Лето уже перешло через свою середину, и жара немного спала. Ночная прохлада была такой долгожданной и такой желанной, что принималась всеми, как дорогой подарок. Днем город ещё грелся лениво под лучами летнего солнца и впитывал тепло так, как будто хотел сделать запасы на зиму. На все долгие, холодные месяцы.
- А что, доченька, совсем мы без денег остались! Кроме овощей из огорода на стол положить нечего. Даже хлеба не за что купить. А пойдем денежки зарабатывать! Если денег нет – их нужно заработать, и никакой труд не может быть зазорным. Пойдешь со мной?
- Пойду, конечно. Помогать буду. Собирать тележку?
- Собирай, дорогая, собирай. И сама принарядись – в люди идем!
Я знала, куда мы с мамой отправимся. В офицерский городок на краю города. Там стояли бывшие казармы. Их разделили на клетушки тонкими перегородками, и получились крошечные квартирки с темной кухней и единственным огромным окном в комнате. Маленькая печка с плитой для приготовления пищи и обогрева требовала и дров, и угля. Входную дверь прикрывала игрушечная веранда с кладовочкой и фанерной дверью в неё. Железная кровать, да тумбочка солдатская, да самодельный стол – вот и все нехитрое убранство такой квартиры. Заходите, товарищ офицер со своей молодой женой и располагайтесь с комфортом! Колодец недалеко, ведра сами купите! Сарайчик для дров и угля тоже имеется в маленьком индивидуальном дворике, обнесенном низкой изгородью. И все выбелено известкой: и комната, и кухня, и веранда. А пол вышаркался так, что только у краешка его можно было увидеть полоску коричневой краски.
Мы с мамой в коляску ставили и ведро извести, и треногу с небольшим котлом, немного дров, веревку и прищепки для белья, синьку, немного глины размоченной, ванну и ведра для воды и стиральную доску, брали кисти для побелки. Мама брала даже молоток и гвозди с собой и маленькую ножовку на всякий случай. В сумку клала нитки, иголки и ножницы, и даже тяжелый старый утюг, который нагревался от углей, и который нужно было раздувать, перебрасывая его из руки в руку. Брала мама с собой и щетку для одежды, и большой отрез марли. Мы с ней искали любую работу. Иногда нас приглашали постирать белье. И сразу мама разворачивала свой полевой стан, как она шутила. Возле колодца в котле на треноге грели мы воду на костре, тут же на пеньке мама ставила ванну. Иногда целый день она стирала офицерским женам все, что ей приносили. Иногда белье забирали в сыром виде и вывешивали в своих дворах на просушку, иногда мама сама растягивала веревку и сушила белье прямо на улице. Я его гладила. Чуть влажное белье мы с мамой снимали с веревки и складывали ровненько в стопочку, потом закрывали сверху клееночкой, которую мама тоже брала с собой. На эту стопку мама сажала меня. Белье спрессовывалось и выглядело глаженым. За «глажку» нам платили дополнительно. Иногда маму просили что-то починить, иногда мы с мамой чистили офицерские мундиры. Когда нам везло, нас приглашали побелить квартиру. За эту работу платили чуть больше. И я маленьким ребенком уже белила стенки внизу, и даже подставляла табуретку, чтобы достать повыше и падала иногда, когда забывала, что табуретка имеет границы.
- Моем, стираем, белим, чиним! – кричала я звонким голосом, привлекая клиентов, кода мы ехали по военному городку.
Никто не откликался, никто не приглашал нас поработать сегодня. Мы с мамой приуныли. До городка от нашего дома было расстояние больше километра. Мы его прошли зря. Нужно было возвращаться домой ни с чем, потому что никакой работы для нас в этот день не нашлось.
Мы с мамой сели отдохнуть в тени берез, которые маленькой рощей белели недалеко от колодца, и вдруг я услышала звук. Он был таким странным. Кто-то тихонько и очень отчаянно плакал рядом. Мама плач слышать не могла. Она была на войне каким-то ефрейтором и там плохие люди в неё стреляли, а потом в блиндаже завалили землей. И она задыхалась. А папа её откопал. И пальцы у него были все в маленьких шрамах. Потому что он обнажил косточки свои, когда копал отверстие, чтобы дать своей Руфиночке глоток воздуха. Папа тоже был на войне. Он был старшиной! Мама была оглушена и плохо слышала. Ей нужно было все говорить прямо в правое ушко не очень громко, но отчетливо и медленно. Сама она почему-то говорила очень тихо, и нужно было напрягаться и слушать её хорошо. Внимательно очень. И кивать головой, что все понятно. У неё был прекрасный голос. Она хорошо читала стихи и меня воспитывала на великом слове поэзии. Говорила мне, что не нужно головку свою загружать петушками и лошадками, лучше сразу же запоминать хорошие стихи. На всю жизнь она мне сделала бесценный подарок – передала мне любовь свою к Ивану Алексеевичу Бунину. Я и теперь читаю наизусть многие его произведения, которые знаю и помню с детских лет.
- Мама! Там кто-то горько плачет!
Мама встревожилась. Мы поднялись и пошли на звуки. Кто-то плакал в крайней квартире. Мама поднялась на крыльцо, постучалась. Никто не отозвался. Мы осторожно открыли дверь. Все, что мы там увидели, потрясло меня. Я привыкла к бедности убранства нашего дома, но привыкла и к чистоте! А здесь передо мной была страшная картина. Вся квартирка была наполнена мухами. Потолок от них был просто черным. Стоял тяжелый запах нечистот. На кровати на голом матрасе сидела молоденькая женщина и держала на руках малютку, завернутую в нечистый оторванный кусок простыни. Ребенок уже не плакал, а зевал и тянулся. А женщина прижимала его к себе и безутешно рыдала.
- Да что здесь такое страшное происходит? – закричала мама. Она взяла детку на руки, развернула ребенка и ахнула. Он был весь в опрелостях.
- Сахар есть?
Молодая женщина только кивнула.
- Немедленно разведи водой, прямо сироп сделай и сюда!
Мама маленькой ложкой стала поить малютку. Это был мальчик. Он стал глотать жадно сладкую воду. Перестал тянуться и личико его стало розоветь.
- Почему не купаешь?
- Боюсь!
- Когда родился?
- Завтра ему месяц.
- Кормишь грудью?
- Да. Но молока мало.
- Сама что ешь?
- Почти ничего. Муж на учениях, а маленький плачет все время. Я уже третьи сутки не сплю.
- Сейчас всё исправим. Прорвемся! – сказала мама. - Зовут тебя как?
- Аня.
- На чем варишь?
- Муж из столовой носит. Я не умею.
- Детдомовская?
- Да.
- Понятно. Слушай мои команды и подчиняйся беспрекословно!
Работа закипела. На примусе, который нашелся на веранде и был даже заправлен была нагрета вода. Малыша искупали, засыпали опрелости пудрой, сделали подгузник из марли, завернули в единственную чистую наволочку, вскипятили молочко и развели кипяченой водой, остудили и осторожно напоили из ложечки. По капельке вливали ему молочко в ротик, а он жадно глотал его. Потом мама подержала его столбиком, чтобы вышел воздух, которого мог наглотаться малыш, завернула в свою теплую кофточку сверху и вынесла во двор.
Тележку мы разгрузили. Анечка вынесла одеяло, его положили на дно тележки, а сверху – сверток с младенцем. Анечка совсем не была похожа на молодую маму, она была похожа на девочку-подростка. Несчастную девочку с опухшим от слез миловидным личиком.
- Катай, Валечка!- велела мне моя мама.
- А он не умрет? – почему-то спросила Анечка.
- Теперь – нет. За работу!
Через несколько часов квартирку было не узнать! Мамочка с Аней вынесли из неё все! Выгнали тряпками мух, побелили комнату и кухню, намыли окно, перемыли всю мебель, грязную груду белья приготовили для стирки. В сарае для дров и угля мама нашла старую детскую кроватку. Прямо на улице она отмыла её, отскоблила и занесла в дом.
Я катала коляску за домом, потому что там не было ветерка. Малыш крепко спал. Я напевала ему песенку, а он жмурился во сне и даже улыбался. Ему было хорошо. Его маленькое тельце ничего не жгло и не пекло, его животик был полным. Грыжу он накричать ещё не успел. Мальчик, которого звали Саша, проснулся только через три часа. Его уже можно было занести в квартиру. У него было свое место!
Непрерывно гудел примус. Теперь на нем варилась еда. Мама накрыла стол во дворе. Молоко мы оставили для малыша. Из сухого пайка мама сварила гречневую кашу и обильно заправила её тушенкой. Запасы продуктов мама моя нашла в столе на веранде.
Аня ела торопливо и жадно. Мама смеялась!
- Не налягай, девочка! Никто не отнимет!
Из оконной рамы было вынуто одно стекло, которое затянули марлей от мух. А потом сверху мама прибила фанерку, которая легко вращалась на одном гвоздике.
- Смотри, Аня! Будешь закрывать и открывать окно осторожно. Чтобы сквозняка не было. Мальчика можно простудить.
Потом мы все вместе отмыли и отскобли некрашеный пол, побелили веранду и отмыли все там до блеска. Табуретки отскоблили и отмыли прямо во дворе. Разобранную кровать промели мокрым веником и оттерли ржавчину с изголовий.
Аня рассказала нам грустную историю своей жизни. Родители её были репрессированы, она выросла в детском доме. Родни своей она не знает. Закончила она педагогическое училище, вышла замуж за офицера. Варить она не умеет совсем. Всегда в столовых питалась. Перевели их с мужем сюда, на Дальний Восток, совсем недавно. Всего три месяца они тут живут. Знакомых у них нет. Мальчик как родился, так и плачет день и ночь, а она сидит с ним и качает его. А он не успокаивается. Купать с мужем они его побоялись. Как его брать на руки и опускать в ванну?
- Здесь что, вокруг живых людей нет? Некому помочь тебе было?
- Ко мне приходили активистки.
- Ну и что?
- Отругали за грязь и ушли.
- Молодцы. А лет тебе сколько?
- Скоро девятнадцать!
Вскоре Анечка стала прямо клониться к земле и засыпать на ходу.
- А ты ополоснись в сарае теплой водой сама, одень что есть из чистого и ложись, поспи, девочка. Теперь и молоко у тебя появится!
Мама взяла большую цыганскую шаль, которая висела на спинке кровати, и занавесила окно. Она прибила гвоздики, натянула верёвочку и прищепками к ней прикрепила шаль. Получилась струнная гардина.
Меня всегда восхищало мамино умение найти выход из любого положения.
Теперь квартира выглядела празднично. Через яркий узор просвечивало солнышко и разноцветными пятнами сверкало на всем вокруг. Анечка уснула тоже, и мама укрыла её офицерской шинелью. Теперь спали оба: и молодая мама, и крошечный мальчик среди чистоты и уюта, которые царили вокруг.
А нам с мамой предстояло ещё большая работа. Мы кипятили белье, некоторую часть его мама просто выбросила. Наверное, муж приносил списанную ветошь, которую выпрашивал в части. Это были наволочки, солдатские рубашки, простыни. Несколько простыней мама накрахмалила и подсинила густо.
Мы снимали высушенное белье, и мама обрезала ненужное и превращала хлам в простынки для ребенка, в подгузники. Мгновенно она сшила три распашонки для малыша и два чепчика.
- Вот, будет ему на первое время!
Одну накрахмаленную простынь мама повесила как занавеску от мух на дверях комнаты, второй – отгородила угол в комнате и повесила за занавеской вычищенный мундир офицерский и сложила на табуретку простиранные офицерские рубашки. Чемоданы с одеждой тоже спрятались за занавеской.
Мамочка навела порядок всюду.
- Разве рядом живых людей нет? Что же никто на помощь к ней не пришел? – сокрушалась моя мама.
Уже вечерело, когда мы с мамой закончили всю работу и присели на отмытое крыльцо отдохнуть.
- Нет! Я не могу этого видеть! – сказала мама и стала очищать двор от бурьяна, я ей стала помогать.
Послышался шум машины, на который мы обе не обратили никакого внимания. Мама – потому что не услышала, а я – потому что была занята делом. Во двор забежал молодой офицер с какими-то посудинами в руках.
- Стой! – приказала ему мама.
Глаза у молодого мужчины округлились от удивления, но он остановился. Маму нужно было слушаться. Голос у неё был не командирский, но нотки в нем были требовательные.
- Ты что же это дом так запустил? До чего ты тут все довел? У тебя что, рук нет? В какой семье ты вырос?
- Я – детдомовский. У нас все хорошо было! А когда малыш родился, он плачет все время, а мы с ним сидим. Полночи Аня, а полночи – я.
- А ты ребят из роты пригласить не мог, чтобы тебе порядок хотя бы во дворе навели? Не мог? А побелить квартиру не мог кого-нибудь нанять? Не мог? А постирать белье не мог? А женщину опытную не мог попросить проконсультировать твою Анечку? Чуть не погубили ребенка, не уморили голодной смертью. Эх вы, родители!
- Да я…
- Стоять! Никто тебе слово не давал.
Офицер притих. Он смотрел на маму испуганно.
- Что? Молчишь? Нечего сказать в оправдание!
И мама стала давать указания. Как не попасть в такую ситуацию больше.
- А почему в квартире так тихо? Где мои?
- А спят твои ребятишки. Заходи, только тихонечко. Двор дочистишь, веник из березовых листьев сделаешь и все подметешь. Веревку бельевую оставляю. Прищепки купишь сам. Полы мыть ежедневно, а раз в неделю – скоблить.
- Понял, понял.
- Стирать тоже ежедневно! И чтобы всегда всё вокруг сияло чистотой. Храни свой облик и не роняй честь.
Провожать нас домой пошла вся офицерская семья. Аня несла своего сыночка, которого накормила сама, потому что молоко у неё прибыло. Муж её катил нашу коляску, в которую и меня посадил. Мама давала молодой семье наставления.
При расставании Анечка даже заплакала и припала к маме моей, как к родному человеку. А мама гладила её по спинке и утешала так же, как утешала меня, когда я плакала от боли или от обиды.
- Жила бы ты поближе, я бы тебя навещала. Возьмите адрес, обращайтесь, если нужда будет какая-то.
Больше мы на заработки с мамой не ездили. Она пошла работать на фабрику весовщиком. Анечка с маленьким Сашей и мужем навещали нас иногда. Малыш рос здоровым и крепким. Я охотно с ним играла. Весной нам передали от Ани записочку. Их с мужем срочно перевели в другой округ. Потом мы получили несколько писем от них, и с годами след их затерялся…
Теперь я точно знаю, что встречала в жизни настоящего волшебника. Вернее – волшебницу. Ей была моя мама! Низкий поклон её памяти с благодарностью за те уроки человеческой доброты и милосердия, которые я получила от неё в своем раннем детстве.