Единая плоть

ЕДИНАЯ ПЛОТЬ

Сейчас, когда я пишу эти строки, за окном идет снег. Густой пеленой он окутал все на деревенской улице. Письменный стол с компьютером – прямо у окна. И, сквозь густой снег, я вижу избу Черныша с провалившейся крышей. Этот дом – покосившийся, бесприютный, и сейчас, зимой, промерзший насквозь, постоянно притягивает мое внимание.

Мне одновременно и хочется, и лень работать. Поэтому я то и дело отрываюсь и всматриваюсь сквозь снег в печальное, давно покинутое, холодное жилище.

А у меня в доме – тепло, чай на столе, и вполне еще сносный компьютер – весьма не новый, но рабочий. Я специально, по совету друзей, приехал в этот глухой уголок, чтобы, не отвлекаясь на текучку, месяц поработать. Вообще-то я взял для работы свой ноутбук, но уже на месте обнаружил, что забыл в Москве блок питания к нему. Всего через пару дней оказалось, что я совершенно не могу без компьютера. И совершенно не могу без работы. Иначе, такие картины, как мертвый дом Черныша, приковывают взгляд, втягиваются внутрь меня, а выхода не находят. Я сознательно отталкиваю от себя лезущие в голову готические сюжеты, диктуемые видом пустого дома напротив.

Компьютер мне принес Петрович, бывший директор местного совхоза. Он взял его на время у одинокой женщины, почти старухи. Сказал, что ей – без надобности, дочка пользовалась, а теперь – просто пылится.

Я хотел написать работу о классификации жанров. В этом вопросе в теории драматургии – большая путаница.

Вот взять хотя бы мелодраму...

В современном мире нет ничего, что могло бы помешать двум людям быть вместе, коли уж они того хотят. Если действительно хотят. Соответственно, раз нет ничего, что может разделить влюбленных, так и мелодрамы, получается, нет в ее развитии. Все тихо, мирно.

Женатые мужики либо разводятся, либо заводят вторую семью. Богатые замужние дамы, успевают реализовать свои любовные вожделения в промежутке между поездками по бутикам... и прочее, и прочее.

Все это преспокойно обсуждается на светских вечеринках, где я иной раз бываю, и даже при первом знакомстве мне могут поведать какую-нибудь грязную историю о взаимоотношениях с «бывшим» – и про его малые возможности и размеры, и даже про то, что он импотент.

Неимущая молодежь не откладывает свадьбы из-за отсутствия денег, а берет кредиты.

Дуэли между соперниками отсутствуют, а если случается какое смертоубийство, то это, скорее, бытовуха. Так, по пьяни, прирежут ненароком. Ничего особо мелодраматичного.

Рассказывали, что в Рязани один молодой мент часто ходил на ночные дежурства, а жена его водила к себе любовника, или любовников. Чего-то в их супружеской интимной жизни ей, видимо, не хватало.

Ну, и однажды, вернувшись, как бывает в таких историях, в неурочное время, лейтенант застал жену в самой что ни на есть обидной для него позе (на какую он жену уговорить никак не мог) в супружеской постели со своим же коллегой, ментом.

Выхватил он пистолет и пристрелил обоих.

А потом, выпив на кухне бутылку водки, подумал, и пристрелил себя.

Но было это давно, еще в восьмидесятых.

И да, конечно, трагедии, подобные рассказанной, случаются наверняка и сейчас, но мне как-то не попадались. Все больше – обыкновенный адюльтер. Все бури, что бушевали в обозримом мною пространстве, были больше похожи на мелкий бриз. Чего уж там… Ну изменила девчонка, ну назвал ее шлюхой, и ушел к другой, такой же или получше. А та, от которой ушел, вовсе шлюхой и не являлась, вышла замуж и стала верной женой, и рожает, рожает.

Скука.

И никогда бы я не стал писать мелодрам, про современную жизнь, потому что в них ничего нет, если бы случайно не наткнулся на удивительную историю о Сашеньке, деревенской девчонке, историю, которая своей невинностью и банальностью по-настоящему тронула меня.

Но и не только в этом дело – мало ли что трогает меня, с каждым годом все больше и больше склонного к сантиментам? Честно говоря, я к сорока трем годам стал абсолютной размазней, и вместе с дочкой плачу над сложной судьбой кошечки по имени Пушинка, когда мы читаем детскую книгу по вечерам.

Попавшая ко мне история Сашеньки помогла пролить свет на то, что может быть с настоящей любовью сегодня и на то, какая она есть, настоящая любовь. Изначально, когда я стал расспрашивать о ней местных, внимание мое привлекла одна деталь. И этой деталью был галстучек. Это именно она, Саша, называла его так. Гал-сту-чек.

***

Подсоединив монитор, клавиатуру и мышку к системному блоку, включаю питание и убеждаюсь, что компьютер работает. Ни логина, ни пароля… Здесь до сих пор нет привычки запирать входные двери. Я подключаюсь к интернету через телефон и…

…попадаю в почтовый ящик незнакомой мне девушки. Я догадываюсь что это – почта дочки той самой женщины, которая отдала мне компьютер. Но я ее никогда не видел. И тут же перспектива скучной работы уходит. Любопытство пересиливает стыд – и я открываю последнее из отправленных писем.

«– Милый, Женька! ( смешно что я могу обращаться к тебе так).

Мне так грустно и трудно. Без тебя.

Я пытаюсь занимать себя всякими делами. (Стала убирать наш дом так, что даже маме не придраться ) Иногда я вынимаю из тайного чемоданчика твой галстучек, смотрю на него и плачу. Ладно, ладно. Не ругайся. Не буду.

Про кроликов я тебе уже писала. У них жизнь и то – разнообразнее моей. Они, в отличие от нас с тобой, постоянно вместе.

Сегодня Джону плохо, он почему-то ничего не ест и сидит в самом углу вольера. Когда будет у нас ветеринар, обязательно покажу его...»

Уже прочтя эти строчки, я понял, что в моих руках оказалась история – возможно трагичная, возможно счастливая, – но точно светлая.

И я попытался разузнать все что мог, об истории любви Сашеньки и Жени.

По крупицам собирал я историю чужой жизни, историю настоящей любви.

За окном снег все гуще и гуще. Изба Черныша все еще глядит на меня слепыми глазницами выбитых окон, и память о двух влюбленных еще не до конца исчезла в пучине мелочей.

А все началось, с ее, Сашенькиного компьютера, с ее письма и моего бесцеремонного любопытства.

***

Она девчонкой была совсем даже ничего себе. Впрочем, как утверждают умные люди, где-то до двадцати они все ничего себе. Нет, но правда, она была, как сказали бы в старину,– премиленькая.

Острый и длинный носик не портил ее. В школе, конечно, мальчишки дразнили Буратиной, но и не оставляли своим вниманием. У нее были карие глаза очень красивого и необычного для деревенской девушки, какого-то персидского разреза... И нежные тонкие губы алого цвета, такие яркие, что и помаду использовать не надо...

Да, мама ее всегда, хоть и ругалась, но все же в тайне гордилась дочкиной роскошной каштановой косой, которую нелегко было расчесывать.

Я так старательно описываю, набрасываю черту за чертой, и все не могу получить нужного мне портрета, как арбатский художник, который фотографически точно воспроизводит детали, но все что-то мертвое и даже мало напоминающее живого человека выходит из-под его карандаша.

Она была обыкновенной девчонкой с длинным носом. Вот правда. Ничего особенного, как бы я ни старался. Примерно так ее и видели все.

На тот момент у нее уже было два парня. Само занятие любовью с этими кавалерами не принесло Сашеньке никакого удовлетворения. Она как бы выполнила план. У каждой девушки должен был быть парень, а с парнем должен был быть «интим». Да, в обязанности мамы входило следить, чтобы такого не случалось, и это несколько осложнило задачу. Но не сильно. Летом любая полянка, любой лесочек или рощица была к их услугам. Только вот ни первый, ни, довольно скоро последовавший за ним, второй раз не понравились Сашеньке. Все произошло как-то скоро и суетливо оба раза, и оставило ощущение чего-то неправильного, скользкого и даже чуть противного.

Ни боли, ни восторга, ни, уж конечно, счастья она не ощутила.

Кроме того, второй парень не подумал о том, чтобы предохраняться, и она почти месяц прожила в ужасе ожидания. Парень же, поддавшись ее настроению, тоже ходил, как в воду опущенный, и когда все же выяснилось, что все хорошо, и нежелательного не случилось, то и вовсе перестал ею интересоваться.

Она тоже, обжегшись, на время затаилась и поняла, что можно прекрасно кокетничать на дискотеке и не встревать ни во что серьезное.

Правда, появился у нее более-менее постоянный молодой человек, которого она не любила, но позволяла за собой ходить и как-то ухаживать, потому что, во-первых, это было лестно ее женскому самолюбию, а во-вторых, он закрывал разговоры об отсутствии у нее так называемого «молодого человека».

Это понятие – «молодой человек» – было принято в их среде, как признак полноценности. Считалось хорошим тоном говорить: «мой молодой человек», или в интернете писать «мой МЧ...».

Это могло обозначать что угодно, от постоянных внебрачных отношений, вполне серьезных, до просто юноши, которого девушка желает выделить, и с которым в перспективе возможно более плотное, так сказать, общение...

Он был неказист, этот ее МЧ. Ну, честно говоря, в их захолустье другому взяться было и неоткуда.

И не требовалось ничего большего – наученная горьким опытом, допускать серьезных отношений она не хотела.

Его звали Егором. Он был невысок ростом, крепок в плечах и белобрыс. Хорошо танцевал, так как старшая сестра училась в райцентре на хореографа и показала ему пару-тройку правильных движений. В будущем он собирался стать милиционером. В их провинциальной системе координат эта работа была не столько «выгодно-престижная», сколько вполне дающая кусок хлеба, да еще и постоянная.

Он выбрал ее, Сашеньку, как наиболее подходящий и достойный для себя вариант. Ничего заоблачного, но лучшее из возможного. То есть поступил так же, как и с выбором профессии.

И, выбрав однажды, он уже не отступал от намеченного, поэтому и милиционером стал, и Сашеньки мог бы добиться. Мог бы.

***

Евгений – именно так он представился на собрании – приехал «забрать совхоз». Именно забрать, из общего владения в частное. При этом, не заплатив ни копейки. Сразу скажу, ему это удалось. Вся операция, состоящая из проведения общего собрания акционеров (а ими были все совхозники), выбора представителей от них, и передача ими всех прав сторонней (то есть, его) организации, прошла успешно.

Стадо – а собрание акционеров и было стадом – выслушало его выступление молча, и – то ли приняло его обещания вложить в совхоз девять миллионов рублей, то ли им было просто все равно, – проголосовало единогласно «за». Выбранные акционерами представители были обработаны и все подписали, а директор совхоза Петрович получил в подарок подержанный недорогой джип.

В результате этой операции москвич обрел землю, постройки, а так же все имущество когда-то процветавшего хозяйства. И провел в деревне месяц. Хотя, очевидно, на собственно аферу потребовалось не больше недели.

Этот человек, появившийся в деревне, до сих пор остается для меня загадкой. Это был как бы мой предшественник. Я тоже сюда приехал из Москвы, как и он. И так же как мои собственные, мне не ясны до конца его истинные мотивы. Что искал он здесь? В этом печальном краю озер, в этой стране бесконечных лесов и перелесков, в этих полях, похожих на море, в этой деревне, где печать медленного исчезновения лежит на всем?

Здешний край напоминает замерзшую девушку, еще сохранившую остатки живой красоты, но уже не живую, покрытую инеем. Она все еще красива, потому что окунулась в тот бесконечный свет, который противоположен земной жизни. Еще она здесь, а уже нет ее. Она уже на пути туда, где нет ни печалей, ни болезней. На пути в легкое и радостное забвение...

Знал ли, чувствовал ли он, то же, что я? Мне неизвестно. Но он приехал сюда, и, так же как и я, вглядывался до боли в глазах в унылую здешнюю природу, пытаясь разгадать что-то, чего он и сам не знал...

Мне удалось узнать про него от местных совсем немного. Его звали Евгений. Он был чем-то болен. Судя по всему, болезнь была тяжелой и бесповоротной. Местные рассказывали про множество пузырьков и бутылочек с таблетками, которые стояли у него на подоконнике. Кто-то утверждал, что видел, как он горстями пьет эти таблетки, прямо по дороге из лесу домой.

Может быть, этим и объясняется его почти болезненный интерес к здешней природе. Тяжело, а возможно, и смертельно больной, он тянулся к таким покойным местам, столь близко находящимся к состоянию полного забвения, что если до конца вобрать в себя этот дух, то и сам окажешься в объятиях безразличного «ничто», поглощающего тревоги, память, боль...

Впрочем, это лишь мои предположения. У него было много таблеток. Он провел в деревне месяц. И больше не появлялся.

Местные считали его инопланетянином. В том смысле, что этот самый москвич был непонятен им. Он вел себя тихо. Не выпендривался как большинство «городских», не навязывал собственные порядки, а наоборот, сняв пустующий домик на все лето, остался жить, одиноким и нелюдимым.

***

Когда я думаю о том, как произошло их знакомство, то всегда мне приходит в голову мысль о провидении. Или судьбе. Кто во что верит. И я не знаю, для чего это должно было случиться. Для чего ее, до начала этой истории бывшей просто милой деревенской девчонкой, невидимая рука привела к нему.

Но не иначе как что-то мистическое произошло в тот вечер. Он отдыхал, лежа на большом диване, оставшемся в ныне пустовавшем доме от прежних хозяев...

Вообще, в этом доме были только диван и пыльный шкаф со старыми книгами. Он выбрал этот дом, наверное, потому, что более экзотичного жилья было здесь не сыскать.

Здесь когда-то жил тихий алкоголик по кличке Черныш. Этот человек – еще одна загадка, разгадка которой теперь лежит, зарытая на деревенском кладбище. Мужик был алкоголиком. В этом нет ничего странного. В этих краях алкоголизм – распространенная болезнь. Но он, Черныш, был странным алкоголиком. Умеренным. Он пил каждый день понемногу. Пил и читал книги. Чтение книг было его второй зависимостью, тайной... Впрочем, эта тайна не интересовала никого, кроме меня.

Я знаю, что еще долгие годы – после смерти Черныша – в книжном шкафу его пылилось множество книг. Это была отлично подобранная библиотека. В основном приключенческая, но здесь были и Шекспир, и Толстой, и Лесков, и даже Бодлер...

Черныш сбежал от действительности в книги и дешевую выпивку. Не самый плохой вариант. Впрочем, не знаю. Черныш умер лет за десять до описываемых событий и к моему рассказу имеет лишь косвенное отношение.

Именно его дом, практически не жилой, с протекающей крышей, продавленным диваном и пыльными книгами в шкафу, выбрал Евгений для проживания в деревне.

Вот тоже загадка – почему этот дом. И где кроется ответ, я не знаю.

Быть может, в книгах, которые заинтересовали его. Может быть, в какой-то не совсем деревенской ауре этого дома. А вернее всего, нечто совсем оригинальное лежало в его выборе. И у меня есть одна сумасшедшая версия. Дело в том, что мне кажется, я понимаю этого человека. Чем-то, пусть и весьма отдаленно, он напоминает мне меня же самого. Так вот. Если бы я выбирал дом, то выбрал бы именно этот из-за дырки в крыше. За десять лет, которые жилище простояло без хозяина, кровля и потолок в одном из углов совсем прохудились и прогнили. Прогнили так, что образовалась дыра, сквозь которую было видно небо.

И у меня, как я уже сказал, есть версия, почему эта развалина приглянулась Евгению.

Лето выдалось сухим, без дождей. И он подвинул довольно большой, советского производства двуспальный диван так, чтобы изголовье оказалось как раз под этой дырой. Чтобы можно было засыпать под открытым небом.

Итак, он лежал и смотрел в небо, а она, Сашенька, оказалась с Егором на деревенской улице, совсем рядом. В этот вечер, они, выпив по бутылке пива, пришли на окраину деревни опробовать бадминтонные ракетки и воланчик, найденные ею в чулане, вероятно, купленные еще ее матерью и валявшиеся там с советских времен.

Ей, Сашеньке, очень нравилась затея с бадминтоном. В их тоскливую однообразную жизнь эта активная игра могла бы внести долю задора. И поэтому она вкладывала душу в удары, изображая из себя теннисистку, которую однажды видела по телевизору. Ей представлялось, что и у нее мог бы быть элегантный теннисный костюм с такой короткой юбочкой...

Егору, напротив, не нравилось и казалось не солидным это занятие. Он думал о том, как его сверстники будут обсуждать их с Сашкой спортивные развлечения и какую кликуху ему прилепят. От этого его удары выходили слабыми и неточными. Сашка же хотела раззадорить его. Била она сильно, бегала быстро, принимала удары, чуть пригнув колени, пружиня на ногах.

И чем больше он саботировал игру, тем упорнее она старалась игру продлить. Именно поэтому один из ее ударов оказался столь силён и столь неточен, что волан залетел на крышу того самого дома, в котором лежал с книгой в руках и любовался вечереющим небом Женя.

Волан упал куда-то на крышу. Егор, ее молодой человек, опустил ракетку:

– Все, – сказал он, – можно и закончить.

– Ну Егорк, – сказала Сашенька, – Ну можно же достать, ну, эй!

– Я на крышу к Чернышу не полезу.

– А что, мне лезть?

– Плюнь на этот волан, – ответил Егор, подумавши (он все же боялся показаться трусом), – все равно игра не получается.

– Хорошо. О’кей.

– Что?

– А то, – сказала Сашенька, кладя ракетку в траву, – что тогда я полезу сама. Раз здесь мужика нет.

– На понт меня берешь? Ну-ну. Успехов.

Он отбросил ракетку туда же, в траву, повернулся и пошел. Конечно, он ждал, что она побежит за ним, будет уговаривать, и, в конце концов, он согласится. Но вместо этого она посмотрела на дом Черныша. На крышу, где лежал белый волан, так хорошо видный на почерневшей от времени шиферной кровле.

Сам дом был окружен нескошенной тростой (так здесь называют высокую, в человеческий рост траву), а Mercedes ML, на котором приехал Женя, виден не был. Он специально поставил его за домом, чтобы не вызывать толков в деревне. Разговоры все равно были, но еще не успели дойти до молодежи, которой, как правило, было дело только до себя и своих сверстников.

Это был обычный нежилой деревенский дом, обреченный на постепенное исчезновение. Пока еще не сильно, но уже коснулась его та печальная участь, которая касается всякого жилья, у которого нет хозяев. Вместе с людьми уходит, испаряется жизнь, постепенно легким облачком растворяясь на ветру...

Егор уходил все дальше, брел, глядя под ноги. Он все еще ждал, но с каждым шагом уверенность его улетучивалась.

Сашка же пробиралась через тросту к яблоне, росшей совсем рядом с домом. Для нее, деревенской девчонки, было не впервой лазать по деревьям.

Она ухватилась за нижнюю прочную ветку, подтянулась, перехватила руки и уже через пару минут ступила на крышу дома.

Покинутые дома живут гораздо меньше садовых деревьев. Часто на местах бывших деревень в чистом поле можно обнаружить яблоню, или кусты смородины, или сливы. Домов уж давно нет, а деревья еще растут...

Как только она поставила обе ноги на крышу и попыталась, одной рукой уцепившись за край, другой достать волан, крыша проломилась. Дыра, сквозь которую Женя лежа смотрел на небо, просто увеличилась раза в три, а рядом с Женей на большой диван приземлилась Саша. Вид у нее был ошеломленный, рубашка порвана, ладони ободраны. Но испугаться она не успела. Женя видел как в замедленной съемке, что рядом с ним на диван кто-то падает, отчаянно пытаясь зацепиться за прогнивший потолок. Он даже успел отбросить книгу, лежавшую рядом с ним, чтобы девушке мягче было падать.

Все это происходило в тишине. Только звук крошащегося шифера и треск прогнивших досок.

И вот она сидит на диване рядом с ним.

– Удивительные здесь места, – сказал он. – Девушки падают с неба. Вы живы? Больно вам?

– Жива, – сказала Сашенька, рассматривая расцарапанные ладони. – Как видите. Вы кто?

– Ответить на это вопрос не так просто, особенно девушке, упавшей с неба.

– Что? В смысле? – Сашенька была еще в шоке, еще не сообразила, что странным образом ввалилась в чужой дом и чужую жизнь. – Я полезла за воланчиком, он упал на крышу. Я не знала, что вы тут.

Мужчина, спокойно лежащий рядом с ней на диване, улыбнулся.

– Вы всегда так заходите в дом, или приготовили этот номер специально для меня? Что у вас с руками, ну-ка, покажите.

Он произнес это тоном, не допускающим возражений, и она послушно протянула руки. Он уселся рядом с ней и взял обе ее ладони в свои руки.

– Все исцарапано. Но ничего опасного для жизни. Подождите секундочку.

Он отпустил ее, а она так и осталась сидеть в той же позе, держа руки ладонями вверх.

Покопавшись на подоконнике среди кучи лекарств, он вернулся, держа в руке баллончик с каким-то спреем. Встряхнув баллончик, он несколько раз решительно пшикнул из него на ее царапины.

– Прохладно, – улыбнулась Сашенька, глядя на медленно оседающую белую пену, – И на руках – точно снег...

– Угу. Снег. Ну, вот и все. В следующий раз, когда решите зайти ко мне в гости, можете использовать дверь – Он мгновение помолчал. – Дайте-ка мне ваши руки. Посмотрю: ничего не пропустил?

Она снова протянула ему руки ладонями вверх.

– Вроде бы ничего. Ладно.

Возникла неловкая пауза. Он держал ее за руки. Она не высвобождала их. И сказать вроде было нечего.

– Как вас зовут? – спросил он.

– У меня противное мужское имя, – ответила она. – Я Саша. А вас?

– У меня противное женское имя, – ответил он. – Я Женя.

– А у меня – нормальное мужское имя. Я Егор.

Он стоял на пороге и смотрел на них в упор. Она вдруг отдернула руки и даже спрятала их за спину, будто вовсе не царапины они замазывали с незнакомцем.

Егор усмехнулся и вышел из комнаты. Было слышно, как скрипнула входная дверь.

– Я пойду, мне пора.

Она быстро встала и пошла за Егором.

– До встречи, Саша. – Эти слова остановили ее у двери. Она будто на секунду задумалась о чем-то и обернулась.

– До встречи...– она еще о чем-то подумала и добавила: – Женя...

После того как она ушла, он зачем-то встал и посмотрел в зеркало. Оно висело над рукомойником, и было старым и облупленным.

Кто же смотрел на него оттуда?

Когда-то этот парень, что сейчас с тревогой взирал на свое отражение, был если не красив, то очень интересен. Белокурые кудри, крупными завитками падали на лоб. Широкое волевое русское лицо. Глаза не то чтобы умные, но с хитрецой.

То ли благодаря кудрям, то ли правильным, как с комсомольского плаката, чертам лица, он привлекал женщин. Всегда, без исключения, они вились вокруг, чувствуя в нем практически идеал. Эдакую смесь простой мужицкой красоты, с повадками успешного, беспринципного карьериста.

И он пользовался своим положением безгранично. Внимание женщин было столь избыточно, что успело потерять всякую ценность в его глазах.

Сначала он еще находил интерес в разнообразии женских тел, характеров и эмоций, потом пытался расширить круг утех, а потом пресытился. И охладел. Уже и не хотелось ему засыпать с кем-то рядом...

Весь этот сексуальный конвейер прекратился сам собой, вместе с пришедшим неожиданно недугом.

У него обнаружили какую-то редкую форму болезни Берже. Обнаружили достаточно поздно, поскольку врачей он не любил. И к тому же всегда чувствовал себя совершенно здоровым. А ходить по врачам считал пустой тратой времени. Однако, когда время от времени возникавшие боли в пояснице, тошнота и головокружения стали появляться угрожающе часто, пойти к врачу все-таки пришлось…

– С вашими почками, молодой человек, вы долго не протянете! – сказал старенький профессор. – Если не лечиться, максимум, лет пять, если будете скурпулезно следовать назначениям, то – десять. Но может, и дольше. Помочь может только трансплантация. Но в вашем случае… – профессор замялся, подыскивая слова, – риск очень велик. Вы… слишком здоровый человек. Очень сильный иммунитет. Вероятность приживаемости есть, конечно, но… риск очень велик, – снова повторил он. И добавил: – Решать вам.

Вообще все чувства его притупились. Даже стойкая жажда приобретательства оставила его. К моменту его приезда в совхоз он уже не очень понимал, зачем ему нужно это все.

Он сосредоточился на себе. На своих мыслях, которых до этого почти не было, кроме самых простых, потребных для обеспечения его личных нужд и бесконечной череды дел.

И вот тут-то и оказалось, что чего-то главного, что вроде бы должно было составлять его сущность, у него и нет.

О семье было думать поздно. На заре комсомольской карьеры он женился на правильной девушке из своей среды. Ее отец – ответственный партийный работник – охотно помогал ему в продвижении по номенклатурной лестнице. Но с приходом новых времен тесть сдулся. Детей у них с женой не было. Общих интересов – тоже. Более того, со временем выяснилось, что супруга не может удовлетворить и его мужских аппетитов. По природе не страстная, она вполне обходилась сексом раз в месяц. И то – после долгих его уговоров. Она даже тяготилась его темпераментом, и, то ли, чтобы отвязаться от его посягательств, то ли просто из равнодушия, делала вид, что не замечает, что он переспал со всеми ее подругами. Подруги продолжали оставаться подругами, а он продолжал оставаться вечно полуголодным и рыщущим...

Короче, как только внезапно исчезло последнее, что их объединяло – партийное положение ее отца, брак изжил себя. Они с облегчением развелись.

***

На следующий день после неожиданного знакомства с Сашенькой он встретил ее, бредущей по длинной петляющей сквозь лес грунтовке, по которой он ехал на машине из райцентра. В руках у Сашеньки была корзина для грибов, на голове – косынка, а одета она была в мужской брезентовый костюм защитного цвета и розовые, не подходящие к одежде резиновые сапоги.

Женя притормозил около нее и открыл окно. Его, столь опытного в отношениях с женщинами, вдруг что-то испугало, и было мгновение, когда он колебался – затормозить или проехать. Это чувство тревоги, хоть и было мимолетным, но пронзило его до самой глубины души. Будто ледяной холод прохватил и отпустил. Опять жаркое лето...

Нога его нажала на тормоз, а когда машина остановилась, то рука, будто бы сама, не повинуясь мозгу, нажала на кнопку, и стекло опустилось вниз.

– За грибами? – спросил он так, будто бы они расстались пять минут назад.

– Здравствуйте, – ответила Сашенька. – Нет. Корзинку забирала. Завтра пойду.

Он улыбнулся:

– Хорошо, наверное, в лесу.

– Да, – она помолчала мгновение и добавила, – только лосиные вши достают.

– Кто?!

– Вши. Лосиные. Клещи. Нужно головной убор.

– А, – он тоже замолк и посмотрел на нее. – Тебя подвезти?

– Нет! – Она даже отшатнулась. – Не надо, что вы...

– Ну – нет, так нет. Тогда я поехал.

– До свидания.

– Счастливо.

Он резко тронулся, но вдруг опять притормозил и остановился. Подождал, пока она поравняется с машиной.

– Привет, – сказал он и улыбнулся.

– Здравствуйте. – Она тоже улыбнулась в ответ.

– Я хотел попросить... – Он молчал, точно решался на что-то, или вернее боролся с чем-то внутри себя.

– Что? – спросила она.

Ему вдруг показалось, что она намного сильнее его. И даже старше. Не внешне, нет. Ее взгляд, понимающий и спокойный, с какой-то даже мудростью всезнания. И с обреченностью даже. Этот взгляд поразил его… Казалось, прошлый ее испуг, когда он пригласил ее в машину, был наигранным, неправдивым.

– Что вы хотели попросить?

Он решился. Мгновение прошло, и лед в душе растаял.

– Возьми меня за грибами, – сказал он просто. Ничего другого не подразумевая. Попросил так, как просят мальчишки, с надеждой на приключение.

– Я никогда не ходил за грибами. Правда.

– Хорошо. – Она улыбнулась.– За грибами что ж, можно... даже лучше в компании. Я обычно Максютку беру...

– Максютку?

– Это собака.

– Я лучше собаки.

– Интересно, чем?

– Я говорящий.

– Ой, знаете, – она затараторила так, будто только теперь начался настоящий разговор, – Максютка скулит, пищит постоянно, тявкает. Мне иногда кажется, что я его понимаю. А уж он меня – точно.

– Ну, ладно. – Он кивнул и посмотрел вперед, на дорогу. – Тогда чего уж, я вряд ли все пойму...

Он даже сделал движение, к ручке переключения передач. И Сашенька увидела это.

– Нет! – сказала она. И после молчания попросила, – пошли за грибами...

– Я могу пищать, скулить и тявкать, как Максютка!

Она засмеялась:

– Можно просто поговорить, только...

– Что?

И тут в первый раз за время беседы она посмотрела ему в прямо глаза.

– Встретимся здесь. А то в деревне ... разговоры...

Всю дорогу до дома он ехал и пел.

Они оба собирались за грибами следующим утром. Ей пришлось побороться с собой, потому что все время тянуло надеть самое красивое платье и накрасится. Останавливала сама себя. Спорила с собой. В конце концов, нашла компромисс. Подвела глаза аккуратно и у матери стащила красивую легкую косынку ярко-красного цвета. А в остальном оделась так, как и надо идти по грибы. Старую застиранную майку, мужскую защитного цвета куртку и такие же штаны с накладными карманами по бокам. А ее розовенькие резиновые сапожки были и так очень даже красивы. Оглядела себя и пришла в ужас. Красная косынка, костюм цвета хаки и розовые сапоги.

Но вдруг махнула на все рукой. В конце концов, другого ничего нет, да и, чай, не на танцы, а за грибами...

Он тоже подошел к сбору ответственно. Понимал, что поход за грибами в такой глуши – целое предприятие, ну и оделся соответственно. Даже для грибов взял рюкзак.

Когда он подъехал на то же место, она уже стояла около большой сосны и ждала. Он остановился, но она не села в машину сразу. Осталась стоять в нерешительности. Тогда он вылез и пошел к ней. Видимо этот момент и разрушил все неловкости, возможные при такой встрече.

Увидев Женю, который старался сохранять солидность, Сашенька расхохоталась. И не кокетливо-деланно, а по-настоящему. Она хохотала так, что ей пришлось схватиться за живот и согнуться.

Перед ней стоял Женя в костюме, который до этого она могла видеть только в кино. Мало того, что на нем были высоченные подвернутые сапоги и прорезиненный плащ с капюшоном; мало того, что под плащом был жилет с множеством карманов, в которых натыкана была всякая всячина – вплоть до маленькой отвертки даже; мало того, что на его поясе висел огромный охотничий нож в ножнах; так еще и на голове у него...

На голове у Жени в довершение комической картины была широкополая шляпа с анти-комариной сеткой. Сетка все время падала на лицо, и он поправлял ее, пока Саша хохотала.

– Что не так? – спросил, наконец, он.

– Ничего, все так... – она опять прыснула. – Вы куда собрались? на Припять? это противорадиационный костюм?

– Я за грибами. Говорят, у вас тут глушь, никогда не знаешь, что может понадобиться. Только вот сетка падает.

– Давайте поправлю. – Она подошла к нему. Чтобы ей было легче, он наклонил голову, а когда это не помогло, даже встал на колени. Она двумя руками взялась за сетку и ловко накинула ее на шляпу. Ее грудь при этом оказалась прямо напротив его лица. Закрепив сетку, Сашенька посмотрела на Женю и только тут перехватила его взгляд.

– Куда это вы смотрите? – спросила она, пытаясь сымитировать грозный голос матери.

– А куда мне смотреть? – быстро нашелся он. – Читаю надпись у тебя на футболке.

– Да там же по-английски. Ничего непонятно.

– Ну, мне понятно. И тебе должно быть. Раз носишь. Он поднялся на ноги и подмигнул Сашеньке.

Сашенька заволновалась.

– И что, что там написано?

– «Meant for Love». «Создана для любви». Точный перевод.

– Ой… Я не знала. На рынке купила. Цвет красивый. И этот... фасон.

– А что здесь плохого? Ну, ты создана для любви. Это ж нормально. Для чего еще?

– Ну да, – вдруг согласилась она. – Ничего плохого. Пойдемте за грибами.

– Слушай, – он вдруг широко улыбнулся, – я переведу все надписи на твоих майках с рынка, но при одном условии...

– У меня только одна такая. С надписью. А какое условие?

– Условие простое. Ты переходишь со мной на «ты».

Она хотела придумать возражения, но не смогла.

– У меня нет больше таких маек. – Она улыбнулась, и в глазах ее вспыхнул на секунду и погас лукавый огонек. – Тебе нечего больше переводить.

***

– Вы посмотрите... – Она запнулась и потом продолжила – Ты посмотри, как я буду собирать, а потом научишься. Ты когда-нибудь грибы собирал?

– В детстве один раз с отцом. Ездили за опятами. У нас был такой бежевый «Москвич», так вот мы целый багажник нарезали...

– То опята. Они осенью растут... ничего, грибов много. У тебя получится...

– У меня получится, потому что я хорошо подготовился. Я все прочел на форуме грибников.

– Где прочел?

– В интернете. На форуме.

– Ладно. Главное чтобы ты поганки от съедобных отличал.

Женино самолюбие оказалось задето.

– Знаешь, я думаю, наберу не меньше, чем ты.

– Ого! Ну, попробуй.

И они стали соревноваться. Грибов и вправду в этот год было много. Он – идя по опушке и пробегая через полянки от перелеска к перелеску (как было написано в «советах» на форуме), она же – по знакомым местам.

Сашенька без особого труда выполняла эту знакомую работу, она знала, где растут белые, подберезовики, подосиновики... И еще, ей показалось, что мужчина, который только что вызвал ее на состязание, сделал это не для того, чтобы победить. Она вдруг почувствовала другое – он хочет, чтобы выиграла она. Сашенька даже остановилась от этой мысли. Она тысячу раз ходила по грибы с подружками и парнями, но никогда этот поход так не волновал ее. Сейчас она шла вместе с ним... И это совсем незначительное событие вдруг стало казаться ей важным, огромным. Она оглядела лес вокруг. Жени рядом не было.

Он шел по опушке, собирая грибы, по изобретенной им самим системе (он на все процессы придумывал системы): складывал грибы, собранные с полянки, в одну кучку на траве, а когда считал, что набралось достаточно, возвращался и грузил все в рюкзак, сверяясь поначалу с сохраненными в айфоне фотографиями съедобных грибов.

Сашенька же делала все, как всегда, но только лучше. Это самое «только лучше», было вызвано тем, что где-то рядом был он. Вот сейчас они встретятся, и он увидит, как аккуратно собраны у нее маленькие (больших она не брала) грибы. Белый к белому, подосиновик к подосиновику. И какие все грибы чистые. Ни одного червивого.

Ему хорошо было в лесу, и хорошо еще от сознания того, что где-то рядом ходит эта Саша. И от того, что он так восхитительно спокоен, как не был долгие годы. Ему нравилось это размеренное путешествие по лесу...

Что-то в самой глубине кольнуло и отпустило. Тревога на секунду охватила его и ушла.

Он опять стал ходить по лесу, и чувство счастья вернулось.

Именно в этот момент Сашенька начала беспокоится. Где этот московский гость? И не отпустила ли она его слишком далеко?

– Ау! – Она крикнула так, как они обычно перекрикивались с подружками.

***

– Ау! – прозвучало вдалеке.

Он остановился и огляделся. Рюкзак был за плечами, а сам он стоял рядом с болотом. Хорошо, что вовремя остановился.

– Ау!

Он поднял голову вверх, пытаясь понять, откуда слышится крик. Сквозь ветки деревьев было видно солнце. Он улыбнулся и уже набрал воздуха в легкие, чтобы крикнуть в ответ, как вдруг, солнце начало расти и надвигаться на Женю. Вместо того, чтобы отвернуться, или хотя бы прикрыть глаза ладонью, он машинально снял рюкзак и начал на ощупь рыться в его кармашке в поисках таблеток.

– Ау! – Крик раздался откуда-то со все увеличивающегося в размерах солнца. Это был приятный, родной голос.

– Ау!

Женя выронил пузырек с таблетками, и он укатился в траву.

– Ау!

Земля закачалась как палуба корабля в шторм. Все качнулось – и лес, и небо, и даже громадное солнце...

Женя упал сначала на колени, а потом, еще через мгновение, всем телом – лицом в траву.

Он не отвечал на крики. А ведь с ним могло произойти все что угодно. В ее воображении всплыли кабаны, которые семьями ходили по лесу и были крайне опасны, медведи, которых она не раз сама встречала, собирая с подругами малину, и они были еще опаснее. Болота...

При мысли о болоте она сорвалась с места и побежала. Она знала, где ближайшая топкая трясина, и бежала прямо к ней. Бежала, не разбирая дороги. Ее майка с иностранной надписью порвалась на плече, грибы рассыпались, косынка потерялась, но она даже не заметила этого.

Уже через пять минут этого отчаянного бега она была там, где нужно. Как по компасу и карте, она точно пришла туда, где лежал Женя.

– Эй, вставай... вставайте, нашли время спать.

Она потрясла его за плечо, но он не двигался.

– Эй, что с вами?! – Она повернула его на спину с трудом, упираясь ногами в землю и толкая двумя руками. – Что с вами?! Что?!

Она трясла его за плечи все сильнее.

– Очнитесь! Эй, ну!!! Что с вами?!

Он открыл глаза. Посмотрел на ее заплаканное лицо. И прошептал:

– Мы договаривались на «ты».

– Что с тобой?

– Я тебя люблю, – произнес он, так что понятно было, что не шутит, и что говорит серьезно, серьезней даже, чем всегда. Но она все же переспросила – Что?

– Ты меня спасла. Я люблю тебя. – Он улыбнулся и протянул руки для объятий.

Сашенька мгновение смотрела на него и решалась, нет, не решалась, а просто замерла, но уже через секунду она обнимала его, уткнувшись губами ему в шею.

А еще через мгновение их было не двое, они стали одним целым, чего не происходило никогда в их прошлой жизни.

Все, что было до того дня, все стерлось, стало тенью, незначимой и едва различимой. Осталось только это существо, состоящее из двух людей, счастье которых было огромно и светло.

Подумать только, сколько людей никогда не ощущали подобного! Они встречаются, влюбляются, ухаживают, спят друг с другом, женятся даже, но этого всепоглощающего чувства единения не испытывают, как не испытывают и страха потерять.

– Я собрал больше грибов, чем ты. – сказал Женя, улыбаясь, прижимая Сашеньку к себе еще крепче.

– Да, но ты не проверял. Они все червивые, – ответила Сашенька. И заплакала. Не понятно от чего, но заплакала. – Они все червивые.

***

Днем, когда Сашенька ушла домой заниматься хозяйством, Женя остался один в доме Черныша. По своей всегдашней привычке он решил осмыслить то новое, что с ним произошло, и вдруг понял, что аналогов тому, что он чувствовал к этой деревенской девчонке, нет.

Что делать со всем этим, он не знал. И все оттягивал разговор о главном – о том, что мучило его, и о том, о чем все-таки необходимо было поговорить.

Его болезнь, с которой он ранее совершенно смирился и бороться не собирался, теперь опять вышла на первый план и стала основной проблемой.

Когда жить не для чего, можно загнать мысль о смерти глубоко, в конце концов, мы все умрем. Можно махнуть рукой.

Один врач говорил мне в ответ на мои жалобы о боли:

«А ты на нее плюнь. Ну, болит, и болит». Вот так же и Женя плюнул на свою скорую смерть. Ну смерть, и смерть.

И вдруг эта девушка. Он явно никогда ничего подобного не испытывал.

Он ощущал любовь почти физически. Она распространялась от центра груди к губам. Тягучей волной нежность, перемешанная с восторгом и привкусом боли, перемещалась от губ к груди и обратно. Его взгляд сам собой без влияния мысли теплел, когда он смотрел на нее. Его любовь была запечатлена на его лице так, что нельзя было ее не заметить. Любому, кто видел Женю в Сашином присутствии, было ясно – он не влюблен, а именно любит эту девочку.

Любовь вновь поставила перед ним проблему борьбы за жизнь. Теперь он готов был рискнуть.

Его привычка, ставшая уже натурой, требовала сначала все сделать, а потом уже сказать.

Он решился.

Операция, о которой говорили врачи, и от которой он уклонялся, стала его главной надеждой и перспективой.

Всего полтора – два месяца, и он либо жив и относительно здоров, либо...

Либо она забудет его со временем...

Нерешенным оставался один вопрос. Как объяснить Сашеньке свой отъезд. Сказать ли все как есть? Нет! Он не мог этого себе позволить. Пусть не будет она вдовой, если операция кончится плохо. Пусть забудет. Пусть выйдет замуж вон хоть за этого Егора, что ходит по деревне и смотрит на него, Женю, волчьим взглядом.

В дверь постучали, и сразу же за стуком вошел Егор.

– Я вот к вам, – сказал он и остановился в дверях.

– Проходи, – ответил Женя. – Садись.

Егор помялся, но зашел и сел на указанный стул. Женя, ничего не говоря, поставил перед ним чашку и, налив кипятка, бросил в него пакетик «липтона». Потом сделал чай себе. Сел напротив Егора. Помешал в чашке единственной ложкой. Вынул, встряхнул ее и положил рядом с чашкой Егора.

– Сахар сам клади.

– Я без. – Ответил Егор и отхлебнул чаю. – Курить у вас можно?

Женя кивнул, встал и сходил за пепельницей, сделанной в форме лебедя из консервной банки.

Егор улыбнулся.

– Еще Черныш делал.

Женя не ответил. Смотрел, как Егор курит. Ждал – что скажет этот гость. Смотрел на него не как на соперника, а скорее как на того, кто, может быть, когда-то будет на его месте. Вот он сидит, молодой, здоровый счастливый. О, у него куда больше прав и возможностей. Он здоров и всего чуть-чуть постарше Сашеньки. Явно пришел разбираться. Или как у них принято говорить, «разборки чинить». Что ж, это только хорошо говорит о нем. Пришел, прямо, с открытым забралом.

– Ну, так чего пришел, Егор? Какие дела-проблемы?

– У меня нет, а у вас? – Егор все не знал, как начать. Ему непонятен был этот человек. Он знал только одно... – Вы теперь с Сашкой гуляете?

Женя вдруг понял, что разговор может получиться тяжелый. Что этот деревенский бычок-малолеток пришел покачать права за свою женщину, которая его не была никогда. Качать права с бывшим комсомольцем, сделавшим карьеру одними разговорами. Это смешно.

– Ты ее любишь? – спросил Женя, пододвигая стул ближе к Егору. – Скажи прямо, как есть. Любишь?

– Ну, люблю. – Егор несколько оторопел от такого напора.

– Ну, тогда чего ты ко мне-то пришел, а не к ней?

Егор посмотрел себе на руки, покрутил в руках сигарету.

– Если считаешь, что она твоя, так забирай, если сможешь. Но только вот что я тебе скажу, дорогой Егор. Ты не сможешь. И пришел ты ко мне, потому что уже был у нее. Не отвечает? И «вконтакте», где вы жопы просиживаете, тоже не отвечает?

Егор молчал.

– В точку попал. Именно. Ты, наверное, хороший парень, Егор, но тебе не повезло. Ты женишься на другой. Чего ты вскидываешься? Я тебе говорю как есть, я много в жизни видел.

Егор молчал. Не такого разговора он ждал.

– Но я дам тебе шанс. Потому что мне нравится, что ты пришел ко мне. Как рыцарь. Биться на дуэли. Смотри: я уеду. Уеду скоро. И вернусь только через два месяца. Решит Саша с тобой быть – пусть. Нет – извини. И это... вполне возможно, я вообще не вернусь. Тогда хочу, чтобы ты понял. Это самая лучшая девушка на свете. Кто бы что про нее не говорил, какой бы она не была, сейчас или в будущем, она самая лучшая в мире.

– Вы ее совсем не знаете. – Егор был удивлен, его намерения разобраться с московским гостем куда-то исчезли. – Вы же знакомы то... без году неделя.

– А ты с детства с ней знаком и ничего о ней не знаешь. Даже когда вы разговаривали про любовь, про жизнь, про будущее... подумай, что ты знал о ней?

Егор задумался.

– А вы что знаете?

– Все. – Сказал Женя и встал. – Но у тебя есть шанс. Как я и сказал.

Егор тоже встал. Он не знал, что сказать и просто направился к выходу.

У дверей остановился.

– Вы ее так любите?

Женя посмотрел на него и улыбнулся.

– Ага. Первая любовь. Знаешь такое понятие? Первая – она навсегда.

***

Егор понял все одним из последних в деревне. Как и муж узнает об измене жены, после всех даже дальних знакомых. Возможно, это происходит потому, что все мы видим лишь то, что хотим видеть.

Но для людей, особенно в деревне, где жизнь не столь насыщена событиями, даже маленькие детали и черточки чужого существования – уже повод для разговоров, версий и сплетен, сплетен, сплетен… Тут и скрытность-то обычно не помогает, а уж утаить то чувство, которое возникло между городским предпринимателем и деревенской девчонкой, было практически не возможно.

И в большей степени, как это ни странно, бдительность утратил именно Женя. Весь его предыдущий жизненный опыт ничего не значил, не помогал. Это было своего рода сумасшествие, сосредоточенность на одном человеке и бесконечное желание видеть его, разговаривать или просто молчать, но быть рядом.

В деревне естественно заметили, что, проезжая мимо ее дома, он останавливается и смотрит на окна.

Что все разговоры он, сам того не осознавая, сводит к обсуждению Сашкиной жизни, пытаясь выведать какие-то подробности, детали прошлого, или просто восхищается в ней тем, что для других казалось простым и обыденным. И, вероятно, все они были не правы. Любовь открыла для Жени глаза на Сашеньку. Он увидел ее такой, какой она и была, такой, какой создал ее Бог – красивой, женственной, милой…

Так все люди должны видеть друг друга, но по исковерканной природе своей мы злы, и первое что бросается нам в глаза – чужие недостатки, и то, что любящему человеку кажется красивым, другим может показаться уродством.

Примерно так все в деревне и трактовали то, что им удалость увидеть. Сашка для них была удачливой аферисткой, захомутавшей городского богача. И то, что именно ей это удалось, вызывало злобу и зависть. Почему именно она? Ведь есть много куда более достойных кандидатур. То, что Сашенька имеет коварный замысел и крутит одновременно с Егором (на всякий случай) и с Женей – ради корысти, было для них очевидно. А этот москвич? Почти уже старик по отношению к Сашенькиному нежному возрасту, он был просто подлецом, который, конечно же, воспользуется юностью и неопытностью деревенской дурочки и сбежит. Или глупцом, который влюбился по уши, и им крутит эта соплячка. То, что обе эти версии исключали друг друга, никого не волновало. Находясь в злобе и зависти, люди не утруждали себя даже элементарными логическими построениями.

В сельпо, которое по совместительству являлось деревенским «женским клубом», Сашкиной маме в подробностях описали похождения ее распутной дочери. Описали сочувственно, но смакуя подробности, большей частью выдуманные.

Пережив такой позор, мама вернулась домой и застала Сашку сидящей у трюмо на стуле. Сашка пристально смотрела на свое отражение. Только после встречи с Женей она начала осознавать себя как женщину, которую можно любить. Это было скорее чувство, чем мысли. Из зеркала же на нее смотрела все та же Буратина с длинным носиком. Нет, ничего в ней не было волшебного и загадочного. И не похожа она вовсе на идеальных девушек, которых им с матерью каждодневно демонстрировал телевизор. И все-таки, – что-то же видел в ней этот москвич. Не в ком-то, а в ней. Она улыбнулась краем губ, и неожиданно ее лицо озарилось тем светом, который Женя видел всегда. С первой их встречи. Именно вот эта Сашкина улыбочка больше всего и не понравилась матери. Эта была улыбка счастливой женщины.

– Прихорашиваешься? – Ничего в этом вопросе не было, кроме ненависти. Даже иронии.

Сашка обернулась так резко, будто ее застукали за чем-то совершенно неприличным. И улыбка мгновенно исчезла с ее лица.

– Ты паскудством занимаешься, а мне по деревне не пройти.

Сашка не знала, что ответить. Она прекрасно поняла, о чем говорила мать. И следовало ожидать подобного, но она не ожидала.

– До чего дошло! Дочь – шлюха! Уже юбку задрала? Отвечай! Задрала юбку?!

Сашка поднялась и встала в полный рост. Ее лицо вдруг словно льдом покрылось, и изнутри она будто промерзла, ни одной теплой клеточки не осталось. Лед, сплошной лед.

– Отвечай, я тебя спрашиваю!

И Сашка откуда-то из глубины льда спокойно ответила:

– Задрала.

– Шлюха ведь! Я тебя! Только попробуй! Попробуй еще раз! Я тебя!

Мать сделала шаг к Сашке.

– Ведь принесешь еще в подоле! Шлюха!

– Не принесу. Мы об этом позаботились.

– Что? Что? Что?! – Нервы у матери совсем сдали. – Я тебя!

Она развернулась и ударила Сашку по лицу. И это была не пощечина. Сашкина мама всю жизнь трудилась в том самом совхозе, который приобрел Женя. Работала дояркой, скотницей. Она жила тяжелым физическим трудом, от того и удар вышел настоящим. Сашка упала на трюмо. Посыпались пузырьки с дешевым парфюмом, разлетелась косметика. Мать ждала, когда Сашка поднимется, но она не поднималась.

– Вставай, давай, нечего реветь, коли виновата! – Мать не видела ее лица. Сашка не ревела. Ни единой слезинки не проронила. – Чего ты там?

Мать испугалась, что уж слишком сильно ударила. Нагнулась, потянула за плечо и отпрянула. На скуле у Сашки расплылась огромная гематома, с красной царапиной от кольца через всю щеку. Но не это пугало. Взгляд Сашки, все выражение ее лица как было, так и осталось неизменным – ледяным.

– Ненавижу, – сказала Сашка, и потом, еще тише и страшнее, – ненавижу.

И разом силы покинули Сашкину мать. Она вдруг начала плакать.

– Сашенька! Доченька! Сашуля! – Мать опустилась на колени рядом с Сашкой. – За что ж ты меня так? Господи! Сашенька!

Сашка молчала.

– Миленькая, доченька. Милая. Ну, пообещай мне. Пообещай.

– Что?

– Что не будешь ты с этим ****овать! Пообещай.

Сашка вдруг улыбнулась.

– Обещаю.

Эта улыбка и то спокойствие, с которым Сашка согласилась на ее мольбы, заставили ее совсем растеряться.

– Поклянись, доченька.

– Клянусь. – Мать обняла Сашку. Положила голову ей на плечо.

Поэтому и не увидела той бесконечной холодной ненависти, которая была у Сашки в глазах. Равнодушной ледяной ненависти.

До поры Женя ничего не знал о конфликте Сашеньки с ее мамой. В ожидании новой встречи он колесил по проселочным дорогам, заезжал в маленькие деревеньки, останавливался на красивых опушках и у тихих, заросших тростой речек.

Запустение царило здесь, места имели название, но населенных пунктов не было. Деревни, которые стояли здесь когда-то, исчезли, все зарастало бурьяном. И только то здесь, то там видны были остатки разрушенных церквей. Около такого вот храма, от которого остался один каменный остов, и сквозь разрушенный купол было видно небо, остановился Женя.

Закурив, вылез из машины, и сфотографировал развалины на айфон. Посмотрел на фотографию. Нет, она не передавала того, что видел он сам. Не было в этой фотке того печального величия, которое ощущалось в разоренном, но не до конца уничтоженном храме. Храм, точно раненый боец на опустевшем поле боя, все стоит, не падает, хоть и проиграна битва.

Женя втоптал сигарету в грунтовку и, секунду еще помедлив, направился к храму.

Здесь было много колотого кирпича, поросшего травой, стены с осыпавшейся штукатуркой, и небо вместо купола.

Он никогда не был религиозным, да и не мог быть. Для его образа жизни идея существования Бога была просто не нужна. Всех целей, которые он перед собой ставил, он достигал сам, и даже болезнь свою, хоть и не считал справедливой расплатой, но легко объяснил плохой экологией, частыми стрессами и тем же куревом…

Все в его жизни было правильно и логично. Все было ровно и верно – до встречи с Сашенькой. Была в этой встрече, в этой любви, какая-то мистика, которую он ощущал с первого мгновения, когда Сашенька упала к нему с неба. Уже который день он придумывал систему для объяснения происходящего с ними теперь, и не мог найти ответа.

Вот и сейчас – зачем он забрел сюда? А ведь шел, упорно пробираясь через заросли осинника, зачем?

Когда-то вся жизнь здешних людей была связана с этим храмом. Здесь крестили, отпевали, венчали. Венчание. Он глубоко задумался. Вынул айфон и набрал это слово. И вот в поисковике прямо в первой же ссылке нашел ответ. Звучал он так:

«Поэтому оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут двое плотью единой».

Единой плотью. Вот что он ощущал! Вот что было причиной того, что не бежал он, как обычно делал, от этой девушки. Вот что он ощутил тогда в лесу и понял сейчас. И сам даже опешил, поняв – не было больше его, Жени, без Сашеньки. И ее, Сашеньки, без него – не было.

Он не заметил, как провел полчаса, читая все подряд о настоящей любви, о том, как должно быть и никогда не было у него.

В деревню Женя возвращался уже с готовым планом, не только на весь срок пребывания в деревне, но и на всю оставшуюся жизнь.

***

Вечером было жарко. Они лежали на большом покрывале у ручья, бегущего сквозь лес и впадающего в речку где-то около деревни. Теплый ветерок шумел ветками ивы, склонившейся к воде. Ветра хватало на то, чтобы сдуть комаров, но от жары он не избавлял.

– И все-таки признавайся, – спросил Женя теперь уже спокойно, – кто тебя так избил?

– Я же говорю, на ветку наткнулась.

– Слушай, – Женя приподнялся на локтях и посмотрел на Сашеньку, – не держи меня за дурака, я что, не знаю, что каждая ветка для тебя здесь родная? Мы вон, каждый день по лесам лазим, и ты ни разу не споткнулась даже. А здесь – синяк в пол лица…

Сашенька посмотрела в небо, потом улыбнулась и взглянула на Женю.

– Иногда – сказала она, – и самые родные колотят так, что синяки в пол-лица.

Женя кивнул. Все сложилось у него в голове.

–Знаешь, – Он вынул сигарету и прикурил. Всегда так делал перед важной беседой. – Я хочу тебе предложить…

Он замолчал. Задумался, медленно выпуская дым изо рта. Женя вся подалась вперед и заглянула ему в глаза:

– Что предложить, что?

– Вот скажи, – Женя говорил так медленно, будто специально затягивая момент, когда нужно будет произнести главные слова, – если бы меня посадили в тюрьму, ты бы меня ждала?

– Конечно! – Сашенька очень удивилась и испугалась.

– Год бы ждала?

– Всего год?! Да вон девчонки из армии парней ждут по полтора! Счастливые. Но год в тюрьме – долго. Тебя посадят? Скажи, тебя посадят? За что? Что ты сделал, признавайся?!

– В смысле – посадят?

– Ну, ты сказал: в тюрьму!

Женя усмехнулся.

– Это я для примера. В армию просто уже поздно. Мне важно было знать, сможешь, а вернее, захочешь ли ты меня дождаться.

– Смогла бы, конечно. Но ведь тебя не сажают. Нет?

– Нет.

– А что, скажи? – И стала клянчить, как маленькая девочка, – ну скажи, скажи, скажи…

– Не скажу.

– Ты женат? Будешь разводиться? Я не хочу ничего рушить.

– Я не женат. Нечего рушить.

– Тогда что?

И тут Женя твердо, как умел, ответил.

– Я не скажу. Точка.

Почему он не рассказал про операцию? И сейчас я до конца не понимаю, могу лишь предполагать. Но что-то мне подсказывает, что он признался бы в чем угодно, кроме болезни. Он хотел выглядеть всегда здоровым и молодым. Он годами скрывал ото всех – от коллег, от родственников – свой недуг. Никто не должен был знать о его слабости. Тем более она – Сашенька.

– Ладно, – Сашка отвернулась. – Ясно.

Хотя ей ничего не было ясно, и она ждала, что он скажет дальше.

– Так что? Смогла бы меня дождаться?

– Конечно, смогла бы. Я ж ответила. – И потом, после паузы. – Целый год…

– Или меньше. Может быть, чуть меньше. Может быть сильно меньше.

Он не сказал про еще один вариант, который тоже мог случиться, но сейчас Женя совершенно не верил, что такое возможно. Сейчас, когда его жизнь наполнилась и обрела смысл, не могло случиться такого варианта. И уж если честно, на всякий случай он продумал и это…

– Я приеду ближе к весне – сказал он. – Скорее всего, так. Я приеду и …

Он замолчал.

– Что? – Сашка все еще лежала спиной, не поворачивалась, но вся напряглась, вся обратилась в слух.

– Я приеду и женюсь на тебе. Если ты согласишься. Но не просто женюсь. Мы будем венчаться в храме. Я все прочел в сети, как там надо... Ты согласна?

Она молчала. Он не видел ее лица.

– Саша?

И тут она заговорила.

– Ты понимаешь, что будет, если ты не приедешь? Если ты не приедешь? Я так счастлива, но если ты не приедешь, тогда что будет?

– Почему я не приеду?

– Я так хочу венчаться! А как это – венчаться? У нас никто не венчался, все в загсах расписываются. Там красиво – в храме? Со свидетелями? А вдруг ты не приедешь?

– Почему я не приеду?

– Найдешь другую. Все хотят венчаться с тобой.

Женя захохотал.

–Ну, до сегодняшнего дня со мной венчаться никто не хотел.

– А я хочу!

Женя улыбнулся.

– Только это сложно, оказывается. Надо исповедоваться.

– Это как?

– Рассказать священнику про свои грехи.

Сашенька испугалась.

– Прям, все рассказать?!

– Ну, без подробностей. Посмотри в Интернете. Поверь, мне придется рассказывать куда больше.

– Ты тоже еще никогда не?

– Никогда не.

– И ты тоже пойдешь? Для меня?

– Не «для», но из-за тебя – точно.

– Я не поняла. Но я точно пойду. А священник – он никому не расскажет?

– Про что?

– Ну, про мои грехи. А то пойдут толки.

– Никому. Они клятву давали.

– Даже если убийство? – Сашеньке стало любопытно.

– А ты кого убила?

– Никого.

– Нет, – ответил, наконец, Женя. – Даже если убила, не расскажет. Это называется тайна Исповеди.

– Аааа, ну тогда ладно. Знаешь, что? – Сашенька придвинулась к нему. – Я самая счастливая. Я никогда такой не была. Так что кажется, что это шутка. И непонятно, почему мне.

– Потому что тебе свалилось это счастье, в виде меня. – Женя крепко обнял ее. А она обняла его.

– Это я свалилась, помнишь?

– Помню.

Они лежали, обнявшись, на берегу ручья. Солнце было в самом зените.

– Жарко, – сказала Сашенька. – А отпускать не хочется.

– А я тебе покажу один фокус, и станет прохладно, – ответил Женя. – А то мне тоже не хочется отпускать.

– Какой фокус?

– А такой, почти научный. Все у нас в голове, и стоит только себя настроить, и станет прохладнее или теплей, на выбор.

– Вот сейчас тебе жарко?

– Жарко.

– Есть один детский стишок. Его сочинил мой друг, Вадим Седов, мы с ним еще в юности на футбол вместе ходили. Он хороший поэт. А вот этот его стих – вообще волшебный. Повторяй за мной, и станет прохладней, гораздо прохладней. Веришь мне?

– Конечно!

– Тогда повторяй…

И он прочел детское стихотворение, останавливаясь после каждого четверостишья.

«Лучше средства нет на свете

От жары и духоты,

Если белого медведя

Нарисуем я и ты.»

Сашка повторяла за ним.

«Он ступает мягкой лапой,

И скрипит под ней снежок,

И становится прохладно

И свежо!»

Ветер подул сильнее, и, казалось, действительно стало прохладно. Или это действовали волшебные стихи, или окончательно наступил вечер. Ночь.

***

И не было у Жени с Сашенькой никаких видимых врагов. Даже Егор таковым не являлся. В открытую никто, кроме, может быть, Сашкиной мамы, не осуждал их. Но враждебность чувствовалась даже в самом деревенском воздухе, эта самая труднопереносимая духота, духота незримая, призрачная; когда с тобой здороваются, но отводят глаза, когда ты спиной чувствуешь завистливые злобные взгляды, инстинктивную, почти звериную злобу и всепоглощающее осуждение.

Словно мушиный рой, зажужжали разговоры с неразличимыми словами, и атмосфера стала сгущаться вокруг них.

Жене, чужаку, легче было переносить все это, но Сашеньке, выросшей здесь и привыкшей существовать по правилам этого вполне феодального общества, приходилось нелегко.

Те, кто осуждал, жили гораздо более грязной жизнью, но в пределах своего мирка, не чувствуя ничего особого, кроме желания удовлетворить похоть. Жены распутничали, мужчины изменяли, все без исключения грешили в меру необходимости, а таковая возникала в их тоскливой жизни постоянно. Грехи эти не приносили счастья, потому что грехи вообще не имеют свойства приносить счастье, но действовали как анестезия против бесконечной тоски, разлитой по этому краю полей, лесов и болот.

Однако стоило кому-то выйти за очерченный заранее круг обыденной жизни, и тут же все окружающее общество начинало отторгать чуждый элемент. Любовь между столь несхожими людьми вызвала реакцию отторжения. И объяснить, почему именно этим двум негоже быть вместе, никто не мог, а принять – уж тем более.

Но сделать общество с ними ничего не могло. Даже попытки вывести Егора из себя не привели к успеху. Перед дискотекой в клубе дружки открыли ему глаза на происходящее в сто первый раз.

– Ну и что, – ответил Егор. – Пусть. Мне все равно. Мне плевать на них.

И отвернулся. Ему не было все равно, гордость его была уязвлена, в этот же вечер он дико напился и переспал с одной из подруг, которая давно его добивалась.

А Сашенька пришла на дискотеку по привычке, потому что годами это было главное событие молодежной жизни, которое ни за что нельзя пропустить.

Но на дискотеке ей сразу дали понять, что теперь она чужая. Подружки здоровались небрежно и отворачивались, показывая, что у них другие дела и разговоры сейчас. Парни, которые обычно грубо подшучивали и липли, теперь просто смотрели, точно боялись что-то сказать прямо, но взглядом хотели показать, что Сашенька не к месту здесь. И когда все пошли в круг танцевать, то Сашенька помедлила, чтобы проверить свои ощущения, и они ее не обманули. Никто не позвал Сашеньку топтаться в кругу. Она сидела одна до конца песни. А в перерыве, когда народ потянулся курить на воздух, она тихонько ушла, окруженная облаком презрения и равнодушия.

Она решила пораньше прийти к месту встречи с Женей, туда, где они встречались в первый раз, когда пошли за грибами. До назначенного времени оставалось чуть более часа. Но Мерседес Жени уже стоял под деревом. Заднее стекло у Мерседеса было разбито.

– Решил тебя здесь дождаться. Не утерпел. – Женя улыбнулся. – Да и ты что-то быстрее договоренного пришла.

– Скучно. Со мной «никто не водится». А кто тебе стекло разбил?

– На ветку наткнулся.

– А… понятно. – Сашенька помолчала, соображая. – Только вот кто и зачем, что им от нас нужно?

– Я не знаю. – Женя задумался ненадолго, но тряхнул головой, словно отгоняя от себя мысли. – Камень прилетел из пустоты. Теперь не доищешься.

– Его мог бросить кто угодно. Любой. За редким исключением. Это-то и бесит. Что любой.

– Не бесись. Они для этого и кидали. Чтобы тебе и мне плохо было.

Женя скрыл от Сашеньки, что вместе с камнем прилетела к нему в машину и записка. Крупными буквами было написано:

«ХОТИТЕ ТРАХАТЬСЯ ТРАХАЙТЕСЬ НЕЗАМЕТНО».

Записка была отпечатана на принтере, вероятно, автор трусил и в лицо никогда бы не произнес Жене того, что написал.

– Они же все такие же, вот Верка, – Сашенька как-то отчаянно искала, за что зацепится в односельчанах, и находила. – Накурилась анаши и изменила своему парню с тем другим, который угощал! И никто ничего не сказал. А Машка…

– Остановись. – вдруг сказал Женя. – Иначе ты мне расскажешь всю жизнь своих подруг.

– Но чем мы хуже?

– Ничем. – Женя задумался. – Просто мы счастливы. А люди этого не любят. Они прикрывают свою ненависть к чужому счастью правильными словами, моралью, добрыми намерениями, справедливостью, да чем угодно… лишь одного они не могут простить. Что кто-то рядом с ними счастливее, чем они.

– А мы счастливы? – спросила Сашка и сама ответила. – Да.

***

То, что придумал Женя, было странно даже для него самого. Они не могли поехать в райцентр и официально подать заявление в ЗАГС, потому что начались бы разговоры. И во время Жениного отъезда Сашеньку обязательно бы начали травить еще больше, чем в его присутствии. А взять девушку с собой он не мог. Что делать было ей в Москве без него, и особенно – в случае, если операция пройдет неудачно? Хотя даже если и удачно. Он отказался от затеи перевезти Сашеньку в Москву еще и потому, что, как ему казалось, эти месяцы нужны были, чтобы она могла проверить свои чувства. Он часто повторял этот аргумент в своих рассуждениях с самим собой. Но каждый раз что-то неубедительное было в нем. Однако, выходить замуж за больного старика (так он себя называл) было делом почти безрассудным, и ей нужно было дать время подумать.

Всюду, с какого конца Женя не брался размышлять, он попадал в тупик, отчасти – из-за своей болезни, отчасти – из-за странной ситуации, в которой развивалась их любовь, отчасти – из-за собственных же принципов, правил и надуманных систем.

И внезапно эта странная идея точно упала откуда-то сверху, как когда-то свалилась на него через дырку в крыше сама Сашенька.

Он копался в Интернете без всякой надежды найти хоть что-нибудь подходящее для себя, как вдруг…

Последняя недостающая деталь плана нашлась и плотно встала в цепочке всего того, что предстояло совершить им с Сашенькой вместе на пути к счастью.

***

– Куда мы едем? – улыбаясь, спросила Сашенька. Покуда она была с ним, а он с ней проблемы точно отступали, делались ничтожными и в два счета разрешимыми.

– В одно красивое место. – Он на мгновение оторвался от дороги и, посмотрев на Сашеньку, тоже хитро улыбнулся.

– Я знаю все красивые места здесь. А зачем мне было брать с собой мою майку с дурацкой английской надписью?

– «Создана для любви» – вовсе не дурацкая надпись. Я все скажу тебе, когда приедем.

– А когда мы приедем, ну когда?

– Скоро. Пока слушай…

Он нагнулся, пошарил рукой в бардачке, вынул целлофановый пакет и положил его на колени Сашеньки.

– Достань, – попросил Женя.

Сашенька развернула пакет и вытащила оттуда цветной галстук «селедку».

– Это галстучек? – Спросила она. – Твой? Какой милый! А почему ты его взял с собой?

– Слушай…

***

– Еще до той, давней своей свадьбы я влюбился в девчонку. Это случилось давно, сразу после школы, я был неуверенным в себе подростком, а мой объект любви – ну, та девушка – была главной школьной красавицей. Я совершенно не знал, как к ней подступится, чем заслужить ее внимание. Я ужасно комплексовал по поводу своей внешности, она казалась мне нелепой, даже уродливой. Эти трудности, вероятно, испытывают все парни в переходном возрасте. И вот я нашел для себя спасение. Такие галстуки как раз вошли в моду. Достать их было трудно, они ценились, их обладателям завидовали.

А тут как раз должна была случиться дискотека в школе, в которую мы с той девушкой ходили еще в прошлом году. И я знал, что она туда придет. Так вот, я решил быть на этой самой дискотеке в таком галстуке. Где-то за месяц до события я прекратил есть. Все деньги, которые раньше тратились на обеды, я откладывал. А перед самой дискотекой еще и занял у друга довольно приличную по тем временам сумму. И купил у фарцовщика по кличке Шпингалет этот галстук.

Пришел домой, надел белую рубашку, черные брюки и вот этот галстук. Посмотрелся в зеркало и так себе понравился, что пошел на ту, решающую для меня дискотеку спокойным и уверенным в себе. И все, кто меня встречали в школьном дворе, в коридорах и на лестнице, все говорили, что я выгляжу «супер». Никто не хвалил мой галстук. Все хвалили меня, вероятно, потому, что я был уверен в себе и нравился сам себе. И я стал чувствовать себя совершенно по-иному, чем раньше. Я улыбался, шутил, стал центром внимания… Можно сказать, победил свои комплексы. И тому причиной был вот этот самый галстук.

***

– И ты, конечно, стал гулять с той своей девушкой. – Сашенька то ли сделала вид, то ли вправду заревновала.

– Это было очень давно. И нет, та девушка в этот вечер ушла с другим. Но я и не заметил. Вернее заметил, но мне почему-то было все равно. Я получил гораздо больше. Я стал увереннее в себе. И да, после того случая у меня было несколько женщин, признаюсь тебе. И все благодаря этому галстуку.

– С тех пор?

– Получается так. – Он притормозил, и они вылезли из машины. – Возьми майку с собой, а я галстук.

– Ты, получается, сохранил его.

Женя обошел Мерседес и вынул из багажника спортивную сумку.

– А там что? – Сашенька понимала, что происходит сейчас нечто торжественное, но при этом совершенно непонятное.

– Увидишь, пошли. – И Женя повел ее за собой, сквозь тросту, к полуразрушенной церкви.

***

– Ты что-нибудь знаешь о Петре и Февронии? – спросил Женя.

– Нет, а кто это? Феврония – смешное имя. – Сашенька шла за ним, рукой отводя тросту, то и дело лезшую в лицо.

– Да. Это были такие муж и жена. Он был князем. Богатым и сильным, но полюбил простую девушку.

– О! – Она засмеялась. – Это прям, как у нас. Ты – богатый князь, полюбил простую девушку. Я – простая девушка.

– Он был болен, но она его вылечила. Они поженились, несмотря на то, что весь свет был против. И они молились, чтобы умереть в один день. И всегда были вместе и любили друг друга. Всегда.

Подул ветер. Где-то далеко, едва слышно крикнула птица. И опять наступила тишина.

– Вот. – Она заговорила, будто сама собой, словно подводя итог своим мыслям. – Я хочу тоже – всегда. И в один день.

– Они были святыми. Им молятся, чтобы все было хорошо в браке.

– Да. Я хочу в один день. Потому что без тебя не смогу. Что я буду делать теперь без тебя? Я хочу – всегда.

Они подошли к той самой церкви.

– Вот что я придумал. Я составил план… – Он замолчал. Они стояли у входа в разрушенный храм без купола. У входа в храм, от которого остались одни стены, и который вместе с тем все же оставался храмом.

– Какой план? – Сашенька совсем притихла.

– Мы прочтем молитву. К святым Петру и Февронии. Потом обменяемся нашими подарками. Я тебе отдам галстук, а ты мне свою майку, созданную для любви. Я нашел две свечи у Черныша. – Женя раскрыл сумку и достал из нее свечи. – Как раз две. Мы их зажжем. Они будут символизировать радость...

– Я почему-то боюсь…

– Если ты не хочешь, то можно отложить. Я подумал, что так нам будет легче, мне сделать свое дело, а тебе дождаться, когда я вернусь… – Он на секунду запнулся. – Если…

– Если ты вернешься.

– Я вернусь.

– Да, если останешься жив, да?

Женя опешил:

– Откуда ты… – Он осекся и замолчал.

– Откуда я знаю? Я что слепая? Не вижу? Не чувствую? Таблетки лежали в траве. А ты был в обмороке. Хотя глаза не совсем закрыты. Они дергались, и в них отражалось солнце. Я думала, ты умираешь. Что с тобой?

– Я вылечусь и приеду. И мы поженимся. Я уверен, что могу выздороветь.

– У твоей болезни хоть название есть? А лечение, есть у нее лечение?

– Есть. Смотри. Вот храм.

– Если ты согласна, войдем?

– Да. Я буду молиться, чтобы в один день.

Она посмотрела на него, и в ее взгляде была твердость такая, какую в этой хрупкой девушке и ожидать невозможно.

***

– Мира сего княжение и славу временну помышляя, сего ради благочестно в мире прожил еси, Петре, купно и с супружницею твоею милостынею и молитвами Богу угодивши…

В полуразрушенном храме, посреди которого стояли Женя и Сашенька, слова молитвы раздавались отчетливо и гулко, они, как будто по спирали, поднимались вверх, туда, где небо заменяло купол. Еще было светло, но наступали сумерки, и проступили звезды. И казалось, они тоже слышат слова молитвы, которым ничто не способно помешать. Женя читал молитву, глядя в айфон.

– Тем же и по смерти во гробе неразлучно лежащее…

Даже ветер затих, не колебля пламя свечек, которые держали Женя и Сашенька.

И свет этот рос, и становился так силен, что освещал не только лица влюбленных, но и стены старого храма.

–… и сподобите нас помощию вашею спасение получити и Царствие Небесное унаследовати, да славословим неизреченное человеколюбие Отца и Сына и Святого Духа, в Троице поклоняемого Бога во веки веков. Аминь.

Она посмотрела на него и увидела, что он смотрит прямо перед собой.

– Надо перекреститься, – сказал он. – Смотри. Вот так…

И сначала он, а потом Сашенька, перекрестились.

– Если так, – прошептала она так тихо, что, даже Женя, стоящий рядом, не слышал, – то хочу в один день. В один день.

***

– Тебе – мой галстук, а мне – твоя майка. Вещи, это на память. Вместо колец. Потом будут и кольца, – сказал Женя и улыбнулся. Они обменялись вещами. – Давай обнимемся.

Он раскрыл объятия, и она прижалась к нему. Рука ее легла ему на лопатку. Она сжимала его галстук. И никто, никакая сила не смогла бы вырвать этот галстук из ее кулачка. Никогда.

– Гал-сту-чек! – Прошептала она.

***

Я, увы, не так много знаю про то, что было дальше. Сведения, которые мне удалось выведать от жителей деревни и от Жениных знакомых в Москве, весьма отрывочны.

В последний день лета он уехал. Они расстались ровно там, где начиналась их история. Они лежали на диване и смотрели на небо сквозь дыру в крыше.

– Не все в деревне такие, – сказала Сашенька. – Здесь есть очень хорошие люди.

– Я знаю. – Он улыбнулся. – Все люди разные. В разных обстоятельствах. Редко встретишь очень хорошего человека, да и откровенных злодеев я не встречал.

– Я не боюсь оставаться. Я здесь привыкла. Боюсь только, что мне будет одиноко. Очень одиноко. А еще с тобой тепло, – Она прижалась к нему теснее, – а зимой здесь мороз. Мы топим печку, но даже дома бывает не больше пятнадцати градусов…

– А ты держись, я тебе денег оставлю, купи обогревателей на два киловатта…

– Нет! Что ты?! – Она испугано посмотрела на него. – Нельзя. Что мама скажет!

– Тогда вот что…Топи печку получше, и – помнишь стихи Вадика детсткие?

– Чтобы прохладней становилось?

– Ну да. Есть вторая часть, про верблюда. Она делает так, что становится теплее. Слушай.

«Если ветер воет люто,

Если стужа и мороз –

Тут же жёлтого верблюда

Нарисуем – не вопрос!

Он ступает по барханам,

Дышит тяжело

И вокруг нас океаном

Разливается тепло».

– Какие хорошие стихи. Я запомню.

– Будет холодно – читай.

– Хорошо.

Они помолчали. Тишина в деревне особенная, почти бесконечная. А сегодня это была еще и тишина расставания.

– Когда я вернусь, мы сможем обвенчаться в настоящем храме. У вас в городе, и ты сможешь пригласить всех своих подружек. Я куплю тебе очень красивое платье. А потом мы поедем путешествовать.

– В это невозможно поверить. Ты главное возвращайся.

– Я постараюсь.

Они лежали, обнявшись, и не хотели отпускать друг друга. Так прошло минут десять. Или десять дней. Или десять тысяч лет.

Но уже этой ночью Мерседес летел в Москву, навстречу неумолимо надвигающемуся будущему.

***

Как не бывает абсолютной тьмы, так и вечной ночи не бывает. И в самом темном месте, в самой одинокой жизни есть свет. Надежда до последней секунды теплом своим согревает тех, кто сохраняет душевные силы, чтобы жить.

Когда Женя проходил обследование перед операцией, уже начиналась зима. Он почти не выпускал из рук айфон, а там – Сашенькины смски и письма в электронной почте. Она писала каждый день, рассказывала о своей жизни, немножко жаловалась (ей было одиноко) немного храбрилась, немного пыталась отвлечь его и себя. Она рассказывала про своих животных – она завела себе кроликов в старых, давно пустующих клетках на заднем дворе. Она дала всем кроликам имена, и теперь их жизнь зависела от нее. Ей было, о ком заботиться.

Она писала письма:

« …Сегодня Джону плохо, он почему-то ничего не ест и сидит в самом углу вольера. Когда будет у нас ветеринар, обязательно покажу его. Жалко, это лучший самец из всех самцов, после тебя конечно. Не люблю, когда вы болеете. Но как ты любишь говорить, надежда всегда есть, так ведь? Вот я и надеюсь, что Джоник выздоровеет и опять вступит в борьбу за Джульетту, которая (по секрету тебе скажу) изменяет ему с Меркуцио. А я не изменяю тебе. Вот. Хотя Егор нарезает круги вокруг нашей с мамой хаты и делает вид, что он благородный воин, и всегда рядом, чтобы занять место москвича, который сбежал. Но ты ведь не сбежал, нет? Смайлик здесь поставлю,

Хотя, когда ты долго не отвечаешь, мне страшно, что ты забыл меня. Я подхожу к зеркалу и думаю, как такой мужчина мог влюбиться в меня? И мама подбадривает. Говорит, что я растолстела. Но я не сильно, правда (да, да – я жирная свинка, люби меня такой!!!)

Но ведь ты влюбился в меня, так? А раз влюбился, значит, я этого достойна. И я хотела сказать, а как – не знаю. Вообще, я очень волнуюсь, волнение уже стало частью моей жизни. Когда ты пишешь или звонишь (редко!), то я счастлива, пока слышу твой голос или читаю твои буквы. Счастлива так, что возникает такое ощущение, знаешь, как перед поцелуем. Ты еще не целуешься, но уже чувствуешь поцелуй краешками губ и кончиком языка.

Как ты? Как дела? Я волнуюсь! Напиши сразу, как прочтешь! Мне так хочется поцеловать тебя! Мне так одиноко и холодно здесь! Приезжай.

ЗЫ. Я была на Исповеди в храме. Я все правильно сделала (так батюшка сказал), хотя стоять в храме долго было скучно, и почти ничего не понятно, что говорят. А еще он сказал завтра причаститься. А как это сделать, не сказал. Но нельзя ничего есть и пить после 12 ночи! Вот я и выболтала секрет! Теперь твоя очередь рассказать мне что-то секретное. Целую. Целую. Целую. Сашенька».

За окнами мела метель. Той зимой было очень холодно. И в Москве, где лежал в больнице Женя, и в далекой деревне, где ждала его Сашенька.

Это письмо он прочел в день назначенной операции. Оставалось каких-нибудь два часа, и за ним придут. Женя положил ноутбук на колени и начал писать ответ:

«Милая Сашенька!...»

Он подумал, что пришла, наконец, пора написать все, как есть. Все, как есть…

***

– Наши родители так хотели свободы для нас. Так жаждали этой свободы, будто она обязательно принесет что-то доброе в нашу жизнь. Родителей, их поколение, можно понять. Они надеялись, что коли уж они сумели обеспечить нам свободу, мы сумеем ею воспользоваться. Но свобода оказалась пустотой. А пустоту можно было заполнить чем угодно. И мы заполняли. Кто – беспробудным пьянством, кто – бесконечным блудом, кто – азартом, кто – наркотиками, а главное – алчностью.

Свобода первым же делом короновала неуемную алчность. За деньги можно было отказаться от многого в себе, за деньги можно было предать, и даже убить. Деньги того стоили. И Женя, скупая совхозы, проводя одну хитрую сделку за другой, прекрасно осознавал, что движет им единственно – алчность. Ни что другое.

Алчность подмяла под себя все остальные пороки и состарила нас.

Сорокалетние миллионеры, седые, не способные ни на что, кроме бесконечного обогащения, старцы. Вот кем мы стали. А со старостью души пришли болезни, которые нельзя вылечить за деньги. Которые сильнее денег.

А за болезнями неминуема смерть.

Увы! Не свободы нам нужно было желать, но Веры. И не вольности в реализации страсти, но целомудренной любви. Настоящей, единственной. А мы истратили жизнь на эксперименты со свободой, чтобы понять всю их бессмысленность. Понять, когда уже поздно, когда знание не приносит ничего, кроме горечи и сожаления об утраченном. Поздно! Теперь уже поздно! Наши сосуды крошатся под руками хирурга. В нас нет жизни, и ее не купить, не занять, не вернуть. Свобода не дала нам ничего. Мы не сумели с нею совладать. И проиграли. Всю свою жизнь.

***

Он думал обо всем этом, когда собирался писать Сашеньке, но написал совсем другое. А когда он поставил точку и нажал кнопку «Отправить», пришла медсестра звать его в операционный блок.

Раньше он так боялся умереть, что даже мысли об операции гнал от себя, а сейчас… Сейчас он шел и улыбался. Он точно понял, вернее, осознал – чего не надо, того не произойдет. Ему еще в палате сделали какой-то укол, впрочем, эффекта он почти не ощущал. И теперь, когда он лежал на операционном столе, он чувствовал только счастье. Счастье от того, что очень скоро он будет вместе с Сашенькой. Так или иначе.

«Так или иначе». Почему ему пришла в голову эта мысль? От чего? Ответить себе он не успел. Вдруг засветились большие лампы. Светлый шар приблизился и начал расти. Он увеличивался в размерах. Врачи суетились рядом, делали еще уколы, но Женя уже не слышал их слов. Он видел большое солнце, которое придвигалось к нему своим теплом, и из этого бесконечного света, с этой далекой планеты несся к нему знакомый родной голос:

«Ааааууууу!»

«Скоро-скоро» – прошептал Женя и улыбнулся. Он всем существом устремился, наконец, в сияющее тепло, где не было ни боли, ни забот, ни тревог.

«Ауууу!»

***

За окном шел снег.

В этот вечер Сашенька согласилась пойти к Егору в гости. Нет, не одна, там было много молодежи. А ей было скучно. Все время ждать писем, все время жать смс, все время ждать звонка. Егор был рядом. Он не приставал, не лез даже с разговорами, он просто был. И когда им с матерью нужно было помочь по хозяйству, он был рядом. И когда ей нужно было доехать в город, он со своим мотоциклом опять оказывался рядом. Он был часть ее мира.

Когда она ждала ответа от Жени и постоянно обновляла страничку с почтой, позвонил Егор и пригласил потусить с его друзьями. «Все тебя ждут». Было приятно, что все ее ждут. Это тоже благодаря Егору.

И вот она оказалась с ним рядом за столом.

Было весело. Ребята пили дешевую водку. Это нравилось Сашеньке. Она редко употребляла алкоголь, да практически совсем и не пробовала пить, но сейчас ей просто хотелось расслабиться и хорошо провести вечер. Она просила наливать ей по чуть-чуть, на дно стакана и, выпив, запивала лимонадом. В этом сборище не было ничего нового, обычная молодая компания в свободной хате. Сигаретный дым, нехитрая закуска… Скоро зазвучит музыка, и начнутся поцелуи. С каждым новым глотком заботы отступали. Все-таки водка – замечательное лекарство. Ребята в компании были крайне доброжелательны, а Егор вел себя по-джентельменски. И когда он аккуратно приобнял Сашеньку, она не отстранилась. Ей было хорошо в этих дружеских объятиях. Егор не позволял себе ничего большего. Он ликовал. Все вокруг видели и понимали, что сегодня Сашенька вернулась к нему.

Все, кроме Сашеньки. Ей просто было тепло. И рядом был хоть кто-то. И этот кто-то шептал на ухо приятные вещи про нее саму. Этот кто-то говорил знакомые слова о любви, такие как говорят герои телевизионных сериалов…

А перед глазами плыло, плыл дым, и скатерть, и компания за столом, и окно, и в окне луна. Она остановилась взглядом на этой луне… и увидела свет.

– Галстучек… – сказала она громко, так, что, не смотря на музыку, ее услышала вся компания. – Я забыла, куда положила.

Он так резко отбросила руку Егора, что тот ударился запястьем о стену.

– Какой галстук? – Егор был растерян и удивлен. – Зачем тебе галстук?

Сашенька встала и улыбнулась, оглядев всех. Остановилась взглядом на Егоре.

– Зая, – сказала она, и голос ее словно бы медом наполнился. – Я домой сбегаю на минутку, и сейчас же вернусь к тебе. Хорошо? Ты отпускаешь?

Вся компания смотрела на нее. Потом на Егора. Тот не понимал, что происходит, но ему нравились, очень нравились ее слова.

– Конечно. Возвращайся быстрее, солнце. – пробормотал Егор смущаясь.

– Я мигом, – сказала Сашенька. Она нагнулась к нему и поцеловала в щеку. А потом пошла к двери, обернулась и посмотрела Егору в глаза. И в ее взгляде он не прочел ни любви, ни даже симпатии, это были просто пустые глаза, в которых отражался лишь холодный свет луны из окна.

– Пока-пока! – сказала Сашенька и вышла.

***

Когда она зашла домой, мать смотрела по телевизору сериал. Сашенька хотела пройти тихо в свою комнату. Обычно ей это удавалось, но не сегодня.

– Ты чего рано-то? Чай, надоели посиделки? – На экране телевизора показывали рекламу.

– Я на минутку, мам! – Сашенька не успела придумать, зачем ей надо заскочить домой, но надеялась, что мать, занятая сериалом, не станет сильно допытываться. Так и вышло:

– А я такой сериал смотрю! «Однолюбы». Про любовь…

Сашенька прошла в свою комнату и тихо, чтобы не слышала мать, подошла к трехстворчатому шкафу. Открыла дверцы, слушая, как мать разглагольствует о сериале:

– Там двое полюбили друг друга и никак не соединятся, все актеры хорошие. А вот мне нравится не тот, что любит, а другой, который любит. Актер Николай Качура, я специально в программке посмотрела. Так жалко его. Больше всего на человека похож. Видать, алкоголик. Вот так всегда, кто любит – тот несчастный. От того и пью. Сволочи. Он ее случайно толкнул, понимаешь, случайно. Но все равно, силу-то надо рассчитывать…

Сашенька не могла найти галстук. Очевидно, что мать переложила его куда-то, вместе с чемоданчиком, в котором Сашенька прятала от матери свою драгоценность среди другого тряпья.

– Мам, – голос Сашеньки чуть задрожал, но она выдохнула и сдержалась. – А где чемоданчик тут лежал?

– Подожди! Реклама кончается, сейчас начнут.

Сашенька вышла и встала в дверях.

– Я спрашиваю, где… тут… чемоданчик лежал? – мать оторвалась от телевизора и посмотрела на Сашеньку. Она хотела было ругаться, но, увидев лицо дочери, осеклась.

– Что с тобой? Я лоскутки эти тете Маше отдала. Пусть использует.

– Это мой чемоданчик был.

– Да твой, твой. Я подумала, зачем тебе это тряпье… Эй! Ты чего это!

– Я к тете Маше.

– Да ты хоть оденься потеплее, тебе через всю деревню топать.

Но Сашенька не отвечала, она накинула все ту же легкую куртку, в которой была, и побежала через ночную деревню к тете Маше.

***

Тетя Маша лежала в темноте. Комнату освещал только работающий телевизор. У тети Маши никого не было. Один сын умер, другой чалился по тюрьмам. Муж же давно сгинул в алкогольном болоте.

Зато сериалы шли ежедневно.

– Кто там ко мне? – спросила тетя Маша, не вставая с дивана.

– Я. Сашка.

– А! Иди, будем сериал смотреть. Вон, чай бери и садись. Тут такой сериал! «Однолюбы». Все, как в жизни прям. Тут один мужик, прям как мой Федька-покойник. Про любовь…

– Некогда мне, тетя Маша. Вам мама мой чемоданчик отдала?

– Какой чемоданчик? Аааа! С лоскутками-то? Вон, у печки. Я там уже немного использовала. Да чего у тебя с лицом-то?

Сашенька прошла к печке и открыла чемоданчик. Но галстука там не было.

– А галстучек где? – спросила Сашенька глухо.

– Какой?

– Да вот синенький галстук. – Теперь уже голос Сашеньки задрожал по-настоящему. – Галстучек.

– Да не знаю. Что-то не припомню…

Сашенька точно окаменела. Постояла мгновение и направилась к выходу. Медленно, словно все силы потеряла.

– Да ты бы осталась. Чайку бы, сериал…

Сашенька вдруг остановилась в дверях. Повернулась и, пробежав через всю комнату, распахнула платяной Машин шкаф.

– Ты что это? – тетя Маша даже не закричала, просто поперхнулась от изумления. – Что делаешь-то?

Сашенька выкидывала с полок вещи, и почти сразу нашла то, что искала. Она повернулась к тете Маше, держа галстук в руках.

– А, – сказала тетя Маша, – это?

– Да. – Сашенька все смотрела тете Маше в глаза. – Это мой галстук. Мой.

– Не кипятись. – Тете Маше стало не по себе от Сашенькиного страшного взгляда. – Я и забыла. Думала, не надо тебе. Я сыну думала. Когда вернется…

– Мой галстучек. – сказала Сашенька глухо и вышла. А тетя Маша осталась. На мгновение в доме стало тихо, а потом опять заговорил, затараторил, запричитал телевизор.

***

Она шла по главной улице деревни. Почти во всех домах окна освещались голубоватым светом телевизоров. И везде смотрели сериал про любовь.

Сашенька остановилась перед своим домом. И задумалась, пойти ли домой? Вернуться к Егору в тепло и компанию? В руке она сжимала галстук.

Вдруг раздался крик Егора:

– Сашка!

А потом в конце улицы показался и он сам.

– Сашка! Ты куда делась? Иди к нам! – Он быстрыми шагами направлялся к ней.

Сашенька взглянула на окна дома. Там мать смотрела сериал. Конечно, можно было бы зайти домой и одеться потеплее, но там мать со своим сериалом, и туда, конечно, побежит Егор. Тогда она взглянула вперед. Дорога вела от деревни в райцентр. Но вдруг она ясно поняла. Другой дороги у нее нет. Вернее, есть, тогда она потеряет самое дорогое, что у нее было. То самое, что теперь осталось лишь галстучком у нее в руке.

– Сашка! Стой! Сашенька!

До райцентра было двадцать пять километров.

Крик Егора вывел Сашку из оцепенения, и она побежала.

***

Сашенька бежала мимо домов, освещенных мертвенным телевизионным светом, бежала от Егора и его компании, бежала от матери и ее судьбы. Вот закончилась деревня, и начался лес.

Сейчас лес, обступивший дорогу с двух сторон, показался ей не таким, как обычно. Сосны были выше и росли теперь ближе друг к другу. Она бежала словно в коридоре старинного замка, деревья были стенами, а черное небо – крышей, и луна освещала дорогу своим бледным светом. Ледяной ветер дул, казалось, со всех сторон. Сашка как могла, куталась в свою курточку, но это совсем не помогало. И тогда она вспомнила лето, берег ручья, и Женю, и стишок.

«Если ветер воет люто,

Если стужа и мороз –

Тут же желтого верблюда

Нарисуем – не вопрос».

И, несмотря на усталость, страх, холод и бег, она улыбнулась. Так явственно перед ее глазами нарисовался образ Жени, читающего стихи своего друга. И она продолжала бежать.

***

Хирург сказал тихо, едва слышно:

– Ну что это за сосуды? Как у стадвадцатилетнего старика. Что тут сделаешь…

Сказал неразборчиво, но ассистенты, которые хорошо знали его, прекрасно поняли, что значат эти слова.

Человека, лежащего на операционном столе среди стерильной чистоты, среди аппаратов и электроники, среди трубок и проводов – не спасти. Потому что даже у лучших докторов есть предел, который им не перешагнуть. И предел этот – начертанная кем-то значительно более могущественным, чем врачи, граница между жизнью и смертью.

***

«Он ступает по барханам,

Дышит тяжело.

И вокруг нас океаном

Разливается тепло».

Она заметила, как чуть-чуть сбилась с пути. Отошла недалеко от дороги. И могла спокойно вернуться, но вдруг почувствовала, что бежать дальше не надо. Что некуда дальше бежать. Она подняла глаза вверх и увидела луну сквозь ветки деревьев, там в вышине.

Сашенька сделала еще два шага к дороге и медленно, будто специально, упала на спину в снег. Словно бы давно хотела лечь и полежать. Ее каштановые волосы разлетелись по снегу, а глаза, неотрывно глядели на луну.

Она прошептала:

«Ледяной январский ветер

И пустынный суховей

Отступают, видя этих

Нарисованных зверей».

Луна становилась больше, разрасталась, занимая все пространство вокруг.

Стихотворение подействовало, впрочем, как всегда. Сашеньке стало тепло-тепло. И тепло это шло с луны. И оттуда же звучал знакомый родной голос:

«Только ты смотри, балда –

Их не путай никогда,

Чтоб в жару не перегреться,

Не замерзнуть в холода!»

Сашенька улыбнулась, закрыла глаза и прошептала:

«Скоро-скоро».

***

«Дорогая Сашенька! (Мне очень нравится твое имя. Мне приятно произносить его вслух, писать на бумаге и в «ворде», как сейчас. Мою супругу звали Ираида. Представляешь? Я вообще никогда не звал ее по имени. )

Так вот, Сашенька. Сегодня у меня операция, но дело не в ней. Я либо умру, либо останусь жив. Я не знаю. Мне совсем не хочется умирать, но я не боюсь. Я хочу написать тебе, чтобы и ты не боялась. Все решилось не сегодня, а тогда, в том храме. Мы будем вместе. Либо в этой жизни, либо в той. Вопрос только в том, кто кого встретит. Возможно, я умру сегодня, и тогда я подожду и встречу тебя там. Или я останусь жив, тогда ты подождешь в деревне и встретишь меня. Я совершенно уверен в нашей любви. Это делает меня сильным и храбрым. Будь и ты, родная, храброй. Не бойся. Мы обязательно будем вместе.

Я тоже сходил на Исповедь здесь, в больничном храме. И к Причастию тоже (не знаю, как только батюшка выдержал перечень моих грехов, но выдержал). Слава Богу!

И вот после этого я поставил свечку у алтаря и попросил, чтобы мы обязательно были вместе. Вот и все. За мной пришли. Я пишу это и улыбаюсь. До встречи. Скоро-скоро. Целую. Женя»

***

Умерли Сашенька и Женя в один день и час.

И это было самым странным и необъяснимым, даже поразительным в этой истории, которая столь сильно тронула меня.

Когда Сашеньку нашли на следующей день, она совершенно окоченела и вмерзла в снежный наст. Одеревеневшей рукой она сжимала галстучек так, что, как ни старались, а вырвать у нее из руки этот кусок пестрой материи не смогли.

В деревне смерть Сашеньки списали на алкоголь, мать горевала, конечно, но бесконечные сериалы притупили, а потом и сгладили ее боль.

***

Егор женился на девушке из райцентра и стал хорошим семьянином и любящим отцом. Изредка он запивал, приезжая в деревню, но такие запои не длились долго. Максимум дня три в году. В один из таких запоев он спалил дом Черныша. Впрочем, об этой развалине пожалеть было некому.

Жизнь в деревне не изменилась. Из нее просто исчезли двое влюбленных.

Остальных же жителей ждала долгая обыкновенная жизнь.

Жизнь без любви.