекция ежедневная. В общем, не заскучаешь.
Задача поставлена, объем работ предоставлен, так что – полный вперед. Утром – бряцанье горшками и утками с нечистотами, днем, многочасовая передислокация с ведром и шваброй по этажам (хотела сказать: в клубах фимиама, но реальность, определенно, была гораздо прозаичней), в ароматах  карболки.
Психи по палатам сидят. Тихохонько, словно мыши. Персонал: чуть, что не так – затрещину. Главврач: генералом ходит и недочеты выискивает. Дисциплина, скажу – любой армейский начальник обзавидуется. На утренние гимнастические упражнения – строем; на завтрак, обед, ужин – строем; пилюли принимать в одну очередь, а нужду справлять – звеньями.   
Уханькалась я за день – ни рук, ни ног. Дотащилась до места, где меня расквартировали, упала в койку. Укомплектованность палаты была полная. Все койко-места заняты, число которых, как я самопроизвольно прикинула, пришлось на десяток.
Своим появлением я никого не удивила. Женщины, по внешнему виду, точно - не здоровые, находящиеся на излечении, глядели сквозь меня пустыми равнодушными глазами. Кто-то что-то бубнил, сидя на кровати, кто-то отчаянно жестикулировал, видимо, состязаясь в острословии с невидимым собеседником, кто-то неподвижно лежал, укутавшись простыней, и глядел в одну точку на потолке.
«Овощи, да и только!» - пришла я к убеждению, и краем глаза, с любопытством и легкой тревогой пустилась приглядывать за необычным моно действием.
Зашел санитар, щелкнул выключателем, погасив освещение.
- Отбой! – зычно сообщил он. – Всем на боковую. Кому по нужде приспичит – ведро вот, в углу, -  и указал пальцем в угол. – И, чтоб – тихо у меня! – погрозил он напоследок, затем вышел, заперев дверь на замок.
Повисла тишина, слегка нарушаемая поскрипыванием кроватных сеток, да робкими покашливаниями.
Когда вся лечебница погрузилась в упокоение, и источников света, кроме серебристо лунного проникновения через зарешеченное окно не осталось, я поудобнее устроилась на правом боку, к чему привыкла с детства, закрыла глаза, и приготовилась провалиться в бездну сладкого сна. 
- Анна Фридриховна…. Анна Фридриховна, вы спите? – сдавленный шепот, неприятно ворвался в мое угасающее бодрствование.
- Что, такое? – отозвалась таким же шепотом невидимая вопрошаемая, тем самым, дав понять, что она не спит.
- Анна Фридриховна, знаете кого я сегодня поутру, невозможно случайным образом увидела?
- Кого? Черта лысого? Или, Юрий Гагарин опять к вам свататься приходил? 
- Вам бы только язвить, Анна Фридриховна. А я серьезно! Утром, как солнце всходить стало, мне по нужде захотелось. Я поднялась, до ведра дошла, писсахондрию справила, а потом, радостью помыслила наполниться - на рассвет посмотреть. Глянула наружу, а там – Аделаида Марковна. Из «скотовозки» ее, под белы рученьки выводят, а она, в состоянии прежалком - сама не своя.
    Мою дрему как рукой сняло. Я навострила уши, в ответ на острое чувство непостижимости, несуразности провидения, и, возможной сопредельности наших, то ли случайно, то ли нет, пересекшихся судеб: моей и Аделаиды. Любая информация могла сочетать в себе острейшую надобность и невероятную важность.
В отдалении заскрипели кровати, и несколько фигур потянулись к источнику шепота, крадучись, с осторожностью, боясь, как бы, непроизвольно не наделать излишнего шума.
Между тем, количество перешёптывающихся увеличилось еще, так что, центр палаты несколько преобразился, обозначив, в грязно-пепельной воздушной прозрачности сплоченное ядро из нескольких темных силуэтов.
- Неужели, Аделаиду Марковну опять доставили? Неймется же душегубам! Добьют они ее! До могилы добьют!
 - Опять мурыжить начнут. «Электрический стул» обеспечен Аделаиде. Да, к тому еще, аминазином заколют, что бешеные пчелы из разшарошенного улья. Того и гляди, черепушку вскроют.
- Ее в отстойник, наверное, сразу определили, на интенсивную терапию. Вышибут остатки разума, твари!
  Я незаметно подкралась к тесному кружку и замерла, с тревожно бьющимся сердцем. Все, кто как, поминали Аделаиду. Авторитет ее в этих стенах, явно, имел устойчивый характер, с большой долей уважения и трепетного восхищения.                - Погодите, девочки, ее же три недели, как домой отпустили! Под поручительство и опеку родных! «Не наш случай, дескать!» - повинились. Это что же, подстава ФСБэшная опять получается?!                - Точно! Аделаида Марковна однажды проговорилась, что ее не раз вербовали: и, в разведку, и, в контрразведку. Но она им в ответ, только, в лицо смеялась. А эти, нелюди, значит: не мытьем, так катаньем! Под пресс! Пока не додавят, выходит?!
Беспомощная, все осознающая тишина повисла над поникшими головами. Кто-то горько вздохнул, и безмолвие, после этого вздоха, больше никто не осмеливался нарушить.
- Извините, -  с некоторой бесцеремонностью сдавленно прошептала я, обращаясь, не к кому-то конкретно, а ко всем сразу, - а кто она такая, эта Аделаида Марковна?
Клубок змей, вероятно, вскинулся бы значительно скромнее, нежели зашипевшие, тут же обернувшиеся в мою сторону головы.
- Тебе чего тут надо, соплячка?! А-ну, брысь на место!
- Уши пригрела, заблуда! Тебя шпионить приставили?! Дай-ка, я ей щас волосья повыдергиваю!
- Ти…хо!!! – повисло несколько тел, на двинувшейся было в мою сторону фигуре. – С ума сошла, психопатка?! Мало нас «лечат», так давай сами себе клизмы в задницы вставим! Анна Фридриховна, скажите вы ей!
 - Цыц, уже!!!  Чего расшиперились?!  Не хватало, чтоб вертухаи  набежали, - властный шепот еле различимой Анны Фридриховны, осадил присутствующих. Все нехотя расселись на двух параллельно стоящих кроватях, словно птицы на проводах.
- Ты, малявка, каким боком тут? И что за не здоровый интерес к нашим внутренним заковыркам? Если подосланная, лучше сразу 
откройся. С нами шуток шутить не надо, мы же тут все душевнобольные. В буйство нечаянно можем впасть, подушечкой придушить, на простыне повесить. С нас, как с гуся вода, а тебе неприятности: отцу с матерью слезы и хлопоты, начальству нагоняй. Разве это дело?
Внутренним чутьем я ощутила, что побледнела.
«Вот-те раз!» – окатило меня ушатом ледяной воды предчувствие надвигающегося допроса: « Попробуй, растолкуй теперь, чем репка отличается редьки!»
- Я объясню. Только дайте высказаться. Рот не затыкайте прежде времени.
Шептать оправдания пришлось долго, напрягая голосовые связки, до состояния неимоверного переутомления. От чего, даже, лицевые нервы и мышцы, изнуренные не свойственным им приложением сил, стали не в состоянии удерживать нижнюю челюсть на своей исходной позиции. Челюсть моя безнадежно отвисла, но взамен неприятному неудобству я обрела нечто большее, поскольку, все единодушно, в конце концов, приняли меня за свою. А я, то и дело, приподнимая непослушно отвисший орган рукой, сосредоточилась на мысли: «Наверное, при свете дня, гляделась бы я дура дурой: с разинутым ртом и выпученными глазами. Вдобавок к чему, в сводной компании жителей психбольницы, когда, практически, все наши внешние отличия можно свести к нулю, ни один доктор не углядел бы во мне себе подобного, здравомыслящего полноценного человека».
Дальше я только слушала, как слушали и остальные, безропотно замерев, и, затаив дыхание.
Историю Аделаиды поведала Анна Фридриховна – местный авторитет, и ее ближайшая товарка. Как оказалось, в этом заведении, где я волею судеб пребывала, подвергались изоляции не только душевно больные люди, но и люди душевно здоровые. Кто усилиями родственников, кто усилиями властей, а кто и по разработке спецслужб.  Больница, определенно, многопрофильная, как опытное хозяйство: больных лечила, а из людей здоровых, весьма последовательно выжимала то, что требуется, безжалостно попирая человеческое достоинство и право на свободу.
Методы воздействия, преимущественно, оставались медицинскими. Пациентов  насильно пичкали сильнодействующими нейролептиками, подавляя волю, до состояния глубокой заморозки, а затем, добившись желаемых результатов, проводили восстановительный курс лечения. Как только пациент приходил в себя, круг замыкался, и все начиналось сначала.



                Аделаида Марковна.

 Рассказ Анны Фридриховны – пациентки лечебного учреждения  психических расстройств, поведанный ей когда-то, самой Аделаидой Марковной.
 
Аделаида Марковна впервые попала под пристальное внимание КГБ, еще в период развитого социализма. Когда повсюду, на самых видных местах, с плакатов и транспарантов, со всеми признаками маниакальной гигантомании взывали лозунги: 
«Слава КПСС!»
«Народ и Партия едины!»
«Наша цель - Коммунизм!»
Время тогда было, хоть и идеологически выверенное, и официально, в государственных органах в шею гнали всякую метафизику, всецело пропагандируя марксистско-ленинскую философию и диалектический материализм, но, в структурах, засекреченных, в закрытых лабораториях и спецотделах госбезопасности, ГРУ и Генштаба, скрупулезно велась работа по выявлению и вербовке людей с экстраординарными способностями.
Это были 70-е. Чувствительных к экстрасенсорике ничего не подозревающих граждан вылавливали по всему Советскому Союзу, словно сачком бабочек. Метод был прост, как все великое. Экстрасенсы, состоящие на службе в органах, катались по городам и весям, как цирковые артисты с показательными выступлениями. В домах культуры, в концертных залах, на промышленных предприятиях, и, даже, на полях совхозов и колхозов они проводили, так сказать, просветительскую деятельность, осуществляемую, как бы, государством, по отношению к широким слоям населения. Демонстрацией сеансов гипноза, энерго-профилактикой внутренних заболеваний, да и просто,  занимательными фокусами, они очень возбуждали любопытство советских трудящихся, в массе своей, не встречавших подобной невидали. Народ на такие выступления валил валом, проявляя бурный восторг и симпатию к «артистам», а те, в свою очередь, выявляли потенциально пригодных зрителей, которых большей частью фиксировали, ставили на учет, и по мере необходимости, отдавали в дальнейшую разработку по спецподразделениям.
Аделаида попалась на крючок с приманкой, будучи еще молодой женщиной, не успевшей обзавестись собственной семьей. Она проживала в Москве, гордилась своей работой в одном из НИИ и была членом партии. Идеологически подкованная, с высшим техническим образованием, охочая до всего нового и интересного, она без труда дала себя уговорить полномочным представителям силовых структур, и согласилась погрузиться в сферу государственных тайн.
Проверка, обучение, тренинг. Проверка, обучение, тренинг.
Мозговые атаки в кругу себе подобных, по проникновению в чужое сознание и адекватному, ему же, противодействию, стали ежедневной работой. Ее натаскивали с особым подходом, готовя в одну из групп по информационным диверсиям, против США и стран Северо-Атлантического альянса.   
Первоочередной задачей, поставленной перед нею и ее коллегами, впоследствии, стало безотлагательное установление устойчивой связи с информационным полем Земли.
О таких дебрях, в нехоженом лесу научных открытий и перспективных разработок, и сейчас-то мало кто знает, в те же годы, подобных идей даже в воздухе не витало. Да и, приди кому такое в голову, незадачливого мыслителя тут же сочли бы за сумасшедшего, либо за безнадежного фантаста.
 Однако, в недрах государственного аппарата, обязаны были рождаться, и, несомненно, рождались безумно-чокнутые идеи, от которых натужно, со скрипом отталкивались технологии старого образца, и под непрерывными тычками и пинками высоких руководителей, начинали интенсивно развиваться, преображаясь в сверхновые технологии, а вслед за ними, худо-бедно, совершенствовалась и вся база застоявшейся промышленности.
Активное противостояние стран социалистического содружества со странами империалистического лагеря, вызвало небывалое нагнетание политической, экономической, и военной мощи, с обеих сторон. Равновесие, установившееся между, скрипевшими зубами друг на друга антагонистических систем, могло быть разрешено в чью-то пользу, либо, прорывом в сфере высоких технологий, либо, на идеологическом поле.
Коммунистическая и капиталистическая формации, взаимоисключающие друг друга из среды совместного планетарного обитания, лихорадочно искали способы для осуществления гигантского рывка вперед.

 «Отстающий проиграет! И это не идиома, товарищи! Кто первый сойдет с дистанции – будет раздавлен! Поэтому задача предельно ясна: всем нам, следует выжать мозги до капли, но реализовать технологический прорыв, технологическую революцию, да хоть, волшебство – разъедрит твою в кочерыжку! Время ограничено: или они нас, или мы их!» 
                (Из закрытых протоколов Политбюро ЦК КПСС)
   
Блистательные головы безумных гениев, обласканных и лелеемых на самом верху, неустанно выдавали проекты, от которых, время от времени, холодело внутри, даже, у генерального начальства. Тем не менее, чем безумнее казались замыслы, тем азартнее они воплощались в жизнь, неограниченно финансируемые, и фигурирующие в папках под грифом – «совершенно секретно».

«Информационное поле Земли» – такого понятия, и конечно, объекта, как предмета для изучения, а тем более, как предмета для внешнего стороннего воздействия, не существовало. Его не существовало даже теоретически, поскольку, официальная наука, твердо следовавшая материалистической концепции, была непоколебима в отношении живой и неживой природы: «Передача информация – это  прерогатива, исключительно, живой материи, и в частности,   человека, как высшей, и единственной формы разума во вселенной. С большой оговоркой, можно было бы предположить, что передачей информации, помимо человека, могут пользоваться еще, например, высшие приматы и некоторые виды морских млекопитающих, такие как: киты и дельфины. Но, на сегодняшний день наука не располагает неопровержимыми доказательствами, позволяющими поставить их в один ряд с человеком. Что касается неживой природы, вопрос в этой плоскости, вообще, не рассматривается. Неживая материя – это, если хотите, просто булыжник, который следует закинуть к черту, и не вспоминать больше, чтобы попусту не тратить время». 

Аделаиду поставили во главе группы. Ее потенциал раскрылся в ходе первого совершенствующего медитативного курса, открыв для нее                самой, глубинные тайны непознанных, дремлющих, но вдруг     очнувшихся, возможностей своего собственного мозга.
«Разведка, нужна ли она, в своем традиционном виде, со своей мизерной эффективностью, выражающейся в виде  малозначащих донесений от гигантской агентурной сети, разбросанной  по всему миру? Нужен ли, внушительный аппарат аналитиков, бесконечно отфильтровывающий, малоценные и бесполезные сведения, в надежде увязать разрозненные факты в единую логическую цепочку?» 
От таких вопросов чесались лысины у многих функционеров, когда центральной счетной палатой оглашались бюджетные траты на содержание всего аппарата советской разведслужбы.
Однажды, придя в свое подразделение, Аделаида, как и ее коллеги, с удивлением обнаружила, внушительную надпись, начертанную на одной из стен:
« КТО ВЛАДЕЕТ ИНФОРМАЦИЕЙ, ТОТ ВЛАДЕЕТ МИРОМ!!!»
(автор высказывания доподлинно не известен; приписывается Натану Ротшильду).

Это была – бомба! Случайная мысль, неведомо как залетевшая в одну из голов гениальных безумцев, определила направление поиска для решения целого ряда проблематичных вопросов первого порядка.
Идея о возможном существовании некоего информационного поля обволакивающего планету, подобно атмосфере, и удерживаемого в ее пределах магнитным полем, была встречена вначале с иронией и осыпана изрядным количеством острот, особенно, предположение о
том, что вся информативная база, образовавшаяся за миллионы лет,  размещенная в ионосфере Земли,  содержит знания обо всем, что происходило, происходит, а возможно и, будет происходить во внутренних и внешних форматах планеты.   
Стоял смех до слез, неслась площадная брань, кусок мела, в руках сторонников идеи, рассыпался в пыль, вырисовывая на доске туманные формулы. Но когда, после бурных дебатов, и столкновения мнений, большинство сошлось на том, что нет оснований идею отвергать, поскольку она не противоречит законам физики, а принцип  сохранения энергии, и вовсе, указывает на вероятную возможность данного предположения, руководство поставило точку: «Проекту  быть! Подготовьте ваши соображения!»
Толчком для принятия такого решения послужило еще и суждение, что, будто бы, обладая методами проникновения в это глобальное информационное пространство, государство смогло бы получить колоссальное преимущество в активном противодействии противнику, получая самые свежие сверхсекретные материалы, фактически, от первоисточника.

Они находились в абсолютно темном и тихом помещении: шесть сотрудников, включая Аделаиду.  Это была «командировка», на неопределенный срок. Точнее на срок, до проявления первых значимых результатов.
«Колба» - спецзона, в которую их поместили, была оснащена всем необходимым для проживания нескольких человек, не хуже космической орбитальной станции. Отличие состояло лишь в том, что «командированные» находились на Земле, и при этом, полностью отсутствовал свет, и соблюдалась идеальная звуконепроницаемость. Голосовое общение категорически запрещалось, производить шум – не приветствовалось. Стены, пол и потолок были покрыты мягкими материалами, что позволяло не шлепать ступнями по полу, и при передвижении, в первое время большей частью наощупь, не сильно ударяться о стены.
Исключив зрение и слух кромешной темнотой и полным отсутствием звуков, испытуемые, провоцировали работу своего мозга на переход к новому состоянию, способному обеспечить полноценную жизнедеятельность организма в отсутствие зрительного и слухового восприятия.
Они сидели на полу, застеленном ковром с мягким длинным ворсом, разместившись кругом, и держась за руки.
Это были многочасовые телепатические практики с небольшими перерывами на прием пищи, естественные надобности и сон.
Они были еще новички, недавно отобранные, сформированные в группу, но, определенно, обладающие наилучшими экстрасенсорными способностями, из всего учетного списка. Условия были предельно жесткими, требования тоже.
Минул месяц заточения в «колбе» - месяц ежедневной практической телепатии…
«Биджо, опять о доме думаешь? Сам отвлекаешься и других отвлекаешь!»
«Прошу прощения, Аделаида Марковна. Дома виноград зацвел. Я вижу, как соцветия раскрываются, и аромат, прямо, божественный. А под виноградом мама-джан белье стирает, обо мне думает, вздыхает горько – не сдержался».
«Выкинуть из головы, сейчас же! Внимание, всем! Ставлю задачу: отправляю посыл по кругу, по часовой стрелке. Принцип домино. Передачу осуществляем непосредственно объекту слева от вас.
Общий посыл блокируем. Ожидаемый результат - максимально точная передача исходной информации из точки «А» в точку «А», через призму посредников, то есть, через вас. Поехали:
                «Белеет парус одинокий
                В тумане моря голубом!..
                Что ищет он в стране далекой?
                Что кинул он в краю родном?..»
Мрак, тишина, и детская игра в «глухие телефончики». Только отправление «звоночков» не при помощи голоса, а при помощи узконаправленной мысли. Некоторые достижения были налицо, однако, телепатическая связь, блуждающая по кругу расслабленно застывших чудесников, еще слабая и неустойчивая, нуждалась в совершенствовании мастерства, в достижении идеально точной расшифровки и ретрансляции получаемого сигнала. Этого добивалось руководство, что срочно требовалось для реализации следующего этапа проекта.
«Плохо! Никуда не годится! Что вы сделали с четверостишием из стихотворения Лермонтова?! «Белеет парус одинокий…», мелодичный, утонченный стих, превратился во, внимание:
                «Белоснежные шапки гор
                Упираются в синее небо.
                Мама, зачем я ушел из родного дома?
                Сердце мое плачет, как пораненная лоза
                На которой снова зацвел виноград».
«Биджо, ты исполнил?!» - Аделаиде не потребовалось долгих умозаключений, чтобы определить главного виновника.
«Аделаида Марковна, за что купил – за то продал! Слово в слово!»
«А виноград, зачем приплел? Для красного словца?»
«Вах, зачем для красного словца?! Для правды! Ну, что за горы без винограда?! В горах всегда виноград растет!»
«Фантазер ты, Биджо! Неисправимый! Мы по твоей милости в этой «колбе», как думаешь, сколько будем торчать?! Год? Десять лет? Нет, еще месяц, и нас вышвырнут отсюда! Расформируют, и отправят метлами махать за полярный круг, взлетные полосы на аэродромах расчищать!»
«Нет никаких аэродромов за полярным кругом, Аделаида Марковна, вы ошибаетесь».
«Будут, Биджо! Для нас специально построят! Как пить дать! Что же до тебя не дойдет никак, грамотей, мы ведь теперь – оружие! Сильнодействующее непредсказуемое оружие! И пригляд за нами теперь особый будет! На всю оставшуюся жизнь! Можешь мне поверить на слово! Кто ж нам, таким особенным, да за здорово живешь, без пригляда, разгуливать позволит?! Так, внимание всем! Та же задача! Посыл против часовой стрелки! Быть предельно внимательными…».

Группа вышла из «колбы», в общей сложности, спустя три месяца. Вышла, как из заточения: осунувшаяся, изможденная, болезненно бледная, но за то в новом качестве. Степень проницаемости и воздействия на мозг среднестатистического человека была наивысшей у всех шестерых членов группы. Результат превзошел ожидания.
Группе назначили куратора, присвоили код, имя – «Психея», и всю документацию с личными делами, тестовыми проверками, медицинскими и прочими наблюдениями отправили на особое хранение.
Реализация проекта подошла к воплощению второй стадии.
Пока «Психея» находилась в кратковременном отпуске, восстанавливая потраченные силы, и набираясь новых, для сотворения, как говорили некоторые скептики, чуши несусветной, их куратор, засекреченный академик, в чине генерал-майора КГБ, искал способы решения, как подступиться к той загадочной субстанции, которая, неизвестно еще – то ли, существует, то ли, нет.
Выполнить, когда знаешь что, и когда знаешь как – дело простое. Поплевал на ладошки, поднапрягся, поднатужился, покряхтел – и сделал, в наилучшем виде, как требовали. Иное, когда перед глазами стена высотой до неба, и приказ – а ну-ка, перелезь! Сравнение со стеной до неба, довлеющей над куратором задачи, было довольно точным, сопоставление аллегорически окрашенным, а чувство, с которым генерал-академик сам себе задавал вопрос: « А как это преодолеть?! КАК???!!!» - наверное, все-таки, было горестно-безнадежным.
Идей, наскреблось всего две, и обе невозможно тяжелые для воплощения в жизнь.
Первая: отправить группу «Психея» на орбиту Земли, в составе космического отряда, и там, на орбитальной станции, попытаться установить связь с информационным полем планеты. Либо, малым кругом нерешенного действия, в случае невозможности установить контакт, определить, с чем же им, все-таки, предстоит иметь дело: с пустотой, или с еще неоткрытой материальной сущностью.
Идея была хороша, но, как ни крути, с некоторыми оговорками.
В непосредственной близости от предполагаемого объекта, могло произойти все что угодно, и даже, с большой долей вероятности результат мог оказаться положительным. Только вот, оборотная сторона медали имела вид блеклый и угрожающий, поскольку, работа в таких масштабах несла в себе безумную ответственность, и колоссальные траты, как финансовые, так и временные. На основании этого, у академика, нет-нет, да и напрашивался вопрос: «А чем все закончится в случае провала?» - и превращал его в соляной столб, потому что,  в случае неудачи, когда годы подготовки, пожравшие сотни миллионов народных рублей, и способные привести сверх секретный проект  только в никуда, стоили бы ему - даже страшно подумать чего. Еще один немаловажный фактор, склонял его к идее номер два – срочность, наседавшая своей безотлагательностью, и требовавшая сиюминутных ответов.
Второй вариант, мог обойтись государственной казне в шиш рублей, ноль копеек, и временным отрезком в несколько недель, а может, и в несколько дней, но только при одном условии - невероятном стечении обстоятельств.
Когда в пятую точку начинает клевать жареный петух, мозговые потуги, порой, проделывают невероятные кувырки и кульбиты. Память способна вырвать из недр сознания такое, чего никогда не знал, а если и знал, то забыл, и, до такой степени, что самому впоследствии приходится удивляться свойствам человеческого мозга, который чёрти на что способен, надави, только, на его какую-нибудь тайную точку.
Академик-куратор, глотая клубы табачного дыма, нервозно обмеряя диагонали кабинета подрагивающими ногами, с неизменной кружкой крепкого кофе в руках, однажды, остановился, оцепенев, на полушаге. Ему вспомнился случай из далекого детства, ни разу не напомнивший о себе до этого мгновения, и поразил своей отчетливой ясностью, словно действие случилось несколько минут назад. Он увидел себя трехлетним мальчуганом, распростертым на столе, в темной, едва освещаемой горящей лучиной комнате, с бревенчатыми стенами и нависающим потолком. Мальчуган мелко подергивал ручками и ножками, испуская последние вздохи. Рядом, безмолвно стояла мама, с лицом почерневшем от горя, не утирая катящихся слез, и бесцельно теребя уголок свисающего с плеч платка. Косматая черная голова с огромной бородой выплыла из мрака и затряслась над мальчиком, бормоча безостановочно неясные, но красивые напевы. Язык, возможно, старославянский, староверческий. Некоторое время спустя ребенок шелохнулся в последний раз и затих.
Мамин вой, по восходящей, а затем, нисходящей траектории, полоснул по стенам.
- Анисья, вон выйди! - гаркнула голова, гневно и властно, что поспособствовало немедленному маминому отрезвлению, и она покорно выскочила за приземистую дверь, глотая вырывающиеся гортанные всхлипы.
Голова продолжила начатый процесс, все время обращаясь к небу, и закатывая глаза так, что только бельма виднелись из-под подрагивающих век.  Действие длилось долго. Кожа на тельце ребенка стала приобретать уже синюшный оттенок, когда его легкие, вдруг, сделали глубокий вдох, а затем, тельце съежилось, будто от холода, и капризно заплакало.
- Ну, вот и славно! – подытожила голова, и на этом, память академика схлопнула шторки.
«Так вот оно что?!» – встал генерал как вкопанный, осененный неожиданно пришедшим решением.
Он родился в начале двадцатых, в сибирской глухомани, и только теперь, спустя более чем полвека, обратился воспоминаниями к тому непростому времени. Советская Власть ощетинилась тогда непримиримой борьбой с религиозным культом. Богоборчество погнало на край света всех тех, кто смог укрыться от арестов, избежать расстрела и колымских лагерей,  а потом, вынужденно прятаться в поисках спасения: в дальних скитах, среди топей и болот, подальше от людского молвы. Это были божьи люди, согнанные с насиженных мест: монахи, старцы, молитвенники, способные разговаривать с небом, один на один, и вероятно, знающие многие тайны. Они рассеялись на просторах великодержавной страны, но, наверняка, не сгинули вовсе, оставив после себя последователей и преемников.
«Отыскать ведуна! Неужели, под всевидящим оком госбезопасности сможет остаться незамеченным тот, кто нам необходим?!»
Генерал подключил к поискам значительные силы, и, по прошествии нескольких дней перед ним предстал убогий старичок смиренного вида.
«Неказистый какой. Лет под восемьдесят, пожалуй…», - отметил он, изучающе оглядывая старичка, и не зная, как поделикатнее начать разговор на  сверхсекретную тему.
- Отец Арефий? – как мне доложили? – осторожно начал он, с трудом подыскивая следующие фразы. – Присаживайтесь, в ногах, как говорится, правды нет, тем более что разговор у нас с вами может случиться долгий.
- Не должно времени попусту тратить, соколик. Затея ваша – богомерзкая, зловредная и не жизнеспособная. Напрасно беспокоите старика, только. Вам бы благим делом заняться, а не козни странам-государствам выдумывать. Уймитесь, не ровен час, против вас все обернется.
Хозяин кабинета оторопел, но вида не подал. Заняв законное место за обширным столом, показав, тем самым, кто здесь главный, генерал продолжил гнуть свою линию.
- От вас, старче, как я вижу, таинственностью не забалуешь. Неужели знаете о цели вашего здесь пребывания?
- Мил человек, знаю ли, не знаю ли, что от того поменяется? Тебе вот сейчас из самого Кремля позвонят, нагоняй сделают. Так ты про меня, аж на цельных три денечка позабудешь.
Зазвонил телефон спецсвязи. Генерал недоверчиво посмотрел на старичка и поднес телефонную трубку к уху. Выражение его лица сделалось каменным. Он стоял навытяжку, беспрекословно выслушивая лившуюся стальную речь. Затем четко ответил: - Есть! – положил трубку и нажал на кнопку вызова. В кабинет влетел адъютант за распоряжениями.
- Коля, я на три дня в срочную командировку! Отца Арефия в наши апартаменты – в лучшие! Ни в чем не отказывать! Глядеть в оба! Башкой отвечаешь!
Спустя трое суток, вернувшийся под своды своего кабинета, взбешенный отсутствием старца генерал, брызжа слюной, орал на своего подчиненного:
- Где он?! Отец Арефий! Где?!
- Товарищ генерал-майор, я не понимаю, о ком вы говорите…
- Отец Арефий, слюнтяй! Я тебе его лично поручил, этого старикашку! Три дня тому назад! Здесь, на этом самом месте!
- Разрешите доложить, товарищ генерал-майор, три дня тому назад, я проходил обязательную ежегодную медицинскую комиссию в нашем ведомственном госпитале, на что получил от вас личное распоряжение.
Генерал все понял. Он тяжело опустился в кресло со вздохом сожаления, озадаченный единственной мыслью: «Ай да, старикашка! Какую штуку со мной провернул!»

В Александровский сад - любимое место отдыха москвичей и гостей столицы, Аделаиду Марковну тянула неведомая сила. Едва проснувшись, в последний день своего краткосрочного отпуска, она не могла отделаться от мысли, что ее, буквально, что-то заставляет выбраться из дома, проехать четыре станции метрополитена и идти по одной из аллей, тянущейся, вдоль кремлевской стены. В голову, будто бы, встроили путеводитель, указывающий, по каким стрелкам следует передвигаться, где повернуть, и где остановиться.
Когда условный пункт назначения был достигнут, а им оказалась, одинокая парковая скамейка, Аделаида деликатно присела с краю, боясь обременить своим неожиданным появлением мирно дремлющего дедушку.
 Она сидела и ждала, сама не зная чего, пока не почувствовала проникновение в свое сознание.
«Извините, задремал. Устал немного. Но, позвольте представиться – Арефий. В силу нашей разницы в возрасте, вам Аделаида, полагаю, неловко будет так величать мою персону. В связи с этим, обращайтесь ко мне – отец Арефий, так будет правильно.
Аделаида неуверенно посмотрела в сторону умилительного дедушки:
«Это вы?»
«Верно. Это я. Имею долг сообщить вам причину вашего здесь присутствия. Она, в назревании существенной проблемы, и не без вашего участия, способной привести мир к всеобщей катастрофе.
Структура, в которой вы имеете величайшей ошибкой служить, создав подразделение «Психея», подошла к опасной черте, зайдя за которую, исправить что-либо станет не возможным. «Небо» – не безобидная субстанция, и вторгаться в нее, на правах хозяина не позволительно».
«Отец Арефий, я хотела бы получить больше информации, если такое возможно».
«Возможно, дочь моя, хотя, вы мне годитесь, в действительности, во внучки. Информативный блок, что вы сейчас от меня получите, содержит полные и достоверные сведения, практически, обо всем. Ознакомитесь с ним в домашних условиях. Это сформирует у вас непредвзятую точку зрения на бытийность, и позволит принять однозначное решение. Он «распакуется» сам и позволит пользоваться, сохраняемыми в нем знаниями, до тех пор, пока физическое состояние вашего здоровья будет способно выдерживать психические нагрузки, требующиеся для вашего с ним взаимодействия. Совет: не злоупотребляйте частым обращением к информативному блоку. Это может повлечь за собой серьезные расстройства нервной системы, и, как следствие - шизофрению. И еще, один немаловажный момент: то, во что я вас посвящаю, доведите до ваших сотрудников. Итогом должно стать - исчезновение «Психеи», иначе, мир изменится до неузнаваемости».   
На какое-то время Аделаида впала в беспамятство, а когда пришла в себя, ощутила чугунную тяжесть в голове. На скамейке сидела она одна с двояким чувством расслоения реальности.
Уже, дома, перед тем как заснуть, она почувствовала, как погружается в неиссякаемый поток информации, омывающий и пронизывающий все ее тело, вплоть до каждой клетки. Она получила абсолютные знания, как дар, или как проклятие, или - как высокий промысел.
Первым и последним ее участием в  проекте «Психея», после завершившегося отпуска, стал телепатический контакт, который она подготовила для своей группы, самым ранним утром следующего дня, собрав всех вместе, еще до прихода служебного начальства.
Переполох случился по всей вертикали ведомства, спустя несколько часов, когда на стол куратора «Психеи» легли шесть рапортов об увольнении со службы, под корень режущие, многообещающие достижения сверхожидаемого  проекта. Реакция последовала мгновенно. Группу определили под арест, до выяснения обстоятельств инцидента. Затем долго бились, в стремлении допытаться до причин, вызвавших необъяснимое «помешательство». И только, убедившись в тщетности усилий, понять и объяснить произошедшее, руководством было принято решение: всех шестерых  - в ссылку, вместе с ближайшими родственниками, под строжайший надзор органов; во избежание возможных телепатических контактов, между бывшими участниками «Психеи», определить места их размещения в разных регионах страны,  со значительным удалением друг от друга.
Их разбросали на территории от Калининграда до Петропавловска-Камчатского, по небольшим военным гарнизонам, под попечительство особых отделов, в надежде, что со временем, вразумление, все же наступит. Но время шло, внося коррективы: началась перестроечная чехарда, а после - развал Союза, со всеми вытекающими последствиями.
Держать ссыльных под бдительным контролем без всякой пользы, стало накладно, если не сказать – расточительно, и они, постепенно, были выпущены, как птицы из клетки, и покинули места своего негласного заточения.
Аделаида Марковна с мамой и сестрой осели в Свердловске, где им со «щедрой» подачи федеральной службы безопасности, выделили комнату в ветхом бараке на окраине города. Время от времени о ней вспоминали, приглашали на беседы. Посулами, угрозами, хитростью, пытались склонить к сотрудничеству, но результат был один – Аделаида Марковна оставалась непреклонна, и на сближение идти наотрез отказывалась.
В отместку, ее сделали постоянным членом клуба душевно больных, в который и по сей день, доставляют с удивительной периодичностью.


                Глава 15. Побег из психушки.
 
Эта глава, увы, последняя, об Анжеле. Но пока, она не исчезнет окончательно из повествования, и будет эпизодически появляться, до определенного момента, пока автор не скажет: « Достаточно! Ваша роль исчерпана!» Время и место действия – Екатеринбург, 1998 год.

Утро началось тревожно. Санитар, на побудку пришел  часом раньше. Пинками и оплеухами взявшись поднимать заспанных душевнобольных, недополучивших отпущенной порции сна, он очень скоро достиг желаемого, упиваясь своей безраздельной властью.  Под раздачу попала и я, так как в правовом отношении, мой статус приравнивался к той же категории, что была и у прочих, недееспособных граждан, однажды сумевших примерить на себя больничную пижаму.
- Не спится по ночам, юродивые?!  Маевки все проводите, митинги?! Я вас приучу к дисциплине! Вы у меня полюбите спать в положенное время! Упражнение номер один – становись! – скомандовал он, и все как один выстроились в колонну. – Тебя это тоже касается, - в приказном тоне обратился санитар в мою сторону, и мне пришлось примкнуть к колонне позади всех.
- И так, товарищи заговорщики, наш поезд отправляется на борьбу с врагами мирового пролетариата. Мы вооружены до зубов, и оружие наше - песня! Поехали!
Упражнение номер один, похоже, имело частую практику. Иначе, разношерстная больничная публика, не двинулась бы извивающейся змейкой, в проемах между кроватями, изображая паровозик с вагонами, суча локтями, копирующими вращение колес, издавая звуки - чух-чух-чух, и распевая революционную агитку: «Наш паровоз вперёд лети, в коммуне остановка…».
После получасовой экзекуции санитар убрался, а я, несколько униженная, поспешила заняться возложенными на меня обязанностями, предварительно, подробно выспросив у Анны Фридриховны, каким образом, можно, в этих застенках, отыскать Аделаиду Марковну.
Наскоро пробежав по палатам - собрать ночной урожай уток и горшков, я, включила «дурку», и, прихватив ведро, швабру и тряпку, сиганула в соседний корпус, на поиски моей таинственной знакомицы.
Смотрители и их подопечные были увлечены ожиданием предстоящего завтрака, мало обращая свое внимание на перемещение такого серо-неприметного лица, как я, да еще и с пропуском, в виде хозяйственного инвентаря. В соседнем здании, под лестничным маршем, я заметила психа, втайне смолящего, до фильтра скуренный бычок, и шикнула в его сторону:
- Отстойник где?
Тот живо загасил бычок, спрятал его в карман, словно ничего не было, и испуганно уставился на меня.
- Сейчас санитарам настучу! За нарушение режима, зараз, клистирную трубку  вставят! А-ну, показывай, где отстойник!
Псих посоображал, что для него станет менее наказуемым, провел меня немного по пустому коридору, и пальцем указал на ступеньки, ведущие куда-то вниз.
Сбежав по ступенькам, я оказалась в длинном коридоре, идущем прямо, а затем поворачивающем. За поворотом оказался еще  поворот, и спуск, на новый уровень.
«Если что, скажу, мол – заблудилась», - успокоила я себя, оставила инвентарь, и двинулась вниз.
Последний уровень оказался обширным помещением, хорошо освещенным, и разделенным на зоны прозрачными стенами-перегородками. Оборудование, внутри этих зон, вкупе с общим ощущением, вызывало неприятное чувство, и сходство, с огромной операционной.  Из персонала никого не было видно, но присутствие его ощущалось косвенно - мигающими датчиками работающей аппаратуры.
«Где-то здесь должна быть Аделаида, - высматривала я сквозь стекла, вглядываясь в мельчайшие детали, способные отчасти прояснить обстановку, - внутрь не попасть, все заблокировано, да, хоть бы, увидеть!»
Я обследовала почти все закутки, через прозрачные стекла, так ничего и не обнаружив, когда со стороны середины, пройденного мной участка прозрачной стены, услышала отчаянную дробь ударов по стеклянной плоскости.
Устремившись на звук, я увидела женщину, припавшую лицом к разделяющей нас стене, со смертельно уставшими глазами, и невероятным спокойствием, нацеленного на меня взгляда.
- Аделаида? – задала я вопрос, но ответа не услышала, увидев только шевеление губ.
Женщина указала, что надо направиться вдоль стены. Пройдя немного, мы остановились, в том месте, где на стыках арматурных коробов имелся небольшой зазор, через который можно было общаться.
- Люба, - раздался приглушенный голос, который я сразу узнала. – Люба, слушай меня внимательно! Не обо мне сейчас речь. Речь о жизни: твоей, и моих мамы и сестры. Время играет против нас и нужно спешить. Тебе следует немедленно бежать отсюда! Как, я не знаю. Сошлись все стрелки на небесах, и очень некстати. О твоей роли в гибели людей во время пожара сегодня станет известно правоохранительным органам. Что, именно ты – Старкова Любовь Прохоровна, тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения, уроженка поселка Пангур, Ивдельского района Свердловской области, виновна в умышленном убийстве одиннадцати граждан Китайской Народной Республики, приехавших на работу в Российскую Федерацию. О пожаре, сболтнул своим друзьям-товарищам некто Ченг, а те, подали заявление в милицию, об исчезновении соплеменников. В настоящее время Ченг дает показания, а завтра, если ты не исчезнешь, тебя отправят в следственный изолятор. Это - что касается тебя. Теперь, касательно моих сродников. Мама с сестрой проживают в бараке, запоминай, по адресу: Окольный переулок - это, в районе Сибирского тракта, дом - номер шесть, комната – номер четыре. Сегодня ночью этот барак сгорит. Будет поджог. Он должен, был бы, пойти под снос, но пока в нем есть жильцы, администрация города барак сносить не решается. Из него давно все съехали, а маме с сестрой некуда. Вот чинуши и решили, по-тихому, барак сжечь, и, неважно как - да хоть вместе с людьми, свалив все на неисправность электропроводки, и, на несчастный случай. Я умоляю, предупреди моих близких. Пусть они лучше оттуда уйдут, все бросив, без пожитков, с одними документами, чем останутся и погибнут. Всё. А теперь, не стой – действуй!
От услышанного мне стало не хорошо. Я представила периметр высоченного забора, обрамленного колючей проволокой, через который, и захочешь – не переберешься, охранников на въезде-выезде, и помимо того, врачей, санитаров, и технический персонал, явно, не расположенных в содействии к просьбам страждущих.
В противовес запестрели картинки: сизо, суд, зона, горящий барак, и, погибающие в огне, запертые, ни в чем не повинные люди.
Аделаида, пока я мысленно оценивала обстановку, словно в воздухе растаяла. Я попыталась еще раз ее увидеть, но безуспешно, и поспешила обратно.
Только я попала в свой корпус, как до меня донеслись разъяренные вопли кастелянши: - Где эта пройдоха?! Сто раз говорила: на кой ляд они нам нужны?! Лоботрясы, бездельники! К чертовой матери гнать эту шалупонь! Опять всё на мои плечи! Пока сама не сделаешь, никто не сделает!
«Это обо мне! О ком еще-то?!» - кинулась я за водой,   и тут же, по морскому, выплеснула пару ведер на пол. Кастелянша, узрев какую-никакую деятельность, успокоилась, и недовольно убралась в свои чертоги, предварительно, угрожающе, поднеся кулак к моему носу.
Тут же бросив начатое, я рванула к Анне Фридриховне, в палату, ведь, все равно, за советом обратиться было больше не к кому.
- Ты, девка, давай, бдительности не теряй! На себя  лихо не навлекай! Делай положенное по распорядку, как за тобою закреплено! – осадила меня Анна Фридриховна, когда я выложила ей свои страхи. – Смотрят за тобой, но в один глаз. Оступишься – в оба глаза глядеть станут. В таком разе, получишь то – что, ни хрена не получишь! Побегов у нас тут еще не бывало, насколько помню. И как такое изладить, ума не приложу. Ты, вот что, пока, ступай тряпкой поелозь, а я возможности поприкидываю.
До обеда, я, едва сдерживая нервную лихорадку, мыла этажи, а после, когда установился час тишины, уединилась с Анной Фридриховной.
- Пока народ пузо греет, дуй в кочегарку, да осторожно, на рожон не лезь. Кочегарка на задах находится – увидишь, труба там еще…
Записку передашь, Пашке-истопнику. Внук он, моей давней приятельницы - мировой парень. Ему все расскажешь. Надеюсь, Пашка что-нибудь придумает. И еще, корпус после ужина на глушняк закрывают, если, не приведи господи, задержишься – не выйдешь. Поэтому, либо, сразу с концами сваливай, либо за временем следи. По обстоятельствам действуй, одним словом. Ну, давай, с Богом!

Мелкими перебежками, добежав до кочегарки, я сунулась внутрь. Осторожно заглянув за приоткрытую дверь, увидела двоих. Один похрапывал, лежа на топчане, второй увлеченно читал пухлую книжку, облокотившись о самодельный стол.
- Паша, - почти шепотом позвала я.
Тот, что читал, поворотился. Заметив мои призывные знаки, приблизился ко мне. Молодой, симпатичный, светловолосый.
Прочтя записку, и выслушав мои стенания, он только присвистнул.
Затем, подумав, и словно, приняв решение, высказался:
- Придешь к восьми вечера, сразу после ужина. Я, что надо приготовлю. А, светиться здесь не надо, иначе, и мне плаха, и тебе кича. Беги обратно, и, смотри, не опаздывай!

До восьми оставалось с полчаса. Меня начало потрясывать. Душевнобольные скопом ринулись на прием пищи, а я сидела в палате, считая минуты. Заявилась кастелянша:
- Старкова, бездельничаешь?! Ай-да за мной! Работенка есть. 
«Принесла нелегкая! Тьфу, ты, черт! Время, ведь уже! Не отвяжется, ведьма! Ни за что не отвяжется!»
Она привела меня на больничный складик, куда из прачечной доставили постирушки.
- Сортируй бельишко! Простыни к простыням, наволочки к наволочкам, полотенца к полотенцам. Посторонние вещи в сторону. Да, не навалом! В стопочки складывай! Аккуратно!
«Тут до полуночи не управиться!» - застонало беззвучно мое возмущение, но благоразумие заставило руки тщательно выбирать и укладывать белье.
«Вот уже и восемь, – радиоговорилка пропикала двадцать ноль-ноль, - если и дальше так качумать – все пропало!»
- Ой! – завопила я ни с того, ни с сего, - я же утюг не выключила! – и ломанулась в двери.
- Вот чумичка! – только и гавкнуло ссади, но мои пятки уже сверкали по коридорам и лестницам.
Главный вход, куда я бросилась, оказался закрытым. Охраны не было – пошли закрывать остальные выходы.
«Последним запирается пищеблок и его пожарный выход», - я побежала туда.
- Куда летишь? Ужин прозевала? – подшучивали мимо проходящие сытые «психи», которым было невдомек, на грани чего я была.
Преодолеть пищеблок оказалось делом нескольких секунд. Повара чистили кастрюли, и, как неоспоримый ритуал, собирали недоеденные остатки, за день приготовленной снеди, в домашние сумки. Им было не до меня. Дверь запасного выхода, ведущая наружу, оказалась приоткрыта. Выскочив в нее и, буквально, скатившись по пожарной лестнице, я устремилась к кочегарке.
Вечерело. Небольшая пасмурность размывала прозрачность воздуха, в корпусах засветились окна, тревожный сумрак растекся вокруг.
На двери кочегарки висел замок – и никаких признаков стороннего присутствия. Сердце ухнуло, скатившись до щиколоток, подкосив ноги, мгновенно навалившейся слабостью.
«Опоздала!!!» - слезы потекли не, спрашивая, во время ли они, и к месту ли.
« Долго веревочка вьется – да, кончик все равно найдется. Скрестились интересы судьбы и провидения, а чья возьмет, это мне на своей шкуре испытать придется. Господи, помоги! Господи, помоги!»
Я уже не знала, куда направить мольбы, чтобы случилось чудо.
«Царица Небесная, Пресвятая Дева Мария, спаси чадо свое, рабу Божию Любовь. Не оставь без покрова Твоего, избавь от огня адского, от погибели вечной. Угомони напасти, что преследуют меня, позволь мне вдохнуть полной грудью чистоты и смирения. Защити, лучезарная Богородица! Склоняю колени перед твоей благостью и человеколюбием».
Я стала на колени, неумело крестясь, и устремив взор к затухающему небу.
- Где тебя Леший носит! Думал, спалилась. На разведку было пошел, да корпуса-то, на запорах, как-никак. Ты готова?
- Паша…, - мои горючие слезы разбавила дурацкая улыбка до ушей.
- В больничной пижаме и поедешь? Да…а, - задумчиво протянул он, и потянулся пятерней к затылочной области головы.
Затылок у Паши, оказался чувствительным к почесыванию, потому что, после нескольких поскрёбков, он вспомнил, что у него кое-что есть.
- Вот, от штукатуров-маляров осталось. Лучшего предложить не могу.
Это была футболка на слона, такие же, шорты, и под стать им, здоровенные рваные кроссовки.
- Потом будешь рассматривать. Давай бегом. Всполошатся же скоро.
Паша перешел на быстрый шаг, я засеменила не отставая. Старый ЗиЛок, возле которого мы остановились, вселил уверенность и надежду.
- В кузов полезай, под брезент. Присыплю тебя слегка шлаком. Сегодня смена на КПП не придирчивая, выеду без проблем. Отъедем, в кабину сядешь. Тебя куда доставить-то? Адрес какой?

На КПП грузовик стал. Время остановилось вместе с грузовиком.
- Припозднился, «баранка»! На ночь глядя, баб по ночным проспектам катать? – охранник рассчитывал на ответную шутку.
- Ну, и баб заодно покатаю. Одна, так и напрашивается. В лесок отвези, мол – ягодки пособирать. Ха-ха, а станок у нее будь здоров!
Держи, пропуск на выезд. Шлак повез на свалку. Задолбал начальник АХО: вези срочно! Премией грозился. Будто его меньше, шлака этого, станет. Уголек-то каждый день жжем. А  прогар раз в месяц вывозим.
Ладно, открывай ворота. Помчусь.
Когда грузовик отъехал, на внушительное расстояние, и остановился, я забралась в кабину, облегченно выдохнув скопившиеся переживания. Паша еще раз осведомился, куда ехать.
- Переулок Окольный. Знаешь где такой?
- А, попроще чего, не хочешь спросить? Я что, все гнилые переулки по городу, думаешь, знаю? И слыхом не слыхивал! Район-то, хоть, какой?
- По Сибирскому тракту, где-то. А где он, Сибирский тракт этот, мне тоже не известно.
- Сибирский-то? Ну, как не знать! «Государева дорога» - по нему каторжан кандальных в Сибирь гнали, при царе-то. Только, длинный он, и, где твой Окольный затесался, поди, разберись. Давай-ка, как на тракт выедем, язык включим. Язык-то, не только до Киева довести может, и, до Окольного, никуда не денется, доведет.
Плутали мы долго, заезжая в крохотные улочки-проулочки, выспрашивая, про никому не известный переулок.
- Карту бы, карту! Да где ее возьмешь, ночью!
Паша потихоньку матерился, а я сидела, как на иголках.
Наконец, какой-то, запоздалый дядька, махнул рукой: - Туда езжайте! Там – Окольный. Глушь бесовская, на кой она вам?!

Барак стоял погруженным во тьму. В окружении редко стоящих изб, не подающих признаков жизни. Свет от фар осветил черные от времени бревенчатые стены, выбитые оконные рамы, и надпись большими белыми буквами – «Под снос!»
- Вроде здесь, Паша. Еще бы внутрь попасть. Где тут вход? Заколочено все!
Мы обошли барак вокруг, путаясь в стеблях полыни, и, спотыкаясь о брошенную стеклотару, поломанные остатки былых стульев, вешалок, и  другой домашней утвари.
- Монтировку нужно. Пойду, возьму.
Паша полез в кабину за монтировкой, и долго брякал перебираемыми железками. Я ждала, и вдруг, шарахнулась, от, неожиданно оказавшихся рядом людей. Двое, на секунду, остановились около, и быстрым шагом двинулись прочь.
«Какие мрачные лица! Не они ли – поджигатели? Так и есть!»
Я бросилась по кругу, обегая по новой, разваливающееся строение, и наткнулась на языки пламени, облизывающие внутренности одной из покинутых комнат первого этажа. Несколько оконных проемов зияли темными провалами, в глубине которых мерцал зловещий алый свет.
- Паша, - засипела я, от ужаса пропавшим голосом, - тут горит!
- Что горит? Барак? Ну так что?
- Внутри люди!
- Люди? Шутишь?! Какие люди?! Посмотри на эти графские развалины, отсюда, наверное, и крысы давно сбежали, не то, что люди.
- Там люди!
Я вырвала из его рук монтировку, и побежала вдоль бревенчатой стены, ударяя по уцелевшим оконным стеклам, круша их вдребезги.
- Живые есть? – останавливалась я возле каждого окна, пока на дальнем торце барака, из выбитого мной окна, не показалось бледное лицо.
 - Пожар! Горим! – ответила я воплем на немой вопрос, и

 разрастающееся пламя, потрескиваниями, и усиливающимся гулом, подтвердило этот факт.
Растерянность на бледном лице, сменилась испугом:
- У мамы сердце прихватило. Она не встанет. Господи, как быть-то?!
- Хорошо - первый этаж. Так бы, на простынях спускались. Тут вам, не американское кино – вертолет на помощь не прилетит.
Паша навалился на рамы, вырвав их вместе с петлями и шурупами. Забрался внутрь, оценивая обстановку.
- Поговорку помните? «Их в двери не пускают, так они – в окно!» Это, как раз, про нас. В двери не войти, ни выйти – пекло. Давайте вылазить будем, как истинные погорельцы, через окно.
Бабуля, вы как? Сдюжите? Самое ценное: документы, золото-бриллианты, деньги, теплые вещи – берем, на остальное – плевать! Давайте, бабуля, я вас на себе понесу.
Паша, как пушинку, подхватил пожилую женщину, и в несколько приемов, сумел выкарабкаться наружу. Затем принял на руки несколько узлов, и, вторую погорелицу – сестру Аделаиды Марковны.
Барак полыхал. Столб огня рвался сквозь крышу. Раскаленный шифер разрывался с сухим треском и осколками разлетался, подобно шрапнели. Стало нестерпимо горячо.
Паша отогнал машину подальше, где мы все вместе, с грустью, наблюдали за пылающей стихией, и гигантским снопом золотистых искр, исчезающих, в бесконечности черного неба.
- Куда вы теперь? – обратился Паша, ни к кому конкретно, и ко всем сразу, когда на месте былого жилья осталось тлеющее пепелище. Ответом была тишина, долгая и мучительная.
– Вот, что! Бабулю я в больницу отвезу. Там не откажут. А, вам, - с долей сомнения, попытался он ободрить сестру Аделаиды Марковны, - как погорельцам, на поклон в администрацию, все равно бы сходить. Ну, не все же там сухари, может, и добрые люди найдутся. Помогут….
 А, тебе, Люба, есть куда податься?
Я смотрела на Пашу, почти влюбленными глазами.
 
От автора:
Необъяснимо, особенно, для иностранцев: почему русские бескорыстно помогают друг другу в момент тяжелых испытаний, когда понятнее, следовать своим личным интересам и заботиться о собственной безопасности?
Загадочная русская душа? Душа нараспашку? Сам погибай, а товарища выручай?!
Из-за обостренного чувства справедливости, веками проникающего в генетическую память русского человека? Откуда это?! Когда: стыдно - не помочь! Когда: мое - пусть будет твоим! Когда: если погибать, то вместе, сообща, и обязательно – с музыкой, под фанфары.
Ведь это, с точки зрения эволюции – не целесообразно! Или целесообразно?
Понятно, когда мать, защищая детеныша, готова положить свою жизнь, в обмен на жизнь малютки. Но когда жизнью рискуют за посторонних, малознакомых людей, в нарушение законодательства и общественных установок, исходя, всего на всего, из следования неписаным законам о высшей справедливости, неписаным, но вживленным, в душу русского человека – это иноверцам не понятно. Такое, противоречит привычной логике любого забугорного джентльмена. И они, эти чёртовы иностранцы, злятся, отторгая все русское, кроме, разве что, матрешек, и нашей, действительно, лучшей в мире водки.

- Паша, спасибо тебе за все! Я найду, куда мне податься. Тебе бы не влетело за меня. Поезжай, ты и так, столько для нас сделал.
- Тогда, я вас, хоть до центра довезу, а бабулю в больницу. Садитесь.

В центре, на набережной, я устроилась на скамейке. Не мытая, не чесанная, без документов, без перспектив. В футболке и шортах, размера, эдак, шестидесятого, рваных, испачканных цементным раствором кроссовках, сорок пятого размера, и вдобавок ко всему, объявленная в федеральный розыск, как особо опасная преступница.
Я ждала утра. Водный поток Исети, плавно текущий от плотины, покрылся испарениями. Потянуло прохладой. Я ежилась, а мимо прохаживались бездельники и гуляки, глотая из горлышек полуторалитровых бутылок пиво, косясь, на удивительное чудо-юдо, каким я им представлялась.
Ночная городская жизнь текла своим чередом, в которой мне не было места. Вызывающе горели огни рекламных щитов. Потоки света от  фонарей и разноцветных гирлянд феерически переплетались. Мальчики, в дорогих папиных автомобилях, тормозили близ одиноко прогуливающихся женщин, с предложениями – покататься. Ночные кафешки обслуживали задержавшихся, подвыпивших посетителей. В отдалении, компания орала под гитару. Парочки, прогуливались  вдоль воды и целовались без всякого стеснения.  А я, истосковавшаяся по простому человеческому общению, смотрела на эту обыденность, и в душе плакала.


                Часть 2.

                Джексон.

                Глава 1.  А, башка-то, где?!

Глава, в которой все внимание приковывается к Евгению Чердынцеву, и начинается длительный рассказ о фатальном характере его судьбы. Время и место действия – 1998 -1999 годы, Екатеринбург.

Женька много чего рассказал – это нам с Петей было понятно. И рассказал бы больше, не засни, прямо на стуле.
Грузить этого здоровяка оказалось делом не легким. Дотащить до подъехавшего такси, затолкать в машину, доставить его до дома, и поднять на четвертый этаж пятиэтажки - нам хватило с первого раза.   - С Джексоном больше не пью! Таскай этого битюга! Нажрался, скотина, до зеленых соплей. А делов-то – телка не та попалась.
Петя был зол. И отчасти прав. Но, только отчасти. Потому что то, что не сумел дорассказать Женька накануне, в силу непомерного количества выпитой водки, он довел до нас на следующий день, утащив меня и Петю, по окончании рабочего дня на опохмелку, в тот самый заброшенный парк, где Анжела изливала ему душу. И то, что Женька, выплеснул на нас, как из помойного ушата, свою правду, ввело в нас состояние стагнации.

От автора:
Если, ты читатель, не сразу сориентировался, то я помогу. Из-за того, что написанное мной – путанно и сумбурно, позволю себе иногда делать некоторые пояснения, чтобы не запутаться самому, и не заморочить голову читающему эти страницы. Итак, продолжение повествования, что следует ниже, берет начало в главе: «Байка Джексона №2», где Джексон решился поведать нам: мне и Пете Пепелину, свою беду. Но спиртное его сморило, он уснул, и продолжение истории нами было услышано на следующий день. Джексон рассказывал всё без утайки, снимая с души тяжеловесный груз, и трепетно, надеясь на нашу помощь. «Когда туго – иди к другу!» - говорили в старину. Какие были бы мы друзья, если бы в помощи ему отказали?!
Повторюсь: повествование изложено в моей интерпретации, без каких либо существенных изменений, разве что, слегка, литературно отредактировано.

Было начало апреля. Весна будоражила пробуждением природы, и попить пивка на свежем воздухе, было очень даже ничего. Женькина физиономия выглядела угнетенно и несколько помято, после вчерашней «расслабухи», а наши, с Петей, румяные лица, в противовес Женькиной физии, излучали светлую радость.
- Пиво – пенится, вобла – вялится, разливай давай – хватит пялиться! – срифмовал Джексон, обращаясь к Пете.
- Ну, ты Маяковский с Блоком, в одной пол-литре! Откуда такие перлы у тебя выходят? – озадачился Петя. – У меня, кроме как: любовь сладка, как морковь - из головы ничего не выскребешь.
- Книжки читать надо, и воображение развивать. А с твоими алгоритмами и Махабхаратой, свеклу с брюквой только рифмовать.
Джексон, прихлебывая пиво, приводил организм в работоспособное состояние, которое отсутствовало у него весь рабочий день.
- Я ведь, вам вчера главного не сказал. Не успел, - он помедлил. – А главное, и самое отвратительное: я, босса кинул.
Мы не поняли. Как кинул, куда кинул, зачем кинул?
- На бабки кинул! На бабки!!! Но это еще не все, - он снова помедлил, - а еще, я в такой жопе, что не знаю, то ли в петлю лезть, то ли с крыши сигануть, то ли харакири себе сделать.
Новость оказалась неожиданной. Как-то, все интересней, и интересней стало выходить. Еще два дня назад, мы видели мир в радужных красках, а сегодня, его многоцветие, сменилось серым окрасом. А завтра, может смениться и черным?
- Джексон, ты чего наделал?! – вскинулись мы оба, я и Петя, предчувствуя новые каверзы, вот-вот последующие.
- Я два контракта фирмы, провел через свой счет. Около четырех миллионов! И почти все бабки спустил в казино! Понимаете? Проиграл! Просадил! Продул! Просвистел!
 Это был удар кувалдой по башке.
- Все?! Все-все-все?! Ты не охуел, Джексон?! – такой поворот событий был уже чересчур.
- Осталось тысяч двести…. Из четырех-то миллионов! – он горько усмехнулся.
Женька повесил голову: секите, мол – не жалко. Да, кому она нужна, его идиотская голова, совершившая несчетное количество чудовищно не умных поступков, и затянувшая в безумный круговорот, еще и нас – лучших друзей.
Но, все по порядку. Такое, годится только с подробностями.

И так, Анжела (так уж я стану её называть далее, потому что, до самого конца, Люба Старкова, осталась для Джексона – Анжелой) снова ворвалась в Женькину жизнь, в период, когда обстановка в стране случилась, крайне неприятного свойства. Август 1998 года ознаменовался в России дефолтом и всеобщей паникой.
Живописное полотно, до сих пор, стоит перед глазами: босс носится по офису с безумными глазами и бормочет: - Крах – это крах! Премьера в отставку, банки встали, вклады заморожены, счета заморожены, рынок рухнул, доллар взлетел – боже, что делать?! – он потрясал в воздухе руками, и бросался звонить друзьям-бизнесменам, в надежде услышать рецепты хоть какого-то противодействия, но все было напрасно – большинство из нас плыло в одной лодке.
Инфляция скакнула, словно Сергей Бубка, на соревнованиях по прыжкам с шестом, преодолев мыслимые и немыслимые рекорды. Цены принялись неприлично кусаться, ограничивая граждан в их насущных потребностях. Денег стало категорически не хватать, и малому бизнесу ничего не оставалось делать, как скоропостижно разориться.
Работа в офисе приостановилась. Часть сотрудников шеф отправил в неопределенно долгий неоплачиваемый отпуск, оставив на рабочих местах нашу, не разлей-вода, троицу, как самых трудолюбивых специалистов.
Джексон заметно осунулся, внутри себя, решая неразрешимые задачи.
Не мудрено, ведь, перед ним встал целый комплекс вопросов, которые следовало немедленно урегулировать.
Семья, в лице официальной жены и дочки, беспрестанно требовали средств на погашение возрастающих долгов по жизненно необходимым позициям, и прочим, другим  нуждам. Из той зарплаты, что приносил домой Джексон, требовалось произвести расчеты за жилплощадь, умилостивить поборы, налепившиеся, вокруг школьного образования, закупить продукты питания. Еще, приобрести одежду, обувь, бытовую химию, лекарства. Не забыть про цветы, парфюм и игрушки, на дни рождения, Новый год,  и «восьмые марты», а так же, погасить кредиты, за ранее приобретенный, разномастный электронный хлам.
Денег, явно, не стало хватать, в связи с обострившейся экономической ситуацией, а тут еще, добавилась новая статья расходов, непомерно больше уже существующих, которую привнесла своим появлением Анжела.
Джексон – доброе, благородное сердце, при всех его закидонах, всплывающих от взбалмошности характера, принял такой удар судьбы спокойно. С расчетом, как у нас, у россиян, принято – на наш, повсеместно применяемый, русский авось.
Анжела, будто новорожденный ребенок, не имеющий, ни одежды, ни документов, ни места для проживания, нуждалась, к тому же, в маломальском продуктовом наборе, и в возможности спрятаться так, чтобы не опасаться за свою свободу.
На осенний период, пока не ударят морозы, Джексон отвез Анжелу в летний садовый домик, в каком-то, садово-огородническом товариществе, о чем договорился, за умеренную плату, с одним из своих многочисленных знакомых. Товарищество находилось в городских границах, что очень устроивало Джексона тактически, в плане, не далекого транспортного перемещения.
На очереди остро стоял финансовый вопрос, и он вдруг решился, то ли, сам собой, то ли, от предопределенного проявления дьявольских козней.

                Эврика!

Откровения самого Джексона о начале претворения его «гениальной» идеи в жизнь, и теоретическая база, подведенная под его классические  обывательские рассуждения.

- Деньги, деньги, деньги - будь они не ладны! Резанная бумага, из-за которой идут на преступления, топчут гуманистические принципы, плюют на самое святое! Предают Отечество, отдают на растерзание родных и близких, становятся палачами.
Ради чего мы живем?! Ради накопления, так сказать, макулатуры?! А эту макулатуру, мы носим в близ лежащие магазины, обмениваем на товары, получаем в качестве заработной платы, и тем самым, способствуем круговороту бабла в природе?!
Какие-то, ноль-ноль процента от населения планеты, загребли под себя, практически, все богатства, бессовестно пользуются ими, и еще, указывают, как нам жить! Это справедливо?
Я, ты, мы все, ходим на работу, создаем прибавочную стоимость, увеличиваем объемы продуктов потребления, обеспечивая чье-то процветание и благоденствие, и при этом, ни фига не имеем!
А те, кто нами управляют – имеют всё, и даже, тысячекратно больше! На каком таком основании?! На основании потомственного права на власть?!
Подумать только, сколько на складах, в магазинах, на продуктовых базах, гниёт и пропадает съестных припасов, и в нашей стране, и в других странах, и во всем мире, которые, просто вывозят на свалки и затрамбовывают в землю тракторами! Миллионы тонн! При этом люди голодают, либо не доедают, от мизерности своих зарплат, пенсий, и множества побочных эффектов социальной несправедливости! Почему не раздать людям, то, что они, властители, намеренно замуровывают в прах?!
Я знаю ответ! Если все будут сыты, одеты, обуты, и вдобавок, здоровы, как они, властители, будут нами управлять?! Никак! Вот вам простой ответ на простой вопрос.
Власть имущие не желают потерять потомственное право на доминирование, и пойдут на любые преступления, лишь бы сохранить все как есть!
Управлять миром можно, только, когда этот мир, беден и голоден!
А нас, народ, цинично «лечат» убеждениями в нашей несостоятельности! Почему, мол, бедные никак не могут стать богатыми?! Знаете почему?! Потому что бедные, сами, мол, дураки! Манипулируя сложными экономическими теориями, жонглируя научной терминологией, как иллюзионист, то вытаскивая кролика из шляпы, то показывая, что шляпа пуста, прихвостни сильных мира сего забалтывают нас с умным видом,  чтобы в итоге, никто ничего не понял, и все единогласно тупо согласились, дескать: да, наверху лучше знают, как нам следует жить!
Признаю – наверху лучше знают, как презренную толпу поставить в стойло, и доить, доить, доить, до самых предсмертных судорог!
Да, мало ли несправедливости в мире, скажете вы?
А, от чего она – эта несправедливость?! Опять же, очень просто! Власть – это категория, которая считает, что все остальные им не ровня! Все остальные – быдло, насекомые, членистоногие! О какой справедливости для насекомых может идти речь?!
«Пусть шевелят лапками и усиками, раз уж им это необходимо, но,  шевелить своими лапками и усиками они будут так, как мы им это, сука, позволим!» - вот какая риторика!
Презирая, и, дистанцируясь от тех, кем управляет, маскируясь за ложью, и стравливая людей, в вопросах национальной принадлежности, в вопросах региональных преимуществ, власть, еще и, идеологически старается развести молодежь и старшие поколения на разные стороны баррикад, выдавая белое за черное, а черное за белое.
Сеется зло, и тут же, имитируется борьба с этим злом, раздуваются вооруженные конфликты, и на их погашение, как бы невзначай, заключаются миллиардные военные контракты, одурачивается наше абсолютное большинство, и, даже, на это одурачивание, всевозможными фондами выделяются баснословные средства.
А все ради чего? Чтобы весь мировой интеллектуальный потенциал был устремлен на разрешение, вновь и вновь, нарождающихся мелкопакостных проблем, на, так сказать, мышиную возню, но, никак, не на усовершенствование глобального мироустройства. Для мировой элиты – плохо, когда всем хорошо. И она идет на все, чтобы большинству из нас было плохо.
Философы и мыслители веками пишут утопии о всеобщем счастье, равенстве и братстве, мятежные революционеры идут на смерть в борьбе за справедливость, но история, по некой установленной спирали, возвращается в заданную точку, и верхи, по новой, управляют низами, а низы, как ничего не имели, так ничего не имеют.
Это было, это есть, и это будет, что бы ни происходило, как бы ни менялись цивилизации. Потому что правила игры не изменятся ни при каких обстоятельствах, пока последний человек не исчезнет с лица планеты.
Ни я первый, ни я последний, задаюсь подобными измышлениями, возмущаясь, ропща, и, загоняя себя же, своими мыслями в классическую мышеловку.
«Попался дурачок?! А на кой хрен об этом думать?! Думать надо о насущном, о бренном! В высших материях пусть ученые мужи с лысыми головами разбираются! А наше дело маленькое: поспал – на работу, пожрал – в сортир, оброс грязью – пошел, помылся!»
Счастье – квинтэссенция души, глубоко личностная парадигма, а не общественная установка! Не может быть всеобщего счастья! Не может! 
Да, даже, если бы, распуши кто-то мозг, и найди лекарство для всеобъемлющего блага, вы думайте, ему позволили бы реализовать такое на практике?
Сто пудов - нет! Его объявили бы сумасшедшим, упрятали бы в тюрьму, либо просто убили, чтоб не будоражил чернь, не подстрекал «рабов» к бунту.
И что вы думайте?! Какая есть альтернатива?! Есть! Хотя, не скажу, что оригинальная! Для себя я решил: а не взять ли, не забраться ли в свою раковину, подобно устрице, и чихать на происходящее, с верхней полки плацкартного вагона?! Стать циником, похуистом, рвать под себя все что можно, не считаясь ни с какими нормами морали, ни с законами, поставив во главу угла личные низменные потребности. Вот она – эврика! Пошло всё - на три буквы! Я стану носителем огромного ЭГО, а там, хоть трава ни расти, хоть зомби-апокалипсис, хоть взрыв, и исчезновение всей вселенной!

Босс, конечно, человек не плохой, ничего против него не имею. Только ведь он, по всем капиталистическим меркам – эксплуататор.
К тому же, не бедный, с копейки на копейку не перебивается, и не особо разбежится сотрудникам зарплату поднять, доходами, так сказать, поделиться.
Я ведь так и подумал, когда, вдруг, мне одно крамольное предложение поступило. Произошло дело так:
 Я, с одним менеджером, от наших постоянных партнеров, Витьком-Пидальщиком, давно работаю по металлопрокату. На дружеской ноге пару лет уже. Почему кличка – Пидальщик? Потому что, он всех постоянно пидалит, ну, или, кидает – по-современному.
Известное дело, кризис и по ним ударил. Объемы упали, зарплату урезали, радости жизни стали не доступны, вот он и подъехал ко мне на кривой козе с заманчивым предложением.
Схема не мудреная – обычное воровство, под маской законности. Задача Витька заключалась в банальном подлоге документации на отпускаемую продукцию, а моя - дальнейшая реализация ворованного. Риск присутствовал минимальный, так как, бизнес был построен на доверии,  и в случае неудачи, списать недостачу, например, при неожиданно вскрывшихся фактах злоупотребления, можно было бы на человеческий фактор: на некомпетентность, на недостоверную информацию, на усталость, и выкрутиться с не катастрофичными для себя потерями.
На это Витек и упирал. А чтобы, раньше времени, подозрений на него не пало, предпочел махинации проводить через нашу «Лигу», зарекомендовавшую себя на рынке честным и принципиальным партнером.
Документы составлялись одни, а товар отгружался другой, точнее, по визуальным характеристикам товар был один и тот же, но сортамент и сортность вписывались иные, объемы занижались, и в итоге, партия товара, имеющая реальную стоимость, допустим, в миллион рублей, отгружалась со склада за шестьсот тысяч. 
Об этом в нашей конторе знал только я.
Обычная практика посреднических фирм, какой является и фирма босса, то есть – «Лига»: подешевле купил – подороже продал. Работа идет только с документами. Никто не лазит по складам, не перепроверяет, что там на самом деле. Накрутил свой процент – отправил дальше, и порядок.
Этим – «дальше», по задумке, выступал в определенный момент уже я, зарегистрировавшись, как частный предприниматель, обзаведясь положенными печатями, и открыв банковский счет.
В чем была прелесть? – движение имели только сопроводительные документы. Товар, как лежал на складе, так и лежал. Он уходил по назначению, позднее, когда хозяином и продавцом выступал уже лично я, а документы приводились в соответствие с действительной рыночной стоимостью.
Навар получался очень хороший, и мы с подельником, его благополучно делили поровну.
Успех окрылил. Финансовая зависимость спала, как гора с плеч. Впервые я перестал ежесекундно думать о том, где достать денег.
Жена с дочерью были счастливы, задаренные подарками. А, Анжелу я переселил в съемную квартиру и повез по врачам.
В первую очередь, мы побывали у стоматолога, вернув ее лицу голливудскую улыбку, а затем, у нарколога. На удивление, врач наркологии обнаружил Анжелу совершенно здоровой, оказавшись под сильным впечатлением, от  таких скорых положительных перемен.
Дальше я планировал сделать Анжеле небольшую пластику лица, а также, через знакомые крюки, выправить для нее новые легальные документы, тем самым,  дав возможность, однажды и навсегда, расстаться с грузом прошлой жизни.
Я, даже, обрадованно воспринял, ее неожиданное сообщение о том, что она беременна, приняв новость за добрый знак, но, позднее сообразил, что без паспорта, ей ничего не светит: ни женская консультация, ни роддом, ни юридические права на ребенка.

За паспорт (барыги заявили, хвастаясь, что прямо из паспортного стола ГУВД) запросили сумму, как за почти новый автомобиль.
«Такие заявы - совсем не по человечески!» - подумалось мне, но альтернативы не имелось. Я поспешил обратиться к Витьку, на предмет: в очередной раз «скользнуть по льду», однако, он стал отнекиваться, сказав, что лучше бы на время притухнуть.
За мои печали, он посмеялся, и, выяснив, чем я располагаю в конкретный момент, не двусмысленно спросил:
- Женька, конечно, не моё это дело, но есть одна фишка… Короче, ты как к азартным играм относишься?
- В детстве играл: в чику, в трясучку, в буру и свару. С тех пор подобными анахронизмами не занимался.
Витек заметно оживился, в глазах зажегся огонек:
- Пошли в казино! Срубим с полкило фантиков, будет тебе подспорье!
А, чего - уик-энд! Вечер пятницы – завтра не на службу! Не видел, небось, империю азарта?! А там круто! Водки выпьем, удачу испытаешь! Новичкам, тем более, везет! Пошли!
- Пошли, - не стал я отговариваться, желая испить чашу новых ощущений. – А кто учить меня станет, правилам? Или на дурака?
- Нет, не на дурака! Тут целая система! Читал у Достоевского «Игрок»? Так вот, все что Федор Михалыч в своем романе изобразил – чухня полная, и с современностью рядом не стояла. Он хоть и был азартным игроком, но лопухом, похоже, еще тем оказался. Проигрывал подчистую. А  в этом деле главное – остановиться вовремя. Не остановился – ни с чем уйдешь!
Пока мы добирались до заведения, Витек-Пидальщик вводил меня в курс дела.
- В городе знаешь сколько казино? Море! Но самые почитаемые: «Эльдорадо» - в «Космосе», «Империал» - в гостинице «Центральная», в «Водолее», и на улице Сурикова. Остальные поменьше, но тоже – ничего. Постоянные игроки из одного места в другое утюжат: «Здесь не поперло - там попрет!» Так и гоняют с перерывом на сон! Ха, я бы сказал, в стране появилась новая профессия – азартный игрок, сам увидишь! Откуда только деньги берут?!
На счет разнообразия, опять же, есть где свои таланты испытать. Самый большой выбор в «Эльдорадо», куда мы и идем. «Покер» - игра английской аристократии, пяти карточный, или шести карточный. Можно сорвать хороший куш, но ждать, когда комбинация придет довольно долго и муторно. «Блек Джек» - то же, что наше «очко», или «двадцать одно».
«Американская рулетка» - дьявольское изобретение, не иначе. На поле тридцать семь чисел, от единицы до тридцати шести, плюс ноль, или, зеро. Так вот, если сложить все числа: один плюс два, плюс три, плюс четыре, и так далее, дойдя до тридцати шести, то в сумме выйдет, знаешь сколько? Три шестерки (666 – шестьсот шестьдесят шесть) – число Зверя! Мистика, за зелеными  столами, как будто рядом стоит! Такая легенда ходит, а может, факт исторический, будто бы, мужик один, американец, продул все начисто: остался у него один браслет золотой. Продает он этот браслет, тут же, за сто долларов, призывает в помощь Сатану, и ставит свои сто долларов на число 13 (тринадцать).
Крупье крутит барабан, шарик летает по колесу и падает на это самое 13 (тринадцать). Ничего необычного, вроде бы, здесь нет. Мужик получает тридцатипятикратный выигрыш, думает что делать, снова на помощь призывает Сатану и весь выигрыш ставит опять на 13 (тринадцать). Собираются любопытные, поглядеть на дурака, который вместо того что бы, рвать оттуда с выигрышем, решил продолжить, да еще поставить на повтор, что случается в игре крайне-крайне редко.
Стоит на кону три тысячи шестьсот долларов – крупье крутит барабан. Под громогласные восклицания любопытствующих, шарик крутится, крутится, и падает на число 13 (тринадцать). Крупье не может поверить в произошедшее, а также, не может посчитать положенный выигрыш: «Три тысячи шестьсот долларов умножить на тридцать пять – это сколько?»
Сыпятся поздравления, завистливые реплики, но поражает публику следующее: мужик опять ставит все на кон, и опять на число 13 (тринадцать).
«Идиот,- кричат ему, - псих ненормальный!» Но, тем не менее, вокруг стола собираются все посетители казино, вместе с персоналом, а хозяин заведения, отодвинув неспособного ни на что крупье, самолично встает на его место. Руки его дрожат, глаз подергивается. Он с силой закручивает барабан, а десятки физиономий жадно следят за магическими действиями шарика.
Гулкое: «Ах!» - проносится как вихрь. Шарик попадает на 13 (тринадцать). Считать выигрыш в несколько миллионов долларов, хозяину казино было уже не нужно. Заведение целиком, не стоило таких денег, которые вдруг, ни с того, ни с сего, он обязан был выплатить игроку. Игрок сам становится хозяином казино, и вводит правило, распространившееся впоследствии везде, и действует поныне: ограничение максимальных ставок! Это ограничение не позволяет хранителям азарта, оказаться в аналогичной неприятной ситуации, а дает возможность благоденствовать, катаясь как сыр масле, и балдея от жизненных прикрас, словно кот, нанюхавшийся валерьянки….
А еще, есть: «Колесо фортуны», «Кости» и «Однорукие бандиты» - игровые автоматы….
Ну вот, мы и пришли. Вещи в гардероб, туалет – налево, дискотека вверх по лестнице. Заходим.

Мы прошли через кордон охраны, через металлоискатель, и погрузились в затемненное помещение, в котором раньше, насколько помню, располагался ресторан. Ярко освещались игровые столы, царила атмосфера спокойствия. Посетителей наблюдалось прилично. Карточные столы были полностью заполнены игроками, столы с рулеткой облеплены – не подступишься, в зоне для трапезы, ели и пили небольшие группки, разбавленные вызывающего вида девочками.
- Давай, для начала, поужинаем, водочки выпьем, да я тебя с правилами ознакомлю.
Я дал согласие. Витек щелкнул пальцами: - Мариночка, нам два ужина игрока, водочки бутылочку, и сока свежевыжатого, апельсинового.
- Ого, похоже, мы тут завсегдатаи! – поддел я Витька, на что тот, только задрал нос, дескать, не лаптем щи хлебаем.
Столик организовался быстро, с достойной сервировкой и неплохой кухней. Такой подход вызвал мое уважение, а немного погодя, слегка захмелев, Витек, на мой вопрос: «Кто все эти люди?» - принялся объяснять, оглядываясь по сторонам.
- Народ разношерстный. Есть солидные люди, а есть и мелочь пузатая. Но, как правило, контингент постоянный – игроки. Все они, хоть и говорят – отдыхать в казино приходят, нет -  ходят, оттого что, игра затягивает. И так затягивает – посильнее наркотиков.
Вон, посмотри, за столиком в углу цыган с женщиной красивой. Это племянник цыганского барона. Он тут постоянно играет, бабки, в основном, от героина имеет, но сам не колется, бережется.
Через столик от нас, за мной, посмотри: Карачай – вор в законе, с ним два авторитета – Веня-Сиплый и Тема. Тоже, постоянно здесь трутся. Дела решают, и на покере, по крупному, катают.
А, вон та молодежь, с телками, - Витек покосил глазами, - мажоры. Сынки бизнесменов, банкиров, больших чиновников, и с ними, хоккеисты из «Автомобилиста». Гудят, почем зря. Наглые, по беспределу. Задираются с новичками до мордобоя. И, ничего, с рук сходит. Охрана не вмешивается, ведь бабло-то, они в казино оставляют, и хорошие бабки, я тебе скажу. Проигрывают по сто тысяч, и больше, за ночь.
Мимо нашего столика шаткой походкой, по направлению к рулетке, проковылял парень, прилично одетый: в дорогом костюме, галстуке, блеснув золотыми печатками на пальцах, и швейцарскими часами.
Витек зашептал: - Сейчас шоу начнется. Костян пошел на рулетку. Айда глянем.
За рулеточным столом шла азартная игра. Периметр стола был плотно облеплен игроками. Костян дойдя до точки назначения, осоловело посмотрел на данное безобразие и рявкнул: - Расступись!
Когда слово не помогло, он врезался в плотное кольцо игроков, расталкивая тех от стола.
- Я играть буду! Всем отдыхать! Мариночка, Галочка, пивом людей обеспечьте, угощаю! – язык у Костяна отчаянно заплетался. Стол опустел, но был взят в жесткое окружение, желающими понаблюдать за тем, что будет происходить дальше.
- Ты, чёрт, играем! – обращение было направлено к молоденькому крупье. – Фишек мне, два подноса -  двадцать стэков!
На стол выкатили двадцать стэков (стэк – стопочка из двадцати фишек), и понеслось....
Крупье, как заведенный, повторял положенное: - Делаем ставки. Заканчиваем делать ставки. Ставки сделаны.
А, Костян, вальяжно брал обеими руками сразу по нескольку стэков, поднимал их над разлинованной поляной, и словно, пикирующий бомбардировщик сбрасывал фишки на стол за место бомб. Они сыпались, катились куда попало, валились со стола – все двадцать стэков, и беспорядочно устилали зеленое сукно толстенным слоем.
Крупье объявлял выпавший номер, и тщательно отделял фишки выигравшие, от фишек проигравших.
Способ ведения игры, надо заметить, оригинальный. Я посмеивался, а рядом стоящие дамы, взирали на эту, не часто встречающуюся чудь, округлив наштукатуренные органы зрения.
Костян вел себя, точно бесноватый. Он поливал грязью, вращающего барабан, осыпая того отборным матом, и при этом, учтиво улыбался, проходящим, то и дело, мимо, прелестницам.
- У, паскуда! Сука, попади куда надо! Что ты все не туда кидаешь?!
****ина, ты чё, не видишь куда я ставлю?! Уберите этого чмыря, чё я с пидорасом играю?! Эй, смотрящий! Дима, поменяй убогого!
- Константин, правилами запрещено! Крупье отрабатывает тридцать минут, затем меняется! Подождите, смена через десять минут, - миролюбиво парировал смотрящий Дима, и игра продолжалась.
Спектакль длился минут двадцать. Под конец Костян выставил все свои фишки в центр поля на число – 20(двадцать), и вокруг него, как будто, выстроил башни средневекового замка.
- Ну, пидор, если не попадешь, кончу тебя! Бля буду, кончу! Крути!
Мальчик-крупье закрутил барабан и бросил шарик. Интересно: попадет? не попадет? Шарик прокатился с десяток кругов и попал в двадцатку.
- Двадцать, чёрное, - объявил крупье, и народ, толпящийся рядом взвыл от удовольствия.
- Можешь, когда хочешь, ушлепок! Считай, сколько полагается! Кэшем выплачивай! – Костян надменно взирал на пересчет фишек.
- Ваш выигрыш составил сорок семь тысяч рублей. С учетом выигрышных фишек – пятьдесят тысяч четыреста рублей, - отрапортовал крупье и придвинул Костяну несколько стопочек фишек кэш, пряча смущенно глаза от укоряющего взгляда смотрящего.
- Поздравляем, Константин, с хорошим выигрышем, - криво улыбнулся смотрящий, сигнализируя, что неплохо было бы дать чаевые.
- На чай, - бросил Костян несколько фишек обратно, и мальчик-крупье, постучав ими по столу, опустил пластиковые кругляшки в прорезь для чаевых.
- Видел концерт? – дернул меня Витек. – Пойдем за стол, до трапезничаем.
Мы вернулись, допивать и дозакусывать, а у меня уже чесались руки сделать какую-нибудь ставку.
Первая игра началась волнительно. У меня тряслись поджилки, когда я кучками передвигал фишки. Витек сидел рядом, изредка подсказывая. Он предложил не упираться в сложные комбинации, а начать с простого: красное-чёрное, чет-нечет, либо ставки на дюжинах. Играть на дюжинах, мне показалось более разумным. Если следовать обычной логике, закрыв из трех дюжин две, шансов на выигрыш получится - два к одному. Так я и поступил, наобум ставя фишки: то, на первую и вторую дюжины, то, на первую и третью, то, на вторую и третью. К моему удовольствию, я ни разу не проиграл, и вскоре, передо мной образовалась внушительная куча выигранных  фишек.
- Женька, хватит. Сворачивайся. Забирай фишки и меняй на деньги, - порекомендовал Витек.
- Витюха, бабки сами в руки прут, так просто, зачем уходить?! Таким способом, я тут, состояние наколочу – работать не надо! Как здорово, что ты меня сюда привел!
- Остынь! - он выдернул меня из-за стола, сграбастал мой выигрыш и потянул к окошку Cash, произвести обмен фишек на деньги. – Из казино надо уходить в плюсе, а не впадать в азарт и доиграться до полного проигрыша. Выиграл – сваливай, не слушай свое нутро, которое подленько станет нашептывать: «Ну, еще маленько, еще чуть-чуть…». Внимай тому, что умудренные опытом мужчины говорят, а не самовольничай!
Внутренне чувствуя его правоту, я все же, остался, немного обижен, на Витюхину принципиальную позицию, и обращение с собой, как с несмышленышем: «Что, я сам не разберусь когда остановиться?!»
Но он тащил меня скорей на выход, что бы, не дай бог, мне не пришло в голову играть дальше.
Мы вышли из казино, сели в такси и поехали по домам. Первым высадился Витек – он ближе живет, а когда такси подруливало к моим родным пенатам, я принял неожиданное решение, выскочившее, как чёрт из табакерки: - Братан, давай обратно в Эльдорадо!
Только я вошел в игровой зал, меня встретили как родного:
- Вернуться решили?
Непостижимо! Уделил внимание старший менеджер:
- К вам, как новичку - особое расположение. От заведения - серебряная карта. Она дает право на бесплатные завтрак, обед, ужин, и пятидесятипроцентную скидку на все напитки. Просим вас заполнить анкету игрока, что бы быть, так сказать, нам с вами, в дружеских отношениях.
- Коли есть серебряная карта, значит, должна быть и золотая. Я прав? Кто удостаивается высших привилегий? – полюбопытствовал я.
- Золотая карта вручается VIP-игрокам, играющим в VIP-зоне. Ставки в VIP-зоне десятикратно выше, чем за обычными столами. Соответственно, говорить о плате за еду, питье и сигареты, просто смешно. Все бесплатно. И даже, бесплатная доставка до дома, в случае полного проигрыша игроком имеющихся средств. Такое бывает иногда. А игрокам, зарекомендовавшим себя достойными и обязательными людьми, возможна, даже, выдача беспроцентного кредита на игру, до полумиллиона. Работаем в лучших традициях европейских казино, обеспечиваем гарантированный отдых и незабываемые впечатления. Сегодня, кстати, ночная шоу-программа. Стриптиз со сногсшибательными куколками. Советую посмотреть. И, удачи!
«Вот, стервятники, на слабостях человеческих бизнес строят. Ну, ничего, подраздену я вас, вникну только получше в систему», -  самонадеянно бурчал я, усаживаясь за рулетку.
Этой ночью я выиграл около сорока тысяч, посмотрел стриптиз-программу, познакомился, почти, со всеми крупье и смотрящими, а также, с дюжиной игроков, напился водки, и под утро, с огромнейшим удовлетворением вернулся домой. Я был счастлив, определив для себя благополучие будущего, не привязанное ни к каким катаклизмам, дефолтам, кризисам, и мало ли каким, другим, неприятностям.
До вечера я проспал – суббота как-никак. А проснувшись, почувствовал, что меня, точно кобылу тянут за хвост. Тянут нити азарта, протянувшиеся до самого казино от дверей моего дома. Захотелось вновь окунуться в атмосферу зеленого сукна, испытать волшебную радость от острых моментов, сдавливающих дыхание.
Сославшись, перед семьей, на важное дело, я направился в Эльдорадо, словно, обретя крылья. Ноги со скоростью спринтера рванули вперед, а мозг начал выделять эндорфины, в предвкушении праздника.
«Дом родной – не иначе!» - нашел я определение тому, с какой радостью был встречен охраной, персоналом и давешними новыми знакомцами.
- Доброго вечера, Евгений! Рады вас видеть в наших стенах! – такие реплики неслись от смотрящих.
- Женька, ну как ты вчера?! Поднял?! Молодец! Займешь десятку? Конечно, десять тысяч! Вчера прилип! Отбиться хочу! Отобьюсь – верну, заметано?
Игроки, люди бесцеремонные. Я его второй раз в жизни вижу, а он, взаймы просит, точнее, требует, словно я ему ближайший родственник. Нравы такие, куда от них денешься!
Взялся играть по вчерашней схеме, но игра пошла не так весело, как накануне. Большую часть спинов (спин – бросок шарика дилером) я проигрывал. Стэки с фишками быстро таяли, сродни мартовскому снегу, и как бы я ни ловчился, крупье оказывался ловчее, не предоставляя возможности, мало-мальски, угадать выигрышную позицию.
Подумал: понаблюдаю, за знатоками, но увидел, что почти все проигрывают. Причина? Не на те номера ставят! А как ставить на те?
Задумался!
Взял из, веером разложенной стопочки, флаер, с правилами рулетки и покера. Принялся изучать. Обратил внимание на порядок чисел, следующих по колесу рулетки, посмотрел, как катается и падает в ячейки шарик, и меня осенило: если выучить назубок последовательность чисел, разбив круг на сектора, то, понаблюдав за действиями конкретного крупье, в зависимости от того, как тот закручивает колесо и шарик, можно, примерно, предугадать в каком секторе шарик упадет.
Идею я решил реализовать на практике, и неделю забивал в память специфику рулеточного колеса. Оказалось, что оно и так, согласно правилам, разбито на сектора: Jeu 0 – шесть чисел рядом с зеро, или – «зеро шпиль»; Voisins du Zero – шестнадцать чисел вокруг зеро – «вуазон», или – «большая серия»; Orphelins – восемь чисел, представленных двумя крошечными секторами между «вуазоном» и «тиэром» – «орфлайнс»; Tiers du Cylindre – двенадцать чисел напротив зеро – «тиэр».
Неделю я готовился, торча на домашней кухне за полночь, ощущая, с какой силою внутри меня зудит, шиперится, топорщится, чувство нездорового соперничества с непредсказуемым противником, а, именно – с крупье, или как их еще называют – дилерами, казино «Эльдорадо».
С трудом дождавшись конца рабочего дня предстоящей пятницы, я отправился на территорию азарта, с намерением крупно выиграть, засидевшись, пусть хоть до утра, хоть до полудня, хоть до вечера следующих суток.
- Евгений, куда же вы пропали, - чуть не бросились мне в объятия, на входе. – Как ваши дела, как здоровье? Не заболели часом?
Не сказать, что было фальшиво. Довольно искренне. Так борьба за клиента в буржуазном мире происходит? Или фига в кармане все-таки спрятана? Спрятана! Конечно, спрятана!
- Марина, организуйте водочки сто грамм и бокал пива, - окликнул я всегда присутствующую официантку, устраиваясь за совершенно пустую рулетку. Было малолюдно. Завсегдатаи предпочитали появляться после десяти вечера, а было около семи.
На бейджике у дилера было написано – Борис. Он, похоже, заскучал, в ожидании первого игрока.
- Ну, что, Боря, сразимся? – с вызывающей ухмылкой, бросил я ему. – Пять стэков цветом, на пятьсот рублей.
Освоить свой оригинальный метод (это, тогда, мне казалось, что метод мой оригинален), проверить, как пойдет, я взялся осторожно. Используя малое количество фишек, в итоге, я пришел к выводу, что большей частью, попадаю в цель. Дилер, отработанными движениями механически выполнял свою работу, производя броски, одинаковые, словно близнецы братья.
Конечно, такое следовало бы видеть собственными глазами, чтобы по достоинству оценить, мою удачу. И мне, воодушевленному в разгар схватки в тот момент, ясно представлялось, в соперничестве с этим самым Борей, что я с легкостью могу предугадывать те места на колесе, где в момент падения способен оказаться шарик. Каждый раз, выигрышным оказывалось число, на которое я успевал поставить ставку, и через некоторое время, я нашел свое материальное положение, существенно поправившимся.
Начал прибывать игровой контингент. Желающих попытать счастья на рулетке, становилось все больше.
Представьте на минутку, как множество рук потусторонней нечисти, в нашумевшем, в свое время, фильме «Вий», тянутся к бедному философу Хоме, перед его смертным часом. Представили? Точно также, тянулись руки незадачливых игроков, плотно обступивших игровой стол, и, желающих поставить ставку, на его разметке. Наобум, мешая друг другу, под бесконечный мат, посетителями казино выставлялись ставки, которые застилали площадь стола разноцветным ковром из фишек, и, как правило, оказывались  проигрышными. Такая диспозиция мне не понравилась.
Оставив игру, я вышел из-за стола, с интересом глядя на начавшиеся бесчинства. Нервозность и суматоха у игроков возобладали, а вместе с ними стали проявляться странные, на взгляд непосвященного, тенденции.
Могу вас уверить, видел неоднократно, и сам, как ни странно, оставался, и до сих пор, остаюсь в крайней степени недоумения, от порой выпадающих, и не поддающихся объяснению «чудес». Случайность тут ни при чём, если только не брать в расчет высочайший профессионализм, либо обустройство в колесе электронных датчиков, способных примагнитить вращающийся шарик к нужному номеру! Возможно ли, судите сами, когда из тридцати семи чисел, имеющихся на поле, закрыто тридцать шесть, а в номер,  единственный, по нерасторопности никем не закрытый, точно попадает шарик? Кроме шока, подобные оказии, вызвать ничего не могли! И в таком шоке, мне, нет-нет, да, приходилось пребывать, вместе с многочисленными любителями хватать фортуну за хвост голыми руками.

С некоторых пор, казино поглотило все мое сознание. Я в нем растворился, и не представлял больше другой, иной жизни. Игра стала центром мира, адреналин - гораздо притягательнее алкоголя и женщин, сумрак игрового зала – превосходствовал над солнечным светом. Обещания, обязательства, некогда опутавшие меня по рукам и ногам, сами собой отошли на задний план, и больше не прислушивались к едва звучавшему голосу совести. Я терялся от семьи, от Анжелы, на целые недели, сражаясь на рулетке от заката до восхода. В восемь утра, я заканчивал вояжи по казино, а к девяти, прибывал на место работы, с чудовищным желанием сна и отдыха, и не менее чудовищным желанием, вечером оказаться в привычном игровом пространстве. Деньги, перешли в категорию некой абстракции, необходимой только для продолжения игры, и впрыскивания в кровь адреналина и эндорфинов. Купюры стали восприниматься как легкодоступные фантики, которые можно совершенно без натуги при необходимости обрести, и с которыми можно чрезвычайно легко без сожаления расстаться. Я выигрывал и проигрывал, проигрывал и выигрывал. Соотношение проигрышей и выигрышей становилось таково, что проигрывал я несоизмеримо чаще, чем выигрывал. Но, сам процесс становился привлекательнее результата. Понимаете? Сам процесс игры, а не его результат принял первостепенное значение. Проигрыш приносил эмоции, даже, сильнее, чем выигрыш, и факт того, что я уходил из казино без копейки в кармане, компенсировался сумасшедшим выбросом эмоций: горечью, разочарованием, безнадегой. Я подсел на адреналин, серьезнее, чем героиновый наркоша на свой белый порошок. Ведь, каждый раз, проиграв все (а это бывали немалые суммы), проклиная себя на все лады, бредя, в состоянии мощнейшего духовного опустошения,  куда глаза глядят, точно побитая собака, я клялся себе всеми богами, что завяжу раз и навсегда. Но при первом же попадании в руки маломальских денег, я посылал к чёрту все свои клятвы и бежал вприпрыжку в казино, получить дозу очередного удовольствия.
С Витьком-Пидальщиком, мы провернули еще несколько замысловатых трюков, после чего его вычислили, и вывели на чистую воду. Он, еще легко отделался, частично компенсировав недостачу, и всего лишь, получив увольнение, по статье о служебном несоответствии. Затем, скрылся из виду, не давая о себе знать, и так – пропал вовсе. А я, благополучно проиграл все, что получил от наших с ним махинаций, и, мучительно искал источник новых доходов.
Идея покуситься на святая святых – на бизнес шефа, пришла мне в голову, когда на горло стали давить, одна за другой, весьма неприятные факторы.  В среде игроков я прослыл солидным, крутым чуваком, с непонятным, скорее всего, криминальным источником доходов. Относились с уважением, а кто и с восхищением, взирая на мое презрительно-равнодушное отношение к дензнакам. В связи с этим, в нескольких казино мне открыли кредитную линию, и помимо этого, я взял в долг приличные суммы у пары-тройки знакомых игроков, что было, само по себе, достаточно распространенным явлением. Длительное время долг висеть не мог. Требования возврата зазвучали все настойчивей. Тогда-то мозг и сработал на «махинацию» (это чуть позднее мой «шахер-махер» перешел в разряд мошенничества, а изначально, задачи подставить шефа не было).
У меня больше года договор один висел на поставку селитры. Не складывалось у заказчиков что-то, с деньгами напряг, или еще какие нестыковки, а тут - созрели. Заявку прислали, и стопроцентную предоплату. Только, я им в последний момент, за место положенных реквизитов, свой банковский счет подсунул, на который вся означенная оплата и поступила. В душе я ликовал, от легкости, с какой можно проворачивать такого рода комбинации. Первоначальным условием, что я для себя поставил, было: обналичить со счета деньги, погасить свои задолженности, отыграть у казино потери, вернуть деньги обратно на счет и выполнить договорные обязательства по поставке той несчастной селитры. Исполнение поставленной задачи тут же материализовалось, и события закрутились веселее и легче обильно смазанных маслом шестеренок. Обналичив со счета всё, что на нем имелось, даже не подумав, каким образом предстоит отчитываться перед налоговой службой за ничем необъяснимые своеволия, я раздал часть денег по долгам, а с остатком, пустился в атаку, чуть ли, ни с шашкой наголо, вдохновленный воображаемой победой.
Победа была! Но итогом, случилось поражение! С казино можно играть, и можно выигрывать. И даже, можно выигрывать наверняка! Только самое сложное  – после удачного старта нажать на тормоза и остановиться. Правильно советовал Витек-Пидальщик: «Выиграл – уходи немедленно, и не появляйся за игровыми столами, хотя бы неделю, чтобы привести нервы в порядок, а не истерить в панике, трясясь в неврозе, если игра не идет, и выиграть не получается.
В моей игровой практике сложилась парадоксальная закономерность. Первоначально я выигрывал, и даже очень. Затем в расслабленном инфантилизме, продолжал игру, как бы насмехаясь над соперником:
«Ха-ха-ха! Ну, что, вдул я тебе?!» Но чем дольше я вел игру, тем больше проигрывал. Спуская все ранее выигранное, затем все остальное, что было в карманах, затем все, что мне на время одалживали сочувствующие товарищи, играющие тут же рядом, как и я обожающие, подергать божество удачи за усы.
Когда последняя фишка из моих рук примкнула к своим собратьям, в стане противника, меня обуял ужас, а добропорядочное первое «Я», внутри меня, понесло изливать желчный яд на мое второе «Я», поддавшееся растлению, и утонувшее в мерзости:
«Гандон! Иди, удавись, гнида, в сортире! Какого *** ты делаешь, долбоеб?! Ты, пидор, свои проблемы на кого только не переложил! Мало того, что от твоих выебонов, страдает всё ближнее окружение, так ты еще и шефа на хую начал вертеть. Думаешь, твоя жопа дорогого стоит?! Да ее в  мексиканских притонах, даже, если в аренду сдать, тысячи лет не хватит, чтобы за все расплатиться! ***сос обдолбанный!
Что ж ты выкидышем у матери не вышел?! Что ж ты родовую травму
не получил, и сразу долбоебом не стал?! Глядишь, меньше заморочек принес бы! Вырос обожравшейся, холеной тварью: вурдалаком, ****ь, упырем! И пьешь кровь невинных младенцев в свое удовольствие, без оглядки, на обычную, сука, жизнь! Анжела беременна, ей рожать скоро, а ты, уебище, хоть бы палец о палец ударил, чтобы поучаствовать в ее насущных проблемах. А с женой? С родной благоверной супругою, что ты сотворил, паскудина? Довел ее до того, что она со стакана не слазит! Бухает и бухает! И пробухает все: и свою жизнь, и жизнь твоей дочери, потому что, тебе, говнюку, до родного  ребенка, и самому, как через ****у колокольня!
А если, серьезно, без мата: в тебе человек-то еще остался?! Человек, что был раньше: добрый, справедливый, заботливый, готовый броситься на помощь в любую минуту, как когда-то бросался защищать свое десантное братство, бросался разгонять шпану, глумящуюся над четой ветеранов, и в одиночку противостоял пятерым, помогал, кому бы то ни было, любому кто нуждался в твоей поддержке. Что за сила над тобой потешается, Женя? Сила, переломить которую, не хватает мощи. А не пойти ли тебе в церковь, исповедоваться, постоять перед иконами да образами, обратиться ко Всевышнему за помощью, с молитвою на устах: «Отче наш….»? Уж не бесы ли тобой управляют?

Малое зло тянет за собой большее зло!
«На котором из девяти кругов ада желаете задержаться? Или провести экскурсию по всем? За ваши художества, вам полагается пройти по всем кругам ада! Так начальство распорядилось! Вот, уже и пропуск выписан на ваше имя! Чердынцев Евгений Викторович! Пожалуйте, пожалуйте!» - так меня напутствовал маленький чёрт, весело нарезающий спиралевидные круги, подбрасывающий уголек под раскаленные сковородки, и успевающий мимоходом, поковыряться в моей мозговой подкорке, на момент, когда сгустки моего утомленного сознания проваливались в тревожный скоропалительный сон. Гнетущее ожидание непонятно чего, но чего-то жуткого, пронизывало тело, и я сжимался в клубочек, надеясь на то, что если я ужмусь, стану мельче и незаметней – угроза пройдет мимо. Смятение чувств – вот состояние, в котором я существовал все последнее время, в ощущении нереальности со мной происходящего. Уныние, многовекторное уныние, определило мой новый психотип. Внешне я оставался таким, каким меня все знали, а вот, внутренне, всецело был поражен цепкими объятиями страха, подавленности и обреченности. Они завладели мной, как изголодавшийся пёс сахарной костью, облизывая, покусывая и грызя, методично подталкивая к безумию.  Только последний маленький шажок, оставшийся до края бездны, в которую мне отчаянно не хотелось сорваться, вселял ещё зыбкую надежду, что когда-нибудь, а точнее – очень скоро, эта невозможно-чудовищная ситуация разрешится, и может быть, разрешится сама собой. Нужен только легкий способствующий толчок. И я увел, еще раз, оплату, предназначенную «Лиге», на свой банковский  счет!

Джексон замолчал, ему требовалась передышка. Он сидел, сложив ладони в замок, и безучастно глядя перед собой. Я посасывал пиво, не находя слов, Петя,  то нервно вскакивал, то садился. Молчание затягивалось, пока мое осуждение не разбавило гнетущую тишину.
- Женька, вот, ты же, умный мужик! Какого причиндала с тобой это все произошло?! Руки есть! Ноги есть! Даже член есть! А башка-то где?! Башку-то, ты в мусорном баке оставил?! Дальше-то что?!


                Глава 2.  Мы в топе или в жопе?

Глава, рассказывающая, о превосходно начатой, затеянной Джексоном комбинации, и последующих притязаниях законника Карачая. Время и место действия – Екатеринбург, 1999 год.

- Да, вы ни хрена не понимаете! Артемыч! Пипа! Вы меня слушайте! Я дело говорю! Казино – не пулеметная амбразура! На нее не надо бросаться, как Александр Матросов! Казино для нас – целочка-недотрога, которую мы взнуздаем и отымеем во все щели!  У нас две недели, железно! Целых две недели! Босс с конференции обещал вернуться, когда? Через десять дней! Это на Сейшелах-то?! С секретаршей?! Конференция?! Не смешите мой ржавый самовар! Они трахаться на сейшельские острова полетели, под благовидным предлогом! И раньше чем через три недели ждать босса никто не будет. А нам на руку, такая оттяжка, но уповать на нее не следует – уложимся в две недели. В конторе, по приезду босса, квартальный отчет состоится, и если деньги к этому времени не вернуть, мои махинации откроются, и тогда, секир-башка мне стопроцентно обеспечена.
Стратегия такова: играем короткую игру. Не более получаса. Это время прухи. Зрение, как сканер, мне в помощь. Я играю по центру стола, вы по краям. Ставите всегда на одни и те же номера. Ты, Артем, на четыре номера, и ты, Пипа, на четыре номера. Какие - скажу. Увеличиваете ставки по моему сигналу. И самое главное: не давайте мне заиграться. Наша задача поднять сумму близкую к ста тысячам, или сколько уж там получится. За полчаса это реально. Затем выдергивайте меня из-за стола. Ударом в печень, иголкой в задницу, хоть ухо откусите, но уводите меня, если я буду артачиться. Срываемся в другое казино, и действуем по той же схеме. Артемыч, будешь кассиром, казначеем, банкиром, в общем, хранителем денежных средств. Деньги мне не давай, ни при каких раскладах, даже, если в ногах у тебя буду ползать. Все деньги ныкай от меня подальше. До полуночи, посетив, скажем, пять заведений, мы срубим полмиллиона. Затем домой, отдыхать. Утром все-таки на работу.  Если бог будет милостив, и позволит выйти сухим из воды, завяжу на хрен с азартными играми, раз и навсегда! Мамой клянусь!
И еще: расписал я, тут вам, с какой легкостью мы вместе казино обуем. На арапа возьмем, так сказать. Не следует заблуждаться! Сорвать банк очень, и очень не просто. Там такие мастера за столами орудуют – обоссаться можно! Прикиньте, наблюдал за развлечением двух крупье, кто кого переплюнет.
Они метали шарик на рулетке, с задачей - попасть в зеро. Так один из них, нехотя, подряд, раз пятнадцать попал. И таких специалистов в казино – каждый второй, если не каждый первый. Учтите!

Джексон занял середину игрового стола, гордо расправив плечи, словно Чингиз-хан на вершине кургана перед решающей битвой. Петя расположился с одного края, я другого.
- Ксюша, золотце, знаешь, что я хочу тебе сказать? – сладко запел Джексон, стоявшей напротив девушке, в жилетке крупье.
- Что, Евгений? Замуж позвать хотите? – Ксюша жеманно поправила прическу.
- Был бы счастлив, но нет. Ксюша, я намерен тебе сегодня вдуть! Не в прямом смысле, а в переносном. Но все-таки – вдуть!
- Жаль, что в переносном смысле, Евгений. Все вы храбрецы, только в переносном смысле вдувать. Хоть бы один нашелся, и вдул
по- настоящему! – Ксюша смеялась. – Цветом и кэшем, как обычно?
- И еще два цвета, для моих друзей.
Задуманный план Женьки, к нашей общей радости настроился на положительную фазу. Я наблюдал, как он гениально раскладывает по полю фишки.  Большей частью, выигрывали номера, где Женька умудрялся поставить максимальные ставки. Мы с Петей были чисто на подстраховке. Иногда Женька ошибался, но тогда выигрышным оказывался один из наших с Петей номеров, и в этом случае, наша скороспелая команда, хотя бы, не проигрывала. За полчаса, которые пролетели, как одна минута, я насчитал наш выигрыш более существенным, чем задумывалось.
- Женька, пора! – я ущипнул Джексона за ляжку.
- Погоди, Артемка! Щас наколбасим, не торопись!
Джексона поперло, как он и предупреждал. Его лихорадило, голос возбужденно задирало вверх, и он начал приплясывать, притопывать, и прихлопывать ладонями по столу, уставленному стэками из выигрышных кэш-фишек.
- Петя, я поменяю кэш на деньги, - обратился я к Пете и взялся за фишки.
- Куда?! – прозвучал ледяной голос Джексона, и его кисть крепко сжала мое запястье. – Правило номер один: в разгар игры никто не уходит! Правило номер два: я решаю, когда уходить! Правило номер три: если вам что-то не нравится – ****уйте отсюда на все четыре стороны!
«Вот это номер!» - волна возмущения поднялась, было, во мне, но Петя, засигналил, мол: «крыша у Джексона поехала в кукушку», и его нужно срочно выдергивать из игры.
«Верный способ – иголку в задницу, и загнать посильнее!» - этот способ сам Джексон посоветовал, в период нашей подготовки.
Иголку я взял, такую, с маленьким шариком на конце, и приспособил в вороте джинсовки.
«Что ж, не обижайся, Джексон, сам напросился!»
Зайдя к нему со спины, я незаметным движением вонзил иголку в его ягодицу, и с усердием надавил на головку, чтобы жало поглубже вошло.
Джексон вздрогнул, глухо прорычав, взялся за больное место, и, нащупав причину боли, выдернул эту причину боли и протянул мне.
- Уходим! – глаза Джексона обрели вменяемый вид. – Вовремя, ты, Артемыч меня, вразумил! Фишки забираем, обмениваем!
Наша троица уходила, чувствуя своими спинами, как их полосуют недоуменные недобрые взгляды.
В других заведениях мероприятие прошло с таким же шиком, за исключением казино в Атриум-Палас Отеле, где к Джексону стали настойчиво липнуть две проститутки, и он, распаленный и опьяненный победой, чуть было не укатил с ними в сауну, где уж, точно, на радостях, чего-нибудь бы отчебучил. Но, молодец, Петя, вовремя нашелся, по секрету доложив назойливым девицам, что Евгений Викторович, коего они имеют честь домогаться – полковник военной прокуратуры, человек вспыльчивый и резкий, способный не правильно их понять, и соответственно, отправить куда следует. Красавиц в мгновение ока сдуло, а мы, опрокинув в баре, по несколько порций текилы, сошлись во мнении, что денек оказался совсем не плох, и что, при  подобном истечении обстоятельств, наши планы могут быть вполне реализованы.
Внушительная пачка денег находилась у меня во внутреннем кармане, впервые наведя на гнусную мысль: «Работа, однако – не бей лежачего!
Жену удивить подарками – пожалуйста! В заграничный тур съездить – пожалуйста! Поправить материальное положение – пожалуйста!» Доказательства лежали у меня в кармане, и я уважительно поглядывал на Джексона, а Джексон, снисходительно поглядывал на меня и Петю. Мы разъезжались по домам: опять вместе, опять втроем. Как в лучшие времена нашей молодости, убаюканные мерным журчанием двигателя автомобиля, и звучащим из радиоприемника голосом Пола Маккартни. Я напевал вместе с Полом, знакомую с юности «Bluebird», Джексон покачивал головою в такт мелодии, а Петя таращился на городскую иллюминацию обалдевшими глазами, как будто ничего прекраснее в жизни не видел.
Наш вояж по казино оброс городскими легендами. За Джексоном и раньше-то, среди игроков, бытовала кликуха – Святоша, а тут, она прилепилась к нему окончательно и бесповоротно. Только и пересудов было: «Святоша поднял не хило! Святоша на покере «Флэш Рояль» поймал! Святоша «Эльдорадо» почистил – будь здоров!»
Такая пропаганда, оказала скверную услугу. Завистников и корыстолюбцев в среде игроков неисчислимое множество. Большинству из них, близка лишь своя мошна, и больше – ничего: ни принципов, ни порядочности. Думаю, посредством них, на Джексона и навели криминальных авторитетов.
Джексон, я и Петя, ужинали в «Эльдорадо», перед первым поединком вечернего тура. Дома, у меня скопилась масса купюр, которые я засыпал в две коробки из-под обуви, твердо соблюдая наказ Джексона, хранить деньги от него подальше. До четырех миллионов оставался сущий пустяк – два-три удачно проведенных раунда. Такое состояние дел расслабляло, настроение было на высоте, и мы, сидя за столом, и пережевывая лангеты, перекидывались скабрезными шуточками.
Подсел молодой пижон, в неряшливом, но фирменном прикиде.
- Слышь, - процедил он Джексону, - с тобой люди потолковать желание имеют. За мной иди.
Пижон вразвалку направился вглубь полумрака, всем видом показывая, что он здесь не последняя шавка.
- Ого! – Джексон присвистнул. – Кажется - начинается!
- Что начинается, Джексон? – опасливо заикнулся Петя, но Джексон уже шагнул за пижоном, ничего не ответив.
- Куда это он? – пролепетал Петя, ища у меня ответа, и провожая взглядом, нашего общего друга. – Что происходит?!
А Женька, бодрым спортивным шагом следовал за посланцем - шестеркой, из молодой воровской поросли, что обычно вьется на подхвате у прожжённых воров.
В дальнем углу за накрытым всякой всячиной столом сидели двое. Один - невысокий, коренастый, другой - плечистый верзила. Кто из них главный, можно было понять сразу. Власть, как ни как, всегда ложится отпечатком на лице.
- Знаешь, кто я? – невысокий, с кавказскими чертами, не мигая глядел Джексону в глаза.
- Догадываюсь.
- Давай знакомиться! За колючкой, меня Карачаем определили. В миру, друзья, Азаматом величают. А у тебя, поговаривают, погоняло – Святоша? Откуда святость, Святоша? Неужто, в Бога веруешь?
Джексона, внутри, задирало и коробило. Он не представлял как себя повести. В каких интонациях отвечать вору в законе, инстинктивно предполагая, что козырных тузов у того в  рукаве может быть значительно больше.
- Родители Евгением назвали. А святость я себе не приписываю. Молва людская приписывает. Так взять с нее нечего, с молвы-то людской. Пустобрёхство одно, и только, сам ведь знаешь.
- А ты философ! Настоящий философ! Что ж, давай пофилософствуем.
У пророка Мухаммеда есть знаменитое изречение: «Довольствуйся малым – и не будешь нуждаться». Как думаешь, кому оно адресовано?
- Правоверным мусульманам, - не моргнув глазом ответил Джексон.
Рассуждать о религиозных догмах ему не хотелось, да и не за этим, это же понятно, был затеян начавшийся разговор: - Я по крови – православный. Мне положено к Иисусу Христу взор обращать. Хотя, против Мухаммеда я ничего против не имею. Ислам – великая религия.
- Иисусом прикрываешься? Вот тебе, наставление от Иисуса Христа: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут». Смекаешь, о чем я? – Карачай испытывающе сверлил Джексона взглядом.
- Говори прямо. Загадки мне с детства не давались – воображение слабое.
- А если, прямо – в самое дуло, то к тебе, парниша, серьезная претензия имеется. И не у меня одного, кстати говоря. Гляжу я на тебя и диву даюсь: приплыл невесть откуда карась, бабло нахаляву снял и дальше поплыл. Не подошел, не сказал: Азамат, вот тебе доля на
общак, возьми, от чистого сердца. Добрые люди так поступают. Но ты, похоже, не из этой породы. Гнилой весь. «Дерево узнается по плоду!» - так, кажется? «Всякое дерево доброе, приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые.
Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. Итак, по плодам их узнаете их». Так в святом писании говорится? Мудрая книга…, - Карачай взял паузу, и немного помолчав, продолжил: - А вопрос к тебе такой: ты с чьей руки кормишься? Лавэ откуда?
Джексон от такой прямоты пришел в смятение. Куда клонит Карачай,
ему смутно было понятно. Только вот, не прост этот вор, многоопытен и хитёр. И, что у него, действительно, на уме: попробуй, догадайся!
- Заработал в свое время. А как, об этом умолчу.
- Я с одним, таким же умником, недавно беседовал. Он лавэ нормально загребал, только вот кормушки перепутал. На мою долю покусился. Сейчас в белоярском водохранилище вместе с раками и рыбами плавает. Витек. Знаешь такого? Нет? Ты с ним здесь впервые появился. Новые люди – как на ладони, не спрячешься.
Не думай, что о тебе ничего не известно. Пробили тебя по всем направлениям. Жена алкоголичка, дочь двенадцатилетняя: учится в школе № 67, по улице Стачек. Совсем одна в школу ходит. А еще у тебя, тёлка на сносях, того и гляди разродится. Прогуливается, то и дело, тоже, в полном одиночестве. Смекаешь? Мать с отцом в Сысерти живут – дом большой, деревянный. Есть о чем пожалеть, не дай бог, что случится. А ведь может случиться!
У Джексона похолодело внутри: «Жестко за меня взялись! Чего ради?»
- А, то лавэ, что вы с Витьком поимели, это ж вы от моего пирога откусили. Этот пидор, перед тем как в заплыв уйти, каялся, соплями умываясь. Всё рассказал, даже о планах на будущее. Ты «Лигу»-то, свою, не кинул еще? А-то, Еримеич расстроится. Ой, расстроится!
По глазам вижу – кинул! Кинул! Иначе, откуда лавэ?!
Залез ты, парниша, в навозную кучу – не выбраться! Крыс за яйца подвешивают, знаешь?! А ты – крыса! Натуральная!
Джексон молчал. За лишнее слово спрос был бы неизбежен.
- Я тут с тобой разговоры разговариваю, а мог бы в крендель скрутить так, что соловьем зачирикаешь. Но не трогаю тебя из-за своей надобности. Виды у меня на тебя. Перспективные. Смекалистый ты парень, и руки не под *** заточены. Рубить фишку можешь! Мне талант твой нравится. За него и побалакаем!
Есть чемоданчик. В нем сто тысяч баксов. Через две недели в нем должен быть миллион «зеленых». Это твоя задача.
Джексон стоял, но при этих словах, непроизвольно опустился на стул:
«Что происходит? Не чудь ли это? Не сдвиг ли времени и пространства? Очень уж напоминает американский боевик».
- Я не волшебник, а только учусь. И волшебную палочку в деканате еще не выдали. Рисовать - долго, опять же, качество может подвести.
Может, поехать невод в море закинуть, да золотую рыбку выловить? С неё не только чемодан долларов, полную инкассаторскую машину можно стребовать!
- А, ты с юмором! – Карачай усмехнулся. – Только юмор не всегда жизнь продлевает. Бывает – укорачивает. Как раз – твой случай.
- Азамат, неужели ты всерьёз думаешь, что я поведусь на твои сказки?
Развод лохов! Рядами и шеренгами! Только я не из этой категории! «Завалить» меня можно, хоть сейчас, но калинку-малинку плясать я перед тобой не стану.
Карачай разламывал апельсин на дольки и неторопливо ел одну за другой. Немигающим взглядом он прожигал Джексона, ища в нём изъяны.
- Эй, Котлета, продемонстрируй! – кликнул законник.
На оклик, откуда-то из-за колонн вынырнул неряшливый пижон и протянул Карачаю некий предмет.
- Узнаешь? – в руках вора блестел золотой медальон.
Медальон, что Джексон подарил Анжеле: авторской работы, уникальную художественную вещь. Анжела его никогда не снимала, считая медальон заговорённым, обладающим чудодейственными свойствами оберега.
- И, что? – Джексон внутренне напрягся, но вида не подал, демонстрируя нарочитую небрежность.
- Тёлка твоя, привет тебе передаёт. Говорит: родит на днях. А с новорожденным что делать, так и не знает. Продать может, спрашивает, спрос на детишек нынче огромный!
Это был удар ниже пояса. Такого поворота Джексон не ожидал.
И хоть, закручивание сюжетов его сумбурной жизни, сделало его менее чувствительным ко всякого рода сантиментам, но рождение ожидаемого сына, светлым лучиком вселяло крохотную надежду на то, что возможно когда-нибудь, невзгоды и неурядицы закончатся, освободив дорогу к беспечальному и ясному будущему.
- Где Анжела?! – закипая гневом, вскочил Джексон.
- А ты не дергайся! Уладим миром, все будут живы и здоровы. Еще и в достатке окажешься. А не уладим: одному богу известно, какие капканы на тропинках будут расставлены.
Карачай глядел на Джексона, Джексон глядел на Карачая, не зная, за какую соломинку ухватиться. У него мелькнула мысль о блефе, что  якобы, Карачай берет его на испуг, как говорится: «разводит карася». Но, подытожив плюсы и минусы, пришел к выводу, что всё плохо. Это уже потом, он бросится на съемную квартиру, с верой, обнаружить Анжелу в целости и сохранности, а найдет лишь записку, оставленную ею на кухонном столе: «Женечка, если я задержусь, не огорчайся. Я пошла в гости к бабе-Клаве. Помнишь, я рассказывала о ракетном конструкторе? Хочу с нею посоветоваться, о нашем, о женском.
Очень-очень тебя люблю, и очень-очень целую. Твоя Анжела».

Все время, что отсутствовал Женька, мы с Петей места себе не находили. Прошло больше часа, а его так и не было.
- Может пойти разведать? – нерешительно заикнулся Пипа, но тут же осекся. Н-да, дела....
- Ты с ворами давно не общался, Петя? Хочешь попробовать?
- Я с ворами вообще не общался! И не хочу! Это же другой менталитет.
Простой человек для них - объект наживы. По-другому, воры нас не рассматривают. О чем Женька с ними может толковать? Может им денег надо? Так давай откупимся, отстегнём немного! Нарубим еще капусты, подумаешь!
- А у тебя, балбес ты этакий, не возникает мысли, что нам все деньги придется отдать?!
- Как это все?! А справедливость?! Это же наши, кровно заработанные деньги! Мы что, не имеем права выиграть?! Имеем право только проиграть?!
- Слушай, Петя, а тебе не приходило в голову, что мир не совершенен? Что в мире, где мы барахтаемся, есть две нормы поведения, есть два свода законов, и есть две диаметрально противоположные силы, которые с одинаковым успехом нами правят. О чём я?
Да, всё о том же! Я вот, задумаюсь иногда: в каком говне мы живем! Жутко становится. С детства я знаю: есть государственные законы. Нарушишь – наступит ответственность. Гражданин должен быть честным, благородным, справедливым. Уважать ближнего своего, беречь народное достояние, способствовать процветанию Родины.
А ты много видел таких граждан, чтобы, вот так, с головой, соответствовали перечисленным требованиям. Чтобы кристально чистыми были? И особенно там, в средних и высших эшелонах власти? Ткни пальцем в любого – попадешь в казнокрада. Удивительная ситуация: живем в стране, где все обо всём догадываются, и даже, знают наверняка. Что «откаты», что воровство, кумовство, круговая порука. Генералы танки и самолеты продают, прапорщики АКМы со складов ****ят. Министры, месторождениями полезных ископаемых, как своими торгуют; лучшие земли - миллионы гектар, в иностранное владение списали; «природоохрана» глаза закрывает, и наше бесценные лесные богатства идут за бугор, задарма. Коттеджные поселки, как грибы растут! Что, на честно заработанные деньги?! Знаем об этом?! Знаем! Прокуратура где?!
В ****е! Кормится прокуратура с этого! И так во всем! А как тем, кто в низу? Глядеть на такую ***ню и молча сносить? Куда жаловаться, если государственная машина гнилая насквозь?! Только приспосабливаться! И вот, низы, тоже помаленьку воруют.
Продавцы-торгаши обсчитывают-обвешивают, работяги давят левака, врачи-педагоги-клерки свою копеечку стараются содрать,
и все-все-все, чего-нибудь, да по чуть-чуть, ****ят. Классно?! При этом, исписаны тома законов, на которые, в конечном счёте, абсолютному большинству – насрать!
Большая криминальная страна! Пишем законы, а живем по понятиям!
И, мне кажется, не будь в нашей жизни ссылки, хотя бы, на понятия, начался бы такой бедлам, что и представить трудно. А законники, то есть, воры в законе, какой-никакой, а порядок блюдют. А так, началась бы анархия, махновщина, беспредельщина, которые потом столетие не расхлебать…
Пипа подпрыгнул со стула: - Женька, ну, чего?!
Женька приближался мрачнее тучи.
- Что?! Говори!
- ****ЕЦ!!! Давай-ка, валим отсюда! Сперва к Анжеле! Срочно!
Пока мы мчались в такси, Джексон был похож на каменную глыбу.
Пипа съежился в углу на заднем сиденье, а я перебирал в уме варианты, что же произошло между Джексоном и Карачаем.
Сердца наши тревожно стучали, в такт поршням двигателя, старенького автомобиля.
Такси остановилась у подъезда. Джексон метнулся по лестницам на третий этаж, не дожидаясь, пока мы расплатимся и вылезем.
Мы нашли его в квартире, с запиской в руке, бледного. Анжелы не было, а Джексон сидел на корточках, прислонившись  спиною к стене, закрыв глаза, издавая протяжный монотонный звук.

                Карачай и Джексон.

Или, что за разговор обозначился между законником и нашим другом, со слов самого Джексона.

- Слушай меня, Женя, внимательно слушай! Таких предложений
кто-то всю жизнь ждет, дождаться не может. Я тебе, почти, партнерство предлагаю. А чтобы быть уверенным в твоей благонадежности, бабу твою у себя погостить оставлю. На свежем воздухе, на харчах хороших. Считай, на курорте девка побывает. Присмотр будет, даже, медицинский.
У меня давно мыслишка была, такого спеца как ты на дело поставить.
Понаблюдали за твоей игрой мои люди, и я посмотрел, и решил, что тебя, Женя в свет пора выпустить. Наши Ёбургские казино – это мелочь, да и все мы тут свои люди. Для начала, московские казино побомбить. И если лицом в грязь не ударишь – на Европу переключишься.
- Это, что, мне по лезвию бритвы ходить?! Проиграю – ты меня кончишь, выиграю – там меня кончат?! Кто ж меня с миллионом баксов из Москвы выпустит?!
- Не выжимай слезу. По лезвию бритвы тебе не впервой ходить. Когда
бабки ****ил, не задумывался, на что подписывался?! Вот и тут не задумывайся! А с «лимоном», не выпустят. Реально не выпустят. Но ты не один на такие дела пойдешь. С охраной. Вон, Тема – заслуженный вор Российской Федерации, со своей бандой, будет разруливать все наезды.
Джексон взглянул на представленного вора. Это был чересчур высокий, крепкий мужик лет сорока, с тяжелым взглядом. Пальцы и кисти рук были испещрены наколками, говорящими о его статусе и регалиях. Он мрачно смотрел на Джексона колючим взглядом.

От автора:
Джексон не понял, или не догадался, что вор Тема когда-то пересекался с Анжелой на жизненной дороге. А может, просто, не совсем внимательно отнесся к  рассказу о её злоключениях, в своё время, или, успел забыть. Он был больше погружен в себя, и оценивал сложившуюся ситуацию, не понимая, как удалось ему, здравомыслящему человеку, увязнуть в чёрте какой истории, маховик которой всё больше и больше раскручивался. Упоминание о «лимоне зелени», пугало его больше всего. О подобных суммах Джексон никогда не задумывался, поскольку они не были реалистичны. Может, где-то, в далекой Америке, есть долларовые миллионеры, но в России, о таковых, он даже не слышал. «Зачем Карачаю эти миллионы, да к тому же в долларах?» - догадаться Джексон не мог. Лишь гораздо позднее он узнает, что Карачай, вор в законе, выступил координатором финансирования чеченских боевиков во время второй чеченской войны, и  миллионы долларов ему потребовались для закупки и поставки на Северный Кавказ оружия. Это оружие, с большой охотой начальники армейских складов меняли на валюту, чтобы некоторое время спустя, оно, это оружие, принималось стрелять и убивать наших российских пацанов посланных на территорию Чечни для восстановления государственности. 

- Я, что, уже согласие дал?! Что за движуха пошла?
- Отказа не приму! Либо – либо! Минута на размышление! – Карачай засучил рукав, обнажив «командирские котлы» на всеобщее обозрение.
Джексон наморщил лоб, стиснул челюсти: «Полшажка до пропасти! Затем – бездна! А назад дороги нет! Разве что - авось!!! Авось - пронесет! Авось – вывезет! Минута истекла! Чем отвечать?!»
 
- Давай подробности! – Джексон устроился на стуле, сграбастал со стола бутылку «Napoleon» и присосался к горлышку, пока не одолел половины содержимого.
- Как телок к мамке припал! Неужто страшно? – Карачай благодушествовал, добившись своего.
- А ты думал! Не боится, только, знаешь кто?
- Кто?
- Терминатор! Мать его в дышло! А я человек! Тварь пугливая,
боязливая, в штаны навалить готовая при любой опасности!
- Да, ладно! Ты ж в ВДВ служил, в Афгане. А там, ссыкунов не держали, насколько я знаю.
- Не держали. Но и у храбрецов, очко, тоже, от страха сжималось, когда смерть в глаза смотрела, только они свой ужас хорошо маскировать научились.
Карачай довольно изучал Джексона, словно, только что купленного, арабского скакуна, и, налюбовавшись, заговорил о деле.
- Я так понял, в одиночку у тебя не прёт? А эти, что с тобой, придурки, думаешь, справятся? Возьмешь одного: кого, сам решишь! График следующий: две недели командировка, три недели отдых. За две недели накатаешь: мне «лимон», себе – все, что сверх.
Играть – в VIP-зоне советую, по твоей схеме. Здесь она у тебя удачно пошла. Там должна сработать, не хуже. На крючок вас возьмут наверняка, но тут уже наша забота. Тема - за старшего. Лавэ при нем будут. Все расходы попутные, тоже, на нём. Вопросы?!
- Мне до скончания века катать придется, или вольную дашь, барин?!
Юрьев день в твоем хозяйстве предусмотрен? Давай на берегу шкуру  барана неубитого разделим! Конкретика – мое правило. А, иначе, Буратину можно долго за нос водить!
Карачай недобро прищурился. Его прерогатива - ставить условия.
- Женя, твоя копилочка пока пуста! Когда лавэ в ней забрякает, тогда и вернемся до этого базара. А нынче, пакуй чемоданы! Послезавтра  поездом в столицу. Завтра мне паспорта на стол, к восьми утра. На свою работу – забей! Еримеича я оповещу. Все!
- Последний вопрос. А если я проиграю?
- Поплывешь вслед за Витьком, а то ему скучно, поди. А, чтоб тебе не было тоскливо под водой на раков глядеть, телку твою вдогонку отправим. Вот и будет у вас развеселая компания.
Этим разговор закончился. Джексон поднялся со стула, и тяжело переступая, двинулся к выходу. Ему перестали быть интересны карты, рулетка, игроки. Кто проиграл, кто выиграл, кому повезло, кому нет. Он думал об Анжеле: где она, и что с ней, о невероятном безумии, на какое он согласился, и о том, что из всего предстоящего может выйти.


                Глава 3. Два дня до Москвы.

Глава, в которой есть переживания, суждения и восхищение, подобно, как и в других главах повествования, имеющие место быть, накануне московских событий.

Пипу затрясло, а меня бросило в холодный пот, когда Джексон изложил весь наворот. Квартирка Анжелы была крохотной, и мы трое, разошлись по разным углам, иначе, возникало острое ощущение раздражающей тесноты.
- Женька, чаю завари, во рту пересохло, - воззвал я к Джексону, который топтался на кухне.
- Сейчас, чайник поставлю, - отозвался Джексон, и в подтверждение его слов зашумела вода из крана.
- Ребята, ну, вы чего думаете-то? – Пипа страдал от неизвестности. Добропорядочный семьянин, ботан, как бы сейчас его обозвали, перетрусил не на шутку. – Делать- то, чего? Неужели, подвязаться на разводилово? Вы что, не понимаете?! Мы попали, как тараканы в тараканий домик! Давайте в милицию пойдем! Все расскажем, и нам помогут!
- Помогут в чём, Петя?! – Петина наивность меня чуть не взорвала.
- Приструнить этого Карачая! Что он о себе возомнил?! Кто власть в государстве: вор или милиционер?! Есть ведь Конституция, Уголовный Кодекс, Правосудие! Мы, какие-то дураки! Вместо того, чтобы в правоохранительные органы обратиться за реальной помощью, идем на поводу у уголовника, а ему того и надо! Вот, смотрите, какой у меня план. Мы обращаемся в милицию, где этому Карачаю, с нашей помощью, всыпят по первое число. Он вразумится  и от Джексона навсегда отстанет. И еще, пожалуемся на казино. Не по закону получается, не по справедливости! Люди деньги проигрывают, свои, честно заработанные, вместо того, чтобы их в семью принести, да в доброе дело употребить. Джексон, и вовсе, чужие деньги проиграл, идиот! А если, товарищи из милиции в казино придут и пожурят тамошнего хозяина, и укажут, чтобы Джексону проигранные деньги вернули, пусть не все, пусть, даже часть, то ему бы удалось загладить свою вину перед Павлом Еремеевичем, затем, упасть ему в ноги, испросить прощения, и всё стало бы на свои места. Почему так не сделать?!
Джексон и я, взирали на Пипу как на непорочного агнца: беленького, чистенького, славно пахнущего. Но агнец Пипа, из непорочного образа, почему-то, все время трансформироваться в этакого, демонстративно зажимающего нос чистоплюя, то и дело озирающегося по сторонам, чтобы не наступить по неосторожности в какое-нибудь говно.
Джексон не стерпел: - Пипа, как можно такую херню вещать! Ты хоть раз в жизни в ментовке бывал?! Тебя, вообще, хоть раз в жизни
по-настоящему ****или?! Ты, о жизни знания, откуда черпаешь?! Из гламурных журналов, из телеящика, из бабских пересудов жены с тещей?!
Петя вжал голову в плечи и скрылся в туалете.
Женька разлил по кружкам кипяток, опустил в них пакетики с заваркой и задался вопросом: - Артем, как думаешь, прорваться можно? На душе кошки скребут. Чувствую, кончится всё – хуже некуда. За Анжелу боюсь, за дочку боюсь, за отца с матерью боюсь. За жену не говорю. Мы с ней давно чужие люди, но опасения, однако, тоже давят. Алёна мать моего ребёнка, и мать, моему ребёнку….
Представляешь, я ведь ее трезвой года полтора не видел. Вечный анабиоз. Атмосфера, дома – хоть не приходи. Кладбище! Что я натворил, какого ясеня накуролесил?! Кругом моя вина, каюсь! Понесло меня, как понесло….
Повисла пауза: тягучая, нервнопаралитическая, как заявка на следующий вопрос.
- Боюсь спрашивать. Артём, поедешь со мной? – Женька смотрел в пол, ожидая худшего: что я спасую, начну придумывать отговорки, лишь бы никуда не ехать, и предпочту остаться в привычном, пахнущем нафталином мирке. От Пипы самоотверженности он не ждал стопроцентно. Если бы и от меня последовал отказ, его привычное восприятие мира перестало бы существовать.
- Поеду! Куда я денусь?! – наиграно весело хлопнул я его по плечу, пряча за неестественной веселостью, свою тревогу.
- Спасибо. Тогда я спокоен.
Женька посмотрел мне в глаза и облегченно улыбнулся.
- Артём, мне очень помощь твоя нужна! Как никогда нужна! Думал: откажешься - слова не скажу. Ведь, от меня, как от прокаженного, шарахаться следует! Куда ни плюнь - одни подставы приношу…
Боже! Ситуация смахивает на медвежий капкан. Сунешься, и он сработает. Захлопнется. Руки-ноги переломает, а мы на съедение волчьей стае останемся.
- Не останемся! Прорвемся! Давай-ка, лучше, о главном подумаем и подготовкой займемся. Одной парой рук меньше теперь.
А надо, чтобы: «отряд не заметил потери бойца». Мы одновременно посмотрели на нашего беспечного друга.
Петя был рад радешенек. От него, вроде бы, отстали. Конечно, хорошо, когда всё привычно и спокойно – сердце бьётся ровно, голова не болит, поджилки не трясутся. Дома – жена, дети, теща - не пилит. С работы - домой, на диван, к телевизору. Счастье? Ещё какое!
Петя пил чай и блаженно улыбался. Он витал в облаках, с мыслями о том, что для него приключения закончились, и, что воспоминаний от этих приключений хватит на долгие годы. Жизненная позиция обыкновенная: никуда не лезть - ни во что не встревать, тихо жить - тихо работать. Голова его была светла, полна всяческой, неуместной для практической жизни информацией, но и она, иногда могла выдать, что-то, действительно стоящее.
- Женя, с долгом, как быть? Деньги вернуть как-то надо. Чтоб на тебя уголовное дело не завели. Это же мошенничеством попахивает. Статья, какая, знаешь?
- Сто пятьдесят девятая, часть четвертая: мошенничество в особо крупном размере. Я уже интересовался. До десяти лет лишения свободы. Молодец, напомнил!
- А еще, вам заявления надо написать, на предоставление двухнедельного отпуска, за свой счёт. Чтоб всё официально было. Мало ли как дело повернется.
- Опять, молодец! Башковитый мужик, оказывается, у нас, Петюня!
Ладно, башковитый мужик, твоя задача деньги сохранить, что у Артема спрятаны. Сейчас до его хаты сгоняем,  наличность заберём, и тебя сопроводим, с этаким богатством, по месту жительства. Заявления напишем – заберешь их. Объяснишь на работе: так, мол, и так, срочные семейные обстоятельства. Ну, и от себя приври что-нибудь, только не завирайся. Если мы с возвращением задержимся, боссу деньги отдай. Контракты у меня в столе, проследи, чтоб не затерялись.

Следующий день начался очень рано. Женька, как было оговорено, к восьми утра привез Карачаю наши паспорта. Получил дальнейшие указания, затем примчался ко мне.
Моя Наташа, встретила его не лучшим образом. Накануне вечером, она весь дом на уши поставила, узнав о нашей командировке. А, я, всего-то, сказал: с работы посылают, в Москву, на две недели - и ни слова больше. Но, и этого хватило - накалить обстановку до предела. Наташа знала о похождениях Джексона, поскольку, время от времени, они с Алёной, часами висели на телефоне, перетирая нам, мужикам, кости, и ругая почём зря.
- Чё приперся?! С утра пораньше! Налюбоваться друг на дружку не можете, сладкая парочка?! Я за порог, а вы за бутылкой?! Командировочные, ёшкин кот! Артём! Если, приду с работы – выпивший будешь, вместе с чемоданом полетишь, прямо на вокзал, досрочно, понял?!
Наташа уходила на работу. Погрозив Женьке кулаком, она вышла, хлопнув дверью.
- Не с той ноги встала? Чего это с ней, Артём? – Джексон недоумевал. Шпыняли его, похоже, со всех сторон.
- Сам, как думаешь? Версий две: либо Наташа на тебя давно злится, либо, ты её только что разозлил.
Женька походил кругами по комнатам, по кухне, по коридору, усиленно соображая, затем объявил: - Давай, кофе вари, да покрепче! Новую тактику игры будем готовить! Бумаги чистой дай, и фломастер.
Пока я варил кофе, Женька рисовал.
- Артём, ну, где ты?! Давай быстрей! – нетерпение в голосе, выдавало Джексона. Он созрел для доклада.
- Иду, иду, - нёс я кофейник, чашки и ложки. – План Барбароссы готов?
Женька разложил листочки, и, залпом выпив первую чашку напитка, приступил к объяснениям.
- VIP-зона, куда нам предстоит отправиться, место для игры сложное. Не знаю как в Москве, не был, но могу предположить, крупье там  высочайшего уровня. Всё под камерами. Чуть что не так, выставят без объяснений. А значит, форма одежды – парадная: лучший костюм, лучшая рубашка, лучший галстук, лучшие туфли. Сходим в парикмахерскую подстрижемся. Зайдем в парфюмерию, купим самую модную туалетную воду. Пахнуть нам следует очень элегантно. У тебя, как и у меня, часы – обыкновенные. Надо крутые прикупить. Понимаешь, играем на тысячи долларов, а сами, в часах, как у рабочего и колхозницы. А теперь, главное – схема игры. Я играю, как и играл – на интуиции. Ты – страховка.
В правилах рулетки, помимо обычных ставок, существуют устные ставки. Когда игрок может объявить ставку во всеуслышание, выставив фишки на стол, перед дилером. Ставка принимается секторально: вуазон, орфлайнс, тиэр. Можно ставить хоть на один сектор, хоть на два. На три сектора ставить не имеет смысла, потому что, тогда ничего не выигрываешь: сколько поставил фишек, столько же и вернётся назад. К устным ставкам относится еще, обрати внимание, игра по «соседям». То есть, игра, когда играют пять номеров. Сам, выбранный номер, и, по два соседних номера, справа и слева от самого номера. К примеру:  выбираешь номер, допустим, зеро. Его соседями будут: тройка, двадцать шесть, тридцать два и пятнадцать.
Будешь играть устными ставками. У тебя один и тот же ход: тиэр, двадцать пять – соседи, зеро – соседи, четырнадцать – соседи. Всё остальное сделаю я. Играем в одном месте не более получаса. Либо срываемся, либо отдых. Но не более двух раундов в одном казино за сутки. Это – железное правило. Следи, чтоб меня вразнос не понесло, способ приведения в чувство ты знаешь. Иголками запасись.

Женька прохаживался по тонкостям игры, делился невероятными  случаями из своей практики, из всего того, что происходило на его глазах. Мы выпили кофе из трех кофейников, посмотрели мой гардероб, и я сложил в дорожную сумку, что могло пригодиться в поездке. Затем мы поехали в салон часов, выбрали довольно крутые «котлы»: «made in…»; подстриглись в парикмахерской, и решили: надо набраться сил, выспаться и морально подготовится. Завтра в дорогу.

Карачай провожал нашу «тёплую компанию» лично. Находиться с бандитами и ворами в одной упряжке, мне не симпатизировало. Женьке было привычнее, и он вёл себя более расковано. Мы ехали в сопровождении четверых тёртых разбойников, задрапированных под новоявленных бизнесменов, одетых в дорогие модные костюмы.
Карачай давал последние наставления.
- Тема, со стволами порядок? Керамику привезли? Сколько?
- Керамический пистолет один. Большой дефицит! Четыре «Макаровых», АКМ на случай бучи, ножи. Два ножа керамических, - отчитался Тема.
- Годится. Поселитесь в гостинице. По Москве просто так не шарахаться! Только по делу! Короче, не светиться, а-то, ваши морды приметные очень! Смотреть в оба глаза! От тамошней братвы, знаете, кем прикрыться! Если не поможет – валите не раздумывая! Лавэ жду через две недели. Раньше налохматите - рвите когти обратно. Всё! По вагонам! Попутного ветра в горбатую спину!

Вагоны у нас, по случаю, оказались разными. Тема с братками, загрузились в соседний вагон. Их было четверо, как раз на купе.
Мы с Женькой устроились на свои места, и присоседились к чете пенсионеров: кротким старичкам – дедушке и бабушке. Они тихохонько сидели, бочком о бочок, прижавшись друг другу, как два боровичка, в ожидании отправления поезда.
Состав медленно поплыл, постепенно набирая ход, и вот, локомотив уже нёсся, вместе с прицепленными вагонами, оставляя позади городские пейзажи, и врезаясь, в густо заросшие сосной и елью, скаты «каменного пояса».
- Будем знакомиться, товарищи путешественники? – Женька не изменял своей общительности. – Я – Евгений, это – Артем. Бумажных дел мастера: бумаги со стола на стол перекладываем. Менеджеры - по-современному. Вас как звать-величать?
- Глазырины, Егор Иванович и Ульяна Федотовна. Ветераны.
- Ветераны? – Женька уважительно замычал.
- А, Евгений, у нас, тоже ветеран, - вставил я. – В Афгане повоевал. Даже, медаль за боевые заслуги получил.
Женька заскромничал: - Артём, не делай из меня героя. Герои рядом с нами – вот они, - и указал на попутчиков.
Постепенно завязался теплый разговор, Ульяна Федотовна достала домашние заготовки и накрыла дорожный столик.
- А чего на сухую?! – вскинулся Женька и вытащил из своей сумки бутылку водки. – Боевые сто грамм,  как на фронте, перед атакой!
А стаканов нема….
Женька выскочил в проход, дошел до проводницы и вернулся со стаканами.
- Цивилизация! Есть – всё что надо! Давайте выпьем за победу! За великую победу, за которую положили головы лучшие люди земли. Вечная им память! И, чтоб не было больше фашизма, и чтоб не было больше войны! Никогда!
За такой тост грех не выпить. Даже Ульяна Федотовна не отказалась. А, Егор Иванович принялся расспрашивать Джексона о его заслугах.
- Вы Евгений, к какому роду войск приписаны были?
- Воздушно-десантные войска. ВДВ – сокращенно.
- А, я - артиллеристом был, а Ульяна Федотовна – радистом. С нею-то я
после войны познакомился, с тех пор – только вместе. Позвольте поинтересоваться, медаль за боевые заслуги не каждому вручают. Вы, Евгений, как отличились?
- За одну боевую операцию. Но оговорюсь сразу, я не герой, каким меня Артём разрисовывает. На войне, оно, ведь - всё по-другому. Просто, делаешь, что положено делать, что приказано. На то она и война.
Все ждали продолжения, а Женька нарезал пластиками копчёную колбасу, раскладывая их на уже порезанный хлеб.
- На нашем участке, передвижение колонны техники намечалось. А тут, разведка доложила: дорогу в ущелье, на самом узком участке, духи заминировали, для осуществления дальнейшей попытки уничтожения колонны. Командование отправляет сапёров, и взвод в сопровождение – наш взвод. Взводным у нас - старлей - гениальный мужик. Сразу обозначил, когда мы на место пришли: снайпера ждут – по любому! Он местность оглядел, и говорит: «Снайпера там, там и там», - указывая, на одному ему, видимые, удобные вражеские позиции. Предположительно три точки. И приказ: «Уничтожить, не обнаруживая себя!»
Половина взвода осталась с сапёрами, половина полезла в горы. Я командиром отделения был, вот и повел своё отделение под чутким руководством нашего взводного. Часа два мы по горам лазали, пока первую точку обнаружили. С неё дорога, как на ладони просматривалась. Устроился дух основательно – не сразу увидишь. И подобраться к нему незамеченным – никак, и шум производить – остальные кипишнутся. Старлей решился на уловку – под духа замаскироваться. Мы его ветками обвязали, травой, грязью измазали, в общем, чучело сделали натуральное, чтоб, хотя бы, на офицера Советской Армии не походил. А он еще, по-ихнему, по местному, мог изъясняться. Приказал держать духа на мушке, а сам давай его из-за камня вполголоса звать. Когда вполголоса - не определишь, чей голос, свой или чужой. Дух не понял хитрости, с лежанки слез, на голос пошёл – тут его взводный и сделал штык-ножом.
Со следующим, такой номер не прошёл. Дух бдительным оказался, пришлось его успокоить. На звук выстрела, по нам прицельный огонь  из двух точек сразу открылся. Как оказалось, духов не трое, а четверо было. И эти двое оставшихся, в момент, положили двоих наших пацанов и взводного зацепили.
Командир ранен, два двухсотых, и пули летят. Нифига себе?!
 Мы с пацанами очумели от таких неожиданностей. Взводный мне приказ: принимай командование на себя и выполняй боевую задачу.  Сам кровью истекает! Чем не герой?!
 Двоих я оставил за здоровьем командира следить, перевязку сделать, и перестрелку поддерживать. А с остальными рванул духов ликвидировать. По звукам выстрелов, мы их быстро обнаружили. Зашли с тылу, и, как в тире. В общем, поставленную боевую задачу выполнили. Сапёры дорогу разминировали, колонну пропустили, а меня, на дембель, к награде представили.
- Хороший солдат! Хороший! – Егор Иванович протянул руку для пожатия, растрогавшись.
- Егор Иванович, вам в Москву по какой надобности? – Женьке было всё интересно.
- Хочется парад победы, на Красной площади посмотреть. Пока в силе. Помирать скоро. Годики не спрашивают, бегут себе и бегут. Так напоследок, на мощь державы хочется посмотреть. Но до девятого мая время ещё есть, вот мы с Ульяной Федотовной к нашим боевым товарищам в гости и заедем. Уходят товарищи по фронтовому братству. Год от года всё меньше и меньше нас. Наступит день, когда последний фронтовик уйдет из жизни. Забудется у молодёжи война. Что тогда будет? Не дай бог, фашизм снова голову подымет. Уроки истории забывать нельзя! Война – не игра! На какие муки народы обрекает! А что такое бой?! Чудовищно страшно!
Досталось мне, от Москвы, до самых до самых до окраин повоевать.
В двадцать годков, голова вся седая стала. Оборона Москвы - представляете что такое? Немец – вот, рукой подать. Бьет из всех орудий. Танки, пехота. Самолеты с воздуха бомбят. А у нас приказ: стоять насмерть. Земля от разрывов на дыбы становится. Ушные перепонки лопаются. Людей в клочья разрывает. Тебя трясёт от страха, хочется кротом глубоко в землю зарыться, подальше от свистящих пуль, осколков, человеческих воплей. А командир батареи орёт: «Заряжай!» Его не слышно, и только, по озлобленной гримасе догадываешься, какая команда исходит. «Огонь»! – гильза вылетает - снаряд в ствол! «Огонь!» - гильза вылетает - снаряд в ствол! Соседняя батарея разбита. Месиво: снег, кровь, грязь, пороховая гарь. А мы лупим до последнего снаряда, потому что нельзя остановиться, потому что, если носишься как чёрт по искорёженной земле, то не так страшно, некогда думать о смерти. Ужас охватывает, когда последний снаряд вылетает из орудия, и немец поднимается в атаку. Связи нет,
подмоги нет, и только последствия побоища перед глазами. Бежишь по полю, падаешь в воронки, в поисках каких-нибудь боеприпасов. А их нет, одни пустые ящики. Если до ночи продержался – хорошо, значит уцелел. Немец ночи боялся, а нам ночь - передышка. К утру,  боеприпасы подвозили, и резерв подтягивался. Непосильно тяжело было. Как живым остался – в толк не возьму…
За окнами стемнело, потянуло ко сну. От предложения лечь спать никто не отказался.
- По подразделению – отбой! – шутливо скомандовал Женька, и всё «подразделение», дружно укрывшись одеялами,  закрыло глаза.
Вагон покачивало от скорого движения, а я лежал с прикрытыми веками, «переваривая» прожитый день, думая о разных разностях.
«Какие разные люди! Какая разная жизнь! Она даётся один раз, а мы растрачиваем её, порой, на всякую чепуху. Если допустить, что возраст человека может достигнуть ста лет, в днях, это всего, 36 500 дней! А если реально, взять лет семьдесят? То у человека в запасе 25 550 дней жизни! Смешно! Как у бабочки-однодневки! Кто говорит: жизнь страшно долга?! Жизнь – как искра: вспыхнула и погасла!
Я не представляю, какие силы движут людьми. Что роится у них в головах?
Пожалуйста, вот фронтовики – чудесные люди, но замечаемые обществом лишь к празднованию победы, и забываемые в течение всего остального года. Что думают они о повседневности: видевшие смерть, гибель друзей-товарищей, в большинстве, израненные, искалеченные, но не сломленные?
Как они смотрят на  безразличие государственных чиновников, на юнцов, рисующих в подворотнях свастику, на воровские понятия, опутавшие современную действительность? А, в период развала Союза, на всеобщее обнищание, потерю сберегательных вкладов и всех жизненных накоплений? На ваучерную «прихватизацию», не так давно прошедшую, и в очередной раз, ставшею предметом надувательства, оставившую с носом обычных простых людей? На всевозможных нуворишей, спекулянтов, мошенников, жирующих на наших же нуждах?
Ветераны, да и всё старшее поколение, не стонет, не жалуется, не ропщет - терпит (ворчит только иногда), надеясь на лучшее, и уходит в мир иной, так и не увидев благоденствия. Никуда не годная жизнь скажете?! Так ли? Может терпимость выражается их знанием чего-то большего, такого, о чём остальным невдомёк? Может, пройдя тяжкие кровавые испытания, страждущая душа получает билет в рай, и знает об этом?
Задумаешься, и поневоле, приходишь к сравнению общественных слоёв: кто за что борется. Ну, и кто же за что борется?!
Если по справедливости, то следует пройтись, конечно, по всем! А, по себе, если уж, по справедливости - в первую очередь!
Вот – я. Кто такой – я?! Что такое – я?!  С точки зрения банальной эрудиции – индивидуум. Ну и что? Полтора килограмма мозга, четыре литра крови, девяносто килограмм живого веса. Вот параметры, указывающие на мой человеческий облик. «Родился, учился, работал», - так, наверное, на могильном камне следовало бы написать, после смерти. Заслуг никаких, таланты не реализованы, коэффициент полезного действия 4%, как у паровоза. Течение жизни непонятное, стремления туманны. Утром проснулся, вечером спать лёг. С женой полаялся, ребёнку навтыкал, телик посмотрел – таков ежедневный распорядок. Один выходной на неделе - выспаться хочется! - жена тащит по рынкам-магазинам таскаться! За что, спрашивается, бороться?! За какое золотое зёрнышко? Поэтому, я ни за что и не борюсь! Гражданская позиция на нуле, общественная, от меня польза - никакая. Веры в светлое будущее нет, прошлое обосрано, настоящее не обнадёживает. Удариться во все тяжкие, как Женька? Но, я увидел, к чему подобное приводит. Подведя итог, можно меня отнести к балласту, ненужному, никчёмному. Одним словом – паразит.
По себе прошёлся?! Типаж для себя определил?! Давай дальше!
Бандиты, что едут нас охранять: цель существования, у этого сословия какая? За что борются, господа уголовные авторитеты?! Или они себя особой кастой считают, и к ним подобные вопросы неприемлемы? Скорее всего, так и есть. Разглагольствовать о добре и зле – не их материя, но за ранимость своей души, готовы порвать любого.
Свет в окошке – лагерная лирика, лавэ на кармане, а также, респект и уважуха сотоварищей. Дальше конца «срока» вперёд не заглядывают.
Барак – дом родной, пахан – суровый, но справедливый отец. Опасность – щекотание нервов, адреналин, яркие эпизоды жизни. Бабы – суки, подстилки, лярвы. И всё это, в целом – романтика.
Что ещё? Кто мы, для них: я и Джексон? Расходный материал? Спишут нас со счетов: как только – так сразу?! Пожалуй, что – так!
Но напевать дальше этот неблагозвучный мотив, что-то не хочется.
И вообще, размышления на заданные темы - бесполезное времяпровождение. Всем и так известно: кто за что борется. Два полюса – материальное и духовное. К сожалению, материальное возобладает. Почему? Ответа у меня нет….
Я заснул, а поезд продолжал следование, останавливаясь на крупных станциях. До Москвы – сутки. Выспимся, и – столица….
Когда я пробудился, Женька уже пил чай, уплетая, невесть откуда взявшиеся булочки.
-  Десантируйся, соня! Подъезжаем!
Егор Иванович и Ульяна Федотовна перекладывали сумки. На них были одеты кители. Китель Ивана Егоровича позвякивал медалями, на нем не было «живого места». Ровными рядами, награды теснились чуть не до пояса, боевые ордена горели благородным светом.
- Вот это - да! – воскликнул я. – Ульяна Федотовна, и у вас наград не меньше, чем у Егора Ивановича! Я столько отродясь вживую не видел!
Глаза наполнились восторгом, а душа бесконечным уважением.
 Ветераны скромно отмалчивались. Сколько восхищений им пришлось выслушать за многие годы?! Но, эти восхищения, торжественные речи, признания в вечной любви, произносились один раз в год – на 9 мая – день ознаменования великой победы в великой войне.
Локомотив притормаживал. Ярославский вокзал. Приехали.
- Мы вам сумки поможем вынести! Хватай, Артём! – подсуетился Женька, и, подхватив несколько сумок, направился к выходу. Я последовал его примеру.
- Счастливо! Здоровья вам! – расточали напутствия я и Женька, а на нас уже раздраженно поглядывали восемь недобрых глаз, красных от недосыпу. Наша "охрана" сутки пила водку и напропалую резалась в карты.
- Хорош порожняк гонять, поехали! – скомандовал Тема, направившись к выходу с вокзала, и все последовали за ним.


                Глава 4.  Встреча со столицей.

Глава, в которой почти ничего не происходит, но зато, присутствуют первые впечатления, от нашего, едва начавшегося слияния с московской городской средой. Время и место действия – Москва, 1999 год.

Здравствуй, большой муравейник! Сутолока почище, чем в Ёбурге!  Огромная барахолка, раскинувшаяся по площадям и улицам, пестрящая разноцветным товаром, свисающим с бельевых веревок, навалом сложенным на импровизированные столы. Будки, киоски, торговые палатки, рядами тянущиеся блошиные рынки. Мужики и тётки затрапезного вида, торгующие, абы чем, с тарных ящиков.
Москва занималась бизнесом. Столица воспряла духом. Воспряла первой из городов русских, после обрушившегося дефолта.  Предприимчивый градоначальник, вовремя смекнул, что торговля, пусть, дикая, первобытная, неконтролируемая – движитель экономики. И в Москву рванули все, кому терять было нечего: у кого оставались последние средства, чтобы «крутануться», покорители народных масс, уверовавшие в свою звёздность, обнищавшие жители СНГ (Содружество Независимых Государств), в поисках низкоквалифицированного труда, и много-много всякого народа ищущего лучшей доли.
По Ярославскому вокзалу косяками передвигались провинциалы, с мешками и огромными сумками. Цыганки, как осколки рассыпавшегося табора, колесили, отягощенные грудными детьми, и тут же снующими, босыми, чумазыми цыганятами. Привокзальная площадь будоражила обоняние шашлычными ароматами, в глаза били гигантские баннеры с рекламой водки SMIRNOFF и сигарет CAMEL.
Наряд ППС (патрульно-постовая служба) преградил нашему небольшому отряду дорогу, как только мы отошли от главного здания железнодорожного вокзала.
- Сержант Ерёменко. Проверка документов!
Позади сержанта стояли два милиционера с автоматами.
- В чём дело командир? – Тема вышел вперёд. – Мы в засаду, что ли, попали? Куда ни плюнь, везде документы требуют! Вот, двух шагов не сделали, снова проверка! Может на лоб паспорта прилепить, чтоб сразу видно было?
Милиционеры сдёрнули с плеч автоматы, и встали наизготовку.
Тема «забуксовал». В сумках, что держали в руках его спутники, находилось боевое оружие и сто штук зелени. «Спалиться» на обычной проверке документов, было бы верхом тупоумия, дойди дело до досмотра личных вещей.
- Ладно, командир. Всё в порядке. Смотри документы, раз положено.
Паспорта по цепочке перекочевали в руки сержанта, и он погрузился в тщательное их изучение.
- Темашев Николай Алексеевич. Регистрация где?! Почему нет регистрации по месту жительства? – блюститель порядка пристально взглянул на Тему. – Ракутько Виктор Станиславович. Ваша где
регистрация?!  Шигаев Олег Германович. У вас, тоже, нет регистрации!
Сержант, довольно ухмыльнулся, обернувшись на, стоящих наготове, автоматчиков. Он нашёл, за что зацепиться.
Обирать приезжих – нормальная, с некоторых пор, заведённая практика, взращённая в среде городских патрульно-постовых служб, распространилась повсеместно. ППСники, по долгу службы, курсировавшие по местам скопления иногородних граждан, мало что  понимающих в юридических тонкостях существующих прав и свобод, да и, самым банальным образом, пугавшихся людей в форме и погонах, одновременно выполняли два полезных дела: следили за соблюдением законности, и повышали своё благосостояние.

От автора:
«Придраться можно и к фонарному столбу!» - любимая поговорка не заслуженно обиженного «нашего человека», схваченного  за руку блюстителями правопорядка, в особенности, за какую-нибудь незначительную ерунду. «Наш человек», в глубине души понимает, что в юридическом аспекте, если уж очень пристально присмотреться – нарушение, как таковое, может слегка  и присутствовать. Только, обида, за понесенное наказание у него не проходит долгое время, так как: «Ведь, за сущий пустяк наказали!» - и второе: «На карман же себе денежки покладут, гниды!»

- Отсутствие регистрационной отметки в паспорте – серьёзное административное правонарушение, - как по накатанному, затянул заученную песню сержант, - нарушители привлекаются к административной ответственности в виде штрафа. Темашев, Ракутько, Шигаев,  следуйте за мной в отделение, для оформления протокола!
Сержант дал команду следовать, а сам выжидательно стоял и оправлял обмундирование, в надежде дождаться выгодных предложений.
Тема подошёл к нему вплотную, сверху вниз, обращаясь без тени смущения: - Командир, некогда нам волокиту разводить. За каждого – Бенджамина Франклина ставлю. Трёх Бенджаминов – и: вы по своим делам, мы - по своим. Идет?
- Триста долларов? – у сержанта заблестели в глазах символические долларовые знаки. – В паспорт положи, а документ мне передай, - почти беззвучно произнёс он, делая вид, что снова разглядывает интересующие его данные, в одной из развернутых бордовых книжечек. Тема вложил в паспорт три сложенные пополам стодолларовые купюры и сунул его милиционеру, на что тот, ловко отреагировал: выудил купюры и отправил их в самый дальний карман внутренностей бушлата.
Получив желаемое, сержант откозырял: - Нарушений не обнаружено! Приятного пребывания в столице!
Наряд двинулся дальше, а наша группа - в противоположную сторону.
Тема отклонился от заданного маршрута немного в сторону, шагов на двадцать, где, явно скучая, сидел на складном стульчике парнишка приблатненного вида, поставленный, видимо, местными авторитетами на скупку краденного. Рядом с ним красовалась  колченогая конструкция, на которой краской, от руки, было намалёвано: «Куплю золото и др.». 
- Эй, малой! У вас мусора давно такими озверевшими стали? Чуть что не так – дулом тычут! – «подкатил» Тема.
- О, провинция понаехала! А ты не слыхал о взрывах в метро? Теракты! Вся Москва колом стояла! Облавы за облавой - продыху не было! Не слыхал? Из какой деревни, мужик? У вас там что, даже радио нет? – не замедлил с ответом паренёк.
- Слыхал, как не слыхал! В нашей деревне и не такое услыхать можно. А скажи-ка мне, чудило, на Ярославском, кто смотрящий? Не Пахом ли? – Тема знал, что за Ярославским вокзалом «присматривает» Пахом - его давний сосед по лагерной койке, еще с первой ходки.
- Пахом…, - неуверенно и осторожно выдавил, чудило, косясь на богато расписанные руки, непонятно откуда взявшегося верзилы, задающего настораживающие вопросы.
- Где его найти? – Тема добавил напора.
- Не знаю….
- Кто знает?!
- Не знаю…. – парнишка стушевался, оценив, какой не простой экземпляр здесь нарисовался.
Тема блеснул золотой фиксой, криво улыбнувшись, достал сигареты, закурил, поглядывая по сторонам.
- Изменилась Москва. Давно я тут не был. Забарыжила. Купчишками обросла.
Не докурив, Тема бросил сигарету: - Где остановиться, знаешь? Да, чтоб место тихое было, не на виду. Хату свободную на шестерых надо.
- Кто ж вас на постой возьмет, без рекомендации? Люди вы не знакомые, что от вас ждать не понятно.
Тема свернул в трубочку купюру достоинством в пятьдесят долларов и поднес её к носу своего собеседника.
- Хорошо валюта пахнет? Америкой. Соображай быстрей, вижу ведь, есть на примете хата. А люди мы безвредные, так и отрекомендуешь. Бабки наперёд зашлю, за две недели.
- Сто долларов дашь? – попытался не продешевить молодой скупщик золота, начиная возбуждённо подергиваться, в предвкушении лёгкой наживы.
- Дам, если хата пятизвездочной окажется.
- Бывшая коммуналка, под расселение. Но там всё супер. Отвечаю. Под частную гостиницу взята. В Замоскворечье. На шестерых, великоватой, пожалуй, окажется. Я за человеком нужным сбегаю, в момент! Погоди пять сек!
Паренёк подхватил колченожку, стульчик, и бегом пустился к поодаль собравшимся таксистам, предпочитающим, в ожидании не частых пассажиров, не тратить время попусту, а заниматься делом: резаться в нарды, шашки и шахматы. Отыскав того, кого нужно, наскоро переговорив, он, уже без своих рабочих атрибутов мчался назад.
- Можно ехать. На двух машинах доберёмся. Цена договорная, умеренная. По карману не ударит, при ваших-то возможностях….

Так называемая, гостиница, оказалась действительно не плоха. Отделка подвисла, правда, в стадии незавершенности, но основные бытовые удобства оказались на высоте. Район тихий, дом не приметный: самое что ни на есть – то, что надо. Тема, постояв на вокзале под дулом автомата, предусмотрительно подумал о том, что обстановка на московских улицах нервозная, а следовательно, вероятность взятия под контроль, штатными и заштатными сотрудниками «уголовки» и «госбеза»,  всех известных московских «приютов» – весьма велика. Оказаться у органов под пристальным вниманием, даже будучи кристально чистым, было бы недальновидно.
- Тема, очи чёрные пора сомкнуть. Спать охота – сил нет. Никуда не двинем, пока не выспимся! – поставила ультиматум «охрана» и вяло разошлась по «номерам».
- До восьми вечера отдыхаем. Потом за дело, – одобрил Тема, удаляясь.
Женька недоуменно посмотрел на меня.
- Тема, мы чего время теряем?! Вы спите, а мы с Артёмом прошвырнёмся по объектам, в курс дела войдём. Не возражаешь?
Тема выглянул из комнаты, подумал, поводил туда-сюда глазами, и наконец, пришёл к решению: - Не возражаю. Маршрут составьте. Какие казино покруче, определите. На расходы штуку баксов возьмите.
Он отсчитал тысячу долларов и протянул Женьке.

Таксист, что повёз нас на экскурсию по городу, оказался малым сметливым. На наш ярко выраженный интерес к игорным домам, он отреагировал, как знаток всей игорной индустрии.
- Ребята, в Москве есть, где поиграть! Прокачу, покажу лучшие казино. Вам десяти, для начала хватит? Сам похаживаю. Когда удачно, когда нет. А вы, что, бомбить приехали? Говорок-то уральский, слух режет.
Мне одних, таких, с Урала, возить приходилось. Неделю под заказ шоферил.  А, когда на поезд спроваживал, у них, копейки денег не нашлось. Под ноль продулись. Азартные, черти, оказались. Вы не такие, случаем?
- Нет, братишка, штанов последних мы с себя не снимем. Так, побалуемся, нервы пощекочем. Смотри, сейчас кружочек сделаем, и рули к какому-нибудь помпезному заведению, поглядим, чем там дышат.
Женька запоминал вывески казино, попутные россказни водилы, задавал наводящие вопросы, пока такси маневрировала по районам столицы. С Ленинградского проспекта такси свернуло в Первый Боткинский проезд, и остановилось около  казино «Титаник».
- Только-только, открылось. Сам не бывал, а знакомые говорят: серьезное заведение. Упакованное – за милую душу. Правила лояльные. Обхождение. Вот тут и попробуйте, кто у кого печень клевать станет. Ни пуха, парни! На обратную дорогу денег оставьте,
а-то, ненароком, забомжуете здесь – будет тогда вам «счастье».

- Закурим, Артём? – остановился перед тяжестью массивных дверей Женька. – Слушай, как сейчас мы себя поведем. Разведка боем. Я поиграю, пощупаю, что здесь за специалисты. Ты сиди, кока-колу пей, недотёпу из себя корчи. Если дилеры – чушки, и просчитать их окажется сравнительно легко, то я немножко выиграю, затем чуть больше проиграю. Не стоит сразу заявлять о себе, что мы способны оттяпать у них кусок, иначе, моментально попадём в чёрный список, и дорожку сюда нам закроют. Поэтому, в данный момент понаблюдаешь из зрительской ложи. Все лавры остаются на вечер. Цветы и горячие поцелуи растроганных барышень, тоже на вечер. А сейчас - вперёд.
На входе в «Титаник», как и везде – досмотр. Обязательная рамка металлодетектора, досмотровый металлодетектор, фейс-контроль, дресс код, регистрация.
- Солидно, - оценивая внутреннее убранство, присвистнул Женька, - как есть, затонувший «Титаник». Ди Каприо, не прячется под столами? Нынче звезду пригласить – как себе на грудь орден повесить. Зауважают: и свои, и чужие.
Женька указал мне рулетку, за которой мило улыбалась красавица, а сам направился обмененивать деньги на фишки.
«Титаник» оказался двухуровневым игровым заведением, вытянутым, и, предполагающим сходство с морским судном. Царил полумрак, точечная подсветка, имитация корабельного металла, что создавало иллюзию волшебства, загадочности, тайны, и провоцировало дух игрока на бесшабашные поступки.
Я разместился сбоку от томящейся красавицы, ожидая Женькиного возвращения.
- Желаете делать ставки? – вознамерилась пленять меня черноглазая девушка, в отсутствие других жертв.
- Желаем, если позволите выиграть. Проигрывать вовсе не хочется, - как можно жалобнее сконфузился я, и пригляделся к её бейджику: - Ассина? Что за имя такое? Впервые вижу, слышу, тем более, разговариваю с носителем столь прекрасного имени. У тебя какие планы на вечер, Ассина? Может, потанцуем? Какая восхитительная восточная красота! Я сражен, я убит, я погиб…. Но ты, Ассина, в силах меня спасти, от алчущей страсти, пожирающей моё молодое страдающее тело, зубами злейшего динозавра из всех злейших динозавров мезозойского периода! О, Ассина, патока моего сердца! Сладчайшая из сладчайших! Не говори - нет, ведь тогда, я умру, навсегда!...
Моя задача состояла в том, чтобы нести всякую чушь, изображая из себя простака, провинциала, одним словом – деревенщину, случайно попавшего в большой город. Так решительно заявил Женька, словно, режиссёр столичного театра, начинающему актеру-любителю из сельского зачуханенного клуба. С взятыми на себя обязательствами я как мог, справлялся.
- Что он тут несёт, этот неудавшийся Ромэо?! – обратился из-за моей спины Женька к Ассине. – Подкатывает? Охочь до красивых девушек – сладу нет! Как в город вырвется, хоть на цепь сажай! Неженатый холостяк! Женить никак не можем, всем Котопытовом стараемся! Прибрал бы уж кто к рукам, этого эротомана!
Ассина сдерживалась, но хихикала.
- Давай-ка, пять стеков, фишками по два доллара.
Рулетка вращалась, кружилась волчком. Красное – чёрное, красное-чёрное, зеро. Шарик бегал по кругу, наподобие маленького пони из цирка. Женька раскладывал по полю фишки, а я попивал кофе, изредка издевательски комментируя происходящий процесс.

- Делаем ваши ставки. Заканчиваем делать ставки. Ставки сделаны.
- Евгений Викторович, ну, ты чё мимо лузы все время лепишь! Целкость совсем потерял?! Может, передохнёшь? Дай, я поставлю! Вот сюда, вот сюда, вот сюда! – я хватал со стола фишки, и не глядя ставил – куда упадёт, иногда  умудряясь случайно попасть в номер: - Видишь - вот как надо играть! Бездарность! Руки в заборе выпрями! Тебе фамилию, на Криворучко поменять надо! А потом ещё раз поменять, на, Кривоножко и Кривоумко!
Женька выставил последние фишки, и они благополучно все перешли на сторону крупье.
- Что, любитель острых ощущений, продул?! Вот что значит, к мнению товарища не прислушиваться! Сам с усам – голышом к небесам! В голове вата, а не ума палата! Пошёл дурак на деньги играть: проигрался - стал пузыри пускать! На метро, хоть, осталось мелочи?
Женька изображал нахохлившегося воробья, задумавшегося о превратностях судьбы. Это был внешний образ, удачно им спланированный. Внутренне он ликовал, убедившись в верности своего многоходового плана.
- Евгений Викторович! Домой? Хватит на сегодня? Не похвалили бы тебя в нашей поселковой администрации. Нашпыняли бы за растрату казённых средств! В который раз спрашиваю: домой?!
- Домой, Артём Геннадиевич, домой. Но вечером я вернусь! И тогда все узнают, кто такой Евгений Викторович! Все! Кстати, Ассина, а потанцевать с тобой, я бы не отказался, - и Женька хитро подмигнул
 девушке с обворожительными чёрными глазами.

Свежий воздух благоухал весной. Апрельское солнце било лучами с нарастающей силой. Скоро май, а там и лето – долгожданная пора, всех: от мала до велика.
- Говори, получилось?! – набросился я на Женьку, сразу, как мы оказались снова на Ленинградском проспекте. Мне не терпелось узнать о прогнозе, и вероятностях сегодняшнего первого вечерне-ночного противостояния.
- Получилось! Мы их сделаем, на раз-два! Я-то думал, тут - монстры, а тут – плюшевые мишки. Блицкриг! Молниеносная победа!
И, паранджа слетит с угнетённого трудового народа! Пусть скрежещут зубами волчары капитализма! Я их заставлю раскошелиться!
Прикинь - уровень первоклассника! Эта, Ассина кидает шарик, а мне уже известно, куда он закатится. Разница в пару ячеек. Если все крупье на «Титанике»  такие же мастера, утонет этот «Титаник», как и его знаменитый первообраз.
- Значит, тактика не меняется?
- Не меняется. Всё по плану. Едем обратно, успеем немного отдохнуть.
Пошли к метро. Посмотреть хоть, московскую поземку. В Москве побывали - на метро даже не прокатились! Не обидно?!
- А на Красной площади не побывать, а в «Третьяковке» - не обидно?!
- Обидно, но наверстаем, я думаю! Какие наши годы?!
Женькин оптимизм вселял уверенность. До станции метро «Динамо»
мы дошли скорым шагом, почти молча, думая о своём. Спустились в подземку, и вскоре вышли на станции «Треьяковская», откуда долго любовались стаей домашних голубей, кружащей над Замоскворечьем.
- Слышишь, Женька! А ведь мы на «Третьяковской» вышли, значит, где-то рядышком «Третьяковская галерея» должна быть?! Представляешь, находиться в двух шагах от своей мечты и не побывать – очень жалко! Москва, сколько здесь интересного, великого. Кладезь знаний, хранилище, чёрте каких достижений.
- Тут кругом святыни, древности, артефакты. И никому до них дела нет. Спроси любого москвича: часто он по музеям ходит, на реликвии смотрит? Некогда им ходить. Бытовуха заедает. Так что, залижи свою  кровоточащую рану: много, каких распрекрасностей увидеть нам в жизни не пришлось, и наверняка, никогда увидеть не придётся.
Жизнь, штука непонятнейшая. С одной стороны – бери и пользуйся,
с другой стороны – обломайся! На красоту хочешь до смертного одра любоваться? А кто тебя, бездельника, кормить станет? То-то и оно! Так что, хватай свой рабочий инструмент (молоток, лопата, мастерок, отвёртка), и мантуль  от зари до зари! Тогда не найдётся у тебя ни времени, ни желания о херне всякой думать. Прожить, на сегодняшний день, и без красоты можно!

Вечер сулил упоительное развлечение. К восьми вечера «бандосы» выспались. Тема им дал команду начиститься до блеска водной глади, упаковаться оружием, и по готовности, придирчиво устроил проверку.
- Зига, попрыгай.
- Тема, я чё, заяц? На кой мне прыгать? – недоумение Зиги читалось прямо со лба.
- «Керама» выпадет, чё делать будешь?! Проверить, хорошо ли, крепко ли держится! Объяснять вам, тупоумкам, постоянно, что ли?
- А…а, - здоровяк попрыгал. – Сидит, как влитой! Смачная игрушка!
- Шалай, Киля – штанины задерите.
Те послушно задрали штанины. У каждого на голени висел надёжно пристёгнутый керамический боевой нож.
- Тема, на керамику, точно не зазвенит? Рамка не опухнет, когда мы через неё пойдем? Бакланами будем, если она завайдзит! – одергивая штанины, «бандосы» в очередной раз, проверяли Тему на деловитость.
- Детекторы на металл настроены! Что вы, как чушканы, всё не о том?!
А, о том - это вот что: сядете в баре - сосите пиво. Водки не пить! Смотрим, чтоб всё ажюре. Если разгуляй начнётся, месим несогласных, и на выход. Тачки зафрахтованные, рядом пристроить надо бы. Только, сегодня, думаю, дела по крестовой масти пойдут. Чуйка у меня, чуйка! С кушем вернемся! С хорошим! Так что, не зудите под руку! Не пугайте удачу!

Две машины такси прибыли к десяти вечера. Водилы не прочь оказались подзаработать, согласившись подежурить у «Титаника», в ожидании состоятельных клиентов, какими наша компания им представилась.
- Ожидайте! С места – никуда! За расчёт – не пожалеете! Минута ожидания – доллар, плюс премия, - посулил Тема, оставляя таксистам задаток, и затем, нам всем: - Вы чё скопом попёрлись?! Вразнобой! Первыми  наши игроманы, затем Шалай и Киля, мы с Зигой напоследок.
Далее, привычный досмотр: рамка, ручной металлодетектор, фейс-контроль, дресс код.
«Титаник» вытянулся роскошным затонувшим судном, по «палубе» которого Женька ступал заправским капитаном: медленно, с достоинством. А я, следовал за ним романтически, воздушно, ощущая себя, не то первым, не то вторым помощником капитана, не то, бывалым боцманом, готовым, вот-вот, свистнуть в свою свистульку, и зычно крикнуть: - Свистать всех наверх!


                Глава 5.  Первый успех.

Глава, в которой описаны: наша первая успешная вылазка в казино «Титаник», и доверительный разговор Темы и Джексона. Время и место действия – Москва, 1999 год.

Ночная игра собирает весь бомонд азартного мира. Верхний уровень «Титаника», куда мы поднялись, удивил множеством элегантно одетых дам, играющих и прохаживающихся между столами. Изрядное количество мужчин дворянской осанки, не обременённых дурной наследственностью, блистающих благородностью черт лица, занимали карточные столы, попыхивая дорогим табаком, чередуя процедуру вскрытия карт, с процедурами кофейных и коньячных дегустаций.
Зелёное сукно столов точечно освещалось, и в этом свете можно было заметить три-четыре, хорошо знакомых лица, не сходящих с экранов телевизоров, из эстрадно-попсовой, либо театрально-киношной тусовки.
- Идем за крайний стол, в конец зала, - потянул меня Женька.
Я оглянулся – Тема и Зига, в отдалении следовали за нами. Тема выделил Женьке двадцать тысяч американских рублей, десять из которых Женька  обменял на кэш: двадцать фишек с номиналом в пятьсот долларов.
- Падаем здесь! – Женька устроился посредине стола, я, по учрежденному регламенту – сбоку. Тема с Зигой обошли вокруг, словно, приноравливаясь к непривычной обстановке, и присели за соседний покерный стол, ввязавшись в вялую игру, больше наблюдая за нами, нежели за своими картами.
- Дай-ка мне, любезная, пять стеков в номинале пятьдесят у.е., и ещё стек, в таком же номинале, но другого цвета, - обратился Женька к девушке-дилеру. Этот другой цвет предназначался для меня, то есть, для моей подстраховочной игры. Девушка-дилер мило улыбнулась, обернулась в сторону, поцокала языком, подавая условный сигнал руководству, и замерла в ожидании.
Подошёл смотрящий, устроился поудобнее на возвышенном стуле: игра предвиделась по крупному.
Колесо закрутилось, шарик покатился.
- Делаем ваши ставки. Заканчиваем делать ставки. Ставки сделаны.
Женька промышлял своё дело спокойно, уверенно, без капли беспокойства.
Я объявлял устные ставки: - Тиэр, четырнадцать – соседи, двадцать пять – соседи, зеро – соседи.
Продолжалось действие минут десять. Долли (специальный маркер, похожий на вытянутую гирьку, указывающий на сыгравшую ставку) каждый раз выставлялся на горку фишек, так удачно, размещенную Женькой.
За эти десять минут, на нашем поле приросло около десяти тысяч, долларовыми фишками кэш. Смотрящий занервничал, поёрзывая на стуле, и остановил игру: - Смена дилера!
- В чём дело, шеф?! – наигранно вмешиваясь в ситуацию, изумился Женька, с самого начала предвидя, подобный разворот событий. Он наклонился ко мне и шепнул: - Забирай пятнашку и дуй в обменник.
- Техническая смена дилера. Не беспокойтесь, сию минуту игра будет продолжена.
Тема с Зигой насторожились за соседним столом, чаще и чаще поглядывая на нас.
- Новый дилер, - объявил смотрящий, представляя молодого человека.
Новый дилер продемонстрировал «чистоту рук», и взялся за колесо:
- Делаем ваши ставки, заканчиваем делать ставки, ставки сделаны.
Женька ставок не делал. Он наблюдал, то за вращением рулетки, то за дилером. Два спина прошли вхолостую.
- Игра за столом будет остановлена, если игрок пропустит три
спина, - объявил смотрящий.
- Напугал, ей богу, - огрызнулся Женька, заметив слабо предсказуемую игру нового крупье. Дилер менял вращение колеса и шарика с аверса на реверс, с реверса на аверс, что совершенно ломало успешное развитие хода игры.
- Поменяй на двухдолларовые – пять стеков, - пошёл на снижение ставок Женька, чем испортил настроение и дилеру, и смотрящему.
Когда я вернулся с обналиченными деньгами, Женька бодался со своим противником, как лось с лосем во время гона. У него плохо получалось - взять верх, никак не выходило.
- Женька, перерыв, - шепнул я ему на ухо, он очнулся от запала и удовлетворённо согласился: – Идем в бар, охолонёмся!
Забрав фишки, мы двинулись к барной стойке, у которой тёрлись Киля с Шалаем, разгрызая фисташки, и, налегая на пиво. Подтянулся Тема с Зигой, вопрошая испытующим взглядом: «Как дела?»
- Десятка баксов. Режут, сволочи! – оправдывался наш основной игрок, не скрывая своей вины, в не столь успешно проведенной баталии.
– Полчаса передохну. Глаза устали. Спустимся на нижний уровень, в VIP-зону: один раунд, и мотаем отсюда.
Спустя тридцать минут, Женька дал команду: - Вперёд, соколики!
Проход в зону VIP загородили два охранника: - Для посещения элитной зоны вам следует предъявить VIP-карту.
- Какую VIP-карту?! Вы что, ребята, с Луны свалились? Я к вам с большими бабками пришёл! Или большие бабки уже ничего не значат?!
Секьюрити угрюмо молчали, загораживая квадратными телами место прохода. Одетые в чёрные костюмы, они, точь-в-точь, походили на агентов космической безопасности – так называемых, «людей в чёрном», из нашумевшего голливудского блокбастера.
 - Главного позови! Что за порядки?! – Женька нарочито ощетинился.
Один из охранников взялся за рацию, и, ссылаясь на ярко выраженные претензии недовольных клиентов, вызвал старшего. Через несколько мгновений, холёный топ-менеджер выплыл белым лебедем.
- Какие вопросы, господа? Что вас не устраивает? Правила казино для всех одинаковые.
- Не устраивает чванство вашей охраны, господин хороший! Мы что тут, пеньки из елового леса?! Лучшее казино Москвы, называется! Почему я не могу пройти в комфортную для игры зону?! Я люблю играть в одиночестве, максимальными ставками. Посторонний шум раздражает, сбивает с настроя, мешает сосредоточиться! Обеспечьте мне благоприятную игру! Или в вашем казино к состоятельным клиентам прохладно относятся?!
- Хорошо, исключительно, ради вас. Представьтесь, будьте так любезны.
- Чердынцев Евгений Викторович - член совета директоров промышленной группы «Евраз». А это – моя охрана. Прошу любить и жаловать!
Топ-менеджер несколько озадачился. Не каждый день члены совета директоров, пусть: мало ли там какой, даже, неизвестной компании  - навещают их заведение. Одного обидишь - другой мимо пройдёт, а третий, вовсе у конкурентов окажется. Долго раздумывать – дурная манера, а положительное решение, в таких случаях, всегда лучше отрицательного.
- Евгений Викторович, тысяча извинений за недотёпство секьюрити. Карту…. Золотую карту, я вам приготовлю. Можете пройти на нижний уровень и насладиться великолепием обстановки. Ещё раз приношу от всего заведения извинения. Увлекательной игры и отменного отдыха!
Охрана расступилась, топ-менеджер растворился, а наш секстет направился в обитель азарта, роскоши и великолепия.
- Ну, Жендос, ты и - перец! – хлопнул по плечу Женьку Тема, живо посмеиваясь, пока мы спускались на первый уровень. – Член совета директоров промышленной группы «Евраз»! Такая в природе, вообще, существует?
- Может и существует, не знаю. В башку влетело красивое название. Так – само собой. Но сработало! – Женька был доволен.

VIP-зал предстал перед нашими взорами, оазисом в пустыне. Он был намного меньше общедоступного зала. Здесь было тихо, очень уютно, в наличии - несколько игровых столов. Дилерами были только девушки, модельной внешности, облаченные в форменные платья, слабо прикрывающие аппетитные возбуждающие формы.
- Ого, какие милые лапочки! Таким и проиграть не жалко! – в Женьке проснулся ловелас. – Эй, кто здесь кухней заведует?
На его возгласы появился не-то повар, не-то поварёнок, готовый к услужению.
-  Организуй, дружище, пожрать чего-нибудь. На шестерых. Вина хорошего присовокупи, коллекционного!
«Бандосы» развалились в креслах, в ожидании приятного застолья, а
Женька увлёк меня за рулетку, за которой царствовала неописуемая нимфа. На золотом бейджике  нимфы красовалось имя Элеонора, но главное, что очаровывало: грудь Элеоноры, чуть не вываливалась из декольте.
- Откуда такие божественные красавицы берутся, Элеонора? На улицах тебе подобных не увидишь. Неужели, лишь, в привилегированном залае казино «Титаник», такой прелестью можно насладиться? – у Женьки начали течь сладострастные слюни.
Элеонора знала себе цену, принимая подобные любезности, от разновеликих тузов, почти, ежедневно. Она могла, и, несомненно, стремилась соблазнять, «заплывших» сюда, нашпигованных хрустящими купюрами игроков, выводя их из равновесия, ввергая в животный вожделенный трепет, зная при этом, что на неё никто не покусится, благодаря пристальному оку бдительной натасканной стражи. 
- Джексон, хватит на сиськи пялиться, мы для чего здесь?! – сдержанно вполголоса наехал я на Женьку, сам, время от времени, непроизвольно, постреливая глазами на женские прелести. - На стол фишки выкладывай, Дон Жуан хренов!
- Делаем ставки, господа? – заворковала Элеонора, продемонстрировав «чистоту рук», легонько покручивая колесо рулетки, пока Женька приходил в себя, принимая решение о вступлении в игру.
- Делаем ставки! Ставки максимальные, пятьсот долларов в номер.
Играем стодолларовым кэшем. Можно начинать.
Женька сосредоточился, сконцентрировал внимание на вращающейся рулетке, и негромко произнёс: - Поехали!
Сказать, что этот раунд был великолепным – ничего не сказать. Нам хватило двадцати минут, чтобы набить навару под восемьдесят тысяч у.е. Каждый раз, когда Элеонора ставила долли на стопочку кэша, в сыгравшем номере, она покрывалась бледностью. Сгребая «граблей», с поля  не сыгравший кэш, она склонялась над столом, её груди при этом вываливались из-за выреза платья, представляя на моё и Женькино обозрение аккуратные заострённые соски. Элеонора водворяла груди за ткань платья, крутила колесо, склонялась, сгребала фишки, и груди снова оказывались снаружи, на что наша прелестная нимфа, вскоре перестала обращать внимание. Она так и вела игру с обнаженной грудью, больше напуганная незадавшимися спинами, чем собственной наготой, пока не вмешался, как всегда не к месту, смотрящий зала.
- Господа, позвольте прервать вашу игру. Приношу свои извинения, но, для синхронизации деятельности заведения, необходим технический перерыв. Обязательная процедура – пересчёт кэша. Полчаса времени. Вы можете, воспользовавшись паузой, насладиться кухней из нашего ресторана. Кстати, ваш заказ уже подают.
Получив выплату крупными чипами, Женька передал их Теме, и тот на пару с Зигой отправился к обменнику.
Дальше игру Женька решил не продолжать. Подобная удача не приходит дважды в один день. Шалай и Киля взирали на «каталу», будто на кудесника, творящего невиданные чудеса. А, ведь, на самом деле, так оно и было – чудеса, по меркам «нашего человека», были невиданными и труднообъяснимыми.
Поглощать деликатесы, и фирменные блюда от шеф-повара, да к тому же, за счёт поставленного раком казино, было особенно приятно.
Тема довольно раскинулся в креслах, уложив ногу на ногу. На его, обычно, суровой физиономии, блуждала едва заметная, полуусмешка, полуулыбка.
«Бандосы», учуяв «парадное шествие», насели на авторитета: - Тема, чё за пойлом нас потчуют?! Давай водки, по-человечески хлопнем! Чё, не заслужили?! Однозначно заслужили! Такого фарту, когда было?! Махнём на фатеру, Машек закажем, покуролесим! Считай, на сегодня, бабулек по чердак навалили. Отметим задел как положено, не-то, спугнём везуху, рупь за сто - спугнём!
Братва прожигала Тему призывными взглядами, а Тема смотрел на братву сверху вниз. Он единственный, из этого спонтанного образования, мыслил стратегически. Дай волю один раз этим громилам – потом, собрать их обратно в кулак, станет делом долгим и хлопотным. К тому же, сумма, что грела его карман (не малая) -  настоятельно требовала положить себя в упокоение, в специально приготовленный кейс.
- Карнавала сегодня не будет! А водки возьмём, выпьем! Отметим задел, но по-тихому. Рано щёки раздувать и подковами цокать – не фраера! Снимаемся! На выход!
Тема поднялся с кресла, за ним «бандосы», следом поднялись Женька и я.
- Покидаете нас, Евгений Викторович? Ждём вас в следующий раз. Вы, отныне, желанный гость! Поздравляю с хорошим выигрышем! Примите золотую карту от казино «Титаник». Состоятельные гости  у нас, в почётном списке! – рассыпался учтивостью топ-менеджер, провожая Женьку, а тот, в свою очередь, галантно отвечал:
- Приятное, приятное место. Не ожидал, что так замечательно проведу время. Непременно загляну на ваш затонувший лайнер, со дня на день. В Москве, по делам, знаете. В правительстве торчать весь день приходится. А это - нервы, нервы, нервы. Но дела не отменяют отдыха! Ха-ха-ха! Забавы значительно продлевают жизнь!
Женька спускался на выходе по ступенькам, в плотном окружении «бандосов», как и положено крупной шишке, под защитой телохранителей. На этот раз, мы тихо пришли и тихо ушли. Такси ожидали в некотором отдалении с потушенными зелёными огоньками, а к ним, то и дело, подбегали любопытствующие фигуры.
- Занято! – отбивались таксисты всё время ожидания от назойливых чудаков, по всей видимости, проигравшихся в пух, и «отчаливающих» от стен игорного дома.
- Гони обратно, откуда привёз, только, через магазин! Тормозни, где водкой торгуют – затаримся! – дал команду водиле Тема, когда мы все расселись по машинам. – Денёк славный, а потому, премия будет хорошая – двойная!

«Бандосы» глушили водку стаканами, перемежая трёп взрывами  дикого смеха, трёхэтажным матом, и ностальгическими всхлипами о сидельческих временах, поминая страдания, с самой «малолетки». Тема в базаре не участвовал, умеренно пил, и взирал на происходящее спокойно, как отец на родное семейство. Я скромно помалкивал, Женька, в противовес мне, заслуженно пожинал лавры  «звезды».
- Жендос, ну, ты ваще – молоток! Поднять с нуля девяносто косарей зелёных! Девяносто косарей, за час времени! Да, тебя охранять надо, почище, чем «вышака» на «стогаче». Чтоб ни одна залупень, близко не подступила. Талантище! Башка!
Уважение «бандосов» пёрло из всех щелей. Высокий профессионализм ценился в народе во все времена, ценился во всех слоях общества, не исключая, ни в коей мере, среды криминальной.
Киля не унимался: - Жендос, расскажи, как ты наловчился, кругляши эти, раскладывать? Не душу ли чёрту заложил? Я тридцать лет карты метаю. Тренируюсь, разминаюсь, фокусы-шмокусы оттачиваю, а таких успехов не достиг. Поделись секретом, может и мне сподобится когда, кита цепануть.
- Рад поделиться, да нечем. На интуиции играю. А её, интуицию, как перескажешь? Никак! – разводил руками Женька, чем урезонивал любопытство Кили.

Часа через два, захмелевшие «бандосы» расползлись по комнатам спать. Я, сославшись на усталость, тоже покинул затянутую сигаретным дымом кухню. Остались Тема и Женька. Они сидели за столом, неряшливо усыпанном остатками закусок, в неразберихе стаканов и бутылок, друг, напротив друга.
У обоих был интерес: подбить итоги дня, и особенно, оценить ближайшие перспективы.
- Что скажешь, Женька? Как по результатам? Личные опасения есть?
- Опасения есть. Видел морду управляющего, когда он меня под ручку провожал? Чую, учредители, в данный момент, всё казино на уши поставили! Своими руками девяносто тысяч долларов отдать, не хило?! Думаю, такого подарка в «Титанике»  мне не позволят больше получить. И зазывал меня, этот хлыщ, на предмет - поиграть ещё, с надеждой, отбить свои выплаты. Способы у них, на такой предмет, наверняка, должны быть.
В «Титаник» завтра, и послезавтра, лучше не соваться. Других казино навалом. Но, что плохо: слухи о нашем вояже моментально разлетятся. Случай, когда из казино под сто штук зелени выносят, без внимания, по любому, не останется. И присядут нам на хвост, в скором времени, местные бандиты, попутно с местными ментами, охочими до халявных денег. А бандитов и ментов в Москве, ой-ёй-ёй! Боюсь, не успеем мы нарубить «лепёшку» - попадём под пресс. Какими тогда ластами шевелить?
 А, у меня, как ты знаешь, своя потреба имеется. Что с моей девчонкой произойдёт, посмей мы, порожняком вернуться? Вообще-то, расклад не совсем верный Карачай удумал. Срок, в две недели – короткий, чтобы миллион накатать. Вернее было бы, меньшими суммами казино чистить. Но и при такой, не слишком  вызывающей тактике, долго в тени не продержаться. Отсюда следует - вариантов может случиться всего два: либо в чёрный список каждого казино попасть, с полным отказом в доступе к посещению, либо мешок на голову получить.
Второй вариант, предвижу, осуществится быстрее. Уверен, случись чудо, и вернись мы обратно целыми и невредимыми, с чемоданом «гринов», в следующий раз, по Москве гулять, нам будет заказано.
И заказано до смерти!
Женька склонил голову, призадумался, ожидая ответных мыслей авторитета.
- Весёлую открыточку нарисовал, прям, поздравительную! Но в логике тебе не откажешь! Резон налицо! Я ведь тоже прикинул, что да как. Тишиной насладиться, денька три можно будет, не больше. И за эти три денька, надо взять по максимуму. Из каждой точки, тысяч по тридцать-сорок. Будут скрипеть зубами, но выплатят один раз. За второй раз, сам руку подыму – рогами упрутся и в отказ пойдут.
Обернёмся по всем заведениям! Официальных казино в Москве, как я понял, около сорока. Крупных - с десяток. По крупняку, для начала, и пройдёмся! А там, по ходу пьесы решения придётся принимать. Без бучи не обойдётся, согласен. Закуситься можно, не проблема, однако, маленький шумок  большим шумом легко обрастёт, и придётся нам тогда, как шарикам в пинг-понге, по златоглавой летать, от легавых хоронясь, и от братвы здешней.
- Тема, а если самая дрянная лотерея разыграется? Если нас выщелкивать по одному станут, или, скопом, в деревянные бушлаты закатают? Я за своих спрашиваю, не за себя - за себя мне не страшно! Что с Анжелой будет?
Тема призадумался. Сама постановка вопроса ему была не приятна. Однако уходить от ответа не стал, и выложил своё понимание назревающей ситуации.
- Карачай, законник. Законник правильный, воровской кодекс чтит, и других соблюдать заставляет. Резкий бывает, жестокий, но спрос ведёт только за дело. Ты, вот, Женя, на «лепёху» подписался. За «лепёху» с тебя и спросится. Не больше. Ежели, ляжем мы здесь, не за фуфло, за дело ляжем – ничего с бабой твоей плохого не случится. Карачай ей ещё вспоможение определит. По нашим традициям так полагается.
А ежели вернёмся ни с чем, будто в Крым на отдых скатались – Карачай слово назад не возьмёт, обещанное выполнит. Как расписал, так и сделает. На весах – репутация! У нас, за каждую отдельную букву ответ держится! А у тебя с Карачаем – уговор! Понял?!  Уговор – есть уговор!
- Понял, - вздохнул Женька, немного скис, порылся в карманах, и достал несколько фишек «Титаника». -  Смотри-ка, не иначе в «Титаник» придётся вернуться, фишки возвратить. Примета, однако! Только, хорошая или плохая – сразу и не скажешь…
 На счёт завтрашнего дня: завтра до вечера ждать не станем. Согласен? С полудня начнём. Порядком пойдём следующим: казино «Ройал» – на бывшем московском ипподроме, затем, казино «Шатильон» - рядом с «Мосфильмом». Дальше – «Метелица», на Новом Арбате, и «Оазис» - в гостинице «Москва». Эти четыре казино, наиболее значимые. С них, к делу и приступим….
Разговор продолжал долго крутиться вокруг мелких деталей предстоящего дня, вокруг возможных вероятностей, ожидающих нас всех: не сегодня - завтра, но постепенно перетёк в другое русло. Цепляясь, словом за слово, вопросом за вопрос, самопроизвольно случившееся совещание, невзначай, заострилось на превратностях скрестившихся судеб, сидящих друг против друга, Темы и Джексона. Нельзя сказать, что души изливаются вот так сразу. Сразу, разве что, карапузы в песочнице, делятся своими радостями и страхами, не скрывая, какого-нибудь, мимолётного односекундного счастья, или давно прощённой, но не забытой обиды.  Битые жизнью взрослые люди, склонны запирать свой внутренний мир от всеобщего обозрения, если только не обнаружат, в случившемся собеседнике, близкого по духу, и приятию тонких, трудно осязаемых наощупь материй, собрата. Двое повидавших виды жизненных перипетий мужчин, осторожно, с оглядкой, тычась, как слепые котята, в понимании сути друг друга, все же, прониклись, дорогого стоящего – доверием.
- Не понятно мне, если честно, чего тебе Женька спокойно не жилось? Ладно, я, с малолетства жизнь перечеркнул. А ты? – Тема потянулся за водкой, разлил по полстакана. – Давай, чтоб всё удачно сложилось!
Они выпили, Тема продолжил: - Согласен, людей ломает по-чёрному! Обстоятельства, вонючий случай, друзья-подонки, стихия жизни. Одни наплаву остаются, другие тонут. Почему тонут? Вроде и стержень есть, дух непреклонный, достоинство, и башка в придачу,
ан-нет – не спасает. Словно код на разрушение в кровь введён. Как ни бейся, дорожка планомерно спускается в самую гущу ада. Ты, и так, и эдак! И вкривь, и вкось, и вдоль, и поперёк! Ищешь просвет, а он всё дальше, дальше, дальше. Не думал об этом? Думал? И как? К каким выводам пришёл? Не знаешь?! Вот и я не знаю!
Правда, есть одна мыслишка, кривозавёрнутая: для чокнутых, с какой стороны не подступись….
Я когда второй срок отбывал, на северах: в лагере, кого только не было. По чистой уголовке – это само собой. По бытовухе, по заказухе, политические были, да и просто, под раздачу попавшие. И среди всей этой шатии-братии, отбывал срок дедок один, годков за семьдесят ему было. За что чалился? – никто не знал. Выпытать не получалось, а сам он всё шутками отшучивался. Но уважение к нему было, я тебе скажу, как к большому авторитету. Сам плюгавенький, тщедушный, а духовная сила от него, прямо, чувствовалась. Звали его, не то Арсений, не то Арфисий…, - Тема углубился в воспоминания.
- Может, Арефий? Арефием дедка звали? – подсказал Джексон.
- Арефием? Точно – Арефий! Редкое имя. Так, вот, я как-то, по молодости, забузил: за отношение не человеческое. С работ нас тогда в лагерь вели. И, суки эти красноперые, собак, для развлечения, время от времени, на строй спускали. Ржали над беспомощностью острожников, волкодавов своих заодно натаскивали, и властью безраздельной упивались. Строй ползёт, терпит: куда денешься?!
Овчарка мне в руку вцепилась. Телогреечка не спасает - тоненькая, изношенная. Думаю: перекусит кость, куда потом, в какой лазарет? 
И боль страшная. Я её за ошейник свободной рукой ухватил, закушенную руку вырвал, так, что полрукава у зверины в пасти осталось, и давай, её по морде охаживать кулаком: да, по носу, по носу. Вертухаи подскочили, за такое дело меня прикладами отходячили, собаками порвали, а по прибытии на место, в холодную (сарайчик такой, из досок), забросили.
Зима, мороз ниже тридцати, а я в робе, да в ватнике рваном. Воздух леденящий, сквозь щели между досок посвистывает, темно, жутко.
Предрёк я себе часа два жизни, и думаю: «А дальше - глубокая заморозка, Колян! Будет из тебя свеженький бодрячок бройлер! Волкодавам тело горемычное, на днях и скормят, пожалуй!»
С час прошло. Руки, ноги, задубели. Шевелиться нет никакой радости и желания. Стою скугоженный, слышу, замок открывают: «Неужели выпустят?»
Нет, не выпустили! Что-то затолкали! Что-то маленькое, беззлобное. Мат, только от сопровождающей охраны разносился. А этот – молчок.
 «Ничего, не замёрзнем», - говорит этот кто-то,  очутившись внутри «холодной», приближаясь ко мне. Как позже выяснилось, дедок Арефий, то и был. «Не робей, - говорит, - Николай! Что нам стынь эта, коли Господь с нами!» А сам, телогреечку с себя снимает, и мне тычет.
До того момента, с Арефием мне сталкиваться не приходилось.
Видеть – видел, слышать о нём – слышал. Слышал, что в почёте большом: а за что? За какие такие заслуги? – не знал.

                Арефий и Тема.

Рассказ рецидивиста Темы, о зимней ночи, проведенной им в лагерном усмирительном сарае, совместно со старцем Арефием.

- Ты, кто? Не разгляжу никак!
- Арефий.
Тема, удивился, больше, чем удивился бы, свалившейся вдруг на него внеочередной амнистии. Он забыл, на некоторое время, что у него зуб на зуб не попадает, и от пяток до макушки волнами пробегают судорожные спазмы, от усиливающегося мороза.
- Тебя-то, за какие проказы?
- Ловко подметил. За проказы, - отозвался едва различимый дед. - За проказы администрации нашей разлюбезной. Начальник лагеря с политруком поспорили: замёрзну я или нет, если ночь в сарайке проведу. Давно они на меня ставки делают – скушно, видать, живётся: глушь, холодюга,  да заключенные… – весело разве? – Арефий замолчал.
- А, который оптимист, который пессимист? – уточняя, поинтересовался Тема, сотрясаясь мелкой дрожью.   
- Начальник лагеря – оптимист. Упирает, будто ничего мне не станется, и выйду я на утро отсюда живым и невредимым. Политрук же – пессимист. Уже и рапорт приготовил в вышестоящие инстанции о безвременно ушедших из жизни Николае Темашеве и Арефии, человеке, как есть, бесфамильном. Рапортует: заблудились, мол, в снегах и почили, по причине сильных морозов, а  также, из-за их собственной неорганизованности и безалаберности.
- Отчитались, значит, почти? – переспросил в подтверждение Тема. – Закоченеем мы тут, дед! Точно уж! А ты чего, телогрейку снял? Надёвывай! Я помоложе, поздоровее – подарков таких не приму от старика!
- Сила, знаешь в чём, Николай? В вере в бога! Вера, когда на Руси была – человек другой совсем был. Сильным был человек, и правильным. А сейчас, человек слаб, злоблив, и боязлив: ни на что не способным сделался. Вера в «светлое завтра» – не делает человека сильным. И потом, «светлое завтра» - не для каждого предназначено: одним - кремлёвские диваны кожаные в вечное пользование, другим - колымские нары. А ты, чего, долго мёрзнуть собираешься? Давай по моему примеру: скидывай бушлатик, под ноги его клади, и - на колени. За мной повторяй, и крестным знамением себя осеняй.
Тема оторопел от такого предложения, но под умиротворённым говорком деда снял с себя изодранный бушлат, постелил на стылую, промёрзшую землю и стал на колени.
- Погоди, - забеспокоился Арефий, - ты же не крещёный!
Он заохал, заахал, затем, нашёлся: - В экстренных случаях -  дозволяется!
Арефий стал напротив, стоящего на коленях Темы, обслюнявил палец, и начертал тому символические кресты: на лбу, и между ключиц.
- Властью, данной мне богом, привожу, мирянина Николая в лоно церкви Иисусовой, рабом Божиим, во веки вечные, и во вечные веки.
Повторяй: Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли…. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго….
Тема безропотно повторял, то и дело, путаясь во впервые произносимых словах, понемногу ощущая прилив неведомой энергии.
- Дед, как креститься? – озаботился Тема, обращаясь в темень.
- Три пальца сложи на правой руке: большой, указательный, средний, и клади крест со лба на живот, с правого плеча на левое плечо. И за мной повторяй: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий… молитв ради
Пречистыя  Твоея Матере… и всех святых, помилуй нас. Аминь….
Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе».
«Пресвятая Троице, помилуй нас…; Господи очисти грехи наша….;
Владыко, прости беззакония наша…; Святый, посети и исцели немощи наша…; имени Твоего ради».
Некоторое время спустя, Тема почувствовал, что ему стало жарко. Повеяло весенним теплом, послышался тонкий аромат  распустившихся одуванчиков, и будто бы, зазвучали мелодичные перекаты, словно побежали весёлые ручейки по набросанным горками камушкам. Тема не верил своим ощущениям.
- Арефий, что это? Что происходит?
- Как что?! Господь с нами беседует!
Тема издал смешок полоумного. В нём конфликтовали несочетаемые понятия: вся его предыдущая жизнь, и чудо, что осуществлялось прямо на его глазах. Он блаженствовал, а в сознание, нет-нет, да вкрадывались отрезвляющие мысли:
«Может, я уже полумёртвый? Замёрз? А благостные чувства – предсмертная эйфория? Дань, так сказать, прощанию с этим светом?!
А дед – лодочник, который перевозит души через озеро смерти?!
Ну, дела!»
За стенами сарайчика мела позёмка, лаяли и выли собаки, часовой на вышке проклинал службу, и продирающий до костей холод. Выстроившиеся в ряд бараки угрюмо молчали, опоясанные по периметру зоны двумя рядами колючей проволоки, и только звёзды, одинаково весело перемигивались на бархатном чёрном небе, которое, если бы не мороз и вьюга, можно было бы спутать с таким же чёрно-звёздным небом, где-нибудь на юге, в районе Ялты.
- Арефий, у меня такое чувство, точно я в Крыму на пляже. Солнышко греет, женщины в купальниках кругами ходят, а я квас холодный пью, и от него пузырьки, в носу щекочут.
- А ты пойди в море окунись, пока возможность есть. Такая благодать не каждый раз снизойти может. Милость какая, от Господа исходит! В такое время - всё допустимо.
Арефий продолжал молиться, благоговейно вознося благодарности Создателю, Спасителю и Святому Духу, а Тема прислушивался к его полуголосу, полушёпоту, совершенно обалдевший.
Когда Арефий притих, Тема не выдержал собственного любопытства и засыпал старца вопросами, что наросли в его взбудораженном мозгу, подобно чаге на берёзе.
- Арефий, Арефий – так что, Бог есть? И Царство Небесное? В самом деле, есть? А почему же…? У меня столько «почему?», что не знаю, с какого начать.
- Ты, Николай, не спеши с вопросами. А сам до всего доходи. Ноне, Господь, явил себя, а далее, твой выбор. Но уж, коли крещение принял, на себе крест и нести надобно. По законам божьим жить следует, по вере. Мало кто по вере живет! Не отсюда ли, беды да несчастья? Человек грешит, грех на его детей переходит, на внуков, на правнуков. Так до седьмого колена! А коли дети грех приняли, внуки приняли и правнуки, сами грешить стали, соответственно, их грехи переходят на собственных их детей, внуков и правнуков! Отсюда - все в грехе, получается?! Так с чего жизнь хорошею будет? А люди плачут, жалуются, винят в своих злосчастьях кого ни попадя - только не себя. «Где ты Бог?!» - кривляются. Что им Бог должен ответить? Вразумляет! А как можно вразумить дитя неразумное? Если иносказательно: как добрый отец нашкодившего сорванца накажет? Ремнем по мягкому месту, чтоб больно было, но без сильных повреждений, без травм. Вот и Господь, через боль наказывает - вразумляет. Но больше, через душевную боль: кого – мягко, кого – сурово, а кого и очень сурово. Присмотрись к своей жизни, Николай, всё ещё можно поправить. Иисус, когда на кресте распятый висел, знаешь, кому первому дорогу в Царствие Небесное открыл? – Арефий сделал многозначительную паузу.
- Кому? – не выдержал Тема.
- Разбойнику! За веру его!

Через щели досок промороженного насквозь сарая стал пробиваться свет. Так же лаяли собаки, мела позёмка, и новый, сменившийся часовой, так же, принялся проклинать пронизывающий ледяной ветер. За стенами сарая заскрипел снег под тяжестью людей, обозначились голоса:
- Живой, тебе говорю! Второй-то, может, дуба дал, а дед – живёхонек! Готовь коньяк, политрук! – посмеивался начальник лагеря.
- Сам готовь! Ты, Степаныч, головой подумай, у меня термометр за окном, до отметки в «сорок» опустился. Не выжить, ни по каким параметрам, хоть тресни!
Дверь сарая распахнулась. Арефий и Тема бодро стояли, в застёгнутых на все пуговицы телогрейках, разрумяненные, словно из бани.
- А! Что я говорил?! С тебя пол-литра, пол-литрук! – хлопнул по спине опешившего политрука начальник лагеря. – Этот дедок, нас с тобой переживёт!
                ****
- Вот такая история занимательная со мной произошла, Женька. Забылась давно, а теперь ненароком вспомнилась. Здорово меня тогда перевернуло. С неделю сам не свой пребывал. Засел у меня в башке Арефий, крепко засел. Его-то самого забрали вскоре из лагеря. Может в другой лагерь, а может, ещё куда, однако, слышать о нём больше не доводилось. Думал, в запале, после той ночи - завязать: с криминалом, с бытием непутёвым, но лагерная жизнь спуску не даёт. Слабинку показал – понесётся русская тройка по колдобинам! Не выжить!
Понемногу душа успокоилась, и ночь та из памяти улетучилась, и покатилась судьбинушка моя, как по накатанному. Четыре срока отмотал, в совокупности, под четвертак наберется. Вроде как жизнь пролетела, а доброго – вспомнить нечего. Тюрьма, зона, тюрьма, зона.
С другой стороны – привычно: свой среди своих. А подумать? Скоро деревянный сюртук примеривать придётся! Что я Богу скажу, когда предстану перед ним - крещенный, да не прощенный? Промышлял, дескать, разбоями да грабежами?! Воровал, по доле своей воровской?!
Крест, думаю надеть. С крестом спокойнее будет. В натуре, спокойнее!
Тема примолк, вроде как – выдохся, или окунулся в воспоминания. Он грузно сидел, сложив в замок крупные ладони.
- Тема, не хочешь - не отвечай, не ради простого любопытства спрашиваю: душ много загубил? – Джексон пытливо глядел на Тему.
- Есть немного. Но безвинных не трогал. И руку никогда не подымал, ни на ребёнка, ни на женщину, ни на старика. Безоружного, железно, не убью. А тех, кто с оружием, да ещё меня пришить желание громадное испытывал – волей-неволей убивать приходилось.
Знаешь, каково потом?! Муторно! Хоть, считай, врага изничтожаешь, а ведь он, живой: из плоти и крови. Так, Женька?! Сам-то, небось, тоже, положил во сыру землю человеков?
Тут, черёд Темы наступил пристально вглядеться в Джексона.
- Положил, чего скрывать. Иной раз, по сию пору, снятся. Но, была война, где не спрашивали, готов ты убивать или ещё не готов. К тому же, решение само наступало, в особенности, когда наших русских пацанов, с отрезанными головами, и выпотрошенными кишками, на дорогах, на показ выставленными, видеть приходилось. Зрелище, я тебе скажу – каменного проймёт. Всё нутро выворачивает такое зрелище. Останешься пацифистом после увиденного?! И как быть в этом случае, с общеизвестным посылом: «Любите врагов ваших» -  следовать или презреть?!
У нас дорога, один раз, через кишлак отдалённый шла. На «Урале» взводом ехали - штабного генерала сопровождали. И вот, перед этим кишлаком, машины стали. Тихо. Мы сидим, как положено, внутри, под тентом – команды никакой нет. Минут двадцать сидим. Затем остервенелый голос взводного: «Взвод из машин! Строиться!»
Мы выскочили, построились, а он: «Слушай боевую задачу! Зачистить кишлак!» И цепью нас пустил, сам рядом. Взвод пошёл вперёд, мелкой рысью, и, пробегаем мы мимо…, мать честная: головы на шестах! А поперек дороги, четыре тела обезглавленных, наших родненьких солдатиков! Ах – душа в пятки, ух – гнев и ярость в голову, бамц - лёгкие, словно мыльный пузырь, готовы разорваться от неотмщённой обиды. В башке неразбериха, путаница, отчаяние.
А тут ещё, хрен поймёшь, их глиняные переулочки-закоулочки! Рассредоточились по двое, и по всем направлениям - веером!
Пусто! Никого! Вдруг, бах – разрыв, бах – другой, бах – третий! Растяжки! Умело замаскированные! Шестерых, как не бывало! Вот твари, какую замануху предъявили! Взводный орёт: «Назад!  К машинам! Под ноги смотреть!»  Мы к машинам.
 «Занять оборону! - команда, - Чердынцев за мной!»
Я, зам комвзвода был тогда, вот взводный меня и взял в подмогу.
С ним мы вытащили своих шестерых пацанов, чуть не плача. Все мёртвые были, изувеченные. Загрузили в «Урал», и тех, с дороги, тоже загрузили.
Генерал – весь на иголках, старлей наш – лицом пепельный, остатки взвода – растерянные, будто сами перед могилой очутились. Настрой – слов не найти описать. Но делать нечего – едем дальше. С километр проехали – мост, завален камнями. Тут ясно – без засады не обойтись.
Из машин соскочили, заняли оборону. По ту сторону моста целим: а там – тишина. Ни звука, ни всполоха. Ждём. Чего ждём?
Кричит, кто-то: «БТР сзади!» Точно, наш армейский бронетранспортёр, на всех газах. При подъезде, из пулемета по нам - шарах! Нас к земле, утюгом словно пригладило. А этот БТР, буквально, в двух шагах тормозит резко, и из него «духи». Месиво началось – не до жиру. Они, не то обкуренные, не то фанатики до невозможности – прут как танки на пехоту, без капли страха. Мы очередями лупим, они в ответ, пока весь боезапас не вышел. Нет патронов, ни у них, ни у нас. Что дальше следует? Рукопашный бой!
У нас штык-ножи - у них кинжалы. Резня, такая ожесточенная сумасшедшая резня, с моим непосредственным участием, была одна единственная за службу. Не откажу «духам» в мастерстве и отваге, но наши парни, оказались побойчее. Озлобились мы: за поругание наше, за надругательства. Положили всех до одного. С нашей стороны, без потерь не обошлось, конечно. Одного насмерть, трое ранено. Только двенадцать ихних, мы увековечили. Двое из той дюжины – мои. Они-то мне и снятся. Глаза их снятся, с вопросом: «Зачем на нашу землю пришли, оккупанты?!»
Женька повесил голову, и устало произнёс: - А пошли спать! Хватит старые раны бередить. Хорошего помаленьку!