НОЧНОЕ
Жаркий по-сибирски июль незаметно перешел в теплый, с чуть прохладными ночами август. Уже почти кончились грозовые летние дожди, и еще было далеко до унылых, моросящих осенних. Гнус, насытившись кровушкой, от скоротечности жизни и понижающейся температуры практически исчез до следующего лета. После напряженных и изнуряющих тело жарких дней сенокоса с ненасытными полчищами паутов, слепней, комаров и вечерне-ночной мошкары, изъедающей людей и домашний скот до корост и болячек, наступила благодатная пора в ожидании напряженных трудов по уборке урожая и подготовке всего колхозного и личного хозяйства к суровой и тоскливой зиме с длинными, безмолвными, темными ночами под звездным небом и пронизывающими метелями. А пока роскошный август вселял в души усталых и изработавшихся людей вместе с передышкой надежду и оптимизм, что все будет хорошо.
Толя, вставай. Бабушка уже подоила корову и испекла пирожки. Попей парного молочка с шанежками, и пора идти на конюшню. Дядя Яша Миллер уже пригнал табун рабочих лошадей с пастбища. Я слышала. Нужно ему помочь распределить лошадей, убрать в конюшне, напоить жеребят и других много дел, – разбудил меня добрый и теплый мамин голос.
Да, мама, еще же рано, – расстроенным полусонным голосом прошептал я.
Как же рано?! Уже почти шесть часов. Надо раньше ложиться спать. Опять вчера до полуночи пробегали. Юра с Володей на Чубарихинских болотах, небось, уже сделали на тракторных сенокосилках по нескольку кругов, пока еще трава сырая. Да и мне пора. До начало работы надо перевязать руку Саше Кооху, он позавчера разрубил большой палец топором, и сделать укол тете Оне Родиковой. У неё сердце болит. Не знаю, как она будет работать в ночную смену на веялке. Ведра с зерном для засыпки в бункер ведь очень тяжелые, а крутить вручную тоже не легче.
А когда братья приедут? На этих болотах ночуют в шалашах уже почти два месяца. От комаров и мошек от них остались, наверное, одни кости. А как Володя так страшно разрезал ногу? Он же, оказывается, пока ехал с покоса верхом на лошади по лесу целых десять километров к тебе в медпункт, потерял много крови, – окончательно проснулся я от беспокойных воспоминаний о братьях на дальнем болотном увале за Чубарихой.
Сама удивляюсь. Хорошо, что еще кость не повредил. Сенокосилка ножами могла ему перерезать и более важные для жизни части тела. Господь помог. Тракторист в высокой и густой болотной траве не заметил пенек или твердую большую кочку, и сенокосилку сильно подбросило вверх и в сторону. В сцепке к трактору были прицеплены три сенокосилки. Юра был оператором на первой, а Володя – на средней. Его выбросило из сиденья под нож последней. Разрезало икру на голени до кости…
Тракторист с Юрой вытащили его из-под сенокосилки, перетянули веревкой ногу, чтобы остановить кровь, и отнесли в стан. Там бригадир дал лошадь, и Володя один верхом поехал через тайгу в поселок. Все люди были заняты, да и дорог для повозки там практически по лесу не было. Но с Божьей помощью все обошлось. Приехал он очень бледный. Говорит, что его тошнило, и сильно кружилась голова от потери крови. Через три дня снова уехал на сенокос. Людей не хватает. Говорит, что стал поправляться, – со слезами на глазах от пережитого рассказывала мама.
– Наверное, плакал от боли.
Нет. Он же у нас сильный. Это я от страха разрыдалась, когда размотала тряпки, пропитанные кровью и присохшие к коже, и увидела, какая у него большая развороченная рана. Он только бледнел и иногда стонал, когда я делала противостолбнячный укол, отрывала от раны тряпки, обрабатывала раствором ногу. И когда Тимофей Васильевич ставил скобки и зашивал ее прямо в амбулатории. В Ушаково в больницу побоялись отправлять. Долго ехать, и погода была жаркая. Кроме того, прошло уже много времени, и он потерял много крови. Не знаю, как он доехал один так далеко, не теряя сознание. Мог бы упасть где-нибудь в лесу по дороге. Спрашивала у людей, как он там. Говорят, что поправляется и начал снова озорничать.
– А ты сегодня будешь на медпункте?
Только с утра. Потом немного с бабушкой похлопочем дома и в огороде, а после обеда бригадир Данила Семенович просил поработать на ручной веялке на гумне. Начали убирать хлеб, а он местами еще сырой. Вот и приходится зерно веять и перелопачивать с места на место, чтобы не сгорело. Приду, видимо, после полуночи, – устало от предчувствия трудного дня ответила тихо мама. – Всю зиму живете в интернате при школе в Ушаково за десять километров, а летом целыми сутками и я, и вы на работе. Совсем не вижу вас и мало общаюсь. А кроме вас, у нас с бабушкой никого же нет, – грустно добавила она.
– Ничего, мама, ты потерпи. Мы быстро растем.
Да, скорее бы уж вырастали. Но и потом хлопот не убавится, – посмотрела мама нежно, с заботой и надеждой на меня. – Ох, и не знаю, что из вас получится. Отец, когда уходил на фронт, хотел, чтобы вы учились. Его нет, а я не представляю, как это все делать. Где и на что вас учить?! Меня вот не учили. И захотите ли вы дальше учиться?
– Ты что, в школу вообще не ходила? Почему?
– Перед раскулачиванием и ссылкой из Ставрополья твои бабушка и дедушка были лишены гражданских прав. Поэтому я не могла ходить в школу. Было запрещено детям «лишенцев» учиться.
А где ты научилась читать и писать?
Самостоятельно, я была способная. Подружки, соседские девочки, после уроков в школе готовили домашнее задание, вот я возле них и научилась. И ваш отец постоянно занимался со мной. Он окончил медицинский техникум и был фельдшером в поселке, пока не ушел на войну. Его сменил Соколов Тимофей Васильевич. Он–то вернулся с фронта хоть раненый, но живой, а вот наш отец остался там навечно, – с горечью и тоской закончила мама.
– Мама, что-нибудь по дому надо сделать?
Натаскай в бочку воды из колодца, в огород, и домой, в кастрюлю, тоже пару ведер, и подбери мусор и наведи порядок на дворе, поленницу поправь, а то совсем развалилась. Может, успеешь починить изгородь в конце огорода. Она наклонилась, видимо, подгнили колья. Залезь, Толя, на крышу и посмотри, не треснула ли береста под дерном над кухней. Что-то в сильный дождь стало протекать. Надо бы на крыше заменить земляной дерн на доски или шифер, да где взять такие деньги?
Позавтракав вкусными горячими и румяными шанежками с парным молоком, я быстро залез по углу дома на крышу. Посмотрел внимательно на протечку напротив кухни и, действительно, обнаружил порванный ветром кусок березовой бересты, на котором травой вниз был уложен дерн. Протекало именно здесь.
Мама! Нашел дырку в крыше. Вечером надеру в лесу хорошей бересты и исправлю, – крикнул я вниз, вслед уходящей в медпункт матери.
Затем слез с чердака по углу дома вниз, взял коромысло с двумя ведрами и быстро пошел к колодцу, который находился на другой стороне улицы, в ста метрах от нашей избы. Таскать ежедневно воду из колодца для полива огорода, бытовых нужд и животным было самой неприятной домашней работой. Во-первых, без коромысла в руках нести тринадцатилетнему подростку два полных ведра было ещё тяжело, и холодная вода плескалась на босые ноги и, смешиваясь с пылью, неприятно их пачкала. Во-вторых, если нести ведра на коромысле, то они раскачивались, и вода из них тоже выплескивалась. Кроме того, пацану было стеснительно идти по улице с коромыслом, так как оно считалось женским орудием труда. В поселке все мужчины носили воду из колодца без него.
На подходе к колодцу встретил стоящих на развилке тропинок к своим домам тетю Фросю Савину и тетю Нюру Гребенщикову. Они о чем-то оживленно беседовали и, видимо, уже давно. При этом были так увлечены разговором, что совершенно забыли снять со своих плеч тяжелые коромысла с полными ведрами воды.
Тетя Фрося, а Володя служит на Балтийском или Тихоокеанском флоте? – спросил я, поздоровавшись с женщинами. Их сыновья были постарше меня и уже служили в армии. Володя Савин в Военно-Морском Флоте, а Саша Гребенщиков на Дальнем Востоке.
Здравствуй, Толя. За водой мать послала? А наш Володя служит на каком-то сторожевом корабле на Балтийском флоте, – ответила тетя Фрося. – Приезжал ненадолго весной на побывку. В форме, красивый в тельняшке и бушлате. А брюки широченные снизу, клеш называются. Ты его не видел, так как вы все были в школе. Ему еще служить полтора года. На флоте же служба четыре года. Это вот Саша Гребенщиков придет раньше. Он служит в сухопутных частях. Фотографии с товарищами привозил. Все такие представительные. В армии ребята очень сильно меняются в лучшую сторону и взрослеют быстрее. Вернется уже готовый жених. …Куда-то запропастился у нас поросенок. Ты его, Толя, случайно не встречал?
– Так он лежит в луже возле вашего дома. Его даже не видно, только один нос с пятачком из грязи торчит, поэтому Вы его и не заметили. Он тихонько хрюкает от удовольствия, когда переворачивается сбоку набок.
– Как нога у вашего Володи? – спросила тетя Нюра.
Мама говорит, что заживает. Я его давно не видел. Он сейчас на сенокосе в Чубарихе, на болотах.
И что это за жизнь такая?! Ни взрослым, ни детям нет покоя. Даже раненый ребенок, получивший увечье на колхозной работе, не может отлежаться дома. Все некогда, все дела, все не хватает людей, – посетовали женщины и пошли по своим домам, а я побежал к колодцу.
Колодцы в нашем поселке были очень глубокие, до пятнадцати метров. У каждого стоял высокий журавль с противовесом. В качестве противовеса, как правило, использовался кусок железа или неисправный агрегат от какой-нибудь машины. На другой конец журавля привязывалась на длинной веревке тонкая жердь из молодой березы, на нижний конец которой на металлической серьге крепилось большое ведро.
Опускать ведро и поднимать обратно с водой было одинаково тяжело. Из-за небольшого собственного веса приходилось даже цепляться ногами за сруб, чтобы при подъеме не улететь в колодец вслед за ведром. Зимой поверхность воды замерзала, и чтобы набрать воду, лед разбивали на большой глубине пешней. Так назывался металлический заостренный стержень на длинной веревке или шесте. Лед на срубе внизу колодца сохранялся практически до конца лета, поэтому вода всегда была чистая и обжигающе холодная. На дне всегда темно.
Когда бочка была полная, я налил воды в корыто курам и гусям, при этом гусак раскинул свои крылья, вытянул шею и страшно зашипел на меня, защищая двух гусынь и подрастающих гусят. Были случаи, что он на нас, маленьких детей, даже нападал. Клевал клювом и бил твердыми крыльями. Мама всегда оставляла в зиму двух гусынь. Одну белую и одну серую. Сам гусак был белый и, видимо, поэтому он больше любил тоже белую гусыню.
По дороге на конюшню я встретил возле клуба Аркашу Григорьева, его отец тоже погиб на фронте. У него еще были две старшие сестры Валентина и Тамара. Аркаша был очень порядочный паренек, любил и знал лес. Мы с ним дружили. Он, как и я, был небольшого роста с гладкими темными волосами и спокойным терпеливым лицом. Тете Ульяне, их матери, без отца было сильно тяжело, и жили они тоже очень бедно и голодно.
– Ты куда идешь? – спросил он.
– На конный двор. А ты?
– В сарай, где свалено зерно в ворохах. Будем его веять. Сырое. Может испортиться.
Моя мама тоже после обеда придет туда.
Может, в субботу сходим на озеро Мангатай? Туда к избушке взрослые мужики из Запоповщины привезли новую лодку и починили старый долбленый бат. Покатаемся и рыбу половим. Посидим у костра. Переночуем в охотничьей избушке. Там есть печка. Правда, идти придется около трех километров через топкое болото, – заинтриговал меня Аркаша. – Возьмем длинные палки и от кочки до кочки помаленьку осторожно перейдем. Только надо это болото пройти до темноты. Нужно ещё взять на всякий случай для подстраховки с собой на конюшне старые вожжи. Свяжемся между собой. Если один провалится, то остальные его вытянут.
Здорово. А кто еще пойдет? Сейчас в поселке свободны от сенокоса Виктор и Петька Родиковы, Коля Ермолин и Бородин Володя. Пригласим их, может, пойдут. Вот уже и хватит.
Договорились. Только до субботы нужно еще раз все обсудить. Взрослым было бы желательно не говорить. Из-за топкого болота в этой дикой согре могут не пустить.
– Я маму не могу обманывать. Да у неё и без этого забот и беспокойства хватает с нами.
Твоя мать, тетя Дуся, с понятием. Не должна запретить. Но беспокоиться будет, это точно.
Пройдя мимо ряда телег и повозок, возле складов под навесом с хомутами и сбруей, на углу шорни мы разошлись.
Колхозный конюх дядя Яша Миллер был немец. Они были сосланы к нам в Сибирь из Поволжья, когда война докатилась до тех мест. Тогда из их семей, подлежащих высылке, всех мужчин забрали в «трудармию», а женщин с детьми и стариков отправили к нам. Вывозили в течение суток. По рассказу мамы, они приезжали в легкой одежде с имуществом в узлах и сумках, что успели схватить с собой. У нас же уже была зима и холод. Из саней их поселили в колхозный клуб и контору. Еду готовили на колхозной кухне. А затем стали подселять в семьи. Были конфликты и слезы.
В поселке почтальон каждую неделю приносил похоронки с фронта, а с ними горе в семьи. Для всех немцы были при этом массовом горе одинаковы. И те, с которыми воевали на фронтах, и которых привезли с Поволжья. Значит, тоже косвенно виноваты в наших бедах, поэтому вначале никто не хотел пускать их на квартиру. Но видя, как этим несчастным холодно и голодно, какие лишения они безвинно испытывают, вспоминали свое, такое же недавнее прошлое. Постепенно сжалились и разобрали эти немецкие семьи по домам. Потом все успокоились и подружились, а позднее некоторые даже породнились. Одна на всех была работа, нужда и судьба.
– Дядя Яша, здравствуйте! – звонко крикнул я.
Здравствуй, Толя. Пришел? Коней я сгонял на пастбище и напоил. Их уже разобрали на работы почти полностью. Подключайся. Нужно убрать в конюшне. Потом вместе вычистим стойло у жеребца Бойца и прогуляем его на длинных вожжах, иначе разнесет нам всю конюшню. Совсем озверел, когда увидал табун. Но вначале сходи на кузницу к дяде Яше Родикову и скажи ему, что к вечеру приведем ему двух лошадей, чтобы подрубить копыта и подковать. Спроси, исправный ли у него станок, и есть ли готовые подковы и гвозди.
Кузница стояла на краю поселка на стоянке тракторов, молотилки, комбайнов, плугов, сеялок и других колхозных механизмов. Это было низкое деревянное черное строение с маленькими окнами и широкой всегда открытой дверью, так как в кузнице не хватало света, и было жарко от горна и наковальни. Всем этим хозяйством заправлял Яков Семенович Родиков, для нас и многих других просто дядя Яша. Он вообще умел разбираться с любой техникой без инструкций и технических паспортов.
Газогенераторный полуторатонный довоенный автомобиль, колхозная мельница с огромными жерновами, сенокосилки и конные грабли, движок на мазуте, молотилка, колесный трактор ХТЗ и комбайн «Коммунар», веялки и зерносушилки и, наконец, кузница с наковальней и мехами – все это железо крутилось, ездило, возило и пахало только благодаря дяде Яше. Он был нашим поселковым «Кулибиным», доморощенным самоучкой и изобретателем. Электричества в поселке не было, и все даже не представляли, как ему удавалось без запчастей, ремонтного инструмента, сварки и станков всё поддерживать в рабочем состоянии. Это был для колхоза незаменимый человек.
Из кузницы доносился звон молотков по наковальне, и в темноте дверного проема были видны разлетающиеся искры. Станок из четырех столбов с перекладинами и колодой для подковки лошадей был исправен. Он размещался перед дверью в кузницу. Я осторожно и боязливо шагнул внутрь. Пол в кузнице был земляной, холодный и пыльный. На нем лежали куски металла, обрубки железа, шлак и разные металлические изделия. Летом мы ходили босиком, и поэтому можно было нечаянно обжечься о кусочки раскаленного металла, валяющегося в пыли.
Осторожно, не обожги ноги, – именно об этом предупредил меня дядя Яша своим хрипловатым голосом, не переставая стучать молотком по раскаленному железу на наковальне. Он был в копоти и шлаковой пыли от металла, а на лице светились в улыбке только очень добрые глаза и зубы. Улыбка у дяди Яши была стеснительная и очень доверительная. Чудо-волшебник и покровитель всей колхозной техники сразу же располагал к себе всех мальчишек. Вопросов же у нас к нему всегда было очень много.
– Дядя Яша! Нам сегодня к вечеру нужно подковать двух лошадей и подравнять копыта у Гнедухи. Растрескались. Дядя Яша Миллер просил узнать, сможем ли это сделать. Есть готовые подковы и гвозди или нет?
– Передай ему, что все есть. Сделаем. Пусть приводит лошадей.
Дядя Яша! А почему колхозная полуторка ездит на дровах, а американские «Студебеккер» и трактора на бензине и солярке?
Из-за недостатка горючего, Толя. Все же горючее уходило на фронт, мы в тылу были вынуждены ездить на газогенераторных автомобилях, так как они используют вместо керосина и бензина, а также дизельного топлива угарный газ, который вырабатывается из древесины при сгорании в условиях недостатка воздуха, то есть кислорода. Леса-то у нас много. Для этого в кузове машины стоит специальный металлический бак – газогенератор и ящик с «чурочкой» – мелкими дровами, которую закладывают в бак, поджигают, а затем закрывают поддувало, и чурочка при сгорании без доступа воздуха выделяет горючий газ, который поступает в цилиндры мотора вместо бензина. Только при заводке холодного двигателя я заливаю в цилиндр из бутылочки немного бензина через специальный краник.
Дядя Яша! Два дня назад, когда мы ездили на паскотину за жердями, Вы почему-то остановили машину, послали нас в лес за сухой осиной и велели пошуровать в топке бака. Мы даже сочинили частушку:
Не пошуруешь – не поедешь.
Старый опыт говорит:
Нужно в топке кочегарить
И ящик с чурочкой возить.
Ну что с вас возьмешь?! Озорники, одно слово. Я остановился, потому что ночью был дождь, и чурочка в кузове намокла, так как её забыли прикрыть, и стала плохо гореть. Мотор перестал тянуть и начал чихать, поэтому я послал вас за сухими дровами и заодно, чтобы вы пошуровали в топке.
– А какой длины Вы делаете гвозди, чтобы поставить подкову?
– Гвозди я делаю вон из той толстой катанки длиной около шести сантиметров, длиннее нельзя, можем повредить коню ноги.
– Дядя Яша! Давайте, я Вам помогу сделать еще одну подкову. Вдруг те, что есть, не подойдут. У Гнедухи же очень большие копыта.
Ну что же, Толя, раз большие копыта, давай сделаем про запас ещё одну подкову, – усмехнулся дядя Яша в ответ на мою неприкрытую хитрость. Очень хотелось поработать с горном и наковальней.
Надень для начала фартук, положи в горн угля и вон ту металлическую полосу, раздуй меха и нагрей железо, пока оно не станет белым. Потом возьми раскаленную полосу большими щипцами и положи её на наковальню. Надень старые калоши возле двери, чтобы не обжечь ноги, и позови меня. Ты будешь держать полосу и поворачивать, когда я тебе скажу, а я буду работать молотком и кувалдой. Мы вначале отрубим полосу по размеру, потом согнем и расплющим, а затем пробьем отверстия для гвоздей, сделаем шипы и наведем красоту молоточком и напильником.
Получилось все так, как говорил дядя Яша. Я нагрел полосу до белого каления, положил щипцами на наковальню, затем мы вместе сделали подкову, которую бросили в ведро с водой остывать и немного закалить. Очень довольный, что мне удалось поработать в кузнице, я бегом побежал на конюшню.
Толя, где-то ты задержался. Я уже тебя потерял. Давай заканчивай уборку в конюшне и насыпь в корыто для рабочих лошадей овса, как всегда. И вот еще что, – дядя. Яша внимательно посмотрел на меня. – Не смог бы ты сегодня один сгонять рабочих лошадей на пастбище в ночное?
Что-то случилось? – спросил я от неожиданности. Днем, в жаркое время перед вечерней и ночной работой лошадей на пастбище выводил обычно я, а иногда и вместе с ребятами, чтобы поиграть и посидеть у костра. В ночное же лошадей гонял на пастбище всегда он сам или я напрашивался к нему, чтобы было веселее и лишний раз прокатиться на любимой лошади.
Понимаешь, к вечеру приедет ветеринар. Мы вместе с мужиками будем подкладывать (кастрировать) молодняк и лечить двух больных рабочих лошадей. Вьюга стала хромать. Ей необходимо подлечить ноги и обрубить расплющенные и потрескавшиеся копыта, а у Гнедка на груди появился водяной зоб, так как его после быстрой езды, разгоряченного сразу же опоили по недосмотру ледяной водой из колодца, не дали остыть, и он, бедняга, простудился. Может серьезно заболеть. Еще, не дай Бог, испортили коня, – сказал озабоченно дядя Яша.
А кто это сделал? Что, не понимают таких элементарных и очень важных вещей?! Самих бы так напоить. Это же самый здоровый и работящий конь. Мы же, когда с пастбища пригоняем табун, не сразу ведем лошадей к колодцу на водопой. Вначале даем время с полчаса остыть. Там же вода ледяная, не то, что летом в болоте, – расстроился я.
Да, вот так получилось. Заботы нет у людей к животному. Сделал свое дело, вспахал огород, а дальше трава не расти. Поэтому, Толя, я сегодня не могу гнать коней в ночное с тобой. Так что придется это сделать тебе одному. Ребят для компании сегодня свободных тоже нет. Кто на сенокосе, кто на просушке зерна. Справишься один? Не страшно? – беспокойно спросил он.
Хорошо, дядя Яша. Сделаю, раз надо. Не беспокойтесь. Только заеду домой взять с собой немного картошки, чтобы ночью испечь в костре, и предупрежу маму. А на какое пастбище гнать табун?
Гони в лес на четвертый квартал. Во-первых, там недалеко есть чистое теплое болото, чтобы лошади могли попить. Ты знаешь, где была старая гарь. На месте хвойного бора, который сгорел в тридцатые годы. А во-вторых, на четвертом квартале очень здоровый березовый лес, нет гнуса и всегда свежий продуваемый воздух, и трава там дубровная, много разнотравья. Кони такую любят. Коров и телят там не пасут, им далеко идти. Траву на сено в лесу скосили давно, еще в начале лета. Сейчас уже поднялась молодая свежая.
– А сколько всего будет коней, чтобы взять необходимое количество пут?
Почти все. Наверное, лошадей сорок пять. Ты, Толя, до отъезда проверь путы, если есть порванные, то подремонтируй. Путы, видимо, с ночи не просохли. Тебе такое количество мокрых пут на себе будет тяжело держать. Без седла во время галопа и даже при движении рысью они тебя стянут с лошади. Ты вон какой тощий. Еще упадешь. Надень до вечера все путы на шею каждой лошади. Себе через плечо повесь только десяток в запас. Когда будешь надевать или снимать путы на передние ноги коней, будь осторожен. Чтоб не затоптали или не зашибли с испугу. Под брюхом лошадей старайся не лазать. Они этого не любят. Можешь испугать. Особенно будь внимательнее с молодыми лошадями. Они всегда куда-то спешат.
До вечера оставалось еще несколько часов, и я побежал домой прямо через огороды пообедать и взять с собой на ночь краюшку хлеба, пару свежих огурцов с грядки, несколько сырых картошин и спички. Бабушка была дома. Она положила в миску тушеной картошки и поставила кружку молока, а сама села напротив за угол стола и стала смотреть, как я торопливо обедаю. Бабушка была ставропольская казачка. Она была родной сестрой матроса – электромеханика с броненосца «Потемкин». Её с дедушкой Александром раскулачили и сослали в Сибирь в тридцатые годы. Маме тогда было четырнадцать лет, как мне сейчас. Потом, еще до моего рождения, уже здесь, в ссылке его арестовали, как у нас говорили, по линии НКВД, без права переписки, и с тех пор мы о нем ничего не знаем. В семье о дедушке вспоминали редко и говорили всегда вполголоса. По ночам бабушка часто плакала и тихо молилась. У нее от тяжелой работы, холода, голода и сырости в первые годы ссылки были больные ноги, и она с трудом помогала маме по дому, в хозяйстве и в огороде. На колхозной работе уже не работала.
– Ты чего, Толенька, так спешишь, поешь спокойнее. Ещё подавишься.
– Да некогда, бабушка, вечером погоню в ночное колхозный табун.
– С конюхом дядей Яковом Миллером?
– Нет. Приезжает ветеринар, и дядя Яша не может. У них много дел.
– Но вы едете с кем-то вместе с ребятами?
– Бабушка, все ребята заняты на сенокосе и на просушке зерна. Поэтому погоню
лошадей я один.
– Что, совсем один в ночь? А куда погонишь?
На четвертый квартал.
Но это же так далеко от поселка. Правда, место там высокое и чистый березовый лес. Раньше рядом там был большой кедровый и хвойный бор. Как же страшно он горел в тридцатые годы! Был сильный ветер, и шел верховой огонь. Ничего не смогли сделать, хорошо хоть никто не сгорел. Теперь на этом месте четвертая гарь, которая постепенно становится болотом.
Бабушка! Ты потом, когда сможешь, расскажи о том времени и о дедушке все поподробнее. Как строился поселок, и про пожары тоже. Ладно?
Расскажу, Толя, хорошо, что это тебя интересует. Но как же все-таки тебя посылают в ночь одного со всеми колхозными лошадьми? Ты же еще совсем маленький. А ночи в лесу сейчас, знаешь, какие темные?
Ты, бабушка, не волнуйся. Во-первых, я не маленький, а во-вторых, что, Юре и Володе на сенокосе легче? И мама вон до полночи будет крутить эту веялку, а потом сколько еще дома нужно дел переделать!
Правда, на коне ты держишься, как маленький казак, хорошо, но не все же зависит от тебя. Вспомни, как весной, когда вы устроили гонки наперегонки на лошадях, под тобой лошадь споткнулась, и ты на всем скаку летел кубарем вместе с конем по дороге. Тогда ты вывихнул большой палец, и синяков и ссадин было не сосчитать. Целый месяц тебя мазали вазелином и маслом, чтобы зажило. Хорошо, что ничто не сломал.
Ты бы еще вспомнила тринадцатый год. Я теперь поеду на Рыжей, она не споткнется.
Да она же совсем молодая и сумасшедшая. На ней взрослые и те побаиваются ездить. Возьми себе какую-нибудь лошадь поспокойнее.
Зато, бабушка, она очень крутая, верткая и приемистая, кого хочешь, догонит. А как на ней приятно скакать галопом. Она землю не чувствует. Прямо перекатывается по воздуху. Кроме того, она упитанная, кругленькая. У неё на спине сидишь мягко, как в седле. Не то, что на старых костистых изработавшихся конях. У них позвоночник, как доска на ребро. Пока едешь, всю задницу отобьешь до корост, даже если подложишь фуфайку.
Раз решил, езжай на ней, но будь внимательнее и осторожнее. Еще, внучек, следи, чтобы кони ночью не ушли через дорогу в хлеба и в глухую согру в сторону Речушки. Там года два назад даже встречали волков. От тех диких безлюдных лесов начинаются топкие бездонные болота, которые идут аж до самого Тобольска. Это в сторону озера Мангатай. Смотри, чтобы ночью лошади не забрели туда. Могут провалиться в болото. Ночью не мерзни, а то простудишься. Костер разведи. Будет тепло и не так страшно.
Бабушка, собери мне в дорогу, что надо, и я побежал. Мне еще нужно принять после работы лошадей и проверить путы. Я к маме уже не успею дойти и предупредить. Ты ей сама все расскажи.
– Конечно, расскажу. Думаю, что она не обрадуется. С Богом, Толенька. Прочитай на ночь молитву «Отче наш». Будем ждать тебя утром, – бабушка нежно обняла меня, перекрестила, и я через огород побежал на скотные дворы.
Часов в пять вечера приехал из Ушаково на двуколке ветеринар. Это был пожилой мужчина с маленькой седой бородкой. Он с чемоданчиком в руках прошел прямо на конюшню, и они с Яковом Миллером и другими взрослыми ребятами приступили к своей работе. К этому времени я уже подобрал необходимое количество пут и дожидался последних лошадей с полей и других участков работы, чтобы отправиться на пастбище.
Вскоре привели последних лошадей, я сел на Рыжую. Дядя Яша открыл ворота у загона, и кони, выстраиваясь в длинную кавалькаду, рысцой побежали по тыльной немного пыльной дороге вокруг поселка к темнеющему вдали ельнику и дальше мимо рощи с названием Хотенова картошка, через лес по дороге к сторожевой избушке в сторону четвертого квартала. Я ехал сзади, придерживая Рыжую, которую не устраивала такая медленная рысь. Любуясь нашим поселком, одновременно следил за табуном и отдельными лошадями, стремящимися свернуть на поля с несжатым хлебом. Рыжая резво откликалась, когда нужно было догнать и остановить непослушных. За нами увязался Бобик дяди Сережи Савинова, но потом, полаяв нам вслед, быстро отстал. Табун был без жеребят, так как их уже к этому времени отняли от кобылиц.
В березовой просторной роще четвертого квартала, куда мы добрались в течение часа еще засветло, действительно было чудесно. Редко стоящие большие старые березы тихонько шелестели листьями и бросали длинные синие тени от вечернего закатного солнца на молодую зеленую траву. Дул слабый уже немного свежий, но еще теплый ветерок, затихали птичьи голоса. Был удивительный красивый вечер. По уже темнеющему синему, слегка розовеющему на закате небу спокойно плыли крупные кучевые облака, подсвеченные сверху, но мрачнеющие снизу. Солнце садилось в тучи. Подумалось: как бы не было ночью дождя. Но пока все было прекрасно, как и мое настроение.
Лошади, которых мы с Рыжей остановили и собрали в круг, опустили свои головы к вкусной молодой с листочками траве и, неторопливо похрумкивая, начали пастись. Я соскочил с Рыжей и привязал ее поводом к молодой березке на всякий случай, пока не спутаю всех коней, чтобы она была под рукой. Быстро, пока не разбрелись лошади, и не упала роса, я установил путы на более резвых и нетерпеливых коней. Управился быстро.
Теперь, когда главное дело сделано, можно было подумать и о себе. Для ночлега я присмотрел, когда только подогнал коней, на поляне стог сена. Лучше ничего придумывать не надо. Делать в скирдах соломы и стогах сена норы, в которых в жаркий или, наоборот, холодный день, а также от дождя можно было спрятаться и в удовольствие поспать, было нам известно и привычно. В них мы также прятались от взрослых, когда затевали очередное озорство или от нежелания делать придуманную взрослыми работу. Залезали обычно в нору и потом изнутри сеном закрывали входное отверстие. Было тепло и скрытно.
После того как с ночлегом было все решено, я подобрал возле ближайшей раскидистой березы большой старый пень от вырубки и начал собирать по лесу на него для костра сухие ветки, обломки деревьев и засохшие сучья, чтобы их хватило на всю ночь. Заодно складывал в подол рубахи попадающиеся белые грибы и подосиновики с подберезовиками. Костер быстро разжег при помощи бересты, сухой травы и мелких сухих веток. Решил испечь картошку, когда в костре нагорит больше углей, а пока, чтобы перекусить, нажарить свежих грибов.
На земле между деревьями белели большие, как камни, куски каменной соли, разбросанной в траве пастухами для поднятия аппетита животным. Эти соленые камни так отшлифовали до блеска своими шершавыми языками лошади, коровы и овцы, которые очень любили их полизать, что они отсвечивали даже в темноте. Так что посолить грибы и печеную картошку вопроса у меня не было. С водой было еще проще. Рядом находилась чистая болотистая заполненная водой гарь. Набрать фуражку воды и пить ее, процеженную сквозь ткань, было обычным делом. И кони тоже, полизав соленые камни, пили из этого же болота.
Я нарезал складным ножом, какие всегда были у каждого уважающего себя мальчишки в поселке, тонкие ивовые ветки в кустах и сел на бревно возле костра, чтобы очистить с них зеленую кору. Она давала горечь грибам. Почищенные грибы я потер о соленые камни и нанизал на ивовые прутья. Костер к этому времени уже разгорелся вовсю. Пожалев, что рядом нет братьев и никого из деревенских пацанов, стал брать заготовленные прутья с грибами и, держа в руках, поджаривать их на костре. Прутья были сырые, и грибы успевали поджариться, пока они сгорят. Обжигаясь горячими грибами с черным хлебом и свежими огурцами, я осмотрелся вокруг.
Костер давал ощутимое тепло, но с подветренной стороны уже явно чувствовалась наступающая ночная прохлада. Солнце село за горизонт. Наступил поздний вечер, и окружающая обстановка сильно изменилась. За своими хозяйственными делами я не заметил, что небо начало затягиваться серой пеленой, сквозь которую уже проступали наиболее крупные звезды. С севера подул свежий, набирающий силу ветер. Лошади немного разошлись по лесу, но еще не насытились и спокойно щипали траву, время от времени облизывая вкусные соленые камни. Прохлада наступающей ночи их успокаивала. Благо, что гнус в лесу полностью отсутствовал.
Издалека позванивал колокольчик неугомонной Рыжей, и глухо ему вторило ботало на шее у саврасой кобылы Вьюги. Пока не наступила настоящая темнота, я, подбросив дрова в костер и положив под угли несколько картофелин, пошел к стогу, чтобы сделать в нем нору и мягкую постель из душистого дубровного сена. Сквозь ночные деревья далеко за горизонтом сверкали сполохи зарниц, и слышалось отдаленное громыхание, что было характерно для этого времени года.
Повозившись в стогу с полчаса и подготовив себе королевское ложе, я вернулся к костру уже в полной темноте. Картошка испеклась. Потер ее о траву, чтобы очистить от золы и углей, и помазал о кусочек соли. Затем стал неторопливо и с удовольствием есть, задумчиво глядя на пламя ночного костра, это звездное небо и окружающую меня природу. В голове непрерывной чередой скользили разные мысли и вопросы, часто безответные.
Позавчера проснулся ночью от разговора. Мама сидела при лампе за швейной машинкой, смотрела в пустоту и разговаривала сама с собой: «Петенька, как жить дальше? Ребята подрастают, и что с ними делать, я не знаю. Когда они были еще маленькие, было очень тяжело, но зато все понятно. Они растут и становятся сейчас другими. И уже имеют собственное мнение. Я их теперь мало вижу, то в Ушаково в интернате, в школе, то здесь на работе. Юра скоро окончит школу, хочет идти в техникум, чтобы не сидеть на шее у меня и скорее помочь. Толя учится хорошо. Его бы надо в институт, а на что и как учить? И куда и как он будет поступать? Володя много озорничает. Иногда даже не знаю, как с ним поступать. Чуть ноги на покосе не лишился.
Местное начальство нас обижает. Не дают покосы. Не выделяют делянку под дрова, украли стог сена, который накосила с таким трудом. Не дают лошадь, чтобы вовремя вывезти сено и дрова. Два дня уговаривала, чтобы вспахали огород. Всё заставляют вступать в колхоз, а я боюсь. Ты же говорил, когда уходил на войну, чтобы учила детей. А если буду в колхозе, им не дадут паспорта. Как тогда учить? Сама и дети и так постоянно работаем в колхозе. Ребята хоть маленькие, но старательные, на лучшем счету. Что им ещё надо от нас?.. Болит глаз – чуть не ослепла. И желудок тоже. Ребята еще только растут. Помогают, но без мужских рук хозяйство держать тяжело. Сил никаких нет. А дома и в огороде тоже не меньше забот. Едва до кровати дохожу. Мама совсем обезножила. Боюсь, сляжет. …Что же, Петенька, ты наделал?! Оставил меня совсем одну. Отца сгубили, а теперь и тебя вот нет», – мама замолчала, затем упала головой на стол и зарыдала в безысходности.
Мама, мамочка, не надо, не плачь, успокойся. Мы быстро вырастем, – обнимая маму, плакал вместе с ней и я.
Бабушку зачем-то летом комендант арестовал и посадил в каталажку на несколько суток. Соседи попросили отпеть умершую женщину. Она, несмотря на запрет, тайно это сделала. Вот за это её взяли и закрыли. Мы потом ей носили передачи и через окно в конторе колхоза передавали еду. А позднее её с больными ногами сослали на лето еще дальше, в таежную татарскую деревню, чтобы не молилась. Мы ездили туда к ней летом. Очень понравилось. У них есть речка, и в ней водилась рыба. А в нашем поселке, к сожалению, речки нет. Бабушку оттуда вернули быстро, осенью. Сказали, что она уже полдеревни татар покрестила и научила молиться.
Хорошо, что мама обратилась с жалобой на притеснение вдовы в военкомат. Потихоньку оставили председатель и комендант её и нас в покое. Забоялись. А тут еще пришло письмо от дяди Паши из Сталинграда, маминого брата. Он отвоевал всю войну, дошел до Берлина и теперь живет в Сталинграде. Он подполковник, и у него много орденов. Как-то нашел адрес мамы и собирается к нам в гости приехать.
Что же все-таки случилось с нашим дедушкой? Никто не говорит. А дедушки нет. Одно объяснение. Взяли по линии НКВД без права переписки. Что же это за НКВД? И что это такое – 58 статья?
Как хорошо, что мама согласилась вместе с агрономом Тоболовой Клавой, которая жила у нас на квартире, в складчину купить велосипед. Теперь есть на чем кататься.
Получили из Омска наконец-то посылку из Роспосылторга с двухламповым приемником Тула-2. Целый день все вместе ставили из длинной жерди антенну и подключали батареи. Теперь у нас есть свое радио. У самых первых в деревне, кроме колхозного приемника «Родина-47». Интересно смотреть, как при грозе при отключенной антенне по проводу заземления протекает электрический ток. Это все мама шитьем заработала деньги на приемник и согласилась его купить.
Очень мне нравится строительство и сами строители. От них исходит какая-то уверенность и сила. Когда в интернате на самоподготовке мы спросили учителя математики, фронтовика М.М. Домрачева, кто из нас кем будет, он сказал, что я буду хорошим инженером. Он так и сказал: «А Толя будет хорошим инженером». Плохо представляю себя инженером, так как не знаю, что это за профессия. И вообще, что за человек инженер? Чем он занимается?
В колхозном табуне весной родился интересный гнедой жеребенок со звездочкой на лбу. Все лошади бегут, а он не отстает и в то же время не бежит рысью, только часто перебирает ногами. Иноходец. Завтра принесу ему хлеба и посмотрю на него поближе.
Надо будет попросить дядю Яшу Родикова дать порулить немного на машине и узнать у него заодно, как работает движок на молотилке.
– Интересно, правда ли, что Ширшов Алексей видел медведя в лесу у Речушки?
– Приехали буровики в поселок. Вдруг и у нас обнаружат запасы нефти, как в Березово. Вот бы было здорово.
– Надо будет завтра надрать бересты и починить крышу дома, а также поправить прясла на огороде.
– Хоть бы скорее и нормально зажила нога у Володи. Мама очень беспокоится и переживает.
Озеро Мангатай! Как будет здорово, если мы в выходные дни сходим туда с ночевкой.
– Наш колхозный жеребец - племенник Боец, видимо, так сильно волнуется в своем закрытом стойле от того, что он в табуне всем приходится родней: и дед, и отец, и брат, и сват. Большая на нем ответственность лежит. Недаром дядя Яша так его холит.
Наверное, подложенные сегодня жеребята будут теперь долго болеть? Поросята и телята как-то быстрее выздоравливают. Жалко их.
От размышлений меня оторвали первые крупные капли дождя, упавшие на лицо. Было уже темно. Наступила ночь. Я подбросил дров в костер и посмотрел, как поднимаются искры вверх. То, что я увидел, меня потрясло. На фоне звездного неба стремительно проносились, почти задевая верхушки деревьев, неизвестно откуда взявшиеся огромные черные тучи. Ветра не было, только эти безмолвные мчащиеся по небу среди звезд сказочные чудовища. Какое-то затишье перед бурей. Воздух был наэлектризован.
По силуэтам я, обходя пастбище в темноте среди берез, посчитал лошадей. Вроде бы все были на месте. Далеко не разбежались. Также ободряюще звонил колокольчик Рыжей, и вторило ему ботало Вьюги. Горел уверенно огоньком надежды и спокойствия костер. Я успокоился и уже хотел пойти к стогу, чтобы поспать.
Но вдруг за лесом со стороны охотничьей избушки сильно загрохотал гром, а небо ярко озарилось вспышкой молнии. С той стороны подул сильный ветер, и в листве деревьев зашумел дождь. Я бегом побежал, спотыкаясь босыми ногами в темноте, к стогу сена, чтобы не промокнуть. Забравшись в приготовленную постель внутри стога, я оставил незакрытым отверстие и стал наблюдать за всем, что происходит снаружи, из своей маленькой берлоги. Дождевая вода струйками текла по поверхности стога перед моим искусственным окном. В стоге было сухо, тепло и уютно. За коней я не беспокоился. Дождь был теплый, а лошади купаться любят. Под громыхание грома и шум дождя я начал засыпать.
Проснулся от яркой вспышки перед моим «окном» и страшного грохота. Гром был такой, что я выскочил из своего убежища наружу. При вспышке очередной молнии успел разглядеть, что на нас надвигается что-то страшное. Это была не туча, а черная-пречерная, закрывающая все небо и окружающее пространство, ужасная грозная сила и опасность для меня и моих коней. Это нечто шевелилось, разбухало, перемещалось одновременно по всем направления и, главное, неумолимо двигалось на нас, чтобы раздавить, проглотить и уничтожить. С неба лились не потоки, а водопады воды. Я стал мокрым до нитки в течение нескольких секунд. В туче постоянно мелькали горизонтальные и вертикальные небольшие молнии, отчего она светилась во всей своей громадности и громыхала и ворчала, как живая.
Яркая ослепительная молния с оглушающим раскатом грома бросила меня на мокрую траву. Молния ударила в землю недалеко от еще дымящегося костра. В воздухе запахло паленым. Я вскочил как ошпаренный, вспомнив, что молнии бьют по высоким деревьям, и вдруг лошади могут оказаться под ними. В подтверждение этого очередная ослепительная молния с невыносимым для слуха грохотом расщепила стоящее передо мной на поляне дерево, а следующая за ней подожгла стог сена с моим убежищем.
Я, преодолевая ужас и страх, бросился собирать в темноте не стреноженных мечущихся по лесу обезумевших лошадей под проливным дождем. На плечах мокрые тяжеленные веревки – путы, ползал у них под копытами, ревел.
Гроза неистовствовала. Совершенно оглушенный и подавленный, я пытался отгонять лошадей от деревьев и боялся погибнуть сам. Глаза от вспышек молний почти ничего не видели.
В воздухе под ураганным ветром летели ветки и сучья, сорванные с деревьев, потоки дождя и раздуваемые его порывами горевшие пласты сена с подожженного на поляне стога. Лошади ржали и от тревоги и страха не знали, куда скакать. Я, оглушенный и ослепленный непрерывно бьющими молниями, плакал, звал свою маму, читал бабушкину молитву и просил Боженьку сохранить коней и меня. При этом, однако, пересиливая страх, бегал по темному лесу и выгонял лошадей на чистое место. Ужас происходящего усиливало пламя и дым горевшего стога.
Вспомнил рассказ бабушки о гибели городов Содома и Гоморры за грехи перед Богом и картину «Последний день Помпеи» Брюллова.
Разрядившись от накопленной энергии, гроза так же неожиданно, как пришла, покинула место побоища. На поляне догорал стог сена, освещая ночной лес кровавыми отблесками, валялись обломанные сучья и расщепленное молнией дерево. Стояли группами дрожащие от напряжения и пережитого страха лошади. С мокрых листьев падали крупные капли дождя. Я сидел в темноте в отсветах горящего сена на стволе сломанной березы опустошенный и равнодушный ко всему. Мне, мокрому до последнего волоска и нитки, оглушенному и ослепшему от разрядов молний, пережившему первобытный страх и ужас на грани жизни, было уже все равно, что происходит вокруг.
Очнулся я от толчка в спину. Это, звякнув колокольчиком, подошла в темноте сзади Рыжая и ткнулась в меня своей мокрой мордой, чтобы успокоить. Я встал, как манекен и, ступая деревянными негнущимися ногами, пошел проверить, все ли кони живы и на месте. Слава Богу, все кони были целы. Только Гнедуха лежала возле чуть дымящегося костра. Я подошел к ней.
Гнедуха была кобылицей уже в возрасте по лошадиным меркам. Гнедая, низкорослая с большим отвисшим животом и длинными широко расставленными ушами. Обычно кобылицы жеребятся, то есть рожают жеребят, ближе к весне или весной, а у Гнедухи что-то в этом году пошло не так, и она должна была ожеребиться только осенью. Поэтому она уже устала и легла отдохнуть, как только стихла гроза. А я напугался, подумав, что с ней что-то случилось. Подошел, присел на корточки и положил ее тяжелую голову себе на колени. Погладил ей мокрую морду, и она успокоено от ласки закрыла глаза.
Подул свежий ветер, и я почувствовал, что в мокрой одежде совсем замерз. Была глубокая полночь, и до утра было еще далеко. Мое убежище в стоге сгорело, костер залил ливень, а кругом была мокрая трава и деревья. Не придумав ничего другого, я забрался под живот и шею лежащей Гнедухи. Босые ноги спрятал в ее паху, обнял руками согнутые под живот передние ноги лошади и сразу же от усталости и пережитых опасностей уснул, согреваемый её живым теплом. Проснулся от звонка будильника. Не открывая глаз, подумал: откуда он мог здесь, в лесу, появиться? Одежда уже немного подсохла.
Открыв глаза, увидел, что уже рассвело. Солнце только-только выходило из-за леса. Окружающие деревья и трава были мокрые и изумрудно-чистые от ночного дождя. Воздух был свежий и чуть пахнул дымком от догорающего стога сена. Я лежал под животом у Гнедухи, и она, подняв голову, не вставала, пока я не проснусь. Все кони собрались вокруг нас и ждали моего пробуждения, кивая головами и перебирая передними ногами, чтобы я их распутал. Всем своим видом показывали, что пора вставать и идти домой. Ближе всех подошла Рыжая со своим колокольчиком, который я спросонья и принял за будильник.
Мое настроение и состояние души были восторженно прекрасными. Я радовался, что все закончилось хорошо, что замечательная погода, что скоро я буду дома и увижу всех своих друзей, маму и бабушку. В первую очередь надел узду и распутал Рыжую. Бросил ей на спину до конца не просохшую фуфайку и привязал поводом к ближайшему дереву. Затем спешно стал распутывать лошадей, и они по мере освобождения потянулись легкой рысцой веревочкой по направлению дома.
Они хотели пить и торопились полакомиться овсом. Распутав последнюю лошадь, я подвел Рыжую к сломанному ночью дереву, вскочил с него ей на спину и, окинув взглядом на прощание место ночной битвы и моих переживаний с догорающим стогом, поскакал догонять табун. Мокрые ветки хлестали по лицу. Застоявшаяся Рыжая неслась стремительным галопом навстречу солнцу и так красиво начавшемуся утру.
Подогнав коней к корыту с овсом на конюшне, чтобы они перед водопоем немного остыли от бега, я подошел к дяде Яше.
– Все в порядке? Все кони на месте? – спросил он, укладывая в стойло подложенным жеребятам свежую накошенную траву.
– Все нормально. Все кони на месте. А вы вчера, сколько жеребят подкастрировали? Наверное, им сейчас больно и тяжело.
– Четырех. Они болезненно переживают операцию, не то, что поросята. Те к вечеру уже вовсю бегают. Ночью была в той стороне, куда ты гонял табун, сильная гроза. Это не у тебя?
– Да, у меня. Все обошлось. Разбило только одно дерево, и сгорел колхозный стог сена от молнии. Кони не пострадали.
– Надо же. Надо будет председателю сказать о стоге. Хорошо, что коней не побило. Не испугался?
– Ничего, все нормально, только вымок немного, – ответил я.
Напоишь лошадей и иди домой. Отдохни и заодно матери поможешь по хозяйству, – отпустил меня дядя Яша.
Когда я пришел домой, мама с бабушкой обрадовались, что я вернулся с ночного, и тоже спросили, не у меня ли была такая сильная ночью гроза. Мама сказала, что на четвертом квартале всегда бывают сильные грозы. Там, видимо, земля такая. Я стал рассказывать им, какая сильная была гроза, и как было страшно за лошадей. Рассказал про испуганных коней, горящий стог, сильный ливень, как молния расщепила дерево, и как я спал под животом у Гнедухи. А также про страшный гром, когда молния ударяет радом, и какие низкие и громадные черные тучи.
Мама испуганно слушала меня со слезами на глазах. Успокаивала, как могла. Все же хорошо закончилось. Надо нам терпеть и крепиться. Рассчитывать не на кого. Дедушки и отца нет. Будем мужественными, надеяться на себя и побыстрее расти. Володя вон тоже поранил ногу. Юра не может выехать с болот больше месяца, надо работать на тракторе.
– Толя, немного отдохни, и сходим с тобой после обеда на Кирпичный завод сгрести сухое сено в копны, пока нет дождя. А завтра возьмем лошадь и сметаем стожок.
– Мама! Мы с ребятами собирались завтра сходить с ночевкой на озеро Мангатай.
– Даже не знаю, что тебе сказать. А вдруг будет дождь? Намокнет и пропадет тогда сено. Я его косила сама целых два дня. Но если уж договорились, и очень хочется, идите на озеро, уж как-нибудь сгребу его одна.
– Хорошо, мама. Пойдем грести сено, раз оно высохло, а завтра соберем стожок, – тихо ответил я. Взял на кухне втихаря от бабушки в карман штанов горбушку хлеба, чтобы отнести утром жеребенку - иноходцу и больным жеребятам.
Село Щапово, 2015 г.
ред. 19.01.2024г.