(Gennady Bodrov photo)
У Николая Афанасьевича Будникова, царство ему небесное, была льняная веревка непонятной длины. Никому он ее не показывал, намекал только.
У Семена Абрамовича Горенштейн-Усольского, соседа его, царство ему небесное, имелась ручка от сарая – этот тряс ею по любому поводу, хвастался, не переставая.
Как-то выпало много снега, замело все проходы и выходы, даже вертолеты МЧС над окрестностью перестали летать, - только всего и примечательного, что тропинки к деревенскому колодцу опять протоптали.
Издалека еще Николай Афанасьевич и Семен Абрамович заметили друг друга, но виду не подавали, все терпели, самое удивительное за последний день старались припомнить, чтобы убить наповал новостями. А чего?
Ну, и встретились, болтают, как дети малые, пустыми ведрами, глаза опускают смущенно, топчутся зря на одном месте, крякают для пробы, - горло чистят. Ну, о чем тут расскажешь?
- Я сегодня полез в подпол за картошкой-то, слышь?! А за мной кошка спрыгнула. Вот - умора! Я, блин, чуть со смеху не подох! Кликал, кликал ее. До сих пор тама. Щас вернусь, надо будет опять открыть, посмотреть, – сообщил Николай, снял варежку, поправил большим и указательным пальцем усы, и прочистил горло еще раз, для ответа.
- А моя вчера в баню пошла - и пропала. Я уж вечером про нее вспомнил. Телевизор смотрел, лежал, лежал, и лениво так, и нога еще ноет, и чего-то она не идет. А зашел как в баню-то, - там все стены внутри поцарапаны, таз стоит, мочалка в нем плавает, и хозяйственное мыло валяется на полу, а моей - нету. Камни пощупал, а они уж остыли почти. Сам знаешь какой вчера ветер-то был! – и Семен поставил ведра, поднял обе руки над головой, и давай мотать ими в разные стороны.
Ошалел Николай, ничего путного вставить не может. А Семен опустил потом руки-то, сунул правую кисть-то в карман, и нащупал там ручку свою, от сарая, успокоился через это немного, и стоит такой молча, задумался.
Тихо как-то всегда после бури-то. Даже воздух какой-то другой.