(отрывок из нового романа)
Теперь каждый новый день у научного сотрудника Юрия Вздохова начинался на овощной базе. Такой труд не унижал его, как многих других ученых, присланных по президентской программе «Витамины — городу!», но сильно выматывал. Он перестал интересоваться внешним миром. Вечером, почти засыпающим доползал до дивана, утром, часто забывая побриться и открыть, как следует глаза, спешил на автобус. Смена обстановки, работы, социального окружения и информационной глухоты не мешали ему продолжать заниматься наукой. Для Юрия научная деятельность упрощенно всегда определялась свободой выбора. Оставалось выбрать и пойти в ту или иную сторону, что, в принципе, приходилось делать хоть раз в жизни любому, живущему на планете человеку. Просто в науке выбор давался тяжелее, строже, был определен теми или иными искусственными условиями, необходимыми для чистоты эксперимента, в отличие от средних обывательских критерий.
Вздохов не сильно-то скучал по стеклянным дверям института. Система в любом месте, будь то НИИ, овощная база или «деляна за колючкой» оставалась прежней. И начиналась она с охраны. Утром Юрию раскрывал свои объятия и дышал гнилым перегаром Василий. Сторож произносил начало одного известного высказывания о споре двух греческих философов. Поглаживал по руке Вздохова, ожидая, когда тот взорвется и нахамит, чтобы можно потом с легким сердцем уличить Юрия, то есть поставить его вровень с «народом», мол, не выпендривайся, ты такой же, как и мы все — быдло! Только прячешь подлый душок за научными званиями и приличным воспитанием. Но Вздохов твердо решил не сдавать ему позиции. Покорно договаривал фразу. Василий строил гримасу, точно проглотил жабу, улыбчиво скалился и восхищенно болтал о научной выучке и природной интеллигентности. Заканчивал просьбой дать копеечку. Юрий протягивал в могучую, крестьянскую руку звучную мелочь. Дальше, проследовав в раздевалку, переодевался в рабочую одежду и делал грязную работу.
У входа в храм науки дежурил вахтер пообтесанней, читал книгу в очках, дани не требовал, со всеми здоровался, но в принципе, также люто ненавидел ученую братию, как и сторож на овощной базе, только более утонченно и скрыто, особенно, когда спрашивали ключи от нужных дверей. К обеду из кабинета в кабинет начинали порхать аспирантки, лаборантки, практикантки. Все, как одна с осиной талией, длинными ножками и цепкими лапками. Уж, если какой доктор наук и попадал к ним в объятия, то вырывался самое меньшее через пару лет облысевшим, погрузневшим, погрустневшим, с алиментной графой в зарплатном табеле. У Юрия на этот счет существовала старая и не им выдуманная, но, очень может быть, верная теория: выбор полового партнера женскими особями определяется социальным статусом. Одним нравились хулиганы и бандиты. Они годами их дожидались, переписывались, бегали на «свиданки». Другие обнимали необъятные телеса бородатых байкеров, сидя на заднем сидении раритетного мотоциклета, третьи охотились исключительно за певцами и актерами. А этим девам, точно пчелам нектар, подавай серьезных, большелобых ботанов. Без них они дурнели, толстели и доживали свою жизнь в торговле или на продовольственных базах, царствуя над грубой шоферней и запойными грузчиками.
Вздохов и тут переодевался, только в белый, чистый халат, но выполнял ту же неблагодарную работу за своего научного наставника, производя скучные, необходимые расчеты, делая выкладки, чертежи, модели тех или иных возможностей, уводящих за линию горизонта, где деяния человеческого разума и Создателя всего сущего сливались в единую точку. Различие существовало лишь в том, что в научных каракулях не виделось выхода, они грозили побочными эффектами и техногенными катастрофами, а ровный божественный почерк выводил тупики истории на прямую дорогу, пусть не всегда гладкую и ровную, но с перспективой и новыми формами жизни.
Хищницы водились и на переборке сельхозкультур, правда, они нарушали стройную возможность перехода околонаучных девушек в картофельных цариц. Создавалось впечатление, что бабы с голодными глазами, хриплыми от курева голосами и вульгарными позами заводились на овощных хранилищах от сырости и плесневелого воздуха. Они боялись конкуренции, поэтому выборка овощей и фруктов, из-за постоянного их прироста, освобождение помещений от грязи, гнили и сырости являлась острой необходимостью. Но, или работа выполнялась недобросовестно, или это дело запустили настолько: чтобы изгнать бабий дух понадобились бы бульдозеры и монахи-экзорсисты из отдаленных монастырей, да и те бы не устояли против местных, напористых колхозниц и были бы немедленно разобраны по домам. А там стали бы обыкновенными мужьями с полагающимися им по штату диванами, газетами и футболом по телевизору. Женщины роились, застили взоры и всячески пытались поразить разными предметами туалета, в том числе капроновыми колготами со стремительными стрелками, которые, точно путевые версты указывали неискушенным в обольщении новичкам, откуда следует начинать раздевать и куда следовать закончить. Война за любовь на овощных складах вспыхнула с завоза ученых мужей на смену медицинским работникам. Покатилась флиртом, ревностью, грызней. А закончилась только к концу года дележом объектов притязаний и территории базы.
Он достался полной Клавдии с накладными ресницами ультрамаринового цвета и на десять лет его старше. Она долго добиралась до Вздохова. От бессребреницы уборщицы с одного края овощехранилища, до кладовщицы с внушительным приданным на другой: раскидистым под искусственной пальмой креслом и неудавшимся на нем Романом-с-гинекологом. Женщина облокачивалась на подручные предметы, соблазнительно изгибалась, выпячивала рыхлый окорок, постреливала из-за спины светло-голубыми, крупными, как маслины, глазами. Норовила ненароком прижаться, притронуться, продолжая при этом напряженно гипнотизировать и картинно помаргивать зовущим взглядом куда-то на сторону от работы и скучной повседневности в запирающийся на ключ пустой, крепко слаженный шкаф. Ключи имелись у всей женской половины овощехранилища, потому, то одна, то другая, отпирая его, провожали в приятный холодок и сладкую темноту кого-нибудь из знакомых Вздохова, например, вчерашнего коллегу отдела биогенной инициализации. Шкаф начинало потряхивать, точно жуликоватое животное или ракету, ныряющую в глубокий космос, он протяжно постанывал, но постепенно успокаивался и замирал.
Юрий не был девственником, импотентом, или затворником, сторонящимся женщин. Просто старомодным малым у которого знания о слабом поле ограничивались ласковой матерью, пятилетней соседской девчонкой Катей и сердобольной шалавой у продуктового магазина, выпрашивающей, как милость близости, готовую приголубить и пожалеть любого встречного. Первая обрушила в ранние годы его жизни океан нежности и любви, привила стойкое неприятие к путешествиях на кораблях и лодках и к прикосновениям, кроме мужского рукопожатия и дружеского похлопывания по плечу. Вторая слишком быстро ввела Юрия в физиологию, показала различия между ними. Знойным вечером в кустах под предлогом игры в больницу сорвала с него и себя трусы. Впрочем, тогда ничего не случилось, да и не могло случиться, кроме имитации полового акта и поцелуя в милую, розовую, детскую попку. А третья... что третья? С ней произошло все слишком грубо, цинично, механически. Вздохов брал ее время от времени и чувствовал себя штамповочным аппаратом. В конце концов заработал себе клеймо на крайнюю плоть и долго сводил его какими-то дорогостоящими французскими уколами. После неудачного опыта на ниве секса Юрию пришлось утешаться древним способом, известным в дальних походах и странствиях мужчинам и мальчикам и раньше: со времен Адама, когда того еще не одарили Евой. Наперекор всем страшилкам и мифам о таком однообразном, скучном и пустом времяпрепровождении, Вздохов потратил на него довольно много мгновений, но волосатости на ладонях не приобрел, мужской функции и тестостерона не утратил. Напротив, он вдохновенно онанировал и ждал прихода любви, иногда заглядываясь на промелькнувшую чудную женскую головку в людской толпе, а любовь все не приходила, и не приходила... не пришла и в этот раз.
- Ведь я ее не люблю, - бросаясь на кровать думал Юрий, - не люблю, не люблю, не люблю! И как же ей признаться в этом, как объяснить, чтобы она не обиделась? Она мне даже не нравится, не симпатична, противна! Но отчего я каждую секунду думаю о ней?
Над загадкой странного чувства, испытываемого к Клавдии, он бился целыми днями с присущим упорством и любознательностью ученого. Он не мог понять, для чего нужно признаваться в нелюбви к женщине, но чувствовал, это необходимо сделать и прежде всего для себя самого, а не для кого-то другого, друзей или знакомых и уж точно не для Клавдии. Заключенное в нем признание угнетало его, как жестокое преступление, абортированный младенец, или ворованный научный труд.
Вечером Вздохов набирался смелости, чтобы к утру выгнать залежалые чувства наружу, проветрить комнату, и... Приходил общественник из бывших зэков, много кашлял, сплевывал в раковину, садился рядом, наливал водки, пил, не закусывал, считая, что разбавляют спиртное «хавкой» только слабаки и лохи, а истинные патриоты и друзья народа пьют беленькую голенькой и живьем. Потом моргал закосневшим, желтым, точно луна единственным глазом и задавал всегда один и тот же вопрос:
- Думаешь? Ну-ну. Смотри, додумаешься!
Сейчас же он промолчал. Поковырял спичкой в зубах. Забрал кое-что из вещей, хлопнул дверью. Юрий мог бы позвонить Клавдии, если бы знал ее номер. Она предлагала обменяться, он не отверг предложение и не принял, а что-то невнятно промямлил, и женщина огорченно отвела глаза в сторону и больше не заговорила с ним в тот день . Можно позвонить на базу сторожихе Федоровне. У ней записаны в специальном журнале номера телефонов всех работников. Она не даст, очень вредная и подозрительная, да попытаться нужно, чем так глупо сидеть и гипнотизировать грязь с башмаков ушедшего. Полез в брючный карман, похлопал по другим. Пусто. Совсем забыл. Ему пришлось разбить телефон о так называемую у активистов стену позора. Обычно Вздохов, еще завидев издалека, обходил подобные сборища. А вчера глубоко задумался и не успел. Засветил мобильник, пытаясь дозвониться до железнодорожных касс, чтобы уехать из города, и если получиться из страны. Вот тут-то и подскочил парень спортивного сложения, пряча лицо в капюшон толстовки.
- Друг, ты пользуешься телефоном неправильной фирмы. Предлагаю утилизировать его!
Юрий кинул для виду в кирпичную стену, какой огораживают помойки, надеясь, что тот не разобьется и он его потом незаметно подберет. Телефон и правда не разбился. Подскочили пьяные, беснующиеся восемнадцатилетки и с бешеным остервенением буквально вдолбили мобильник в землю.
Теперь в квартире совсем тоскливо и нечего делать. Книги, которые начал собирать еще его отец, почти все снесены на рынок или в букинист общественником. Осталась лишь висеть в углу огромная, отливающая темной, полированной поверхностью ТВ плазма. Хотя за нее можно было бы выручить хорошие деньги, она оставалась неприкосновенной и даже, иногда казалось Юрию, властвовала скрытно, исподволь над неприятным человеком, распоряжавшимся имуществом Вздохова как своим. Провалявшись до синих сумерек за окном, ученый-переборщик фруктов решил выйти на улицы, переставшими быть безопасными, но все же это лучше, чем медленное угасание в одиночестве, больше похожее на неизлечимую, фатальную немощь.
Там и тут гудели летние кафешки, щедро выбрасывая в тревожный, провонявший пропаном и желтыми акациями воздух, испарения алкоголя, пота и мерцающий свет. Непрерывно парковались, отъезжали автомобили, забирая пьяных и подбрасывая, будто дровишки в разгорающийся костер веселья, трезвую публику. От столика к столику сновали ушлые официантки и проститутки, их часто путали между собой, однако скандалов не возникало, недоразумения улаживались полюбовно чаевыми, игривыми шлепками и словечками на ушко под музыку и возбуждающий женский смех. Юрий повернул уже обратно, чтобы забраться на девятый этаж в свою холостяцкую конуру. Но его внимание привлекла золотистая длинная автомашина, похожая на лимузин. Она проигнорировала границу между автотрассой и тротуаром, провизжала тормозами внушительную, черную линию и вальяжно развалилась на пешеходной дорожке. Со стороны шоферского места выскочил проворный человечек маленького роста, но ладный, плотно скроенный. И серый костюм сидел на нем также хорошо, пригнано, насколько он сам был хорош. Алый галстук выгодно оттенял уголок белоснежной рубашки. Одежда казалась немного пыльной и специально состаренной. Последний крик моды для менеджеров высшего состава. Несмотря на торопливые и даже какие-то суетливые, нервные движения, характерные скорее для юноши, нежели для мужчины, в незнакомце чувствовалась уверенность и надежность. Сразу видно — бывалый, оттуда, с передовой, закаленный торговыми войнами, денежными контрактами, подмявший под себя и съевший не одну корпорацию, поэтому накрепко защищенный всевозможными страховками и социальными льготами, стойко держащийся в жизни, точно поплавок на воде во время частой поклевки. Он открыл дверцу и вывел из машины женщину в вечернем, вульгарном платье, сразу видно, намного ниже его по социальному рангу. У Вздохова кровь кинулась в голову и пересохли губы. Он узнал Клавдию. Она нервно оглядывалась, отряхивала чистый подол платья, поминутно проводила ладонью по пояснице, то ли пытаясь проверить застежку, то ли разглаживая мнимые складки. Не только по этим, но и по другим, заметным внимательному наблюдателю штрихам и черточкам, в ее поведении сквозила неловкость, неуверенность, некоторая боязливость, словно женщина в не свое корыто влезла, а теперь стесняется и немного сожалеет. Юрий, опасаясь, что его заметят, сгорбившись прокрался под дырявый, обдуваемый всеми ветрами тент кафе, и уселся за три столика от пары. Пришлось заказать чашку травяного сбора нелюбимого им сорта. Но делать нечего. Другого не продавали, даже из-под полы. Охранники, они же активисты по совместительству, зорко блюли честь продуктов и алкоголя, определенных марок и фирм, разрешенных в этом заведении. Лучше бы, конечно, чтобы уж совсем не вызывать подозрения заказать пива, но он принципиально не пил, не курил и не принимал других популярных и традиционных стимуляторов, кроме медитации, считая, что они совершенно лишние и не нужные для поднятия настроения, расслабления и решения важных вопросов.