Шел по Волге белый пароход…
После седьмого класса, которым тогда завершалось неполное среднее образование, мать отправила меня на каникулы к тётушке в Сталинград. В целях экономии мне предстояло ехать от Саратова до Сталинграда на пароходе. Пароход вообще был самым дешевым видом транспорта, вроде трамвая, к тому же мне мать взяла билет четвертого класса, без места, как ездил бедный советский люд – мешочники. Она посадила меня в Саратове на двухпалубный белый колесный пароход «Володарский», всплакнула на прощанье, помахала мне рукой, и я отправился в самостоятельное водное путешествие. От Саратова до Сталинграда расстояние небольшое, но ночью пароходы не ходили, и путь в 400 километров вниз по течению занимал около суток.
Остаток первого дня я исследовал свое транспортное средство. К счастью, в первый же час я нашел себе друга, паренька чуть постарше меня, который тоже ехал четвертым классом, и мы вместе обошли все закоулки «Володарского». Не знаю почему, но сейчас путешествие на теплоходе по той же Волге стало самым дорогим из всех видов транспорта, гораздо дороже, чем даже такси. А тогда, через пять лет после Победы, билет на пароход был по карману самым мало оплачиваемым советским гражданам.
Пассажиры первого класса занимали одноместные и двухместные каюты, вроде железнодорожных купе Люкс и СВ, пассажиры второго класса располагались в четырехместных каютах, наподобие обычных купе в спальных вагонах. Третий класс был точной копией плацкартных железнодорожных вагонов. А нам, обитателям четвертого класса, предоставлялись в полное распоряжение нижняя палуба и разные уютные места трюма. Устраивайся, где хочешь, на свежем воздухе под ярким солнышком, можешь спать целые сутки, можешь наслаждаться видами волжских берегов.
Естественно, мы с моим новым приятелем первым делом кинулись обследовать сам пароход. Тут было что посмотреть, от чего прийти в восторг. Первым делом мы изучили пароходные сигналы. При отходе от саратовского дебаркадера «Володарский» дал три сигнала: сначала один гудок. Потом – второй, двойной гудок. Перед самым отходом звучал третий, тройной гудок. После третьего гудка важный пароходный начальник в сияющей форме, не иначе, сам капитан командовал в большой рупор:
- Отдать чалки!
Матросы в настоящей матросской форме убирали деревянный трап с перилами на дебаркадер, а вахтенный матрос «Володарского» закрывал проход в фальшборте. Тут же двое матросов на дебаркадере разматывали толстые канаты-чалки с причальных тумб, которые удерживали наш пароход у пристани, и кидали их на пароход. Вахтенные матросы ловко подбирали их и укладывали около борта. Пароход всегда стоял у пристани носом вверх по течению, и могучий поток тут же потихоньку относил пароход от дебаркадера, между ними появлялась полоска воды, сначала узенькая, потом все шире и шире.
Капитан на своем капитанском мостике наклонялся к переговорной трубе и кричал в трюм:
- Малый вперед!
С обоих бортов парохода начинали вращаться огромные колеса, их шлицы шлепали по воде, пароход набирал ход, и разворачивался по течению. Вскоре капитан командовал:
- Полный вперед!
Пароход давал короткий гудок, и устремлялся в путь до следующей пристани. Если впереди виднелся встречный пароход или любое «плавсредство», то они оба обменивались длинными гудками, а вахтенный матрос «Володарского» махал белым флагом с того борта, которым наш пароход намеревался разойтись со встречным судном. На встречном «плавсредстве» тоже кто-то махал белым флагом с соответствующего борта. Наверно, существовали какие-то твердые правила, как расходиться встречным судам, потому что за все плавание ни разу не получилось разногласий.
Дальше «Володарский» шел, - не плыл, упаси Бог, а именно шел! – по фарватеру от бакена к бакену. Насколько я помню, вдоль левого берега стояли белые бакены, а вдоль правого – красные. Хотя тогда еще плотины гидростанций не перегораживали Волгу, но ширина ее ниже Саратова впечатляла. От берега до берега расстояние составляло никак не меньше километра, и чем дальше к югу, тем река становилась шире.
Когда подходили к очередной пристани, «Володарский» снова давал предупредительные сигналы. Он сбрасывал ход, разворачивался и медленно подходил к дебаркадеру - обязательно против течения. Иначе, думаю, сильный поток пронес бы его мимо пристани, или удар о дебаркадер оказался бы слишком сильным. Во избежание такого удара на наружном борту дебаркадера установлены вертикальные бревна с надетыми на них автомобильными шинами, но – на Бога надейся, а сам не плошай.
Вахтенные матросы держали наготове толстые веревочные чалки, и когда борт парохода касался резиновых шин, один матрос кидал чалку на дебаркадер. Дежурный на дебаркадере ловил чалку и как можно быстрее наматывал ее на причальную тумбу. Чалка натягивалась, пароход застывал на месте, потом очень медленно осаживал назад. Второй дежурный на дебаркадере ловил вторую чалку и наматывал ее на вторую тумбу. Для страховки дежурные посильнее подтягивали первую чалку, и пароход оказывался плотно прижатым к причалу. Вахтенные раскрывали дверцу в борту, дежурные с дебаркадера ловко проталкивали на борт узкий деревянный трап, и – с парохода сходила цепочка нагруженных узлами и мешками пассажиров третьего и четвертого классов. Если стоянка предполагалась долгой, то на берег сходили для разминки пассажиры из «богатых» кают.
За порядком и чистотой на пароходе следили не какие-то там уборщицы-технички, а самые настоящие матросы в форменках. Мне очень нравилось смотреть, как вахтенный матрос мыл палубу шваброй. Настоящая швабра – это толстый пучок пеньковых веревок, привязанных к длинной рукоятке. Вахтенный опускал швабру за борт. От длительного использования веревки разлохматились на самые тонкие волоконца, и казалось, что они вот-вот растворятся в воде. Матрос ловко вытаскивал швабру на борт шлепал ею по палубе. Волжскую воду тогда можно было без особых опасений пить, и палуба после мытья сияла влажной чистотой. Лишняя вода стекала за борт через небольшие отверстия, - из книг я знал, что это шпигаты, они имеются на любом судне для стока лишней воды с палубы в штормовую погоду. Такой способ мытья называется палубным, и в солдатских казармах категорически запрещен.
Мы обследовали весь пароход от верхней, запретной для нас палубы до машинного отделения. Нас особо никто не гонял, но мы сами понимали, что на верхней палубе и на капитанском мостике непрошенным гостям не следует долго мозолить глаза. Меня в этом осмотре удивили две вещи. Во-первых, все окрашенные детали покрывал толстенный, чуть не в палец, слой белой краски, который лишь подчеркивал все дефекты. Я еще подумал, что перед очередной окраской надо бы соскоблить старую краску. Но еще больше меня удивили спасательные круги. Я считал, что они легкие как пробка, но мне пришлось здорово напрягаться, чтобы поднять один круг. Он весил не меньше полупудовой гири. Я долго соображал, как тут соблюдается закон Архимеда, и почему такой круг не только не тонет, но и выдерживает тяжесть спасаемого взрослого человека.
Но больше всего нас с приятелем привлекала машина. Чтобы увидеть ее, надо спуститься ниже нижней палубы, и там с узких металлических мостков открывался изумительный вид на настоящее чудо техники. Конструкторы парохода предусмотрительно спрятали от посторонних глаз кочегарку с топками, но оставили доступной для наблюдения весь могучий привод паровой машины. Мы часами смотрели, как огромные шатуны двигались вверх и вниз, и через кривошипы неторопливо вращали мощный коленчатый вал, который приводил в движение гребные колеса по бокам парохода. Блестели слегка смазанные машинным маслом стальные шатуны и кривошипы, сияли золотом начищенные латунные и медные детали. От машины исходил приглушенный гул, который говорил о ее скрытой от глаз, но явно непомерной мощности. Этот гул и ритмические взмахи шатунов завораживали, и почти невозможно было оторвать взгляд от этого почти беззвучного безостановочного движения. Когда я, наконец, выходил на палубу, у меня даже слегка кружилась голова.
Но больше всего я смотрел на Волгу и на ее берега. Скорость парохода вниз по течению казалась почти головокружительной. Берега скользили мимо нас и открывали все новые удивительные и неповторимые виды. Я все искал на высоком правом берегу знаменитый утес Стеньки Разина, воспетый в народной песне, но так и не находил его. Я знал, что Стенька – донской казак, и полагал, что его утес находится где-то на нижней Волге, к которой здесь довольно близко подходит казачий Дон. Лишь много лет спустя я узнал, что тот утес находится в Жигулях.
Пароход наш заночевал у какой-то небольшой пристани, и мы продолжили путь ранним утром, чуть развиднелось. Волга становилась все шире. «Володарский» шел почти по середине реки, и однообразная водная гладь скрадывала расстояние. Я смог оценить ширину Волги, лишь когда увидел рыболовов на левом берегу. Эти рыбаки выглядели так необычно, что я не сразу понял, в чем дело. Сначала мне показалось, что там по песчаному наносу ходят какие-то лилипутики. Зрение у меня тогда было отличное, и я в чистом утреннем воздухе видел все мельчайшие детали. Вот один из крошечных лилипутиков в засученных до колен штанах взмахнул необыкновенно тонким удилищем, и на солнце блеснула влажными изгибами почти невидимая леска.
Только тогда я понял, что вижу не лилипутов, а просто большое расстояние до берега превратило нормальных людей в микроскопических существ, как бывает, когда смотришь в перевернутый бинокль. Потом солнце пригрело воду, и чудесное видение лилипутиков исчезло в легкой дымке.
А «Володарский» упорно шлепал колесами, отсчитывал одну стоянку за другой, и вот впереди показалась дымная пелена. Там по правому берегу растянулся на 55 километров еще не до конца отстроенный послевоенный Сталинград.