Широкоглазая

ABRAXAS

Если верить мифам и легендам Древней Греции, широкоглазая Европа, дочь Агенора - царя богатого финикийского города Сидона - с детства пользовалась почти неограниченной свободой. Подданные ее венценосного отца благоговели перед своим грозным владыкой, как перед неким земным божеством, перенося это благоговение на всех членов царской семьи и на единственную дочь Агенора. Опасаться быть похищенной морскими разбойниками Европе также не приходилось - все побережье Финикии охранял грозный сидонский флот, сам грабивший и опустошавший берега соседних царств. Поэтому Агенорида /1/ могла в полной безопасности и в полном одиночестве гулять в окрестностях Сидона. Она была высокой для своих лет и нескладной, очень худой, длиннорукой, длинноногой и узкой в плечах, как многие отроковицы.

Больше всего на свете царевна Сидона любила любоваться скалистыми мысами, у подножия которых шумел морской прибой, и отдыхать на песке маленьких бухт, расположенных между ними. Весь берег излюбленной Европой местности состоял из такого чередования живописных скалистых мысов, выдвигающихся в море, по которому скользили паруса далеких кораблей, и мелких, более или менее пологих бухт. В тихую погоду, сидя на скалистой глыбе, подобрав ноги, с руками вокруг колен, Европа могла часами вглядываться в прозрачную морскую глубину, следить, как зачарованная, за подводной жизнью, наблюдая, как в рощах красных и зеленых водорослей скользят рыбы, сверкая при резких поворотах серебристой чешуей, как ползают серые и багряные крабы, как открывают и закрывают свои створки радужные морские раковины, или же при сильном ветре любоваться разбивающимися о скалы волнами, плетущими вечно меняющееся кружево пены, слушать их убаюкивающий шум. В бухтах, растянувшихся на песке под отступившим обрывом скал, Европа, похожая в профиль, из-за своих широко поставленных глаз, на испуганного олененка, часами грелась на солнце, следя то за облаками, плывущими по лазурному небу, то за волнами, набегающими на песок. Или, лежа на горячем песке, под лучами нещадно палящего солнца, наслаждалась ощущением того, как сонным хмелем входит в тело огневой полуденный дурман и, приоткрыв глаза, лениво провожала взглядом темные, скользящие по песку тени низко пролетающих крикливых чаек. Или, сняв сандалии, бродила босиком по твердому и влажному песку, собирая дары моря - ракушки, рыб, медуз, ловила крабов, а потом спешила назад на берег перед заливающим ее босые ноги наступающим прибоем.

Со временем она стала все чаще задумываться о том, для чего у нее, как и у других девушек - подруг ее детства - растут груди, и как-то решилась спросить об этом одну из своих прислужниц, старше, чем она сама. Та, отчего-то смутившись, отвечала, что груди у девушки растут для того, чтобы кормить ее дитя. Подумав над ее ответом, белокурая сидонская царевна, собравшись с духом, отважилась спросить ее, для чего девушке дано...ну, то, другое... ктеис. Чтобы родить дитя, ответила подруга. Дальше Европа расспрашивать служанку почему-то не решилась. 

Однажды юная дочь Агенора, вышла из дворца, вопреки своему обыкновению, не в одиночестве, а в сопровождении прислужниц и подруг, немного погулять на берег моря, плавившегося в заливе драгоценной синевой цвета египетской эмали. Когда подруги и прислужницы затеяли на берегу веселые игры, в ней словно опять проснулась маленькая девочка. Европа, в коротеньком хитоне цвета крови, завязанном лишь на одном плече, и в такой же кроваво-красной ленте, обхватившей ее белокурые волосы, ничем не отличаясь от прислужниц и подруг, предалась девичьим забавам, резвясь и бегая с ними по берегу наперегонки, водя хоровод и собирая цветы. Она скакала, как козленок, весело кружилась, беззаботно подставляя ладони брызгам разбивавшихся о берег волн прибоя. Коротенький красный, как кровь, хитон раздувался на свежем, налетавшем с моря ветру, берег оглашался счастливым девичьим смехом. Вдруг, откуда ни возьмись, на морском берегу появился удивительно красивый бык с блестящей черной шерстью и золотыми, причудливо изогнутыми рогами. Казалось, его привлекли забавы подружек, и он сам был готов с ними поиграть. Мирно помахивая хвостом, черный бык подошел к Европе, глядевшей на него во все глаза, и подставил ей свою широкую спину. Царевна Сидона со смехом взобралась на спину столь мирного и ласкового с виду животного и шутливо пришпорила его голыми розовыми пятками, крикнув звонким голосом: "Но!". Тут черный бык внезапно сделался как бешеный. Его только что такие добрые, любопытные глаза вмиг налились темной кровью, и он с оглушительным ревом стремительно бросился в темно-сапфирные морские волны с белыми гребешками пены. Испуганной Европе не оставалось ничего другого, как крепко держаться за золотые рога. Крики оставшихся на берегу прислужниц и подруг вскоре стихли вдали...

В открытом море, при виде дельфинов и других диковинных морских тварей, поднявшихся со дна, чтобы приветствовать и сопровождать увезшего ее черного быка, у юной Европы не осталось ни малейшего сомнения в том, что облик ее похитителя принял некий бог. Но вот какой? В отцовском дворце юная царевна встречала великое множество гостей из заморских стран, посещавших Сидон по торговым делам, и научилась различать по одеждам ассирийца от египтянина, египтянина от ливийца, ливийца от нубийца, нубийца от этруска, этруска - от шердана, шердана - от обитателя богатого острова Кефтиу /2/. "Очевидно, боги разных народов и стран одеваются так, как их почитатели - думала Европа, рассудительная не по годам - И не потому ли этот хитроумный бог обратился в черного быка, чтобы отец, узнав от прислужниц и подруг, кто меня похитил, не догадался, где искать?"

Сидонская царевна попыталась с силой вырвать из черной шкуры быка клок шерсти, надеясь, что под шкурой скрыта какая-нибудь из знакомых ей чужестранных одежд. Но бычья шерсть оказалась плотной, как черный бархат, и в ладони осталось лишь несколько тонких волосков, отливавших серебром на солнце. Бык повернул голову, и Европа, казавшаяся в своем хитоне цвета крови цветком красного мака, украшающим черную шкуру быка, не уловила в его огромных глазах цвета темной крови ни малейших признаков ярости. Они стали почти человеческими и напомнили ей глаза юноши-простолюдина, приходившего порой на берег моря и издали молча смотревшего во все глаза на ее игры с подругами. Их окружала безграничная гладь моря, сиявшая золотисто-светлыми столпами от лучей солнца, сиявшего на небесах. Ветер дул в сотни эоловых арф.

Уже вечерело, когда вдали показался лазурно-мглистый берег. Черный бык поплыл быстрее, словно чувствуя за спиной погоню, хотя в действительности море опустело: морские чудища отстали, не в силах плыть с быком наравне.

"Нет, это не Египет, - думала Европа. - Отец рассказывал, что берег у места впадения великой египетской реки Нила в море плоский, как ладонь, поросший во многих местах камышом. Значит, это остров? Но какой? Мало ли в море, простирающемся до столпов Мелькарта /3/, островов, к которым захотел бы пристать бык?"

Черный бык выбрался на берег и дал Европе спуститься на прибрежный песок. Царевна тут же стала выжимать свой мокрый от морской воды красный хитон, для чего ей пришлось поднять его подол и открыть не только свои худые, как у всех девочек-подростков, длинные голени и острые колени, но и узкие бедра гораздо выше колен. Тем временем бык с шумом отряхнулся. Ослепленная градом холодных и соленых брызг, обрушившихся на нее с его мокрой черной шкуры, царевна стала вытирать лицо ладонями, когда же отняла их от лица, увидела стоящего на месте черного быка чернобородого незнакомца с узкой, осиной талией и широкими плечами, в складчатой полотняной набедренной повязке. Шею Чернобородого, чьи завитые колечками длинные кудри и неостриженные пряди колос на висках доходили ему почти до пояса, украшали два ожерелья - бирюзовое и сердоликовое, запястья - браслеты из красного сердолика, обрамленные голубой бирюзой. Смущенная тем, что незнакомец увидел ее бедра много выше колен, Европа поспешила опустить подол мокрого красного, как кровь, хитона, прилипшего к по-мальчишески стройному телу отроковицы, облегая его пленительные в своей незрелости формы. Незнакомец молча продолжал смотреть на Европу. Его глаза цвета темной крови были такими же, как и у похитившего царевну Сидона черного быка, пропавшего теперь бесследно. На голове Чернобородого сверкала увенчанная пышным кудрявым пером диадема, которую, как было известно сидонской царевне, носят только на острове Кефтиу.

"Бог Кефтиу!" - подумала Европа.

Чернобородый, обхватив ее за талию, легко, как перышко, поднял Европу, внес ее в черневшую неподалеку, среди лавровых деревьев, пасть пещеры, озаренной внутри красноватым огнем тусклого глиняного светильника, и, не говоря ни слова, поставил на землю перед большим плоским камнем, напоминавшим алтарь древнего, неведомого божества, грубо вытесанный из скальной породы руками допотопных гигантов. Пол пещеры приятно холодил босые подошвы сидонской царевны. Казалось, вся она - из светлого меда, сотворенного пчелами из солнечного цвета и пыльцы цветов.

Подняв Европу на руки, бог Кефтиу припал к ее губам. Его большой, горячий и влажный язык проник к ней в рот, заполнив его весь. Никто еще не целовал сидонскую царевну в губы. Чернобородый же поцеловал ее с такою страстью, что Агенорида стала задыхаться. Одним движением бог распустил ее хитон на левом плече, сдернул вниз тонкую кроваво-красную ткань и впился горячими губами в обнаженную трепещущую грудь Европы. Она была не в силах сопротивляться ему, как если бы бог овладел не только ее телом, но и ее разумом. Чернобородый придавил Агенориду к плоской поверхности каменного алтаря. Европе было трудно дышать под тяжестью могучего, пахучего, будто отлитого из бронзы тела бога Кефтиу. Дочь Агенора лежала на алтаре, а бог лежал на ней, терзая ей соски и не обращая внимания на стоны, вырывавшиеся из груди Европы, уяснившей наконец, для чего растут груди у девушек. Руки Чернобородого задрали ей подол хитона. Продолжая целовать царевну в губы, Чернобородый засунул в ее ктеис правую руку, наткнувшись пальцами на невидимую преграду. Европа ахнула и еще сильнее застонала. Чернобородый наслаждался ею, каждым ее стоном, каждым вздохом. Царевна сотрясалась всем телом от не испытанного ею никогда раньше возбуждения, и вот бог, выдернув руку, вошел в нее чем-то другим, и сидонянка сразу поняла, зачем ей был дан ктеис. Европа громко вскрикнула, Чернобородый же впервые за все время застонал. Поначалу ей было только больно и страшно от сознания невиданной величины того, что бог вонзал в нее снова и снова. Она кричала, бог не останавливался, проникая в юную Агенориду резко, глубоко и страстно, загоняя в Европу свой жезл до конца, но уже перестав хранить молчание, так пугавшее дочь Агенора. Каждый толчок сопровождался ее криком и его стоном. Чернобородый в упоении покусывал соски Европы, заострившиеся, покрасневшие, набухшие от его неуемных ласк.

Широкоглазая была близка к безумию. Бог Кефтиу крепко схватил дрожащие ноги царевны и развел их в стороны на вытянутых руках, входя в нее все чаще и быстрее. Она кричала во все горло, чувствуя, как неведомый ей ранее экстаз, подобно лихорадке, сотрясает ее тело, а потом услышала внезапно зычный крик Чернобородого - и содрогнулась вдруг от ощущения того, как жидкая, горячая, липкая, огненная лава, словно при извержении вулкана, мгновенно разлилась внутри нее. Бог еще оставался в ней, он еще судорожно вздрагивал...но вот, придя в себя, поцеловал Европу в губы. Рты Агенориды и Чернобородого пересохли от возбуждения, они искали друг у друга хотя бы каплю влаги, но не находили. И вот бог вынул из нее свой жезл. Европа села на залитом кровью, семенем и соком ее лона алтаре, с затуманенным взором, с трудом воспринимая происходящее. Наконец пелена на глазах Агенориды рассеялась. Она снова увидела бога. Бог подошел, поцеловал царевну в губы, его рука опять крепко сжала ее грудь. Европа, уже на последнем издыхании, прошептала:

"У меня кружится голова..."

Бог подхватил ее на руки, и Европа прижалась к нему всем телом, обняв за шею. Так был зачат Минос Талассократ.

ПРИМЕЧАНИЕ

Общеизвестно, что девственница не испытывает оргазма не только в ходе дефлорации, но и еще достаточно долгое время после нее. Однако в случае Европы дело обстояло иначе, поскольку, согласно представлениям древних греков, с ней сочетался не земной мужчина, а бессмертный бог.