Начало http://www.proza.ru/2015/03/20/2015
CCCР, Москва, школьный двор, 1 сентября 1979 года
– Буквы разные писать тонким перышком в тетрадь учат в школе, учат в школе, учат в шко-о-ле…– громко разносилось из динамиков на всю округу.
Было первое сентября.
Со всех сторон к школе стекались ручейки из празднично одетых детей и их родителей и вливались в пеструю и шумную толпу, понемногу заполняя огромный школьный двор.
Учителя уже стояли по кругу этого двора, держа в руках таблички с номерами классов.
Первоклашки с огромными ранцами, с трудом удерживая в руках безразмерные букеты из гладиолусов, астр и георгин, робко стояли около своих первых учительниц. Их родители стояли совсем рядом. Бабушки и мамы с умилением смотрели на своих малышей и изредка вытирали мокрые глаза.
Наскоро прощаясь с родителями, ученики постарше радостно бросались к своим классным преподовательницам и одноклассникам, торопясь поделиться друг с другом летними впечатлениями. Их родители отходили в сторонку. Некоторые из них, скорее всего, члены родительских комитетов, уже оживленно что-то обсуждали, писали списки и собирали деньги.
Старшеклассники подходили к своим табличкам небрежной походкой этаких умудренных жизнью взрослых людей. И если девочки были с букетами, то парни, естественно, без. На своих «взрослых» детей издалека смотрели родители, пришедшие к школе втихаря.
В глазах рябило от белоснежных фартуков и рубашек, алели пионерские галстуки, колыхалось море цветов.
Вдруг музыка стихла.
К микрофону подошла директор школы Любовь Ивановна и, постучав по нему пальцем, сказала, – раз, раз.
Разговоры стали смолкать, скоро во дворе воцарилась тишина.
– Школа, на торжественную линейку по случаю первого сентября построиться! – громко произнесла в микрофон директриса.
Все учащиеся от первых до последних классов подровняли ряды и замерли.
– Школа, смирно! К выносу школьного знамени приготовиться! Равнение на знамя! – скомандовала Любовь Ивановна.
Зазвучали горны, барабанщики выбили дробь. Пионеры гордо вскинули руки в праздничном салюте.
– Торжественная линейка, посвященная первому сентября и началу учебного года, объявляется открытой.
Дальше шла торжественная часть. Завучи, учителя, представители коркомов и исполкомов, председатель школьного родительского комитета по очереди произносили речи. Ученики пятых, шестых и седьмых классов читали стихи.
– Почетное право подать первый звонок в этом учебном году предоставляется ученице первого класса... – Любовь Ивановна произнесла фамилию и имя первоклашки с огромным белым бантом на кудрявых волосиках, – и ученику десятого класса Максиму...
– Ксюха, смотри, твой Макс, – Лена толкнула подругу под локоть.
– Почему это он мой? – возмущенно прошипела та, не отрывая, тем не менее, глаз от высокого широкоплечего старшеклассника.
Тот легко подхватил невесомую первоклашку, посадил на плечо и широкими шагами уверенно пошел по кругу вдоль длинных рядов учеников. Первоклашка изо всех сил трясла зажатым в маленькой ручонке колокольчиком.
– Какой Макс красивый, – снова зашептала Лена Оксане на ухо, когда он прошел мимо них, – а ты Ромыча видела?
– Вы о чем шепчетесь? – наклонилась к девочкам Наташа.
– Обсуждаем с Ксюхой, какой у нее Макс красивый, – прошептала Лена.
– Ничего мы не обсуждаем, – снова прошипела Оксанка, – и вообще он не мой.
– Натыч, а ты Ромыча не видела? – не обращая внимания на нее, спросила Лена Наташу.
– Он, наверное, рядом со своими стоит, там, где десятые классы, – девчонки вытянули шеи, но весь обзор им перекрывали более высокие пятиклассники и шестиклассники.
– Ой, Юлька, смотри, какой Морозов красивый стал, – Наташа кивнула в сторону девятого класса.
– Мне он уже давно не нравится, – равнодушно протянула Юля, так и стреляя глазами в толпу более старших парней.
– А кто нравится? Андрей? – захихикали девчонки.
– Ну-ка цыц, – сделала им замечание новая классная руководительница Римма Леонидовна, – болтушки!
– Вот он, Ромыч, вот он, – восторженно зашептала Лена, когда десятиклассники, взяв за руки первоклашек, повели их к входу в школу, – Юлька, а вот твой Андрюха.
Та завороженно уставилась на высокого худощавого паренька.
– Натыч, а вон и Стас.
Наташа пожала плечами.
– Как твоя фамилия? – строго спросила Лену классная.
– Шубина, – испуганно ответила та.
– Шубина, тебя и твоих подружек я посажу за первую парту, прямо у себя под носом, чтобы вы не болтали, – пообещала учительница.
– А мы и так сидим за первыми партами, – спокойно отреагировала на это Лена и гордо добавила, – мы отличницы.
***
Стройными рядами классы начали заходить в школу.
Подружки повернулись и помахали провожающим. Те помахали девочкам в ответ.
Несмотря на то, что первое сентября в этом году выпало на субботу, провожающих было немного.
Родители Юли Михаил Степанович и Наталья Савельевна, журналисты-международники, были в очередной командировке, старший брат Юрий поступил в институт, сегодня у него тоже был первый учебный день. Проводить внучку в четвертый класс пришла только бабушка Вера Николаевна. Дедушка Савелий Савельевич лежал в больнице.
Оксану привели в школу отец с матерью. Отец Анатолий Олегович, вечно спешащий по делам работник Генеральной прокуратуры, и сегодня стоял, нервно посматривая на часы. Мать, домохозяйка Ирина Васильевна, держала за руку младшего сына шестилетнего Олега. Бабушка, мать отца, Матрёна Федоровна, которая была в страшных контрах со снохой, стояла в сторонке.
Прадед Наташи Александр Акимович все еще был на даче. Родители Геннадий Викторович и Лариса Владимировна еще в августе впервые уехали в длительную командировку за границу. Их возвращения ждали только через год. В школу девочка пришла с прабабушкой Евгенией Ивановной, дедом Владимиром Ивановичем и бабушкой Ниной Александровной.
Семья Шубиных тоже была не в полном составе. Лену провожали в школу бабушка с дедом и отец. Дед Лены, Старыгин Вениамин Леонтьевич, доктор филологических наук, заслуженный профессор, бывший преподаватель кафедры филологии МГУ, и бабушка, потомственная дворянка, Тельман Элеонора Францевна, так же, как и простая деревенская бабка Оксаны Матрена Федоровна, стояли в стороне. Отец Лены, Борис Сергеевич, сотрудник Министерства внешней торговли о чем-то тихо разговаривал с дедом Наташи, генералом КГБ Владимиром Ивановичем. Мать Лены Ольга Вениаминовна, преподаватель МГУ, сегодня была на занятиях в университете. Старший брат Леонид учился в другой школе.
Ученики и учителя вошли в школу, двери за ними закрылись, на улице сразу стало тихо. Родители начали расходиться. Школьный двор пустел.
– Я на служебной машине. Если кому куда надо, могу подвезти, – предложил Анатолий Олегович.
– Работаешь сегодня? – спросил Владимир Иванович, пожимая протянутую руку.
Отец Оксаны промолчал, только вздохнул, досадливо махнул рукой и пожал руку Борису Сергеевичу.
– Ну, что, девушки, пойдемте домой? – предложил генерал теще Евгении Ивановне и Юлиной бабушке Вере Николаевне.
– Идите, идите, – улыбнулись те, – вы молодые, ходите быстро, а мы хотим прогуляться, не торопясь. Пройдемся по набережной, в сквере голубей покормим.
– Ну, тогда пока, – компания распрощалась и разошлась в разные стороны.
Евгения Ивановна и Вера Николаевна взяли друг друга под руки и медленным шагом направились в сторону проспекта.
***
– Куда это мамулёк с Верунчиком намылились? – спросил Наташин дед свою жену, – какая набережная, какие голуби? Сейчас Наташка с Юлькой из школы придут, и сразу на дачу поедем.
– Ой, Володенька, ну, неужели не понятно? – посмотрела на него Нина Александровна, – в церковь, конечно.
- А зачем про голубей наплели? - нахмурился он.
- Чтобы ты не бурчал, атеист-безбожник, - засмеялась его жена и прижалась к крепкому плечу мужа.
***
– Матрёна так и не подошла к нам, – вздохнула Вера Николаевна.
– Конечно, не подошла, Ирка же рядом стояла, – тоже вздохнула Евгения Ивановна, – надо же, со дня свадьбы враждуют, уже больше десяти лет.
– Двенадцать, – уточнила Юлина бабушка и добавила, – помирились бы уже, в одной квартире ведь живут, одних детей растят. Как так можно, ума не приложу, – покачала она головой, – и Элеонора с Вениамином всю линейку в стороне простояли. Вот тоже странные люди.
– Ну, они, понятное дело, почему стояли в стороне. Вениамин сразу бы начал к каждому слову цепляться, это не так сказали, тут не так ударение поставили… Элеонора поэтому с ним никогда ни к кому не подходит…
– Да, профессор словесности… чудак-человек, помешан на чистоте родного языка. Леночку замучил своими поучениями. Мне Юля рассказывала, как они с девочками один раз пытались у Шубиных дома уроки по русскому языку сделать. Так дед им ни одного слова не дал в тетрадку написать. Раскритиковал и современные учебники, и учителей. Элеонора его еле в другую комнату увела. Да-а-а, – протянула Вера Николаевна, – жалко деда, выработался мужик. Плохо, когда человек с головой не дружит.
– Скоро и мы такими станем, – мудро заметила ее собеседница, – а пока не будем об этом печалиться, сейчас других проблем хватает. Как Савелий Савельевич себя чувствует?
– Плохо, Евгения Ивановна, – грустно ответила та.
– Когда выписывают?
– Боюсь, он уже из больницы не выйдет.
– Да подождите вы расстраиваться, может, еще оклемается. Сколько ему, семьдесят три? Еще молодой, – Наташина бабушка махнула ладошкой, – мне вон семьдесят восемь, и ничего, прыгаю.
– Нет, – Вера Николаевна грустно улыбнулась, – не оклемается… не хочет. Он уже туда настроился, – она подняла глаза к небу, – сказал, что и сам устал мучиться и нас устал мучить.
– Да-а-а, – многозначительно протянула Евгения Ивановна, – значит, чувствует. Какая же страшная болезнь, этот рак. Неужели никакое лекарство нельзя придумать? – посмотрела она на собеседницу.
Та молча пожала плечами.
– На что люди силы тратят? – задумчиво продолжила Наташина бабушка, – вооруженные конфликты, войны… как телевизор не включишь, там восстание, там революция. Ой, Верочка, а как я наши парады победы боюсь смотреть.
– Почему? – удивленно посмотрела на нее та.
– Мы как-то раз пошли 9 мая на Красную площадь, – начала рассказывать Евгения Ивановна, – пока войска шагали, я радовалась и от радости плакала. А как техника поехала, ой, мамочка моя, как же я испугалась. Танки, ракеты, пушки… да все такое огромное. По телевизору же не поймешь, какого все это размера. А когда своими глазами увидела, ой-ой-ой, – заохала она, – я тогда еще подумала, это сколько же нужно ученых, конструкторов, инженеров, чтобы придумать и собрать такие махины. А зачем? Снова для войны? Снова убивать? Ну, сколько можно? Лучше бы все мировые ученые направили свои мозги на борьбу с неизлечимыми болезнями, с раком, например. Сколько хороших людей могли бы спасти…
– Это точно, – вздохнула Вера Николаевна, – а ваш Александр Акимович как поживает? – спросила она собеседницу.
– Спасибо, – кивнула та, – кряхтит наш дед помаленьку. Оставили его на даче. На свежем воздухе лучше, чем в квартире. Хоть немного, но двигается. А так все время в кресле с палочкой сидит. Сдают наши мужики, сдают…
– Да-а-а, – задумчиво протянула Вера Николаевна, – если бы не эта болезнь, мы бы с моим дедом сейчас на даче ковырялись, а так… – она погрустнела, – Савелий в больнице, я постоянно при нем, дети в командировках и разъездах,… а дача стоит заброшенная, никому не нужная… ни цветочка, ни яблочка, Юлечку вон за лето ни разу туда не свозили… – Вера Николаевна подняла глаза на Наташину бабушку, – Евгения Ивановна, родная моя, как же вы нас этим летом выручили. Юлечка у вас на даче целый месяц прожила. И сейчас всю заботу о нашей девочке вы на себя берете. Родители в командировке, Юрочка в институте, я у деда, а вы Юлечку к себе на дачу везёте. Не перестану вас благодарить. Дай бог вам здоровья, – она остановилась и с теплотой смотрела на Евгению Ивановну.
– Ой, Верочка, о чем вы, ну какие могут быть благодарности, – улыбнулась та, – пока жива, пока руки-ноги работают, почему бы не помочь. Вот стану совсем старая, вы за Наточкой присмотрите. На то мы и соседи, чтобы друг другу помогать.
– Вы только скажите, Евгения Ивановна, – продолжила беспокоиться Вера Николаевна, – если вам тяжело или неудобно, то я Юлю дома оставл…
– Вера, прекрати, – позволила себе перейти на «ты» Евгения Ивановна, – чтобы я больше этого не слышала, ладно?
– Ладно, – та кивнула и вытерла платочком повлажневшие глаза.
– Не плачьте, Верочка, не надо, – похлопала ее по руке Наташина бабушка, – если бы мне трудно было, мы бы Юлечку летом к себе на дачу не пригласили. А так мне даже спокойнее. Раньше Наточке одной скучно было, она то в гости на другой конец поселка уйдет, то с подружками на речку убежит. А вдвоем с Юлей им весело, и убегать никуда не надо, целыми днями у меня перед глазами, то в беседке на участке играют, то концерты нам по вечерам устраивают. Ой, а когда Боря и Анатолий Леночку с Оксаночкой привезли, вот девчонки нам Голубой огонек устроили. Весь вечер песни пели, даже соседи пришли послушать.
Юлина бабушка улыбнулась.
– … Володя с Геночкой сарай для девочек освободили, весь хлам из него выбросили, девчонки там себе волшебный дворец сделали. Мы с Ниной собрали все старые занавески и покрывала, все перестирали, тоже им отдали. Они что на окна нацепили, что на себя. Лариса им все свои длинные платья отдала, вот они теперь в принцесс наряжаются. Верочка, – Евгения Ивановна остановилась, – если у вас есть какие-нибудь наряды, ничего не выбрасывайте, все отдавайте нам, наши королевны по нескольку раз на дню наряды меняют.
– Да, да, конечно, – та задергала головой, – я уже и занавески приготовила, и покрывало бархатное с рояля сняла. Юлечка сказала, что им бархат для королевской мантии нужен.
– Ага, а самое главное, резиновые сапожки Юлечке положите, Володя девочкам пообещал в лес за грибами сегодня сходить, а в лесу уже влажно.
– Положила, – кивнула та и вздохнула, – у меня полная прихожая сумок. Одна для Юли, другая для Наташи с Мишей, третья для деда.
– Вы сейчас в больницу? – спросила Евгения Ивановна.
– Конечно, – кивнула Вера Николаевна, – уже досмотрю моего Савелия, кому он, кроме меня, нужен.
– Михаил с Натальей скоро приедут?
– Да кто ж их знает?
– Где они сейчас?
Юлина бабушка пожала плечами, – понятия не имею, они никогда не говорят, куда уезжают, – она громко вздохнула, – ой, господи, да что же это за профессия такая – репортер… Каждый раз телевизор включаю и каждый раз боюсь. То Афганистан, то Вьетнам, то Кампучия… Вон все лето про Никарагуа репортажи шли. То восстание, то захват аэропорта, то одна власть, то другая. А в июне в Никарагуа убили американского журналиста. Господи, пока Мишка с Наташкой домой не вернулись, я не спала совсем, так переживала за них.
Евгения Ивановна медленно шла рядом с приятельницей и горестно качала головой.
– Юлечка совсем без родителей растет, – сокрушалась Вера Николаевна, – а у этих одни командировки на уме. И ладно бы спокойные… Вон, езжайте в Ставрополье, снимайте, как колхозники рожь убирают. Не хотите на юг, езжайте на север, делайте репортаж про рыболовецкие суда. Нет, им заграницу подавай! – вздохнула она, – хорошо, хотите ездить за границу, езжайте в Чехословакию, в Венгрию, в Болгарию. Это дружественные нам социалистические страны. Снимайте про них. Так нет, мои сумасшедшие дети каждый раз в самое пекло едут, – она вытерла слезы, – Юра в МГУ поступил на журфак. Говорит, хочу быть, как отец. Вот выучится, будет, как и они, по всему миру мотаться и чужие войны снимать. Когда уезжали, я к ним сунулась, куда, мол, так они мне ничего не сказали. Всегда все в тайне держат. Ой, Евгения Ивановна, как же я устала переживать, – она снова вытерла слезы.
– Наши теперь вот тоже выездными стали … на год уехали … а я даже не знаю, куда. Мне тоже ничего не говорят. Закроются с Володей в кабинете и шушукаются, – тихо произнесла Наташина бабушка, – не понимаю, чего молодым дома не сидится. Чем им там намазано, в этой загранице? Что, в Советском Союзе работа плохая? Вон, государство какие квартиры выделило. Дача рядом с Москвой, машина. Слава богу, не разутые, не раздетые, кусок хлеба есть. Ой, не знаю, что еще нужно, – вздохнула она.
– Евгения Ивановна, ну, вы же понимаете, что наши дети это все не просто так получили, – Вера Николаевна понизила голос, женщины склонили головы друг к другу ближе, – у нас и дом, сами знаете, не простой, только избранные живут. У вас Володя в КГБ работает, Нина в Министерстве обороны, Гена с Ларисой по международной линии пошли, у нас Михаил с Натальей в АПН не последние должности занимают, мой Савелий пенсионер союзного значения. У Шубиных Боря в Министерстве внешней торговли, сами знаете, кто,… Оля в МГУ преподает, Вениамин – заслуженный кто-то там, доктор филологических наук, у Оксаны отец в генеральной прокуратуре…
Собеседница закивала, – да я все понимаю. Просто так нам бы никто ни эти квартиры не дал, ни все остальное. Тем более должны в родной стране работать, раз правительство их так ценит. А они?
– Если наше правительство их туда посылает, значит так надо, – многозначительно произнесла Вера Николаевна и даже подняла вверх указательный палец, – заграницу можно отправлять только самых умных, и только самых проверенных.
Евгения Ивановна с пониманием закивала головой, но вздохнула.
– Да и молодым тоже интересно поездить. Раньше можно было только по своей стране, а теперь по всему миру. Ой-ой-ой, – горько вздохнула Вера Николаевна, – только бы про войну репортажи не снимали.
– А я больше всего Америку боюсь, – призналась Евгения Ивановна, – я несколько раз слышала, как Володя с Геной про США говорили. Вроде как Гена с Ларисой хотят в Америке работать. Теперь вот думаю, неужели мои дети туда поехали?
– Они насколько уехали, на год? – со знанием дела спросила Вера Николаевна.
– Чуть меньше.
– Нет, это не в Америку, скорее всего в Европу, может быть даже в соцстрану, – объяснила она, – если их отправят в США, это сразу лет на пять, не меньше.
– Ой, господи боженька, ужас-то какой, – вздрогнула Евгения Ивановна.
– Не переживайте, – похлопала ее по руке Юлина бабушка, – даже если и в Америку, там же безопасно, войны нет.
– Да у этих капиталистов все не по-человечески, – в сердцах высказалась Евгения Ивановна, – войны нет, а обстановка хуже, чем на войне, подстроят ловушку, и-и-и – она махнула рукой, – мода и та нечеловеческая. Вы эти жынсы видели? – посмотрела она на собеседницу.
– Джинсы? – переспросила та и кивнула, – конечно, видела.
– Вот вы мне, Верочка, объясните, что это за мода такая? Сами штаны синие, а ляжки и попа, господи прости, – белые, ткань чуть ли не до дыр протерта. Срам один. Гена с Ларисой себе тоже жынсы купили. У Ларочки такие платья красивые были, так она их все Наточке отдала, чтобы та с подружками в королев наряжалась. А платья еще носить, да носить. Я спрашиваю, зачем отдала? Говорит, немодно. А она их поносила года два или три, не больше. Вот посмотрите, – подняла она руку перед Верой Николаевной, – ридикюль… кожа натуральная, лаковая… Шура на юбилей подарил, мне тогда шестьдесят исполнилось. Уже восемнадцать лет ношу, а он все, как новый. И пальто мне дети семь лет назад справили, – она развела руки в стороны, демонстрируя легкое пальто цвета молочного шоколада, – кримпленовое, между прочим. Красивая модная вещь. Носить и носить.
Вера Николаевна, которая была младше Евгении Ивановны на одиннадцать лет, незаметно улыбнулась.
– А они – жынсы! – разошлась Евгения Ивановна, – я вот слышала, что в Америке в таких штанах безработные ходят. А потом американское правительство эти старые вытертые штаны специально собирает и нам посылает, чтобы советских людей унизить. А мы, как дураки, за ними в очередях стоим. А еще они в эти жынсы всякую заразу зашивают… болячки и жуков. У нас, знаете, сколько этим летом на картошке колорадских жуков было. Хорошо, девчонки были, помогали собирать. Каждое утро – половина литровой банки. И главное, эти жуки такие противные, их даже птицы не клюют.
Вера Николаевна закивала, – точно-точно! Насчет заразы в джинсах не знаю, а вот колорадских жуков к нам точно из Америки завезли. И еще этих… – она пощелкала в воздухе пальцами, – ну, вонючек, которые на малине сидят… Их так и называют – американская вонючка, вот!
Женщины шли вдоль проспекта.
– Я вот что скажу, – после паузы произнесла Евгения Ивановна, – какая бы она, эта заграница, ни была хорошая, а дома лучше. И здесь можно работать. Вон, пожалуйста, Шубины… Боря с Олей, ведь оба в стране сидят, и все у них есть, и машина, и квартира, и мебель, и жынсы…
– Так откуда все есть, Евгения Ивановна? – грустно улыбнулась Вера Николаевна, – Боря же во внешторге работает, он постоянно в загранкомандировки ездит, у него…
– Вот именно, – перебила ее собеседница, – заграницу ездит, но не на год или пять лет, а всего лишь на неделю. Поедет, купит все и возвращается.
– Это да, – кивнула Вера Николаевна.
Обе снова замолчали.
– А какая у Шубиных Леночка красивая, правда? – вдруг спросила Евгения Ивановна.
– Да, – сразу же согласилась с ней Вера Николаевна, – уж насколько я свою внучку люблю, и для меня Юлечка всех красивей, но Леночка, действительно, просто очаровательна. Наши девчонки за лето вытянулись. Стали, как три гадких утенка, ноги торчат, руки торчат. Сами тощие, длинные. Мы Юлечке форму замучались подбирать. Берешь по размеру, рост не подходит, коленки ободранные из-под юбки торчат. Берешь так, чтобы рост подошел, плечи до локтей свешиваются. Хорошо, в ателье знакомая есть, быстро все ушила. А Леночка, ну такая складненькая, золотые локоны, зеленые глаза, щечки розовые, губки бантиком. Гольфики белые, туфельки аккуратные, и форма на ней, как на манекенщице сидит.
Евгения Ивановна слушала и согласно кивала, изредка приговаривая, – ага, и Наточка вытянулась,… ага, и мы форму долго не могли подобрать,… ага, красивая девочка.
– Элеонора же в молодости артисткой была, она хотела и внучку в балетное училище отдать, но не взяли, – произнесла Вера Николаевна.
– Почему? – поинтересовалась Евгения Ивановна.
– Бедра широкие и слишком высокая для балерины.
– Верочка, да где ж там бедрам быть в десять лет? – искренне изумилась собеседница, – они же все худенькие…
– Не скажите, Евгения Ивановна, – покачала головой та, – у хореографа глаз наметанный. Они сразу видят, какая у девочки шея, какая кость, какая фигура будет в будущем… Мы же Юлю в шестилетнем возрасте тоже хотели в хореографию отдать. Приехали в училище, а нам там сразу сказали, что у нее будет широкая попа и большая грудь. Вы не поверите, Юленька такая худышка в детстве была, а на фоне девочек-учениц она выглядела, как пампушка. Ну, ничего, на фигурное катание сейчас ходит, и нормально.
Евгения Ивановна покивала головой и посмотрела на часики.
– Успеем? – обеспокоенно спросила ее Вера Ивановна.
– Успеем, туда всегда успеем, – успокоила приятельницу Евгения Ивановна.
– А почему своим не сказали, что в церковь идем?
– Да они же все атеисты, особенно Володя, – махнула рукой Евгения Ивановна, – вот я им про голубей и наплела.
Вера Николаевна кивнула.
– Я вообще-то не очень люблю в церковь ходить, – призналась Наташина бабушка, – в бога верю, а церковь не люблю… – она помолчала, – но сегодня такой день, обязательно зайти надо. За деточек наших помолимся, да за здравие дедов свечки поставим.
Женщины свернули в переулок, прошли немного и остановились перед небольшой, но очень уютной церквушкой. Они поправили на головах шарфики, широко перекрестились и шагнули внутрь.
***
CCCР, Москва, школьный двор, понедельник 1 сентября 1980 года, утро
– Пятый «А», построиться на линейку! – громко крикнула Римма Леонидовна, – а вы почему такие тихие? – удивленно спросила она четырёх подружек.
Девочки промолчали.
Лена и Юля грустили, потому что на линейке уже не было Ромыча и Андрея, парни окончили школу в прошлом учебном году.
Оксана и Наташа тоже грустили. То ли просто с подружками за компанию, то ли потому, что в этом году первое сентября выпало на понедельник, и впереди была целая учебная неделя.
Продолжение http://www.proza.ru/2015/03/30/2104